Геннадий Михеев
КАРТА РУССКОГО НЕБА
Достоевскому приписывается афоризм: «Дайте русскому мальчику карту звездного неба – к утру он возвратит ее исправленной». На самом деле писатель такого не говорил, а просто сочинил диалог вымышленных «русских мальчиков». В «Братьях Карамазовых» Алеша обращается к Коле Красоткину: «...Я недавно прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего в России, об нашей теперешней молодежи. «Покажите вы, – пишет он, – русскому школьнику карту звездного неба, о котором он до сих пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною».
«Один», «одного»... я один заметил, что Достоевский небрежен в своих текстах? Ну, да ладно... не суди других авторов – и сам не станешь объектом критики. Впрочем, лучше уж быть предметом показательного разгрома, нежели остаться вовсе незамеченным. И Родион Раскольников, и князь Лев Мышкин, и Петя Верховенский, и Аркаша Долгорукий, и тот же Алеша Карамазов – те самые «русские мальчики» желающие переиначить все на свой лад. Пусть они литературные персонажи, но жизнь устроена так, что художественные модели людей интереснее миллионов реальных индивидуумов. Хотя, и не всегда. Здесь я не буду анализировать интерес Федора Михалыча к «русским мальчикам». Вопрос серьезнее: мы, русские (и не только мальчики) любим вот так вот — с подвывертом. Что угодно нам дай — к утру вернем безжалостно перекроенным. А вот «небрежный» Достоевский придумывал сюжеты сам, потому и стал мировой величиной – это тебе не Тургенев с Лесковым, навыдумывавших русских Лиров и Макбетов. Впрочем, за кордоном толком не прочитали наших «Муму» и «На краю света» – и это они зря.
В данной книжке собраны мои ранние опыты в художественной литературе. Тогда, правда, мне был уже под полтинник. Конечно, и до столь нехилого возраста я строчил репортажи, очерки, эссе и даже публицистику, но вот в изящной словесности себя не пробовал. Нижеприведённые рассказы вдохновлены были многочисленными странствованиями по России, и у героев есть реальные прототипы. Вот я и попытался примерить действительность к вымыслу…
ПЕРЕДНИЙ КРАЙ ПОТЕРЯННОГО РАЯ
Они поклялись друг другу в верности до гроба, когда им было по десять лет. Сейчас им по одиннадцать. Тогда, год назад, Адам с Евой уединились в старом панском саду, Адам сделал заведомо украденным бритвенным лезвием на своем и Евином безымянных пальцах надрезы и они соединились кровью. В каком-то кино Адик видел этот обряд, роднящий души.
Между тем, сдружились они не сразу. Месяц с лишком прошел с того дня, когда испуганную девочку привезли в село Велебицы, и тетенька из Сольцов, из соцотдела, представила ее: «Знакомьтесь, Ева. Эй, Адик, тебе пара будет! Не обижайте ее, деточки…» Адам раскраснелся, пробурчал: «Вот еще, нафиг мне надо, блин…» Девочка в розовом спортивном костюме – щуплая, тонкая как былинка, треники гламурные топорщатся, колышатся на ветру – боялась поднять глаза…
И как-то вечером, когда несколько детей внаглу убежали плескаться в реке Шелонь, Адам посмотрел на Еву в купальнике… и как-то ее пожалел, что ли… За месяц она так ни с кем не сошлась, какая-то запуганная была, несчастная. Адам решил взять над Евой шефство. Всего-то неделя прошла – и они уже были почти неразлучны. Ева и вправду раскрепостилась, у нее проснулся интерес к играм, появился вкус к жизни.
Детдом находится в здании сельской школы, но школу закрыли. Злую шутку сыграла с селом Велебицы цивилизация: до Великого Новгорода полста километров, до Питера – триста… в общем, все молодые уехали и рожать в Велебицах стало некому. Чтобы опустевшее, крепкое еще здание не пропало, сюда перевезли из Сольцов детский дом. Чиновники посчитали, детям на природе будет лучше. Дети рассудили по-своему: «Сослали, гады, с глаз долой!» В Велебицах ни дискотеки, ни тусовки, ни гулянки… Старшие дети прозвали новое свое место «богадельней». Они вообще убеждены в том, что наказаны. За что? Может, за еще не совершенное… «Контингент» в детдоме небольшой, всего-то 36 детей от 3 до 17 лет. 6 педагогов, 2 повара, 4 нянечки, директор, Лариса Дмитриевна, да сторож дядя Вася. Все из местных, большинство – бывшие учителя. Люди они добрые, но с сиротами (даже «социальными», тех, кто при живых родителях – но брошены или отобраны) работать не очень-то умеют. Мягко говоря, они не слишком строги. Да и побаиваются детишек, считая тех отпрысками бандитского роду. Велебицы – село древнее, с устоявшимися традициями. В селенияхлениях издревле отторгалось все чуждое, непонятное. Сироты воспринимаются населением как горькие плоды злой цивилизации, породившей пьянку, мат, воровство, насилие. Ну, не слишком-то складываются в Велебицах отношения между детьми и взрослыми…
Адам – старожил детдома, он был участником переезда. Он и в Сольцах успел пожить, в ветхом особняке, который детдом занимал до Велебиц. История Адама немудреная. Нашли его на вокзале Старой Руссы, он спал на площади, под скамейкой. Адам еще маленький был и умел говорить только: «Ван, ис Балависей. Мамка Ила усла кусать купить…» При мальчике нашли записку: «Адам Рыбкин. Простите, люди добрые!»
Эту записку Адам спер в кабинете Ларисы Дмитриевны, из своего личного дела. Он уже большой пацан, умеет пролезать куда надо (и не надо) без мыла. Записку он хранит как святыню, ведь этот единственное, что от мамы осталось.
В своей характеристике он прочитал, что «Балависи» предположительно – город Боровичи. Видимо, он оттуда родом и мама, вероятно, живет там. Больше ничего толкового Адам в документах, относящихся к себе (и не только к себе) не обнаружил. Ну, разве только узнал еще, что Рыбкиных в Боровичах проживает аж семнадцать человек. Милиция, когда расследовала дело подкидыша, проверила всех боровических Рыбкиных (о чем сообщает соответствующий протокол, подшитый к делу) – но все оказались «чисты». Ребенок согласно протоколу «ниоткуда не пропадал».
О происхождении Евы Егоровой известно намного больше. Она из многодетной семьи, четвертая по счету из шести. Жили Егоровы в деревне Радугино, под городом Пестово. Отец оставил семью, когда Ева была совсем маленькой. Колхоз развалился, мама, телятница, с горя запила и за детьми следить перестала. Ева с братьями и сестрами шлялась по деревням, ходила в город. Дети побирались или воровали. Очень уж кушать хотелось… В конце концов, мама пропала. Ее, иссохшую, нашли весной повешенной в лесу. Ева по счастью маму в таком виде не лицезрела. Она вообще верила, что самоубийца – не мама, произошла ошибка. Настоящая мамуля где-то бродит, ищет лучшей доли. Найдет – вернется к ним, к детям… И отец их найдет – обязательно! Пока же, «до времени», их, шестерых Егоровых, разбросали по разным детским домам области.
Далеко не все время Адам с Евой проводили вместе – все же у мальчика с девочкой непохожие интересы. Но вечерами они гуляли вдвоем в панском саду (громадные деревья – все, что осталось от усадьбы какого-то пана) и строили планы на будущее. Ева хотела поехать в Париж. Ей казалось, там вся жизнь построена иначе, и под Эйфелевой башней круглый год гуляют счастливые и беззаботные люди. Адам мечтал увидеть Боровичи, свою вероятную родину.
Приближалось к концу лето, и однажды, на исходе августа, Лариса Дмитриевна сообщила Еве: «Солнышко мое, решено тебя перевести в Чудово, там, в детском доме, два твои братика… вместе с ними будешь учиться! Завтра утром придет машина…» Ева не хотела к братикам. Они всегда ее подставляли, заставляли в деревнях заходить в дома и клянчить продукты (жалостливый у нее вид, это значительный козырь побирушке). Ева нашла Адама и передала ему страшную новость. Вечером, под сенью гигантских лип, они задумали побег.
*
…«Буханка» в Велебицы пришла в девять утра. Из нее вышли две женщины. Возле входа их встретила взволнованная Лариса Дмитриевна: «Ой, а у нас чепэ… Ева пропала!» Директор пришла утром в девичью комнату, а девочки ей заявили: «Они просили передать – пусть не ищут!» «Они» — Ева с Адамом, разумеется. Лариса Дмитриевна устроила перекрестный допрос; дети путались в показаниях, каждый указывал направление, в котором удалились беглецы, отличное от того, который сообщал предыдущий допрашиваемый. Ясное дело, дети специально путали карты… Что ж, рассудили женщины, пути из этой дыры всего два: на Сольцы и на Шимск, вверх и вниз по течению Шелони. Надо посылать погоню в оба направления! Естественно, сообщили в отделы полиции двух городов. Женщины волновались: за пропавших детей им головы снимут!
…Адам, будучи знатоком местности, предполагал, что искать их будут возле реки. Они с Евой пошли третьим путем – через болото, на станцию Уторгош. Еще загодя смогли раздобыть резиновые сапоги, теплые куртки, кой-что из провизии. За пару часов они умахали далеко, но, ощутив, что под ногами «гуляет» трясина, перепугались…
…Дядя Вася, сторож детдома, с малолетства охотится. Он знает в окрестностях Велебиц каждый кустик, всякую кочку. И довольно сносно знает Адама, смышленого, но бедового мальчика. Два раза Дядя Вася водил парнишку в лес, показывал, как силки на птиц ставить. Он подумал еще тогда: «Охотник из него выйдет!» Адам умел терпеть и ждать, а это главная добродетель охотника. Дядя Вася прикинул: «Парню знакомы тропы… а не проверить ли?». Старик быстренько собрался и двинул к урочищу Луги.
Очень скоро дядя Вася набрел на свежие следы детских резиновых сапог. Его предположение подтверждалось! Что-то тревожное засвербело в стариковской груди. Уж не случилось бы беды, думал он. Следы вели в глубь Мшанского болота, а оттуда знают выходы только очень опытные охотники… И впрямь: через полтора часа дядя Вася разглядел среди ветвей два ярких пятна: они!
…Адама утягивала трясина, Ева лежа пыталась протянуть ему березовую ветку. Дядя Вася скоренько срубил пару березок, накинул на мох и стал на коленях пробираться к гиблому месту. Вытянув детишек на островок, он, отдышавшись, стараясь быть поласковее, заговорил:
- И кой черт вас дернул в бега! Всех на уши подняли, засранцы… Адик, ты ведь и себя бы погубил, и девку! Зачем?..
Заговорила Ева:
- Дядь Вась, мы бы выбрались, точно! Ну, пустите нас, мы вернемся, вернемся… чеслово! Ну, пусти-и-и-ите!
- Дык, вернетеся, никуда не денетесь… - Дядя Вася закурил, присел кочку. – Мы мокрые как черти… высушиться надобно для начала-то…
День был солнечный, но холодный. Эти цыплята недотепистые еще простудятся… Дядя Вася разжег костер, заставил детей разоблачиться и развесил вокруг огня одежду. Сидели молча, старик с улыбкой наблюдал мальчика и девочку, у которых глаза светились как у загнанных волчат. Вот, думал он, досталось-то им… У дядя Васи трое детей. Они разъехались, в городах живут. И, что характерно, у всех троих с семьями не заладилось: сыновья разведены, один, правда, с женщиной живет и воспитывает чужого ребенка. А свой родной пацан (внук дядя Васи) кровного отца и забыл уже… Второй сын ни с кем не сошелся, запил. Дочь одна воспитывает двоих. Да и как воспитывает – внучата все лето и все каникулы в Велебицах, у бабушки с дедушкой. Была бы в селе школа, дочь, кажется рада была бы навсегда своих чадушек сдать… на радость старикам. Что с молодежью? Как-то «без царя в голове» они живут, святого не мают. Кукушки… вон, кукушат сколь в детдом подкинули! Нехристи… Вот, дядя Вася когда-то в коммунизм верил, так ведь даже в антихристовом обществе как-то старались следовать заповедям…
Какая-то нежность напала на дядю Васю, он ласково вопросил:
- Адька, пойдем с тобой еще щеглов ловить-то?
- Э-а… - уверенно ответил пацан.
- Это почему так-то?
- Дядь Вась, у нас с Евой дельце есть. Вы б отпустили нас, а?
- Дык, какие у вас дела-то? Ты посмотри на пацанку-то: дрожит как листик, куда ее отпускать?
Ева, стуча зубами, затараторила:
- Дядь Вась, мы вернемся, обязательно вернемся! - Она прижалась к старику и уткнула в его бок носик. Жалостливо захлипала… Дядя Вася оставался непреклонен:
- Вы хоть знаете, бедолаги, что вас ищет полиция? Я отпущу – меня в тюрьму усадят!
Ева перестала хныкать и твердо вопросила:
- Дядь Вась, у вас внуки есть?
- Ну…
- Они, наверное, с папами, мамами…
- А то… - соврал старик.
- Вот и нам надо найти Адикову мамку. Без меня он не найдет – а, если меня увезут, не найдет уже ни-ког-да! Понимаете? Ни-ког-да.
- Адик, - старик обратился к мальчику, который, свернувшись клубочком, бессмысленно глядел на огонь, - а ту уверен, что знаешь, где мамка-то?
Адам не отвечал. Ева ответила вместо него:
- Он уверен, уверен дядь Вась! Мы все точно выяснили…
Дядя Вася некоторое время молчал, глядя на языки огня. И все же изрек:
- Что ж… на Язвине у меня заимка есть. Там переночевать можно. Дальше отведу вас на станцию. Эх вы… кукушата!
На самом деле дети не выяснили ничего. Из тех записей, что были в личном деле, Адам почерпнул только, что корни его возможно следует искать в Боровичах. Но ведь, как где-то слышал Адам, кто ищет, тот и…
*
…Они попытались спрятаться за креслами, в зале ожидания. Местный поезд, следующий до станции Валдай, должен был отправляться в 08.10, сейчас – 07.35. Адам с Евой почти всю ночь проклевали на этой скамейке носами, но в восьмом часу в зал ожидания вошли два полицая и стали внимательно разглядывать пассажиров. По счастью, народу к этому времени набилось много (пошел дождь) и дети успели заползти в укрытие. Когда стражи порядка проходили совсем рядом, дети услышали:
- Вот, блин, все бегут, бегут… за…ли эти ориентировки. Двое, говоришь?
- Да, мальчик с девочкой, десять лет.
- Да, вряд ли они на Дно-то заедут. Чего им в нашей ж…е делать? Пошли, на площади поглядим, если чего, у поезда их отловим…
Станция, на которой Адам с Евой ждали поезд, называется «Дно». На Валдай (в направлении Боровичей) поезд со Дна ходят раз в сутки… Дети старались не дышать. Тут к ним – почти вплотную – наклонилось лицо. Ева вздрогнула, закрыла тоненькой ладонью глаза и приготовилась завопить. Лицо произнесло:
- Не бойсь, солдат ребенка не обидит… Вас, что ль, менты ищут?
Дети не отвечали. Лицо продолжило:
- Откуда сбежали-то? Не из дурки? Хе-хе-хе!...
- Почти, - наконец подал тихий голос Адам, - из детдома…
- А я вишь, дембель… - Адам с Евой уже могли разглядеть не только лицо говорящего, но и одежду; он и впрямь в военной форме… - И куда?
- Дяденька, нам очень, очень надо попасть в этот поезд! Правда…
- Драпанули-то зачем? Мучили? И у вас дедовщина?
- А то… - Адам уже понял, что надо врать естественно, с легонца.
- Так куда носы-то навострили?
- В Боровичи.
- Ну, это вам с двумя пересадками ехать. А нам до Валдая-то вместе. Там мой дом… Бум знакомы, Иван!
Под скамейку пролезла крупная рука. Адам пожал ее:
- Тоже Иван! А сестричку Машкой зовут…
- О, совпадение… Тезки, значит. И что будем делать, брат Ванька? Небось, придумаем что-нибудь, я в разведроте все же служил…
Солдат Иван, не слишком высокий, но крепко сбитый белобрысый парень, действительно оказался находчив. Он дал детям инструкцию: пока менты ушли на площадь, надо проскочить за железнодорожные пути и спрятаться в кустах. Дальше – ждать, когда поступит «установка» из последнего вагона. Когда маневровый тепловоз подогнал состав, Иван подошел к полицейским и стал, картинно жестикулируя, что-то им втирать. Один из стражей, почесав затылок, пошел на противоположную сторону станционного здания. Второй стал что-то высматривать под первым вагоном. В этот момент открылась дверь последнего вагона и солдат, высунувшийся наружу, скомандовал: «Живо, сюда!»
Иван открыл в купе два нижних сиденья и приказал детям скорее, пока не стали в вагон набиваться пассажиры, прятаться в «ящики»: «Только раздельно, вместе не влезете… Сидите и не рыпайтесь, скажу, когда можно будет рыпнуться…»
Прошло немного времени, и в вагоне послышался голос полицая – одного из тех, что зал ожидания осматривали:
- Эй, служивый, ты что нас дуришь?
- Я? – солдат Иван говорил заносчиво. – Ты разве, сержант, не веришь, что я их видел?
- Нету там никого. Тут вот, какое дело, служивый… Сказали, что с двумя детьми видели именно тебя.
- Не помню такого.
- А, если подумать?
- Сержант, какие дети?
- Мальчик и девочка. Десяти лет.
- Ну, мало ли щенков под ногами шныряет…
- А что там, в багажном отсеке? Граждане, попрошу вас встать… В вагоне загалдели. Народу набилось в вагон уже немало, и полицейский явно мешал привычному течению жизни. В этот момент раздался женский голос:
- Товарищи, поезд отправляется! Пожалуйста, провожающие, покиньте вагон!
Тепловоз тонко и протяжно загудел. Рявкнул раздраженный голос полицая:
- Ну, ладно, служивый. В Валдае разберутся… Бывай!
Адам с Евой сидели в своих железных ящиках долго, с час, пока народ из вагона на рассосался. Ох, и намяли ж они бока! На станции Старая Русса вновь пришлось прятаться в тайники, ибо в вагон опять затолкался народ и проводница стала проверять билеты. Старая Русса… только от имени этой станции в груди Адама ком встал… После Парфино вагон снова стал пустеть, солдат Иван вынул своих «протеже», накормил пирожками, отпоил чаем. И на остановочном пункте «Дворец» заявил детям:
- Вот что, братва. В Валдае нас, вероятно, ждут с «теплым» приемом ментура… Вы должны выйти здесь. Дальше – следуйте инструкции. Она такова: видите тот домишко? Вон, где высокие стога сена… Там мои старые приятели живут, тетя Оля и дядя Гриша. Скажите, что от Ивана Жихарева. Запомнили? Дядя Гриша, тетя Оля, от Жихарева Ивана. Хотя б переночуете…
*
Еве не впервой стучаться в чужие дома. Клянчить она научилась виртуозно. Она уже было набрала воздуху, чтобы произнести привычное «Люди добрые…», как дверь распахнулась – и выпорхнувшая оттуда полная женщина, схватив обоих за руки, затащила их в дом.
Дело в том, что солдат Иван уже позвонил супругам Петровым. Тетя Оля и дядя Гриша – местные фермеры. У них и самих трое малых детей, старший из которых, Толька, как раз ровесник Адама и Евы. Как раз он-то – коренастый рыжий пацан – больше всех и крутился вокруг беглецов. Все расспрашивал, где они живут, где учатся, куда путь держат… Взрослые лишних вопросов не задавали, просто накрыли стол и накормили детей. Адам и здесь не преминул соврать – сказал, что в Валдае у него родная тетя живет, которая их примет. Взрослые сделали вид, что поверили. Уже стемнело, и тетя Оля повелели детям ложиться спать. Младшенькая девочка Петровых совсем еще младенец (она в люльке, на очепу качалась), а потому женщина львиную долю внимания тетя Оля уделяла малышке. Муж вообще молчал, тем более что со старшим сыном они пошли «обряжать» скотину.
Пристала средненькая, девочка пяти лет: «А вы путесественники? А в каких стланах вы были?» «В Париже!» - смело гаркнула Ева. «А у нас Двалес. Делевня такая. А Палис от Дволса далеко?» - «Как сказать… да нет, не шибко. Два года ходьбы». «Да, блиско…», - понимающе согласилась девочка. Адама и Еву уложили на одной постели, под толстенным ватным одеялом. Ева, задумчиво глядя в потолок, произнесла: «Слишком все ладно. Не к добру…» Она взглянула на Адама: он уже вовсю сопел…
Утром их разбудили рано. Дело в том, что каждый день дядя Гриша везет на рынок, в Валдай, молоко и молпродукты, собственного производства. Он усадил их в старенький «Москвичок» (в город напросился и старший сын), на заднее сиденье. Когда тронулись, фермер спросил, глядя на детей в зеркало:
- Тут в новостях говорили, двое детей из детского дома пропали. И Ванька чего-то про детдом балакал. Признавайтесь: вы?
Отпираться перед таким человеком было бессмысленно. Адам с Евой дорогой рассказали все. Ну, почти.
- Да-а-а… - Вслух размышлял дядя Гриша. – Ситуяция… А ты, паря, что вообще про свою мамку-то знаешь? Хоть, как звали-то ее?
- В деле записано, Ирой. А больше и ничего…
Но у Адама была мамина записка. Что она могла дать? В сущности, ничего… разве только, мамин почерк (мамин ли?...) оставался последней ниточкой, связывающей мальчика с его происхождением.
Молоко, сметану и творог частью продали, частью развезли по знакомым. Увидели и солдата Ваню: он был в гражданской одежде и изрядно пьян. Все братался с дядей Гришей и почти что кричал: «Эх, Семеныч, р-р-родина, мать твою! О, а твои-то как выра-а-асли!» Иван указывал на Адама с Евой: он настолько перебрал, что и не помнил, кто они…
Дядя Гриша, распростившись с Ваней, обратился к детям:
- Вот что, гаврики… дома пообедаем – и в Боровичи смотаемся. Тут недалеко, сорок километров. Как у нас говорится, назвался груздем – полезай… По машинам!
Вернулись во Дворец. Там, в фермерском доме кроме тети Оли и детей находился еще один мужчина. Дядя Гриша с ним настороженно поздоровался. Мужчина назидательным тоном, нехорошо глядя на Адама с Евой, заговорил:
- Семеныч, ты новостя-то глядел ли?
- Ну?
- А нам в сельсовет телефонограмма: пропали двое детей из Солецкого района. И сдается мне… - Мужчина картинно указал на беглецов. – Ты вот, что, Семеныч… За похищение детей срок положен. Ты б отвез их в Сольцы, что ли… Криминал на себя берешь!
- Клопотиха настучала, значит… А с чего ты взял, что эти – те?
- А кто они еще-то?
- Мало ли… племяши.
- Ладно. Твое дело. Только знай: через полчаса здесь будет участковый инспектор. Мотай на ус…
Мужчина встал и быстро, не прощаясь, вышел. Дядя Гриша, потерев подбородок, задумчиво произнес:
- Та-а-ак, гаврики… Другого пути у нас нету. Садитесь в «Москвича», я сейчас…
Через пару минут они уже ехали по проселку. Объездной путь дядя Гриша выбрал, чтобы на полицию не напороться. К ним «прилип» и Толька, мальчик любопытный и нагловатый. До Боровичей ехали около часа. Дядя Гриша все рассуждал:
- И что мы там будем делать то? Где мамку искать?..
Адам не знал, что ответить. Только, когда въехали в город, попросил повернуть к вокзалу. Дядя Гриша недоумевал: «Почему туда-то, он же не в центре…», на что Адам просящее отвечал: «Я не знаю, дядечка, но надо именно туда…»
Возле вокзала, древнего деревянного здания толпилось много народу. Видно, ждали посадки на поезд. «Москвич» притормозил на площади, Адам выскочил, за ним – Ева… дядя Гриша с сыном вышли из машины и удивленно смотрели, как мальчик с девочкой суетливо бегают среди людей и поклажи. Появились трое полицейских. Один из них, завидев детей, воскликнул: «Вроде, те. А нут-ка!» Полицай ловко схватил Адама за шкирку, другой ухватил Еву. Дядя Гриша рванулся вперед, почти крича: «За что вы их, пустите, вы что!» Дядю Гришу скрутили, бросили на асфальт, лицом в грязь… Адама с Евой повели в отделение. Дядя Гриша, повернув мокрое лицо, прохрипел: «Все… приехали. Гаврики…»
Когда детей вели мимо пассажиров, которые уже ринулись к поданному на посадку поезду, Адам, увидев шикарную раскрашенную блондинку в кожаной куртке и с дорогим чемоданом на колесиках, попытался вырваться из «объятий» полицая. Тот усилил хватку. Вырвалась Ева – и, бросившись к той женщине, она завопила: «Тё-ё-ётенька, постойте, тё-ё-ётень…» И Ева, споткнувшись, кубарем полетела прямо под ноги блондинке. Та остановилась и с недоумением смотрела на происходящее. Мгновенной паузой воспользовался Адам: он, куснув руку милиционеру, извернулся-таки и в несколько шагов достиг Евы и блондинки. Пристально и с надеждой глядя женщине в глаза, Адам выхватил из кармана записку, протянул. Женщина, увидев клочок бумаги, побледнела. Она взяла мальчика за плечи, присела и несколько секунд напряженно вглядывалась в его лицо. Потом вдруг упала перед Адамом на колени, закрыла лицо кулаками и зарыдала…
*
…Когда Адама давным-давно нашли на вокзале Старой Руссы, в записке указана была вымышленная фамилия. Потому-то боровические Рыбкины и не являются родственниками мальчика. Имя, кстати, тоже было вымышлено (Адама и на самом деле изначально назвали Ваней). Мама максимально запутала следы, сказав всем, что отвезла мальчика на Украину к родителям Ваниного отца. На самом деле отца не было и в помине. Точнее, парень, от которого Ирина (так вправду зовут мать) забеременела, слинял навеки и без следов.
Ирина жила в общаге, работала на комбинате, вечерами училась в техникуме, и ребенок мешал ей во всех смыслах. За прошедшие годы она выучилась, сделала маленькую карьеру. А недавно выправила Шенгенскую визу и получила разрешение на работу во Франции. Ее ждал Париж! Давнишняя детская мечта… Если бы она сразу пошла в поезд и села в вагон, если бы ее не догнала Ева – они никогда не увидела своего Ванечку, которому она по странной прихоти «присвоила» имя «Адам». Она просто решила постоять пять минут – и в последний раз подышать воздухом Родины. Как там в песне: «Пять минут, пять минут – это много или мало?..»
С тех пор прошел год. Продолжается судебная тяжба, Ирине не так просто восстановить права на своего ребенка. Пока же Адам живет в детдоме города Чудово. Чиновники решили перевести его туда же, куда и Еву. В его личном деле, в характеристике приписано: «Склонен к побегу».
ГАВКАЛО НЕБЕСНОЕ
Она – плотненький, чуть колченогий куцый щенок, неуклюжий и суетливый. Пуська не знает еще, что она девочка, так же как и трое ее братьев (сестер?) – Муська, Куська и Дуська. Пуська вся, от кончика хвоста и до носа черная. Братья (сестры?) – белый с черным пятном на полспины (Куська), рыжий (Муська), и черный с белой рябью по морде и животу (Дуська). Пуська самая сильная и шустрая среди четверых; хотя у матери много сосков, Пуська частенько оттирает своих присосавшихся братьев (сестер?) – просто так, для самоутверждения. Только Куська изредка незлобиво огрызается, другие же двое уступают сосок безропотно.
В последние дни Мать уже редко одаривает детишек молоком. Не отгоняет, весьма больно покусывая, только Дуську (как самую тощую). Впрочем, щенки, узнав вкус мясного, сладеньким материнским питьем не прельщаются. Малыши много-о-о-го чего распробовали! С едой в Убежище перебоев пока что не наблюдается.
Клички щенкам придумала Хозяйка, которая с утра и до позднего вечера сидит в стеклянной конуре, из которой соблазнительно пахнет пирожками. Хозяйка печет пирожки в страшной горячей штуковине и выкладывает их за стеклом. В Убежище несколько таких стеклянных будок, в которых в шумное время обитают другие, неосновные Хозяева. Из их конур вкусным не пахнет, а из одной конуры – так вообще разносится жуткая и резкая вонь. Хозяйка вонючей будки не зла, она даже любит потискать щенков, когда выходит из своей конуры пустить дым из белой палочки (люди почему-то очень любят пускать дым). Но воняет она чем-то таким непотребным, что Пуськой, когда неосновная Хозяйка протягивает к ней свои ручищи, овладевает приступ тошноты.
Убежище имеет два выхода наверх. Мать приучила щенков регулярно подыматься по каменной лестнице – оправляться в газоне. Пуська не слишком-то любит выбираться наверх, потому что там часто на щенков сверху льется вода. Забавно, но неласково. Любопытство, конечно, пробирает, там наверху много занятного и непознанного. Но там проносятся шумные конуры на колесах, что-то воет, пищит и улюлюкает… страшно. Да и Мать жестоко наказывает укусами, если кто-то из щенков сделал попытку отбежать от выхода из Убежища дальше, нежели необходимо для оправления.
А еще в Убежище, прямо в его центре, есть два ряда стеклянных дверей. Когда эти двери растворят сквозняком, оттуда пышет теплом, человеческим потом и еще чем-то таинственным и непонятным. В один дверной ряд люди только входят; из другого только выходят. Собаки живут в углу Убежища, там, где не топчутся входящие и выходящие. Большую часть времени псы проводят, валяясь на каменном полу. Они искоса посматривают на снующих людишек, и Пуська порой представляет, что вся эта суетливость – иллюзия, навязчивый сон. Она вообще не знает точно, что правда: эта дневная суета в Убежище или веселые игры на просторе, в которые Пуська играет с братьями (сестрами?) в своих снах.
Их, собак, в стае семеро (считая щенков). Верховодит Мать, крупная рыжая собака, немного мохнатая, но в основном на лапах и хвосте. Солидная борода Матери и увесистые клыки возбуждают в других собаках чувство почтения. В стае имеется Найда, собака поменьше Матери, ласковая и незлобивая, да Борька, толстый увалень на коротеньких лапах, который к щенкам относится сердито. Мать дает понять, что порвет за щенков любую сволочь, и малыши чувствуют себя в Убежище очень даже вольготно.
То и дело к стае пытаются прибиться собаки, которые спускаются в Убежище сверху. Они встречают достойный отпор со стороны Матери, Найды и Борьки. Пуська так поняла, что собаки ее стаи не хотят допускать чужаков потому что еды на всех не хватит. Странно… ведь ее всегда вроде бы вдоволь… Она с братьями (сестрами?) уже и сама научилась звонко лаять на чужих собак. Впрочем, даже тявкая, Пуська все равно радостно крутит хвостом и пучит черные глазенки: она вообще любит все новое и неизведанное.
Собаки выбрали в Хозяйки ту, что печет пирожки, не только потому что она добрая и вечером отдает им то, что не разобрали за день люди. Хозяйка очень часто остается в своей конуре ночевать. Убежище пустеет, двери, ведущие в тепло, закрывают, а Хозяйка почему-то остается. Она наваливает на пол сложенные картонные коробки и валится на них. Но спит она плохо. Часто выходит пускать из палочек дым, и, лаская щенков, почему-то плачет. Она что-то пытается втолковать щенкам, Матери, Найде и Борьке. Пуська не понимает. Взрослые собаки, кажется, тоже. Но слушают все внимательно, делая вид, что вникли. Пуська даже пытается лизать руку Хозяйки, впрочем, без усердия. Изо рта хозяйки в эти ночи разит гадостью, она пахнет даже хуже той будки, из которой воняет.
Люди – как входящие, так и выходящие – разные. Есть злые. Особенно маленькие люди (Пуська предположила, что они – человеческие щенки). Маленькие люди норовят схватить щенков и больно потискать. Мать сморит на эдакое издевательство снисходительно, а вот большие люди, которые чаще всего сопровождают человеческих щенков (Матери?), стараются больно отодрать щенков из рук маленьких людей и громко ругаются. Пуська не знает, что именно человеческие Матери лают (она пока что научилась разбирать только свое имя), но понимает своим щенячьим умишком: большим людям не нравится, что маленькие лапают собак. И почему?..
Довольно часто приятно пахнущие люди приносят в Убежище разнообразную еду. Они выкладывают ее в углу и с умилением наблюдают, как стая пожирает подношение. У Пуськи пару раз даже мысль промелькнула: не являются ли они, собаки, для людей божествами? Уж как-то эти добрые благоухающие люди шибко подобострастно общаются с членами стаи. Объектом поклонения быть приятно. Но как-то, что ли, стыдно. Не за себя – за собакопоклонников.
Пуську всегда манили стеклянные двери, в которых исчезают входящие. Будоражил воображение запах, который нес рвущийся в Убежище теплый сквозняк. Несчетное число раз Пуська подбиралась к дверям и пыталась всмотреться в неизведанное... Ворваться туда мешали Мать, окликающая строгим рыком, да сами стеклянные двери, как раскрывающиеся, так и затворяющиеся слишком резко; они норовят прихлопнуть, а то и защемить неуклюжих зевак (такое случалось даже с людьми!). На ночь двери закрывают. Свет внутри гаснет, да и в Убежище тоже... Стеклянные будки пустеют, и, если Хозяйка не остается ночевать, в Мире Собачьего Рая воцаряется должное благолепие.
Утро открывают метущие люди, приходящее раньше, нежели через входы начинает литься наружный свет. Они поварчивают на собак, но их не трогают. Метущие люди вообще кротки и незлобивы. В отличие, например, от человека с дубинкой, который больно прикладывается к бокам животных, явно получая от этого физическое наслажденье. Бывает, он прикладывается и к людям. Но такое случается редко, ибо дневные человеческие обитатели Убежища какими-то только им ведомыми способами заранее предчувствуют явление человека с дубинкой и дружно исчезают. Неужто люди чутки на запахи, недоступные собакам?! Стая, повинуясь всеобщей панике, тоже старается скрыться в темных углах, и терпеливо пережидает напасть.
В Убежище вообще всякие люди бывают. Даже такие, что пахнут собаками. Случается, они отбирают еду, приносимую добрыми прихожанами-собакопоклонниками. Мать смотрит на собакоподобных людей снисходительно и делает вид, что не замечает. Пуська своим умишком порой думает: "Ежели есть на свете люди-собаки, значит, не исключены собако-люди?.."
Те создания, что ведут на поводках людей (некоторые из зверюг даже человечью одежду!) не в счет. Собаки-человекохозяева, хотя они и делают вид, что им хорошо, со стороны кажутся глубоко несчастными. До своего злоключения Пуська им завидовала только в одном: они тоже исчезают за стеклянными дверьми, то есть, входят в Касту Входящих. Вот только непонятно: входящие и выходящие – одни и те же, или те, кто входит, исчезают в таинственном навсегда? А выходят другие, новые… Вдруг входящие – еда для Того Кто Скрывается за стеклянными дверьми? Ну, а выходящие – … ну, короче, все, кто что-то ест, обязательно должен оправляться… Тьфу – чушь собачья в голову лезет!..
*
…Это утро началось слишком ранней плановой паникой. Люди Убежища засуетились уже в тот момент, когда на лестнице появился человек с дубинкой. Точнее, двое. Мать знаком приказала щенкам двигаться к противоположной лестнице, и они дружно и весело засеменили куда следует. Когда пробегали мимо стеклянных дверей, они вдруг распахнулись — и собак обдал поток жаркого воздуха. Пуська на мгновение приостановилась и скосилась туда — в Тайну... Мать зло рыкнула, Пуська было дернулась бежать дальше, да в бок ее толкнуло что-то увесистое и потащило в неизвестность. Она пыталась сопротивляться, но усилия Пуськи были тщетны. В жерла дверей заталкивала ее тележка о двух колесах, которую вез толстый человек, весь закутанный в вонючую одежду.
Уже там, внутри, Пуська попыталась выбраться наружу, но от цели ее отдаляли ноги входящих. Двери непрерывно то открывались, то захлопывались, входящие напирали усиливающимся потоком... Пуська расслышала отдаленный лай Матери, но могучая сила людских ног уносила щенка все дальше и дальше от Убежища. Пуську буквально внесло сквозь узкий проход с какими-то светящимися глазами, увлекло по лестнице вниз, щенок пытался найти защиту у стены, но и здесь ее достали ноги и палки. В конце концов щенок очутился в широком пространстве, залитом светом. Пуська вытаращила глазенки: эдакой красотищи она не видывала!
Люди толпились по краям кажущегося бесконечным зала. В центре зала Пуська стояла в одиночестве, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Люди вообще от нее отвернулись. Собака даже удивилась: эдакое великолепие — и не замечают! Упулились в серую стену… глупые, что ль? Потолок в зале волшебно светился. Пуська подумала даже (ох, крамола...), что Убежище - всего лишь жалкое преддверие Настоящей Жизни. От них, собак, ее скрывали, не допускали животных к Истине, к подлинной Красоте... Даже Мать, всезнающую и всесильную, и ту запугали… Сияющее пространство, тепло, благодать... Но почему все вошедшие так этого чуждаются?..
...Тишину нарушил глухой хлопок, откуда-то выскочило громадное чудовище тащившее перед собой свежий воздух. О, господи, Тот, Кто скрывается за стеклянными дверьми, — не только кошмар, но и явь?! Пуська невольно присела, прижала ушки, закрыла глаза... Адский шум стал стихать. Щенок приоткрыл глаза и увидел: чудовище стоит, оно раскрыло светящиеся пасти, и в них входят... люди! Как видно, охотно... Некоторые из только что спустившихся по лестнице торопились заскочить в чудовищные пасти. Повисла странная пауза. Чудовище лежало с раскрытыми пастями, нудно гудело, вошедшие молчаливо смотрели из пастей на Пуську. Щенок, смущенный от внимания, суетливо завихлял хвостом и попой, заскулил. Кто-то из вошедших присвистнул. Пуська, привыкшая к тому, что свист — знак ласки или угощения, рефлексивно рванулась к чудовищу. Она решительно и гордо поставила передние лапы («Глядите, люди, какой я бесстрашный пес!») на краешек пасти и стала внюхиваться. Пуська поняла: волнующий запах, который приносился в Убежище из стеклянных дверей, принадлежит... Чудовищу! Тут что-то заскрипело - и пасть с боков начала затворяться. Чтобы не быть позорно зажатой челюстями, Пуська дернулась вперед. Пасть замкнулась. Чудовище загремело и затряслось. "Все..." - мелькнуло в голове у щенка.
Пуска металась среди ног, тыкаясь шнобелем во все и вся. Иногда ее наподдавали, отчего щенок только ускорял свое «броуновское» движение, изредка ей протягивали руки, от которых Пуська вопреки своему обыкновения пугливо отшатывалась. Пасти чудовища время от времени отворялись. Из чрева выходили какие-то люди, вталкивались новые… Пуська при всяком открытии намеревалась выскочить, но очень боялась, что сомкнутся челюсти – и ее разорвет напополам.
Когда пасти разинулись в очередной раз, вон вышли все люди. Пуська наконец смогла оглядеться: и ничего страшного! Жарко, ярко, тихо... Пуська впрыгнула на мягкое сиденье, уютно разлеглась, прикрыла глаза. Ей представилось, что все это - обычный сон. Она скоро проснется в родном углу, ее лизнет Мать и строго рявкнет.
...Резкий толчок в спину вернул Пуську в чрево. Туловище пронзила боль, и щенок жалобно заскулил. Пуська увидела человека с дубинкой, который пинками выдворял ее вон. Пуська выскочила в зал... Это был не тот зал, в который ее случайно занесло из Убежища! Все не так: стены, потолок, свет... Пасти чудовища со скрипом затворились - и оно поползло в темный проем. Напротив тоже стояло чудовище, в нем находились люди. Пасти его тоже захлопнулись - и оно загрохотало в другой проем, с противоположной стороны зала. Человек с дубинкой, что-то презрительно бормоча, продолжал бить Пуську. Собака вбежала на шумливо движущуюся лестницу, неуклюже, поскальзываясь чуть не на каждой ступеньке и ударяясь животом, взбежала наверх, проскочила узкие проходы, стеклянные двери, которые на удачу раскрыло сквозняком, и наконец очутилась в Убежище. Это было другое Убежище!
Вроде, такие же стены, два выхода, такой же полумрак... Но куда делись будки, в которых днем живут люди?! И запахи совершенно не такие... Между тем человек с дубинкой догнал Пуську и очередным ударом и руганью дал понять, что щенку лучше покинуть это пустынное Убежище. Собака выскочила наружу и опрометью побежала по пустырю. Найдя укромный закуток в высокой траве, она повалилась на бок и, отдышавшись, своим умишком поняла: для нее началась новая жизнь в совсем ином мире.
*
Вначале Пуська хотела умереть. Она до темна провалялась в закутке, прислушивалась к своему нутру. В животе сосало все нестерпимее, и очень скоро жрать хотелось так, что аж тошнило. Пуська решилась сделать вылазку, нашла какую-то кость, пробовала ее поглодать... Ах, Хозяйкины пирожки! Сделали вы свое поганое дело: зубы Пуськины заболели, а выгрызть хоть крошку костного мозга не удалось. Щенок заплакал, засеменил в траву.
Оттуда Пуська, свернувшись клубочком, наблюдала, как в темнеющем потолке зажигались маленькие лампочки, а вскоре из-за травы взошла Большая Лампа, по форме напоминающая Хозяйкин пирожок. Пуське до безумия захотелось выть, но она стиснула зубы, боясь, что придет человек с дубинкой и погонит ее дальше, в еще более пугающую неизвестность… Вдалеке, в человеческих конурах (почему-то Пуська знала, что там, в громадных конурах, ночью живут люди) включились огоньки. Наверное, думала Пуська, у всякого, даже самого вонючего человека есть свое Убежище, которое он ревностно охраняет. А может быть, и у людей бывают Хозяева, которые одаривают пирожками… Ах, лучше бы эти пирожки не вспоминались! Прям выворачивает с голодухи…
...Разбудил ее тычок чем-то мягким в морду. Пуська раскрыла глаза и тут же расширила так, что они чуть не вылезли из орбит, Почти все небо заслоняла морда гигантской собаки, в глазах которой читалось азартное любопытство. Морда пылала жаром, с углов рта стекали обильные слюни. Так две морды — любопытная да испуганная — и замерли, нос с носу. Послышался человеческий окрик, монстр пропал. Пуська приподнялась, и увидела уменьшающийся зад большой собаки и ее Хозяина. Щенок решился приподняться выше и разглядел еще нескольких собак всевозможных габаритов, большинство из которых вели на поводках людей.
Пуська попыталась вспомнить, откуда она прибежала в траву, когда ее выгнал из чужого Убежища человек с дубинкой. Там, надеялась она, тоже могут гостить добрые собакопоклонники, приносящие еду. Вспомнить не получалось никак. Щенок, горько вздохнув и проглотив слюну, потащился наугад. Местность была дикой, с редкой растительностью и с валявшимися в беспорядке обломками чего-то крупного, наверное, человеческих конур. То и дело попадались всякие бумажки или пакеты, от которых пахло едой. Несколько раз Пуська пробовала жевать находки, от этого только сильнее сводило живот, а зубы противно скрежетали. Щенок интуитивно знал: надо направляться поближе к убежищам людей, там есть вероятность поживиться. Всякий раз, едва в поле зрения появлялась собака с человеком на поводке, Пуська старалась забиться в какую-нибудь ямку и некоторое время пережидала. Так же она старалась обходить подальше помет сородичей и всякие выпуклости, которые собаки по своему обыкновению обильно метят. Раз мимо Пуськи пронеслись самые отвратительные из существ, человеческие щенки. Она вовремя спряталась за куст и со страхом наблюдала, как эти создания пожирали на ходу что-то ароматное, запивали это из банок и бросали объедки под ноги.
Пуська, выждав, когда шум затихнет, отыскала объедки и жадно их проглотила. Запив подаренную судьбою трапезу из лужи, собака прислушалась к своему животу. Казалось, аппетит только разыгрался, жрать хотелось еще сильнее. Однако и сил все же прибавилось, даже азарт какой-то пробудился. Пуська пустилась в дальнейший путь в надежде на еще одну удачу.
С потолка внезапно посыпались капли - все гуще и гуще. Пуська всегда боялась воды, и дома обычно улепетывала в Убежище, не успевая порой и оправиться. А здесь... Пуська разглядела в относительной близости, в яме, какую-то конуру и стремглав ринулась туда. Заскочив в темноту, она не успела и всмотреться, как ее что-то подхватило и понесло ввысь. Пуська услышала у самого уха хриплый человеческий голос. Ее обдал очень знакомый запах, так воняют люди, которые отнимают у собак еду. Пуська не боялась. На нее вообще напала апатия ко всему, она целиком отдалась потоку своей судьбы.
Когда глаза более-менее привыкли ко тьме, она разглядела лежанку, какие-то плошки в одном углу и кучу тряпок в другом. Ага, значит она попала в Убежище этого человека… Шершавые его руки не били щенка и не душили. Они его… гладили по холке, трепали ушки, щипали подбородок. Человек аккуратно вернул собаку на пол и, что-то бурча, начал разворачивать какой-то сверток. На свет он извлек большой, ароматный, жирный, лоснящийся… шмат колбасы! И положил перед носом щенка. Пуська не решалась притрагиваться к шмату, а только осторожно водила носом. Хотя, если честно, она бы его проглотила разом! Человек нагнулся и ткнул колбасой прямо в морду псу. Пуська деликатно откусила чуть-чуть, и, виновато косясь на добряка, стала осторожно жевать.
Так у Пуськи появился Новый Хозяин.
*
Среди разных слов, которые Новый Хозяин говорил Пуське, она научилась различать только «Черныш». Как она поняла, таково ее новое имя.
Иногда Новый Хозяин брал Пуську с собой, когда уходил на свой промысел. Собака научилась понимать с одного жеста Нового Хозяина, чего он хочет. Это ведь тоже язык. Если он делал легкую отмашку в ее сторону, это означало: "Оставайся, Черныш, жди..." Пуська ложилась на пол Убежища, прятала нос в лапы и приготавливалась терпеть. Пуська знала: в силу своих неказистых габаритов она вряд ли защитит Убежище от чужаков. Но все же, ежели она дежурила в одиночестве на доверенном посту и чувствовала приближение чего-то чуждого, отваживалась звонко лаять. И всегда, едва только чуяла запах возвращающегося Нового Хозяина, выскакивала и, отчаянно крутя хвостом, старалась выразить свои почтение, благодарность и готовность верно служить. В присутствии Нового хозяина она тоже лаяла, чуя приближение чужаков. Но тихо, так сказать, культурно и деликатно.
Почти всегда Новый хозяин возвращался с едой. Он разжигал в Убежище маленький жаркий источник красного света, ставил на него плошку с водой, кидал туда принесенное и ждал. Потом съедал снятое с жаркого источника, выпивал что-то из бутылочки и валился к себе на лежанку. Пуська уютно располагалась возле го ног, приподымала ушко и слушала с наслаждением непонятные и долгие монологи Нового Хозяина. Щенок искренне наслаждался вниманием, верноподданно глядел Новому Хозяину в рот и старательно делал вид, что все прекрасно понимает.
День Нового Хозяина был отлажен. Просыпался он рано, с рассветом, некоторое время глядел задумчиво в потолок, смачно крякал, ходил по нужде, разжигал жаркий источник, согревал на нем что-то ароматное, пил. Пуське он всегда отдавал часть своей еды, что очень льстило собаке: они равны даже в жратве!
Если Новый хозяин давал понять, что Пуська может пойти с ним, она радостно крутилась вокруг его ног, а, если завидывала собаку, которая вела на поводке человека, она приосанивалась и всем своим обликом старалась показать сородичу: "Ты в одной связки со своим подопечным, а я - свободное существо, пусть и подчиненное Новому Хозяину!"
Если Новый хозяин давал знак идти с ним, Черныш радовался. Всякий раз Новый Хозяин шел в незнакомое место, чаще всего туда, где валялось много пустых упаковок из-под еды. Время от времени они приходили в одно и то же многолюдное место. Там Новый Хозяин, договорившись с кем-то, сгребал упаковки из-под еды в кучу, отвозил на большой тележке к еще более крупной куче и там сбрасывал. После заходил в огромную стеклянную конуру, кишащую людьми, недолго там пропадал (Пуське туда вбегать он запрещал) и возвращался оттуда с упаковками. С едой! Минуты ожидания возле огромной стеклянной конуры были для Пуськи замечательным временем, ибо там обычно сидели привязанные своими поводками к поручню собаки всевозможных мастей и типов. Они нервничали, скулили, пристально вглядывались туда, в застекольное пространство, между тем как Пуська с достоинством переносила временную разлуку, будучи уверена в скором возвращении Нового Хозяина.
Еду они вдвоем уничтожали на пригорке, всматриваясь в человеческие Убежища, громоздящиеся на горизонте.
Вечером Новый хозяин, если не был занят личным туалетом, подолгу лежа всматривался в какие-то бумажки. Изредка в этих бумажках его что-то возбуждало. Тогда, глядя в бумажку, но давая понять Пуське, что он обращается к ней, Новый Хозяин что-то громко и выразительно декламировал. Пуська понимающе покачивала головой и всячески выражала заинтересованность. После своего странного монолога он хватал своего Черныша на руки и нежно тискал. Перед сном они прогуливались. Новый Хозяин на пустыре молчал, часто вздыхал, понурив голову. Потом возвращались в Убежище и ложились спать – Новый Хозяин на свою лежанку, Пуська – на тряпку, постеленную у входа.
Может быть, эдакая идиллия и длилась бы бесконечно. Но однажды вечером Новый Хозяин в Убежище не вернулся.
*
Всю ночь Пуська провалялась на лежанке Нового Хозяина, так и не сомкнув глаз. Она вздрагивала при малейшем шорохе, навостряла уши и мучительно всматривалась во тьму. Едва заструился утренний свет, она выбралась из Убежища и опрометью стала пробираться в ту сторону, куда Новый хозяин ушел в последний раз.
Взобравшись на пригорок, она бросила взор туда, где ей было так хорошо, и почему-то мысленно попрощалась с этим Убежищем. Она сладостно вдохнула спертый запах и постаралась задержать его в себе подольше. Время было раннее, на пустыре не появились еще собаки с сонными людьми на поводках. В воздухе повисло какое-то напряжение, хотелось взвыть. Но Пуська настроилась решительно, не поддалась унынию и прямиком рванула в неизведанное.
Очень скоро Пуська поняла, что направляется она не в сторону, куда вчера ушел Новый Хозяин, а четко прет на отдаленный аромат чего-то съедобного. Там, на горизонте громоздились человеческие конуры, мрачные и кажущиеся безжизненными. Наконец она уперлась в забор. Щенок сначала было подался налево, но вдруг резко повернул и двинулся вправо. Немного погодя Пуську настигла опасность.
Эта опасность представляла собой стаю свободных собак, которая стремглав неслась вдоль забора навстречу Пуське. Вначале она думала, бесхозные собаки хотят ее задрать. Но стая пронеслась мимо. Пуська, повинуясь непонятной, но неумолимой силе, почему-то увязалась за большим лохматым псом. Тот тяжело, с хрипом дышал. Похоже, он был во власти паники. Это отвратительное состояние перекинулось и на Пуську, она бездумно понеслась вместе со стаей. Страх смешался с азартом. Собак нагнала вонючая будка на колесах (такие Пуська встречала и раньше, когда ее брал с собой Новый Хозяин), у будки раскрылась дверь и высунувшаяся палка стала противно хлопать. Лохматый пес вдруг больно схватил Пуську зубами за шкирку — и швырнул щенка в яму. Пуська несколько раз перекувырнулась, скатилась на дно, и что-то сидящее у нее внутри подсказало: "Замри!.."
Хлопки кончились. Пуська набралась храбрости, привстала на передние лапы и осторожно выглянула из ямы. Она увидела непонятную картину: собаки лежали неподвижно (спят, что ли?..), а несколько людей хватали их и скидывали в вонючую конуру на колесах, через открытую сзади дверь. Пуська хотела было выскочить, заявить о себе людям: "И меня, и меня усыпите! Может быть, вы — собачьи боги, забирающие псов в Убежище Вечной Сытости?.."
Но в этот момент двое людей схватили за передние и задние лапы Лохматого, того, что грубо швырнул ее в яму. Вся его морда была измазана в крови. Пуська не дура все же, она уже знает, что кровь — спутник того, кто предназначен для еды (мать несколько раз приносила щенкам окровавленных недвижимых крыс). Она упала на дно ямы и затаилась.
Собака решилась выйти на пространство лишь после того как шум человечьей конуры на колесах стал совсем не слышен. Она обнюхала землю. Везде преобладал запах крови, перемешанный с еще каким-то незнакомым запахом. Пуська легко вздохнула и продолжила свой путь в никуда.
Она дерзко направилась в ту сторону, откуда совсем недавно бежала стая.
Неожиданно и очень скоро она попала в большое скопление людей. Окружающий пейзаж ей что-то смутно напомнил. И вдруг щенка осенило: вход в Убежище! Нет, не в то, где она счастливо вскармливалась вместе с братьями (сестрами), и не то, в котором они коротали времена с Новым Хозяином... Пуська помнила: книзу, за стеклянными дверьми должен находиться большой зал, в котором таятся шумные чудовища... Во чреве одного из них она и попала сюда, в новую жизнь!
И откуда в ней набралось столько решимости? Пуська уверенно спустилась вниз. Благо поток входящих был плотен, благополучно миновала стеклянные двери, узкий проход, вбежала на движущуюся лестницу...
В зале, уныло гудя, стояло Чудовище. Пасти его были раскрыты. Пуська отважно вбежала в одну из них, забилась в угол и дождалась, когда пасти захлопнутся и Чудовище загремит. Всякий раз, когда пасти раздвигались, она пытливо, сквозь человеческие ноги всматривалась в зал. В конце концов она узнала! Стены, потолок, источники света, которые ее когда-то потрясли... Пуська выскочила пулей и наткнулась на... человека с дубинкой. Он был кстати. Бить человек не стал, только строго рыкнул. Пуське того и надо было: она взбежала по лестнице, миновала заслоны, дождалась, когда выходящий раскроет стеклянную дверь...
…Стремглав проскочив все преграды, Пуська возликовала: это ее, родное Убежище! Сразу бросив взгляд влево, она увидела осторожно приподнявшуюся Мать. Подбежала, удивилась: какая-то Мать стала маленькая, осунувшаяся… А где Муська, Куська, Дуська?.. Мать лизнула Пуську в нос, и щенок увидел слезу, выкатившуюся из Материного глаза. Появилась улыбающаяся Хозяйка. Пуська услышала свое имя, какие-то резкие слова. Собака энергично завихляла хвостом и радостно взвизгнула…
АПОКАЛИПТИКА
Эта история началась 15 апреля 2012 года. В районном доме культуры проводилось мероприятие, посвященное 100-летней годовщине трагической гибели парохода "Титаник". Все серьезно: детские танцевальные, хоровые и театральные коллективы подготовили грандиозную программу, красной нитью через которую проводилась простая мысль: ничто не вечно под планидами, и капец поджидает всегда. Чуть не месяц дети разучивали песни и пляски на тему победы Великой Любви над Смертью, вдохновляемые, конечно, известной голливудской кинопродукцией. Тем паче недавно по широким экранам успешно прошел "Титаник 3D". До нашего городка Сиринска он, правда, так и не докатился, но есть счастливцы, увидевшие очередной шедевр в областном центре, а то и в Москве.
Часть номеров (наиболее пронзительных и трогательных), кстати, вскоре должна была войти в праздничную программу, посвященную очередной годовщине Чернобыльской катастрофы. Радиоактивная туча тогда, 26 лет назад, пронеслась совсем рядом с городом, отчего часть территории района была признана "зоной отселения". И десяти лет не прошло, а статус втихую сняли. Нашлись умники, которые ходили по инстанциям и тыкали в чиновничьи морды результатами замеров: мол, ни фига радиация не ушла, а только переродилась в более коварные формы. Ну, их, конечно, виртуозно послали... в суд. А в Расее как принято: что в суд, что в болото — один черт увязнешь.
Тут недавно теория появилась: якобы умеренная доза радиации весьма благотворно влияет на биологические организмы. Оно конечно, в первые годы после катастрофы много народу сбежало из зоны отселения — несмотря даже на то, что их нигде не ждали. А старики в большинстве своем сказали: "Тута, на нашей вотчине и будем помирать!" И вот, что интересно: о-о-чень много народу из отселившихся перемерло, а оставшиеся в зараженной местности старики преимущественно пока что коптят небо. Среди них немало долгожителей — это те, кому за девяносто. Ученые говорят: "Ну, да, в старческом организме процесс обмена веществ замедлен — вот и не накапливаются радионуклиды. Дети-то в зараженной зоне сплошь щитовидкой страдают, бедолаги..." Тоже верно: с детьми экспериментировать не след. А вот невольный эксперимент со старичьем все же показал любопытные результаты. А ты говоришь: "Титаник..."
В официальной части титанического мероприятия, еще перед началом представления, глава Сиринского района Лука Фомич Негодяев подчеркнул, что де в лайнере "Титаник" плыли люди разных сословий и со всякими финансовыми и физическими возможностями (как говорится, и отребье, и благородный истеблишмент), но в итоге на дно пошли все. Многие из присутствующих в зале при этом вспомнили, что в кино, кажется, пассажиров третьего класса на хрен заперли в трюме, отрезав дорогу к спасению. Но даже умники учтиво промолчали. Надо было начальству что-то сказать — оно и ляпнуло, базар не фильтруя. Тем не менее, хочу подчеркнуть: Лука Фомич — руководитель из старой советской когорты, человек совестливый и ответственный. Его фамилия есть полный антипод характеру. Не всегда поговорка "как корабль назовешь, так он и поплывет" действует железно. Собственно, "Титаник" — яркий пример.
По окончании праздничного действа, само собою, грянула дискотека с бойким названием: "На плаву!". И не надо злословить: живым — жить! Тем паче, аккурат настало Светлое Христово Воскресение... кто постился, а кто не очень — сам, как говорится, Господь велит разговляться. Уж что-что, а это наша замечательная молодежь умеет. Как по поводу, так и без такового.
Ритмичное подергивание и прочие телодвиженья групп юных пылких душонок вполне себе невинно. Ну, пляшут себе и пляшут, пущай… в конце концов, энергию куда-то девать надо. День был прохладный, вечер тем более, а весна между тем задержалась, и никто не торопился вываливаться из затхлого помещения в натуральные дубяк, слякоть и мрак. Оно, конечно, жизнь в стране налаживается и Россия встает с колен, но в нашем городе пока что ночью освящена только одна улица — главная, которая называется Советской/Дворянской. Второе название, оно же первое, то бишь историческое, таки вернули, но стариков, которые строили светлое будущее, решили пока что не обижать. Пускай сначала вымрут, ну, а там уже смело можно будет распрощаться со всем советским и коммунистическим. Может, к тому времени и новое дворянство народится. Или опятьперебьют Главное, чтоб мы к крепостному праву не скатились. Хотя, если честно, уже катимся. И все-таки при советах освещены были все улицы, без исключения. Хотя, в истории славного Сиринска были времена, когда ночное освещение не работало даже на главной улице — потому что сперли все лампы и провода.
*
В составе хореографического коллектива "Любава" Оля должна была танцевать партию феи Надежды в композиции "Реквием". Девочки готовили номер и для "Титника", и для "Чернобыля", и для областного конкурса художественного творчества. Ну, очень старались, ведь коллектив уже лет сорок носит звание "образцового" - марку-то надо держать. На ней было одето легкое голубое полупрозрачное платье (шила мама), венок из искусственных весенних цветов (отец специально доставал атрибут в областном центре). Оля "растягивалась" в фойе перед выступлением, и рядом остановился чернявый парнишка.
- Ну, и чего, блин, упулился? - запросто вопросила она.
- Да так... понравилась, - искренне ответил долговязый паренек. Оля успела приметить его длинные ресницы, тонкие губы. Еще пролетело в голове: "Уж не гей ли... шибко смазлив".
- За погляд денег не берут. - (почему-то вспомнились бабушкины старинные слова...) - Но шел бы ты... с богом, что ли.
Юноша помялся, нерешительно так сделал вид, что вовсе никуда не торопится, но тут худрук, женщина строгая и внушительная, дала команду строиться — и девочки толпой прошелестели за кулисы.
Оле впервые в ее 15-летней жизни, в связи с танцевальным триумфом, с овациями, цветами, криками "браво", было дозволено остаться на вечернюю дискотеку. Того парнишку Оля быстро приметила в полутемном пышущем перегаром фойе. Цветомузыка на мгновение вырывала из тьмы фрагменты праздничного бытия, чтобы вновь обратить их в ничто, но девушка успевала улавливать его восхищенный (по крайней мере, ей так казалось) взгляд. Оле нравилось внимание юноши, молчаливо стоящего у стены, она уже старалась предугадывать моменты, когда это место вновь будет охвачено пучком света, чтобы углядеть довольно нелепую фигуру.
Странно... Оля знает, что она не дурнушка. В школе, на всяких мероприятиях она частенько замечала, что кто-то на нее заглядывается — и всякий раз она от неприличного внимания раздражалась. Сейчас же девушка впервые открыла для себя, что это может быть даже приятным! Оля без ума от танцев. Ощутив свободу, она придавалась власти музыки, демонстрируя все, чему научилась в образцовом коллективе. Практически она летала! Подходили разные парни (двое из своих, артистов), три раза она танцевала дуэт. Она настолько уже осмелела, что готова была подойти к незнакомцу и втянуть его в свой праздник.
Но юноша пропал. Цветомузыка рыскала по углам зала, и, конечно же, Оля всякий раз пыталась разглядеть... но парень исчез. Ее охватила даже какая-то досада. Почему-то ей представилось, что она подошла к подлецу, так внезапно вышедшему из непонятной игры в "гляделки" — и отвесила пощечину. Вот, глупо-то...
Оля ушла с дискотеки, ей стало скучно. Знакомый обалдуй вызвался ее проводить, но она грубо его отшила. Была договоренность с отцом: в десять вечера он подъедет к РДК, чтобы забрать дочь. Было без пятнадцати десять. Оля не стала звонить бате, ей хотелось побыть наедине с собой. Вообще говоря, городок наш спокойный, поодиночке не особенно боятся ходить даже юные создания — в том числе и в темноте. Но Оля — случай особенный, можно сказать эксклюзивный. Отпрыск такого отца! Девушка не хотела возвращаться в смрад, по правде говоря, дискотека ей не очень-то и понравилась.
Олю немножко подташнивало. Пятачок перед РДК был совершенно безлюден, девушке стало жутковато. Она вошла в сень сквера, где было совсем-совсем темно, к тому же ей хотелось быть незаметной, а машину отца она узнает и сквозь кусты. Хотелось перевести дух, переварить сегодняшние впечатления. Но тут совсем радом раздался грубый окрик:
- О, как! Пацанка. Ком цумир, майн дарлинг!
И крепкие клещи ухватили ее за запястье. Она попыталась вырваться, закричать, и — о, кошмар! — почему-то из груди ее вырывался только жалкий клекот. Именно за грудь ухватились другие руки (а она у девушки уже вполне сформировавшаяся) — и железная сила понесла девушку в черноту...
Но тут вспыхнул свет. Яркий пучок ослепил, но Оля азгяела искаженное лицо, обезумевшие глаза... Свет пропал. Схватившие ее, кажется, опешили. По крайней мере, они молчали. Наконец Оля смогла закричать — благим матом, да, собственно, она визжала как поросенок. Из тьмы кто-то подскочил, завязалась непонятная возня — и тут будто несколько разрядов молний и запах паленого мяса. Тиски, сжимавшие Олю, ослабли. Теперь уже кричали злодеи — изрыгали мерзкие ругательства. Еще два разряда молнии, Олю подхватили руки — и понесли. Знакомый голос:
- Спокойно, спокойно... все хорошо...
...Оля на улице. Она узнала того парня, который так на нее запал. Она к нему прижимается, он гладит ее по голове. Девочка старается "держать хвост трубой":
- Блин, чем ты их?..
- Обычный электрошокер. Я Игорь. Будем, что ли, знакомы?
Наконец, появился знакомый силуэт машины отца...
*
Одного из двух напавших местные полицейские задержали очень скоро. Оказалось, "химик". Километрах в сорока от Сиринска есть зона-поселение, на месте закрытой шахты. Ну, вот эти отморозки и решили... погулять. Оформлять преступление не стали — отмутузили дубинками по самое небалуйся, бросили в обезьянник и отправились искать второго.
Оля искренне рассказала папке о спасителе. Игорь любезно был приглашен в дом Меркуловых. В большом зале, с камином и лепниной, с красивым ружьем, с саблями на стене, пили чай со сладостями. За столом Оля и Игорь сидели напротив друг друга, а кроме Павла Петровича, присутствовали еще мама, Анна Дмитриевна и старший брат Святослав, плечистый, коренастый парень, эдакий чернявый "бычок", да еще имеющий привычку глядеть исподлобья. Старшие попивали столовое вино. Игорек искренне докладывал:
- ...уже домой пошел, вижу: парочка странная. У нас в районе тоже ходят... такие. С ними надо ухо востро, они разбоем себе на наркоту промышляют. За угол клуба этого вашего завернули, затихли. Ну, и я тоже в тень, значит. Дай, думаю, понаблюдаю, что будет. Я ж не тороплюсь. Мне вообще прежде странным показалось, что тихо себя ведут. Я и не видел толком, что это она вышла, - Игорь кивнул на Олю, которая то восхищенно на него глядела, то стыдливо тупила взор, - Ну, и...
- А интересно, - пробасил Славик, - шокеры у вас все носят?
- Да нет, конечно... Может, только у нас на районе.
- Эт чё за район?
- Не фамильярничай! - осек отец. - Мало ли там у них районов...
- Называется Зюзино, - Игорь говорил вполне искренне, - ну, там всякие ходят. Вот, привык.
- Не знал, что у вас свой Гарлем. Круто!
- Да хватит, наконец. - Павел Петрович вконец обозлился. - Святослав, ты или молчи или иди. У тебя вон сессия на носу...
Меркулов-старший волк старый, с людьми работает не первый год. Он чувствовал неприязнь, которую испытывал к гостю сын. Чудно это... ну, да ладно — бывает. А вот то, что с мальчиком заигрывает дочь.... Да-а-а-а... не заметил ты, старик, что Ольгунька уже почти взрослая. И жена как-то чудно всматривается в этого Игоря. Надо у нее наедине спросить...
- Ну и пойду! - Славик решительно встал и горделиво умотал. Вот хамьё! Стыдоба...
У Павла Петровича зазвонил смартфон. Знакомый мент сообщил, что задержан второй злодей, спрашивал: оформлять, или как с первым. Глава семейства одобрил второй вариант. А говорил тихо, в стороне, чтобы еще раз не травмировать дочь. "Да, - думал он, - рановато я ей волю-то дал... таких дур под замком держать! И этот еще откуда-то свалился... смазливый. А спрошу-ка по-простому..." Павел Петрович и сам удивился своей прямоте:
- А скажи-ка, дорогой... ты ведь в нашем городе не проездом. Ты вообще чей будешь-то? Может, мы даже и какие далекие родственники. Тут у нас подобное сплошь и рядом.
- Да вряд ли. Мои тут недолго живут. Беженцы. - Игорь не знал о событиях, которые случились в Сиринске в конце прошлого века. Но он помнил: отец велел "не светиться", и потому парнишка предпочел увильнуть от ответа: - Да уже и каникулы кончились... ночью поезд.
- И кто ж они, эти... беженцы, как ты изволил выразиться? Давай, колись! У нас городишко-то маленький, все на виду.
Оля своим не испорченным еще бытовой рутиной женским чутьем поняла: надо выручать!
- Ой, а вы верите в то, что конец света скоро? Говорят двадцать первого декабря...
Анна Дмитриевна быстро перекрестилась. Вот ведь, подумал Павел Петрович, молодая еще женщина, чуть за сорок, а ведет себя как набожная старуха. М-м-мда, как-то испуганно глядит она на мальчика. Что-то коровье в ее взгляде. Надо после, конечно, спросить: что не так?
- Наслушались всякой хрени, начитались в интернетах... - Меркулов-старший даже себе удивился, ведь говорит сейчас тоном ретрограда-домостроевца. - Историю-то в школе проходите? Их уже столь было, концов-то...
- А все же... - (да, точно: рисуется деваха перед мальчиком...) - календарь майя кончается.
- Ну, а ваши какие мысли на сей счет, молодой человек? - Павел Петрович понимал всю бессмысленность трепа, но хотелось вовлечь в разговор и юношу – уж как-то совсем он неуютно себя чувствует, сидит вот как на сковородке. Игорек несколько снисходительно так улыбнулся, стрельнул глазами в сторону девушки и выцедил:
- А мне... мне как-то фиолетово.
- И что сие означает?
- Паш, ну, это их сленг. - Жена тихонько усмехнулась неосведомленности супруга. - Отстал ты, отец.
- Нет, все это правда! - Глаза дочери горели, как у пионера-героя. - Пап, ты не веришь, а зря. Конец света будет. Вот увидишь...
- Твой конец света чуть сегодня не настал. Ходите на свои эти светопреставления – и еще думаете, что... - Отец осекся. Зря он разглагольствует.
- Может быть, в Землю врежется метеорит. Такое уже бывало. Я читала. Или эпидемия неизвестной болезни. Игорь, ну разве не так?
Юноша ничего не ответил. Он и вправду не знал, как себя вести в такого типа "светских" беседах. С братом девушки уже рассорился, расстраивать едва завязавшиеся отношения с девушкой из-за какого-то там дурацкого календаря майя не хотелось. Неловкость ситуации уже чувствовали все. На прощанье глава семейства сунул пацану пятитысячную купюру. Юноша пытался отказаться. Не получилось: деньги силой перекочевали в его карман. Оля, когда Игорь уходил, внимательно всматривалась в его лицо, прижавшись к матери.
*
Павел Петрович решился спросить жену о причинах ее беспокойства уже когда они легли в постель. Аня, неожиданно тесно прижавшись к нему, прошептала:
- Паш, что-то недоброе в это мальчике. Боюсь, что...
Она умолкла. Меркулов погладил ее по голове, поцеловал в лоб:
- Ну, говори солнышко. Чего уж...
- Наверное, будет беда...
В дверь постучались. Это была Оля. Сказала: "Мам, пап, меня что-то колотит, никак не могу заснуть..." Жена пошла засыпать с дочерью. У нее начался "отходняк", заряд адреналина иссяк. В беде человеку одному оставаться никак нельзя...
*
Игоря на станцию провожали дед с бабушкой. Идти недолго, минут сорок. Древний домик предков не на главной улице, тащились с фонариками. Деду с бабулей, Олегу Ивановичу и Евдокии Федоровне под восемьдесят, шагать им трудновато. Бабушка сквозь одышку продолжала "петь" свою обычную "песню":
- Игорек, светик... Ты передай отцу-то: пусть приедет, дед совсем плохой, вдруг не увидимся живыми-то... Сколь годов не виделись...
- Ну, передам, передам... уж замучился обещать. Пусть лучше дед курить бросит. Это я от отца и передаю. Вон, сколь смолит. Дедуль!
- Ась... - Олег Иванович, заслуженный работяга, всю свою жизнь трудившийся в должности сапожника, теперь уже без палки не ходил. Молчаливый, сосредоточенный, по полдня сидящий на веранде, с папироской в углу рта починяющий обувку. В последние дни в вправду частенько хватается за грудь, трет плечо.
- А ты веришь в конец света?
- Зачем это тебе?
- Так... вспомнилось.
- А ты?
- Я - нет.
- А я, Игорь, верю. Кто богу верит, тот и в конец света не может не верить.
- Ты, дед, даешь. И когда ждать?
- Для нас он уже настал.
- Ну, дедуль, завернул.
- Скоро все узнаешь...
Да хватит вам! - Нехороший разговор пресекла бабушка. - Не говорят об этом всуе. Да и ты, Иваныч, что-то раздухарился. Уж не выпил ли? А нут-ка, дыхни...
Дед вообще-то любит это дело. У него на веранде всегда чекушка в запасе. Уже и сердце никакое, а ведь — привычка.
*
...Дед с бабушкой знали, конечно, что Игорь и Святослав — братья. Но сын велел молчать, и старики, обладающие старой советской закалкой, старались инициативы не брать. Хотя и переживали, ведь Славика они успели понянчить во младенчестве. Приезд второго внука для них явился значимым событием, но все эти "тайны мадридского двора"... Жалко. И детей, и внуков — всех. Придумали себе приключения, отчего и страдают. А ведь так в жизни получается, что за наши грехи расплачиваются наши дети.
*
Павел Петрович Меркулов и Дмитрий Олегович Рогожин были когда-то районными комсомольскими вожаками: второй и первый секретари райкома. Линию партии и правительства ребята в конце 1980-х поняли правильно, затеяв свое дело, еще будучи на высоких райкомовских постах. Ну, а когда кончился социализм, бойкие и без сомнения талантливые ребята ловко прихватизировали одно из ведущих предприятий Сиринска, консервный завод, по дешевке скупив у рабочих акции.
Оно конечно, без крыши не обошлось. Пришлось учиться отстегивать часть прибыли и влиятельной группировке, представляющей известный бандитский регион, и своим сиринским ментам, и налоговой, и районным чинушам. Все ради безопасности и надежности бизнеса. Паша и Дима пацаны грамотные, сметливые: они взяли хитрый кредит и купили современную линию по разливу соков, и, не поскупившись на откаты, наладили рынки сбыта. Не сказать, чтобы тандем сказочно богател — все же они производители, а не спекулянты (правда, первоначальный их капитал связан был с товарными кредитами, но от этой пакости они быстро отвернулись...) — но денежки все же водились.
Нормальные деловые отношения подломились на ниве личной жизни. Дмитрий был женат, и у него имелся сын Святослав, а вот Павел обременять себя семьею не торопился. И вот однажды случилась банальнейшая сцена, практически анекдот: Дмитрий застал в своей квартире друга и бизнес-партнера в роли полового партнера своей жены Анны. Скандала не было. Рогатый муженек, забрав только самое необходимое, молча уехал.
Надо сказать, в качестве компенсации за разбитую личную жизнь Дмитрий прихватил львиную долю совместного капитала. Как бывший «первый», кассу предприятия контролировал именно он. Это произошло в середине 90-х, и в те времена уже не так просто было спрятать концы в воду. Конечно же, информация о беглеце до Сиринска дошла. Дмитрий купил квартиру в Москве, завел себе бизнес и новую жену. Новое его дело было связано как раз со спекуляцией. Заочно дал первой жене развод, и, кстати, до совершеннолетия Святослава, которое состоялось совсем недавно, присылал на содержание сына солидные деньги – так что морально и по Закону он чист.
Павел вначале раздумывал: а не послать бы в Белокаменную знакомых братанов. Бабла тот присвоил немало, практически, предприятие осталось без оборотных средств... Но сильно помог дефолт 98-го года: отечественная продукция стала необыкновенно востребованной и предприятие выплыло. А наказывать бывшего "первого" бывший "второй" все же не стал. Один умыкнул деньги, другой — женщину. Неизвестно еще, кто в итоге выиграл и наоборот. Зато теперь Павел стал полноценным "первым" — по крайней мере, в масштабе Сиринского района. Здесь он – самый крутой предприниматель и несомненный авторитет. А Дмитрий в Москве – микроскопическая сошка.
К тому времени Павел с Анной уже жили вместе, и более того: у них родилась дочь, очень, кстати, похожая на Павла. Деловых партнеров Меркулов теперь уже не заводил, да и вообще старался быть осмотрительным — и не только в делах. Консервный завод вырос в приличный холдинг, семья Меркуловых переехала из квартиры в основательный трехэтажный особняк, защищенный двухметровым забором. Уже по виду замка смело можно судить: жизнь семьи удалась.
Так вот... Игорь Дмитриевич Рогожин — сын того самого беглого бывшего первого секретаря райкома и компаньона, от второго брака. Ольга Павловна Меркулова — дочь бывшего второго секретаря и первой супруги Дмитрия Олеговича Рогожина, Анны. Они же, Павел и Анна, воспитывают и Святослава, который уверен в том, что Павел Петрович — его родной отец. Ради этого Святославу поменяли и метрику, изменив фамилию и отчество. Вот такая "латиноамериканская" коллизия...
Игорек вообще-то приехал в гости к бабушке с дедушкой — на праздники. Они звонили умоляли, плакались: дед уж очень внука увидеть. Напоследок. Дмитрий Олегович ругался на них, но сына все же отпустил, только с зароком «не светиться». Два дня Игорек поскучал, на третий пошел в РДК – хоть какая-то движуха. Если бы не забавная афиша — "Титаник" в наших сердцах..." — да никогда бы!..
У Дмитрия Олеговича Рогожина бизнес идет скверно. Деньги, которые он увел у партнера, хранились в "деревянных", и в 98-м он здорово погорел. Торговлю пришлось урезать до магазинчика в спальном районе. Нормальной крыши у дела не было, связей — тоже. Но семья на ногах стоит, да к тому вторая жена, Люба, работает в банке и, даже будучи на невеликой должности, зарабатывает очень даже ничего.
Игорек в последнее время забаловал. Не сказать, чтобы совсем уж отбился от рук, но в учебе скатился на трояки. А ведь уже десятый класс оканчивает, следующий — выпускной. Не по годам самостоятельный, вольнолюбивый. Хотя, спортсмен-воллейболист, не курит (в отличие от большинства своих ровесников), в употреблении алкоголя и наркоты не замечен.
Отец дозволил сыну смотаться к старикам, но взял слово, что с понедельника Игорек возьмется за учебу по-серьезному. Парень-то смышленый, разве только подустал от школы-то. У матери времени нет перманентно: она из своего банка порою заполночь домой приходит, а, случается, и в выходные на службе. А мальчику чуток все же надо развеяться, отключится от рутины. Они детей в школе совсем уже нагрузками задолбали — все впихивают, впихивают в бедолаг знания... а потом удивляются: и чего это они из окон бросаются?..
*
Весть о смерти деда, Олега Ивановича Рогожина, пришла 30 апреля. Как обычно колотил, колотил Иваныч на своей веранде обувку — и тут тишина. Бабушка нашла уже бездыханное тело. Дед лежал в позе младенца, с улыбкой на лице, с закрытыми, будто в блаженстве, глазами. Рядом валялась початая чекушка, по веранде расточалось амбре пролитой плохой водки. Праведникам — легкая смерть.
Хоронили 2 мая. Церковный сторож, городской чудак и оригинал Вася, глядя за ритуалом, задумчиво произнес: "Соли-и-идныя похоронА. Не по чину..." Бабушке, когда полупьяные мрачные могильщики засыпали могилу, стало плохо, ее увезла скорая.
С кладбища шли пешком. На одном из перекрестков, прямо посередине стояла машина. Толпа (а провожающих было человек семьдесят) стала ее обтекать. Среди серых молчаливых людей выделялась долговязая угловатая фигура Игорька. Стоявший возле иномарки мужчина вдруг окликнул:
- Эй, Димон. Здорово, что ль...
Толпа утекла. Возле авто остались двое: Павел Петрович Меркулов и Дмитрий Олегович Рогожин. Нервно оглядывалась одна из женщин, Меркулов ей бросил: "Люба, я догоню. С приятелем вот... побазарим". Хозяином положения чувствовал себя Меркулов:
- Прими соболезнования. Покурим?
Закурили. Помолчали. Инициатива за Меркуловым, он первым нарушил тишину:
- Нечастый ты у нас гость-то. Совесть не пускала?
- Не тебе говорить о совести, Петрович.
- Ты сына-то своего когда в последний раз видел? Масквич.
- Полагаю, Святослав — твой сын. Как Анна?
- А у тебя теперь, значит, банкирша. Под ней, наверное, надежно.
- Не ерничай. Ты сердишься, Юпитер, значит, ты неправ. Анне передай: зла на нее не держу. А Святослав... знаешь, мне думается, правда только все усложнит. Думаешь, мне не хочется увидеть! Но я ж о вас думаю, бедолагах.
Закурили еще по одной. Павел Петрович как-то издевательски произнес:
- Игорь, значит, — твой...
- Не знаю, к чему ты это все.
Гер-р-рой твой второй сынок. Сподобились, вот... познакомиться. Только ты вот, что передай своему гер-р-рою: пусть подальше держится от моей дочери. И от моего дома — тоже. Уяснил?
Игорь ничего не рассказывал отцу о своем сиринском приключении. Он вообще парень скрытный. То есть, Рогожин-старший не понял в принципе, о чем предупреждает его бывший друг и компаньон:
- Петрович, объяснись. Мы ж с тобой не чужие. Были...
- Что слышал! - неприлично громко прорычал Меркулов. Он прыгнул в салон своего авто, со всей силищи пытался хлопнуть дверью (она, умная, смягчила применение грубости, прикрылась мягко...) и, газанув, умчался, оставив за собой шлейф пыли. Дмитрий Олегович еще какое-то время, будто в оцепенении, стоял в мареве. Пыль осела. Рогожин, произнес вслух: "Ну вот, значит, и встретились...", медленно зашагал в сторону отчего дома.
*
- Ну, типа здравствуй!
Оля вздрогнула, бросила молниеносный взгляд, опустила голову и пошла по пустынной улице, ускорив шаг. Сумка на длинном ремне колотила по бедру. Игорь подскочил и ловко ее выхватил.
- Щас закричу.
- Кричи. Пусть все слышат.
- Тебя в полицию загребут.
- Ну, значит пострадаю.
Оля промолчала. Квартала два шли молча. В садах пели соловьи, да и вообще весь город утопал в цветущих плодовых деревьях. Оля свернула на третьестепенную улочку. Игорь, стараясь своими длинными ногами приноровиться к ее частой походке, шествовал чуть сзади. Первой длинную паузу прервала она:
- И когда домой?
- А, после праздников. Девять дней деду будет — мы после этого сразу...
- Еще, значит, пять...
- Чего?
- Да так. Ничего. Папа сказал, если меня с тобою увидит — пришлепнет.
- Кого?
- Не уточнил. Обоих, наверное.
- Круто. Значит, вместе пострадаем.
- Это за что?
За то.
Девушка вообще-то сияла. Она была счастлива, что Игорь с ней рядом. Отец, откровенно говоря, ее настолько запугал, сказав, что бошку свернет как цыпленку, что девушка не верила в возвращение прекрасного принца. Батя слов на ветер не бросает. Да еще брат масла в огонь подлил, с ним Оля жестоко рассорилась — потому что Славик матерно и оскорбительно прошелся в адрес Игоря... ему-то, лбу, какое до этого дело! А мама дистанцировалась, будто это не ее дело. Непонятно, с чего это они? Прям травля какая-то!
Игорь — парнишка скорее робкого десятка, почти что ботаник. Электрошокер он взял только для поездки в незнакомый город, у приятеля напрокат, да и использовал он его только однажды в жизни, 15 апреля возле клуба. Он и сам не знает, откуда в нем взялась эдакая смелость, что он вступил в поединок с двумя взрослыми мужиками. М-м-мда... В Сиринске в жизни Игоря все почему-то случается в первый раз...
...Донесли с-с-скоты. Кто-то угодливо сообщил Павлу Петровичу, что дочь была замечена с долговязым возле школы. Меркулов-старший никогда не бил дочь, но на сей раз отвесил такую пощечину, что она отлетела к камину. Оля не плакала; свернувшись калачиком, молча сидела в углу. У нее был отнят мобильник, в доме отключен интернет, и отец строго наказал: до десятого мая из дома — ни ногой! Арест, значит...
Павел Петрович следовал проверенным временем истинам: "с глаз долой — из сердца вон" и "девичья память коротка". Он надеялся, заточение поможет. Эх, надежды, надежды...
*
Центральная площадь, базарный день. Игоря окликают:
- Эй, переросток!
Он оглядывается: Святослав. Подходит. Глядит Игорю в солнечное сплетение. Он на полголовы ниже, но и шире раза в полтора. Качок... Старается вести себя по-хозяйски:
- Ну, и чё ты тут... ш-ш-шпаньё.
- А чё? - старается хорохориться Игорь.
- От сеструхи отвали.
- Почему?
Славик призадумался, не знает что сказать. Почесал правый кулак, изрек:
- Я те не обязан расписывать. Отвали — и все тут.
- А если не отвалю?
- Будешь долго, мучительно с-с-страдать.
- Ты можешь внятно объяснить: почему нам нельзя?
- По-то-му.
- Ну, знаешь, братан...
- Какой я тебе брат-тан! С-с-скот-тина. Прыщ-щ-щ. Я все сказал.
- Я все понял. Спасибо за вразумление. Можно и без логинов.
Секунд пять они смотрели друг другу в глаза. Первым отвел очи Игорь. Да-а-а... тяжелый взгляд у Святослава. Вон, бицепсы какие – рука небось как молот. Такому на большой дороге в одиночку грабить.
*
...Паркур — занятие опасное и бессмысленное, но изредка все же полезное. Игорек преодолел таки высоченный заборище, хотя и не без труда: поверху идут два ряда колючей проволоки. Джинсы все же порвал, да и поцарапался изрядно. Как там поется в старой киношке про неуловимых мстителей: "Спрячьте ее за высоким забором — выкраду вместе с забором!"
И вот он на территории противника. Ночь лунная, все видно довольно четко. Двор — подобие "альпийской горки" — камни да кустики. Под одним из кустов залег. Наготове электрошокер — на случай собаки или чего-нибудь такого еще. Теперь бы угадать, которое окно — ее. Достал лазерную указку. Лучик неуверенно проник в одно из окон на втором этаже. Поплясал — затух. Тишина... Снова луч рыскает там же... и тут растворяется узкая створка соседнего окна. Она... знакомый полушепот:
- Ты светил к брату. Жди...
Из форточки свесилась веревка, связанная из постельного белья. Игорь уже подобрался к стене подергал средство подъема на предмет прочности, но Оля знаками дала понять: "Не лезь! Жди..."
...И вот они лежат на спинах, на траве, под звездным небом. Рука держит руку. Оля шепчет:
- Я знала, потому на ночь Трезора заперла. Он бы тебя разодрал. Странно, что брат не проснулся. Он сказал, что тебя... это... уроет. У тебя нет ощущенья, что все это когда-то уже было?
- У меня ощущение, что завтра уезжаю.
- Вот ты не веришь, блин, а, может, мы последний год живем.
- Почему не верю? Откуда нам знать...
- Не веришь.
...Довольно долго они лежали молча. В сарае завыл пес. Издали ему стали подвывать другие собаки. Между тем, на землю опускалась изморозь. Луна скрылась за горизонт, стало почти темно.
- У меня такое ощущение, что мы одни — во всем мире...
- Очень может быть...
- Игоряша... я тебя очень, очень люблю.
- Маленькая, глупая девочка... - Юноша повернулся на бок и стал гладить девушку по голове. - Я тоже тебя люблю. И ни-че-го не боюсь. И ты не бойся, зайчонок. Очень скоро мы встретимся.
Игорь нежно поцеловал Олю в лоб. Как ребенка.
- Давай уйдем.
- Конечно...
- Надо продумать.
- Зачем?
- Чтоб с голоду не околеть.
- Уж лучше с голоду, чем так...
- Вот вернусь — тогда и...
- Правда не боишься?
- Нет.
- Ты не спросил, чего.
- Ну, и?
- Что я стану... другой. Я, может, и сейчас ненастоящая.
- Ты, зайчонок, всегда для меня будешь такой какая ты есть сейчас.
- А какая я?
- Божественная...
Прохлада уже переросла в изрядный дубяк. Оно конечно, Игорь порывался подняться вместе с Ольгой в ее комнату (вот уж наглость второе счастье!) но девушка выступила решительно против. Они обнялись, юноша помог любимой забраться к себе, дошел до стены — и услышал окрик:
- С-с-стоять, с-с-соколик!
Он подпрыгнул, стал подтягиваться, но некто из тени подскочил к Игорю, схватил за куртку и резко дернул. Юноша, упав, пытался вынуть из кармана электрошокер. Удар — прибор отлетел в сторону. Игорь реально сильно перепугался, буквально не мог ориентироваться в пространстве. Что-то тупое врезалось в лицо — сначала яркая вспышка в глазах — после его отнесло в сторону, плечом сильно ударился о стену. Игорь инстинктивно прикрыл голову руками, резкая боль пронзила живот… Пауза. Игорь увидел над собой тень, которая резко произнесла:
- С-с-ккотина, с-с-осунок, ты куда залез, п...р... Я с тобой по с-с-свойски разберусь, гавнюк.
Что-то щелкнуло. Игорь неожиданно резко извернулся, уцепился стоящему за ноги, повалил его. Схватился за что-то твердое, дернул -эю раздался хлопок, запахло порохом. Противник обмяк, почти прохрипел:
- Прид-д-дурок... Я хотел тебя только попу… гать...
Подбежала Оля, склонилась над телом:
- Славик, Славик, ты жив? О, Господи...
Брат только нечленораздельно хрипел. Из дома выскочили мать с отцом. Игорь, произнеся: "Уходим...", неожиданно ловко подсадил Олю, взлетел наверх сам. Они, конечно, сильно поцарапались о колючую проволоку, до крови, но через несколько мгновений их приняла в свои объятия свобода.
*
Непонятно, отчего, их принесло на городское кладбище. Наверное, самое спокойное, а, возможно, и безопасное место. По крайней мере, они хотели дождаться рассвета — там ведь по идее никто не шляется. На Оле домашнее трико, легкая кофточка, и что самое обидное, она босая. Вместе же они накрылись его курткой, с головами, а ступни Олины (она поджала ноги) Игорь греет руками. Сидят на скамеечке, в ограде одной из могил. Чьей, неизвестно — темнотища.
Город погряз в тиши, как будто ничего не произошло. Лишь изредка глухо полаивают собаки, да поют первые петухи. Юноша и девушка молчат, а думать о том, что Славик, возможно, мертв, сильно не хотелось. В любом случае мосты сожжены, кто будет разбираться в тонкостях момента? Павел Петрович обещал сгнобить пацана, а он человек слова.
Вдруг послышались осторожные шаги. Беглецы затаились, почти перестали дышать. Шаги приблизились... неуверенный голос:
- Эй... хто тута?
Конечно же, наши бедолаги молчат. Надеются на темноту. Оля совсем вжалась в Игоря, дрожит. Человек вроде как топчется, не уходит. Через полминуты:
- Да я вижу, вижу вас. Откликнитесь, хоть.
- А вы... не мертвец? - вдруг вкрадчиво вопросила девушка. – Игорь не смог сдержать смешок.
- Ну, ты даешь, радость моя. Бояться надо живых. Да вы, слышу, взмэрзли совсем...
*
...Васина избушка в стороне от кладбищенской церкви, в глубине кладбища. Внутри не слишком уютно — везде в беспорядке навалены книги, фотографии, старинные виниловые пластинки. Но все же довольно чисто, пахнет ладаном и медом. Вася, церковный сторож, личность в городе довольно известная и таинственная. Говорят, этот лысый тщедушный мужичонка был когда-то ментом, даже вроде бы начальником отдела по борьбе с организованной преступностью. Об этом Оле рассказывала мама. Прищучил капитан Василий Викторович Щелкунов шайку-лейку, увлекшуюся бессовестным прихватизированием народного добра. Те хотели офицера купить — он ни в какую: "Воры должны сидеть в тюрьме!" Ну, бандюки подмазали начальству повыше. Те с радостию поймали Василия Викторовича на превышении должностных полномочий, завели на опера уголовное дело. И сломали таки мужика: вылетел капитан Щелкунов со службы с волчьим билетом. Бывший служака вынужден был расстаться с семьей, друзья и бывшие коллеги от принципиального и честного мента отвернулись. И стал Василий Викторович городским чудаком-отшельником и оригиналом. Ну, и ходячим символом: "не становись, мол, поперек горла у системы!" Пожилые люди при виде Васи всегда сокрушенно качают головами и почему-то цокают языками. А реально выручил человека только батюшка, приняв сторожем в кладбищенскую церковь — за жилье и еду.
Втроем пьют чай с пряниками, Вася рассудительно вещает:
- ...Старость, видно, на пороге, ночью сон никакой. Слышу ведь, двое проскочили, а ныне мода: цветмет с памятников похищают. А вы значит, в оградку прошмыгнули и затихли. Днем, вечером на погосте-то всякое случается, живым — жить и радости вкушать, мертвые ж страму не имуть. В ночи же к нам идти бояться, в чертовщину, значит, верят. Вы вот, что: вижу, намаялись. Вот тут поспите, а утро — оно будет мудренее...
Вася предоставил молодым свою кровать, довольно, кстати, чистую. Хотя и тесную: юноша с девушкой на ней уместились только боком. Оба тотчас ощутили смертельную усталость и почти тотчас провалились в сон. Вася, опершись на руки, локтями поставленные на стол, довольно долго и внимательно на них смотрел. На самом деле у него есть две дочери, уже взрослые. Они забыли отца, уехали из Сиринска, как видно, навсегда, выпав из поля дотошного зрения сиринских обывателей, охочих до грязных сплетен. Одна из них точно вышла замуж, родила и "выписала" к себе мать. Квартиру та продала, и тоже пропала. Вася даже не знает, внук у него или внучка. Он уже стал забывать свои фамилию и отчество ю просто Вася и все тут. Обыкновенный городской чудак на букву "м". Как это в науке называется... "внутренняя эмиграция".
Что думал Вася об этой сладкой парочке? Прежде всего, что дети попали в беду. Все остальное — лирика и пафос. Вася не первый год на кладбище, знает: ночами сюда забредают не шибко и часто, а по большому счету не забредают в принципе. Значит, произошло нечто неординарное. Ладно, ты прав, старик: утро все высветит. Вася чуть не ударился лицом о стол — его таки сморило. Старик погасил свет, пристроился на широченном сундуке, устланном телогрейками, и тоже уснул.
*
...Игорь вздрогнул от скрипа, напрягся. В ярком пучке света, бьющем из узенького оконца, нарисовалась плотная фигура. В голове пронесся сонм мыслей: "Попались, ловушка, господи, какие мы наивные, бежать, а она — где..." Двинул рукой, там, где должна быть Оля — пусто! Как будто душа провалилась...
- Ну, ты и дрыхучий! - Слава Богу, ее голос. Оля подошла, присела на краешек постели, протянула вперед ноги: - Зырь, какой у меня прикид!
На Олиных ногах красные резиновые сапоги. Голос Васи (это он только что вошел, скрипнув дверью):
- Все, что нашел в церкве. А старухи-то, которы на службу приходили, уже кой-чего поведали. Токмо не что ты, деваха, докладывала.
- Игорек, - виновато промямлила Оля, - я дяде Васе все рассказала. Все...
- Как на духу. - Подтвердил старик. - Да ты вставай, что ли, паря. Уж двенадцатый час на массу давишь.
Сарафанное радио — вещь помощнее всех интернетов. Молва уже убила Святослава, причем, зверски, а картина, нарисованная народным воображением, такова: отморозок Игорек Рогожин сколотил банду, которая злодейски похитила Оленьку Меркулову. В городе говорят: девочку сейчас держат в застенках и пытают. Откуда-то родился слух о том, что разбойники требуют выкуп в миллион долларов. Дмитрий Олегович Рогожин задержан, его подозревают в соучастии. С Любови Филипповны взята подписка о невыезде; она сейчас в больнице, с бабушкой, которая и без всех этих ужасов плоха — как увезли ее с похорон деда с гипертоническим кризом, так Евдокия Федоровна до сих пор не отошла.
Как бывший опер Вася умеет фильтровать информацию. Святослав сейчас в областном центре, в реанимации. Упокаиваться эдакому бугаю рановато, да и рана, несмотря на кровопотерю несмертельная: прострелено плечо. Если будет проведена грамотная экспертиза, наверняка установят, что стрельба-то велась из ствола, принадлежащего Павлу Петровичу, тем более что на месте происшествия изъято именно меркуловское ружье, а вкупе и гильза. Жаль, что в свое время из органов вытрясли хороших и честных сыщиков... Теперь в угрозыске профи не осталось, да и в честность нынешних ментов... нет — теперь полицаев — верится с трудом. Но ведь надежда умирает последней. Хотя, главное сейчас не стратегия, а тактика. Ребята в результате стечения обстоятельств отправились в "свободный полет". Полет явно ненормальный, это натуральный гон, и против двух молодых людей — вся система.
- Эх, дети, дети... - Вася напряженно поглаживал свою блестящую лысину. - Шош мы жить нормально никак не научимся, все ищем на свои задницы приключений...
- Дядь Вась, - заискивающе заверещала Оля, - мы вас не будем долго собой грузить. Из города мы все равно убежим — этой же ночью. Пешком уйдем.
Если бы все было так легко, деваха. Когда такие чепэ, сюда серьезные бригады присылают — из области. Думаю, они уже начали зачистку, вас на выходе прищучат в три секунды... Ты вот, что парень... дедушку своего, Олега Ивановича, могилку не забывай. праведник он был...
*
- Что-тут нечисто, Петрович. Непонятки. Ты все ли вообще договариваешь-то?
В особняк Рогожиных заехал глава района Лука Негодяев. А то как же: чепэ районного масштаба — похищение дочери крупного предпринимателя с покушением на убийство. Весь город только об этом и говорит, снова начнется песня о бессилии, органов... Раненый Рогожин-младший в реанимации, в искусственной коме, с него показаний снять не могут, вот и получается, что злодей — шестнадцатилетний пацан.
- Да что сказать-то, Фомич... не буду скрывать, дочь путалась... с этим. Она ведь ребенок, а этот...
- Мальчик всего на год старше твоей дочери. Оно конечно, бройлер, но мозгов-то, небось, как у кролика. Мы ж с тобой, Петрович, старые волки, понятно, что там чувства. Может, тебе с ними надо было как-то, что ли, потактичнее...
- На-а-ада-а-а! - Рогожин почти кричал. - У тебя-то, небось, дочь не похищали. И неизвестно, что у этого отморозка на уме. Та еще семейка.
- Мне начхать на все дела, что промеж вами были. Ты же не хочешь сказать, что... - Глава осекся, понял, что нажимает на самое больное. Но ведь он для того и пришел к Рогожиным, что они крутят, юлят.
- Да я, в общем-то, тоже... все понимаю, ядрена вошь. - Павел Петрович взял себя в руки. - Тут ты прав, Фомич. Разбрасывали камни, теперь вот, собираем.
- Ты уж прости меня, Паш. За резкость-то. Я ж не последний в районе человек, да и для тебя, надеюсь, тоже. Мне-то уж доложили, что, что у этого парня и Славика на рынке был конфликт. Ты вообще не боишься, когда вся правда откроется?
- Фомич, я уж свое отбоялся. Мне бы дочь спасти.
- От кого? От себя Оля уже не спасется.
- Зря ты так. Навешал это выродок дочке какой-то лапши — она и поплыла...
Нет. Он не... короче, в некотором роде вы все — родня…
*
- ...Эх, Аня, Аня, не здесь бы нам встретиться...
Анна, используя связи мужа, пробилась в райотдел полиции. Им дали отдельную комнатку, в которой стоит перегар, а времени дадено минут десять. Меркулов-старший как-то резко постарел... или обстоятельства столь придавили? Сидят с двух концов письменного стола, опустив головы. Сначала, конечно, обсудили ситуацию со Славиком: парень еще в бессознанке, но врачи утверждают, что опасность для жизни миновала — "до свадьбы все заживет". Сейчас кризис, высокая температура, жар — но это нормально, ведь организм борется.
- ...Я ведь, Аня, навсегда вычеркнул вас со Славиком из жизни. Навсегда.
- Да нет, Дима. Такого не бывает, чтобы навсегда. Жизнь-то, наверное, одна.
- Спорить не буду. Но ведь я тебя знаю — говори: зачем пришла? Где они, не знаю. А наговаривать на кого-то я что-то не намерен.
Как не понять мать: сын тяжело ранен, дочь пропала. В такой позиции и к дьяволу, и к богу на поклон пойдешь. Эх, уговаривал Меркулов стариков-то своих в Москву переехать — ни в какую: "Тут родились, тут и помрем!" Вот удалось бы оборвать все нити — ничего бы не наворотилось. Теперь вот расхлебывай...
- Дим... ну, прости ты меня, дуру стоеросовую! Люблю я тебя. До сих пор люблю. С Пашей ведь как вышло: он настойчивый, а ты вроде как не противился. Вот... избил бы ты, что ли, меня вовремя, с Пашей бы по-мужски поговорил...
- Знаешь что... Ан-нюта. Ни в чем ты передо мной не виновата. А сопли оставь. Москва слезам не верит.
Анна действительно сидела со взмокшим лицом, с глаз стекала краска. Меркулов, едва увидев бывшую жену, сразу подумал: "Вот ёкалэмэне! Такие дела — а она намазалась..." И все равно мужчина и женщина сидели на расстоянии друг от друга. Дмитрий боролся с желанием подойти и пожалеть. Э-эх... люди встречаются, влюбляются, женятся — стоит ли из этого размусоливать мелодрамы... Последние несколько часов его, собственно мучило только одно: где же он, Меркулов-старший, допустил родительскую ошибку?
- И все равно, прости. Ради всего святого...
- Да ну тебя. Если тебе это так необходимо — прощаю, и... как это... отпущаю все твои грехи. И прошлые, и…
Не дождавшись, пока Дмитрий договорит, Анна бросилась к нему, припала но колени, схватила руку мужчины и принялась истово ее целовать.
- Ну, это лишнее... Черт-те-что...
*
...Вася не появлялся уже несколько часов, а день между тем клонился к вечеру. Игорь решил: по любому с темнотой они постараются убежать из города. План был: уйти подальше лесом, а утром попытаться проголосовать на трассе. Или сесть на каком-нибудь полустанке на местную "кукушку" и умотать на перекладных хотя бы в соседний регион.
Одна тема для Игоря с Олей оставалась табу: они — несмотря на Васины убеждения — были уверены в том, что Святослав мертв.
...В дверь не слишком решительно постучались. Наши герои заметались, засуетились, не зная, куда спрятаться. Вот ведь наивные — даже не продумали, куда ховаться в случае тревоги... впрочем, влюбленных, кажется, Господь хранит? Уже думали схорониться в чреве сундука - Васин голос:
- Да я это, я, я. Свои. Мало ли тут у вас что...
Что сообщил старик: нашлись свидетели, видевшие юношу и девушку роковой ночью. Кольцо сжимается, уже завершается зачистка частных подворий — с минуту на минуту СОБР приступит к проверке кладбища. Опытным глазом бывший опер определил слабые места противника. Суетиться не надо, но стоит поспешать, чтобы выскочить из петли. Варианты есть...
...Миновав дырку в заборе, вышли на территорию райбольницы. Больница — сборище бараков в лесу. День праздничный, больных отпустили по домам, — тихо, пустынно. Вася напутствовал беглецов:
- В общем, все просто: за тем вот леском консервный завод. Ну, ты знаешь, деваха. Обходите справа, вдоль забора. За вышкой, чуть левее, спускаетесь в овраг. Идете ручьем вверх — там садовые участки. Осторожнее, ща много народу на фазендах. Ну, на вас бушлаты — за своих сойдете. Дальше железка, идете на восток. Платформа там тихая, небось не засветитесь. С Богом!
- Спасибо, дядя Вась! - Оля чмокнула старика в щечку.
- Бог-то спасет, - зардевшись пролепетал Вася, - а вот свиньи — сожрут.
Сторож пожал Игорю руку, потрепал за плечо:
- Идите уж... Ромей и Жульета...
…Едва они прошли барак с надписью "Хирургическое отделение", услышали резкий окрик:
- Эй, стоять, мелкота!
Они замерли. Из-за угла выступили двое в голубоватой полицейской форме. От другого барака подбегал еще и третий. У всех были наготове автоматы. Трое обступили юношу с девушкой. Тот, кто окрикивал, скомандовал:
- На колени, руки за голову.
Дети послушно сделали то, что велел мент. Тот, кто подбежал, принялся ощупывать задержанных.
- Ну, что, кас-сатики, попались? - спросил один из бугаев, когда полицаи убедились, что ничего опасного беглецы с собой не несут. Сообщили по рации "Свинтили каких-то. Пока неясно. Да. Хорошо". Впрочем, настроены менты были незло. - Та-а-к, девочка... тебя сейчас домой, к папочке с мамочкой, а вы, молодой человек, ручки сюда. Быстро, без фокусов.
И крупный, похожий на Шрека мент достал из-за за спины наручники. Оля с Игорем не двигались, все так же стояли на коленях, руки за голову. Полицай, до того настроенный благодушно, начал нервничать — звякнув "браслетами" богатырь рыкнул:
- Делай что сказано!
В этот момент с нечеловеческим криком на ментов налетел... Вася. Раскидывая вояк (каждый из которых, кажется, был на голову его выше), старик успел произнести:
- Действуйте — не ждите...
Конечно, наши герои бросились во всю прыть. Не так, как было заранее оговорено, — напролом. За спинами они услышали громкие щелчки. У Игоря хватило соображения резко свернуть — они сделали изрядный крюк, и в итоге вернулись на маршрут, предписанный Васей. Оба задыхались от бега и волнения, упали на траву под деревом. Кругом лес, по крайней мере их не видно. Тихо... уже сумерки, а в чащобе так вообще темно.
Отдышались. Игорь заявил:
- Зайчонок... а, наверное, тебе и правда лучше к папе с мамой. По крайней мере, скажешь, что мы не звери.
- Ты чё, совсем? - резко ответила девушка.
*
Первый же водила, остановившийся на трассе, внимательно и задумчиво изучив внешность наших героев, потребовал за извоз плату "натурой". У дороги свои законы. А повез четвертый по счету из остановившихся — но только до Ельца. А это как раз соседний регион. Повезло. Оля дремала, Игорь поддерживал разговор: дальнобойщик жаловался на хозяина, который не дает напарника, на гаишников, которые безбожно стригут шоферьё, на Путина, который... Водилу надо уметь слушать: за "уши" и поддакивание он готов пред тобою распластаться. Себя же беглецы представили растратившимися студентами, стремящимися скорее вернуться домой.
Трижды на трассе машину останавливали. Оля с Игорем прятались на спальном месте, водила (Вован), привычно вздохнув, доставал очередную тыщу из поясной сумки. Вован, когда в очередной раз отъезжали от поста ГАИ, ворчал:
- Вот бисово отродье — стоят долдоны, дань собирают... отпричники. Хотя бы поинтересовались щё везу...
Поскольку Вован — мужик по-южнорусски разговорчивый, он расписал, конечно, что везет из Краснодарского края винный концентрат. На подпольном заводе в Ельце разливают фальшивый французский алкоголь. Обычный бизнес, не лучше и не хуже других — разве что в обход закона. Краснодарский полуфабрикат по качеству даже круче оригинала. А в том, что производство загнали на фиг в подполье, верхушка виновата. На эту больную тему Вован мог лясы точить часами — был бы только слушатель.
Чуточку не доехав до Ельца, молодые сошли. Вован лишних вопросов не задавал, привык ко всей этой... жизни параллельной. А свое он получил — в виде благодарной аудитории.
Ночевали на развалинах какого-то монастыря, на нижнем ярусе колокольни. Натаскали травы, постелили э, было мягко и ароматно. Где-там, под самым куполом ворковали горлицы. Говорили Оля с Игорем между собою мало. Настал момент протрезвления, и в головах стали плодиться всякие рациональные мысли. План-то был прост: пробраться в Москву, в мегаполисе затеряться легче. Игорь в своем районе знает много мест, где до времени реально затаиться.
*
Конечно же, Игорь не знал, что в эту ночь скончалась бабушка, Евдокия Федоровна Рогожина. Умирала тяжело, металась, кричала. Звала сына, внука... да куда там: один сидит, другой в бегах. Врач скорой сделал укол — вроде притихла, задремала. Так и не проснулась.
А в областной больнице пришел в себя Святослав. Его перевели из реанимации общую палату. Утром у него был Меркулов-старший. Разговор был жесткий, без оглядки на состояние:
- Зачем ты взял ствол?
- Ну, пап... неизвестно, кто там. Темно. Я ж только пугнуть.
- Пугнуть, говоришь... А надо для этого было брать еще и патроны?
- Я б в воздух пальнул. Для острастки. А этот...
-Эх, сынуля... заварили мы с тобой. Матери-то что сказать?
- Я ей сам позвоню. Как она?
- Ниже среднего. Ты молодой... прикинь: где нам Ольгуньку искать?
- Так не поймали?!
- Нет.
- О, дела... Я бы на их месте, конечно, рванул бы в столицу...
*
...Яркое соловьиное утро. В город из слободы торопятся две пожилые женщины — короткой тропой, через лог. В самой низине из кустов вдруг выступают две фигуры с черными лицами. Встали на тропинке, один из "черных" тот, что повыше, грубо кричит:
- А ну все деньги сюда! Если жить хотите...
Женщины замерли, раскрыли рты. Такого в жизни не было, чтоб в слободе разбойничали. Высокий, снизив тон, процедил:
- Ну, давайте, что ль. Не поняли?
В руке злодея что-то блеснуло. Одна из женщин залебезила:
- Возьмите, мылыя. Все, что есть, касатики, ей-богу...
Вытащила из сумки кошелек, протянула. Длинный воскликнул:
- Сюда кидай... те. А вы что медлите — ну?
Вторая женщина посмелее. Ей не шибко хочется со своим-то расставаться. Вообще говоря, она раздумывает: завизжать или побежать? Тут "черный человек" ростом поменьше резко к ней подскакивает и молча вырывает сумку. Женщина таки визжит. Маленький, убегая, успевает вырвать кошелек и из руки первой женщины. Злодеи скрываются в кустах. Женщины убегают в сторону слободы.
...Когда подсчитали куш, получилось 10700 рублей. Ненужное барахло юноша с девушкой аккуратно сложили в сумку, которую оставили на дороге. Половинки колготок, своеобразные "дресс-коды" налетчиков, Игорь аккуратно положил в карман. А тесак, которым еще недавно так лихо размахивал, бросил в ручей. Когда шли лесополосой, Оля изрекла:
- Какие мы все же мерз-з-авцы!
- Это да. - Подтвердил Игорь. Им нужны были деньги и они их наконец добыли. Повезло не с первого раза: у ребенка и у старика, которые попались чуть ранее, при себе были сущие копейки.
*
...Отчий дом Меркуловых. За столом сидят Анна Дмитриевна и Любовь Филипповна. Тихо — совершенно, даже ходики молчат, некому заводить. Женщины разговаривают как давно знакомые люди, хотя, очно познакомились полчаса назад.
- ...А то иди к нам ночевать. Паша — со Славиком, я ведь тоже одна.
- Не знаю... с утра еще столько дел. Засну ли вообще.
- С делами поможем. Я людей пришлю. Они и могилку выроют, и поминки приготовят.
- Спасибо, Аня. А по дому я — сама.
- Ох, Любаша, Любаша... и что ж у нас, Господи, все так... наперекосяк...
- Видно, нагрешили.
- А кто не грешит.
- Вы бы поговорили за Диму-то... Муж здесь не при чем, ему и мать надо бы похоронить. По-человечески...
- Попробуем. Ты, вот, что думаешь: у Ольгуньки с Игорем... серьезно?
Любовь долго не отвечала. Она как будто изучала лицо Анны. В конце концов, произнесла:
- А что вообще в нашей жизни серьезно-то? Вот, мы все на работе, а Игоряша сам по себе. Ты много знаешь о своей дочери? На что девочка способна?
- Это да. Легче сказать, на что она не способна...
*
На Чистых прудах громадная толпа, в ней легко затеряться. Все против чего-то протестуют, в особенности — супротив Путина. Игорь в теме, он за этими "белыми ленточками" с декабря 2011-го следит. Пару раз, еще зимой, с друзьями тусились на Болотной. А вот Оля создание провинциальное, для нее вся эта хипстерская маета — проплаченный "Березой" (Борисом Абрамовичем Березовским) гешефт. Отец с братом, воспитанные на центральном телевидении и правильных понятиях, только об этих "госдеповских игрищах" и бубнят.
Но, собственно, нашим героям вся эта хиромантия глубоко "по". Они видят коллектив преимущественно хороших людей, среди которых — завсегда окруженные фотокорреспондентами и телохранителями — изредка появляются известные фигуры типа светской львицы Ксюши Собчак или короля бандерлогов Алексея Навального. Ну, с волками жить — по волчьи выть. Оно конечно, еда, спальные мешки — все это есть. Но за постой приходится подставлять мозги для промывки.
Как это ни странно, более всего протестными настроениями уверенно и неуклонно проникается Оля. Она уже повязала белую ленту в косу, а, когда собирается группа и поет под гитару, девушка подтанцовывает. Молодцу (в данном случае, молодице) все к лицу: у Оли получается блестяще, и она уже потихонечку становится звездой протеста. Прям "танцующий ангел свободы"! По счастью, государственные каналы показывают сплошь оппозиционных уродов, потому наши беглецы не попадают в родной телеэфир.
Уже несколько раз менты проводили зачистки, но Игоря с Олей не винтят. Юноша с девушкой не кричат, ни к чему ни призывают. Они просто искренне наслаждаются тем, что они вместе, вдвоем. Менты тоже люди, они это видят. Правоохранителям настоящих буйных вожаков подавай, а шваль для правоохранников — несущественная массовка.
Итак: вечер, очередной тусняк. Две гитары, бубен, молодежь поет чуть сорванными голосами. Мимо протекла кавалькада свиней, точнее, людей, переодетых свиньями. Им свистят: "Валите к Суркову с Васей, нашисты сраные!" А совсем недавно на сквер приводили корову. Живую, не чучело. Пытались доить. Не получилось. Оля хотела показать, как это делается правильно (ее бабушка в деревне научила), но обступившие перепуганное животные корреспонденты подойти не дали. Игорь становится все мрачнее, замыкается в себе. Дело в том, что он глубоко переживает тот факт, что его возлюбленная в этой странной "креативной" среде вдруг почувствовала себя в своей тарелке. Юноша начинает ревновать свою прекрасную половину даже не "к кому-то", а ко всему — даже к идеалам свободы. А либеральную идею наш Игорек возненавидел уже, как принято говорить, "всеми фибрами своей души". Яркий пример того, что во всем надо искать "шерше ля фам".
Оля чувствует слабость своего друга. И, следуя противоречивой девичьей натуре, играет на эскалацию. Почему-то ей приятно позлить Игорька. Только что подвалила группа возбужденной молодежи, галдят, перебивая друг друга:
- Полчаса назад... на Арбате... у Окуджавы... повязали... пятнадцать человек... наши пошли отбивать в увэдэ!
- А давай Окуджаву споем!
- О, кей!
И полилось над Чистыми прудами нестройное: "Группа крови на рукавэ-э-э!" В общем, весело. Наши герои имеют довольно смутное представление о том, кто такой Окуджава, а Цой завсегда жив. Может, потому они и счастливы. Да в этой тусовке, наверное, только дедушка Абай выглядит не слишком счастливым. Но он же памятник.
Что удивляет в сборище анархистов: они какие-то все типовые. Внешне — разнообразны, даже глаза рябит от пестроты одежд и причесок, но говорят — как будто это один человек. Игорь-то знает: мозги причесала блогосфера. Всемирная Паутина как глобальный цирюльник, служа суррогатом Бога, наплодила продвинутых болванчиков с наштампованными чипами в лобной части серого вещества. Вроде бы нормальные, правильные идеи. А копни поглубее - получится перманентное: "Переме-е-ен! Мы ждем преремен".
Хотя, есть и пипл с независимым типом мышления. Парнишка с красно-синим "ирокезом" на черепе, умело используя "профессорские" интонации, вещает:
- ...Не стоит уповать на позитивное действие масс. Обывателю нужен покой — пусть он настоен на системной нищете. На этом краеугольном камне стоит путинский клептократический режим. Гебисты внушают массам, что они де окружены врагами и запад только ждет подходящего момента, чтобы поработить страну уж до конца, дорваться до недр...
Ну, да, про себя рассуждает Игорь, наверное твой клевый хаер пришел к нам не с запада. Вообще, Игорь привел Олю в лагерь оппозиции еще и потому что слышал: там платят деньги. Но бабло не давали — только еду и спальные мешки. Это скверно, да и вообще пора куда-нибудь валить, власть всю эту малину скоро обломает. В конце концов, не вечно же им с Олей тут париться... Демагогу с "ирокезом" возражает девушка в очках с толстыми стеклами и вытатуированной лилией на самой нижней части спины (приниженная "по самое небалуйся" линия талии джинсов, обнажая половинки жопы, не препятствует созерцанию искусства):
- Нет, у всякого народного терпения есть предел. Наша задача — не дать перерасти возмущению в бессмысленный беспощадный бунт. Мы как буревестники предупреждаем народ о грядущей катастрофе и даем серьезный посыл власти. Должен быть найден разумный компромисс...
- Да какой на фиг компромисс, - раздражается "ирокез", - этот режим опирается на быдло, которое до сих пор верит в злых бояр и доброго царя. Скажи им: "Все гомики нелюди..." - они пойдут стрелять голубых. Так было в фашистской Германии...
- Нет, трагедии в истории повторяются как фарс. А режим опирается на силовые структуры, готовые подавлять что угодно. Кроме преступности. А народ...
- Да что ваш народ! Он вон — с восторганием слушает бред Гундяева и готов нас задавить, как...
- Достали вы наконец своим звездобольством! - Внезапно воскликнул Игорь. В нем вскипало, вскипало негодование, и вот — взорвалось. - Вы что, не видите, что над вашим тандемом и так все смеются. Они с народом уж напрямую боятся общаться, специально обученных долдонов привозят. А вы, блин, создаете им фон — чтоб видимость была, типа несогласные отморозки. Не зря мой отец говорит: собака хорошо лает возле столба, к которому привязана.
"Ирокез" смачно цокнул языком:
- Ну ты, пацанчик, даешь.
Оля наоборот возмутилась:
- Ну, Ихгорь, да ты что... Они же искренне, желая помочь стране...
Забыл сказать: Сиринск — город черноземной зоны, тамошнее население букву "г" произносит по-южнорусски мягко: "гхэ". Оля не исключение. И если честно, этот провинциальный умягчитель русского языка — единственное, что чуточку раздражало Игоря в Оле с изначала. А жизнь учит тому, что легкое раздражение всегда почему-то все тяжелеет. Тут, уж коли парня понесло, он и по этому поводу сказал свое "фи":
- Достала своим "гхеканьем". Уж лучше молчала бы.
Оля искренне расплакалась, убежала в лагерь, залезла в спальный мешок, свернулась калачиком. Очкастая с лилией обратилась к Игорьку:
- Молодой человек, вы неправы. Девушка говорит на хорошем русском языке — нам бы у нее поучиться. Идите и попросите прощения.
Игорь, ничего не ответив, пошел. Но не к Оле, а в противоположную сторону. Сел на берегу пруда и призадумался.
На самом деле, первая ссора должна была случиться. Мы вообще-то все через это проходим - хуже, если груз недостатков партнера начинает давить уже когда создана семья и есть дети. Ну, а что касаемо данного случая... наши влюбленные в это ночь спали в разных концах лагеря.
*
- ...Граждане, ваше пребывание на данной территории незаконно, немедленно освободите газоны, иначе, в соответствии с решением суда к вам будут применены жесткие меры!
На самом деле, ОМОНовцы уже приступили к ликвидации лагеря. Сонных оппозиционеров брутально вытряхивали из мешков и как стадо баранов гнали в сторону памятника Грибоедову. В лучах только что вынырнувшего из-за домов майского солнышка картина смотрелась не так и драматично. "Ирокез" вырвался из оцепления, взобрался на Абая и истошно закричал:
- Сатра-а-апы! Душители свабо-о-о-оды!!!
Менты в шлемах космонавтов его стащили и принялись лениво отоваривать дубинками. "Даже своих слов не нашел, кидается мемами..." - успел подумать Игорь. Он заметил Олю в толчее и попытался пробраться к ней. Не получилось — в стадо, несущееся по газону, вклинился отряд "космонавтов", рассекший толпу надвое. Масса соединилась только возле куба станции метро. Игорь метался, но своей любимой он не находил. Юноша набрал побольше воздуха в легкие и выдохнул:
- Зайчо-о-оно-о-ок!
В этот момент железная сила затолкала юношу в чрево метрополитена...
*
Два отца наконец стали действовать сообща. Помог Святослав. Едва он пошел на поправку, у парня появились ноутбук с интернетом. В первый же день Славик набрел в Сети на фотки сеструхи на Чистых прудах. На самом деле это не так и трудно: они в топах. А вот Игоря на фотках не наблюдалось, что порождало недоумение. Дмитрия Олеговича наконец-то из ментовки выпустили, хотя, мужик крайне зол: эти скоты не дали ему похоронить мать. Хорошо, выручили Меркуловы: дали для похорон своих людей.
Дмитрий и Павел уже третий день живут на квартире Рогожиных, продолжая свои пока тщетные попытки отыскать иголку в стогу сена. Квартира на удивление бедна. Оказывается, дела Рогожина-старшего далеко не на взлете, он погряз в кредитах и долгах. Банк, в котором работает Любовь, на грани банкротства. В общем, черная полоса жизни.
Мужчины, конечно, перелопатили весь круг приятелей и одноклассников Игоря. Зацепок нет, все вроде бы как искренне утверждают: "После праздников не видали..." Сейчас идет зондаж злачных мест района.
Что касается Чистых прудов — там уже засеяна молодая травка, а оппозиционеры рассеялись по другим точкам. Мужчины бывали и на Кудринской, и на Арбате — в общем, везде, где толкутся все эти "оккупаи", но и там положительных результатов что-то немного. По фотографиям многие узнают их детей — в особенности, конечно, Ольгуньку — но никто с точностью сказать не может, видели их "он-лайн" или "офф-лайн".
Четкого плана действий у Павла с Дмитрием нет, но двадцать часов в сутки они упорно отдают поискам. Интуиция говорит: в Москве есть болевые точки, где наверняка пасутся все блудные дети страны, а то и оборзимой… то есть, обозримой Вселенной. Если, конечно, они живы и здоровы, появятся непременно!
*
У Игорька своя поисковая система. Он, конечно, миллион раз себя проклял, а в настоящий момент парень вынужден ночевать с бомжами под трубами, рядом с путями Казанского вокзала. Парень уже и попахивать стал соответствующе. Один раз, поздно вечером, приезжал в свой район. Видел в окне родной комнаты свет. Зайти не решился.
Он тоже, понятное дело, тусуется там, где собираются "белые ленточки". Основное его подозрение — на того, с "ирокезом". Уж очень как-то неравнодушно смотрела на него Оля в последний вечер. Но этого демагога что-то нигде не видно. Игорь близок к отчаянию и почти что готов сдаться. Но держится пока что — и даже сохраняет конспирацию.
Ну, а что же наша Ольгунька? "Ирокез" здесь, как говорится, и рядом не лежал. Философ с крашеной шевелюрой сейчас отбывает 15 суток — за оказание сопротивления "космонавтам". А девушку прибра... то есть, приютила та самая – очкастая, с лилией на заднице.
Зовут ее Вероника, и эта женщина является адептом общества, которое занимается... спасением. Ну, сектой данную организацию назовешь едва ли, там нет тоталитарных устоев, тем не менее, группа соратников верит календарю майя и реально ждет конца света. Как говорится, рыбак рыбака — вот и снюхались... Лидер общества внушил апологетам, что шанс на спасение имеет тот, кто начнет жить праведной жизнью в согласии с природой. Адепты скупили целую деревню на Алтае. И Вероника сагитировала Ольгуньку рвануть туда — вместе.
Однажды Вероника увидела Игорька. Но никому она об этом не сказала. Ей надо "дожать" девочку – чтобы она стала послушным верным пажом – не хватает еще двух-трех дней.
*
...Святослав, лежа в областной больнице, "от нефига делать" юзал социальные сети. Оля с белой ленточкой в волосах, украшающая сотни постов в блогах, была только первым его виртуальным открытием. Вторым явилась правда о себе самом.
Один из одноклассников ее мамы выложил на своей страничке старую черно-белую фотку. На ней Слава узнал свою молодую мать и себя — совсем маленького, а так же на фотографии за праздничным столом сидели еще одна женщина и двое мужчин. Один из них, незнакомый, приобнял мать как обычно обнимают близкого человека. И в голове у Славика, конечно же, зародились мысли.
Он позвонил матери и в присущей ему агрессивной манере, конечно же выведал правду. Уже через пятнадцать минут он продал ноутбук медбрату и рванул на перекладных в Москву.
Между тем папаши смогли выйти на след Игорька. Один из обалдуев, тусующихся на Арбате у Окуджавы, таки рассказал о том, где кантуется этот, как он выразился, "пост-мажор". Рано утром они выдвинулись в сторону трех вокзалов.
*
Вероника со своей задачей справилась блестяще: не зря получила два высших образования. Вдвоем они пребывают в купе поезда "Москва-Абакан"; проводница только что сказала, чтобы провожающие освободили вагон, ибо через пять минут отправление. Женщина и девушка сидят друг напротив друга у окна, Вероника держит Олю за руку и вещает:
- Да не надо им верить. Они же козлы. Им только одно надо. Солнышко, это ведь к лучшему...
Только что подошел поезд "Лиски-Москва", из нее вываливают серые, утомленные дорогою пассажиры. Среди толпы — Святослав. Молодой человек бредет по платформе так же уныло, как все, удрученно глядя под ноги. Вдруг он резко останавливается, оглядывается направо. В окне узнает Олю. Девушка тоже узнает брата, улыбается. Поезд дернулся и бесшумно потянулся вон. Славик, энергично жестикулируя, говорит что-то, но сестра его не слышит. Она вырвала руку у очкастой и положила ее стекло. Состав ускоряется, Славик едва поспевает за ним. Он колотит кулаком по окну, но там стеклопакет ю бесполезно. Славик резко вырывает трость у бредущего по платформе старика — и стекло таки разбивает. Он выхватывает сестру, вытягивает ее наружу. Это происходит на самом краю платформы. Поезд уносится вдаль, в разбитое окно высовывается недоуменное лицо в очках.
В этот момент успевают подбежать менты с охранниками — Святослава валят наземь, бьют ногами. Оля пытается оттащить бугаев от брата. Святослав, пока его дубасят, спокойно вопрошает:
- Ольгунька, тебя куда несло-то, малыш...
В конце концов, обоих винтят, тащат в отделение. Лицо и руки Славика в крови. И тут, на площадке, где начинаются (или заканчиваются - это уж с какой стороны глядеть...) пути, среди толпы любопытствующих выделяются Павел Петрович и Дмитрий Олегович. Мужчины несколько секунд пребывают в недоумении – но вскоре бросаются к родным. Один из них глубоким баритоном кричит:
- Вы чё творите, ур-р-роды?!
Подбегают другие охранники, отцов вяжут. Отделение недалеко. Дежурный мент командует:
- Всех покамест вон в ту камеру, разбираться будем по одному. Оставьте пока... вот этого, буйного. Отцов и Олю заталкивают в узкую комнату-пенал. Там, в дальнем углу, на своеобразном подиуме восседает... Игорь. Оля бросается к своему возлюбленному. Игорь встает, девушка наскакивает на него как на столб, обвивает его руками и ногами.
- Ну, вот, снова-здорово. - Недовольно ворчит Павел Петрович.
- Дай им самим совершить свои ошибки... - рассудительно парирует Дмитрий Олегович.
ИЗ ЗАБЫТЬЯ
Весь день она лежала в забытьи,
И всю ее уж тени покрывали.
Лил теплый летний дождь – его струи
По листьям весело звучали.
И медленно опомнилась она,
И начала прислушиваться к шуму,
И долго слушала – увлечена,
Погружена в сознательную думу...
И вот, как бы беседуя с собой,
Сознательно проговорила
(Я был при ней, убитый, но живой):
«О, как всё это я любила!»
Федор Тютчев
...Внизу шумел двор. Детишки визжали на площадке, переругивались выпивохи, сцепились языками две старушки. Привычная музыка бытия. Еще шелест ветра в кронах деревьев, гул улицы, стук открывающихся и закрывающихся окон... Теплый, солнечный вечер, к тому же после недавнего дождика — свежо. Здесь, в вышине хорошо видно, что небеса огромны, а двор, зажатый хрущевками — мрачный колодец, в котором копошатся какие-то там существа.
- Данилка, подойди. - Ирина подтянула к себе сына, поцеловала в лобик, поставила на бортик ножками. - Посмотри, какая красота. Я обещала показать тебе наш город с высоты — вот...
- Ух ты-ы-ы! - Воскликнул пацан. - Мамка, здо-о-орово!
Ирина двинула мальчика в попу, пытаясь столкнуть. Это движение в голове она прокручивала много раз. Казалось бы, что может быть проще: р-р-раз — и полетела душонка... Говорят, все убиенные младенцы в рай попадают. Но в последний момент будто какая-то сила остановила руку. Нет, не пересилить материнский инстинкт. Что же... приступаем к плану "б". Ира составила сына с бортика, произнеся:
- Ты вот, что, сын. Иди вниз, спускайся. А мама скоро придет. Придет...
- Нет. - Твердо, по-взрослому заявил мальчик. - Я без тебя не пойду ни-ку-да. Давай вместе спускаться.
- Маму надо слушаться, сын. Иди.
- Ни за что.
- Хорошо. Ладно. Посидим.
Сели на тот же бортик, вплотную друг к другу. Ира закурила, удивилась, как у нее дрожат руки. Думала: "Даже преступникам, говорят, перед смертной казнью дозволяют перекурить..."
План "а" был таков: сначала отправить в рай сынишку, а после отправиться за ним... только — в ад. Может, там лучше, нежели здесь. Перед смертью не накуришься. Сигарета истлела слишком быстро. Пока еще действует заряд адреналина, надо ловить момент. "Боже, какой я буду там, внизу... наверное, вся в крови, с искореженными конечностями. Может быть, лицо станет страшным и глаза открыты..." А, теперь уже все равно.
Ира оттолкнула ребенка, который, будто чуя беду, вцепился ручонками в ее предплечье, резко вскочила на краешек, прыгнула, закрымши глаза, распростерла, как птица крылья, руки — и-и-и-и... Она успела услышать звонкий крик сына: "Мамулечка, что ты, что-о-о!.."
Вот, говорят: "вся жизнь пролетела перед глазами". Оказывается, так действительно бывает.
Как обычно грузят адвокаты в суде (а Ира с судебной практикой очень даже знакома): "в результате сложившейся цепи обстоятельств..." Нормальная риторика защитников. А ведь действительно обстоятельства сложились не лучшим образом. Долги, болезнь матери, жестокий запой отца, проблемы любимого мужчины и отца ребенка... Вдобавок — как обухом по голове — открывшаяся правда: отец и мать вовсе не родные, Иру взяли из дома малютки. Кто они, ее кровные родители?
Любимый, бесподобный Андрей, мужественный красавец и настоящий мужик, сейчас на зоне. Это у него вторая ходка — за разбой. Первая — за наркоту. Андрюша звонит, говорит, что любит ее и сына, требует денег. Кредитов Ира взяла уже четыре.
Ире много раз говорили: "Ирка, ты дура, с кем связалась! Он же погубит тебя, ур-р-род! Ну, что тебе с Серегой-то не живется, душка же..." Сергей — положительный, позитивный. Он, наверное, с седьмого класса в Ирину влюблен, практически боготворит. Она ведь не уродка какая-то, одни только ресницы чего стоят. Ира, на волне страдания, когда Андрюху в первый раз посадили, пыталась с Серегой жить. Тут все чисто — они же с Андреем не расписаны. Родители радовались. Однажды даже с Серегой в деревню, на историческую родину отца ездили отдыхать. И деревенские старухи от этого "позитивчика" в восторге: и дров нарубит, и воды принесет, и вообще. А Ире он не по нутру. Скучно с ним. Он адреналину не напускает. С любимым столько ругани, однажды Ира даже ножи в него кидала, да и Андрюха ее побивал — и крепко.
Они с Андрюшей было разбежались еще перед первой его ходкой. Непросто терпеть в доме наркошу. И непонятно, отчего он подсел. Ведь спортсменом был, подавал надежды. Да и семья ничего так — интеллигенты. Не то что у Иры – натуральные работяги. Андрей человек страстей. Он ведь, когда отходил после вспышек гнева, такие букеты ей притаскивал! Неважно, что он их воровал, главное — от души. А Серега какой-то пацанчик в любви. Не берет, а выпрашивает.
Два раза Ира помогала Андрюхе в разбоях. Он отнимал, угрожая ножом, у несчастных мобилы, быстренько передавал их в подворотне подруге — и дальше бежать. Ну, а кто не пойман — не вор. Он, кстати, попался по глупости: не заметил, что в двух шагах наряд полиции, ломка затмила мозг. А сидеть ему еще четыре с половиной года - рецидивистам условно-досрочное освобождение не светит. И свидания только раз в год.
Когда у Иры пошло все наперекосяк, не заладилось и у родителей. Первым сдал отец. Мать завела себе мужика, строителя-молдаванина. Отца выгнала в деревню, да он, кажется, тому был рад. А, когда мать хватил инсульт, молдаванин свалил. Прихватив, к слову, семейные накопления. Столовое серебро-то и прочие побрякушки Ира давно умыкнула и продала, так что особо молдаванину и прихватизировать было нечего. Отец вернулся. Держался долго, ухаживал за матерью, пока на ноги не встала. А поставил (не до конца, та ходила с палочкой, рука висела и плела неразборчиво, поглатывая части слов) — снова запил.
Ира считает себя сильным человеком: сколько раз любимый не предлагал ширнуться — она ни в какую. Даже нюхать отказывалась. Но все же — даже несмотря на силу духа — кривая привела на край пропасти. Так сложилось. Звонил Андрюша: срочно, кровь из носу, нужны сорок косарей. В банках отказали: плохая "кредитная история". На работе никто не одалживает, Ира и без того половине коллег по две, а то и по пять тысяч должна. Последняя надежда ю Андрюхины родители. Поход к его предкам окончился скандалом: Иру вышвырнули — не из квартиры даже, из подъезда. Интеллигенты от чадушки своего, отреклись.
И тут повторно звонит Андрей. Прознал о неудаче, поливает ее самыми последними словами. Такое и раньше случалось — человек он импульсивный. Но здесь... короче, любимый сказал, что она у него не одна и он других "дур" потрясет. Еще добавил, что Данилка — "вы****ок", он не считает его своим сыном. И выключился. Ира думала, у них с Андреем уникальные отношения, которые больше, чем любовь.. План "а". Не сработал. Зато вполне получился план "б".
*
…Сознание включилось как домашний компьютер, который давно уже продан. То есть, медленно, со скрипом загружались какие-то обрывки воспоминаний, но из кусочков бытия пазл складывался с трудом. Белый потолок, с желтыми подтеками, чья-то тихая речь... Ира пыталась повернуть голову. Получилось, но иглами боль пронзала руки и шею. Она поняла: это больничная палата, в ней много кроватей, на которых лежат или сидят люди. Голоса — это разговор двух людей. Они сидят рядом, тихонько воркуют. Один из них, мужчина, оглянулся на Иру. Улыбнулся. Ира в ответ тоже пыталась скорчить некое подобие улыбки. Мужчина произнес, обращаясь к сидящей рядом:
- Смотри-ка... твоя соседка вроде как в сознанку пришла.
"Значит, выжила..." - не без удовольствия подумала Ира. Немного неприятно, что о ней говорят как о каком-то неодушевленном домашнем цветке, типа: «Глянь, амазонская лилия расцвела!" Здесь нет, чертей, сковородок. А есть равнодушные к ее положению люди.
- Деваха, - обратился мужик к Ире, - может, тебе позвать кого, а?
- Паш-ш-шол ты... - Прохрипеа Ира. И сама не узнала свой голос.
- Ну, как знаешь... - Нейтрально откликнулся посетитель. Он отвернулся и продолжил задушевный разговор с Ириной соседкой. Зверски хотелось жрать и пить. Но Ира сразу себе приказала: "Не проси! Это твое испытание, пройди его с достоинством..."
Все, что было до прыжка, она помнила. Все, что после — нет. Позже она узнала, что ее спасло. Оказалось падение смягчили ветки деревьев, к тому же она упала на разрытую, взбухшую от дождя землю. Интересная фигня получается: Ира с родителями, еще маленькой девочкой, сажала во дворе хлипкие деревца. Они выросли и спасли ей жизнь. Ира закована в гипс, как куколка. Лечащая врачиха, почти старуха, Карина Аршаковна давала прогноз "фифти-фифти". То есть, Ира вполне могла остаться недвижимым инвалидом-колясочником.
Приходил Серега, принес хризантемы, фрукты и нерадостные вести. Данилку забрали в приют. Чиновники из отдела опеки сказали, будут подавать в суд на лишение родительских прав. С матерью после того как узнала о происшествии, случился повторный инсульт. Отец пропал. На следующий день его нашли в парке повешенным. Мать отдала Богу душу, так и не придя в сознание, в той же больнице, в которой лежит Ира. Обоих два дня назад отвезли в отцову деревню и там закопали на погосте. С похоронами помог Сергей, у него своя машина, старенькая, но надежная "четверка", извозом на которой он зарабатывает на жизнь. На ней гробы и свезли. Ира, услышав печальный рассказ, прежде всего пожалела о том, что не успела спросить у людей, вырастивших ее (но, поучается, скверно воспитавших) знают ли они хотя бы что-то о ее кровных родителях. Лежа в палате, она твердо решила: едва встанет на ноги — непременно найдет родную мать.
Молодость и невыразимая витальная сила победили: уже через неделю Ира научилась приседать. Серега принес книги, Дюма-отца и Мориса Дрюона. Она, уходя в мир французского высшего общества, более-менее отключалась от постоянного прокручивания в голове своего глупого, безрассудного поступка. А еще через десять дней она уже могла, опираясь на выданные казенные костыли, кое-как пробираться в туалет. По крайней мере, там разрешено курить. Правда, там еще было зеркало, смотреться в которое совсем не хотелось.
Ире повезло: травма позвоночника оказалась не такой и фатальной. Карина Аршаковна, добродушная армянка, искренне радовалась удаче своей пациентки. Наверное, дурам действительно везет. Однако, следовал новый круг ада — постановка на учет в психдиспансер. Психиатр, сорокалетний грузный мужик с густыми бровями и обширным лбом, отнесся к Ире жестоко: хотел дать направление в областную дурку. И снова помог Серега, дал эскулапу энную сумму денег.
Вердикт армянки при выписке был жесток: ходить будет, но стройность, изящество приобретет вряд ли. Слишком сложная сочетанная травма, органические изменения претерпел поясничный отдел. Скорее всего, всю оставшуюся жизнь ей придется таскаться на костылях. Если уж совсем повезет и будет над собой работать, заниматься лечебной физкультурой — с тростью.
Забирал ее все тот же Сергей. Сразу предложил свозить на могилу отца с матерью. Ирина отказалась, но попросила подбросить до приюта. Он находится в бывшем детском садике, в глубине заросшего лесом двора. Ира велела Сергею ехать домой, сама же по тенистой дорожке пошла к зданию. Наверное, был тихий час. Она звонила в дверь, но долго никто не открывал. Она постучала по железу, крикнув:
- Эй, есть там живые-то?
Наконец, со скрежетом дверь отворилась, в щели показалось заспанное мужское лицо:
- Чё надо?
- Сына повидать. Данила Кутепов. - Это фамилия Ирины — по приемным отцу с матерью. Андрей настоял, чтобы сыну не давали его фамилии, а и вообще не записывали в метрику отцовство.
- Не положено. - И дверь начала затворяться.
Ира ловко просунула больничный костыль в щель (костыли ей любезно были подарены). Железяка вновь отворилась, теперь — настежь. Охранник вышел и уверенно встал напротив Иры, лицом к лицу:
- Ты чё, не поняла? Не положено.
- Как-так?
- А вот так. Костыляй отсюда. - Обрадовавшись удачному словесному обороту, охранник засмеялся.
- Данилка, сынок! - Крикнула Ира. -
- А ну пшла отсюдова, мр-р-разь! - рыкнул мужик.
- Ты што сказал, барбос, блин?! - Ира замахнулась на охранника. Тот перехватил костыль, ловко сгреб Иру в охапку и гордо, как охотник добычу, вынес ее за калитку. Скинул как мешок картошки — правда, аккуратно, на травку. Все это происходило на глазах Сергея, который не уехал, остался ждать у калитки.
Охранник замкнул калитку, старательно навесил замок, закрыл его и двинулся назад. Ира ругалась отборными трехэтажными словами. В это момент к калитке бежал Данилка:
- Мамка, мамуле-е-ечка-а-а!..
Он был босиком, в трусах и майке. А на улице, между тем, холодновато. Подбежав, Данилка схватился ручонками за решетку. Ира, забыв про свои костыли, подползла к сыну, обхватила его горячие кулачки:
- Сынок... радость моя. Здесь я, здесь...
- А мне сказали, ты помёрла. Ведь ты жива?
- Да, конечно. Я всегда буду с тобой. Всегда...
Охранник, стал отрывать мальчика от решетки. Данилка сопротивлялся, но силы были неравны. Сергей начал забираться на забор. Он уже готов был перепрыгнуть на территорию, но в этот момент подъехал наряд полиции. Свинтили обоих. Когда заталкивали в собачник, Ира услышала:
- Мамка, я тебя буду жда-а-ать!..
- Я приду, приду, сынуля! - успела крикнуть Ира, пока не захлопнулась дверь.
Из отделения Сергея свезли в суд, а Иру отпустили. Сказали: "Гуляй, покамест, а с этим твоим в особом порядке разберемся..." Дочапала Ира на костылях до своего дома. Там старухи, жалостливо и одновременно испуганно сообщили последние новости сарафанного радио: Сергею за хулиганство впаяли десять суток. В тот же вечер Ира напилась до бесчувствия.
На следующее утро ее разбудили две тетки: чиновница из отдела опеки и ментесса, уполномоченная по делам несовершеннолетних. Состоянием Ириным они были явно недовольны. Предупредили: родительских прав ее по любому лишат. Если осмелится приблизиться к приюту или установить контакт с сыном — прямая ей дорога в тюрьму. Но есть шанс, лучик надежды ей таки дарят: будет нормально себя вести, устроится на работу, бросит пить, может быть, комиссия подумает о воссоединении.
И во второй вечер Ира горько напилась.
*
С зоны позвонил Андрей, говорил нервно, как будто готов взорваться: "Ир, блин, я должен уже двести косарей, меня эти троглодиты поставили на счетчик. Через две недели, кровь из носу, нужно бабло!"
А что у Иры есть? Только квартира и есть двухкомнатная, пусть и кухня пять с полтиной метров, зато третий еврейский этаж. Жаль, дом в деревне не одному только отцу принадлежал, а и его сестрам, то можно было бы и его загнать.
Сергей, едва его только выпустили, пришел к ней домой. Ира его грубо отшила, наговорив много обидных слов. Почему? Под руку попался в минуту отчаяния. А между тем одноклассник пострадал еще и материально: брошенную в момент задержания у приюта "четверку" угнали ю это в нашем городе означает: с концами. Сергей выслушал Ирину тираду, нехорошо как-то улыбнулся и молча ушел. Ирина осталась одна. Хотелось утопить смятение в спиртном. Но кончились деньги выходное пособие, которое дали при увольнении. Вот, подумала Ирина, и наступает жизнь обычного синяка. А выпить хотелось — водка хоть как-то окрыляет Собрав пустые бутылки в авоську, Ира заковыляла к выходу.
...Риэлтерская контора в центре города блистала респектабельностью. Название к тому же приятное: "Агентство недвижимости АВАТАР". Предупредительные вежливые менеджеры предложили несколько вариантов. Ира остановилась на усадьбе в поселке Лесной. Это недалеко от города, к тому же доплата — целых шестьсот тысяч. Как раз хватит на спасение Андрея, расплату с долгами, да еще и на жизнь останется. Два менеджера, Леонид и Борис, свозили Иру в Лесной и показали аккуратный такой бревенчатый домик с мезонином. Там и садик очень даже ухоженный, и аккуратный зеленый забор. Ира всегда мечтала жить за городом, а тут эдакая удача. Молодые люди уверили: исходя из положения женщины фирма оказывает ей практически благотворительную помощь, пусть считает, что наконец она выиграла в жизненную лотерею.
Более того: фирма, исходя из соображений гуманности, выдала аванс в размере тех самых двухсот тысяч. Ира сама их возила на зону. Дорогу в поезде и автобусе пережила тяжело, но что такое тяготы пути по сравнению с благородным делом! Свидание было запрещено, передавать пришлось через "доверенных правильных пацанов". Чему Ира была в общем-то рада – зачем любимому ее видеть в эдаком состоянии? Вот, когда она выправится и выздоровеет... Андрей не знал о попытке Ириного суицида. Она не сказала ему о своей ошибке — больше всего она боялась, что Андрей ее бросит. Он звонил, благодарил: "Ирка, блин, по гроб жизни тебе обязан, ведь ты мне шкуру спасла!"
С квартирой, в которой она выросла и столько всего пережила, Ира прощалась легко. Она чувствовала, что в ней витают духи покойных род... то есть, людей, которые ее вырастили себе на голову. Ей не хотелось нести этот груз вины. Да вообще, они сами виноваты: избаловали приемное дитя, потакая ее капризам. "Ах, тебе красивые джинсики нужны! Купим. Ах, у тебя троечки в школе! Это учителя тебя не любят. Ах, с мальчиком сошлась... Наверное, это любовь, а если будет ребеночек, понянчим!" Была бы Ира родная, может, при помощи ремня и мата направили б ее на верный путь. Вот она, оборотная сторона жалости. Своего Данилку Ира иначе воспитает.
Менеджеры АВАТАРА, следуя принципу, как они выражались, "социально ответственного бизнеса", предоставили грузовик и двух грузчиков для переезда. Скарба, который годился для жизни в новых условиях, не так и много, а техника и домашнее серебро давно были обменены на дурь. Последние бумаги Ира подписала на кухне. Леонид заверил, что остаток доплаты будет завтра-послезавтра перечислен на Ирин счет, и вручил свидетельство на обладание новым объектом недвижимости, в экологически чистом пригороде. Ира даже не верила, что так удачно все разрешилось. Вот, обживется на своей усадьбе, подлечится на природе, будет заниматься восстановительной физкультурой, купанием в речке, найдет хоть какую-то работу... тогда и Данилку получится вернуть. С кредитами, можно сказать, покончено, завтра еще и дадут деньги...
Почему-то водила не стал останавливаться возле дома с мезонином — машина неслась дальше. Ира схватила было его за руку — "Эй, шеф, вот же!" — но "шеф" невозмутимо ответил: "У меня адрес записан: Заречная, 17" - "Да разве это не Заречная?" - "Не, это Садовая. Нам дальше... да сиди ты не дергайся, в кювет съедем!"
Заречной улицей имел наглость называться незаасфальтированный переулок за вонючей канавой. Остановились у полуразвалившейся саманной халупы, крытой соломой. На глиняной стене красной краской было намалевано: "Зарэчноя 17 перэфэрия грёбаная". Ира поняла, что ее тупо, банально кинули. Вот тебе и благотворители, победа в лотерее и прочее. Рабочие торопливо выкинули скарб и грузовик умчался. Неважно, что все более-менее сносное они выкинуть забыли. Даже холодильник "ЗИЛ", скоты увезли, а ведь он такой древний, что разве только в музей годится. Ясно было, что в данном положении это уже не так и важно. Лишь бы деньги перечислили — хотя бы так Ира подберет все свои "концы" и как минимум избавится от финансовой кабалы.
В халупе оставалась примитивная деревенская мебель, так же в ней были свет и газ. Видно, еще недавно жили здесь дед с бабкой. Дед, наверное, был сапожником: в сенях на полках аккуратно были расставлены колодки. А бабуля пряла: в горнице стояла прялка. А вот иконы из Красного угла выгребли. И все равно в доме уютно, даже беленая печь на ощупь казалась теплой, хотя давненько ее никто не топил. Мелькнула крамольная мысль: "А вдруг эти… менеджеры их пришили и прямо тут закопали?.." Да, двор, соток восемь, сильно зарос кустарником и крапивой, но и это поправимо. "А ты, прям, губу-то раскатала, всерьез думала, тебя хоромы ждут, - успокаивала себя Ира, - ведь это не тюрьма, в конце концов, а свои дом и земля!" Она обязательно расчистит двор, насадит огородов, цветы непременно разведет. Может, и домашнюю скотину получится заиметь. Начнет, конечно, с кошки. Деревенский опыт-то у нее есть. Пусть ноги слабы, зато руки покамест на месте.
Конечно, утром Ира рванула в АВАТАР. Ехала в битком набитом автобусе, стояла со всех сторон подпираемая работягами, торопящимися на смену. В поселке Лесном работы нет, все, кто имеет хоть какое-то желание, ищут ее на стороне. Менеджеры на сей раз уже не были предупредительными. Но старались все же быть сдержанными. Тот самый Леонид довольно грубо парировал, когда она попыталась качать права:
- Гражданочка, а вы вообще читаете документы, которые подписываете? Вы были в добром здравии? Ну, тогда досвидос. Если вам что-то не нравится — обращайтесь в суд.
Ира не стала спорить. С сильным не дерись, с богатым не судись. Сама лошара — вот и расхлебывай. Она только спросила:
- Деньги-то когда ждать?
- Скоро. - Ответил самоуверенный клерк. - У нас что на витрине, то и в магазине. Все — у меня больше нет времени. На выход строится! Или охрану позвать?..
У Иры техникум за плечами, она дипломированный бухгалтер. Училась-то она не ахти, но что-то ведь запало. В общем, вернувшись в свой новый дом, она бросилась читать договор. Многое было непонятно, но финансовую часть она просекла. Первый транш, те самые двести тыщ, был прописан четко. А про второй неопределенная формулировка: "будут перечислены по мере необходимости". Ни срока, ни определения этой самой "необходимости".
Нетрудно сообразить, что "необходимость" придет нескоро, а точнее, не придет вовсе. Только через неделю Ира поняла это окончательно. Идти жаловаться ментам, прокурорам? А чем они помогут... одним ведь миром мазаны.
Около двух недель Ира посвятила обустройству своего нового обиталища — готовилась к приему комиссии по делам несовершеннолетних. Конечно, не пила, даже пробовала бросить курить. Параллельно пыталась оформить пенсию по инвалидности. Не получилось: во-первых, врач сказал, что еще не прошли сроки временной нетрудоспособности, ну, а во-вторых, недвусмысленно назвал сумму, могущую "ускорить процесс прохождения документов", которая для Иры была неподъемна. Пока же Ирине удавалось наскребать на хлеб сбором порожней стеклотары.
Тетки из комиссии осматривали бытовые условия с явной брезгливостью:
- Неисправен газонагреватель!
- Ой, мыши!
- Да здесь нет даже холодильника, чтобы осмотреть его содержимое!
- Сырость-то!
- А где запас дров?..
- На работу не берут? Плохо ищете!
Вердикт: неудовлетворительно. Недостойна Ира воспитывать ребенка. Документы на лишение родительских прав передаются в суд, который обязательно назначит медосвидетельствование на предмет психической вменяемости.
Ира пыталась звонить Сергею. Может быть, одноклассник чем-то поможет. Сергей был недоступен. Сорвалась женщина. Пошла, купила две бутылки портвейна и напилась. Тем же вечером позвонил Андрей: «Ир, я влетел. Тридцать косарей – как кровь из носу. Выручай, не подведи…» Ира, будучи под шафе, ответила: «Все… кончилась твоя дойная корова. Больше с меня брать нечего» - «Как так?» - «Ресурсы истощены до нуля».
И любимый человек наговорил Ире столько нехороших слов, сколько Ира относительно недавно – Сереге. А, может, и вдвое больше того.
*
Особо Ира ничего не планировала — пусть все будет как выйдет. Она хочет, чтобы сын был с ней, и никакой черт не помешает. Помогли костыли: она сумела погнуть прутья забора и протиснуться в прореху. За последние месяцы Ира сильно сбросила вес, почти что превратилась в былинку. Было часов одиннадцать вечера. Свет горел только в двух окнах: наверное, там воспитатели и охрана. Пробираясь вдоль стены, Ира пыталась тянуть или толкать окна в надежде, что хотя бы одно откроется. Тщетно.
В потемках она наткнулась на ступеньки: они уходили вниз, в подвал. Дверь подалась, а за ней было светло и жарко: кочегарка. Ира услышала храп. На темляке предавался грезам истопник, тщедушный лысый мужичонка в возрасте. Видно, накидал угля в топку, чтоб надолго хватило — и на массу. Ира обыскала пиджак, накинутый на стул. Взяла найденные две сотенные бумажки, и, что самое главное, связку ключей. Среди них был магнитный. На всякий случай Ира прихватила лопату и подпела дверь в кочегарку снаружи.
Подкралась к окну, в котором горел свет, и подтянулась к подоконнику, чтобы взглянуть, что там. К своему неудовольствию она увидела того самого охранника, который тогда ее вынес за территорию приюта. Он неторопливо занимался любовью с женщиной. Т-а-а-к... В другой светлой комнате не было никого. Значит, шанс подарила сама судьба.
Магнитный ключ сработал, но дверь при открытии запикала. Она успела прошмыгнуть и спрятаться в темный угол. Охранник все же проявил служебное рвение: вышел из комнаты, окликнул:
- Юрич, ты, штоль!
- Ну, иди же, иди... - Донеслось из комнаты. - Мало ли что.
Недолго поразмышляв, козел вернулся к самке и затворил за собою дверь. Ира разглядела номер комнаты. Над столиком охраны со щита взяла ключ, висящий под тою же цифрой "3". Она очень тихо подобралась к двери, почти бесшумно вставила ключ в скважину и аккуратно повернула.
Дальше она пошла по коридору. Вошла в первую комнату, произнесла:
- Дани-и-илка-а-а...
Она нащупала выключатель и нажала. Восемь кроваток, на каждой спит ребенок. Вгляделась в ближнего: девочка. Другая малышка, из глубины палаты, пискнула:
- Тетенька, вы к кому?
- Данилку знаешь? Кутепова.
- Не-е-ет. А может, меня возьмете?
- Как-нибудь в другой раз. А мальчики — где?
- Там, там, там. - Девочка неопределенно махнула рукой.
- Ладно. Спи. Спокойной ночи, лапочка, когда-то и к тебе придут.
Ира выключила свет. Ну, и где это "там-там-там"? Ладно, мальчиков и девочек должны разделять территориально. Проверю палату в том конце.
Едва она включила свет, раздался пронзительный визг. Видно, какой-то малыш перепугался. Подчиняясь стадному чувству, благим матом закричали и другие детишки. Ирина закричала:
- Данила, это я, мама. Я пришла, пришла!
Едва она вышла в коридор, в нее воткнулся сын:
- Мамулечка, мама, я знал, знал...
- Где твоя одежда? На улице холодно.
- Они от нас прячут на ночь
Раздался стук. Комнату номер три выламывали изнутри. Ира, взяв одной рукой ручонку сына, другой держа костыли, превозмогая боль, заторопилась к выходу. Случилось непредвиденное: на обе Ирины руки нависли еще трое детишек. Они галдели:
- И меня возьми.
- Не хочу оставаться-а-а-а!
- Ты — моя мама!
Между тем, дверь под номером три начала отваливаться. Ира таки освободилась от хватки чужих детей — и они уже просто семенили на ними с Данилкой, вопя каждый свое, а вместе все звуки приюта сливались в жуткий трамтарарам, какой-то последний день Помпеи. Момент, когда охранник таки выломал дверь (она упала плашмя), беглецы уже были у выхода. Ира не знала, где кнопка, которую надо нажать, чтобы дверь отворилась! Она крикнула:
- Данилка, где тут кнопка?!
Но шум стоял такой, что сын, кажется, не расслышал. Он недоуменно и глупо-счастливо, как теленок, смотрел в глаза матери. Охранник, расталкивая детей, мешавшихся ему под ногами, приближался к Ире:
- Ты што, уебище, совсем обнаглела? Теперь ты у меня получишь по полной программе...
- Не подходи, не подходи... убью! - Прохрипела Ира.
- Ща, убьешь. Иди сюда, уро...
Плохо иметь дело с матерью, которой руководят инстинкты. Это каждый охотник знает. Ира совершила маневр: она шагнула влево, сделала резкое движение левой рукой. Вертухай поставил защитный блок — вполне грамотная реакция. Одновременно Ира размашисто и резко махнула правой рукой. Костыль попал бугаю в висок — и он замертво упал. Кто-то из ребятишек радостно закричал:
- Обманули дура-ка на четыре кула-ка! А-а-ха-ха-ха-ха-ха-а!
Рядом, прижавшись к стене и испуганно вылупимши глаза, стояла женщина, воспитательница.
- Ну, чё замёрла, тетка? Одежду дай мальчонке и дверь открой. Если жить хочешь. - Ровно, спокойно произнесла Ирина...
...Смысла ехать в поселок Лесной нет. Надежда только на одноклассника. Серега живет на восьмом этаже девятиэтажки, с матерью. Та, может, проявит благоразумие и не настучит. Перекантуются у них — чего-нибудь придумают еще. Наверное, на юг подадутся. Или в Москву - там есть, где затеряться.
Прежде чем позвонить в дверь, Ира глянула в окошко на плохо освещенный двор. Да, подумала она, если бы с этой высоты сиганула — шансов выжить ноль целых ноль десятых. Тщательнее продумывать надо поступки.
За железной дверью послышалось:
- Кто?
Его голос. Слава Богу, дома.
- Я, Серень. Выручай.
Сергей изучал их двоих довольно долго, до конца, между прочим, дверь не открыв. Все же произнес:
- Похитила, значит.
- Нет. Забрала свое.
- Понятно. Заходи.
Данила проскочил в недра квартиры, и в этот момент... дверь... захлопнулась!
- Ты чё? - Взвизгнула Ирина.
- А то, - раздался глухой голос за бронью, - ты же меня под статью подводишь. Соучастие в преступлении. Вот что, послушай меня внимательно...
- Впусти — послушаю.
- Не впущу. И слушай, наконец. Ты потеряла человеческий облик. Да, я любил тебя, Ир, но теперь — проехали. Жалкая, опустившаяся ниже плинтуса женщина.
- Ну, Данилка-то здесь при чем...
- Ты же не хочешь его погубить.
- То есть...
- Мамка, они, они... а-а-а! - донесся приглушенный голос сына.
- Отпусти ребенка, каз-зел!
Мы спасли его. Даю тебе десять минут. Ты уходишь и пропадаешь. Навсегда. Если не уйдешь — я вызываю полицию. Хочешь в тюрьму — вперед и с песнями. Своему этому... наркоману ты компанию не составишь. Тебе дадут строгача и увезут куда-нибудь в Шахово. Туда тебе и дорога. За сына не беспокойся. Мы о нем позаботимся и сделаем из него человека. Человека — поняла?
- Ты... шутишь?
- Два раза повторять не буду. Прощай.
Ира отошла к окну. Посмотрела на круг от фонаря — там, внизу. Не-е-ет, на сей раз попытки ухода из жизни не будет — не дождетесь, с-скоты! Что же, пока что вы меня переиграли. Но ведь еще не вечер...
Ира ошибалась. Действительно, был "не вечер", но не "еще", а "уже". Была ночь.
*
Были у Иры шансы вернуть сына легально, пусть они невелики, но все же они наличествовали. А сейчас шансов осуществить даже преступный план - ноль целых ноль десятых. Выйдя на улицу, здоровой ногой пинала столб, на котором висела единственная на весь двор рабочая лампочка. С ней был сын, кровинушка, мальчишка жался к мамке, он любит ее даже несмотря на тот ад, который мать для него устроила, она добилась своего, пусть и на какие-то минуты, но…
В кармане лежали хотя бы какие-то деньги. Кроме жалких сотенных, украденных у истопника, там, в приюте она отобрала кошелек у воспитательницы, да еще успела хладнокровно прошмонать поверженного охранника. Ира знает все точки в этом районе, где круглосуточно торгуют шнягой. В общем, купила Ира у знакомой прошмандовки два пузыря и рванула за город, в направлении на Восток. Сама не знает, почему именно туда. Шла темными переулками, чтобы никто не приметил, и к рассвету уже чапала густой лесополосой.
Утро выдалось солнечное. Красное колесо светила весело выкатилось, слепя глаза, и очень скоро начало припекать. Устроившись в густой траве, она залпом высосала полбутылки и почти тотчас провалилась в небытие. Спала до полудня, после шла лесом, утоляя голод сыроежками, поджаренными на огне. Искупалась в лесном озерке с ледяной водой, простирнула вещи. Нежась на солнышке, она изучала свое белое тело: да, той стройности, изящества уже нет, но она все еще привлекательна... наверное.
Ближе к закату солнце греть перестало. Иру стал бить мандраж. Водку она пить боялась — вдруг отключится и замерзнет? Надо Одев еще сырые тряпки (забавно, но это наоборот вынудило организм производить тепло и ей даже стало жарко) Ира отправилась искать приют.
Таковой нашелся у кромки леса. Там строится средней шикарности особняк, рядом стоят три вагончика, из каждого торчит труба, источающая дым. Она постучалась в крайний, произнеся:
- Тут-тук... ваша мама пришла, кой-чего принесла!
Дверь отворилась, высунулась удивленная нерусская морда. Вылупив раскосе хитрые глазки, изучал Ирину — с ног и до головы. Наконец, цокнув языком, произнес:
- Вай-вай, красавиц, што такой грусный, захады, гостэм будешь...
Полторы бутылки зелья уговорили быстро. Еще бы ю их восемь человек, то ли таджики, то ли узбеки. Сначала с четверыми сидела, после еще четверо подвалили, из соседнего вагончика. Имена у всех мудреные, Ира и не запомнила. Добрые попались чурки, накормили ее лапшой "диширак", давали запивать пивом. Заходил и славянин, верно, бригадир. Повел носом, стрельнул взглядом, оставаться не стал, сказав только:
- С утра чтоб ни в одном глазу — у нас замесы!
А потом... какое-то на нее напало равнодушие. И все же Ира спала в тепле. Хачи бросили тряпки в углу, возле выхода — как собачонке. Она не сетовала: одной, ночью в лесу или в поле, ей было бы страшнее. Ирине снился сон: они втроем — с Андреем и Данилкой — гуляют по главной улице города. Сын гордо держится за руку отца: смотрите все, мол, какой у меня красивый и сильный папка! Ира идет без костылей, без палки, плывет яко пава. К стене дома прижался грязный, смердящий нищий, между ног у него шапка с жалкими копейками. Ира всматривается в его лицо... Господи, Серега! Она обращается к несчастному: "Что ж ты так... опустился-то?" - "Разве ж мы от этого заречены? Вчера ты, сегодня — я" - "Ну, ты же такой… правильный был..." - "А скушно все правильно делать-то. Вот и у тебя... жизнь пролетит — и ничего не вспомнишь" - "Ты изменился..." - "Нет. Изменилась ты. Иначе ты меня бы и не узнала..."
- Эй, вставай... как тебя там.
Ира открыла глаза: бригадир.
- Дай еще поспать-то...
- Знаешь что... мне объект сдавать надо, а ты тут дисциплину мне расшатываешь. Как звать-то?
- Мария. - Соврала Ирина.
- Маша, Маша, три рубля и наша... Вали атсуда, блять.
- Эй, насальник, - откликнулся один из чурок с нар, - засем зенщина обижаешь?
- Заткнись, монголо-татар. Развели тут... гарэм.
- Девуска холодно, девуска спать хосет.
- Те чё, больше всех надо? Ща в двадцать четыре часа уедешь в свой Чуркистан.
- Ладно, - сказала Ира, - понятно. Досвидос, мальчики...
Она встала и поковыляла, ни на кого не глядя - в сторону восходящего светила.
- Эй, - окликнул ее бригадир, - ты вообще откуда?
- Откуда и ты, - огрызнулась Ира, - из пязды.
- Ну, и у****ывай.
Вот и поговорили. Ира шла степью, среди волнующегося от ветра былья. Дойдя до самого высокого места, она упала в траву и горько разрыдалась.
Когда выплакалась — фактически, вычистилась — она увидела человека, сидящего неподалеку. Такой, лысенький сухонький румяный старикашка с седою бороденкой, густыми бровями, в серой телогрейке, в сапогах. Чем-то напоминает Льва Толстого, портрет в школьном учебнике. Он не смотрел на нее, будто был погружен в себя.
- Ты кто? - Спросила Ирина.
- Как, кто... человек. - Ответил старик неожиданно высоким голосом.
- Чего ты тут...
- Тебе же плохо, вот, чего. Как звать-то?
- Капитолина.
- Зачем врешь?
- А что - не надо?
- Ты же одна на Божьем свете. Таким врать не на што.
А ведь и правда: вся причина Ириного отчаянного положения в том, что осталась она... как там в книжках пишут... Божьим перстом. Никто нигде ее не ждет. Андрею она нужна только как поставщик бабла, сына они перекуют, мозги промоют, научат презирать непутевую мать, Сергея Ира по своей дурости превратила во врага. Если она таки убила охранника, ее еще и разыскивают как убийцу. А у мужика, может, семья и дети. Если бы Ира повесилась сейчас как ее приемный отец — мир бы облегченно вздохнул.
- И что делать то... - Ирина обращалась не к старику, а скорее, к себе.
- Камни собирать. - звякнул дед.
- Чаго?
- Да ничаго. Меня зовут просто: Василий.
*
Василий ниже Ирины ростом. Ну, надо сказать, Ира, в общем-то не из мелких — 1.72 — при ином стечении обстоятельств она могла бы стать и моделью. Ира представляла себя с дедом со стороны, и мысленно усмехалась: ну, чисто лиса Алиса и кот Базилио! В той жизни она бы подумала про старика: бедный бомжик, как его жизнь-то переломала.
Если приглядеться, Василий вполне опрятен, не воняет. Ира и сама не поняла, почему она безропотно увязалась за стариком. Дед не донимал лишними вопросами, когда она попросила купить сигарет. Из поселка принес не только курево, но и еду: колбасу, хлеб, молоко. Перед трапезой, под плакучей березой, пробубнил молитву. Но ненавязчиво, так сказать, для себя. Потом отдыхали. Иру мучило похмелье, но при этом пилигриме (или как его там...) стеснялась признаться в своей слабости. После еды отдыхали, слушая стрекот кузнечиков в жесткой траве и жужжанье осенних мух в неподвижном раскаленном воздухе. Старик пробормотал:
- Эх, грехи наши тяжкие. И как же ты жила-то, радость моя...
- А вот так, - расслабленно ответила Ира, - как Бог на душу положит.
- Бог ли. Небось страстями жила.
- Разве есть разница?
Эт смотря для кого. Есть жалость, есть страсть. Ты ведь созданье Божье, родилась-то ангелочком.
- То есть, ты, дедушка, хочешь сказать...
Ира повернулась в сторону старикана, оторвав глаза от широкого синего неба. Он сопел яко младенчик. Сморило мыслителя. Ира осторожно его обыскала. Нашла паспорт на имя Потехина Василия Афанасьевича, уроженца города Калач Воронежской области. Та-а-ак, прописка... выписан из города Елец Липецкой области и нигде не прописан. Отметки о браке и детях, воинская обязанность... Да обычный дядька. Только на фотке он без бороды, трудно узнать – он ли. Может, украл чью-то ксиву, и с ней таскается тут. Денег при нем — около двух тысяч. Можно взять и свалить. Но куда, блин, идти-то: к узбекам? Надо покамест с ним перекемариться, а там видно будет.
Ира некоторое время изучала лицо старика. Он старше покойного приемного отца, наверное, в дедушки ей годится. Ой, забыла год рожденья посмотреть! Да так ли важно... Морда вытянутая, порубленная меленькими морщинами. Брови как у Деда Мороза. Маленькие ушки смешно торчат, приплющенный нос. Лысина покрыта редким седым пушком. Такой... божий одуванчик. Лицо старика будто светится спокойствием: сон безгрешного человека.
Захотелось пошалить. Ира сорвала травинку и костерой принялась щекотать волосатую ноздрю. Морда сжалась, отчего морщины приобрели глубину, старик вобрал воздуху и смешно чихнул. Ира рассмеялась. Старик раскрыл голубые свои глаза, немного запеленанные катарактой, вначале выразил неудовольствие, после — широко улыбнулся, показав остаток зубов.
- Можно я тебя дедулей буду звать? - Испросила Ирина.
- Да хоть чолдоном.
- И куда мы пойдем?
- Радость моя, сие ведь не так и важно.
- Странный ты.
Это да. Однако, ежели у тебя есть цель..
Как не быть? Например, никогда я не видела свою мать.
Ира и сама не слишком поняла, с чего это вдруг она сказанула эдакое. Наверное, в глубине сознанья гуляла такая идея: взглянуть хотя бы разок на ту женщину, которая ее кинула.
- А у тебя ведь была мать, которая тебя ростила. Где она?
- Долгая история.
- Понятно. Вот, на ночлег расположимся, расскажешь. Ладушки?
- А оно надо?
- Твое дело. Ну, благословясь, пойдем...
*
...Василий проявил чудеса мастерства. Достав из кармана заплечного мешка охотничий нож, за полчаса он нарубил веток и соорудил два шалаша, с подстилкой. Едва стемнело, они сидели у костра, уминали еду, которую дед назвал "юшкой". Он побросал в котелок разную снедь, нарвал какой-то травы, порезал и засыпал в кипящую воду забранную из родника. Сказал, выдав Ире ложку:
- Без горячего человек долго не протянет. Кишки наши — они тоже полезности требуют...
Снова молился перед трапезой, Ира в этот момент из почтительности старалась не курить. С Василием легко, это факт. Есть же такие люди — они, кажется, харизматичными называются. Были моменты, когда Ира так же чувствовала себя с Андреем. Возможно, если бы он не подсел на дурь, все могло бы иначе повернутся, и вышла тогда у Ирины с Андрюхой нормальная такая семья. Ира родила бы еще, и еще. Чтобы были два сына и дочь. Но что такое это "если бы"... Одна сослагательная блажь.
За один вечер старик вытянул из Ирины все. Ну, точнее, только то, что она захотела сказать. Например, она "вычеркнула" из своей "легенды" Серегу. Мол, не получилось у нее похитить сына — и все тут. Ире стыдно за то, что она так безрассудно отмела единственного союзника. Василий слушал, глядя на огонь, вид у него был такой, будто дед мучительно размышляет. В итоге сказал:
- Бог все одно видит и ведет нас. Он всегда прощает — вот, в чем засада-то. А нам со всем этим жить.
- Туманно ты говоришь, дедуля.
- Да я так, о своем. Не слушай старого дурака. А утро вечера мудренее...
*
...Ира с удивлением для себя открыла, что ей не хочется выпить. Ведь на кладбище обычно приходят выпивать. Такова русская исконная традиция. Вот, стоят они с дедом на сельском погосте, над двумя холмиками, ввалившимися вглубь. А крест воткнут равнодушным человеком: уже завалился. Ира совместно с дедом его выправили, вбили поглубже. Рядом заросшие бурьяном могилы родителей отца. Некому ухаживать-то. Их Ира помнит смутно — рано умерли. Тоже, говорят, выпивали.
И все равно у Иры нет каких-то чувств по отношению к несчастным своим приемным родителям. Между прочим, слышала она, что самоубийцы – грешники; в старину на кладбище их не хоронили, стыдливо прикапывали в стороночке. Она и спросила:
- Дедуль, а удавленники — в аду?
- Откель мне знать-то, радость моя...
- Я думала, ты все знаешь.
- Только идиёты все знають. А ежели строго судить, есть и прижизненные самоубийцы. Вроде как ходют, дышуть, утробу набивают. А все одно мертвецы.
- Ты на кого намекаешь?
- Тут вот, какая петрушка: нам не дано понять, кто из нас прижизненный мертвец. Но мы сейчас не о том, радость моя. Ты должна сейчас уяснить в душе своей, что здесь лежат твои подлинные родители. Люди, чей дух ты сейчас в себе несешь. С годами ты все глубже будешь это осознавать. И жалеть.
- О чем?
- Не о чем, а кого. Родителей своих жалеть. Ведь страдали они.
- Может быть, тебе дедуль, виднее -э. Только скажи: для чего мы все-таки сюда пришли. Три дня ведь потеряли.
- Не потеряли, а приобрели. А пришли для того, чтобы у тебя был образ.
- Чаго-о-о?
- Теперь они будут приходить тебе в твоих снах. И ты станешь с ними разговаривать. И все чаще прислушиваться к их советам. Жизнь, понимаешь, состоит из двух половин. В первой родные и близкие теряют авторитет в твоих глазах, во второй ты пытаешься его восстановить. Многие не успевают.
- Ну ты, дед, оккультист.
- Это не мистика, а психология, наука о человеческой душе.
- Нешто она есть, душа-то?
- Как не быть? Науку о душе даже в институтах постигают.
- Ну, прям.
- Если бы все было прямо. А у нас все криво.
- Ладно. Ну, и что теперь.
- А, погуляй. Я помолюся.
Ира боялась заходить в деревню — могут узнать и доложить куда следует. Деревня осенью пустеет, остаются зимовать десятка полтора старух. А они вредные, не любили они Ирину – за норов. Уж как пред ними выёживался Серега! И так, и сяк, и пятое-десятое. Бабки ей уже то не простят, что такого угодника отшила. Простить... А мы вообще умеем прощать-то? Только и копим ненависть.
А все же что-то живое в Ире всколыхнулось: она с детства каждое лето в этой деревне, каждую кочку, всякий кустик знает. Вон там родничок безымянный выбивается из земли, в том перелесочке лисьи норы, а в озерке караси водятся. Был момент в ее прошлой жизни, когда все это ее так прям достало! Ну, глаза б не глядели на все это периферийное убожество. Ира стыдилась того, что ее отец деревенщина, а в школе рассказывала, что летом отдыхала на море — в Сочи, Анапе или Ялте. Тем более было что предъявить: отменный загар. И ведь верили, языками цокали: "Да-а-а, в деревне такого шоколада не приобрете-е-ешь!"
Ира отыскала свою любимую с детства липу. В ее кронах она когда-то устроила себе домик, сколотив из досок пол и крышу. Она воображала себя храброй разбойницей, защищавшей обиженных и наказывающей всех нерадивых. Мечтала там, конечно, о прекрасном, сильном и единственном любимом. Это было лучшее время в ее жизни. Она была здоровой, юной и все еще маячило впереди. А теперь там, в кроне липы – одна гниль, ступишь – чебурахнешься. Нет, плакать об утерянном она не будет. Вспомнилось, как отец однажды сказал: никогда не возвращайся туда, где тебе было хорошо. Да. Никогда.
*
Оказалось, не так все и сложно. Василий имеет, видно, опыт добывания нужной информации. В городе всего-то два дома малютки, и достаточно добраться до архивов, чтобы раздобыть нужные сведения. Ира не спрашивала, как продвигается дело; просто, дед с рассветом уходил в город и ближе к вечеру возвращался. Почему-то день побегал быстро, большую часть времени она отдавала обустройству быта меленького лесного лагеря, меньшую — размышлениям и физическим упражнениям. Ирина поверила, что сможет-таки избавиться от костылей. И прогресс был: суставы становились подвижнее, да и нога лучше слушалась приказов мозга. Уже не отзывался острой болью каждый почти шаг , вполне реально было перетерпеть. Ира даже пыталась ходить без помощи костылей. Получалось скверно, но все же ходила. Вечером когда дед возвращался, они кушали (готовила Ира), немного о чем-нибудь говорили, и, помолясь (конечно, молился только Василий) ложились спать.
Дед, как показала практика общения, не такой и святой. Нет-нет, а в его речи проскальзывают матерные словечки, а молитвы, которые произносит дед, какие-то неправославные. Ира в церквах бывала и ничего подобного не слышала. У деда все запросто, без вычурности, например: "Господи, ведь ты видишь меня, так послушай раба твоего. Славлю имя твое, верю, что ты не оставишь меня и всегда, все и вся творить буду во славу твою..." И еще один нюанс: если проходили мимо храма или часовни, дед не крестился. Наверное, думала Ира, какой-нибудь сектант или еретик. Да, впрочем, какая разница, каким способом человек выражает свою веру — главное, чтоб мерзостей не творил.
...На пятый вечер старик принес наконец радостные вести. Есть адрес Ириной кровной матери. Ее Зовут Ольга, фамилия — Малышева, а когда писала отказ от Иры в роддоме, проживала она в областном центре. Да, город большой, населения чуть не полмиллиона, но ведь ищущий всегда найдет.
*
..Повязали Василия с Ириной на обочине трассы местного значения. Вообще старик предпочитает идти проселками — и мягче, и спокойнее — но тут разверзлись небеса, пути-перепутья превратились в обычные осенние хляби. Вот и вышли... себе на злоключение. Остановился ментовский "Форд", и правоохранители потребовали предъявить документы. С Василием все чисто, а Ирина ксива осталась в халупе, в поселке Лесном. Да и наверняка ее уже и конфисковали. Там, на обочине дед почти что "отмазал" спутницу, сказал ментам: "Сыночки, веду, вот, внучку к целительнице, вишь, болезная она у меня..." А Ирка возьми да брякни:
- Чё за дела, офицер? Согласно конституции эр эф я должна бережно относиться к удостоверению гражданина...
…Обезьянник захлопнулся. Ира осталась в клетке, старика грубо вытолкали из отделения.
- Деду-у-уля, пропаду-у-у! - успела малодушно проскулить женщина.
- Ать! - услышала она тонкий голос. Что дед сказал на самом деле, она не разобрала.
Близилась ночь, которую Ирина должна была просидеть под замком. Впервые, между прочим, в своей жизни. Внутри нее колотилась какая-то странная энергия; не было ни злобы, ни отчаяния, ни страха. Эх, если б щас на волю! Да она бы горы свернула!..
Оставшись одна в вонючем околотке, Ира вспомнила книжку, которую она проглотила в больнице: Дюма, "Граф Монте-Кристо". Серега подсуропил... Что там главное надо делать, если тебя свободы лишили... ага: не впадать в уныние. Выход всегда есть — и не только, кстати, один. Эдмон Дантес, настоящий благородный герой, и.... Господи, а не он ли завалил нашего Пушкина?! Как все сложно, непонятно... Вообще-то морально Ира уже готова к Шахову (это ближайшая к родному городу женская зона), в конце концов, и это можно пережить. И однажды она обязательно воссоединится с Данилкой. Только, она уже будет совсем-совсем другим человеком. Она искупит грех.
Несмотря на бессонную ночь. Ира утром чувствовала себя бодро. Она готова была идти на любое испытание. В камеру зашел толстый полицейский, целый подполковник. Долго и с любопытством рассматривал пленницу. Изрек:
- Иди уж... инвалид. Свободна.
На улице ее ждал дед и... Сергей. Ира бросилась к Василию, обняла. На Серегу посмотрела зло, враждебно:
- Дедуль... зачем он?
- Радость моя, этот человек много сделал ради тебя. Если бы не Сергей, куковать бы тебе...
- Где сын? - обратилась она к однокласснику.
- За него не беспокойся. С ним все хорошо. - Обиженно ответил Серега.
- А с какого бодуна я должна тебе верить?
Ира, Ира, ты забыла, - Умиротворяюще встрял Василий, - что поставленной цели надо всегда добиваться. Если, конечно, по твоему убеждению цель – святая. Без стремленья ты кимвал звенящий. Прощайтесь, что ль.
Ира, стоя рядом с дедом, брезгливо произнесла в Серегину сторону:
- А все равно не прощу.
- И не надо. - Неожиданно уверенно и твердо ответил Сергей. - Еще неизвестно, кто, у кого и за что должен просить прощения.
- Вот и поговорили. - Ироничным тоном произнес Василий. - Обменялись... любезностями.
Дед пожал Сергееву руку, повернулся и пошел. Ира молча увязалась за ним. Отойдя шагов тридцать обернулась — и... встретилась взглядом с глазами Сергея. Так получилось, что мужчина и женщина обернулись синхронно, как по приказу. Хватило одной-двух секунд.
Сергей шел и думал: "Странно... вот, не знал бы Ирку, подумал бы: какая-то убогая нищая на пару со старым козлом. Отвратная в общем-то компашка, такие по церковным праздникам на паперти шакалят..."
Ирины мысли были таковы: "Надо же, как меня жизнь обломала-то: покорна теперь любому повороту судьбы..."
Дед размышлял об ином: "Дети, дети... на пустом месте придумывают на свою пятую точку приключений. После сокрушаются: ах, такой я весь несчастный, жизнь не удалась! Дурики".
ЧЕТВЕРО
- …Димка, едрит твою! Давай-ка, жопу отрывай – на КПП лети. Там тебя деваха какая-то ждет. Модная-я-я! Познакомишь? Счастливчик…
…Он понял, кто там, на КПП. Учащенно забилось сердце и Дмитрий ощутил на своем лбу холодную испарину. Сладкую истому как рукой сняло. Он только что сдал дежурство по полку, и, прежде чем идти в свою «сарайку», решил хватануть чайку. «Да-а-а… старший лейтенант Карпов… попал ты! Блин…» Это словечко «попал» отливалось в ватной от бессонной ночи голове тупым эхом.
Дмитрия в полку воспринимали как блаженного чудака. А то как же: генеральский сынок – и попал в эдакую дыру! Говорят, добровольно, не за грехи… Это было правдой. На распределении в училище Дмитрий специально попросился в далекий гарнизон. Там, он считал, лучше всего начать военную карьеру. Здесь, в степи, в тридцати верстах от границы с Китаем, все оказалось иным, нежели думалось.
Танковый полк, «ВЧ-77727», был «запасным», не полной боевой готовности. Батальоны не доукомплектованы, боевые машины модели «Т-80» еще советского производства, с тех времен, когда их на «Уралмаше» штамповали тысячами. Тогда держава еще имела стратегические планы… сейчас-то ни стратегии, ни целей, ни идей. Дыра – она и есть дыра… в полку любимая поговорка: «три семерки двадцать семь – за…ли нас совсем…» Полк лежит в лощине между двумя лысыми холмами, рядом поселок, называется «Мирный». Там ДОСы (дома офицерского состава) от которых армия давно отказалась, спихнув «коммуналку» на районные власти. В них живут черт знает кто, только не действующие офицеры.
Их, нескольких молодых лейтенантиков, прибывших из Омска, поселили в казарме. Там закуток, огороженный фанерой, шесть коек… на них и спали. Двое из них уже к тому времени были женаты. Но своих пассий оставили на родине, потому что для офицерских семей не находилось даже угла. Прошло уже два с половиной года. Трое из шести уволились, плюнули на армию. Иногда позванивают: вписались в гражданку нормально, достойное бабло гребут.
А Дмитрий уже старший лейтенант, командир шестой роты. Не самой, между прочим, плохой. На иногда все же проходящих стрельбах шестая неизменно получает отличные оценки. Но и гоняет старший лейтенант Карпов своих прилично… За глаза бойцы зовут командира «шефом». Какой-никакой – а знак уважения! Из «закутка» он перебрался в «сарайку». Так называют одноэтажный барак за столовой, бывший полковой телятник. Из него сделали офицерское общежитие, понаделав из загонов для скота комнатки. Устоявшийся навеки запах навоза и силоса поначалу донимал, но теперь привыкли. Живет с местной женщиной, матерью-одиночкой. По любви? Ну, как сказать… Она, Дашка, хорошая, добрая, без понтов. Мальчику ее, Антошке, шесть лет, скоро в школу пойдет. Дмитрий не очень-то пока нашел с парнем общий язык. Скажем так, напряженные у них отношения.
А вот Дашка – девчонка что надо! Не сказать, что красива, но по-своему обаятельная. Вот, сейчас придет Дмитрий домой – как раз она вернется с работы, Антошку из садика заберет. И Дашка там, в садике, работает – поварихой. Притащит оттуда вкусностей, согреет… Вот, ч-ч-черт! Тут эта новость! Приехала…
Эх, Танька, Танька!.. Дмитрий уже ведь вычеркнул ее из своей жизни. Истер из памяти… Только снилась она часто. Очень часто… Дашка знает, чувствует, понимает. Только никогда, ни-ког-да она не заговаривала об этом. Какой-то негласный договор между ними был: не задевать прошлого обоих.
*
Отец старшего лейтенанта Дмитрия Карпова и вправду генерал. Уже отставной, но все же… Генерал-лейтенант Анатолий Карпов в последние годы служил в Генштабе. Семья в Москве живет, в просторной квартире на Рублевском шоссе, в районе Крылатское. Мама, Елена Георгиевна, — преподаватель в «губкинском», доцент, кандидат наук. Старший брат Василий сейчас в Лондоне. Он компьютерщик, устроился в приличную фирму, ему и квартиру служебную дали. Две дочурки у него, жена – англичанка. И тут – Димкин «демарш»…
Мама сразу заявила, что у Димы романтические завихрения, а надо думать о серьезных вещах. Пусть в «керосинку» поступает и делает карьеру в «Газпроме». Но Дмитрий после школы рванул в танковое училище, в Омск. Дмитрий и сам не понимал, почему ему хочется именно в Сибирь…
Димка отцу напомнил, что дед отца (прадед Дмитрия, которого, кстати, тоже звали Дмитрием) в 43-м погиб на Прохоровском поле. Он был танкистом. Такой аргумент был убийственен. Отец сказал: «Ладно… перебесится, поймет, почем фунт лиха… а там – разберемся…» Отец с матерью тоже в свое время помотались по дальним гарнизонам! Димка тогда маленький был, он мало что помнит. Но все же в душе хранилось какое-то непонятное ощущение легкости. Простоты. Василий, когда в Москву наезжал, часто рассказывал про какие-то таежные поселки, закрытые гарнизоны… Из рассказов старшего брата следовало, что трудности военного бытия и в его голове отложились светлыми воспоминаниями. Правда Василий очень уж крепко крыл и нашу страну, и политику властей… Что ж… там, в Лондоне, все, что у нас творится, наверняка видится в ином ракурсе.
Училище Дмитрий окончил с отличием. Начальство знало, конечно, что он генеральский «сынок», ему готовили «теплое место», с перспективой. Но Дмитрий настоял на Мирном, Богом забытом танковом полку. Заявил: «Карьеру надо начинать с глубинки! Иначе, как я до генерала дорасту?» Возражать ему боялись: вдруг «сынок» стукнет папане, тот шухеру наведет. Пусть папаня сам разгребается со своим придурком!
Несколько раз за службу Дмитрия мучительно тянуло домой. Он, если честно, не подозревал, что попадет в эдакий отстой. Всем и все в полку было «глубоко по барабану», кто мог, воровал, кто не мог, вымещал зло на солдатах. Или на нищем населении поселка. Или на охоте, истребляя из автоматического оружия занесенное в «Красную книгу» степное зверье. По-настоящему уютно Дмитрий почувствовал себя, сойдясь с Дашкой. Это случилось в конце второго года его службы. Как-то все вышло естественно: она в поселке жила, в общаге, он в казарме. А молодым семьям вдруг стали предлагать отдельные «квартирки» в переделанном телятнике.
Дмитрий несколько раз встречал ее в поселке. Ну, девка – как девка, ничего особенного. Про нее нехорошее говорили: якобы бл…ла, пригуляла пацанчика от одного офицера. Жалко Дмитрию ее стало. Встретились они раз, другой. А через пару недель Дмитрий рассказал Дашке про «квартиры» в телятнике. Она не отказалась воссоединиться.
*
Таня из интеллигентной семьи коренных москвичей. Ее отец преподает там же, где мама Дмитрия. Знали Таня с Димой друг друга с шести лет, их родители часто друг к другу в гости ездили. Взрослые умилялись: «Какие очаровашки, ну, прямо два голубочка!» Они никогда и не ссорились, всегда как-то находили компромисс. Когда они уже стали девушкой и юношей, про них говорили: «Идеальная пара!»
Только недавно Таня поняла что очень, просто безумно любит Дмитрия. Нужно было прожить без него годы, чтобы это понять. Разлука подействовала безотказно. Таня устала ждать… У нее были варианты. Женщина она красивая, даже очень. Ой, какие партии могла разыграть! Еще когда в универе училась (на юрфаке), подгребал к ней сын банкира. Это ведь круче, нежели сын генерала! Родители грузили: «Забудь того идиота, у него не все дома!» Таня забыть не могла. Хотя банкиренку долго говорила ни «да» ни «нет». Недавно он в Штаты уехал. Ничего Тане на сказав.
Таня была уверена, что после училища Димку переведут в Москву. Она даже не поехала на выпуск, готовилась к радостной встрече. И тут новость – как ушат ледяной воды: распределился в Забайкалье! Что это – бегство? Блажь?
Они переписывались. Первое время Димка писал странно: «Погоди, Танюха, вот будут условия – приеду, заберу тебя!» Куда забрать? Таню уже и в фирму приличную пристроили, а ведь она не генеральская и не банкирская дочка: расслабишься, отвлечешься – найдется сотня претендентов на твое место! Письма приходили все реже и реже. Он уже не звонил. В редких посланиях он писал: «Танюха, здесь классно! Служба идет своим чередом...» Она женским своим чутьем поняла: у него появилась женщина. Таня думала так: «Мужик, что сделаешь… но ведь наверняка у него это несерьезно…» У Тани была тайная надежда: она приедет – и убедит его к черту оставить свою блажь и зажить наконец по-взрослому!
А ведь она старела. Уже двадцать третий год пошел – а жизнь не устроена… И вот она наконец созрела. Несколько часов самолетом до Улан-Удэ, потом автобусом до какого-то зачуханного городка, потом частником до поселка… Таня глядела вокруг и ужасалась: зачем ему все это? Что он здесь нашел? Эх, Димка Димка… дурачок.
*
Дарья выросла в селе Желанном невдалеке от Мирного. Там когда-то был совхоз-миллионер. Но теперь он развалился и население Желанного в основной своей массе стало предаваться излишнему возлиянию. В том числе и Дашины родители. Девушки из Желанного традиционно ставили перед собой только одну цель: попасть в Мирный, выйти замуж за офицера и спокойно жить за мужем. В Мирный подалась и Дарья.
Взяли ее на работу в Комбинат бытового обслуживания, швеей, дали место в общаге. И приглянулась она майору, зампотылу. Девчонки в общаге и на работе ей завидовали: «Вот ведь, какого подцепила! Счастливая…» Оказалось, майор имеет в Иркутске семью. Не хотела семья ехать в Мирный! Ну, и нашел он себе «военно-полевую жену»…
Правду Дарья узнала уже когда была на третьем месяце. Аборт она делать не стала, решила для себя: «Счастье мое недолгим было, так хоть с ребеночком натешусь…» Когда Антошка родился, майора повысили, нацепили еще одну звездочку – и перевели куда-то, на повышение. В строчке «отец» в свидетельстве о рождении Дарья попросила поставить прочерк. Отчество сыну дала «Дмитриевич» — по имени модного певца Дмитрия Билана. В Желанное возвращаться смысла нет, там пьянство да депрессуха. Отдельной комнаты в общаге не дали… Разве только (малыш был крикливый) выделили юной маме чулан… так – для общественного спокойствия.
Скрывать нечего: изредка она встречалась с разными мужчинами. Всем им надо было одно. Антошку нужно одевать, обувать, он сладкое любит. Не сказать, что после предательства майора (а ведь он всерьез жениться обещал!) у нее была ненависть к мужчинам. Скажем, она была к ним снисходительна. Так же она встретилась пару раз и с Димкой. Она его, в общем-то, не выделяла из общей массы, а, когда старлей вдруг предложил жить вместе, подумала: «А ведь надоело в Антошкой в чулане ютиться! Пожалуй, можно попробовать гнездышко свить… пусть и временное, пока орлик не улетит…»
Дмитрию она не изменяет. Старается поддерживать быт на должном уровне. Мужик должен быть чистым, выбритым, сытым во всех отношениях. Она вообще ведет себя как нормальная офицерская жена. Или играет в нее… В сущности, она и сама не знает, серьезно ли все это, она просто исполняет то, что должно. Дарья, конечно, знает, что командир шестой роты – офицер необычный, у него отец – генерал. А у мужика чудинка: он мечтает пройти обычный путь офицера. Через тернии… В полку Дмитрия побаивались: скажешь что не так, шепнет родителю… и звезды с плеч. Исходя из того, что пальцы веером Дмитрий не расставлял, к нему все же научились относиться панибратски.
У Дарьи была одна фантазия, о которой она никогда никому не говорила. И не скажет. Она представляла себя… генеральской женой. Дарья почему-то была уверена в том, что Димка станет генералом. Они переедут в какой-нибудь большой город, им дадут просторную квартиру, дачу, машину с персональным водителем!.. Дарья никогда не была в Улан-Уде. Она и в райцентр всего-то трижды приезжала, из них один раз - рожать… А уж Москва представлялась ей каким-то сказочным городом Солнца и Счастья, краем вечного блаженства… Надо только потерпеть, потерпеть… Может, и Артемка Димку наконец примет… А то все: «Дядьдим, Дядьдим…» Отцом ни в какую не зовет!
*
Артемка в свои годы пережил много. Он вполне окреп духом, и, когда в садике какой-нибудь зарвавшийся ребенок называет его «выб…ком», дает достойный отпор. Когда в общаге мыкались, Артемка защищал мать от хахалей. Ну, в меру своих сил, конечно. К мамке он относился как к сестре: опекал. Чтоб, значит, с правильного пути не соскочила. То есть, не запила…
Когда мать сообщила, что они перебираются в «сарайку» и будут жить с дядей Димой, он заперся в чулане и долго рыдал. Артемка и сам не понимает, отчего, ведь все же он – мужчина… У него есть свои понятия. Артемка верит, что его родной папка где-то есть. Он разведчик, и временно скрывается во вражеском тылу. Именно потому и не рассказывает мамка про отца, что батька засекречен, нельзя знать правду. Однажды батька приедет – весь в медалях и с чемоданом игрушек. За все годы, что вынужден был «шифроваться»… Артемка часто болтался возле КПП части, тайком высматривая незнакомых офицеров, приходящих или подъезжающих. А вдруг?!.
«Дядьдиму» Артемка люто ненавидел. Он был уверен, что от этого статного офицера хорошего ждать нечего. Натешится с его матерью – и бросит. «Дядьдима» пытался и так и эдак «подкатывать». Приносил конфеты, книжки, игрушки. В «благодарность» Артемка старался подсунуть «Дядьдиме» свинью: то суп ему подперчит, то чай посолит… Однажды положил ему в ботинок пачку маргарина. Когда мамкин хахаль уходил на службу, Артемке от матери здорово доставалось. Он не вопил, только смотрел волчонком и думал: «Все одно отважу – гадом буду!»
В последние месяцы, правда, Артемка мелкие пакости творить перестал. Сказал себе: «Ты уже большой, Артем Виноградов, веди себя достойно!» С «Дядьдимой» он теперь вступал только в словесные поединки. Он полюбил мамкиного хахаля подкалывать, комментировать его поступки язвительными замечаниями. Например: «Дядьдим, а че, на новые штаны денег не хватает? Вишь, скоро дыры протрутся…» В свои года Димка прекрасно осведомлен об уровне довольствия младших офицеров. Хахаль, надо отдать ему должное, попался терпеливый. Да и приходил он со службы усталый, на перепалки с пасынком у него сил не оставалось. Так и жили…
*
…Уже издалека приметив знакомую фигуру, Дмитрий понял, как безумно ему хочется обнять Таньку. Подхватить ее, понести!.. «Танюша, Танечка, роднулечка ты моя! Господи сколько ж ты от меня намучилась…» Ноги, правда, стали как свинцовые, они вроде бы шли, но и не шли… Подойдя к ней он впился своими глазами в ее прекрасные очи, из которых текли слезы. Они долго, очень долго пили друг друга глазами… Первой прервала молчание она:
- Ну, здравствуй… бедолага. Не ждал?
Несколько дней она обдумывала эту фразу. Каков Димка сейчас? Может, в эдакой дыре огрубел, смужичился… а, может, спился или на наркотики какие-нибудь подсел? Нет, все он такой же! Любимый…
Он протянул руки – и прижал ее к себе. Таня с видимым усилием (ох, как ей непросто было побороть желание!) отстранилась, въедливо спросила:
- Ну, и кто она?
- Она?... – Дмитрий вначале даже не понял. Боковым зрением он видел несколько пар глаз, которые пялились из КПП на них. Что ей ответить? Да уж лучше правду… - Обыкновенная женщина. Добрая…
- У вас… серьезно?
Дмитрий увидел, как у Танюхи задрожали губы. Он уже и забыл о соглядатаях. Он вконец понял, что всегда любил только ее, Таню… В эту минуту он ненавидел службу, полк, танковые войска, поселок Мирный… Но Дмитрий не решался приблизиться к Татьяне. Ответил как-то отстраненно:
- Ну, как сказать… В общем-то… да.
- Ясненько… - Таня испытующе глядела в глаза Дмитрия. – Что ж… наверное, мне пора.
- Погоди. В поселке гостиница есть. Провести?
- Не стоит. Я такси не отпускала. Ну… пока?
- Танюха!.. – Дмитрий тяжело дышал. Он готов был броситься ей в ноги, молить прощения. – Если бы ты…
Она резко отвернулась и стремительно пошла в сторону от КПП. Дмитрий как идиот стоял и виновато смотрел вслед. Мимо проходил Пашка Смирнов, командир третьей роты. Он бросил Дмитрию: «Ну что, старлей, растерялся? Догоняй, что ль!..» Дмитрий встрепенулся, хотел было бежать, но что-то его не пускало. Он вслух, негромко произнес:
- Уже догнал. Спасибо…
*
…Дмитрий, проходя мимо забора, со всей силы ударил кулаком по штакетине. Она переломилась, костяшки его пальцев окровавились. Досада… Он ненавидел себя, готов был сквозь землю провалиться.
В «сарайке», в семейной комнате за столом сидела Дашка. Она удрученно положила подбородок на свою ладонь и как-то бессмысленно глядела в угол. Естественно, слух о прибытии столичной красавицы разнесся по полку мгновенно. На кровати, болтая ногами, так же как и мать, тупо уставясь в окно, сидел Артемка. Было очень тихо, только шорох мышей в междустенье нарушал гнетущую тишину. Дмитрий присел на кровать рядом с Димкой, потрепал его вихор, стукнул себя ладонями по коленным, спросил:
- Ну, чего такие квелые! Дашка, достань бинт, руку перевязать надо. Пожрать-то чего есть?
Дарья встрепенулась:
- Суп вот, котлеты с гречкой. Разогреть?
- А то!
- Я живо!
- Подожди, Дашка. Присядь-ка рядом…
Она подошла к кровати. Осторожно присела чуть поодаль. Дмитрий лизнул свой кулак, ухватил Дарью за плечо, притянул с себе. Она расслабленно уткнула голову в его бок. Другой рукой Дмитрия подтащил к себе Артемку. Он вопреки обыкновению не сопротивлялся. Так они и сидели: он посередине, женщина и ребенок по бокам, уткнув головы в его китель. Дарья спокойно так сказала:
- Мы думали - все. Ты уже не придешь. За вещами, что ль?
- Вряд ли. Может быть, навсегда.
- А с ней-то что? Не поладили?
- Нет. То есть, да… Тьфу, леший, ты меня запутала! Разве не знаешь, что голодный мужик – злой? Подогрей, все потом расскажу.
Дарья побежала включать плитку. Артемка все так же сидел, прижавшись к Дмитрию. Впервые! Мальчик спросил:
- «Дядьдим», а мы с тобой на рыбалку сходим?
- Ну, не сегодня. Я после дежурства высплюсь, ладно?
Лицо пацана озарилось блаженной улыбкою.
ХОРУГВЕНОСЕЦ
-...Нет, Мишка, давай все-таки поговорим. Зря ты думаешь, что я какой-то монстр. Поверь, я все так же считаю тебя лучшим другом, ты для меня почти что родной. А что касается Светки и детей, я каждый месяц посылаю им триста евро. Появится стабильность — буду посылать больше. Да, я совершал ошибки, но теперь...
- Ошибки, говоришь... - Миша не знает, как теперь называть своего визави. Раньше он был для него Владькой, а вообще два мужчины еще с детства привыкли обращаться друг к другу: "брат". Просто, по-православному, душевно. Ну а что теперь, коли Миша держит Владислава не только за идейного противника, но и практически за последнего подонка? Весь интернет теперь пестрит: "Влад Сажин то, Влад Сажин это, Влад Сажин пятое-десятое..." Не по душе Мише весь этот западный манер. Хочется произнести: "Скотина, ты даже имя, данное тебе родителями, предал!" Но Миша, стараясь держать себя в рамках, выдает:
- Значит, совершаешь ошибки ты, а говно разгребают другие. А ты, получается, откупился — и дальше бежать... Ма-ла-дец.
- Не все так просто, брат.
- Твои братья - мусульмане! - почти закричал Миша (сорвался таки...). - Ты, ты...
- Спокойно, спокойно. Давай все-таки разберемся. Ты, Михаил, и представить себе не можешь, как я счастлив, что мы, наконец, встретились и можем наконец расставить все точки над "i". Несмотря ни на что ты для меня самый близкий человек, и нам с тобою очень о многом надо поговорить.
У-у-у, какой хитропопый лис, пронеслось в Мишиной голове, хотел бы поговорить, заехал бы в Плимовск хотя бы на пару часов за столько-то лет, а я тебя, дерьмо неофитское, по всей России выслеживал...
...Эта резкая беседа происходит в холле гостиницы, в одном из старинных русских городков на Средней Волге. Влад Сажин — приглашенная ВИП-персона на фотофестиваль "Российская провинция". Он здесь дает мастер-классы, раздает автографы. Звезда фотожурналистики из Европы! Миша специально ловил момент, когда звезда заявится в страну. Вообще-то чтобы просто поговорить. А теперь человек, который избегал общения, практически, чурается малой Родины, ловко изворачивается: "Хочу, мол, брат, точки расставить!"
…Позволю себе авторское отступление Много путешествуя по глубинной России, я выработал для себя всего три правила, следуя которым вполне реально избежать вероятных конфликтов. Методом проб и ошибок я действительно пришел всего к трем пунктам. Они таковы:
1. Не пей нахаляву.
2. Не клади глаз на чужих женщин.
3. Не вступай в религиозные споры.
Соблюдешь — будет тебе счастье, сохранишь нервы, здоровье, а, может быть, даже жизнь. Не свою – так хотя бы чужую Ну, насчет первых двух пунктов, по-моему, все ясно. А вот третий, возможно, вызовет недоумение. Какие религиозные споры могут быть в стране, которая практически целый век культивировала научный атеизм, а попы своим чванством в 1917-м году чуть не на своих руках привели большевиков к власти?
На мой взгляд, атеистической Россия не была никогда. Коммунизм — тоже вера, тем более что кодекс строителей коммунизма — те же заповеди Господни, вид сбоку. Я уж промолчу про диалектический материализм, который суть есть мистическое поклонение Матери-Материи, что весьма близко к буддизму. Я знавал убежденных коммунистов, столь неистово верящих в идею всеобщего равенства и братства, что их нельзя было не уважать. Да они были реально святые люди! Другое дело — нетерпимость к инакомыслящим и идейным противникам. Не мне вам напоминать, сколько и где погубили народу во имя пророков той или иной религии. Хотя, и атеисты в подобном ключе "отличились" — постарались, как говориться, от души.
А у каждого между тем свое, уникальное представление о Боге и о способах общения с высшей сущностью. С заповедями-то всяк из нас в принципе согласен. Рознятся наши представления о том, как поступать с теми, кто их злостно нарушает. "Уже тот прелюбодей, кто возжелал чужую женщину в помыслах своих". Примерно так звучит данное утверждение в ряде писаний. Я уж извиняюсь, но наиболее строго в данном опросе поступают приверженцы Ислама. Другие религии на сей грех смотрят в общем-то сквозь пальцы. А вот заповедь "не убий" в среде радикальных магометан действует слабее всего — ну, конечно, только в случаях, когда дело касается умерщвления «неверных». У православных людей менее всего осуждается заповедь "не укради", а ростовщичество — так вообще не принимается за смертный грех. Словосочетание "православный банкир": разве может быть что-то абсурднее? Но таковые все же имеются.
В общем, дело такое: если по пьяной лавочке речь заходит о религии, непременно кончится дракою. Потому что всякий русский человек будет до крови отстаивать свои искренние убеждения, защищать личное духовное пространство всеми доступными средствами. Иногда и топором. Все, сеанс ворчания окончен.
Итак, главный герой моей истории — Миша Доронин, 31 года от роду. Это такой кругленький косолапый среднего роста мужик с рыжей бородкой, шевелюрой типа "ёжик" и узенькими заплывшими глазками. Ну, не Ален Делон — на лицо небасок, зато добрый внутри. И, что самое главное, искренен и чист в помыслах.
Герой второго плана (хотя так получилось, что большая часть рассказа именно про него) - Влад Сажин, Мишин ровесник и бывший друг. Он по всем параметрам красавец с густой черной бородой, орлиным взором, роста выше среднего, статный, как принято говорить, представительный.
Оба родились и выросли в степном городке Плимовске, учились в одном классе 2-й школы, вместе воцерковлялись и являлись духовными чадами плимовского священника протоиерея Владимира Подерягина. Миша до последнего времени проживал в Плимовске, отец Владимир по сей день — духовный его отец, ну, а у Влада судьба, так сказать, эксклюзивная. После закрытия последней шахты Миша окончательно "прилип" к местному храму Параскевы Пятницы, числится алтарником, ну, а в крестные ходы неизменно носит хоругвь.
Плимовск — бывший советский шахтерский город, в лучшие свои времена блиставший и даже подаривший Отечеству четверых Героев социалистического Труда. Шахтером успел побывать и Миша, точнее, рабочим технической смены. Он укреплял стволы, а это самый тяжелый шахтерский труд. Кстати, парню нравилась эта работа: под землей всегда свежо и спокойно. Хотя и сыро.
Шахты закрыли из-за нерентабельности — слишком бедные пласты; все они теперь затоплены. Это во времена войны плимовский уголь практически спас страну, ведь Донбасс немцы оккупировали и разорили. Да и после Победы Плимовск взлетел, здесь пленные германские воины настроили немало жилых домов, которые ныне превратились в гнилые бараки.
В этих "немецких" трущобах и выросли Миша с Владом. Первая церковь, во имя Параскевы Пятницы, появилась в Плимовске в здании бывшей городской бани, в женском отделении (в мужском в то время работал магазин поношенного тряпья с германских свалок "Товары из Европы"). Десятилетние мальчики проходили мимо бани и слышали божественное пение. Мише тогда подумалось: "Ангелы вселились..." Мальчики так и стояли завороженные. Пение затихло, дверь раскрылась, из нее вышел поп. Настоящий: с русой бородой, в рясе, большой и страшный. Мальчики хотели драпануть, но поп спокойно так сказал:
- Нравится? - Тон такой у него был... располагающий. Это и был Владимир Подерягин, тогда еще иерей. - А вы приходите завтра на занятия воскресной школы. Может, и сами так научитесь петь.
Семья Подерягиных, Владимир и Анна, из "городского интеллигентского призыва" начала 90-х. Некая часть населения разлагающейся советской империи вдарилась в прихватизацию, выбрав в качестве своего фетиша золотого тельца. Но были люди, всерьез думающие о спасении души. Они и составили костяк священства, принявшегося поднимать стоящую на коленях глубинку. Своих детей Подерягиным Господь не дал. Они постепенно усыновили и удочерили семерых, причем брали в детдоме самых болезных.
Матушка Анна, имея светскую профессию музыканта (она скрипачка) была регентом церковного хора. Очень скоро в нем стали петь и Мишка с Владькой, чему, кстати, весьма радовались их родители — чада не шляются черт знает где, а при храме. К тому же, что немаловажно было для того времени (именно тогда зарплаты безбожно задерживали), община бесплатно кормила. Родители Владика умерли рано (он тогда заканчивал школу). И помогала парню община.
Владислав после школы сразу поступил в семинарию, в то время как Михаил пошел служить в армию. И, пока второй тянул лямку, первый, будучи семинаристом второго курса, женился. Света, новоиспеченная матушка, была одноклассницей Сажина и Доронина. На брак благословил отец Владимир, молодые венчались в кафедральном соборе, да и весь клир епархии радовался, видя столь красивую пару юных христиан. А Миши на данном мероприятии не было, ибо он служил, причем, далеко, в Магадане, да и о брачных узах Миша узнал много позже.
Дело вот, в чем. До армии Миша и Света, как принято говорить, "вместе гуляли". Ничего такого греховного не было, но Света в общем-то на проводах дала понять, что дождется парня. Она была невоцерковленным человеком, в храм ходила "постольку-поскольку", а отношений с Владиславом у нее не было никаких. Владик, к слову, к противоположному полу особого интереса не проявлял, у него была страсть к учебе (в отличие от вечного троечника Миши), а школу он окончил с серебряной медалью.
Ну, ладно... обиду Миша проглотил. Хотя к Свете он был сильно неравнодушен. После срочной службы он остался на два года по контракту. Вернулся потому что скончался отец, и надо было помогать матери. Устроился на шахту, все так же активно участвовал в жизни общины, в поступках ведомый советами своего духовного отца.
Карьера Владислава между тем раскручивалась хорошими темпами. Еще в семинарии он был рукоположен в диаконы, а через полтора года — в иереи. Прихода не давали, довольствовался отец Владислав ролью второго священника, зато он был поставлен на административную должность в епархиальном управлении. Уж шибко благоволил молодому батюшке правящий архиерей.
Ну, что касается дел семейных... родилась у Владислава со Светланою дочка, которую назвали Верочкой. А через два и три года — погодки, тоже девочки; их по вполне, кажется, понятным соображениям нарекли Надюшей и Любочкой. Миша несколько раз ездил в областной центр и счастливое семейство видал. Довольно дружески общался с Владиком — выпивали на кухне служебной квартиры, которую епархия выделила семье прямо в старинном здании духовного училища. Несколько удивляли довольно либеральные взгляды приятеля: Владик смело судил на многие весьма щекотливые темы, да и вел себя как обычный светский человек. Миша делал скидку: ну, друган стал по сути чиновником, а должность заставляет быть жестким и циничным.
Света удивляла: она наоборот превратилась в полноценную православную женщину. Почему-то Миша с неудовольствием наблюдал эту эволюцию, совершенно не понимая, что его так беспокоит. Чуть позже положение как-то устаканилось: Владислав изредка звонил, позванивала и Света. Говорили о банальностях, вообще говоря, просто поддерживали связь. Со всех сторон позитивная семья, открытая и простая. В общем и целом Миша был рад за друзей. Особенно умиляли очаровательные девочки, эдакие ангелочки с черными выразительными глазками (в отца); фото дочек Владика и Светы, в платочках, держащих друг дружку за ручки, висело в Мишиной комнате на самом видном месте.
Владислав стал в епархии большой человек: пресс-секретарь. Это значит: командировки, иногда и заграничные. Заезжал молодой перспективный батюшка и на свою малую Родину. Правда, времени у Владислава всегда было немного, ведь он сопровождающее лицо, но полчаса, а то и час удавалось поболтать о всех делах. А вот с отцом Владимиром, бывшим своим (и неизменным Мишиным) духовником отец Владислав порвал. Стараясь быть тактичным, Миша лишних вопросов не задавал, но друг однажды обронил: "Мы сами вправе выбирать своих пастырей..." Это — да, но отец Владимир и отец Владислав открыто сторонились друг друга, будто кто-то промеж ними забил клин. Все бывает, рассуждал Миша, не надо влезать в чужие отношения...
С особой радостью Миша воспринял известие, что наконец-то его друга поставили на приход, в большое (правда, бедное и отдаленное) село Глухово. Вот, думал Доронин, настоящая судьба русского батюшки! Ходила молва, что отец Владислав — замечательный проповедник. Правда, Миша ни одной из проповедей своего друга не слыхал. Но, по его мнению, теперь уж Слово Божие из уст отца Владислава зазвучит в полную силу. Очень ведь много Святых Отцов начинали сельскими батюшками.
Хотя, на самом деле Владислав впал в немилость. Что случилось и отчего — никто не знал. Ни Владик, ни Света теперь не звонили. Один раз решился позвонить Миша. Трубку подняла Света; отвечала с неохотой, невпопад, потом, сославшись на занятость, извинилась, сказала: сама как-нибудь перезвонит. Время шло, а она не перезванивала...
...Однажды за чаем отец Владимир вдруг пустился в воспоминания своей молодости:
- Ты думаешь, Мишаня, - (он называл Мишу в уменьшительно-ласкательном ключе, а Миша обращался к Владимиру: "батька"), - попами становятся по единой схеме. А пути Господни, ой, какие мудреные. Вот, школьником я был, ходил в библиотеку и брал атеистическую литературу. Другой литературы, из которой можно было узнать о Боге, и не было. Помню книжку такую: "Когда звонят колокола", автор которой думал, что развенчивает мифы о православных праздниках, а на самом деле он разворачивал удивительную картину христианского мира и рассказывал об истинных чудесах. Так вот... почему-то в моей не слишком, видимо, совершенной голове родилась идея: «А пойду-ка я после школы поступлю в семинарию, выучусь на попа, лет пять послужу, а потом разоблачу всю эту систему изнутри!» Видимо, я начитался Леонида Ленча и Емельяна Ярославского. А ведь еще Федор Михайлович говаривал: можно быть за Бога, против Бога, но никогда — без Бога. Авторы-атеисты и сами, видимо, не подозревали, что на самом деле ведут диалог с Богом. В споре не устанавливается истина, но оттачивается мастерство. Хотя всякий спор относителен. Конечно, в семинарию я после школы не пошел. Путь к Господу у всякого особенный, и уж точно он неисповедим. Казалось бы, дурацкая у меня была идея о разоблачении. Мне много лет стыдно было, а сейчас — нет. Таковы были мои личные отношения с Господом, пусть и криво, но я шел именно что к себе самому, пусть и путем заблуждений. Так вот о спорах. Нам, семинаристам, в Троице-Сергиевой лавре рассказывали такой случай. В конце двадцатых годов прошлого века, когда еще святыни не были осквернены, большевики играли в плюрализм, устраивали публичные диспуты между атеистами и священством. Один раз долго-долго ученый муж доказывал нелепость Ветхого Завета, ловил Святое Писание на противоречиях. После вышел батюшка, по привычке произнес: "Христос Воскресе!" И весь зал хором: "Воистину Воскресе!" И все — дискуссия закончилась. Да-а-а... оно конечно, и вера у всякого своя. Раньше я думал: как же так, неужто всякий, не уверовавший в Господа нашего Иисуса Христа, - отец Владимир перекрестилсрия, Миша — тоже, - обречен на страдания вечные? Ныне я уж не столь категоричен. Господь всемилостив и видит, что человек скрывает за внешней обрядностью. А вот ты что думаешь, Мишаня: простит Господь так и не пришедшего к нему?
Миша не любит всю эту теологию. Как начинают говорить о высших материях, он впадает в мысленный ступор, никак не может уловить нить. Одно время отец Владимир любил почесать языком на сложные темы с Владиком — пока не благословил его на семинарское обучение. Миша знает: отец Владимир тоскует по умному собеседнику, а с Мишей на отвлеченные темы отец Владимир заговорил, пожалуй, впервые. Миша отважился поумствовать:
- Да как сказать, батька... По моему разумению Господь отмечает праведников. Тех, кто не грешит. А уж насколько человек воцерковлен, дело второе.
- Ох, Мишаня, грехи наши тяжкие. Хотя... возможно, ты и прав. Вера без дела-то мертва. А что слова пыль...
И в этот момент Миша осмелился таки спросить отца Владимира о том, что он думает о Владиславе. Батька, до того настроенный благодушно, вдруг помрачнел, погрузился в свои какие-то сокровенные мысли, взял баранку, разломал ее, четверти положил обратно в тарелку. Все же изрек:
- Нашему... герою Господь видно предначертал особый путь. И это дорога гордыни. Но ведь Господь, кажется, любит всех — в равной мере. Или не так?..
...В суете пролетели четыре месяца. И тут — как обухом по башке — весть: православный священник Владислав Сажин... ох, даже и произнести не знаю, как... в общем Мишин друг перешел в мусульманскую веру. Однажды отец Владислав уехал в Петербург, а возвращаться оттуда не стал. Света с детьми некоторое время жила на приходе, но вскоре и они тоже пропали.
Миша отказывался верить в этот бред. Но мир полнится не только слухами, но и Всемирной Паутиною. До того Миша Интернетом владел постольку-поскольку, теперь же волей-неволей Мише пришлось постигать тонкости Мировой Сети. Владислав проявлял отменную виртуальную активность. Сразу на нескольких сайтах исламистского толка появились обширные статьи Владислава Сажина, где он подробно обосновывал свой разрыв с христианством. В частности, приводился и текст Владикова заявления в епархию с просьбой снять с него сан священника и утверждением, что Владислав уверовал в единого Бога Аллаха, великого и всемогущего.
Отец Владимир — не последний человек в епархии, благочинный округа, подтвердил: заявление от Владислава действительно есть. Да, приход брошен, но надо еще окончательно разобраться с обстоятельствами. Духовник по поводу ситуации коротко обронил: "Вот и начались адовы круги...", но особо распространяться на эту тему не стал. Поскольку становление молодого священника происходило под его окормлением, получается, пятно ложится на отца Владимира.
Владик всегда отличался острым умом и глубокими познаниями во многих областях. Но Миша был уверен: не способен он на подлость! А тут — разгромные статьи, попирающие догматику христианства. Миша не разбирается во всех этих философиях, но и православные сайты запестрели материалами авторов, вступивших в спор с утверждениями Владислава. Если есть дискуссия, причем, опирающаяся на первоисточники, значит, разумное зерно в писаниях друга есть — это понимал и Доронин.
В глубине души теплилась надежда: Владик стал пешкою в какой-то игре, а то и марионеткой, некие силы шантажируют друга. А вдруг семья в заложниках и Владик вынужден подписывать чужие тексты?! Отец Владимир, будто чувствуя Мишины сомнения, успокаивал: "Все с ними хорошо, не стоит беспокойства..." И эта завеса тайны, покрывающая суть произошедшего, еще более подливала масла в огонь.
Миша, оставаясь ночами наедине с Интернетом, тщился понять суть теологических споров. Главное, на чем настаивал Владислав в своих статьях: только в Исламе он обрел истинное единобожие. А предметом нападок друга явилась Святая Троица. А как же тогда Символ Веры, клятва, которую Славик приносил Господу? Вот это-то как раз не могло уместиться в Мишиной голове. Возможно, он и простил бы Владику неофитство, если бы только он объяснил другу причину — пусть она и сложна.
До Плимовска донесся слух: Светлана и девочки в каком-то монастыре. Ее родители здесь живут, утаить что либо сложно — тем более в таком маленьком городке. Может, Миша и узнал бы подробности, съездил бы Свете (да хоть пять минут перекинуться словами или даже увидеть въяве), да отец Владимир не давал на то своего благословенья.
Складывалось впечатление, что происходит непонятная битва титанов, а Владик, Миша и даже Владимир играют в ней роль статистов. Ну, и самое существенное: некие силы стремились замять скандал. А вся эта суета и томление духа приобретали характер мифического происшествия, то ли случившегося на самом деле, то ли порожденного не слишком здоровым воображением. "Фантасмагория" перебивалась фотографиями из Сети: Владик стоит, сложив руки, на фоне какой-то стены с арабской вязью.
Собственно, казус и вправду постепенно стал сходить на нет. Виртуальная активность правомерного мусульманина Владислава Сажина значительно снизилась, обличающие христианство статьи стали появляться все реже и реже, да и православные полемисты поостыли.
Кой-как пролетели два с половиной года. Миша все так же носил в крестные ходы хоругвь, участвовал в жизни общины. В Плимовск дважды заезжала Света, без детей. Поскольку в храм она не ходила, останавливалась у родителей, людей невоцерковленных и замкнутых, Миша узнавал об этом слишком поздно. Ее постоянное местонахождение все еще оставалось тайною.
Миша тщился разобраться в мотивах Владислава. Тот много писал о грехах, в которых погряз класс священнослужителей РПЦ, о торжестве идеологии стяжательства, о любви правящей элиты к роскоши. Миша не знает, в каких условиях живет мусульманское священство. Но он знает, насколько чистый, светлый человек — отец Владимир. Да, у него хорошая иномарка. Но вместе с тем храм теперь не в бане: в центре Плимовска стоит новый Дом Божий, средства на который добыл батюшка. Ну, а Владислав в бытность свою священником жил и того скромнее – у него и машины-то своей не было.
Между прочим, Миша сошелся с женщиной, матерью-одиночкой, прихожанкой храма. Зовут ее Маша, а шестилетнего сынишку — Васькой. Отец Владимир знает о связи Миши и Маши (они у него исповедуются), но препятствий не чинит.
Маша — педагог дополнительного образования, женщина современная и продвинутая. Однажды она принесла столичный журнал и показала Мише статью: "Глянь, не наш ли это отец Владислав?" Там статья про аборигенов Новой Гвинеи, с фотографиями, и подпись: "Путешественник-фотограф Влад Сажин". Ну, мало ли однофамильцев... Однако, у Маши глаз острый. В другой раз она газетку центральную принесла с репортажем о магии вуду в Центральной Африке, а чуть позже в библиотеке нашла журнал "Гео" со статьей о поклонниках азиатской религии зороастризм. И там та же подпись: "Путешественник-фотограф Влад Сажин".
Маша догадалась набрать в поисковике латиницей: "Vlad Sazhin". Результат вышел поинтереснее. У этого Сажина есть целая персональная страничка, где в разделе "contakts" имеется фотопортрет: Владик все с тою же черной бородой, с большой фотокамерой в руках, восседает на вершине какой-то горы. Сомнений ни на йоту: он, сукин сын! Вообще Миша возрадовался: нашелся, бродяга. Надо же, какой молодчина в такие места заносит мужика! Адрес указан: Севилья, Испания.
Но, собственно, страничка двуязычная: испанская и английская. А по-русски — ни слова. Маша приналегла, перевела в меру своих познаний английского краткую автобиографию. Получилось примерно так:
"Влад Сажин, путешественник-фотограф. Обладатель призов ряда журналистских форумов. Родился и вырос в маленьком шахтерском городке Плимковск (случайно или намеренно допущена ошибка) в шахтерской семье. Сам с малолетства трудился в шахте, на самых тяжелых работах, но с детства мечтал путешествовать. Тяжелое материальное положение семьи не позволяло осуществить мечту. Увлекался фотографией, все заработанные деньги тратил на аппаратуру и пленку. Влад работал над фотопроектом, рассказывающим о тяжелой жизни русских шахтеров, за что был преследуем местными олигархами и бандитами. Большая часть фотографий была уничтожена полицией, нанятой администрацией шахты, но часть чудом была сохранена, и архив удалось переправить в Санкт-Петербург. Там фотографии молодого автора увидел известный фотожурналист Артемий Порицкий. Мэтр был восхищен работами талантливого автора. Он помог вызволить Влада из порабощенного русской мафией и съедаемого коррупцией Плимоковска. Это было очень трудно сделать, так как на Влада как на инакомыслящего, по средневековой традиции завели уголовное дело по ложному обвинению в изнасиловании (обвиняла его одна из проституток, которую бандиты держали в страхе), и талантливому фотографу грозил долгий срок в сибирской каторге. Артемий Порицкий дал молодому автору ряд бескорыстных уроков мастерства и помог переправиться ему на Запад.
Влад получил журналистское образование в Париже, работал фриланс-фотографом на ряд масс-медиа. После победы проектов Влада на ряде престижных конкурсов он получил контракты с престижными журналами (там идут списки, для нас они неважны).
Женат, супруга — гражданка Испании. Есть сын".
Вот ведь как: сфальсифицированная биография. Как будто наш Владик помер, а в его теле возродился какой-то непонятный Влад, которого якобы гнобили на родине. Маша коротко изрекла: "Сюрреализм..." Вот так взять - и запросто вычеркнуть кусок жизни: "А нэ было, ничего нэ было!" Маша припомнила восточную историю: с древности китаец, если и достигал чего-то, например, в искусстве значительного, говорил себе: "Стоп, ты слишком далече зашел!" Он менял место жительства, профессию и даже имя. И начинал с нуля. Правда непонятно, что он делал со старой семьей...
Кстати, о семье. Пришла весточка, письмо со штампом: "Архангельская область". Почерк аккуратный, мелкий, ровный. Не сразу Миша понял, что послание от Светы. Хотя, в армию она ему когда-то писала — но ведь столько лет прошло...
"Спаси, Господи!
Здравствуй, Мишка, с девочками шлем вам привет с далекого Севера! У нас все хорошо, Верунчик в сентябре пойдет в школу. Вот, как мы растем! Потихоньку осваиваемся с новой жизни, я преподаю в воскресной школе. Здесь замечательная община, много интересных интеллигентных людей, сбежавших из больших городов ради спасения души. Ты прости, дорогой Мишка, что будучи в милом сердцу Плимовске не зашла — боялась толков. В следующий раз зайду непременно. Наверняка Бог весть что ты думаешь о Владике. Поверь: я его простила, а со своими заморочками он разберется сам. Не нам его судить. Человек решил, что совершил ошибку, избрав стезю православного батюшки, и решил круто поменять свою земную жизнь. Владик прекрасно осознает, что каждому в конечном итоге воздастся по вере его. Я ему благодарна за то, что именно он в свое время привел меня к Богу. Остальное же все — вторичное. Здесь, на Севере мне хорошо, ибо я чувтвую свою нужность людям. А девочки вырастут настоящими христианками и достойными женами. Еще раз прости за все и да хранит нас Господь!
Раба Божия Светлана.
Очень прошу: не говори отцу Владимиру, что я тебе писала, а письмо уничтожь".
Уничтожать Миша ничего не стал. Но и говорить — тоже, даже Маше. Все-таки живая весточка от женщины, которая когда-то подарила ему мгновения счастья...
...Вообще говоря, в волжский городок, на этот дурацкий фестиваль Миша рванул без благословения отца Владимира. Сидят два колоритных бородача друг напротив друга, ведут словесный поединок.
-...Ну, давай поговорим про точки... Владислав. - Миша все же взял себя в руки, погасил нервное возбуждение.
- Конечно! Я очень рад, рад... только не здесь. В приличном месте... ай-да?
Перешли в бар. Владислав, все такой же статный красавец, к облику которого добавился еще и великосветский лоск, заказал Мише сто коньяку, себе — стакан апельсинового сока. Миша хватанул (Владислав тут же заказал еще), съязвил:
- Вам, муллам, не положено!
- Давай без этих... церемоний. Я нормальный парень, такой же, как и был. У меня через час мастер-класс, потому сейчас мне алкоголь нельзя, а вечером мы с тобой по-нормальному посидим. Как раньше. У тебя есть вопросы — задавай, не стесняйся. На все отвечу, ничего не утаю.
– Утаишь, значит... - Миша глотнул еще коньяку. - А вот вопрос: как мне тебя называть!
- Да как обычно: Владиком. Влад - это, считай, творческий псевдоним. Ну, а теперь все же по сути, Мишаня. Про ислам. Тебе это интересно?
- Еще бы. - Миша почувствовал, как коньяк обволакивает мозги, вдруг стал слышен каждый шорох в баре, даже шелест листвы на улице.
- Ну, ты помнишь, что я служил пресс-секретарем в епархии. На систему пришлось смотреть изнутри, и, чего уж греха таить, покрывать всю эту... На нервной почве, ведь все время вынужден был я идти на сделки с совестью, угодил в областную больницу, с язвой. Я об этом ведь тебе не рассказывал — а было подозрение на прободение. И в одной палате лежал со мной дедушка, ветеран войны. Старенький такой, но живой. И все этот дедуля надеялся, что родственники перед Днем Победы его домой заберут. Такая у него, понимаешь, идефикс была. С ним интересно вообще-то было поговорить, у дедульки о жизни короткие, но меткие суждения. Но как только о заговорит о том, что будет "на воле" делать, когда, значит, заберут — хоть на стену лезь. Ну, он меня подкалывать любил, узнал, что я священник и все донимал: "Вот ты скажи... есть Бог-Отец, Бог-Сын. Это понятно. А что такое: Святой Дух?" Я, конечно, старался объяснять. А сам тоже ведь призадумался. Да-а-а... но не в этом дело. Дедушку на День Победы так и не забрали. Сидим мы с ним вдвоем в палате - он вдруг изрекает: "А знаешь, парень... Мой Бог умер".
- Ну, и к чему это все? – с оттенком досады спросил Миша. Владислав допил сок, сделал паузу (Миша еще успел подумать: в риторике ты, парень, собаку сожрал...) и проникновенно заявил:
- У каждого из нас, Мишаня, свой Бог. И существенны только твои личные отношения с Господом. А уж как ты Его называешь — дело второе. В общем, вера дело сугубо интимное.
- Понятно, по ходу. Ну, а дед?
- Какой дед?
- Ветеран.
- А-а-а... Я не знаю. Меня после праздников выписали. Еще коньяку?
Миша отказываться не стал. Владислав переключился на рассказы о своих путешествиях, всяких приключениях, коллизиях. Мише это было неинтересно. Африка, Австралия, Южная Америка... какая к лешему разница! Вон, Вечный Жид тоже таскался по миру. Ты, раб Божий Влад Сажин разберись для начала в пространстве своей души. Наш городок — степной, "перекати-поле" мы уж видали. Владислав почувствовал, что друг слушает явно не раскрыв рот, художественный треп не проходит. И он сменил тон:
- Эх, Мишаня, Мишаня... разве ж я не страдаю! Я б и вернулся, но страна у нас такая... нескольно нетолерантная. Сожрут ведь. Вот, помнишь, в нашем классе Рафик был — татарин, мусульманин. И ничё, нормальный такой пацан. И никогда мы не интересовались, какой он веры. Да, я совершил серьезную ошибку: слишком шумно переходил. Но за свои же ошибки нам же расплачиваться перед Ал... перед Богом. А Он всемилостив и милосерден. Важны не ошибки, а то, извлекает ли человек уроки, или...
- Скользкий ты, однако.
- А что ты вообще хотел услышать? - на сей раз голос Владислава звучал резко, раздраженно.
- Уже ничего. Спасибо.
- Давай вечером поговорим уж обо всем — точно. Лады? - тон мэтра помягчел. Он широко, белозубо улыбался.
- Ноу проблем.
- Не ерничай. Я серьезно.
- Я тоже.
- Отлично, Миша, значит, в девять вечера там же, в холле.
Владислав не слишком решительно протянул руку. Миша ломался недолго — пожал. Почувствовал холодный пот на ладони бывшего друга. Значит, волнуется. Они взглянули друг другу в глаза. Владислав глядел заискивающе. Мише его стало жалко. Знаменитость. Ошибся в выборе жизненной стези. Ошибся в вероисповедании. Ошибся с семьей. Что ж... бывает.
- Хорошо. Увидимся. Не на этом свете, так на том.
- А ты, Мишаня, стал едким.
- Это точно...
...Идя в сторону автостанции, Миша поймал себя на мысли, что думает о Маше. Не шибко красивая полноватая женщина. Вместе они, как говорится, два сапога пара. Впервые за историю их отношений мужчина почувствовал, что в настоящий момент ему не хватает общения именно с ней. Очень хотелось рассказать о Маше о встрече с блудным другом. Ни в какую гостиницу Миша вечером идти не собирался. Доберется автобусом до Чебоксар — а там на поезд. Хватит, нагулялся.
Проходя мимо разбитой детской площадки, Миша увидел там группу нерусских мужчин, человек десять. Не заметить трудно — уж очень шумно они себя вели. Ну, нет: в Плимовске черные ведут себя поскромнее. Между прочим, в отдалении дефилировали две мамочки с колясками. Миша зашел на площадку, сделал замечание:
- Послушайте, инородцы, вы бы что ли для своих курултаев другое место выбрали. А здесь дети гуляют.
Миша не отдавал себе отчет, что триста коньяку немного связали его язык. Да и разило от него изрядно. Видно, коньяк был все же паленый. Нерусские — то ли узбеки, то ли татары, то ли ингуши (в национальностях Миша разбирается скверно) — вначале примолкли. Но очень скоро один из них надменно произнес:
- Шел бы ты... проспался.
- Что-что? - взъерепенился Миша.
- Что слышал, мужик. Вали.
И тут кто-то полуслышно добавил:
- Пшол нах..., русская пьяная свинья.
Вот тут Миша взорвался. Он коршуном набросился на одного из наглецов, повалил его наземь и принялся месить кулаками, приговаривая:
- Получ-чи, мусульманин, наших русских звездюлей! Палуч-чи, палуч-чи...
Другие черные обхватили Мишу, оттащили. Тот, кого наш хоругвеносец избивал, встал, отряхнулся:
- Ты чё, мужик, однака савсем?
Миша тяжело дышал, обычно узкие глазки горели как пламенные маяки:
- Это я совсем, курва исламская, нерусь?.. А ты — не совсем?
- Ай, не нада так э, абижаешь.
- Вас обидишь... воины Аллаха. А ну, пусти, га...
Миша крепко ругнулся матом. И очень даже неуважительно выразился по адресу исламского Бога. Абреки обступили его, Миша почувствовал резкую боль в животе. Его стало рвать. Собрав последние усилия, резко дернулся и вырвался таки из недружественных уз. Черные стали разбегаться. Миша погнался за одним из них, но споткнулся, кубарем покатился, ударился о столб. Он почувствовал, что жизнь стремительно от него убегает. Миша лежал на спине, а над ним со скрипом раскачивались качели — доска, подвешенная на цепи. Он осторожно попытался потрогать живот, рука вляпалась во что-то теплое, склизкое. Поднял руку: ладонь вся в крови.
Боли не чувствовалось, но появилось ощущение, что он повис в воздухе. На качелях Миша увидел Машу. Она медленно раскачивалась, что-то напевая себе под нос. На коленках Маша держала младенца. Миша понял: это еще не родившаяся их дочь. Он успел подумать: "Будет Ваське сестричка. Пацан ведь просил..."
УКРАШАТЕЛЬ ЖИЗНИ
Солнце заглянуло в навозную яму.
Оттуда донеслось: "Пшшшш.... Пш....."
Солнце улыбнулось.
Из ямы донеслось: "Бф, бф, бф... Пшшшш, пш..."
Солнце осветило яму целиком.
В яме что-то заклокотало и оттуда
донеслись совсем уж неприличные звуки.
Солнце, улыбаясь, продолжило движение.
Скоро навозная яма погрузилась в привычный мрак.
Лишь изредка со дна на поверхность всплывали
пузырики и весело лопались, отдавая в вечерний воздух сероводородное амбрэ.
К ночи и пузырики перестали всплывать.
Впрочем, к утру, когда забрезжил рассвет...
Три года я почти не вспоминал о Степе Духове, мне казалось, без этого чудика легче стало как-то жить. Его многочисленные творения, рассыпанные как грибы лисички по нашему Шандыбинску, стали потихонечку съедаться временем и мародерски настроенной молодежью. Взяться за собирание сведений о Степе вынудил меня нелепый факт. Безымянная могилка на старом Свято-Духовом кладбище, аккуратный холмик со скромным деревянным крестом вдруг стал обрастать иконками и легендами. Ни имени, ни портрета. Никто в точности и не смог сказать, чья это могилка на самом деле. О, на старом кладбище таких вот безымянных холмиков – что байбаков в степи!
На могилке на днях засветилась лампадка. Настроенные фанатично старухи стали доказывать, что здесь якобы лежит “Степан Блаженный”. Наш Степа, бляха-муха! Бред какой-то… Я-то уверен, что однажды утром, три года назад, Степа оставил наш многострадальный, но Богом хранимый Шандыбинск, будучи живым.
Мы не были со Степой друзьями, лукавить не буду. Почти всегда я смотрел на него свысока, ведь он – то ли городской сумасшедший, то ли тунеядец, ваяющий свои “красоты” от безделья, то ли лузер по жизни. Но встречались мы с ним частенько, ведь, если положить руку на сердце, в нашем Шандыбинске немного людей, с которыми можно по душам поговорить. Степа умел слушать – в этом его несомненный дар.
Сидишь у него на дворе в плетеном кресле с торчащими в стороны лозами, грузишь Степу своими тараканами… а он все возится, возится со своими, мягко говоря, твореньями. В общем, хороший он парень — прям всенародная жилетка.
Говорил Степа мало. Все больше таинственно улыбался. Его чистые серые глаза лучились добром, хотя такие же взгляды я встречал у имбицилов. Степа не дурак – это точно. А может, он и вправду «блаженный». То есть, человек, обретший благодать при жизни…
Где он сейчас? Может быть, он вообще вознесся фиг знает куда. Но это так, фантазия. Вероятнее всего Степа подвизается на какой-нибудь стройке в Питере, Москве или Сочи. Голова-то Степина неправильная, а вот руки – те ничего так. Хорошие руки, мастеровитые. “Украшателем жизни” прозвал его я, чем горжусь (хотя вложил в сие понятие немало иронии), чаще всего его звали у нас в городе “Степой-недотепой”. В особенности мелкота, шпана уличная любила его так дразнить. Надо сказать, дразнили Степу – но не задирали. Все же дети его любили, потому как воспитывались на фантазиях чудака.
В Отгадове (это юго-западная окраина Шандыбинска), во вросшей в землю хатке сейчас в одиночестве проживает его мать, Зоя Андреевна. Всю жизнь проработав на нашей “табачке”, то бишь, табачной фабрике, эта еще относительно нестарая женщина похожа на ветхую, сморщенную старуху. Изредка захожу к ней – утешить, потому как Зоя Андреевна ничего не знает о судьбе сына (или делает вид, что не в курсах?). Вестей от Степана Ивановича Духова нет. Предположить можно что угодно, но что-то мне из моего нутряного пространства подсказывает, что Степа все еще на этой Земле и обязательно вернется. О дочери Марине (Степиной сестре) Зоя Андреевна знает все: та, выскочив замуж за военного, с радостью и оптимистичной прытью оставила отчий дом. Когда нашу воинскую часть расформировали, Маринка с семьей и мужем, отставным прапорщиком, перебралась на его историческую родину в Харьков.
Мы со Степой одноклассники, жили недалеко друг от друга: он в Отгадове, в частном секторе, я на другом берегу нашей реки Липуть, на улице Агрегатной. На заводе – он так и называется, Агрегатным – трудились токарями наши отцы. Мой батька жив, Степин отец помер давно, я его и помню-то смутно. Точнее, хорошо запомнил только, как он пьяный в дупель валялся чуть не посередь улицы Луговой, на которой и стоит дом Духовых. Прямо в луже… Теперь Луговая вся в Степиных чудесах, и Отгадовские улицу эту про себя уже и зовут “Степановской”. Культ какой-то, коза его задери! Это почитание очень пугает Зою Андеевну. Однако, Степина фотокарточка в красном угле хатки соседствует с иконой Спасителя.
Учились мы во 2-й школе. Класса до седьмого Степа был как все, “недотепой” его не дразнили. Ватагой мы тайно ставили “телевизеры” на речке, издевались над городскими котами и псами, ходили на базар тырить семечки. Шандыбинск наш – компактный, крепко сбитый город с населением где-то в тридцать семь тысяч человеческих душ. Все рядом: и завод, и табачка, и знаменитое наше Городище. Чуть поодаль Военный городок, Но и до него минут за сорок от жэдэ-вокзала можно дойти, а это аккурат с западной окраины до восточной. Город рассекает напополам извилистая Липуть, вдоль нее вся жизнь и сосредоточена.
Свой город я в общем-то люблю – даже несмотря на его многочисленные недостатки и нынешнее не слишком благостное экономическое положение. Вот я сказал, что Степа, вероятно, на заработках, как принято у нас говорить, “на шабашке”. Так на этих шабашках проклятых чуть не половина шандыбинских мужиков, а теперь и четверть женщин. Работают в основном в Москве вахтовым методом: две недели там, а две – дома. Мужики на стройках, в охране, или шоферят. Женщины – консьержками, уборщицами в метро пристраиваются. В общем, пролетариат. В последнее время дам, что помоложе, стали брать в столичную милицию. Москву (или любой другой большой город) все наши люто ненавидят. Но она кормит, а, значит, надо терпеть и ее. Да-а-а… и у меня Первопрестольная колом в голове встала. Ч-ч-ч-орт!
Ох, так много хочется сказать, что меня распирает. Лучше все по порядку, размеренно. Я, кстати, спрашивал про почитание якобы Степиной могилы у отца Доримедонта, настоятеля Спасского монастыря. Мы с ним на короткой ноге, в нашу редакцию он частенько забредает, приносит тексты на религиозные темы. Батюшка сказал: “Это язычество, никак с ересью сладить не могу…” Дело в том, некоторые из тех, кто Степу за блаженного стали держать, — прихожанки отца Доримедонта. Впрочем, однажды батюшка все же обронил: “Лучше верить во что-то, чем не верить ни во что…”, из чего я заключил, что Церковь в лице отца Доримедонта мудро закрыла на это дело глаза.
Итак, Степка до седьмого класса был таким же как мы. А в восьмом, ближе к весне, на его лице закрепилась эта виновато-блаженная улыбка, которая исчезала редко. За свою улыбку он после много страдал – и я это слишком хорошо знал. Когда Степу комиссовали из армии, он рассказывал, что сержанты его спрашивали на плацу: “Чё лыбишся, чё лыбишься, скотина?!” И в морду, в морду… Ладно, позже подробнее расскажу про Степину “улыбку Джоконды”.
Одновременно с рождением вызывающей улыбки Степа начал сочинять стихи. Он и мне давал их читать. Одну тетрадочку я “заиграл” и сохранил. Вот одно из творений Степана Духова:
“Зачем я?” - думал таракан на дне стакана.
И молча он вино лакал, глядя туманно.
В каюте старый капитан присел устало.
В сухой руке дрожал стакан с тем тараканом.
И их корабль погибал в штормящем море.
“За что же так!?” - почти кричал старик от горя.
…Акула, медленно приплыв на запах крови
В глаза погибших и живых глядела с болью.
“За что же их?!” - с акульих уст вопрос сорвался.
А океан гудел вокруг, не унимался.
Ему-то было наплевать, чья будет тризна.
Он мог в себя весь мир вобрать, не зная смысла.
И лишь погасли две звезды на небосклоне.
Того, что это знак беды, никто не понял.
Странные стихи писал Духов. Но проникновенные. Я все же газетчик, человек пера, немного тайны слова постигший. В тетрадке, что я заначил, все вирши такие. После школы стихов Степа уже не писал. Он принялся за это свое ваяние.
Учился Степа неплохо, прилежно. Даже я, далеко не обалдуй, иногда у него списывал э. Его больно уж учительница по литературе любила. Как ученика, конечно. А он не на шутку влюбился в Розу Баляеву. В нее многие пацаны были влюблены, даже несмотря на то что Роза была татаркой. Сейчас я пытаюсь разгадать Розину загадку: маленькая, чуть широковатая, тихая. Но что-то в ней было такое… сияние, что ли. Или… флюиды нежного цветка, который знает, что скоро ему предстоит увянуть.
Роза умерла в шестнадцать лет. У нее что-то с почками было. Мы не знали о ее болезни, когда Розу увезли в областную больницу, думали, ненадолго. Но в Шандыбинск она вернулась в гробу. Похоронили ее на новом кладбище, за жэдэ-вокзалом. На похоронах был весь класс. На годовщину пришли пятеро, все те мальчики, что неровно на нее дышали. И я, кстати, в их числе. А через два года после кончины Розы на ее могилу не пришел никто из одноклассников. Кроме Степы (это я позже об этом узнал). И все последующие годы только Степан приходил на Розину могилку и ухаживал за ней. Дело в том, что многодетная семья Баляевых вскоре после трагедии куда-то уехала, некому было за могилкой-то следить.
До сих пор во дворе Духовых, на Луговой улице, среди всевозможных диковин стоит бетонный прекрасный цветок лотоса. Уж я-то знаю, что Степа делал памятник на могилу Розы Баляевой. Но так его и не установил.
В последние годы Степе было трудно. Его “проекты” до поры до времени только радовали. Не всех, конечно, но основную массу населения. Но как-то подспудно, исподтишка стали плодиться разномастные проверяющие органы. Всякие “инженерно-технические инспекции”, “санитарно-эпидемические конторы”, “отделы по чрезвычайным ситуациям”, “дирекции единого заказчика”, “инженерные сети”... Вначале они вели себя пристойно. Но постепенно Степе начали предъявлять, так сказать, требования, претензии. Что типа надо проект утверждать, выносить на всякие комиссии, утверждать в городской Думе. И в конце концов, порядком загнобили нашего “украшателя жизни”.
Степа страдал, хотя улыбка с его лица не исчезала. Матом он не ругался, вина не пил, не курил. Вероятно, зря. У Степы была депрессия. На ее почве он даже в милицию на целую ночь угодил. По счастью, дела не стали заводить, пожалели нашего чудака. Через два дня Степа из города ушел. А мы вот, блин, остались.
Степу я святым не считаю. Возможно, работает старая истина “нет пророка в своем отечестве”. Да какой Степа пророк? Наверное, просто чудик. Не могу все же не отметить, что нет на свете человека, кто сказал бы про Духова скверное слово. Это факт.
Все же меня подмывает рассказать более подробно о нашем, как говорит отец Доримедонт, “богохранимом граде”. Город очень древний, первое упоминание о нем в летописях относится к 1232 году. От тех времен осталось Городище, высокий вал на отвесном берегу Липути, длиной по периметру – полтора километра. Город оказал сопротивление монголо-татарам, выдержал недельную осаду, но был взят, сожжен, мужиков детей перебили, а женщин увели в рабство. И вплоть до XVII века, когда наконец Москва пересилила Крымское ханство, здесь была Дикая степь, безлюдное место. При царе Алексее Михайловиче появился укрепленный пункт на Засечной черте, по сути восстановленный на Городище, а после, на основе кустарных промыслов, вырос на берегах Липути довольно крепонький торговый и промышленный центр. Когда Липуть перестала играть роль торгового пути, город немного пал, но ряд купцов затеяли всевозможные мануфактуры, среди которых преобладали табачные, пеньковые и винокурные.
Агрегатному заводу от роду 150 годков, до революции там плуги да бороны клепали. Теперь-то завод перебивается редкими заказами, цеха его почти что пустуют. А при советской власти гремел наш Агрегатный! Комплектующие к тракторам там выпускали, а в секретном цеху даже к танкам болванки точили.
Теперь ни тракторов, ни боевой техники в стране не производят. Труба есть и слава те Господи! В 15 верстах от города проходит несколько ниток газопровода «Уренгой-Помары-Ужгород», и на ней газокомрпессорная станция. Рядом поселок, называемый «Счастьем». Вот, куда интуристов возить надо! Прям Европа наяву. Почитай, всякий шандыбинец мечтает утроиться на газокомпрессорную хотя бы дворником и поселиться в Счастье. Только туда что-то неблатных не берут, в Счастье процветает клановая система. Газовиков у нас всех повально, даже дворников с газокомпрессорной «олигархами» именуют, а те, приезжая в город по каким-то нуждам, легко выделяются из толпы потому как постоянно нос воротят от наших реалий. У-у-у-у, пиж-ж-жоны! Впрочем, что это я разворчался как бомж на раздаче…
Табачка чуть помоложе Агрегатного, но местность в окрестностях города когда-то славилась плантациями отменного табака. Фабрика и теперь пыхтит, развивает по городу душистые терпкие ароматы. Не “Парламент” катают тут, а классическую “Приму” пришедшую из советских времен. Заказы поступают из армии и тюрем. Надо заметить, все реже и реже. Новые хозяева табачки обнаглели; поскольку тендеры обеспечены (не знаю уж, кому и сколько за это они откатывают), о качестве не заботились. Ну, и слава знаменитой некогда шандыбинской “Примы” сильно упала. Тем более что табака в окрестностях уже не выращивают, из Турции сырье везут. Жаль… Про табачку еще кое-что расскажу, ведь по сути именно из за нее Шандыбинск наш прослыл "криминальной столицей". О, эта особая история, романтичная и одновременно трагичная. Кто-то из героев недавней войны теперь на нарах, кто-то на Канарах, а иные на погосте. Есть у нас на новом кладбище участочек, где братки под мраморными стелами лежат…
В книгах написано, базар в городе некогда был велик и богат, в году пять ярмарок на нем проводилось. Он и сейчас, кстати, не так и мал – и неважно, что теперь базар исполнен китайского ширпотреба. Я бы сказал, Кустодиев и теперь бы вполне мог бы черпать вдохновение на нашем базаре. По крайней мере, типажи у нас встречаются ой-ой-ой какие!
Город до 1919 года назывался “Духовъ”. Да-да! Фамилия Степина аккурат совпадает с историческим названием Шандыбинска. Я откопал несколько версий происхождения Степиной фамилии. Согласно одной из них, род Духовых произошел от лиц духовного звания. Степин отец сгорел от паленого спиртного слишком рано, я то я бы его спросил. Мы-то, будучи еще детьми, такими серьезными вопросами (а что есть важнее корней?) не интересовались, а Зоя Андреевна – женщина темная, из глухого села Иваном Тихоновичем Духовым когда-то привезенная. Находил я сведения и о Купеческом роде Духовых. В частности, на старом кладбище валяется меж могил надгробие, на котором еще можно разглядеть: “Александръ Ильич Духовъ, духовскай Второй гильдии купецъ. Скончался въ 1852 году, жития его было 58 летъ и 3 мъсяца. Покойся, милый другъ до радостного утра!” Так как после большевистского переворота 1917-го “красное колесо” изрядно проредило ряды духовчан духовного и купеческого происхождения и звания, истину теперь отыскать непросто. Согласно третьей версии, скажем так, экзотической, когда-то проезжал через Духов император Петр Великий. Ну, и провел веселую ночку с распрекрасной духовчанкой. Зачатое дитё, когда высокая особа испарилась, местные обыватели сочли якобы зачатым от Духа Святаго. Шутливая гипотеза преобразилась в фамилию. Каждая версия имеет право на жизнь, потому как нет сведений, способных их опровергнуть либо подтвердить. Я лично склоняюсь ко второй, ибо есть материальное свидетельство, валяющееся на кладбище. Сам же Степа почему-то данным вопросом не интересовался.
В школе нас учили, что Павел Шандыбин был видный большевик, героически погибший от рук врагов советской власти. Когда я уже стал работать корреспондентом, волей-неволей пришлось откопать правду. В 1918-м году в Духове случился белогвардейский мятеж. Фронт был далеко и подавлять восстание послали отряд из рабочих табачной фабрики и кузнечного завода (так тогда именовался наш Агрегатный). Необученных работяг, среди которых и затесался Паша Шандыбин, бросили на элиту Белой гвардии, до времени отсиживавшуюся в будуарах веселых вдовушек. Пашу Шандыбина и шлепнули первым. Когда подошла регулярная часть Красной армии, Белая гвардия энергично свалила на Юг. Но оставалось священство, которое имело немалый авторитет в народе. Комиссары прикинули, и лучшим средством пропаганды идей свободы, равенства и братства избрали вознесение страдальца Шандыбина на знамя, в качестве суррогата Иисуса Христа. С новым культом борца за справедливость получилось вполне сносно. Народ имел зуб на попов и люди с удовольствием разграбили храмы да монастыри. Не получилось разве что со свободой, равенством и братством. Священство в последующие годы расстреляли или отправили в лагеря.
Город наш во времена, когда русский народ еще считался «богоносцем», имел два монастыря и восемнадцать храмов. Великолепный Свято-Духов собор был третьим по высоте в России – после храма Христа Спасителя и Исаакиевского собора. Купола в 30-е годы с собора снесли, а остов перестроили в районный Дом культуры. Где раньше был алтарь, теперь (до сих пор!) располагается, простите, отхожее место. Отец Доримедонт борется за возвращение святыни, но пока что тщетно. Власти согласны, что нехорошо все это, но городская казна бедна как церковная мышь, чтобы строить новый РДК.
При советах в мужском Спасском монастыре сначала устроили концлагерь для репрессированного купечества, кулачества, духовенства и мещанства. В войну немцы (ежели судить строго оккупационный гарнизон в нашем Шандыбинске составляли мадьяры и финны) тоже оборудовали концлагерь – для военнопленных. А уже после Победы в Спасском устроили интернат для умственно отсталых детей. А был у нас еще женский монастырь, Свято-Успенский. Из него сделали психиатрическую больницу, как у нас его называют, “Дом дураков”. Оба монастыря после перестройки все же вернули духовенству. Спасский стараниями отца Доримедонта – целиком. Потому что нашли куда дебилов перевести: в опустевшую сельскую школу в районе. А вот психов не перевели. Там, в монастыре, теперь и монашки, и дураки вместе. Нет, не вперемешку, конечно, матушкам один храм отдали, да сестринский корпус. И знаете… сумасшедшие и монашки за одними стенами – это как-то символично. Скверно, конечно, но картина вполне отражает дух времени. Они неплохо уживаются, традиция богаделен у нас еще не умерла.
Я вот, какой еще символ открыл: если посмотреть на наш Шандыбинск, к примеру, из Космоса, можно увидеть в центре Свято-Духов собор, а по сторонам Света – Городище, Спасский и Успенский монастыри и озеро Святое (есть у нас такое, между жэдэ-вокзалом и базаром, по преданию там чудесным образом обретена была чудотворная икона). В плане получается крест. Советская власть создала свою символику: в центре дом для дискотек, по сторонам света дом для дебилов, дом дураков, помойка. Святое озеро здорово, надо сказать, загадили… Хорошо, Городище не тронули. Но в сущности и сейчас там пустота, ветры гоняют перекати-поле.
Еще несколько фрагментов истории нашего города. Духовские купцы и фабриканты отличались прижимистостью, отчего жэдэ-вокзал расположен далеко от центра. Инженеры-строители дороги за прохождение пути через город требовали сто тысяч (по тем временам фантастические деньги) взятки. Богатеи собрали пятьдесят. И это хорошо, ибо “железка” в центре Шандыбинска не гремит, тут у нас тишь и благодать.
Напротив Городища, за притоком Липути, Каменкой, наше знаменитое училище вертолетчиков. Здесь до сих пор готовят младший летный состав и техобслугу для гражданской авиации. Что характерно, наши. Шандыбинские, в вертолетчики не идут — и вот, почему. На южной окраине города, за слободой Выглядовкой, расположен учебный аэродром. Старенькие МИ-8 регулярно, приблизительно два раза в год отрицательно взлетают. По счастью, не на жилой сектор, для полетов предусмотрен "коридор", в котором строиться запрещено. Некоторые курсанты выживают, некоторые — не очень. Как-то властям всякие такие ЧП удается упрятать от столичной прессы. Районщикам и областникам писать о трагедиях не положено. Мы-то, шандыбинцы, прекрасно знаем, что где случилось, сколько погибло и пострадало. Как там Высоцкий пел: "Удивительное рядом, но оно зап-ре-ще-но".
Кстати, нашу Выглядовку с завидным упорством переиначивают. На указателе ночью переправляют одну буковку. Утром дорожники все выправляют как положено по исторической правде, но упорная и в определенном смысле творческая молодежь все равно переиначивает "г" на "б".
Четыре года назад в Шандыбинске ликвидировали воинскую часть. Это был полк понтонеров. "Понты" здесь не при чем — понтонеры переправы через реки налаживают. Муж Степиной сеструхи тоже понтонером был. Но и "понтов" у него, хохла, надо сказать, хватало. Чмошник он, прямо скажу. Вот, говорят в России две беды: дураки дороги. Нет – беда лишь одна: хохлы. Впрочем, теперь у нас ни понтов, ни понтонеров, ни понтонов. Последние в металлолом, говорят, сдали. А военный городок теперь населяет всякая… даже не знаю, как и выразиться… в общем, понаехали разные, в том числе и цыгане. Теперь у нас в городе частушку поют: "А талерантныя цыга-а-ане, а продавали гераи-и-ин!.." Да, этой гадости теперь и в Шандыбинске, ко всей печали, хватает.
Что еще отметить из достопримечательностей богохранимого Шандыбинска… Элеватор за жэдэ-вокзалом обычный, как и все подобные сооружения, громадный, удручающе напоминающий чернобыльский саркофаг. Его выкупили пришлые кавказцы, всех наших уволили, понабрали неизвестно кого… В народе теперь элеватор прозвали «маленькой Чечней». Мы туда и ходить-то боимся, впрочем, криминала, как утверждает наш начальник ОВД Степаныч (полковник Иван Степанович Отгадов), там нет. Весь почти криминал – в военном городке, да в Заводском микрорайоне. Братки наши, шандыбинские, стреляли и взрывали в конце прошлого века. Теперь поутихли, остепенились. Если и постреливают, то о-о-о-чень лениво. Правда, метко.
Собственно, обо всех достопримечательностях Шандыбинска я рассказал. Из культурных объектов у нас был музей, да получилось так, что понтонеры его спалили. Устроили грандиозный фейерверк по случаю закрытия воинской части (а закрыть ее решили на День Победы), петарда угодила в музейное окно… из экспонатов спасли немного, потому как в этот день пьяны были даже пожарные. Это событие четырехлетней давности здорово подкосило город. Интеллигенция местная надеялась, что к нам рано или поздно туристы поедут, а без музея как-то «некомильфо» город-то наш презентовать. Отец Доримедонт сказал, что якобы все по грехам нашим. Я так не думаю: по глупости, а не по грехам. Что бы у нас туристы смотрели: Свято-Успенский монастырь с Домом дураков?
А все же Степины ваятельные творения туриста бы привлекли! Я так понимаю, что в больших городах, мировых культурных центрах такие, не побоюсь этого слова, инсталляции – дело привычное. Один Церетели чего стоит. Но на лице маленького города типа нашего эдакие странности очень даже заметны. Чиновники, мне думается, оказались недальновидны, всесторонне и демонстративно игнорируя деятельность Духова.
Все эти Степины драконы, жар-птицы, Гамаюны, Сирины, Алканосты – фрагменты грандиозного плана, который все же был реализован. Степа только одного не учел, древней истины: не надо метать бисер перед свиньями. Иногда мне кажется, Духов хотел превратить наш город в большую детскую площадку, в которой каждый чувствовал бы себя обитателем сказки. Соглашусь: в идее, воплощенной в железобетоне, есть что-то кустарное, чуточку аляповатое. Но вместе с тем полагаю, что провинциализм Степиного творчества как раз и отражал подлинный дух Шандыбинска. Ах, если бы не революция, не война, не богоборчество, не идиотизм преобразователей! Да город бы наш был бы «черноземным Суздалем», жемчужиной мировой культуры! Но вышло так как вышло.
Молодежь из Шандыбинска уезжает. Цепляется за любую возможность, лишь бы не вернуться после учебы или армии. Уже и считается, что вернувшийся – лузер. А Степа, мне кажется, хотел, чтобы город стал сказкой в реальности, прекрасной сказкой, из которой не хочется бежать.
Немного о внешности Степана. Он худой, выглядит почти изможденным, рост его – 1.78, а весу – не более 65 кило. Немного сутулится, улыбка Степина направлена даже не вниз, а, что ли, внутрь себя самого. Волосы темно-русые, густые, всегда взлохмачены. Но выбрит чисто, до синевы. Густые брови, сросшиеся на переносице, невыраженный (но и не женственный) подбородок. Издалека может показаться, парень «бычится», но при ближайшем рассмотрении, в особенности когда Степа бросает на тебя быстрый, лучистый взгляд, ясно становится: застенчив донельзя. До сих пор диву даюсь: и как этот «ботаник» умудрился однажды жениться? Правда, ненадолго…
Пытаюсь постичь корни Степиного увлечения. Да, мать его – простая деревенская женщина. В доме Духовых до последнего времени даже корову держали. Продала Зоя Андреевна корову после исчезновения Степы, ведь сено-то он заготавливал, а теперь, получается, некому. От отца Степиного осталась пара десятков картин. Все стены дома ими увешаны, и, надо полагать, Степа отца любит и почитает. Даже несмотря на то, что тот и не просыхал вовсе. Эти картины Степин батька писал в молодости. По правде говоря, ничего в них особенного. В основном, сельские пейзажи, виды окрестностей Шандыбинска, писанные неуверенно и заключенные в грубые, выкрашенные в черное рамы. Ну, разве одно, с позволение сказать, произведение выбивается из общего серого фона. Сюжет таков: сумеречная река, на ее берегу стоит человек с нимбом, видимо, Христос. Он простер руки вверх, в то время как невдалеке стоит группа людей без лиц, открывших какую-то книгу и смотрящих в нее пристально. По реке плывет челн, на нем тоже несколько человек, вместе держащих громадный факел. И еще луна, выбивающаяся из-за туч, и лунный луч падает на мертвое тело, валяющееся на противоположном берегу. В общем, че-пу-ха, кислотный бред, но в мозг врезающийся накрепко. О творениях отца мы со Степаном не говорили никогда. Думаю, он сам не хотел. Однако, факт: художественная жилка в Степе возникла неслучайно.
Свое «украшательство жизни» Степа начал с, так сказать, малых форм. Он уже не таскался нами, пацанами, по городу без цели, а все больше пропадал в центральной районной библиотеке. Я у заведующей позже разузнал, что Степа читал. Оказалось, все – и, кажется, без разбору. И по философии, и атеистическую литературу (книг религиозного содержания тогда еще не печатали), и по искусству, конечно, и по народным промыслам. Брал Степа и беллетристику, преимущественно жанра «фентези». То, что не выдавали на дом, штудировал в читальном зале. Всегда приходил в библиотеку с тетрадкой, что-то туда заносил. Тетрадок этих я не видел, и мать Степина о них не говорит.
Первые опыты Степы Духова в пластической форме представляли собою… ракеты. Точнее, фантастические космические летательные аппараты. Что интересно, лепил он из глины, а после раскрашивал в яркие цвета. Таким увлекаются в классе третьем, максимум – в шестом. Вскоре Степа переключился с космолетов на демонические персонажи. Из сказок, из легенд, из русской и мировой мифологии. Мать не разрешала в дом их заносить, отсюда и зачался своеобразный музей во дворе Духовых. Этот двор и теперь уставлен странными продуктами Степиной фантазии. Дожди неумолимо смывают с них краску, но формы сохраняются, и, если я прохожу по «Духовскому» двору (после трехлетнего перерыва я бываю Отгадове все чаще), меня охватывает странное чувство, будто я путешествую по «Царству мертвых». Помните «терракотовое войско» в Китае? Что-то подобное наполняет и духовский двор.
Первым действительно грандиозным произведением Степана стал трехглавый змей-Горыныч у фасада дома Духовых. Уже тогда мой однокашник освоил технологию железобетона. Он собирал на свалках металлическую проволоку и притаскивал к себе на двор. Закупал цемент, причем, на самолично заработанные деньги. Еще в школе Степа выучился выискивать металлолом и сдавал его дельцам, устроившим пункт приема невдалеке от базара. Это занятие сопряжено с риском, ибо тем же промышляют все шандыбинские бичи. Город поделен ими на «сектора», чужаков, желающих поживиться бесхозным металлом, бичи на свое «поле» не пускают. Как уж Степа внедрился в этот, прости Господи, бизнес, ума не приложу. Или бичи, что ли, такие искусствоведы и эстеты, что дозволяли Духову промышлять, ибо знали: все добытое «Степой-недотепой» пойдет на украшение города.
И сейчас Луговая улица не асфальтирована, в мокрую погоду она представляет собою черное месиво. Собственно, в Отгадове все улицы такие, что ли, старосветские (это я на Гоголя оборачиваюсь), а в чем-то и старосоветские.
Змей-Горыныч в первоначальном варианте устоял недолго. Детвора быстренько ему шеи своротила. Вторая попытка Степы – с усиленной арматурой – удалась, получилась надежной. До сих пор дракон этот стоит на Луговой-Степановской, малышню радует. Как и чудо-юдо-рыба-кит, динозавр, кот в сапогах, Белоснежка с гномами. Они и вправду лучики света в слякотном Отгадовском царстве, где все почти дома покрашены ворованной со станции краской унылого цвета охра. Да, Степины творения прочны. Но ведь даже железобетон не вечен! За три года тлен кое-что покорил, куски уже отваливаются от фигур, да и краска изрядно пооблупилась. Впрочем, отгадовские, уже и переиначив Луговую в «Степановскую», еще более-менее оберегают Степины красоты, ибо они одновременно являются игровыми сооружениями для детишек. С другими Степиными чудесами сложнее. Некому их защищать от молодежи, которая мается от безделья, ищет, обо чтобы руки почесать. Лучше бы о свои … чесали, лоботрясы.
Первая Степина «вылазка» за пределы Отгадова состоялась уже после бесславного возвращения Духова из армии. Есть у нас за Пушкинской улицей Горсад, место запущенное, в основном для молодежных тусовок и прочих попоек предназначенное. Напротив, за Липутью, возрождающийся Спасский монастырь. Степа по краям Горсада одну за другой построил две композиции: «Единорог» и «Бык, похищающий Европу». Работал, надо сказать, Духов всегда в одиночку и, пожалуй, шибко истово. На одно творение у него от двух дней до недели уходило, и, кажется, творил он без эскизов, а, вероятно, и без плана. Когда он возился над очередной своей скульптурой, лучше к нему было не подходить. Все равно не услышит и даже на тебя не обратит внимания. Сначала арматуру накрутит, сварит (у Степы был самодельный сварочный аппарат), намешает раствору, зальет в формы, которые он из деревянных ящиков колотил… Глядь – а произведение уже покрашено, даже прилегающая территория расчищена ото всякого безобразия!
После горсадовских творений у подножия Городища возникла композиция «Витязи, защитники Духова». Я бы сказал, это уже полноценный памятник. Семь богатырей со щитами и мечами, а за ними стилизованная стена с башней. А на стене ребеночек сидит, с мячиком играет. Грандиозная, надо сказать, вещь, рост каждого витязя за два метра, а малыш в натуральный рост.
У нас в городе есть главный архитектор, Таисия Матвеевна Лебезятникова. Женщина в возрасте (ей 72), но она моложавая, деятельная. Догадываюсь, почему Таисия Матвеевна не трогала Степу. До поры – до времени, конечно, не трогала… Уж очень наш Шандыбинск страшненький, запущенный. Как архитектор, она понимала, что надо что-то менять. В последние двадцать лет в Шандыбинске строятся только разве особняки бандюг, коммерсантов и чиновников. Все остальное медленно рассыпается в прах.
Иногда я представляю, как смотрелась бы наша Россия с орбиты Земли, если бы, к примеру, за нами наблюдали инопланетяне. Фабрики, заводы, школы, больницы (ох, видели бы вы нашу убогую Центральную районную больничку!..) разрушаются. Деревни тают, поля зарастают, дороги рассыпаются… зато в престижных районах городов вырастают целые поселки из красивеньких таких особняков. Дорогие лимузины и внедорожники рассекают русское бездорожье. В нашем невеликом Шандыбинске уже насчитывается четыре «Хаммера» и аж семь «Лексусов»! Какой вывод сделают инопланетяне? А такой (без вариантов): земляне, проживающие, на данной территории (я имею в виду Россию) разделились минимум на два сорта, или касты. Для одних страна процветает, для других – обращается в пыль. Впрочем, что это я ворчу…
Интересно, что в Шандыбинске нет «поля чудес» или «долины нищих» (или как там еще зовут элитные поселки?). У нас застройка точечная, в частном секторе. Бандюги наши, что на табачке раскручивались, — местные, они свои хоромы на родовых участках возводили. И все же хорошо, что они «свои», потому что какие-никакие, а патриоты. Я вообще удивляюсь, как они элеватор Кавказу уступили. Ослабли, что ль?
Недавно пересчитал, и получилось, что из крупных, монументальных вещей Степа успел наваять 64 композиции. Они рассыпаны по всему городу, и наткнуться на «Духовские» фантазии можно и возле базара (там Степа поставил, как это ни странно, громадную свинью), и напротив входа в ЦРБ (птицу Феникс), и у Агрегатного (кузнеца-богатыря), и во дворе нашей родной школы №2 («кота ученого»). Есть Степины «отметины» и в Заводском микрорайоне, и возле табачки, на Овражной, в Сычевке, на Военном городке, у РДК. Даже на Выбля… тьфу, Выглядовке есть свое изваяние: «падающий Икар». Вот, сейчас прикинул: оказывается Духовские красоты весь Шандыбинск заполонили! Во, как успел парень развернуться, и, что главное, никто не подгонял человека, не принуждал.
На мой взгляд, далеко не все Степины творения удачны. Тот же Икар (одна из последних его работ) слишком уж трагикомичен. Вы извините, глупо было на поляне, где козы пасутся, человека с крыльями ваять, который в землю врезается. Я спрашивал у Таисии Матвеевны: ни в какие реестры эти 64 объекта не занесены, ни на каком балансе они не стоят, а значит, даже милиция за их сохранность не отвечает. Настоящий зодчий все же был бы озабочен судьбою своих творений. Но и Таисия Матвеевна хороша: могла бы и порадеть. Слухи ходят, у главного архитектора есть вилла в Сочи, она ее не на честные деньги построила. Ну, не за так же возводили свои хоромы в городе наши богатеи!
И, кстати, о милиции. Я вот говорил, что Степа за два дня до своего ухода угодил в кутузку. А случилось вот, что. Пьяная компания у «Быка, похищающего Европу» пировала. Один дурак залез на быка и Европу пожелал оторвать. Степу как назло мимо проносило. Он, понятное дело, заступился. Дурак оказался питерским омоновцем, приехавшим на малую родину погостить и расслабиться. Степа в драку, наряд милицейский (по вечерам в Горсаду милиция дежурит обязательно) ясно, за кого... Ну, пьянь, пока разобрались, что это наш «Степа-недотепа», крепко ему накостыляла. Потом, пока в отдел везли, видно, еще добавили… Это не со зла – от неразберихи. Художник обязан свои детища защищать, иначе какой он творец? Перед Степой утром извинялся лично Степаныч. Духов, привычно улыбаясь и потупившись, ушел из милиции молча.
Скажу так: шандыбинцы народ в сущности добродушный и незлобивый. Только какой-то пришибленный, что ли. Мы аморфными стали, всем все «по барабану». Люди влюбляются, женятся, рожают детишек, ростят. И мечтают взрослые, чтобы чада их кровные удрали бы поскорее в иные края, чтобы не ждало их, сердешных, «шандыбинское будущее». Я и сам слишком часто жалею, что после универа сюда вернулся. Да, наша районка еще уважаема в народе, особенно на селе, звание «корреспондент» в провинциальном городке что-то значит. Но люди читают, осознают, что и мы, корреспонденты, лижем задницу начальству, стыдливо обходим острые темы, поем дифирамбы областному руководству, пишем только о достижениях и покорениях новых вершин (и где они, вершины – в нашей пропасти?..). И авторитет наш, журналистский, подкашивается. Скоро нас презирать начнут, уже несколько раз мне говорили на улице: «А чего это ваша газета стала такая плохая?»
А как еще быть, если районка является рупором администрации. Не такое слово скажешь – все, как теперь модно говорить, «досвидос». Другой работы в Шандыбинске не найти, а у меня семья, ребенок. Стыдно признаться: про Степу Духова и про его деятельность за все время в нашей газете не было сказано ни-сло-ва!
По счастью, никто не запрещает нам мыслить. Сейчас вот излагаю свои соображения, хотя бы на бумагу все изолью. Она все стерпит. Мелочь – а какое-то моральное удовлетворение получаешь. Жена говорит: «Димка, давай уедем отсюда, тоска!..». Ленка в школе преподает, в начальных классах. Копейки получает. А куда, куда ехать-то! В Канаду, что ль… А кто нас там ждет? Не-е-ет, где родился – там и...
Ага (противоречу я себе): Степан Духов тоже так думал. И куда попалл «Степа-недотапа»? Сожрали. Белая ворона наш Степан, таких везде шпыняют. Переживает ли Шандыбинск пропажу своего «блаженного» ваятеля?
Забыл уже, где почерпнул сентенцию: семена добра могут взойти, а могут и не взойти; семена зла восходят всегда. Не устаю убеждаться в истинности этих слов. По жизни мы много нехорошо следим, дурно поступаем, питаясь иллюзией, что время все в конечном итоге превращает в ничто. Иная иллюзия заставляет некоторую часть человечества верить, что ничего не исчезает задаром, и за все в конечном счете придется платить. Мне думается, в жизни случается и так, и эдак. То есть, жареный петух в одно место клюет иногда просто так, а порой и по заслугам. Опыт учит, что произойти может всякое, и трудно потом вычислить, по заслугам ли, или в результате игры случая.
В последние месяцы крутится у меня в мозгу слоган: «Спешите делать бабло – оно побеждает зло!» Казалось, бы лукавая игра слов. Однако, в жизни Степы Духова случалось и такое, что от людей, «сделавших бабло», доставалось (по-хорошему) и нашему «украшателю жизни». Нуворишам, возводящим среди лачуг свои дворцы-замки, хотелось как-то украсить личные бастионы чем-то веселым, ведь получались у них почему-то сплошь какие-то тюрьмы с узкими глазницами, решетками и колючей проволокой поверху глухих заборов. Оттого-то Степе и перепадали всякие заказы от сильных нашего мира. Особую фантазию Степе проявлять не дозволяли, он лепил все больше львов да орлов для украшения дворцовых крылец. Бандюгам нравилось, да и хапугою Степа не был, брал сколь давали. Не знаю уж, какие гроши они за это дело отваливали Духову, однако случалось, что и у Степы заводились деньжата. Впрочем, Степа на них закупал цемент.
Есть у нас в городе легендарная личность, Вася-Бык, Василий Александрович Быков. Интересная судьба у этого, с позволения сказать, человека. Сейчас-то он с палочкой ходит, одна рука висит плетью, перекошено лицо. Васю-Быка взрывали конкуренты, и не один раз, что являлось обычными эпизодами долгой-долгой гангстерской войны, которая у нас в Шандыбинске велась очень даже интересно. В лучшие времена Вася был молодец-красавец, спортсмен, авторитет! Считается, он «смотрящий» в городе, хотя, я не верю. Он всего на девять лет нас со Степой старше, а уже столького достиг… Быков до всей этой катавасии с капитализмом шоферил на табачке, а в годы перестройки вошел в одну из бандитских группировок города, которая называлась «Заводские». Они и Агрегатный рэкетом обложили, и табачку. После акционирования Агрегатный сдох, а вот табачка, выполняющая военные и тюремные заказы на казенную «Приму», оставалась прибыльным предприятием. Собственно, за нее-то война и велась.
О, какие у нас «стрелки» случались! Один раз, с берегов озера Святого четыре трупа увезли. Это с области бригада конкретных пацанов наехала. «Заводские» дали им хороший отпор. Теперь-то все устаканилось, уже и само понятие «Заводские» стало забываться. Табачку крышует милиция, элеватор черно… то есть, кавказцам отдали. На базаре – так вообще цыганская братия хозяйничает. Ослабла, ослабла местная сила. Или устали, что ль.
У Васи-Быка свой бизнес, ресторанный. Чиновников теперь много, а потому его ресторан «Духовъ» (конечно, в честь старого названия города, а не по Степе он назван) пользуется успехом. Туда и милиция, и налоговая, и пенсионный, и райадминистрация ходят обедать. Корпоративы всякие госслужбы устраивают – со стриптизом. В общем, все «слуги народа» в «Духове» отрываются. Даже «олигархи» из «Счастья», бывает, наезжают, единственное, считай, приличное место в городе. Украшать «Духовъ» Вася-Бык пригласил Степу. Сам к нему на Луговую приезжал на своем бронированном «Хаммере», в распутицу! Надо Степе отдать должное, отделал он ресторан по высшему разряду. Снаружи «Духовъ» похож на древнерусский бастион, изнутри – на царские чертоги. Мне сейчас вспомнился Микеланджело, который в одиночку Сикстинскую капеллу расписал. Степа все же не в одиночку работал, Вася-Бык ему несколько подручных рабочих дал, но именно что Степе только помогали – а всю лепнину он собственными умными руками наваял. Без подмоги – тех же замесчиков, арматурщиков, отделочников – не успел бы он за одну зиму и половину весны все так шикарно забабахать. Теперь бывший Дом быта, а ныне модный ресторан «Духовъ» – подлинная жемчужина Шандыбинска. Токмо перегар оттуда, думаю, не выветрится уже никогда — даже после страшного суда.
А еще Степа успел украсить не только особняки, но и несколько мелких забегаловок типа кафешек, магазинчиков и даже крыльцо Районного суда. С судом почти чудо получилось, ведь это ж настоящий государственный заказ! Это мы так думали по первости. Выяснилось вскоре, заказал-то ему фигуру Фемиды бандюга один, надеявшийся, что судья поможет ему в одном щекотливом уголовном деле о совращении несовершеннолетней. Председательша суда Косыгина, когда статую привезли и поставили (Степа ее в своем дворе ваял) удивилась сначала: «А чего это у женщины глаза платком завязаны?..» В общем, бандюге тому впаяли за совращение двенадцать лет. Условно. А Фемиду отторгли, теперь она – один из экспонатов дворового музея Степы Духова.
Степа и официально работал. До армии на Агрегатном, формовщиком, после устроился в РДК (бывший Свято-Духов собор) истопником. Одно время его даже в Отдел культуры художником оформителем зачислили. Оказалось, Степа, ежели не загорится, не способен что либо творить. С ними, гениями, вообще трудно – нет у них умения они систематически пахать по принуждению. Писать транспаранты к праздникам и афиши к концертам – это оказалось не Степино. Несколько заказов сорвал – выперли, да он, кажется и рад был тому. Потом Степа трудился грузчиком на табачке, путевым рабочим на «железке», уборщиком на Базаре, снова в РДК, теперь уже дворником, а в последний год – ночным сторожем на новом кладбище. Трудовая книжка, и это я знаю наверняка, до сих пор в жилкоммунхозе лежит, Степа ее не забрал.
Однажды Степа выезжал на шабашку в Москву, на стройку. Там у него все кончилось прескверно. Их, команду работяг, после того как они получили зарплату за три месяца, отвезли автобусом на Курский вокзал, к поезду. А через две минуты после приезда на вокзале на них наехал ОМОН. У мужиков отобрали все, до копейки. Билеты еще, слава Господу оставили, и прибыли наши шандыбинские бедолаги домой, что называется, «на щите»… С той поры Степа из города вообще никуда не выезжал.
Я в универе учился, когда Степана в армию призвали. А попал Степа не куда-нибудь, а в самую что ни на есть Чечню. Про армию Степа кое-что мне таки поведал. Призван был Степан Духов в войска внутренней службы. Обучили их, мальчиков, за три месяца стрелять – и в самое пекло, на зачистки сел и «зеленок». Один раз во время очередной зачистки захватили наши в плен шестерых то ли боевиков, то ли просто молодых гордых чеченов. Отвели в лес, поставили на колени, и командир приказал нескольким ребятам, в том числе и Степе, убить людей. Как мне потом Степа рассказывал, так у них кровью было принято «повязывать». Духов стрелять не стал. Не смог. С ним случилась истерика, нервный срыв. Тонкой натурой оказался наш «Степа-недотепа» (а кто бы сомневался). После медсанбата и психушки Степу с позором комиссовали. Когда Духов вернулся в Шандыбинск, военком наш сказал по секрету, что ему из облвоенкомата звонили и просили больше таких идиотов не забирать — тщательнее надо проверять контингент.
Интересное кино… А если бы военкома нашего заставить людей расстреливать? Но в маленьком городе в отличие от мегаполисов принято как: мужик, не отслуживший в армии (или в крайнем случае не отмотавший на зоне срок) – неполноценный индивид. О, знаете, как мы на военных понтонеров наших в детстве смотрели! Как на космонавтов, на героев великих битв. Старухи, когда солдаты строем в баню ходили, плакали. Пускай теперь у нас ни понтонеров, ни строев, ни бани (она закрылась, теперь там крытый рынок) все равно человек в военной форме – это круто. До сих пор дембеля наши возвращаются «до дому – до хаты» расфуфыренные что тот павлин — героями.
В общем, Степа наш, вернувшийся из армии до срока чуть не с «волчьим билетом» сильно упал в глазах земляков. Собственно, именно тогда он стал «Степой-недотепой».
Мне думается, Степан был искренен когда поведал мне о своем понимании того, что с ним произошло на войне. Не хочу все пересказывать – слишком это натуралистично и отвратительно. Чеченская война вообще, получается, находится вне человеческих категорий. Сам я там не был, а потому судить никого не буду. Отмечу только, что чаще всего Степа в своих рассказах о своей службе применял слово «звери».
Расскажу еще, как после оформления ресторана Степа исхитрился жениться. Вдруг у Духова завелись деньжата, он даже приоделся (ходил он до той поры в китайском тряпье цвета хаки), а слабая половина человечества (как минимум, некоторая ее часть) на это дело хорошо клюет.
Роза Баляева, девочка, чей прах покоится на новом кладбище, без сомнения, является Степиной музой. Интересно, что Роза из строгой мусульманской семьи, где всякие шуры-муры не дозволялись, и наверняка (хотя, кажется, только дураки способны на твердую уверенность) ни с кем у Розы ничего такого не было. Я имею в виду даже простые платонические гуляния под луной. Я и теперь размышляю о том, чем эта девочка с белым личиком, широкими скулами и раскосыми глазами нас, мальчиков, так… ворожила. Ответа нет. Вероятно, у предсмертного цветения действительно есть магическая сила. Наука ведь доказала наличие флюидов. Почему бы не быть особой «энергетики» жизни? Пытаясь восстановить в памяти образ Розы, я представляю только лишь солнечный зайчик на шершавой стене.
Итак, ее зовут Катя. Работала она официантшей в ресторане «Духовъ», сейчас – не знаю, кем. Деталей их романа не знаю, а свадьба, которую устроил сам Вася-Бык в своем заведении, была хороша. В сущности, она была представлена как презентация вновь отделанного Степой «Духова». Весь бомонд нашего богоранимого Шандыбинска на чествование собрался! И бандюки, и милицейские начальники, и дирекция табачки, преподаватели авиационного училища, и даже «олигархи» из Счастья. Меня, грешного, так же не преминули пригласить – так сказать, для информационной поддержки. Я ведь в редакции «золотым пером» прослыл. Чествовали все больше Василия Александровича, а про Степу зам нашего мэра по экономике Мандрыкин сказал так: «Наш самородок, и… э-э-э-э… мечтатель». Недавно сняли этого Мандрыкина, уголовное дело на него завели. За взятку. В народе уверены: отмажется, у него по слухам имеется вилла в Испании — есть, куда на заслуженный отдых схорониться.
Что я могу сказать про Катю такого… положительного? Что делать – не только с умом и талантом непросто в нашей священной державе обживаться, но
Катюшу я не виню. Где-то через шесть месяцев родилось у молодой пары дите, мальчик. А еще через два месяца Катя ушла от Степы, вместе с младенцем. А ведь как рада-то была Зоя Андреевна! В доме Духовых на Луговой и холодильник появился, и стиральная машина, микроволновка, и новая газовая плита… А Катя сбежала в Военный городок, где до сих пор проживает вместе с родителями. Все те же злые языки поговаривают, что содержит Катюшу с сыном Вася-Бык, якобы это его ребенок. А мне все равно. Какая к лешему разница, чей мальчик, мы же не латиноамериканском сериале живем, а в маленьком Шандыбинске, который, если честно говорить, вымирает. Точнее, русские скукожаваются, а плотность кавказского и цыганского населения с завидной стабильностью возрастает. Цыгане на базаре гоголями ходят, а наши русские старушки, украдкой в дальнем кутке приторговывающие яблоками да помидорами, прошмыгивают мимо хозяев жизни как шавки какие-то.
Стыдно сказать, но недавно «картину Репина» видел на базаре. Молодой цыган молча топтал розы, вывалившиеся из опрокинутого ведра. Аккуратно топтал, у каждой розы подметкой отрывал бутоны. Старушка, удрученно стоявшая рядом, причитала: «Подавись, подавись, супостат, мало я тебе заплатила…» Невдалеке стояли трое цыган постарше, молчаливо наблюдали. Я за старушку не заступился. Во-первых, и вправду непонятно, что случилось, а во-вторых, как говорят, всех, кто встает поперек воли цыган, вдруг настигает странная кара. То в дом залезут, то побьют в темном проулке, то милиция ни за что загребет. Приплыли…
Факт, что после неудачной женитьбы Степа дел с нашими нуворишами почти не имел. Устроился сторожем на новое кладбище, а свои «проекты» ваял из запасов цемента, которых в его сарае накопилось изрядно.
Что характерно, памятник неудачно приземлившемуся Икару на Выбля… тьфу, ч-ч-чорт, Выглядовке, крайнее (ну, очень не хочется произнести: «последнее») произведение Степы Духова, народ прозвал запросто: «Кирдык».
Русский язык, конечно, велик и могуч, но какой-то он, что ли, несамостоятельный. Если тебе хорошо, ты можешь одновременно сказать и «благодать» и «зае…сь». Или просто, что называется, от души: «б…я-я-я!». Но последнее слово говорится и в случае, когда плохо, а так же, если состояние твое неопределенное. В общем, мат описывает одновременно и победы и неудачи, причем, интонация и тон могут не меняться вовсе.
Интереснее описываются отрицательные эмоции. Когда чему-то приходит позорный конец, мы применяем, как правило, «исконно российские слова»: кирдык, каюк, швах, секир-башка. Чаще, конечно, используется универсальное «п…ц». Статистика расшифровок «черных ящиков» упавших самолетов показывает, что летчики за мгновение перед завершающей встречей с планетой Земля в качестве мантры произносят именно данное нехорошее слово. У меня есть приятели в нашем вертолетном училище, они не дадут соврать. Иногда даже кажется мне, «п…ц» — действительно молитва, воспевающая особые отношения человечества и Вселенной. В конце концов, всему сущему рано или поздно приходит… ну, сами понимаете, что. Мы в виртуальном смысле возвращаемся туда, откуда и приходим. Кажется, древний мудрец Екклесиаст именно про это и говорил — только в более поэтичной, что ли, форме.
Не могу с уверенностью сказать какое именно слово более подходит к описанию завершения творческой деятельности Степана Духова в нашем богохранимом граде. Но кажется мне, что в Шандыбинске он высказался в полной мере. А потому гнобление Степы со стороны контролирующих, проверяющих и указующих структур, попросту говоря, чиновников, началось все же вовремя. Может быть, там, на Небесах, и вправду есть сила, определяющая не только вдохновение, но и волю, оное подавляющую? Еще Пушкин говорил: «Души прекрасные порывы!» Сверху как бы дается указива: «Человече, ты достиг своего в той мере, что Я тебе дозволил. Отдохни уж…»
Мы отдохнем… мы все отдохнем. Это из Чехова. Антон Палыч сам родом из степного городка, и как я его понимаю!
В последний раз Степу я видел дней за пять перед тем как он нарвался на дурного омоновца в Горсаду, и, соответственно, за неделю до его ухода. Я шел к жэдэ-вокзалу, он – от нового кладбища, видимо, домой. Дороги наши перекрестились у озера Святого. Духов выглядел как-то решительно, хотя все так же стыдливо улыбался себе под ноги. Я спешил, стандартно просил его: «Как дела, Степ?» А он начал неожиданно торопливо и подробно рассказывать о своей новой задумке: рядом с Домом дураков, то есть, Свято-Успенским монастырем, на соседнем пригорочке поставить композицию, символизирующую «Единение Всех Душ». Грешен, не стал я вникать в идею Духова, запомнилось только, Степа про каких-то птиц говорил. Обронил: «Ладно, Степ, увидимся…», - и почапал к жэдэ. Никогда Степа не жаловался, но тут вдруг произнес: «Дим, знаешь… тяжко мне, нет понимания…» Я и впрямь торопился к поезду, шеф просил передать посылку, сказал только, «Лады, на днях зайду, жди… Ну, что пригорюнился, сокол, держи хвост трубой!» - «Ладно…»
Я взял Степу за плечо, попробовал типа по-отечески потрясти. Слышно было, как в безвольную костяшку отдает Степино сердце. Он аккуратно высвободился, повернулся, шмыгнул носом и стремительно побрел прочь. Послышался привычный детский истошный визг: «Степа-недотепа, Степа недотепа!..»
Каюсь: закрутился я, забыл о своем обещании, и к Степе не зашел. А о его исчезновении – так вообще через месяц, наверное, узнал, ведь мать его даже не удосужилась заявление в милицию подать. Поскольку я и сейчас поддерживаю отношения с Зоей Андреевной, уверяю: материнское сердце говорит о том, что ее сын жив. А «Степина могилка» на старом кладбище – не более чем мистификация, порождение больного воображения экзальтированных православных фанатичек. Отец Доримедонт – и тот не любит этих старух, которые даже в храме, пока другие молятся, норовят всех «строить» и ревностно следят за порядком, которые они считают «единственно истинным». Батюшка считает, это последствия века безбожия, когда в пустоты, образовавшиеся в душах, влезает всякая… в общем, не буду приводить эпитет, который отец Доримедонт применил, а то подумаете, я священство порочу.
…Мысленно представляю, как Степан Иванович Духов оставлял родной город. Наверняка он ушел из дома еще затемно, пока мать спала. Хотя Зоя Андреевна наверняка не спала, лежала и прислушивалась, но пошевелиться боялась. Степа тихонько вышел во двор, оглядел свои незавершенные работы, в полумраке кажущиеся тенями еще не нагрянувшего будущего. Отворил калитку, пристроил на спину рюкзак, одел вязаную шапку, оглянулся… Снял шапку, пригладил свою непослушную шевелюру, усмехнулся, подумав: «Неужто навсегда?..» Решительно нырнул калитку, на улице подошел к первому своему творению, Змею Горынычу, положил горячую ладонь на одну из голов. Вздохнул, бросил взгляд на родной дом, свернул на Овражную, дошел до моста, спустится к реке Липуть. Умыл лицо, минуты три смотрел на бесшумно текущую воду. Тихо, только где-то вдали грохочет товарняк. Уже заблистала своим робким светом заря, закричали вторые петухи.
Степан обязательно должен был сходить на новое кладбище, попрощаться с могилкой. Прошел улицей Отгадовской, повернул на Ударную, вышел на Агрегатную… Бросил унылый взгляд на кузнеца-богатыря, одно из любимых своих детищ. Потом прошел по улице Степанова (был у нас такой революционер, который в 30-х укокошил уйму неповинных людей), Урицкого, вышел к базару, мельком взглянул на свою свинью, и прилипшая виноватая улыбка на несколько мгновений спала с его губ. Мимо автовокзала, у которого уже толпились первые пассажиры, постарался промелькнуть незаметно. Ненадолго остановился на берегу озера Святого. Вздохнул, перебежал улицу Шандыбина, по которой уже зачалось рабочее движение, по улице Цурюпы, мимо райбольницы, своей птицы Феникс, вышел, наконец на новое кладбище. Вы не заметили, что больницы в маленьких городах всегда соседствуют с кладбищами? Быстрой ходьбы от Отгадовской слободы до кладбища не более получаса.
У могилки Степан пробыл минут пять. Снова через райбольницу, Шандыбина, вышел к новому мосту и перешел в Заводской микрорайон. Свернул налево, к Спасскому монастырю. Оттуда, с холма открывается панорама Шандыбинска. Прямо под ногами Горсад, куда Степа уже и зарекся ходить. Дальше вид на табачку, хорошо видна наша 2-я школа, РДК (бывший Свято-Духов собор). Спустился с холма, и по Карла Маркса, Свердлова, Ленина, Пушкина, Гоголя проследовал на Городище. Подниматься на древний вал не стал, ибо город уже вовсю ожил, зашумел своей суетой. Человек на валу слишком хорошо заметен. Через училище вертолетчиков, по улице Кирова прошел на Военный городок. За ним – восточная окраина города. Дальше простирается унылая степь поросшая бурьянами. Когда-то здесь был совхозный выгон — теперь ни совхоза, ни скотины, да и земля почему-то оказалась вдруг не нужна. Пустота. Солнышко уже начало припекать. Степан оглянулся в последний раз. Виден только военный городок. Где-то там еще спит сынишка… Степан зажмурился, тихо вслух произнес: «Ну, Духов… с Богом!» И он, широко раскрыв глаза, решительно шагнул в неведомое.
СЛИШКОМ ОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ
Октябрьский сиверко на Черном озере — серьезное испытание даже для закаленных чернозер, людей, как говорят, произошедших от осевших здесь тысячу лет назад бесстрашных викингов. Отважные воины безжалостно поглотили угро-финское племя, пять тысяч лет, а то и более обживавшее берега Черного озера — да так, что от туземцев и названия-то не осталось. А в результате слияния двух северных культур получились русские люди, чернозеры.
Озеро получило свое современное название лет семьсот назад. Есть два объяснения. Согласно первому, когда дует сиверко, из-за вздымающихся волн поверхность озера издалека видится черной. Но так бывает не всегда _ многое зависит от положения солнца и облачности. По другой версии озеро названо так из-за монахов-чернецов. Семь столетий назад или около того пришел в эти края монах Корнилий. Места здешние дикими назвать было трудно даже в во времна темного Средневековья. На озере несколько островов, и чернец поселился на самом крупном из них. То ли по совпадению, то ли по наущению, именно этот остров аборигены-язычники почитали как священный. В самой глубине острова — скала причудливого очертания, которую местные назвали "Конь-камнем". На коня скала не похожа, зато в ней есть что-то фаллическое. Впрочем, каждый видит то, что ему позволяют общая культура. Раз в год жрецы привозили на остров живого коня, привязывали животное к скале и, совершив некие таинственные обряды, довольные уплывали домой. Конь через какое-то время пропадал, и население думало: забрал его Дух Озера — а сие означает, что по крайней мере еще годик можно пожить спокойно. Жертвоприношение по идее должно было защитить людей от напастей. Кому не нравятся странные обычаи, пусть вспомнят обряд возжигания Живоносного Огня от Гроба Господня. Православным христианам ведь тоже раз в год доводится играть в "рулетку", а на кону – конец Света.
Корнилий осмелился поставить на Конь-Камне часовню, невдалеке же построил землянку-келию. Жрецы, приплыв в положенное время с конем на остров, были удивлены, обнаружив здесь христианскую жизнь. Тысячи лет привязывали коней, а тут — глядь... какой-то чудак-инородец разжился. К тому же чужеземец начал поучать местных священнослужителей проповедями на тему того, что ихняя религия неправильная, а учение, которое принес он — истинное и единственное, потому что верное.
Часовню жрецы сожгли, монаха примерно отмутузили и, будучи людьми гуманными, отпустили чернеца с миром. Коня, конечно, как заведено, привязали. Плывут обратно довольные на своих ушкуях, в ус не дуют. А зря. Глядят: со стороны священного острова показалось нечто странное. И это нечто к ним зловеще приближается. Сначала подумали: демоны. А присмотрелись — это только что привязанный конь и проученный ими незнакомец. Он вел коня под узцы, и ступали человек и животное... по воде.
Корнилий подошел к ушкуям и говорит: "Вертайтесь взад, гляньте, чё творится..." Оно конечно, жрецы перепугались в усмерть. Думали: это сам Дух Озера шалит, обратившись в аллегорические образы — по преданиям, рано или поздно он должен обидеться на людей, за чем последует типа языческий конец света. Вернулись и наблюдают: на месте сожженной часовни стоит новенькая, что называется, с иголочки. Так наступил конец чернозерскому язычеству и по сути основан был Корнилиев-Чернозерский монастырь, ибо часть жрецов тут же приняли крещение от чернеца. Ну, а остров, само собою, стал зваться Корнильевским. Вопрос смены религиозных доктрин непростой. И славяне, и варяги некогда потворствовали языческим культам. Неужто все наши предки теперь кипят в подземных котлах? А ведь никто еще не отменял гипотезу, согласно которой каждый из нас рискует устроить себе, а то и близким эксклюзивный ад и в этой, земной жизни. Поэтому не будем делать однозначных выводов о целесообразности религиозной ротации. К тому же что выросло — то выросло, историю вспять не повернешь.
Итак, Чернозерье, так сказать, сменило духовный формат. Правда, в народе до сих пор говорят, что с той поры озеро стало злым. А, когда коня в жертву приносили, оно старалось быть добрым.
За столетия монахи превратили остров в маленький рай. Кусок суши вытянувшийся с юга на север на семь километров, а с запада на восток — на три с половиною, они изрезали каналами, создав сложную ирригационную систему. На острове появились сады и плантации (на которых по преданию даже выращивали арбузы, которые на Чернозерье почему-то называют "царской ягодой"), а для защиты суден от стихий насыпан был мол. Сам монастырский комплекс строился на северной оконечности острова, а в укромных местах возникали еще и скиты — для самоотверженных приверженцев молитвенного уединения. Конь-камень (бывший) все так же оставался священным местом, ибо под ним, в специально выдолбленной часовне, под спудом хранились мощи святого Корнилия. Согласно Житию, святитель и праведник прожил 99 лет 9 месяцев, совершив немало чудес. Ну, так говорит житие.
Революцию монахи приняли плохо. К концу царизма монастырь являлся крупным землевладельцем, практически экономически подмяв под себя все Чернозерье. Попросту говоря, народ от засилья реально обнаглевших попов, считающих, что церковную десятину отдать — дело святое, просто-напросто выл. Большевиков, когда пришла весть об установлении в этом северном краю советской власти, иноки дожидаться не стали — забрав все святыни и ценности (включая и мощи Корнилия) ушли за кордон. До сих пор неясно, где вся эта святость растворилась. Предполагают, "Новый Корнильево-Чернозерский монастырь" есть в Южной Америке. Но никто там не был, а потому сведения следует считать непроверенными. А новые начальники забирали теперь уже не десятину, а все. Зря, наверное, ерепенились чернозеры на попов-то.
Советские власти изначально использовали монастырские строения в качестве концлагеря, который назывался "Чернозерсклаг". Доподлинно неизвестно, что именно там происходило (архивы до сих пор засекречены), но по некоторым слухам (живых свидетелей не осталось) число умерших от разных напастей зэка достигало пятизначного значения. Хотя, ежели судить совсем уж строго, массовых захоронений так до сих пор и не нашли. Есть монастырское кладбище, на котором немало безымянных холмиков. Кто под ними лежит и в каком количестве, неизвестно.
После Второй Мировой войны остров сделали совершенно секретным. Долгие годы о существовании Корнильевского нельзя было говорить вообще. Ну, теперь-то можно — потому как все благополучно похерено. Дело в том, что здесь создан был испытательный полигон боевых торпед и прочей военно-морской смертоносной хрени. На остров завезли спецконтингент, а всех лишних наоборот выперли. Для контингента выстроили довольно неплохое жилье, финские домики. А военные служили не вахтами — приезжали семьями и надолго. Соответственно, имелись детский садик, школа, больница, клуб. В общем, все как у людей.
В лучшие годы численность контингента достигала 450 человек. Остров же новоявленные хозяева называли "Арсенальным". Под таким именем он проходил в официальных документах, хотя, местные используют милитаристское название и в бытовом общении.
А с концом советской власти случился облом. Базу закрыли. Все большое начальство, удачно сбагрив все самое ценное и хорошо погрев на этом свои волосатые длани, свалило на Материк. Военнослужащих отправили в отставку, сказав: "Остров теперь ваш. Пилите его как хотите, жилья для вас достаточно, а пропитание как-нибудь добудете сами". Вообще говоря, островитяне — испытатели боевых торпед, а не крестьяне. Сельскохозяйственный потенциал, основы которого заложены были еще монахами, использовался слабо — продовольствие на Арсенальный завозили с Материка. Ну, разве только, мужики умеют ловить рыбу. Конечно, многим удалось выбраться на Большую Землю, но 177 человек разного пола и возраста по сию пору мыкаются на острове, ибо бежать им некуда.
Арсенальный вместе с людьми гражданские власти (в отличие от военных) не бросили. Позволили создать даже местную сельскую администрацию. По закону о местном самоуправлении контингента недостаточно, но Арсенальный-Корнильевский настолько удален о цивилизационных центров, что решено было сделать исключение. Вы наверняка замечали, что вся наша русская жизнь строится на исключениях. За что и страдаем. Главой сельсовета (по военной традиции, комендантом), люди выбрали отставного мичмана Ивана Леонидовича Квитку, или, как его все зовут, дядю Ваню. Он не только порядочный человек, но и местный "олигарх". Имея золотые руки, дядя Ваня из комплектующих, найденных на кладбище кораблей, собрал катер, на котором возит людей, а так же продукты с Материка, ибо он оформил предпринимательство, открыв в своем доме частный магазин. За "купеческие замашки" его любят не все. Но уважают. Доклад о предыстории закончен, за присказкой сейчас последует сказка.
Так выходит, что с начала октября и до середины ноября (а в последние годы, в связи, видимо, с экологией, и до начала декабря) остров теряет физическую связь с внешним миром. Она устанавливается только после окончательного торжества зимы, когда ледовый панцирь на озере приобретает прочность. Примерно такая же проблема возникает и весною. При советской власти существовала малая авиация, и оторванности от цивилизации островитяне не чувствовали. Теперь — чувствуют, а на бывшем аэродроме (который был всего лишь широкой просекой в лесу) теперь растет капуста. Но как-то уже островитяне привыкли и терпеливо пережидают период естественной оторванности.
И вот, представьте себе, ненастным осенним утром к острову, в районе кладбища кораблей, прибивает баркас. Собственно, "кладбище" — груда искореженного металла, оставшегося от списанных посудин, на которых испытывали опытные модели торпед. Волны на озере невысокие, не более двух метров, но довольно коварные. Баркас разбило о киль бывшего тральщика, но пятерым мужчинам, отважившимся пуститься в столь безрассудное плавание, удалось выбраться на берег относительно невредимыми. Помогала им Дарья, дочь дяди Вани, единственная и обожаемая. Девушка прогуливалась по берегу в тоске, коей в последнее время предавалась нередко, и терпящих бедствие увидела случайно. Хотя, как известно, ничего случайного в этом мире не бывает.
Спасшимся предоставлен был целый финский домик, они отогревались у печи, на которой сушилась одежда. Мужчины - Сергей, Валид, Костя, Денис и Виктор — представились командой исследователей экологии Чернозерья, которых случайно унесло в озеро на баркасе внезапным порывом ветра. Исследователей они и впрямь чем-то неуловимо напоминали. Возможно, пылкими взорами и какой-то растерянностью в поведении. К тому же вся пятерка довольно культурна и учтива — сие в наше время, согласитесь, редкость.
Сразу сообщу правду: эти пятеро довольно обаятельных молодых людей сбежали из-под стражи. Они — члены... м-м-м... ну, то есть активисты одной из оппозиционных экстремистских организаций. Как теперь принято говорить, "несистемная оппозиция левого толка". Во время одной из несанкционированных акций с самом знаковом месте столицы они оказали яростное сопротивление полицаям, в результате чего один из стражей порядка получил тяжелую черепно-мозговую травму и угодил в реанимацию. А это уже тяжкое уголовное преступление, политика здесь уходит на второй план. Свинтили пятерых. Будучи людьми идейными, практически, профессиональными революционерами, парни не стали сдавать виновного (и совершенно неважно, кто именно совал с мента каску и отоварил правоохранителя булыжником по башке — ради одного только голого принципа это мог сделать каждый из пятерых), и организовали круговую поруку.
У полицаев свои методы. Они гнобили парней умело и старательно — мало кто способен достойно вынести настоящие пытки. И ребята это знали, но они орешки крепкие, к тому же подогреваемые идеей избавить Отечество от гнета самовластья. Сверху поступил приказ: скорее закрыть дело, виновных привлечь. Или хотя бы кого-то прищучить — для улучшения статистики. Менты вынуждены были забрать пришибленного омоновца из реанимации — чтобы тот тупо указал пальцем на своего обидчика. Очная ставка помогла парням: они смогли скрутить охранявших их ментов, вырубить опера, еще раз крепко дать по кумполу своей первоначальной жертве и выбежать из отдела. Тут же они завладели автомобилем, выбросив водителя (который, к слову, так же является сотрудником органов) и драпанули на полных газах. Как принято говорить, пацаны пошли по беспределу.
Ментовскую машину бросили, насильно завладели другой, неприметной, само собою, крепко надавав ее безвинному владельцу. Третьестепенными дорогами, а то и проселками они добрались до Чернозерья. Почему именно сюда: на карте озера обозначены несколько островов, числящихся необитаемыми. Карты, конечно, врут — и не только игральные. Остров Корнильевский-Арсенальный действительно официально считается необитаемым. Что и подтверждается картами. Именно на нем беглецы и планировали до поры скрываться. Автомобиль они утопили, ночью в одном из прибрежных поселков похитили баркас. Будучи совершенно неопытными в лоцманско-мореходном деле, они быстро потеряли контроль над судном. Злобный сиверко гнал бедолаг на погибель, волны захлестывали борт, и отчаянные революционеры уже искренне жалели о том, что вырвались из стальных лап системы. Возможно, они и разбились бы о камни одного из действительно необитаемых островов, но, видно, судьба пока что решила повременить с полным и окончательным финишем.
Не сказать, чтобы Дарья особо красива. Росту он выше среднего, с грубоватыми чертами лица, обветренной кожей, грузною фигурой... в общем, девушка не вызывает ощущения сексапильности. Но в душе Дарья — простодушный человечек, мечтающий стать верной женой и любящей матерью. А на острове с женихами беда. Дарье сразу глянулся Денис. Она и сама не поняла, отчего. Парень даже ростом чуть ее ниже, да и экстерьер так себе. Впрочем, длинные ресницы и некоторое благородство в образе кое-кого может навести на мысль: от него дети родятся красивые.
По правде говоря, девушка у Дениса уже есть, они даже иногда пробуют жить вместе. Точнее, пробовали — в предыдущей жизни, но... как бы помягче-то сказать... в общем, старая девушка Дениса — тоже член оппозиции, если, конечно, так дозволительно говорить. Это в поговорке два сапога пара, однако никто еще не отменял единство и борьбу противоположностей, которая суть есть диалектика жизни. Конечно, Денис не будет говорить Дарье о своих предыдущих связях, от правды еще никому не становилось лучше.
В истории семьи Квитка (фамилия не склоняется) была драма. Дядьванина жена (Дашина мама, само собою) сбежала на Материк с зампотылу, когда Дарья была маленькой девочкой. Дядя Ваня воспитывал Дарью сообразно своим представлениям о педагогике, иначе говоря, по-спартански. Ну, вроде как сына, о котором, конечно, мечтал.
У дядя Вани надежда: устроить личную жизнь дочери до холодов. Зимою, когда встанет лед, за ним приедут. На материке коменданта будут судить за взятки. Тут вот, какое дело... дядя Ваня прослыл как "коррупционер в формате Робин Гуда". Себе лично он присвоил ноль без палочки, а все нажитое в результате жульнической сделки пошло во благо островитян. Сломался на острове сельсоветовский дизель. Новый стоит два мильёна, да еще нужен запас соляры. А большим властям начхать, они говорят: в бюджете нету денег. Вот ведь какое интересное кино: люди повышали обороноспособность державы, долбали болванкам по списанным кораблям, а теперь живите, мол, так — без просвета.
У коменданта бизнес невеликий, доход мизерный. Но ведь кто ищет — завсегда нарывается. Нашел дядя Ваня на Материке богатеньких любителей интересного отдыха. И заключил с нуворишами договор о предоставлении в аренду двух отдаленных скитов. Ну, и приличных участков леса вокруг строений. Оформлено-то все было за копейки, а в конверте, точнее, аж в нескольких конвертах в Дядиванин карман перекочевала приличная сумма. Скиты приобрела полубандитская организация, которая будет летом возить на остров чиновников всякой масти на пьянки-охоты-рыбалки-гулянки. Безнравственно? А без электроэнергии людей оставлять не совестно?
Но ведь посадят, скоты. Лет десять строгача вкатят. Вот и болит душа у дяди Вани за дочь. Ну, сожрут ведь ее, гады, коли останется тут одна-одинешенька!
Да, есть на Арсенальном теперь свет. Новенький дизелек вкалывает аж восемь часов в сутки — два утром и шесть вечером. А на радиостанцию денег не хватило. И островитяне вынуждены мыкаться без связи. Да чего там связь! Ежели кто занедужит, все одно врачи не прилетят. Не на чем. А посему островитяне вынуждены не болеть.
Человека, который подло заложил дядю Ваню, зовут Иннокентий. Еще тот оригинал. Никто не рискует называть его уменьшительно-ласкательно Кешей, потому что боятся, ибо народ уверовал, что мужик — колдун, умеющий управлять стихиями. Иннокентий — отшельник. Проживает он в самолично вырытой землянке, близ Конь-камня. Утверждает, что не копал вовсе, а лишь обнаружил древнюю келию легендарного монаха Корнилия. Иннокентий не забывает получать пенсию, ибо является отставным военным. Был он офицером, говорят, неплохим, а крышу у мужика снесло на почве увлечения политикой. Полпенсии Иннокентий тратит на еду, а другую половину — на бумажную прессу. И то, и другое Иннокентий заказывает у дяди Вани, который взял за правило в меру сил помогать всем островитянам, вне зависимости от личного отношения к кому бы то ни было. Иннокентия дядя Ваня терпеть не может, называет "расхристанной бомжо;й". Но терпит — все же Божья тварь.
Логичный вопрос — а зачем человек, сдавая земляка, рубит сук, на котором сидит? — не найдет рационального ответа ни при каких условиях. Он русский и этим все сказано. С тараканами в голове и шилом в заднице. Про таких принято почему-то говорить: "не пришей к звезде рукав". Ну, или что-то а этом роде — не буду уж уточнять.
А боятся Иннокентия потому что он убежденный язычник, поклоняющийся Духу Озера. Мужик посчитал, что семьсот лет назад была совершена роковая ошибка, Духу Озера были причинены тяжелые душевные страдания, отчего теперь все и покатилось в тартарары. А ведь по большому счету — и вправду покатилось, причем, не только на отдельно взятом Арсенальном-Корнильевском острове. Гуляют слухи, что Иннокентий тайком совершает у Конь-камня жертвоприношения, убивая несчастных зверушек. Но они (в смысле, слухи, а не зверушки) не проверены.
Келия Иннокентия уже на три четверти захламлена старыми газетами. Мужик собирает "архив правды", отмечая самые значимые места в статьях и делая выписки. Теория (не языческая, а политическая) отшельника проста как все гениальное: миром правят евреи, и Россия (как собственно, и все страны планеты Земля) управляется тайным жидомасонским правительством. Собственно, газетах он выискивает факты, подтверждающие свою теорию. Классическое научное заблуждение: сначала создается гипотеза, а после ищутся подтверждающие сведения. С ног на голову. Гораздо универсальнее и, кстати, древнее теория борьбы светлых и темных сил. Впрочем, я отвлекся.
У Иннокентия была семья, которую отставной офицер отправил на Материк, предварительно от нее отрекшись. Себя же всецело посвятил служению природе и человечеству, которое в некотором роде любит. Но не в частных проявлениях (каждого из людей он как раз ненавидит), а в целом, как любопытное явление.
Эх, Даша, Даша... а ведь на тебя, деваха, положил глаз еще один, так сказать, герой — из тех, злодейских беглецов. Дарья сразу дала понять Валиду, что шансов у него один на миллион, ибо она вообще не любит всех черных (простите, скажу толерантнее: лиц неславянской национальности). Ее избранник даже букву "р" нормально выговаривать так и не научился. Впрочем, он хитрый, девушку именует "Дашей", что не требует виртуозного умения произносить звук "р-р-р".
Итак, семь человек (беглецы и дядя Ваня с дочкой) сидят в зале, у камина, ведут почти что светскую беседу. И не только об экологии Чернозерья.
- ...Но ведь у нас великая страна! - горячо доказывает дядя Ваня. - немерянный потенциал, великолепные люди. Опять же, природа. Нас ждет счастливое время.
- Кого — вас? - Едко вставляет Костя, самый горлопанистый из пятерки. - Иван Ленидович, батенька, гляньте вокруг себя. Ваша великая страна сплошь уязвлена страданиями человеческими. Это ж так очевидно. Для нормального существования государства должно хотя бы установить действенность закона. А у нас — дышло.
- Вы, Константин, весьма узко судите. - Дяде Ване вообще-то нравится, что наконец-то, впервые за много-много лет в его доме появились такие рассудительные собеседники. Ему суть спора не принципиальна, интересен сам процесс. К тому же коменданту приятно, что его зовут по имени-отчеству, надоело быть "дядей Ваней", как в пьесе Чехова. - Это все плевела, побочный продукт эпохи первоначального накопления капитала. Да, кто-то взобрался на Олимп и по глупости думает, что закон — это он сам и есть. Но кроме юридических оснований, которые суть есть условности, есть законы общечеловеческие. Суд истории, если вам угодно.
- А вот здесь, Иван Леонидович, совсем не соглашусь. Историю пишут победители, и, если мы будем позволять им творить свой беспредел, они такого наворотят...
- Друг мой, пусть каждый возделывает свой сад. А чужого нам не надо. Вот, мы на нашем Асенальном творим всякую... Это наш кусочек России-матушки, за которую в ответе только мы, грешные. И ответим — в том числе и перед судом истории. А кто-то от расплатится за всю державу. И нынешние властьпридержащие тоже, уверен, обладают совестью и стыдом, и однажды...
- Это Дерипаска, что ль! Или Абрамович...
- А почему бы не...
- Ну, пап... - Встряла Дарья. - У вас такой ненужный спор. Каждый из вас по-своему прав, да и по сути вы только дополняете друг друга. Ребята вот ратуют за экологию и все такое. У них тоже свой сад. Правда, Дэн? - Даша уже и молодого человека зовет по-свойски.
- Ты, дочь, лучше бы не встревала, когда люди говорят.
- Пап, ты, кажется, не заметил, что я уже взрослая.
- Господа! И дамы... - Воскликнул пылкий Валид. - Жизнь и без того прекрасна. Наука не терпит абстракции. Мы живем в этой стране — и...
- Этой?! - Взбеленился дядя Ваня. - Для вас, молодой человек, она, может, и эта. А вот для меня, как для русского офицера...
Конечно, можно и поспорить на тему, является ли мичман краснознаменного флота офицером. Но стоит ли? За спиной дяди Вани большой жизненный опыт. Он знает, что делать и как. Квитка тоже движим идеей. Он уверовал, что ежели сумеет обеспечить достойную жизнь людям, которые избрали его в местные вожди, то и Россия устоит вполне. Ну, отсидит он за эту дурацкую взятку. Но выйдет порядочным, уважающим себя человеком. Дочь бы вот только пристроить...
...Между тем, пока шла горячая и уютная дискуссия у камина, Дарья уволокла Дениса на прогулку по острову. Дядя Ваня, препятствовать не стал. Не оказался бы только потенциальный зять подонком. А вот Валид проводил парочку каким-то нехорошим взглядом. Денис, будучи человеком умным и осторожным, предпочитал на миру помалкивать и в споры не вступать. А со слабым полом он обходился несколько иначе — парень знает, что девки западают на прикольных, вот он в меру и прикалывается. Ну, и зенки строить умеет – тоже.
День клонился к концу, сиверко же немного стих. Дарья повела Дэна к главной достопримечательности острова, Конь-камню. С сумасшедшим Иннокентием она немного якшается, так же ей нравится все странное. Дарья даже разделяет некоторые взгляды отшельника — в особенности на отношения человека и природы, которые действительно очень даже непросты. А в политику девушка не лезет. По ее убеждению, все это игрища взрослых, которых в детстве недолюбили родители.
Иннокентий встретил молодых радушно. Пока было светло, совершили экскурсию вокруг скалы с рассказом о жертвоприношении коня, а после пили чай. Землянка у чудака довольно благоустроена и уютна. Хотя сильно пахнет затхлой бумагой и мышами. Иннокентий не такой дурак, к тому же он обладает некоторым тактом. Сославшись на то, что надо проверить сети, он исчез на полтора часа. Конечно, ничего он не проверил — слонялся по давно обрыдшему лесу и размышлял...
...В то же время азербайджанец уже вовсю пылал ревностью. Что-что, а феодально-частнособственнический инстинкт сидит у южан в мозжечке. Споры о судьбе России поутихли, четверо беглецов укладывались спать, а Денис с Дарьей не возвращались. Валид, дабы лстудить благородный пыл, вышел вдохнуть свежего воздуху. И нос к носу столкнулся с Иннокентием. Последний любит вообще-то вечерами наушничать где следует и не следует. Так он в удачный вечерок и просек тайные переговоры дяди Вани с покупателями скитов.
Встреча стряслась в кромешной тьме, но у отшельника такой фонарь с моторчиком — он посветил и увидел чернявое лицо. Ни одного слова индивиды не обрлнили. Ну, все, пипец, подумал колдун, и в наши края евреи нагрянули... Валид извинился. А Иннокеннтий — нет. Он шел в свое убежище в удрученном состоянии, будучи уверенным в том, что остров стали полонить жидомасоны. Сумасшедший, рассудил Валид.
Сладкая парочка уже возвращалась домой. Жизнь в одиночестве развила у Иннокентия чутье. Он уже издалека разобрал в темноте, что шагают двое. И в сердцах громко воскликнул:
- Ну, ты-то хоть не из этих? - Чудак вспомнил, что у его сегодняшнего гостя подозрительно выразительные глаза. Да и картавит к тому же...
- Из каких этих? - Искренне спросил Денис.
- Которые того... этого самого. То есть, из иеудеев.
- Ну, ты даешь, бать.
- В девятьсот семнадцатом эти тоже всякое говорили. Зато такой гешефт замутили...
- Замутили, говоришь... - Ден задумался о том, что по большому счету они, оппозиционеры, тоже мутят. Но тогда все списала революция. А тут неизвестно еще, нагрянет ли событие, которое все спишет. - Добрый вы человек, но...
- Что — но?
Денис хотел сказать: "максималист", но припомнил, что и сам является таковым. Точнее, являлся, ибо сегодняшний вечер убедил парня в том, что создан он вовсе не для непростых свершений.
- Как-то вы тут на острове одичали. Простите уж за правду.
Снова последнее слово осталось за Дарьей:
- Вот ведь какие вы, право... на ровном месте. Дядь Иннокентий, ну, не серчай. Мы устали, и мы отдохнем, отдохнем... Ты же хороший человек, мы все тебя любим. Ну... спокойной ночи?
...Иннокентий, возвращаясь в свое логово, в котором только недавно наслаждались жизнью двое влюбленных, окончательно пришел к заключению: на остров пришла беда, и требуется — да просто насущно необходимо — Большое Жертвоприношение.
Дядя Ваня, конечно же, не спал, волновался за дочь. Но, когда скрипнула дверь и послышались ее легкие шаги, подавать вид, что бодрствует, не стал. Господи, думал он, дай хотя бы дочери счастья!
...На крыльце финского домика Дениса встретил Валид:
- Слушай, брат... - Друг к другу они привыкли обраться по-братски. - У вас вообще-то... серьезно?
- А что вообще в этом мире серьезно, брат? - Попробовал пофилософствовать Денис.
- Ты бы... это... не обижал бы девушку.
- Ее обидишь...
- Зачем ты так, эй?
- Как — так?
- Неуважительно.
- Да ты, брат... завидуешь, что ль?
Валид промолчал. Уж точно промеж соратниками зародилась межа.
Утро принесло новое необычайное событие. Воздух загудел и над островом стал делать круги самолет. Такого здесь не случалось двадцать два года. Дядя Ваня, будучи знатоком, определил: АН-2 типа "кукурузник". Весьма, кстати, потрепанный. Кажись, именно это чудо техники два с лишком десятилетия назад сюда и летало. Надо же... жив, курилка! Воздушное судно рассекало воздух неуверенно, сильно раскачиваясь — и вдруг нырнуло в лес. Несколько человек тут же ринулись в чащобу. Дядя Ваня рассудил, что органы решили не ждать и прилетели за ним. И все же, как добросовестный комендант, он возглавил поисково-спасательную экспедицию.
Спасать практически никого не пришлось. Оказалось, самолет приземлился на бывший аэродром, нарубив колесами немало на редкость уродившейся в этом сезоне капусты. Если бы здесь не разбили огородов, давно бы аэродром зарос лесом, и воздушному судну некуда было бы приземлиться. Дядя Ваня признал пилота, давнишнего приятеля, летчика малой авиации Духаню. Ну, такая у него кликуха, на самом деле он Артем Анатольевич Ваймонен, карел. Раньше, в старину, он чуть не ежедневно прилетал на Арсенальный. Ныне постарели — и летчик, и его крылатый подопечный. К тому же Духаня был изрядно пьян. Впрочем, посадку старый летун выполнил удачно: мастерства не пропьешь.
Еще более пьяны, практически, до положения риз, были все двенадцать пассажиров — толстые потные мужики, некоторые — в ментовской форме. Аборигены повели (а, пожалуй, и понесли) вояк отдыхать. Груз, несколько ящиков водки, вызвал всеобщую воодушевленную радость. По правде сказать, на острове проживают не праведники.
Духаня поведал об обстоятельствах. Районное начальство, силовики, отмечали день рождения начальника ГАИ. После ресторана рванули в баню. В какой-то момент у районного прокурора родилась мысль: рвануть на остров и устроить себе ВИП-охоту. Но ведь озеро неспокойно, по воде плыть опасно. И вспомнили, что рядышком старый аэродром.
Все знают, что Духаня — ас. Он живет в здании аэропорта, переделанного под фазенду. Единственный оставшийся в строю борт типа сохраняет и лелеет как собственный персональный орган. Чуть не пыль с крыльев сдувает. Конечно, Ваймонен лететь не хотел — только сумасшедший осмелится в такие погодные условия отправиться в рейс. Но всякая нелетная погода становится летной по мере принятия на грудь. На четвертой сотне миллилитров безрассудство одержало решительную победу над здравым смыслом.
Конечно, не забыли взять в УВД табельное оружие, автоматы Калашникова — благо, в коллективе был и главный районный мент. А еще группу ВИП-охотников составили военком, глава местного отделения партии Единая Россия, начальник службы по управлению наркотиками, главные налоговик и фээсбэшник, председатель райсуда, руководитель пенсионного фонда, замглавы района по социальной политике, начальник МЧС. И еще почему-то редактор районной газеты. В общем, приличная компания, практически - истеблишмент.
Мужики не учли, что на острове не берет мобильная связь. Думали: в случае чего свяжутся с Материком и все остальное необходимое пригонят немедля. На Материке, о сбрендивших начальниках подумали свое. Подчиненные посчитали, а так же сообщили Центр следующее: самолет был неисправен, упал в озеро и на хрен утонул. Согласно преданию, Черное озеро бездонно, а, значит, потерпевший крушение объект не будет обнаружен никогда, а по Закону затонувшее судно, пусть даже и воздушное, следует считать братской могилою. Плебс возрадовался: хоть чуток отдохнет от хамья, пока сверху не назначили новое.
Гости высокого пошиба бухали два дня, без особых приключений. Разве только прокурор, на короткое время протрезвевший и продравший зенки, разглядев дядю Ваню, воскликнул:
- О! Квитка... Лежит у меня под сукном бумага. Подпишу — тебе небо в клеточку. Вор должен сидеть в тюрьме, вор должен...
И отрубился.
Это слышала Дарья. Девушке очень данные слова не понравились. Два дня они с Дэном держали летчика Духаню в черном теле, и Даша заставляла летуна учить ее самолету. В то время как Валид становился все мрачнее и мрачнее.
Непростые борения происходили и в душе Иннокентия. Он окончательно уверовал, что на остров проник жидомасонский заговор, неизбежность которого отставной офицер теоретически обосновывал столько лет. Это как раковая опухоль: не отрежешь по-живому — поразит весь организм. По его святому убеждению только искупительная жертва в пользу Духа Озера поможет хоть как-то исправить ситуацию. Что касается дяди Вани, его занимало только одно: чтобы у дочери устроилась личная жизнь.
Конечно же, Валид с Денисом подрались. Все выглядело безобразно, хотя и красиво: на берегу бушующего озера. С петушками быстро разобралась бы Дарья, но она брала на у Духани уроки самолета на капустном поле. Трое братьев-злодеев наблюдали за ристалищем с печалью на глазах: как и всегда в истории, святое и великое дело освобождения народа от гнета самовластья губит баба. Досвидос, идея свободы. Молодые люди, стоя по пояс в воде и схватив друг друга за волосы, молча пытались утопить противника. Студеные волны, порой захлестывающие соперников с головой, не в силах были погасить адреналиновый пыл.
Однако, победу одержал здравый смысл. Хотя, больше досталось Денису (под глазом у парня образовался аппетитный фингал) — Валид во многих смыслах сильнее. Мужчины выбрались на сушь и, упав, пытались отдышаться, чтобы схлестнуться вновь. Подошел начальник ОВД, дал каждому отпить из горла водки, раздумчиво произнес:
- Кажется, на вашу звездобратию у нас в отделе ориентировка... А?
Откровенно говоря, главному менту это было глубоко по фигу, он на отдыхе. Но звездобратия призадумалась.
Жизнь на самом деле явление простое. Всякая тварь земная (а, может, и не только земная...) стремиться не сдохнуть и по возможности продолжить свой род. Все остальное — лирика и философия, несколько разнообразящие процесс. Да, цинично, но Вильям Шекспир, к примеру, именно об этом свои пьески и сочинял. Вот, взять Макбета: чего он всех мочил? А если б не он — замочили бы его, грешного. В истории примерно в том же ключе действовал Иван Васильевич Грозный. Ну, да: с годами развивается паранойя, да и система теряет защитный характер и перерождается в чисто карательный механизм, причем, все потенциально опасное для режима подавляется на корню — а зачастую травится дустом. Заканчивается все по-типовому: катастрофой режима и судом истории. Правда, некоторая часть населения — даже потомки репрессированных — возводят идею железной руки в культ. И в чем-то они правы: человечество, вне зависимости от расы или вероисповедания, довольно легко распускается и крайне сложно консолидировать людей — даже ради светлой идеи. Для этого как минимум надо взойти на Голгофу.
Конкретный пример из истории острова Арсенального, в бытность, когда он еще был твердыней православия. Братия Корнильева-Чернозерского монастыря дважды полностью спивалась и пускалась во все тяжкие, включая даже и содомию. Суровая жизнь, отсутствие хотя бы мелких радостей... это ведь порох, которому достаточно даже не искры, а незначительного трения. Факты отдачи монахов во власть прелести зафиксированы в летописях. А главный фактор, влиявший на развращение общества, всегда один: слабый пастырь. Поступали стандартно: братию наказывали розгами и рассылали по другим монастырям на исправление. А на остров набирали новых иноков, не познавших сладость греха, во главе же ставили пастыря с железной волей, злым огнем в глазах, и с тяжелой рукой. Впрочем, когда диктатор по той или иной причине сей мир оставлял, верх снова брала энтропия.
Мораль сей басни такова: так же как не исправишь несносного котенка (легче утопить и купить нового), так же бессмысленно улучшать человечество. Господь Бог однажды (если верить Ветхому Завету) неудачное человечество утопил и развел новое. Правда, и вторая версия уже на первой стадии размножения повела себя мерзко (Каин убил Авеля), но Бог, видно, решил не торопиться и понаблюдать. Или Он оставил нас в принципе?
А потому давайте не будем судить нынешнее население острова, которое пустилось в загул. Пускай перебесятся — может, появится у них стыд, который суть есть основа всякой нравственности.
Дарья женским своим чутьем знала: она понесла во чреве своем. Что это знание дает женщине: фантастический инстинкт самосохранения. Интуиция подсказывала: грядет развязка.
...Ранним-ранним утром из финского домика, в котором разместили районное начальство, донеслись хлопки. В поселке никто не обеспокоился. Во первых, народ пребывал под парами, а во-вторых, все подумали: эти обалдуи с Материка опять чудят. Обеспокоилась только Дарья. Она пробралась в дом, где спала пятерка беглецов, тихо растолкала Дэна и велела немедля покинуть помещение вместе с нею — а оденется он уже на ходу. Чутко просек неладное и Валид: он ловко вышмыгнул на улицу за этими двумя — и вовремя. Через мгновение в дом ворвался вооруженный до зубов головорез и хладнокровно расстрелял оставшихся троих.
Это был Иннокентий. Несколько минут назад он, завладев оружием, уничтожил всех людей, прилетевших на "кукурузнике". Действовал маньяк совершенно осознанно: мерзавец верил, что тем самым спасает человечество от страшной беды, огнем выжигая жидомасонов и танцующих под их дудку бессовестных чинуш. Это и была искупительная жертва. Иннокентий поджег дом и отправился дальше. Аппетит приходит во время еды. Финский домик, в котором покоились тринадцать трупов, уже вовсю был охвачен огнем.
Люди поняли наконец, что игры кончились. Они разбегались по острову и прятались кто где мог. Двоих Иннокентий таки подстрелил, и был недоволен: святое дело продвигается слишком медленно.
Валид нагнал парочку у кромки леса:
- Эй, зачем бежать? Даша, не иди с ним, он тебя бросит. Только я люблю тебя по-настоящему, всем сердцем.
- А я не люблю черных. - Искренне ответила Дарья.
Денис молчал, он думал только об одном: эх, свалить бы от них всех...
- А вот и я, больной зуб! - раздался нервический окрик. Это был Иннокентий. Весь вид человека с глазами, налившимися кровью, говорил о том, что в него вселились бесы. - Получайте, фашисты, гранату - за р-р-родину, за Сталина-а-а!..
Иннокентий пустил очередь. Валид успел подскочить к девушке и закрыл ее своим телом. Его пронзили несколько пуль. Денис вовремя упал в траву и совершенно невредимый стал отползать в лес. Иннокентий в азарте споткнулся и покатился кубарем. Нескольких мгновений, подаренных судьбою, хватило, чтобы Даша и Дэн скрылись в чащобе. Валид, собрав остаток сил, воскликнул:
- Прощай, любимая!..
Иннокентий вскочил, грязно выругался, произвел контрольный выстрел в голову Валида и неожиданно спокойно произнес:
- Ничего. Погуляйте. До вас еще очередь дойдет. А эл би бэк. Ху-ли-га...
Договорить язычник не успел. Его оглушил удар. Психа по башке, подкравшись сзади, отоварил дядя Ваня — составляющей частью торпеды. Этот металлолом по острову везде разбросан. Дядя Ваня аккуратно связал злодея, похлестал его по щекам, чтоб тот очухался, и нравоучительно произнес:
- Эх, Кеша, Кеша... за что ж ты нас... бомжа расхристанная.
- Ничего ты не понимаешь, Вань. - Прохрипел язычник, сплевывая кровь. Видно, удар вышел слишком уж поучительный. - Я хотел как лучше.
- У тебя же дети, внуки. Неужто ты их бы — тоже?
Изверг ничего не ответил. Дядя Ваня повел пленника в поселок. Люди нерешительно выглядывали из убежищ. На дяде Ване навешаны автоматы. Неизвестно, может и он тоже... спаситель человечества. Двое встали на берегу волнующегося озера, аккурат между остовами догорающих финских домиков, подставили лица сиверку. Вдруг — почти над их головами — с гулом пронесся самолет. Крылатая машина, нервно трясясь и покачиваясь, стала набирать высоту. В этот момент сквозь завесу свинцовых облаков пробилось неожиданно яркое солнце. Борт типа "кукурузник", совершив эффектный маневр, ловко нырнул прореху и пропал за облачностью.
И солнце исчезло, вновь наступил мрак.
В самолете находились всего двое. Женщина, улыбаясь, держалась за штурвал. Мужчина, метаясь по тесной пилотской кабине, вопрошал на весьма повышенных тонах:
- Ну, ладно — этот Духаня взлетать тебя научил. А приземляться?
– Не успел - Спокойно ответила женщина.
- Ну, дура-а-а. Ну ты, блять, дура. Тут парашюты есть?
- В самолетах парашютов не держат.
- И что, блять, теперь... подыхать?
- Спокойно, я знаю, что я делаю. Мы взлетели — это главное...
- ...Господи, вознеслись. - Сказал дядя Ваня, оторвав взгляд от неба.
- ****ец котятам. - Ехидно произнес Иннокентий.
- Ты хоть какую-то молитву знаешь? - вопросил обмякший Денис, обхватив голову руками.
- Знаю. - ласково ответила Дарья. - Небеса, благословите нас!
- И все?
- А что еще?
- Ничего. Пшла ты в жопу.
- Расслабься. Представь, что это всего лишь прекрасный сон...
ПРОВИНЦИАЛКА
Не скажу, что машины — своеобразные божества нашего времени. Скорее, они смесь уюта с престижем. Но, без сомнения, они в нашей жизни занимают далеко не последнее место. А, если взглянуть на наши улицы отчужденно, особливо в часы пик, становится понятно, кому на самом деле принадлежит этот мир. Посмотрите на любой город из Космоса: оказывается, парковки и гаражные кооперативы для автоматизированных средств передвижения занимают значительно бо;льшую площадь, нежели человеческие жилища и пространства для отдыха людей.
В механическом мире давно существуют касты, классы и даже секты. И, естественно, вершина статусной пирамиды — такой черный катафалк с блистающим синим ведерком на крыше, противно крякающий и рассекающий по встречке. Три раза "ку". Дорогу колесницам вельмож! И сколько плясок случается вокруг блатных номеров. Такие понтовые тачки ночуют не по-бомжовому, а в теплых гаражах. Им салютуют пионеры и козыряют полиционеры. Ну, и сто;ят они соотвествующе, как говорится, по Сеньке и шапка.
Всякие штучки с моторчиками — прямые отражения характеров владельцев. Было бы глупо не предположить, что с нравом механизмы перенимают и прочие личностные черты хозяев. Это даже очевидно. Рассудим вернее: каждый выбирает по себе женщину, религию и тачку. А женщина выбирает по себе мужчину, желательно — на железном коне. Потому что с тачкой лучше и как-то спокойнее, нежели без таковой. Будучи причиндалами, автомобили несут некие дополнительные функции, которые не иначе как первичными половыми признаками не назовешь. Зря что ли на автовыставках женские красоты столь тесно дружат с шедеврами инженерной мысли? А
Естественно, автомобиль. А что там на втором или третьем местах — уже не важно. Главный герой "лихих девяностых" - бумер. Про него даже песни слагали. Какой закон в первую очередь попирает нувориш? Правильно: ПДД.
И что это я все про крутых? Машины бывают хорошие, разные и мертвые. Последние никому не нужны, они идут в переплавку. А вот на первых и вторых всегда найдется свой автолюбитель и владелец. Ну, и каждый юзает вверенную технику в меру своей... чуть не сказал штампом: испорченности. Нет: культуры. Не всегда – Высокой. Отсюда и беспримерное хамство на наших дорогах.
Качество авто перманентно улучшается, а вот с человеческим материалом хуже. Автомобили производят лучшие заводы Европы, Америки, Японии и Кореи. Люди же в города едут из кишлаков и аулов. Ну, еще из сел, станиц и с хуторов. В основном — не в театры и музеи, а за баблом. Для них та же Москва — золотая дойная корова, отсюда и тотальная нелюбовь к столице. Напрашивается вывод: с ростом технологии падает общий культур-мультурный уровень автовладельцев.
Конечно, теперь, в условиях машинального взрыва все смешалось в мире средств передвижения на углеводородной тяге. Люмпены автомобильного мира соседствуют в парковочных карманах с аристократией. Типа свобода, равенство, братство. Вот так бы у людей! Впрочем, с человекообразными однажды пробовали, я имею в виду 1917-й год. И что? А то, что отец-основатель всей этой заварушки рассекал на самых крутых тачках того времени (некоторые из которых, впрочем, были заимствованы из гаража императора Николая Кровавого). Его номенклатурные наследники понастроили те самые теплые гаражи, а позже понапридумали и ведерки с крякалками. Ну, и понакупали за народное бабло всяких агрегатов.
И вот представьте себе: однажды полнолунным вечером в московском дворе паркуется чудо-юдо отечественного автомобилестроения, серый УАЗ-452, обычно называемый "Буханкой". Пригнавший реликт мужик громко хлопает дверью, ковыряет в замке – и пропадает в неизвестности. Машина, пахнущая ЗаМКАДьем, еще пышет жаром движенья, в ней прямо гуляют кровь с молоком.
Буханка почти что нова, она всего пару лет назад сошла с конвейера Ульяновского автонедоразумения. Уж сколько правителей и режимов промелькнули в нашей стране, а советский автопром все пыжится, выплевывая в окружающий мир всякие посмешища прошедшего тысячелетия. Молодое лицо хрюшки сияет наивностью и удивлением. Архангельский номер (регион 29) добавляет облику Буханки некий... даже не знаю, как и выразиться... наверное, флер. Понятно, что страшила с периферии, но никто не знает, что именно означает это "29" - может, Калининград или Магадан, что вообще побуждает к некоторому уважению. А, может Тверь или Биробиджан, что к уважению не взывает. Ну уж точно не Кавказ: там на подобном ездить — позор позорищ.
Мы не знаем, с какой целью данное, с позволения сказать, небесное создание (потому что чем-то напоминает облако) прибыло в Первопрестольную, повторив путь Мишки Ломоносова. Ехав по трассе "Холмогоры" впервые, Буханка впитывала в себя впечатления. У себя на Пинеге, где и асфальта-то нет, Буханка тоже встречала красивых инородцев. Но там никто не кичится фирмОй, все тупо пашут. А предпочтение пинежские икотники отдают полноприводным работягам, неприхотливым и легко в случае чего починяемым. Именно по этой причине на Пинеге Буханка – как леший в лесу.
Путешествие по федеральной трассе далось не так и легко. Хозяин и его машина уверенно себя чувствуют на извилистой, но мягкой песчаной дороге, а вот на испещренном колдобинами и выбоинами асфальте они как медведи на царстве. Кузовная часть Буханки несла некий груз, упакованный в деревянные ящики, что несколько облегчало движение. Их выгрузили еще на подъезде к столице. Что она близится, Буханка понимала — потому что проезжая часть становилась все ровнее и ровнее, а здания все выше. Конечно, прежде всего глазенки разбегались от разнообразия автомобильного населения. Каких только монстров не нагляделась! Иные похожи на инопланетян. Попадались и знакомые очертания, но их облик нес какую-то удрученность. И ни на одном капоте – к какой касте он бы ни принадлежал – ни тени улыбки! Сплошной беспросветный трафик. Немного страшило, что движение все уплотнялось и уплотнялось, но у Буханки крепкие молодые нервы, смена среды со спокойной на агрессивную не слишком-то девушку утомили. Многие водители ведут себя яко звери и норовят подрезать? Так это не относится к миру машин! У авто свои ценности и понятия, они смотрят на реальность в несколько ином ключе.
Что обычно случается, когда обитатель глубинки впервые попадает в столичную суету? Ну, все зависит от личностного склада бедолаги. Далеко не всякий провинциал оценит большое скопление всего сущего как ад. Так же и с Буханкой. Да, необычно, некоторая нервозность хозяина передалась и ей, тем паче у нее не спрашивали, хочет ли она отправиться в столь дальний путь. Но... как там у французов: Париж стоит мессы. Москва тоже кой-чего стоит, к тому же про этот город почему-то не говорится: "увидеть и умереть". Ломоносов же не помер (хотя и спился), а его землячка Буханка в чем-то даже окрылилась. И утомление от самой длительной в жизни поездки какое-то даже приятное.
Наступила ночь, время сонного царства для большинства машин. Есть поговорка (среди людей): только в полете живут самолеты. И автомобили якобы живут лишь в поездке. Это не так — мы же не утверждаем, что человек живет только на работе. Для машин наступает благословенное время досуга. Они все такие разные — и все-таки они собираются вместе. А Луна высвечивает весь этот автополигон во всю силу своей отражающей способности.
Суета, суета, суета... в ней легче. На дороге все при деле и особо не сосредоточишься на всем сущем, существующем вне трассы. А сейчас что-то надо делать. Буханка не знает, как себя позиционировать. Она от природы застенчива, а стоящие кругом автотранспортные единицы такие все значительные и неприступные...
Вдруг откуда-то из недалека донеслось:
- Вот ведь уйо....ще. Понай-эхали тут.
Буханочка не вполне поняла, к кому это относится, но все же догадалась — не дура же. У себя в архангельской глубинке она всяких слов понаслышалась — красивых, и разных. Там бы она ответила хаму. А здесь... может, у них манера такая. Когда не знаешь, что ответить, лучше промолчать. Впрочем, промолчать стоит и когда знаешь, что сказать.
- Не слушай ты этих празднострадающих дураков.
Это уже другой голос. Буханка наконец разглядела стоящую рядом низенькую белую легковушку. Ее белые бока и крыша несколько в грязи, металл кой-где проржавел, одна фара подбита. Но старушка выглядит довольно-таки бодро. Белобокая продолжила:
- Они считают, если иностранцы — им здесь все можно. Сами, блин, понаехали, заполонили. Сам дурак! - Выкрикнула легковушка. И теперь уже тихо: - Думают, они особенные, засланцев из первого мира случайно занесло в третий. Такой несдержанный мудило — мерс триста двадцать. Ему обидно, скоту, что теперь не котируется, был супермен, теперь — секонд хенд. Этот спальный район — отстой погибших топ-гиров. Один, блин, сброд возомнивших из себя...
Буханка знает: все старики ворчливы, любят хвалить старое и ругать новое. А это вообще непродуктивно. Но уже то приятно, что по соседству стоит приятельски настроенный механизм. По крайней мере, он не обложил и даже посчитал нужным что-то сказать в ее адрес неунижающее.
- Здрасьте... - Сказала Буханка, прикинувшись культурной.
- Мордасьте. Из каких краев?
- С Севера. Мезень.
- О, как. Много где побывало, а там — нет. До Устюга доезжало, это да. Великого.
- Ух ты! Это ж у нас, на Двине.
- Вы, северяне, все какие-то замороженные. Тормозные. Может, это к лучшему. Лучше быть заморозком, чем отморозком. Кхе-кхе-кхе-гкхе!
Белобокий так омерзительно старчески смеется. И называет себя странно: в среднем роде. Буханка подумала: вот бы пережить эту ночь, хватит, уже накушалась новизной, полна пространства и времени.
- Ты, наверное, полноприводная?
- Редко. - Честно ответила Буханка. - Хозяин включает передний мост только когда уже полный... ну, этот... - Буханка не знала, уместен ли в этом обществе мат. - В общем, экономит горючку.
- Это хорошо, хорошо... Вот и меня нет слабости на передок, как у некоторых. Я – переднеприводное, поэтому и не заносчивое. А еще мой кузов — не хрен собачий, а хэтчбэк. Понятно? И три имени, причем, трех родов: Спутник, Восьмерка и Зубило. Поэтому я - сверхсовершенное существо. Ураземела?
- Круто.
- А то. К тому же я – носитель комплекса вины одного великого народа перед другим великим народом. Думаешь, германский автопром только мэрсы клепает типа того трехсот двадцатого хамла? Дело было так: немцы из фирмы Порше сами пожелали искупить, так сказать, необдуманный свой поступок. Я имею в виду нападение на Советский Союз в тыща девятьсот сорок первом со дня рождения ихнего бога. Ну, меня тогда еще не было, ты не думай. И, при сотрудничестве с другими небесталанными мерзавцами, итальяшками, разработали модель, к которой имею честь относиться я. Собственно, на что я намекаю: я детище передовой европейской мысли. Пусть даже носители таковой – фашисты и гавнюки. Штутгарт и Турин — вот мировые столицы автомобильного креатива, где рождались гениальные идеи, легшие в мою основу. Ты спросишь: откуда у меня, машины, такая осведомленность. Спросишь?
- Ну, дак... спрошу.
- О-о-о, в моем бардачке много всякого интересного свалено! Мой день рождения: 1 марта 1990 года. В четверг, если что, а не в понедельник или пятницу. Прошлое тысячелетие, блин, офигеть! Именно в этот прекрасный вечер я сошло с конвейера Волжского автозавода. Практически, я — дитё эсэсэсэра. Ты, кстати, тоже... волжанка. Только мою модель вовремя сняли, а твою все клепают. На тебя, видно, пока еще есть клиентура-дурантура. Кто-то скажет: реликт. Нет — само свершенство! Ты не подумай что: это я про себя. Пусть без подушки безопасности и автоматической коробки передач. Как и ты, кстати. Все почему: мы с тобой, подружка ситная — идеальные слуги. Есть тачки, перед которыми поклоняются, они даже предметы культа. Есть машины, которые люди презирают. Мы же — друзья людей и мы с ними на равных...
Зубило начало нудно вспоминать те времена, когда иномарка на отечественных дорогах считалось событием. Ну, это было в эпоху молодости машины, имеющей сразу мужское, среднее и бесполое имя. В завершении своего скучного исторического экскурса оно рассудило:
- Все дело в качестве. Вот моими дверьми хлопать не надо – они и так закрываются. Потому что все докручено. Все остальные наши люд... тьфу, машины, кроме восьмерок, недоделанные какие-то. Это потому что сварганены... это, как его... через задок. Они гордились: "Зато в области балета и хоккея мы впереди планеты всей!" И наплодили… детей понедельников и пятниц. Ну, это я фигурально…
- А нас на Мезени, - вставила Буханка, - ракеты летают. Я видела. Краси-и-иво.
- Эх ты... простота. Уж лучше бы научились тачки делать. Космонавты-алканавты. А сколько у тебя было хозяев?
- У меня не было. Есть.
- То есть, ты хочешь сказать... Кхе-кхе-кхе! А вообще, у тебя покамест везуха.
- Что?
- Везет тебе, говорю. А мой нынешний — хач. Фрукты на мне возит с базы на точки. Но ты знаешь... мне не всегда так не трафило. Однажды у меня был артист. Заслуженный! Ну, у них, у людей есть такое занятие — ни хрена не делать, а других веселить. Им, представляешь, за это платят большие деньги. Ну, вот он меня и обменял с доплатой. На японку. Ты себе представить не можешь каких женщин он во мне... впрочем, это неважно. А этот, который хач, только фрукты любит. Эй, тебе скучно?
По правде говоря, Буханка закемарила. Намаялась, воспоминания старухи (ну, или старика — не поймешь) убаюкали. И все же она встрепенулась:
- Нет, нет, интересно, ваше почтение. М-м-мня...
- Ладно. - Явно "почтение" подействовало на изъеденное временем железо благотворно. Доброе слово и тачке приятно. - Вообще мой встает ни свет, ни заря. Но после обеда я уже на приколе. А твой — когда на ногах?
- Ня зна-а-аю, дак.
- Значит, типа артист. Отдохни... красавица. А я о жизни подумаю. Люблю думать, вспоминать всякое...
...Когда Буханка проснулась, место Зубила пустовало. Ну, и вообще на парковке заметно поредело. Хозяин не появился, и это напрягало. Как-то не хотелось оставаться в одиночестве в этом чуждом мире. Машина прислушалась к шуму города… где-то вдалеке гудела трасса. Вот бы на нее — и домой! Там природа, мягкий песок вместо асфальтовой наждачки... дружественные тачки-работяги. А здесь... какое-то вавилонское столпотворение, сброд понаехавших. Такой огромный странноприимный дом. Буханка далеко не пацанка, а ее здесь всякая сволочь поучает как начальник гаража. Хозяин... А вдруг бросил?! Закинул в этот автомобильный ад... Буханка вспомнила, как вчера терлась в машинном скопище, улицы были прям забиты разгоряченными автотранспортными брендами — ее аж передернуло, она нервно затряслась.
- ...И ты всерьез слушала ту дряхлую маразматичку?
Буханка встрепенулась и разглядела ярко-красного уродца. Правда, аккуратного и такого же, как Буханка, юного. Сплошные прокачка и тюнинг. Мажор с форсом.
- Похоже, ты не знаешь, кто я. - Фамильярно произнес красный.
- Не имею чести...
- Ну, да: пока ваш русский гений продолжал тешиться былыми успехами, мудрецы Поднебесной подбирались к мировым вершинам. Тихо-тихо ползла улитка. И вот... Не без помощи русских, по ходу дела. Вот я — высокотехнологичный кроссовер с полным приводом и ста тридцатью девятью лошадьми под капотом. Шедевр науки и техники третьего тысячелетия.
- Чяво? - Буханка спросила и сама застеснялась своей простоты. Вот она бы не стала кичиться приводами.
- Черри Тиго Пятый. Понятно выражаюсь?
- Красиво, дак.
- Я знаю. - (Вот, блин, петух, подумала Буханка). - Усовершенствованная модель.
- Но ведь предела совершенству нет.
- Тебе это сказало Зубило?
- Не. У нас на Пинеге так говорят. А разве Зубило — не совершенная машина?
- Не надо путать задницу с пальцем. Мягкое место никогда не станет указующим перстом. Ну, как я овладел великим и могучим?
- Чем?
- Языком, детка. Вашим русским языком. В вашем великом и могучем слишком много слоев. За серьезностью всегда прячутся сначала ирония, потом сарказм, а после - антитезис. У вас даже президент такой: говорит одно, его понимают по-своему, а делает он всегда противоуположное. Ну, я уже привык к этим вашим подвывертам.
Ага, вот их стиль, размыслила Буханка, они все время ерничают. И говорят не то, что думают, а то, что по их убеждению до;лжно сказать. Этот красненький просто комплексует. На самом деле, он глубоко стесняется своего неаристократического происхождения. И все время пиарится. Но спросила Буханка другое:
- А в этом Китае думают и говорят иначе?
- В Поднебесной прежде думают, а потом говорят. У вас я долго учился обратному.
- И что — у нас, дак, все так плохо?
- Смотри. Вы бахвалились тем, что запустили первого человека на орбиту (заметь, твоя модель была выдумана в ту пору), умные китайские инженеры в это время молча учились копировать все лучшее, созданное человечеством. Размышляли, анализировали. Принцип обезьяны, наблюдающей с горы за тем, как дерутся тигры. А потом стали делать свое. Моя модель не хуже народного автомобиля хайтлера... то есть, фольксвагена. И уже превосходит ссаный йонг. По многим параметрам. Поднебесная рулит! Я весь начинен микропроцессорами и чипами. А ты?
- А я как-то стараюсь думать своими мозгами. - Дерзко ответствовала Буханка. Ага, рассудила она, он не только комплексует, но и еще сомневается в качестве своих... этих... чипов. - И доверяться мастерству хозяина.
- Глупо. Свои мозги и водитель скоро будут не нужны, всем станет управлять бортовой компьютер, руководимый искусственным разумом. Ты мне еще про загадку русской души напой.
- А что, китайской души нет? - Одновременно Буханка гадала: где этот Китай? И что — все китайцы такие заносчивые или только попавшие в Москву?
- Наша сила в коллективизме. А ваша — в плавках. Слышал такое выражение. Просрали вы — и не только прогресс, но и душу.
А они здесь еще и хамы, сделала вывод Буханка. С каким бы удовольствием она сейчас наехала на этого петуха, проверила б на прочность! По крайней мере в массе он явно проигрывает, а в корпусе много пластмассы. Но спросила по возможности мягко;
- Может быть, во всем виноват город? У нас в глубинке ничего такого не просрано.
Угадала. Черри Пятый сменил тон:
- Считается, в этой стране две беды. Дороги, по которым таскаемся мы, и дураки – как за рулем, так и в пешем порядке. На самом деле, беды три. Третья – ваша доброта. Вы неприлично мягкие. И даже ваш президент такой.
- А как же "сила в плавках"?
- Ты забыла про многослойность русского языка. У вас главное не смысл, а интонация. Каждый под плавками понимает свое.
- А я думала: главное — ехать.
- И я так раньше думал. Но обломали. Чтобы выжить, здесь все время приходится что-то из себя представлять. Вот я создан для загородных семейных поездок. А сам – загибаюсь в пробках. И сплошные закидоны.
И правда, подумала Буханка, у них здесь в Москве одни понты. Хвалятся, хвалятся, хвалятся... даже те, кто на ладан дышит...
И вдруг появился хозяин. Черри сразу прикинулся железякой. От хозяина разило человеческим горючим. Он, резко рванув дверь Буханки на себя, гневно выругался:
- Ё....я Москва! Город придурков.
Буханка аж возликовала. Господи, как хочется на зимник —:чтобы за тобой снежный шлейф, а перед глазами родной простор!..
ВАСИЛИЙ НЕБЛАЖЕННЫЙ
Василий Иваныч Кривсун, мужик сорока четырех лет от роду. Разведен, безработный, без определенного места жительства. Имеет рост средний, сухощав, угловат, плечист. Лицо строгое, с широкими скулами и маленькими чуть раскосыми серыми глазками. Густые русые волосы сзади собирает в пучок, носит редкую бороду, уже изрядно седую, пожелтевшие от курева пышные усы. Матом не ругается, себя называет «человеком Божиим», а по роду занятий является нищебродом.
Носит с собой протертую до дыр противогазную сумку, в которой лежит камень килограмма на три. Василий нашел этот камень на острове Валаам, на берегу Ладоги-озера. Он убеждает всех, что булыжник имеет форму креста и послан Свыше. Другой человек взглянет – никакого «креста» в камне не разглядит, подумает: «Псих, задвинутый…» Впрочем, в среде, в которой обитает Василий, таких немало, а, можно сказать, большинство. Да и крест Василий носит, в сущности, для того, чтобы не отличаться от себе подобных.
Среда, в которую время от времени (ежели не в пути) погружается мой герой, называется: «трудники». Василий путешествует по русским монастырям и за койку и еду соглашается исполнять всякое послушание. На том же Валааме в составе бригады он строил новую пристань. У него вообще-то руки куда надо прикручены, он много умеет, но через два месяца монастырский эконом почти насильно посадил Василия на катер и с Богом отослал мужика на континент. Василий, и еще двое трудников, раздобыли канистру спирта и два дня жестоко бухали… Иногда Василий склонен к «расслаблению». Монахи на курение смотрят сквозь пальцы (лишь бы не на территории), а вот пьянку не переносят. Не сказать, что Василий алкоголик, но иногда так в душонке сосет!
Чтобы выглядеть жалче, Василий выдумал себе легенду. Он ее услышал от такого же, как он сам, трудника, в Сийском монастыре. Может, и тот свою легенду украл, но не в этом же дело. Итак, якобы однажды Василий совершал паломничество в солнечную Абхазию, в Новоафонскую обитель. Едва проехали Веселое, уже на территории Абхазии электричка остановилась. В вагон вошли вооруженные абхазы и приказали всем мужчинам построиться на берегу моря. Женщин не тронули. Василий (якобы) вместе еще с двумя мужчинами попал в далекое горное село. Их держали в сарае, на ночь приковывали, а днем они работали на полях или пасли скот. Через два с половиной года рабства Василий, воспользовавшись моментом, сбежал. Он (якобы) сговаривался с собратом по несчастью, молодым парнем Серегой. Но тот в последний момент впал в депрессию и отказался от побега.
Василий любил слезно рассказывать о том, что «Серега, брат, там, а я, сволочь последняя, тут…» Сам Василий согласно легенде шел из Абхазии в Центральную Россию пешком, без гроша денег. Вернулся он якобы в Иваново, к себе домой, а жена уже с другим живет… Он настолько вошел в роль, что и сам уже начал верить в реальность своего кавказского плена. Тем более что уже несколько лет он действительно исхитрялся жить бессребреником. Да ему много и не надо: только на курево и на спиртное (изредка).
На самом деле Василий родом из Пензы. Работал на оборонном заводе слесарем, имел жену и сына. С женой не заладилось, и однажды он ушел из дома. Решил для себя: «Все, меняю жизнь на хрен!» У него на работе коллега был, Павел, воцерковленный человек. Тот пономарил в храме, а однажды уволился и пропал. Слух прошел, он в монахи постригся и уехал на Север, в монастыре теперь подвизается. Василий часто задумывался о Боге. В Христа он не верил. Но, изредка общаясь с Павлом (пока тот не «умонашил»), знал, что в христианских общинах не принято человека без помощи оставлять.
Василий где-то слышал песню. Гнусавый голосок из динамика тянул: «…и легко мне с душою цыганской кочевать никого не любя-я-я-я….» Василию слова запомнились. В монастырях он подолгу не задерживался, надоедало. Месяц проходил – он уже и маяться зачинал, тосковать по движению. Василий уже понял, что лучшее время для него – путешествие.
В монастырях всегда почти доводилось жить в казарменных условиях. Василий служил в юности в армии, а потому неплохо владел искусством существования в компактном мужском обществе. В казарме все просто: не бери чужого (то есть, не крысятничай), соблюдай правила гигиены, не навязывайся со своими философиями, — и все у тебя будет «чики-чики». Это правило и на тюремный быт распространяется. Василий пока что в тюрьме не сидел, но знает почему-то: и военная казарма, и зона, и монастырь имеют общее начало. Имя ему – ограничение. В монастыре все же лучше, ибо стены в святом месте не имеют украшение и виде колючей проволоки и караульных вышек.
В сословии трудников преобладают юноши призывного возраста. Большинство из пацанов в монастырских стенах элементарно «косят» от армии. Попадались и такие, кто был в розыске. Но скрыться в монастыре непросто, ибо монахов обязывают сообщать паспортные данные трудников в милицию. На сделки монахи не шли. За о-о-о-чень редкими исключениями.
Труднее всего было привыкнуть к распространенному в монастырях явлению, которое издавна именуется «стукачеством». Если в армии или в тюрьме стукачей презирают, в монастыре к таковым относятся терпимо. Прямой канал «стука» — исповедь. Человек, избравший путь трудничества, не будет обязан посещать службы, но исповедь и причастие – дело святое. Даже если в Бога не веришь… Не любил Василий исповеди. Но более-менее научился говорить нужные слова священнику, не задевая собратьев.
*
…Арсеньевская пустынь – монастырь непохожий на иные. Мы представляем русский православный монастырь как нечто, окруженное стенами. В Арсеньевской пустыни таковых нет, и не было никогда. Да и звание «пустыни» получено обителью лишь недавно.
Началось все двадцать пять лет назад, когда в храм села Арсеньево прислали служить молодого батюшку Валентина, недавно постриженного в монашество. Арсеньево в те времена было крепким селом, в котором и намека не было на упадок. Храм здешний, во имя Успения Пресвятой Богородицы, славился тем, что никогда не закрывался. Село всего в тридцати верстах от областного центра, и в 30-х годах прошлого века несколько лет Свято-Успенский храм был кафедральным, ибо в городе все церкви разорили и осквернили.
Отец Валентин имеет светлый дар притягивать хороших людей. Очень скоро при храме стала собираться община: многие духовные чада отца Валентина бросали город и переезжали в Арсеньево на житье. Так случилось, что в селе сдох колхоз, молодежь начала уезжать, и постепенно члены общины просто-напросто заместили коренных жителей. Одни прибывали – другие вымирали… Три года назад отец Валентин и его ближайший сподвижник отец Корнилий написали прошение в Синод. Год бумага гуляла по инстанциям, и вот радость: общине присвоили статус монастыря. Отец Валентил как был духовником, так и остался; отцу Корнилию удостоилось стать настоятелем Арсеньевской пустыни.
Отец Валентин к тому же имеет дар: он изгоняет бесов. Творит он это необычным манером. Он считает, что изгнанный побродит, побродит по неприютному миру, и, взглянув назад, припомнит, что где-то ему уже было уютно… И вернутся в обжитой дом, прихватив с собою еще несколько лукавых. Ой, как туго придется тогда человеческой душе! А потому чин Василия Великого, традиционный способ экзорцизма, по мнению отца Валентина, неприемлем. Бесноватые живут в Арсеньевской пустыни месяцами, а то и годами. Выполняют послушания, пытаются входить в храм. Иногда кричат во время трапезы, хуля все святое… братия привыкла не замечать дикие вопли, и бесы в несчастном, как правило, умолкают. Согласно теории отца Валентина, лукавый сам понимает, что он все же в Доме Божием, и уходит…
Пустынь живет как полноценный колхоз: здесь есть ферма, поля, сельхозтехника. В подвале трапезной устроена сыроварня. Отец Корнилий выбил лицензию, сыр монастырский выгодно продается. Община не то, что процветает, а, скажем так, укрепляется. Своеобразный получился здесь островок благодати в океане нелепых экономических бурь.
*
…Выслушав красочное повествование Василия, отец Валентин призадумался. Завирает-то он красиво, но глаза у мужика добрые… Видно, что голодает, а руки у него изрядно натружены. Бывают ведь и такие: на коленях ползают, ноги лобзают, об подрясник сопли вытирают… Этот не так подошел: «Батька, благослови пожить!» (Василий привычно произносил не «батюшка», а «батька»). Достоинство какое-то в нем. Нет, гнать нехорошо. Ладно, для начала надо позвать Тита…
Тит – местный… как бы это сказать… «больной зуб», что ли. Его в пустынь из Лавры прислали, от людских глаз долой. Вот он-то не врет – это точно, отцу Валентину судьба Тита видна яко камень в горном озере. Выслали Тита по скандальной причине: в Лавре к старику приходило много людей, как к старцу. За благословением, за советом, за духовным общением… а владыка на то благословения не дал. Тит – глубокий старик, ему за восемьдесят. Но немощи в нем нет, скорее, Тит тщедушен, но не в коем случае не слаб физически. И очень даже крепок умом. Устав исполняет, всегда успевает к часам (тогда как братья помоложе частенько просыпают). В мелких монастырских интригах участия не принимает, хотя жизнью братии интересуется живо.
История Тита почти невероятна. Он, будучи сыном зажиточного крестьянина, после того как семью раскулачили и выслали в Сибирь, скитался по детдомам, а потом сбежал. Мыкался в преступных группировках, выполняя мелкие поручения «паханов», однажды попался на мелкой краже и угодил в колонию для несовершеннолетних. Отсидев (это уже было после войны), подался на Юг, не легкие хлеба. И там познакомился со странствующим монахом разгромленного большевиками монастыря, который, видимо, неся в себе благодать, привил юноше любовь к Богу. Монах направлялся на Кавказ; там по его словам, в горах Абхазии спасались «истинные братья». Так Тит (это его настоящее имя, даденное родителями при крещении) стал пустынножителем.
Отшельником, один-одинешенек, Тит прожил в горах сорок два года. Таких же братьев, как и он, было несколько. Они свято следовали обету и общались с людьми чрезвычайно редко – только когда забирали в условленных местах милостыню (ее приносили паломники) или время от времени прибегали к помощи врачей. Если пустынножители случайно встречались, они, восклицая: «Спасайся, брат!», разбегались в разные стороны. Возможно, Тит там бы и преставился. Но началась война, пришли в келейку к Титу (маленький сруб два на два метра) вооруженные мужчины и сказали: «Убирайся отсюда, русская обезьяна, на нашей земле клоуны не нужны!» Два года Тит мыкался по России, пристал в Лавре… но и там ему покоя не нашлось. У Тита нет сана, духовного звания. «Старцем» владыка называть его не велел, но и просил не обижать старика. Все же, человек уважаемый, пострадавший… К Титу и сюда, в Арсеньево изредка приезжают его поклонники. Монастырь оградой не обнесен, а потому отец Валентин и отец Корнилий смотрят на «запрещенные» посещения сквозь пальцы. В обители и без того дел невпроворот…
Сеанс разоблачения Василия был короток. Тит, строго посмотрев в глаза Василию, вопросил:
- Иухьдзи?
Василий тупо молчал.
- Исаат акай?..
Василий, смутившись, рассказал правду. Не всю, кое-что утаил. Вердикт отца Валентина был все же таков:
- Остановитесь пока у отца Тихона. В доме, в котором они с отцом Титом живут, есть келейка… И послушание ваше такое: в помощниках у отца Тихона будете, на сыроварне… Да, вечером, в восемь, с Константином (вас к нему подведут) выгребную яму вычищать будете, и бочку отвозить в поля… Во имя Отца, и Сына и… - Отец Валентин перекрестил Василия, дал притронуться к руке, ко кресту. Еще раз отметил, как уважительно себя ведет пришелец (ох, он столько всяких «заходимцев» повидал!). Эх, подумал отец Валентин, только бы не запил!..
В келейку пошли со стариком. Вообще, Титу, после того как его лишили "паствы", было скучновато. Ему явно недоставало общения. Здесь-то, в пустыни, все при деле, на праздную болтовню времени не доставало. А очень хотелось порой выговориться. На улице, при братьях он предпочитал помалкивать. А вот, в келье…Позже, когда Василий узнал историю деда (так он стал именовать Тита), все удивлялся: такое пережил, столько видел… а несет всякую нелепину: «Бубубубу, бубубубу…» Они и не прислушивался к словам старика. Но и не посылал. Хотя, обиду таил – за прилюдное разоблачение.
Тихон оказался молодым, пышнотелым парнем, на вид лет двадцати пяти. Курносый, розовощекий, с куцей бородкой. Все его звали «братом-сыроваром», потому как на Тихоне была сыроварня. На Василия отец Тихон посмотрел зло. Однако быстро опустил глаза, показал избу, удобства, отвел в баню. Василий давно, уже несколько лет не жил в отдельном помещении. Он просто отвык от одиночества и удивился изрядно. Первую ночь он вообще не мог заснуть: непривычно было отсутствие запаха пота, храпов, мучительных стонов… Только мерное тиканье ходиков на стене, да цоканье сверчка.
*
Наутро Тихон (Василий сразу стал звать парня по имени, «батька» как-то не клеилось, потому как парень – почти ровесник Васильева сына) показал сыроварню. Научил молоко пастеризовать, пропускать через сепаратор, заливать в специальную «сырную ванну».
Объяснил, какую в ванне нужно поддерживать температуру, как для правильной реакции заносить «чистую культуру» (специальную закваску наподобие кефирной); как при помощи комбинации содержания обрата и молока достичь нужной жирности. Заметил, что «улавливать» момент, когда смесь достигает зрелости, будет сам.
Готовность «зерна» определять опять же станет Тихон; он и сам учился этому искусству полгода. После этого Василий должен будет слить зерно в формовочный аппарат, где сырный пласт прессуется и укладывается в формы. Потом вместе будут опускать головы сыра в ванны с рассолом. Тихон как заправский сыровар, вдохновенно рассказывал:
- ...Головы в специальной комнате созревают сорок пять дней. Главное в созревании — определить раннее парафинирование. Сыр покрывается парафином где-то в месячном возрасте, когда «корочка наведется». В старину говорили, что с сыром обращаться надо, как с малым ребенком. И даже лучше. Хорошим сыр будет только, если правильно проследишь.
- А если больше или меньше сыр зреть будет? – встрял Василий.
- Если больше — то перезреет, будет горечь и «пороки», то есть неправильные вкусовые качества. Если не дозреет, будет резинистым, без вкуса. – Тихон говорил вдохновенно, видно было, что сыроварение для парня – его конек.
Василий сделал вид, что понял. На самом деле подумал: «Ну, цыганская душа… в дебри тебя занесло. Ничего, пробьемся!»
Тихон еще успевает петь на клиросе; в пустыни практикуется редкое знаменное или “исонное” пение (с раскладом на голоса), традиция которого идет со Святой Земли. В сыроварах Тихон всего-то два года, но опыт уже обрел. Недавно в Арсеньеве побывал священник из Голландии. Там сыр варят почти все, в том числе и этот путешественник; он попробовал монастырского сыра, прищурился, и произнес задумчиво: “Почти как у нас...” Тихон уверен, что это высшая оценка. Ну, кто признает, что, к примеру, какие-нибудь заморские грузди лучше русских?
Судьба Тихона немудрена. С детства Сережка Стуков (так его звали в мирской жизни) увлекался индейцами, читать мог только про них, но однажды, с приятелем он (только из любопытства) зашел в церковь своего родного городка. Мальчики (им тогда было по 13 лет) настолько были потрясены церковным пением, что судьба их была решена в тот же день. Вернулся Сережка в родной двор, увидел ругающихся матом сверстников, распивающую пиво молодежь... и ему стало тошно. В 16 лет Сережка уже оставил родной дом. Он жил при сельском храме села Перхуново, пел там на клиросе, учил детишек в Воскресной школе, после подвизался в православной общине, в городе Плес. Там его духовным руководителем и другом стал священник Алексей Жиркин, сын известного столичного адвоката. Однажды отцу Алексею надоела суета города — Плес хоть и мал, там куча туристов и отдыхающих сомнительного толка — и решил поселиться в глубинке, в Арсеньеве.
Для родителей Сережи новость о том, что их старший сын стал монахом, стала шоком. Отец всерьез стал договариваться с бандитами, чтобы те «вызволили» сына из "секты". Но постепенно все улеглось. Перед Сергеем стоял мучительный выбор: обзавестись семьей или постричься. Ему даже сватали невесту, девушка на станции, невдалеке от Арсеньевы жила... В итоге он стал отцом Тихоном. Он решил стать ближе к Богу. Он всегда был худющим, а располнел, трудясь на сыроварне. Обращение «брат-сыровар» ему нравится. А вот, когда «батюшкой» зовут, краснеет.
В быту проблем не было. Тихон, если не в сыроварне, в храме или своей келии. Дед талдычит свое, Василий не вникает. Василия поначалу удивляло, что в этом монастыре никто не «стучит» (или он не замечал наушничества?), но вскоре привык и к эдакой вольности. Так же как и к приступам бесноватых. Трудился он хорошо, Тихон благодарен был помощнику, а большего и не надо.
Тихона интересно было слушать, ибо говорил парень мало, но метко. Так, за работой, Тихон объяснил однажды смысл Святой троицы. Василий понимал, что такое Бог-Отец и Бог-Сын. Но вот, что такое – «Святой дух»? Версия Тихона такова: «Отец – поверхность Солнца; Сын – свет от Солнца; Святой Дух – тепло от Солнца». Или еще одна история. Некоторое время в обители жила семья: священник, его матушка и дочь. Вели себя супруги странно, почти не общались и какая-то скорбь лежала на их лицах. После Василий узнал: священник служил на сельском приходе. Однажды загорелся их дом. Погибли пятеро детей, выжили родители и один ребенок… Священник тот шел в православие сложным путем, одно время увлекался оккультизмом, восточными учениями… Ну, что на все воля Божия – понятно. Василий как-то вслух пожалел невинных детишек, на что Тихон сказал: «Не волнуйся. Они спасены…» Еще немало лет должно было минуть, чтобы Василий постиг смысл этой истины…
В общем, интересно и поучительно жилось Василию в Арсеньеве. И все бы хорошо, но настал день, когда Васиной душонке мучительно захотелось «залить»...
*
…Василий пережил день в томлении. Вечером, как всегда, выслушал деда. Дождался, пока утихнет Тихон, вернувшийся с поздней службы. Раскрыл заранее незапертое окно, петли которого он заблаговременно смазал сливочным маслом. В лицо пахнула свежесть. Тишину нарушал лишь только стрекот цикад и далекий стук железнодорожных колес по стыкам рельс.
Тихонько напевая «и легко мне с душою цыганской…» Василий направился в сторону станции. Там (он уже знал) есть «точка» где круглосуточно торгуют паленым спиртным. Луны не было, и казалось, Млечный Путь висит прямо над головой. Путь Василий наметил заранее. Он проходил мимо храма.
Возле апсиды Василий привычно пытался перекреститься – и тут пресекся: что-то не так… Василий нечасто заходил в храм (много работы, и батьки не обязывали), но знал: послушник Петр, ночной сторож, любит поспать. А возле одного их окон слышался какой-то шорох. В монастыре денег лишних не настолько много, чтобы ночью включать фонари, и в кромешной тьме ничего видно не было. Василий затаился. Он услышал шепот:
- …да, бл…, суй суда. Вот эту…
- Да кто ж их разберет, что под руку попалось – схватил…
- Тебе ж говорили: вторая слева, в первом ряду, и в центре, справа от двери… двоешник. Ну, иди ж…
Василий понял: воры… Сколько их? Идти, будить этого недотепу Петьку?.. Тут до него донеслось:
- Все. Вроде, те. Уё…м.
Василий понял: уйдут! У него с собой был фонарик, он же через лес собирался идти… Он включил его и направил свет на апсиду. В луче замерли три фигуры с перепуганными лицами, держащие по стопке икон. Василий воскликнул (как-то нелепо):
- Эй, вы кто?! Чего вы?..
Неожиданно луч света полоснул по глазам Василия: те тоже включили фонарь. Раздался голос:
- Мужик? Ты чего тут… Жить хочешь? Вали отсюдова…
Один из них, положив стопку наземь, подскочил к Василию, вырвал из его руки фонарь и стукнут чем-то тяжелым в лицо. Василий опешил, он не знал, что делать. Вновь темнота, шорох ветвей… «Уходят…» - мелькнуло в его голове. Василий вскочил – и побежал на шорох. За спиной он услышал тяжелое дыхание и знакомый голос – Тихона: «Брат, успеть бы до проселка, у них там мотоциклы… Бежим!» С Тихоном был еще кто-то…
…Воры уже заводили мотоциклы, их смутные силуэты едва читались на фоне выгона, Тихон приказал: «Вась, сшибай того, я сейчас…» В руке Тихона что-то сверкнуло, вторая фигура тоже метнулась к грабителям, Василий во что-то вцепился, почувствовал на себе удары, он не отпускал… Крики, лязг металла о металл, благой и не очень мат… К ним уже подбегали другие из братии. В свете их фонарей наконец стало видно: с ворами вступили в схватку Василий, Тихон, и… Тит. Последний ловко орудовал штыковой лопатой, стараясь ударить одного из воров в пах…
Позже выяснилось: Тит, почуяв неладное, решил уследить за Василием. Тихон проснулся оттого, что дед случайно стукнул дверью. Вместе вышли прознать.
*
Грабителей судили. Они оказались жителями одной из соседних деревень, а иконы «брали» по заказу одного из «коллекционеров» (иначе говоря, именитого жулика). Дали парням от четырех до шести лет. Необычно дальнейшее продолжение истории. Однажды бывший “злодей” послал из тюрьмы в монастырь письмо — и завязались отношения с зоной, которая расположена под городом Ярославлем. Монахи ездили туда, парни, когда освободились (все – по УДО) приезжали в монастырь... и в результате несколько из бывших заключенных ныне послушники монастыря в Арсеньеве, один даже стал священником. Василий теперь – «брат-сыровар», послушник. С «душевной болью», которую все же порой хочется залить, бороться все одно трудно. Помогает духовник, коим для Василия стал отец Тихон. Последний, «отставленный» от сыроварни, «сдулся», сильно похудел. Теперь Тихон – духовник не только Василия, но и всей Арсеньевской пустыни, ибо отца Валентина перевели в один из знаменитых русских монастырей, он теперь архимандрит, редактор православного издательства, профессор Духовной академии. Традицию «мягкого излечения» бесноватых в Арсеньевской пустыни продолжили.
Василий до сих пор не знает, верит ли он в Господа. Камень, найденный на Валааме, все при нем. Правда, отец Тихон утверждает, что лучше это «идолище» отложить подальше. Василий на исповеди не боится теперь говорить о своих грехах и искушениях. На душе как-то легчает… По настоянию духовника Василий бросил курить. А вот Тит, к сожалению, отошел ко Господу. Тихо, просто однажды не проснулся. Упокоили Тита в ограде Свято-Успенского храма, по монашескому чину. Отец Валентин написал о его житии целую книгу. Без дедова «Бубубубу…» Василию скучновато. В пустыни недавно стал подвизаться послушник Роман, тот самый парень, которого задержали при попытке ограбления…
Прошлой весною Василию приезжал родной сын, с женой и ребенком. Ночевали родные в келии Тита.
ВЕРУНЧИК
Глубокой осенью Андрей с приятелем Пашей стояли на остановке, в самом центре родного областного центра, на проспекте Ленина. Они возвращались с тренировки. К ним подошел парнишка лет пятнадцати от роду и попросил сигаретку. Андрей по-отечески заметил:
- А не рано тебе курить-то?
- Не-а, - искренне ответил пацан.
- Зря. Куренье — зло. - Вообще-то Андрей и Паша не то чтобы не курят. Ну, балуются иногда, конечно, да и пивко, бывает попивают. Но очень-очень редко.
- А тебя бибёт, что для меня вредно, а что - нет?
- Да. Брат, ты — русский, а, значит, должен быть трезвым и не губить генофонд никотином.
- Какой я тебе брат?!
- Ты забыл. Все люди братья.
- Паш-шол ты.
- Юноша, ты не прав.
Андрей аккуратно сгреб пацана и выдворил его за пределы остановочного павильона. Но аккуратно, стараясь не проявлять эмоций. Это глупо — расходовать душевную энергию на всякую шушеру.
Тот пропал. Однако, судьба — явление зловредное. Прошло три минуты, пять, семь... автобус не появлялся. Зато на восьмой минуте возник тот самый пацанчик. С дружками-ровесниками и крайне агрессивно заряженный. Обиженный сразу вытащил "перо": "Ну, ты чё, фраер..." Андрей сразу понял: чувак пошел по беспределу. Одного бы он завалил без проблем. Может быть даже, двух, а вдвоем с Пашей и четверых. Но их было шестеро. Вообще говоря, Андрюха не спец по единоборствам. Он пловец, как и его друган Паша. Андрей заметил, что спутники пацана держат руки в карманах, это скверный знак. С ними надо быть предельно осторожными. Андрей произнес:
- Чего тебе снова надо, дружок...
- А вот ничего. Ты ответишь. По-лю-бэ.
И пацан махнул ножом. Андрей легко увернулся. Он понял: на его стороне ловкость, и справиться с этим отморозком нет проблем. Но со всех сторон стали подступать соратники юного беспредельщика, и в их руках сверкали ножи. Это было неприятно. Хотелось дать в морду, вырубить недотепу, но было страшно: а вдруг в этот момент появятся менты и Андрея повяжут как агрессора?
Паша побежал во двор, и за ним увязались сразу четверо. Вот, подумал Андрюха, составить бы ему тандем — тогда бы они дали придуркам достойный отпор. Но соединиться не получилось, хотя, по идее надо было. Андрей так и не узнал, удалось ли другу выйти из конфликта достойно. На самом деле Паше попросту посчастливилось оторваться от погони. С Андрюхой вышло иначе. И глупее. Он стал носиться по проспекту Ленина, среди автомобилей, в надежде, что на беспредел обратят внимание водители. Проезжающие не реагировали на происходящее, а прохожие вообще делали вид, что типа ничего не происходит. Какие-то мальчики снуют по проезжей части... мало ли что: может, какой-нибудь флеш-моб. Да и вообще: встрянешь — тебе же хуже будет. Андрей безумно носился по улице, а за ним — мальчики с "перышками". Он думал: "Вот сшибу одного, он под колеса завалится я же виноват буду..." Мальчики действовали вовсе "неподецки". Они кричали "Мочи-и-и-и!!!", и носились, чувствуя кураж. В конце концов, Андрей заставил остановиться легковушку. Буквально прыгнул на капот — тот и тормознул. Он резко раскрыл дверь, заскочил в салон и сказал водителю:
- В полицию позвони...
Водила, мужик возраста выше среднего, ответил:
- А не пошел бы ты... коз-зел.
Тут один из пацанов резко отворил дверь и сразу двое начали тянуть Андрея наружу. Он сопротивлялся, да это было и нетрудно. Какая-то нелепая ситуация: казалось, никто принципиально не желает встревать в разборки молодого поколения. Андрей почувствовал это отчуждение и вышел. Тут же живот пронзила резкая боль, он понял: перо таки воткнули. Он попытался схватить одного из ублюдков, но вышло неловко. Он сделал несколько шагов и понял: раненый он явно не бегун.
Странно, но боли уже не было. И подростки пропали. Он стоял посередине проспекта Ленина, и мимо него проносились автомобили. Андрей пощупал живот и ощутил теплоту: из раны сочилась кровь. Подкатила тошнота; сразу почему-то ослабли ноги, захотелось присесть. Он опустился на колени. Уже стемнело. Андрей пытался дать знак водителям — чтобы остановились, помогли — однако, машины, замедлившись, решительно его объезжали. А где же Пашка? Неужто они и его тоже...
Андрей терял силы, не мог даже сидеть, к тому же он начал слепнуть. Очень, до безумия хотелось жить. Однако, он уже лежал на асфальте, и из-под него истекал ручеек крови... Успев прохрипеть: "Помоги-те...", юноша провалился в небытие.
Все же у кого-то хватило ума позвонить "03". Медики на месте констатировали смерть от кровопотери. Андрею не повезло: случайно задета была жизненно важная артерия.
...После похорон отец ушел в глубокий запой. Это проверенное средство отгородиться от горя. Мать сидела на антидепрессантах — вела себя как сомнамбула. А что касается Адрюхиной младшей сестры, Верунчика...
Вот, поживите вчетвером в двухкомнатной малогабарике. Вера часто ссорилась с братом, да и возраст ее переходный, когда мозг атакуют гормоны, с которыми девочка еще не научилась ладить, не располагал к дипломатии. Это внешне в семье царило благополучие, а "в тесноте и не в обиде" живут разве только в книжках или очень-очень счастливые, святые люди. Бывало, сталкивались по пустякам, например, если Андрей журил сестру за не помытую после еды тарелку. Вера тогда вспыхивала, убегала из дома и часами бродила по унылым дворам и пустырям.
Конечно, получив известие о смерти брата, Верунчик перепугалась, плакала. Но особенно не переживала и даже поймала себя на отвратительной мысли: "Ага, допрыгался..." Но постепенно, прочувствовав атмосферу тлена, воцарившуюся в квартире, стала осознавать: случилось очень-очень страшное. Теперь Верунчик уходила из дома, чтобы не дышать этим воздухом, который весь пронизан погибелью.
Наиболее адекватный выход Вера находила в интернете. Брат ее "воспитывал", не позволял подолгу зависать в Сети, в нынешней же ситуации ограничивать было уже некому — родители вообще говоря и рады были, что у дочери есть отдушина. Верунчик зарегистрирована была под вымышленным именем, кстати, мужским, и от семейной трагедии она ничего на своей страничке не написала. Однако, она дала несколько постов, посвященных теме Смерти. Пошлые, стандартные мыслишки о тщетности земного бытия и о тайне, сокрытой там, за порогом. Ее френды — как настоящие, так и вымышленные (то есть, те, кто тусуется, как и она, под придуманными никами) - реагировали своеобразно: "Вау, ты вошел в клан ЭМУ. Ф-фу... отстой!"
Верунчик стала заглядывать на всякие "готические" ресурсы, где тема Смерти стояла во главе угла. Оказалось, тусуется там довольно много разномастного пипла, некоторые из которых действительно умны и оригинальны. Но Верунчику всего-то четырнадцать, в ней весьма сильно витальное начало. А потому, по ее мнению, "маниакальному безумию Смерти" она не подвержена. Впрочем, подсознательно работал иной механизм, и независимо от действия разума ее «внутреннее я» творило иное.
Что касается дел земных, более всего убивало то, что уголовное дело превратилось в висяк. Следователь никак не мог выйти на след злоумышленников. Или не хотел. Паша, который смог убежать и не пострадал, не смог помочь следствию изобразить хотя бы предполагаемый фоторобот, сослался на то, что находился в состоянии стресса и ничего не запомнил. Стандарт: "виновные лица не установлены". Не было найдено орудие убийства, нож, так же не установлен был ни автомобиль, в который запрыгнул Андрей, ни его хозяин. Вообще, свидетелей (кроме Паши) не было, и следователь, кажется, не проявлял особого рвения при их поиске. Ссылался на занятость — на нем и так "висят" шесть мокрых дел.
По правде говоря, некому было теребить следователя. Особо близких родственников у семьи нет, друзья Андрея все время как бы в делах... Верунчик разок попробовала сунуться в следственный отдел, но дядька на проходной сказал: "Куда ты, девочка... в наши кабинеты даже не всех взрослых пускают..."
На двадцать первый день после смерти брата, точнее, в двадцать первую ночь Вере приснился Андрей. Было так: она вышла на обрыв реки, которая протекает через их город, в месте, которое в народе называют "лукой". Вера любила там гулять — потому что народу мало. Внизу она увидела человека, идущего вдоль кромки воды. Что-то защемило в сердце: знакомая походка. Верунчик всмотрелась: Андрюха! Странно... обычно брат ее раздражал, она все время ждала, что Андрей по своему обычаю начнет ее грузить. Но сейчас она ощутила, что, если брат сейчас уйдет, она его не увидит больше никогда. Верунчик крикнула: "Андрю-ю-юшка-а-а!!!"
Он остановился. Слава Господу, услышал. Вера соскочила с обрыва и кубарем покатилась вниз, к воде. Вся измазавшись в земле, она подскочила к Андрею, который замер на месте, будто памятник. Не дойдя, наверное, метров полутора, Вера вдруг нерешительно остановилась. Еще секунду назад она была готова броситься в объятия брата, положить ему голову на плечо и разрыдаться. Но сейчас...
Это был вроде бы Андрей, а вроде бы и он. Точно — его черты лица, телосложение, осанка. Но что-то не так. Верунчик поняла: Андрей смотрит на нее, как не смотрел никогда. Такой вроде бы спокойный, равнодушный взгляд, но испытующий, напряженный. Наверное, так взирают из другого мира. Неожиданно для самой себя Вера спросила:
- Ты сейчас... где?
- Я-то... - Андрей отвечал заторможено, как будто раздумывает о чем-то очень важном, а его отвлекают разговорами. - Как ты меня нашла?
Верунчик не могла понять: это сон или явь? Все было так... естественно.
- Я не знаю. Шла, смотрю: ты... Это... ты?
- Странно. Как будто такое уже было. У тебя нет такого чувства?
- Нет. И как там тебе? - Веруник боялась назвать брата по имени.
- Обычно. Ничего нового. Все та же пус-то-та. А ты совсем взрослая стала. Я и не заметил.
- Что ты. Ведь я еще ребенок. Метр пятьдесят два.
- Нет. Ты повзрослела. Хочу сказать тебе... - Андрей замолчал, будто смутился.
- Ну? Говори.
- Понимаешь... я понял. Не существует "когда-нибудь", "обязательно", "непременно". А есть только "здесь" и "сейчас". Это очень важно. Ты запомни: только "здесь" и "сейчас".
- Господи... зачем я должна это помнить?
- Не задавай ненужных вопросов. У нас мало времени.
- Мы, что... больше так вот не увидимся?
- Этого не знает никто.
- А почему ты не спрашиваешь про маму с папой?
- Что я должен спросить?
- Им плохо. Особенно маме. Я
- Разве это имеет какое-нибудь значение?
- А что же тогда... имеет?
- Ничего. Я же тебе сказал: такие вопросы несущественны. Мне пора.
- А мне?
- Что — тебе?
- А мне-то куда идти.
- Куда и шла. И не надо сворачивать, будет только ненужная суета.
Андрей развернулся, шагнул — и... пропал в трясущемся эфире.
Проснувшись, Верунчик ощутила: ей было хорошо во сне, легко. А здесь — страх и страдание. Она пошла на кухню. Отец в мужской комнате похрапывает, мама то ли спит, то ли делает вид, что спит. После похорон Андрея родители так и не соединились, живут отдельно. Интересно, подумала Вера, а вдруг привидения — это не сказка, и дух Андрея где-то рядом? Он все видит, слышит, понимает. Не зря же говорят, что дух покойного не покидает Землю сорок дней! Но ни-ка-ких внешних знаков. Только заунывное гудение труб в глубине стен. То ли дело во сне!
Верунчика передернуло: она ведь должна была попросить у брата прощения! За то, что огрызалась, дерзила, не слушала. Обязательно была должна! Вот дура-то...
Вдруг Вера вспомнила: ноутбук брата родители положили с глаз подальше, на холодильник. Она взяла прибор, сдула с него пыль. Надо же... уже накопилась. Включила. Система загрузилась сразу же с броузером, на открытой страничке Андрея в Фейсбуке. Такое бывает после того как компьютер внезапно вырубается с открытыми окнами. Он будто хочет спасти юзера, потерпевшего крах. Да-а-а... в виртуальности, оказывается, так легко восстановить внезапно оборвавшуюся жизнь. А офф-лайн всё почему-то — жесть. Верунчик осознала: ведь она совершенно не интересовалась сетевыми делами брата! И сейчас, получается, Верунчик может продолжить прерванную он-лайн жизнь Андрюшки!
Андрей, оказалось, завел аккаунт под своим настоящим именем. И аватарка: Андрей стоит, мужественно сложив руки на груди, на... той самой "луке". Она же ни разу не заглядывала на страничку брата, ее тусовка не в Фейсбуке, а Вконтакте! Мистика...
У него всего пять френдов и три подписчика. И записи он делал крайне редко. Последняя датируется днем, предшествующем гибели. Комментариев под постом нет. Верунчик прочла:
"Несмотря ни на что борись. Таково единственное правило жизни".
К чему это? Есть ли тайный смысл в послании? Верунчик не любит слишкоммногослов, твиттеровский стиль брата ей понравился, с ним бы она зафрендилась. Оказывается, он ни с кем из своих френдов так и неразвиртуализировался, иначе на его стене появились бы некрологи, или хотя бы какие-то скорбные слова. Для френдов брат как бы жив. Вера написала на братовой страничке, новый, последний пост:
"Андрей ушел. С сожалению, здесь он писать уже не будет. Всем, кто любит Андрея: вы встретитесь с ним за порогом. Верьте и умейте ждать".
Вере понравилось то, что она написала. Она не стала играть "в брата", но создала завесу тайны. Зато она сыграла в Большого Брата, это круче. Пусть редкие френды Андрея хотя бы проявят недоумение. Она вышла из Фейсбука, зашла Вконтакте, на свою страничку. Вот у нее больше ста френдов — не чета Андрюшке! Господи, надо тоже что-нибудь эдакое написать. Чтобы помнили.
Минут пятнадцать у Веры кипели мозги. Она начинала фразу э, но стирала, и так несколько раз. Наконец, получилось следующее:
"Всем-всем-всем, кому я была хоть чуточку интересна. Вы хотя бы малой своей частичкой вошли в мою плоть, и я на самом деле — это вы. Сегодня я поняла, что с физическим уходом телесного существа жизнь не кончается, но переходит в иную, более совершенную форму. Помните: я уношу с собою фрагмент каждого из вас, и если кто-то из вас вдруг почувствует душевный некомфорт неясной природы, знайте: это сообщение моего сердца. Все, кого я хотя бы чем-то обидела, простите меня, и я вас прощаю. Я вас люблю!"
"О-о-о, какие я взрослые мысли изобразила", - вертелось у нее в голове. Интересно, подумалось Верунчику, а какие на ее слишкоммногослов пойдут комменты? Хотя... ночь, все же спят. Да ладно... пофиг, что напишут. Теперь уже все равно.
Вера тихонько накинула в прихожей куртку, аккуратно отворила входную дверь и выпорхнула на лестничную клетку — прямо в тапочках. Их квартира на пятом этаже. Верунчик пошла наверх, на девятый. Когда она карабкалась по металлической лестнице, ведущей на крышу, услышала, как хлопнула дверь. Наверняка мать проявила бдительность — интуиция ее погнала за дочуркой. Вера так торопилась, что один тапок соскочил с ноги. Она сбросила и второй. Торопливо прикрыв за собою люк, Верунчик заблокировала ее загодя приготовленной палкой. Девочка знала, что так будет - она все продумала. Слыша, как мама колотит по железу, Верунчик быстро пошла на край. Еще вчера она смотрела вниз с высоты девятиэтажки, у нее закружилась голова, и она поняла: нельзя смотреть вниз и зависать. Р-р-раз! И все...
Ее что-то удерживало, какая-то непреодолимая сила. Ну, ни фига себе слабак, подумала Вера, н-нет — моя возьмет. Она разбежалась - и-и-и...
Странно. Полет длился долго-долго. Она успела узреть весь родной двор, хотя он был во тьме. Каждый уголок знаком, все здесь такое... обрыдшее, но знакомое до боли. Еще Верунчик подробно рассмотрела в окне искаженное лицо отца. Надо же, рассудила она, какой она стал старый, сморщенный. Он на самом деле уже мертв, ибо его убило горе.
У Андрюши не было девушки. Наверное, это хорошо — а то ведь тоже... А если бы, пойдя в армию, он угодил в Чечню и там бы подорвался на мине? В страшном сне не приснится. Кажется, с полгода назад Андрей с кем-то гулял. Как вовремя они расстались. По крайней мере, брат узнал, что такое любовь. А Верунчик?! Вера спохватилась: а ведь она так и познала этого чувства! Ей нравится один мальчик двумя классами старше, Степа. Но Вера не знает, любовь ли это. Хотя... теперь уже это все равно. Наверное... Школа достала. Не образование, а карательная система садистских издевательств. И ради чего: выучиваешь тему, сдаешь — и... забываешь. Еще это страшное ЕГЭ, которое неминуемо грядет. Это же как клеймо. Верунчик учится так себе, хуже всего у нее с математикой. Вот, получит по ЕГЭ тридцать, а то и двадцать баллов — все, навек клеймо "тупая".
Надо будет сходить утром на "луку" — зря что ли снилось. Сходить? Вера увидела как к ней приближается земля. Медленно-медленно, но неотвратимо. Господи, подумала она, что ж ты так необдуманно поступила. Это же не компьютерная игра, здесь запасной жизни не предусмотрено. А вдруг это сон. Такой, кажется, уже снился. Да что вообще — сон, а что — явь? А все же хорошо так вот думать, мечтать! Вдруг Вера заметила, что сегодня так ярко светит Луна. Она так прекрасна, таинственна! Говорят, Луна управляет жизнью женщины. Как Вера испугалась, когда у нее впервые началось это. Но есть интернет, в нем можно найти все объяснения. Разве только, не сказано о том, что никто не возвращается назад. Никто... Объяснения — хорошо. А где оправдания?
Так, рассуждала она, я еще не успела подумать о чем-то главном. О чем же, чем же... Ах, да: встречусь ли я с братом? Что там, за порогом... Вдруг, пустота. Тогда зачем все это? Господи, как я буду выглядеть там, внизу? Может, как куча жалкого дерьма. Да я и наверху так же выглядела. Чего жалеть. Что, что еще... Верунчик оторвала взор от Луны и посмотрела вниз. Вот она, земля. Совсем близко — только руку протяни. Она и протянула. Ощущение, что она неподвижно висит в воздухе, в невесомости, а на нее надвигается титаническая масса планеты.
Вера пыталась эту махину отодвинуть рукою. Тщетно. Она слишком мала и слаба, чтобы противостоять злу. Надо было все же отравиться. Возможно, был бы шанс спастись. Наверное, уже ничего не успеть. Как глупо... Земля мягко-мягко соприкоснулась с Веруничкиным телом, девочка прижималась, прижималась к планете... ее уже всю распластало по поверхности махины — и куда-то понесло, понесло...
Вера вспомнила, наконец, захотела закричать: "Не надо, Оставьте меня, я хочу жи-и-и-и-ить!!!" Но крикнуть уже не получилось.
…КАК ПОЛ ПОТ КАМПУЧИЮ
…Первые три недели Алеша безбожно пил. Вместе с ним релаксирующему действию спиртного предавались все мужики деревни – четыре души – и две женщины. Да и то сказать – женщины… Анюта, распутная «соломенная вдова», да «бомжиха» Ангелина. Последнюю гнали со всей яростью, но ведь Ангелина дипломат. Если есть что выпить – она ведь по любому свое возьмет… В конце концов Степаныч, самый пожилой из компании, изрек: «Ее, бл…, ангелы несут, стерву, а супротив небес не попрешь…» И Ангелина стала полноценным членом стола, пировала наравне со всеми.
Начинал Алеша оттяг с шампанского, потом снизошел до самогона. Ну, а последнюю неделю пришлось ходить на «точку» в соседнюю деревню Шимскую, за сомнительным спиртом. Мать сперва была счастлива – ведь сын вернулся! Потом молча и укоризненно наблюдала пирушку, но закуску на стол подавала. После подавать перестала, несколько раз серьезно хотела поговорить с сыном, но Алеша все находил повод от серьезности уйти.
Алеша пил-то в сущности по одной причине. Он там, на контрактной службе водилой был, «КАМАЗом» бортовым управлял. В составе колонн мотался через перевалы, всякий раз надеясь, что пронесет. Матерые коллеги посоветовали пить перед рейсом таблетки, в них недостатка не было. Хватанешь парочку «колес» «Прозака» — и ты хладнокровен как удав, все тебе уже по барабану. Алеша аккурат попал на войну в период, когда чечены обнаглели. Боевики могли легко остановить колонну, приказать “освободить имущество суверенной Ичкерии”, или попросту говоря выгнать из машин и отнять оружие. Ох, сколько Алеша видел изуродованных трупов русских парней! Главное, что необходимо на войне — суровая решимость в глазах. Это значит: нужно взять из разгрузки гранату, вынуть чеку, выставить гранату в окно и четко произнести: “Слушай, Ичкерия. Сдаваться не буду. Или мы с тобой здесь в фарш превратимся, или отходи...” Всякий раз боевики отходили. Потому что характер у них на самом деле таков, что только в стае они отважны. Волки они и есть волки. Автомат Алеша всегда держал на коленях и со взведенным затвором. А борта «КАМАЗа» укреплены были трубами с нефтяных скважин, в два наката. Впрочем после каждого почти рейса транспортное средство получало новые следы от пуль…
Вернулся Алеша в свое Нижнее Веретье – а перед ним все стоят глаза того чеченского мальчика лет двенадцати… Алешин «КАМАЗ» тащился по селу, и боковым зрением он увидел, как пацан выбежал из-за дерева и направил прямо на него “Муху”. Глаза мальчика светились – но не ненавистью. В них был детский азарт. Между ними расстояния было метров десять… Алеша вдарил по газам — и... в общем он себя осознал только когда уже выехал из села. Он даже не знает, успел ли выстрелить мальчик. А, может, и заряда-то там не было, игрушки у горцев такие. С тех пор он носит на шее “поцелуй смерти”, большое непроходящее красное пятно, воспаление, как видно, следствие стресса.
*
На двадцать второй день кончились деньги. Алеша достал военкома звонками, тот обещал, что «боевые» переведут месяца через два. Его звал с собой на «шабашку» в Питер, друган Жорик. Что-то они там рубили хозяину, баню, что ли… У Алеши руки на месте, он стопором «на ты», ведь без отца он с малотетства, считай, хозяин в доме со стажем. Держало то, что мать посадила полгектара картошки, надеялась осенью продать. Мать обезножила (от волнения, что ли?...) и ей трудно стало ходить. А кто будет с жуком-то бороться… Сеструха Катька изредка заезжает. Она в городе, в салоне связи мобилами торгует. Гостит дома только так – попрофурсетствавать да родное Нижнее Веретье матом покрыть: «Ох дыра-то, вовек не видала бы эту ж…!» Алеша, глядя на разукрашенную сеструху, иногда задумывался: «А мобилами ли она там торгует?..»
Алеша любит ковыряться в земле. Он бы и пошел в механизаторы, тем более что училище окончил по этому профилю. Да все хозяйства в округе накрылись тазом, землю забросили, а мужики кто куда подались. В основном в Москву, в Питер. Кое-кто нанялся к частникам в лесорубы. Кто не спился – тот в сущности не пропал. Земля вот только пропадает…
Когда Алеша уходил на срочную службу, совхоз жил. Плохонько – но все же существовал. У Алеши была девушка, Зиной звали. Он с ней познакомился в селе Медведь, на дискотеку они туда ездили. Отбил Зину у медведенского пацана, ох видная тогда была драка! Зина обещала ждать. Девять писем ему послала, сообщала, что любит. А потом писем не стало. Алеша ей писал, писал… Так как Зина не отвечала, Алеша понял, что помидоры завяли… Когда со срочной вернулся, Зины в Медведе уже не было. Ее родители сказали: «Учится…» Но ни где, ни на кого, не пояснили. Совхоз к тому времени совсем заглох. Покрутился, покрутился Алеша на гражданке – и поехал в военкомат, в контрактники записываться…
*
…На трезвую голову мир показался иным. Кислым каким-то, пустым. Алеша снарядил своего «железного друга», древний «Урал», который сам еще в юности по железочкам перебрал. Покатился по местам своего детства. Обозрел пейзажи. После Кавказских гор русская равнина смотрелась игрушечной, ненастоящей. Алеша с ужасом ощутил, что у него нет к родине никаких чувств. Ну, просто совершенно никаких! «Торкнуло» разве в тех уголках природы, где они с Зиной гуляли. Захотелось выпить, но Алеша в общем-то слово себе дал, что все – завязал. По крайней мере, до лучших времен.
Вернувшись в Нижнее Веретье, он первым делом прогнал назойливую Ангелину. Потом решил наконец поговорить по душам с матерью. Весь разговор, правда, получился на одну тему. Мать рассказала про беду, в которую попало соседнее село Менюша. Там завелся свой… диктатор.
Этого Геню Алеша немного знает. Когда Алеша еще был ребенком, Геня уже сидел. Пришел из армии – опять Геня сидел… Теперь вышел, после второй «ходки», и навел у себя в Менюше… «порядки». Они специфические, и выражаются они в том, что тот, кто встает у Гени поперек пути, потом жестоко страдает. Вдруг ночью загорается дом… Сказал кто-то Гене недоброе, то есть, правду, на следующее утро он переходит в разряд погорельцев. Уже шесть домов в Менюше сгорело за последние два года! Последний дом принадлежал материной товарке, тете Пане. Та теперь у родственников живет, и очень даже жалеет о том, что однажды поимела глупость пристыдить Геню. Да и как не пристыдить, если тетя Паня воспитательницей работала в детском садике, а маленький Геня в ее группе воспитывался?..
Сроки у Гени были небольшие. Один за то, что магазин «взял» в Медведе. Второй – за поножовщину. Вернулся он, как сказала мать, законченным уркой, пальцы веером. Любимое выражение у него: «За…, замучаю, как Пол Пот Кампучию!» Живет Геня «законами джунглей» овощи с чужих огородов берет, птицу забирает, поросят. Спиртное требует у кого захочет. И люди боятся возразить… У Гени жива мать, тихая, забитая женщина. Она на него оказывала некоторое влияние, приструнивала (Алешина мать ее хорошо знает), но, когда сын получил первый срок, она запила, совсем замкнулась, и теперь уже Геня оказывает на нее «влияние». То есть, заставляет соучаствовать в «реквизициях» (так он называет свой грабеж).
В общем, стонет село Менюша. И не знают его обитатели, как со своим «террористом-диктатором» совладать. Мать поведала Алеше про Геню и его «порядки», как видно, неслучайно. Люди в Менюше знают, что парень в Нижнее Веретье с войны вернулся. Отморозка на место поставит только законченный головорез. Но ведь Алеша голов не резал! Он вообще никого на войне не убил (за что судьбе благодарен). Но мать сказала – надо разобраться с этим Геней… Выкатил Алеша своего «Урала», хотел было уже педаль дернуть… но подумал: «О чем я с ним говорить-то буду? А если… если он и нашу хатку не пощадит? Та-а-ак… надо с умом подойти…»
Он пошел к Степанычу, посоветоваться. Степаныч в совхозе складом заведовал, он всех знает в округе. И подход к людям имеет. Ах, совхоз, совхоз… Был бы он на плаву, всем «Геням» не поздоровилось бы! Последний директор, чуваш Иванов, умел народ строить, дисциплину держал! Но в конце концов, как рассказывал Степаныч, надоело Иванову с городскими чинушами да деревенскими Ванюшами воевать, плюнул он – и уехал к себе в Чувашию.
Степаныч к идее разобраться с Геней отнесся с вниманием. Правда, пожаловался, что голова сегодня как утюг, соображает неважно. Сказал:
- …Я с твоим отцом дружил. Мужик он был, между прочим, отчаянный. Помню, на наше озеро туристы приехали, чмошники городские. Весной дело было, трава сухая – они ее подожгли. Так Николай что придумал: он трактор оседлал – и в их лагерь. Подъезжает, кричит: «А ну вылазь, мразь, щас учиться будем природу любить!» Они выбрались из палаток, хотят морду бить Кольке-то. Он прыг в трактор – и палатку-то одну протаранил! Съехали туристы… А Николай мужик-то был невеликий, казалось: плюнь – завалится. Но за правду стоял…
Алеша и сам невыдающегося телосложения. Драться, правда, умеет, этого не отымешь! Степаныч вот, что посоветовал: приехать в Менюшу поздно, под вечер, отыскать этого поганца Геню, отвесть в лесок и отмутузить основательно. Пусть все в шапках «омоновских» будут… как там они теперь называются… а: балаклавы, чтоб Геня не признал. Ну, и сказать подонку, что теперь Менюша крышуется конкретными пацанами, для которых Геня – прыщ недоделанный. Конечно, таких как Геня надо уничтожать, он ж хуже фашистов… Но кто согласится за решетку идти? Между прочим, Степаныч испросил Алешу: «А ты убивал?..» Алеша не признался, сказал стандартно: «Все стреляли… может, и попадал…» Нет, он точно не стрелял в людей. Он вообще за всю контрактную свою службу только два раза из своего «калаша» пальнул, да и то от скуки.
Степаныч обещал упросить подсобить своего племяша Димку; он как раз с шабашки обещался послезавтра приехать. Алеша шерстяных шапок достал, прорези для глаз наделал. Для «наживки» стали натаскивать Ангелину – та за выпивку все таланты раскроет!
*
…Геня, когда постучали в дверь, уже готов был откинуться дрыхнуть. Мать затаилась на печи, вроде как спит… Сегодня у него день был удачный. Он конфисковал пять десятков яиц и разжился «шнапсом». Здешний менюшский «шнапс» напиток знатный; он представляет собой самогон двойной перегонки, настоенный на клюкве. Менюша уже много лет клюквой живет, но лишь года как три болотной ягодой придумали «облагораживать» спиртное. Умеют, если захотят! Это быдло менюшское Геню достало: лохи лохами, а что-то из себя представлять хотят! И кто это осмеливается беспокоить пахана?
На пороге стоит баба. Где-то он ее видал раньше, но где – не помнит. Она произнесла таинственно: «Вас тама… эта… ждет одна приятная вещь. Добрые люди, Геннадий Иванович, приготовили сюр-прайс…» Какой-такой прайс? Та-а-ак… Кто мне что должен? Уж не Дуська ли? Она ведь обещала… Баба увлекала во двор, потом на улицу, все шептала: «Вам, Геннадий Иванович, будет приятно, да-а-астанется!..» На улице неведомая сила внезапно подхватила за руки, за ноги, куда-то понесли. Геня было заорал благим матом, но что-то шершавое обволокло рот и Геня теперь мог только глухо мычать.
В абсолютной темноте его прижали спиной к дереву, вывернули руки, связали их за стволом. Он попытался брыкнуться, но веревка и пришпандорила к дереву и ноги. С головы наконец сняли мешок – и он смог отдышаться. Сердце между тем нещадно колотилось, скорее от негодования, его мысль была такой: «Узнаю, кто – изничтожу!» Наконец некто стал грузить:
- Обнаглел ты в конец, Геня. Твоя власть кончатся…
- Кто вы? – Геня не на шутку испугался. Его вторая мысль была: «Будут казнить…»
- Ты слушай нас и запоминай. Село теперь наше. Если кто-то из деревенских скажет нам, что ты вые…я, задирался, дерзил, тебе п…ц. Если в деревне что-то пропадет – путь даже морковка – тебе п…ц. Если еще один дом загорится – тебе… сам понимаешь. Понял?..
Опыта у Гени не занимать. На понт берут… Геня быстро сообразил, что лохи в братву играют. Наняли козлы менюшские каких-то фраеров… У-у-у… прознает Геня, кто зачинщик, мало не покажется! Геня попер напропалую:
- Ту, курва! Кого ты задираешь, скотина? Знаешь, что будет, когда вычислю? А ну-ка развязыв…
Договорить он не успел. Что-то податливое, наверное, ладонь, плашмя ударилось в челюсть. Потом на лицо обрушился кулак. Геня почувствовал, как изо рта потекла теплая кровь. Парень понял, что надо менять тактику. Он заговорил несколько ласковее:
- Мужики, вы не понимаете. Они быдло, стадо, они порядок любят. Я ж тут у них как санитар. Лесной волк. Они без хищника сгинут, разнежатся, спекутся. Они как дети малые, я для них – отец родной. Куда они без батьки-то?..
- Х…ю не пори! – прервал его молодой голос. – Ты понял, что тебе сказали-то?
- Да понял, понял… - Геня уже окончательно уверился: фраера. – Ну, и чего вы добьетесь? У меня все село под контролем. Только я могу брать, а никому не позволено. Это порядок, чтоб ты знал. Твердый порядок. Если не я – никто его не наведет. Где ваши менты? До них полста верст, случись чего – они и дела-то не заведут. Нахрена им плохая статистика? А у меня – власть. Я тут командую, я!
- Замолчи, отвечай: оставишь Менюшу в покое?
- Нет! - Уверенно рыкнул Геня. – и вас, уродов достану, доста-а-а-ану…
Вновь удар – теперь чем-то твердым – по голове. Потом по груди, по животу, снова по лицу… Боль, жуткая боль, аж затрясло от боли…. Геня хотел крикнуть что-то, но получилось у него невнятное шипение. И снова удар по лицу… он провалился в ничто…
…Алешу схватили за руки, Степаныч вопил: «Парень остынь, остынь, ты убил его!» Алеша опустил руки. Отдышался. Посветили зажигалкой. Геня признаков жизни не подавал. Мужики испугались, Ангелина завыла, как гиена. Племяш Степаныча произнес: «Вы как хотите, а в тюрьму я не пойду. Надо что-то делать…»
Труп закопали в болоте. К утру вернулись в Нижнее Веретье. Договорились: никто никому ничего. Раздобыли самогону. Ангелина упилась с лету, мужики некоторое время поговорили. Степаныч удивлялся:
- А ты, Николаич, и вправду зверь… Чернож…х ты так же гасил?
Алеша ничего не ответил. Ему было тревожно. Он понять не мог: откуда в нем эдакий зверь?
*
В Менюше на пропажу Гени никто заявлять не стал. Все с облегчением вздохнули. Правду знали, но помалкивали. Извели ублюдка – и слава правде! Генина мать тоже молчала, потому что боялась мести убийц.
Алеша неделю пил. Он смутно помнил, что произошло в лесу ночью, ярость затмила сознание. В голове крутилось: «Убийца, убийца!..» Мать ворчала, но уже не так. Она стала побаиваться сына.
И Степаныч Алеши сторонился. Алеша сам к нему пришел, ему похмелиться хотелось. Степаныч, выдавая припасенную чекушку спирта, нечаянно обронил: «Ты бы остепенился, что ли… а, Николаич? А то ведь человеческий облик теряешь… на мать посмотри: иссохлась вся!»
«У, сволочь, - подумал Алеша, - гнида подколодная. Сам сподвиг – а теперь остепениться призывает! Уж я тебя проучу…»
Ночью загорелся дом Степаныча…
ПАСТУХ И ПАСТУШКА
С утра он не встал. Прохрипел, откашлявшись: «Каря, птичка… что-то в спину вступило. Сходит-ка ты без меня…» Он жадно прикурил, пустил под потолок облако дыма и нежно взглянул на Карину. Она щелкнула его по носу, одела плащ и молча пошла на улицу. Он успел окрикнуть: «Карька, я, может в обеду подскочу!..»
Умная собака Найда во дворе в нерешительности замялась. Она попеременно косилась то на Карину, то на дверь, как бы вопрошая: «А где хозяин-то?» Карина крикнула сучке: «Айда, Найда, пошли!» Собака тихонько заскулила, потянулась, зевнула… и легла на землю, давая знать, что никуда она без Ерофея не пойдет. Карина махнула на нее рукой, ругнулась матком, и скорым шагом двинулась со двора.
Еще касающийся земли солнечный диск красиво освещал росу – так, что капельки переливались жемчугами. Карина сбивала бусинки резиновыми сапогами, и те рассыпались, превращаясь в ничто. На душе было легко, думалось о том, что бабье лето еще подарит несколько дней тепла и благодати. Деревенские дома в утреннем свете казались розовыми как какая-то «страна Оз» из детской книжки. Карина ощущала внутри себя какую-то непонятную силу, которая должна была вырваться наружу. Возле пруда она, воскликнув «Опоньки!» скинула с себя одежду и голышом бросилась в воду. Вода сначала показалась теплой, но через минуту Карина стала замерзать. Она выбралась на мостик, выжала волосы, одела свои штаны, кофту, плащ и сапоги и побежала на работу.
Скотину доярки уже выгоняли. Одна из них, рыжая Клавка, недобро посмотрела на мокрую Карину и проворчала: «Ну вот… опять выдумки. Где твой-то? Обленивел…» Карина ехидно ответила: «У меня свой-то есть. А твоего чтой-то давно не видала, дак…» Клавин муж уехал на заработки в Нижний. И уже четыре года не возвращается. Свояк недавно его видел в городе-то. Холеный, в форме охранника. На родную деревню Большое Содомово он плевал с колокольни. А у Клавки двое детей, им школу скоро кончать. Учиться бы дальше, в колледже каком-нибудь, да какая учеба на зарплату доярки в захудалом колхозе? Карине, если честно, жалко Клавку. Клавкины сын и дочь почти ее ровесники, вместе в среднюю школу ходили в село Судищи. В Содомове-то только начальная…
Клавкины дети и теперь ходят в Судищенскую школу. А Карина – нет. Бросила. После восьмого класса. Почему? История странная, о ней стоит поведать. Карина теперь – полноценная пастушка. Стадо общественное она пасет напару со своим «названным» мужем Ерофеем Смирновым. В просторечии – «Ерошкой». Скандальная история их соединения всколыхнула в прошлом году весь район. А то как же: сорокасемилетний мужик и пятнадцатилетняя девочка. Чиновники приезжали, уговаривали, увещевали, запугивали. А Карина все за свое: «Люблю, дак, и все!» Теперь ей шестнадцать, Ерофею – сорок восемь. От них, наконец, отстали. И семья Каринина съехала. Вовсе не из-за этого позора, а…
…Карина постаралась стадо от фермы отогнать побыстрее. Чтобы лишних вопросов про Ерофея не задавали. Поле, лог, лесок, опять поле… корова, шедшая впереди, вожак Зайка, недоуменно косилась на Карину, как бы вопрошая: «Куда гонишь?..» Наконец, Карина перестала хлыстать, дала знак Зайке: «Все, отдых…» (вожак прекрасно понимала язык жестов), сам же плюхнулась в траву и стала наблюдать облака.
*
…Семья Госпорьян помыкалась по свету белому изрядно. Жили они в азербайджанском Сумгаите, но после известных событий стали они беженцами, началось их долгие скитания. Дагестан, Краснодарский край, Донбасс, Липецкая область… Большое Содомово было шестым населенным пунктом, в котором они попытались жить.
Отец, Лузген Аршадесович, по профессии строитель, но теперь в глубинке ни черта не строят. В Содомове он нанялся скотником на ферму. За гроши, зато семье дали дом. У Госпорьян четверо детей. Карина, третий ребенок, родилась на Дону в селе Чалтырь. Мама, Аршалуйс Вартановна, сидела с детьми. Двое старших братьев, Ашот и Мушег, повзрослели, уехали. С родителями оставались Карина и десятилетняя Диана.
В Содомове отца звали «Лузиком» и поначалу уважали. Маму привыкли называть «Аней». Родители всегда были трудолюбивыми. Жаль только, трудолюбие у нас не слишком-то поощряется… В общем, чтобы поднять семью, отец занялся бизнесом. Коммерция его поначалу была простой: сбор металлолома. Местные «бомжи» таскались по окрестным лесам, собирая железки, оставшиеся от разорившегося леспромхоза, и приносили их в «армянский дом». Раз в неделю, по вторникам к Госпорьянам приезжал грузовик из города и все забирал. В среду Лузик расплачивался с «бомжами».
Фирмой руководил один зажиточный армянин, проживающий в городе, дядя Гоша. Он человек с темным прошлым, но в принципе добряк. Едва случился в стране кризис и у дяди Гоши кончились наличные деньги... или не кончились… в общем, добрый дядя Гоша «сменил формат бизнеса». Если быть точнее стал привозить Госпорьянам спирт. Вечером во вторник Карина с матерью разбавляли зелье колодезной водой, разливали жидкость с полулитровые бутылки и затыкали продукцию пробками. Запаса жидкости хватало на неделю – до очередного приезда дяди Гоши. «Бомжи» были довольны – ведь выменянные на металлолом деньги они все равно пропивали. Недовольство проявляли остальные жители Большого Содомова.
Не могу, конечно, не рассказать о происхождения столь неласкового имени деревни. Согласно преданию, в деревне был большой кабак, в котором пропадали жители не только Содомова (которое тогда именовалось Залужной), но и нескольких соседних деревень, а так же села Судищи. Постарался один местный уроженец по имени Егор. Он, как и многие местные мужики, уезжал «в отходы» в Петербург. Славились в столице местные плотники; Егор был не последним из мастеров. И как-то Егору достался значительный заказ от одного петербургского чиновника: срубить на даче беседку. Егор так постарался, что такие же чудеса народного искусства захотели и соседи чиновника. В общем, своими руками и талантом сколотил Егор капитал. И решил он его в дело пустить: построить в Залужной лавку и питейное заведение.
Дело удалось. Только восстал судищинский батюшка, отец Константин: мужики не в храм по воскресеньям идут – а в кабак! Начал он, как теперь принято говорить, информационную войну. Залужную «Большим Садомом» прозвал именно батюшка. Бабы со всей округи, чуя, что мужиков-то теряют, с охотой встали на сторону отца Константина. И как-то случилась в уезде перепись, а переписчик, изрядно налакавшийся в кабаке, с радостью вписал в официальные бумаги неформальное имя деревни.
Плохо кончили все. После революции Егора, основателя кабака, мужики повесили. Не за грехи. Просто, хотели поскорее «национализировать» запасы белого вина… Пили, говорят, его полгода, не просыхая. А немногим позже и отца Константина расстреляли. Не местные, конечно, мужики, органы соответствующие. За что – местные так и не поняли. Старики говорят, за веру…
…Итак, Лузик с семьей начали промышлять «паленым» спиртом. Народ терпел эдакий «бизнес» долго. Но, как говорится, ежели настает русский бунт – выноси всех святых! В общем, женщины (как содомовские, так и с других селений) однажды пришли в дом Госпорьян с вилами и топорами. Предупредили дипломатично: «Если вы, черонож…е ары поганые, через двадцать четыре часа тут еще будете – случайно может загореться ваш дом…» Отец, мать и Дианка уехали на третий день. В соседнем районе нашли дешевый деревенский домик. Денег, которые родители выручали за обмен злой жидкости на металл, хватило только на халупу. Львиная часть прибыли доставалось дяде Гоше…
Карина с семьей не поехала. Она так и сказала отцу: «Остаюсь с Ерофеем. У нас чувства…» Отец ее бил. Больно, ремнем с медной пряжкой. Она, стиснув зубы, терпела. Потом встала – и ушла…
«Ары» уехали, и содомовские женщины облегченно вздохнули. Счастье ихнее длилось недолго, ибо «спиртовая река» потекла вновь. Такая же «точка» появилась в другой деревне, Ряпухино. Обмен железа на спирт теперь затеяла русская семья.
*
Согласно преданиям, Ерофей Смирнов – правнук того самого талантливого Егора, который Содомово развратил. Но это так, легенды… ибо Ерофей не знает и своего деда – не то, что прадеда. Он вообще мало что ведает о своих корнях.
До сорока пяти лет Ерофей жил с матерью, Капитолиной Степановной. Мать понесла Ерофея от Павла Смирнова, хорошего, но бедового человека. Павел по неосторожности пырнул пьяного приятеля ножом, за что осужден был на восемь лет лагерей. Там он и сгинул. Говорят, от туберкулеза, а там – кто ж его знает... Мать Ерофею, единственному своему ребенку, создала в доме маленький рай. Всю силу своей нерастраченной любви она направила на сына. Она его обстирывала, кормила, обхаживала. «Ерошка горя не знает!» - говорили про него в деревне. Он после школы учиться не пошел, нанялся в пастухи. Ерофей животных любит, этого у него не отнять. Да и подход к скотине имеет: коровы его по движению руки понимают.
Когда-то, еще на школьной скамье, Ерофей мечтал стать ветеринарным врачом. Парень он был задумчивый, переживательный, даже стихи сочинял, такие, к примеру:
Я журавль! Я лечу над Россией,
И душа моя птичья подранена!
Я кричу, я кричу что есть силы,
Тонет в осени голос мой жалобный…
Подо мной пробегают просторы,
Города, и леса запустелые.
Знаю я: они скроются скоро
Под снегами, как облако, белыми…
И в пастухи-то он пошел не только потому что животных понимает; он любит в одиночестве думать. И стихи в движении на природе хорошо сочиняются. В школе парень учился неплохо, без троек. Но Ерофей был застенчив; он постеснялся ехать поступать в веттехникум.
Так бы и продолжалось «тепличное» существование Ерофея, но однажды вечером мать разбил паралич. Она лежала на кровати с широко раскрытыми глазами, из которых текли слезы. Говорить она не могла… Скончалась мать через неделю. Она пыталась перед кончиной что-то сказать Ерофею, но получался у нее только хрип. Ерофей вышел покурить на воздух, а, как вернулся, тело матери уже остывало. Он закрыл матери глаза, сходил за бабой Любой, которая в деревне «убирает» покойников. Баба Люба, омывая тело, сказала Ерофею: «Да, паря… счастливый твой рай закончился…»
Ерофей к домашнему одиночеству не привык. Скоро дом стал превращаться в «бомжатник», а питался Ерофей консервами с макаронами.
Познакомились Ерофей и Карина в поле. Она сама к нему на выгон забрела. Ерофей видел, конечно, эту девочку, но ни разу с ней не обмолвился словечком. Он, считай, старик, она – ребенок.
Ерофей не пил, не перерабатывал, а потому неплохо сохранился. Худой, длинный, немного сутулый, с вихром непослушных волос… В молодости-то он был красив. Но девки его боялись, потому как Ерошка был странноват. Теперь-то эти «девки» — грузные бабы, большинство из которых без мужиков. Кто из мужей помер от спирта, кто с бежал, как муженек той же Клавки. А Ерошка все же молодцеват, казист, шевелюра не растеряна. Воняет от него? Подобрать, отмыть, подстричь…
Она подошла к нему запросто: «Что, пастушок, квелый? Может, возьмешь к себе в пастушки, дак?..» (это местное «дак» накрепко вплелось в речь юной армянки). Ерофей зарделся, глаза опустил. Он и не знал, что сказать-то… Карина присела рядом, на траву, продолжила: «Одному не скучно-то?» - «А чего скучать?» – решился, наконец, ответить мужик. «Так возьмешь в пастушки?» Ерофей отважился посмотреть на девочку. Только секунду, но успел разглядеть ее огромные глаза, усмешливые губы, прядь черных волос. Ерофей долговязый, Карина коренастая. Кто бы стороны увидел – подумал бы: «Как дочка на папку непохожа!» В общем, в тот день Ерофей с девочкой не разговорился.
Карина часто ходила в то поле, где Ерофей останавливал стадо. Они уже и нашли общие темы для разговоров. Оба любят природу, животных, стихи. Ерофей решался читать ей свои вирши. Карина пела тягучие армянские песни. Их отношения были чисты, и, возможно, ничем бы и не закончились, если бы не вся эта катавасия с громким выселением «ар». Когда Карина пришла в его дом и сказала: «Все, Ерик, буду у тебя жить!», Ерофей вначале опешил. Он слышал на ферме от доярок про готовящуюся «спеоперацию», и глубоко в душе жалел, что не увидит больше Карю. В общем, он скупо заявил: «Так что ж… дом большой, места хватит всем…»
Уже через неделю в доме все блестело, Ерофей были чист, выбрит, подстрижен. Вместе с приходом Карины будто светлый дух какой-то вселился в дом. Деревенские при встрече глядели на них с упреком. Между собой Карину называли не иначе как «чернож…й б…ю», Ерофея – «безбожником». Но в их жизнь не встревали.
Спали они врозь. Всякий раз, просыпаясь, Ерофей смотрел на материну кровать: там ли Карина. Он очень боялся, что Карины не будет, что все это — лишь прекрасное видение, посланное ему с небес…
*
…Карина очнулась, почуяв неладное. Она отвела взор от небес и глянула направо. По полю, напрямую с дороги, шли трое. Одного из них она узнала: старший брат Ашот. Уже слышался его голос (он говорил по-армянски):
- Ах, вот она, сучка… Парни, с боков заходите!
Карина вскочила. Рука ее сжимала пастуший кнут. Двух других Карина не знала. Брат процедил сквозь зубы:
- Вещей брать не будешь. Иди с нами. Сопротивляться надумаешь – убью…
С Ашотом у Карины были неплохие отношения. Раньше… Она не узнавала брата, ибо у него были стеклянные, будто не видящие глаза. Он старался не смотреть ей в лицо. Двое других откровенно и нагло пялились. Карина ответила:
- И что дальше? Не хочу никуда. Да и при том я на работе, дак…
- А где твой… небось, в запое? Слушай, сеструха, - брат сменил тон и чуть-чуть потеплел; говорил он уже по-русски, - на что тебе эта гребаная деревня? Отец дал тебе последний шанс. Вернешься – он простит.
- Не надо мне вашего прощения. Понял ты? Не надо… Ашотик…
- …Эй, что тут а вас! – раздался издали знакомый голос. Все повернулись и молча смотрели на Ерофея, который, смешно ковыляя и едва переставляя негнущуюся правую ногу, тащился по полю. Один из спутников Ашота усмехнулся: «Во, блин, клоун идет!» Впереди Ерофея бежала Найда. Добежав первой, собака обнюхала всех и сфинксом присела рядом с Кариной. Ерофей, доковыляв, тяжело дыша, вопросил:
- Что здесь, Каря?..
Карина затараторила:
- Ерик, они забрать меня пришли!
Ашот наотмашь ударил Ерофея в живот. Он согнулся, повалился на землю и застонал. Найда истошно загавкала. Один из тех, двоих, вырвал из-за спины что-то… раздался хлопок. Найда повалилась на бок, из ее шеи потекла кровь. Собака захрипела, ее глаза смотрели непонимающе и как-то по-детски.
Брат схватил сестру за руку и потащил. Карина, сопротивляясь, упала, Ашот поволок ее по земле. Те двое стали бить Ерофея ногами. Карина истошно заорала: «Ой, убивают, убивают! Спаси…» Брат схватил ее за голову и ладонью прикрыл рот. Карина пыталась ударить его кнутом, но получилось у нее неловко… сопротивление было напрасным. Краешком глаза Карина видела, что Ерофей лежит на траве недвижим…
Когда трое вытащили Карину на дорогу, к машине, возле нее стояли полтора десятка женщин. В руках они держали грабли, косы и вилы. Среди женщин была и доярка Клава. Она звучно вопросила:
- Та-а-а-ак… И што вы в нашем божьем селении делаете? Ах, ты, Ашот… Что, твоему Лузику недоступно объяснили, чтобы в наше Содомово больше не совались? А ну, оставьте нашу Каринку!
Женщины шумно заверещали и стали наступать на троицу. Карина вырвалась из рук брата и отбежала в сторону. Она видела, как вдалеке с земли встал Ерофей и, шатаясь, побрел в их сторону. Клавка назидательно поучала:
- Вот, что, ары. Езжайте отсюда с миром и впредь знайте: своих мы не сдаем.
- Это мы еще посмотрим, - горделиво отвечал брат, садясь на заднее сиденье, - вы за все заплатите…
- Ой, испугалась, - уверенно заявила Клавка, - думаешь, ты один такой крутой? Сваливай, чертяга, и знай: сколь вас не будет – всех встретим. По высшему разряду!
Двери захлопнулись, машина, взвизгнув и подняв пыль, развернулась и стремительно газонула прочь. Клавка прижала Карину к своему теплому, мягкому боку и ласково произнесла:
- Ты, дочка, не дрейфь. Жизнь твоя еще только налаживается, и все у тебя еще будет…
Карина надрывно зарыдала…
НЕБОЖИТЕЛИ
Своего первого ребенка они похоронили рядом с домом. Воткнули крестик, Леня трогательную эпитафию сочинил, а Ленка на фанерной дощечке начертала:
«Спи, ангелочек наш родной,
Ведь ты был радостный такой!
Недолго век твой длился,
Ушел и не простился.
Мы встретимся конечно,
Ведь наша жизнь не вечна…
Здесь лежит Павлик Еремин,
Жития его было 1 год и 4 месяца»
Про «жития его» Леня вычитал на одном старинном надгробии. Пашка еще днем был веселым, что-то лопотал, бегал. Вечером у него поднялся жар, мальчик не слезал с рук матери. Леня побежал вниз, в райбольницу. Дежурный врач сказал, что нет бензина, скорая ехать не может. Леня поднял скандал, и скорая все же поехала. Пашку привезли в инфекционное отделение, сказали, что все будет хорошо, настояли, чтобы родители отправлялись домой. Так умер первый ребенок Лени и Ленки.
Второй их ребенок еще не родился. Может быть, не и не появится вовсе…
Ленка на кладбище родилась. Ее мать с отцом смотрители кладбищенские. Дом их стоит посередь городского кладбища, в окружении крестов да памятников. Раньше, до революции еще, это был дом кладбищенского попа. Церковь при советах сломали, священника расстреляли. А поповский дом остался. Родители Ленки уже лет тридцать живут в этом доме. Себя они в шутку именуют «небожителями» – и вот, почему: кладбище разлеглось на высоком холме, прямо над Волгой и городом. Холм высокий, с него дома городские кажутся маленькими как бирюльки. А людишек-то, суетящихся внизу, и вовсе не видно. Почти боги…
Город основали старообрядцы-кулугуры. Они понимали красоту, а потому и место для погоста определили такое во всех смыслах выдающееся. Праведники (а большинство были убеждены, что они именно таковые) возносятся на небеса. А значит, усопшего разумно отнести на гору. К Богу, что ли, поближе… Кулугуры и свои скиты строили в горах. Скиты и сейчас целы, только в них теперь детские лагеря да дома отдыха. Под старыми кулугурскими надгробными памятниками любят селиться суслики-байбаки. Они выкапывают себе норы, выбрасывают наружу кости, а сами сидят на камнях как какие-то короли загробного мира. Ленкины родители пытались справиться с этим напастием, пробовали вытравливать байбаков. Не вышло, ибо гадские зверюги выкопали себе в горе целый город, с многочисленными запасными ходами.
Леня вырос в городе. Он сирота, а в центре города находится большой детский дом. Их, интернатовских мальчиков, с малолетства вдохновляла легенда о «кулугурском золоте». Якобы монахи да зажиточные городские старообрядцы перед революцией запрятали где-то в горах несметные сокровища. Дети рыскали немало. На кладбище – тоже. Здесь и встретил Леша впервые свою Ленку.
Если бы не она, давно бы он уж он мотал срок на зоне! Они, несколько юношей, «взяли» коммерческий ларек. В общем-то вся их добыча составила две полторашки пива да несколько пакетиков чипсов. Сработала сигнализация и пацаны едва смотались до приезда ментов. Леньке не подвезло: менты засекли именно его. Парень побежал на кладбищенскую гору. И несдобровать ему, но подвернулась Ленка, которая запрятала парня в склепе.
Леня на год младше Ленки. Пашка родился, когда ему было девятнадцать, ей – двадцать. Живут они без росписи. Ленкины родители поначалу ворчали, но девушка она характерная, ее не «построишь»…
В городе народ мрет с завидной постоянностью, а потому у Лени недостатка в халтуре нет. Он научился ловко долбать известняк, и могилу может в одиночку сработать за полдня. Жаль, город небогатый, «гонорар» могильщику невелик. А потому у Лени второй промысел, которым он еще в детдоме овладел.
На холмах, обступивших город, раньше были пустыри. На исходе советской власти, когда полки магазинов опустели, горожане стали осваивать холмы с целью личной продовольственной безопасности. Очень скоро стало ясно, что огороды нуждаются в защите, ибо коммунизма у нас не построили, и многие несознательные граждане предпочитали выкапывать чужую сельхозпродукцию, нежели растить и лелеять свою. В общем, очень скоро самозахваченные участки стали обрастать заборами. Уродливыми, построенными из черт знает чего, но высокими. Многие из заборов поверху получили украшения в виде рядов колючей проволоки. Внутри «фазенд» (участки получили такое название после прогремевшего латиноамериканского сериала «Рабыня Изаура») стали появляться строения. Некоторые – еще уродливее заборов. Но ряд домов строился со вкусом. Получились уже не «фазенды» а «усадьбы». Теперь холмы над городом далеко не пустые. Правда, многие из «фазенд-усадеб» брошены. Старики умирают, молодые не настроены в земле копаться. Но все же на холмах — в особенности в летнее время — кипит жизнь.
Леня по дачным участкам вечерами «шерстит». Свои походы по фазендам он считает «хобби», баловством – ведь доход от «шерстения» невелик. Тем не менее, в осенний период Леня отправлялся в свои рейды каждый вечер. Фазенды уже пустели, и по заколоченным домам лазить одно удовольствие. Добыча – так себе: кастрюли, сковородки, посуда. Изредка удается «нашерстить» электрочайник и даже микроволновку. На городском блошином рынке утварь уходит за милую душу. «Хорошая прибавка к пенсии!» - шутит Леня, и после воскресного сбыта добытого позволяет себе маленький «отрыв». Достается и Ленке: Леня покупает ей конфеты, красное вино и розу. На кладбище в цветах недостатка нет, здесь всякие цветы водятся. Нет разве только роз… Леня покупает «царицу цветов» в единственном в городе цветочном салоне, да к тому же просит упаковывать цветок в самый красивый целлофан. Приходят на кладбище несколько детдомовских друзей, располагаются на какой-нибудь ухоженной могиле и предаются радостному досугу.
*
Раиса Григорьевна Коротояк – внучка некогда знатного хвалынского купца Степана Пантелеймоновича Кудакина. Его останки покоятся на городском кладбище, на горе, но где точно – неизвестно. Шикарный мраморный памятник сперли, ограду распилили, а могильный холмик сравняли с землей. Дело довершили байбаки, повыбрасывавшие человеческие кости на поверхность горы.
Раиса Григорьевна родилась в 37-м в Средней Азии, в городе Джезказган, и места захоронения предков не знает. В 89-м она уже была вдовой, но отец ее, Григорий Степанович еще жил. Отец очень хотел умереть на родине. Он буквально уговорил дочь продать хорошую городскую квартиру и купить хотя бы часть дома в городе своей молодости. Отца сослали в Туркестан как купеческого сына, врага советского народа. Едва советская власть ослабла, он сделал возвращение своей «идефикс». Но так вышло, что отец живым домой не вернулся. Он умер в дороге.
Что ж делать, если одна осталась в чужом городе? Раиса Григорьевна какое-то время поработала в детском доме воспитателем. Она ведь учительница по образованию, в Джезказгане она была уважаемым и знатным педагогом. В городе предков ей не понравилось – Раиса Григорьевна привыкла к степному климату – но отдушину она нашла в строительстве личной фазенды, на самой вершине холма. Сама поставила забор из листового железа, на металлических опорах, сложила из кирпича трехкомнатный дом, с мансардой. Она надеялась, что сюда приезжать будет сын с семьей. Он на Камчатке служил, мичманом на подводном флоте. Но, уйдя в отставку, построил под Петропавловском свою фазенду, а матери отписал: «Мам, прилетай ты к нам, у нас такая природа!» Раиса Григорьевна, когда на заслуженный отдых вышла, подсчитала, сколь ей надо получить пенсий, чтобы хотя бы в одну сторону долететь, и поняла, что теперь они с сыном – законченные жертвы необъятных российских просторов…
Муж Раисы Григорьевны, западный хохол Павел Иванович Коротояк, тоже был сыном репрессированного. Он там, в Средней Азии, слесарем на заводе трудился и у него были золотые руки. У Павла Ивановича даже прозвище было соответствующее: «Кулибин». Правда, как и у все почти талантливые славяне, страдал он «русской болезнью», пьянка и сократила его годы. Много всяких механизмов придумал муж. Что-то осталось там, в Джезказгане. Но некоторые вещи Раиса Григорьевна привезла на Волгу. В частности, хранился у нее самодельный пистолет, который муж называл «пугач». Он говорил в свое время: «Рая, придет время, нам пугач пригодится даже очень! Сердце ноет, чует, грядет разброд…»
В сущности, разброд пришел быстрее, чем думал муж. Раиса Григорьевна не любила жить в городе, он ей был чужд. На фазенде ей как-то спокойнее было. И душевнее. Летом подруг много, таких же, как она, пенсионерок. Зимой ее друзьями становились книги. Она их много привезла из Джезказгана. Сама сложила печь, одну из комнат утеплила. Уютно ей здесь. Изредка ходил в детский дом, бывших коллег навестить. Ее-то воспитанники уже выпустились, разбежались по миру. Всякий раз она с болью выслушивала рассказы про того или иного выпускника, угодившего по глупости в тюрьму. Что-то много детдомовцев уходили не по той дорожке – даже несмотря на то, что воспитатели старались вдолбить в головы воспитанников правильные понятия о жизни…
К «пугачу» Павел Иванович раздобыл в свое время двадцать патрон калибра 7,62. Она научил жену заряжать оружие, разбирать, смазывать. Пугач однозарядный, примитивный. Специалист посмеялся бы, увидев этот убогий механизм. Но он был надежен как автомат Калашникова и неприхотлив. За все двадцать лет Раиса Григорьевна израсходовала всего четыре патрона. Она стреляла в воздух, отгоняя бомжей, которые покушались на продукты сельскохозяйственной деятельности пенсионерки. Гремел «пугач» знатно, отпугивал, как надо. Всякий раз после оборонительных стрельб, как учил муж, Раиса Григорьевна чистила пугач, заворачивала в тряпку пропитанную маслом и прятала в тайник под половой доской.
*
…В этот вечер Раиса Григорьевна легла спать как обычно, в десять. Она любила рано вставать, в пять, ибо с утра хорошо работалось. Ее уже было начала обволакивать сладкая нега, но она услышала скрип железного забора. Годы житья в одиночестве научают выделять все необычные звуки. Раиса Григорьевна напрягла слух: шорох шагов по траве, вибрация двери, дрожание стекла в окне… Так, подумала Раиса Григорьевна, пора открывать тайник…
…Удар в стекло – то рассыпалось по полу, будто колокольчики зазвенели… Раиса Григорьевна внезапно включила свет и строго воскликнула: «Стой, а то стрельну!» Картина, которую она увидела, не могла не вызвать улыбку: наполовину пролезшее в оконный проем тело, руки, пытающиеся балансировать в воздухе, испуганное лицо, широко раскрытые глаза… Где-то она эти глаза видала… Тут ее осенило:
- Господи-боже… Еремин. Ленька!..
Когда Раиса Григорьевна уходила на пенсию, Леньке было двенадцать. Он в детдоме воспитывался с четырех лет. История Лени обычна: пьяная семья, криминальная среда, лишение родительских прав… Усыновить Леню никто не хотел, мешала «генетика». В начальных классах школы Леня учился неплохо, он даже любил учиться; делать уроки заставлять его не надо было. Где-то в десять лет вкус к учебе у мальчика пропал. Он стал пропадать в городе. Раиса Григорьевна догадывалась, чем он там занимается – тем более что инспектор по делам несовершеннолетних утверждала, что несколько детдомовцев ошиваются на городском рынке и подворовывают – но как совладать с этой бедой, не знала. Она пробовала несколько раз серьезно поговорить с мальчиком, но Леня замыкался и все упреки умело обтекал вокруг себя. «Яблоко от яблони…» - рассудила Раиса Григорьевна. И пустила дело на самотек. Тем более что она собиралась уходить на пенсию и рвения в работе не проявляла. И так несколько лишних лет по просьбе директора переработала…
…Леня тоже узнал свою воспитательницу. Он ее с детства боялся, уж очень строгая была эта Раиса Григорьевна. Между собой мальчики звали ее «надзирательшей». Леня уперся руками в пол и неуклюже влез. «Чё она игрушкой-то грозит, - размышлял он, - бабка-то хлипкая, двинешь разок – рассыплется…» Она нередко, когда был заставаем на месте «шерстения», слышал от пожилых дачников: «Вот щас-бы расстрелял такого!..» Люди зверьми становятся, коли дело касается какой-то морковки или ягодки-малинки. Миллионами относят свои кровные всяким жуликамикам, сулящим барыш. И ничего, отмываются от говна – и снова готовы нести… А за яблочко из своего сада расстрелять готовы! Шкурники, блин… Надзирательша-то чем лучше? Агрессию хозяев он гасил наглостью. Просто брал свое и медленно уходил. Леня - мужик, за ним сила. Он присел на пол и мирно произнес.
- Зинаида Григорьевна, здрасьте. А чёй-то у вас с руке-то? Вы не шутили бы…
Бабушка вроде как успокоилась, присела на кровать. Укоризненно произнесла:
- Так вот кто у нас подворовывает-то… Не ожидала, Ленечка. Не тому я тебя учила…
«Ну вот, снова мораль. Там грузили, здесь грузят…» Думал-то Леня, может, и правильно, но что делать – не знал. Была бы чужая бабка, он просто бы подошел, отнял игрушку, взял что приглянулось бы и ушел. А тут – надзирательша… Какая-никакая, а не чужая. Леня прикинул: до нее четыре шага. Полсекунды – и преграда повержена. Леня затеял отвлекающую болтовню:
- А кому мы были нужны, Раиса Григорьевна? От родителей нас отняли, стране мы обуза, вам – морока. Вы-то нас, может, учили одному, а жизнь, оказалось, устроена по-второму. Мир оказался жестоким, и никто нас здесь с широкими объятиями не ждал. Меня на хорошую работу не взяли, сказали: «Детдомовский? Не приведи Господи!» Как мне жить? Где хлеб брать?
- Слышала я, ты кладбище могилы роешь. Ведь тоже работа, Ленечка, неужели этого мало?
- Не знаете, что ль, какой у нас город богатый? Гроши ведь платят. А у меня жена. Дети… будут. А вот, смотрите, какие мозоли у меня на руках…
Вмиг Леня совершил прыжок. Раздался громкий щелчок, запахло порохом. Леня почувствовал, что в живот ему воткнулось что-то горячее. Бабка воскликнула : «Ленька, Ленечка! Я ведь… да что ж ты так…»
Леня понял: подстрелила, карга… Живот пронзила резкая боль. Он приложил руку к боку – вся майка была мокрой. Леня увидел на ладони кровь, его замутило и он провалился в черноту…
*
…Из больницы Леня вышел через две недели. Врачи сказали: «Ты, парень, в рубашке родился: ни одного жизненно важного органа пуля не задела, прошла навылет! Сто лет тебе жить…» На надзирательшу, то есть, Раису Григорьевну завели уголовное дело по двум статьям: «незаконное хранение оружия» и «превышение допустимых пределов обороны». О подвиге старушки говорил весь город, о ней писали в газетах. Горожане возмущались: «Достали эти тунеядцы. Все бы расстрелять! Молодчина Коротояк, таким памятники ставить надо…»
Заявлять на Леню Раиса Григорьевна не стала. На третий день после происшествия сама пришла к нему в больницу, яблок, огурцов да помидоров принесла. И еще банку варенья. Леня отвернулся от нее к стенке, молча выслушал ее виноватые извинения. Думал: «У, бл…, ты у меня еще за все заплатишь! Словесами не отделаешься…»
…Когда, наконец, Леня поднялся на кладбищенскую гору (карабкался долго, донимали одышка и боль в боку), в первую руку взглянул на холмы, на которых громоздились фазенды. Вслух, смачно сплюнув, он отчетливо произнес: «Уж я вам всем, твари, покажу! Небожители…»
НАШ ПРЕЗИДЕНТ
Через полкилометра после отворотки «Нива» уткнулась в сугроб. Андрей, чертыхаясь, выбрался наружу и огляделся. Чуть правее виднелась едва протоптанная тропинка. Та-а-ак… До Бухарова еще семь с половиной километров. Скоро начнет смеркаться. Идти?
Андрей – участковый молодой. Всего полтора года назад он уволился из доблестных российских вооруженных сил (если честно, сократили, сказали: «Старлей, перспектив не будет, этот мебельщик окончательно уделает армию…») и вернулся на родину. Куда идти молодому отставному офицеру? Ну, не в бандиты же… Пошел в милицию. Очень скоро она, то бишь, милиция, полицией стала. Проблема возникла не с переаттестацией. С психологией народа. Здешний край почти три года в войну под немецкой оккупацией был. И народ специфически относится к слову «полицай» — даже несмотря на то, что непосредственные свидетели Второй Мировой давно уже отправились в иные эмпиреи. Ну, да ладно… люди у нас терпеливые. И это проглотили.
*
Участок у Андрюхи немаленький, треть района и шестьдесят четыре деревни. Неважно, что населения на все деревни меньше тысячи! Расстояния-то немалые… Очень здорово бог войны здесь погулял. После нее, поганой, так и не смогли выправиться селенья. Зачахли. И вот от всей этой безнадеги расплодились всякие пороки. Как раковая опухоль.
У Андрея конкретная цель. Поступил нехороший сигнал про непонятное, творящееся в деревне Бухарово: якобы там стал чудить некий Сергей Шунков. Андрей помнил этого Шункова, старлей ведь сам родом из этого района. Андрей на два года старше Шункова, но сталкивались в райцентре, в средней школе. В интернате в одной комнате жили. Такой был чудачок, недотепа. Все и вся боялся, много читал, в основном научно-популярную литературу. Стихи сочинял, один раз даже Андрею пытался их прочитать. Он тогда послал этого Серегу куда подальше. Тот как-то скуксился, отошел виновато в сторону. Андрею даже жалко стало парнишку. Он позже несколько раз пытался «навести мосты». Но больше Серега на откровение не шел. Шунков большую часть свободного времени пропадал в лесу. Про него говорили: «Наверное, парень золото партизанское ищет…» В те времена многие грезили этим чертовым золотом. Была легенда, что под личиной партизан орудовали бандиты – дезертиры, враги советской власти, раскулаченные. И якобы в лесах после них много кладов осталось. Может, это и правда. Только кладов пока что никто не нашел.
Конечно, когда Андрей вступил в должность участкового, он перво-наперво прозондировал территорию на предмет криминогенности. Про Бухарово он только знал, что там семь старух проживает, да этот Шунков. Сплетни ходили, что Серега «жирует»: собирает лекарственные растения в лесу и по почте продает – по всей стране. Дает объявления в разные газеты, оттого у него и клиентура. Ну, сейчас у нас капитализм, вроде. Пусть торгует – а если претензии есть у него у налоговой, путь мытари сами разбираются. Сигналов о том, что в Бухарове завелся притон или точка по продаже паленого спиртного, нет. Никто никого там не бьет и не ворует. В общем, «чистая» деревня. В иных деревнях контингент похлеще – пробу негде ставить.
Один раз деревня Бухарово прогремела на всю область. В войну в одном только N-м районе фашисты сожгли вместе с жителями девять деревень. Тогда ведь как немцы поступали: едва партизаны устроят налет на обоз или патруль, прибывает «зондеркоманда» и не разбираясь уничтожает деревню, рядом с которой произошел инцидент. Вместе с населением. Так сказать, в назидание. Только так, считали фашисты, можно справиться с партизанщиной. Зверства? А в последующие годы точно так же америкосы действовали во Вьетнаме. В огне брода нет… После войны на месте сожженных деревень поставили памятные знаки. Но сварганили их наскоро, из гипса. Естественно, дожди да морозы слишком скоро обратили памятники в прах.
И недавно в областной газете заметка: «Жители деревни Бухарово на личные сбережения поставили памятник на месте уничтоженной карателями во время войны деревни Кормухино…» Была и фотография: большой крест в ограде, стоит этот самый Сережа Шунков, рядом с ним старухи. Батюшка из райцентра тоже в кадр попал. Герои нашего времени, что ни говори!
А тут «телега» в ОВД от «группы граждан» (правда, без подписей): «Сообщаем, что гр. Шунков С.К., проживающий в деревне Бухарово, объявил себя главарем и заявил об отделении деревни от Российской Федерации…» Шеф, вызвав Андрея, изрек: «Я понимаю, конечно, что бред. Но ты проверь на всякий случай. Если там экстремизм какой, или не дай Бог оппозиция… не носить нам с тобой головы!..» Слышал, и у нас заговорили про «партию жуликов и воров»? Откуда-то эта зараза пошла таки…
«Та-а-ак… - Прикинул Андрей. Если тропинка ведет куда надо, через полтора часа приду. Там разберусь за полчаса – и вернусь. В восемь вечера уже буду дома… А дома жена, пельмени, чай с пряниками… В машине «киндер-сюрприз» для дочки лежит, она любит бирюльки из яйца вынимать. Радуется…»
*
До деревни он дошел уже когда профили домов едва были различимы. У крайнего двора мелькнула неясная тень. Звонко загавкала собака, подхватила вторая, хрипливая, третья… Что-то скрипнуло, хрустнуло, звякнуло… и тишина. Давящая на уши, напряженная. Собаки замолкли, будто тоже прислушиваются. Андрей подошел к ближайшему дому. Зашел во двор, постучал в окно. И тут он почувствовал, что в спину его что-то воткнулось. Раздался гнусавый голос: «А ну руки вверх! Вор-р-рюга треклятый…» Андрей служил в войсках связи, так сказать, в среде армейской интеллигенции. Не спецназовец. Но приемами армейского рукопашного боя владеет. Он ловко повернулся, схватил ствол правой рукой, дернул на себя… Грузное туловище грохнулось на снег, он навалился сверху. Посветил мобильником: Боже… старуха!
Андрей затащил тяжеленное тело в дом. Старуха, отрывисто дыша, умолила:
- Сынок, там, на серванте, справа, таблетки. Дайко-ть…
«Да, - подумал Андрей, - кондратий такую хватит – проблем не оберешься… А ведь ствол-то у нее может быть и незарегистрированный, а это уже преступление! Но как я ее в отдел-то потащу?!.»
- Бабуль, откуда у тебя ружье-то, - он старался быть ласковым.
- Сереня выдал. Я ж сегодня на посту…
- Это Шунков, что ль?
- Он, милай…
- Ты хоть скажи, свет-то у тебя где включатся…
- Да вон – керосинка на столе стоить, а тама – спички…
- Ну, а электричество?
- Так, милай, его уж три года как нету. Срезали провода-то. Мы видали, кто, так разве таких бугаев-то мы споймаем? Их четверо было… Сереня вам заявление-то относил…
Три года назад Андрей еще служил в войсках. Провода… ох, сколько таких «висяков» у следователей. По всему району срезают, шайки заезжие промышляют. Вообще первые месяцы у Андрея от всего этого воровства голова как ватная была. Тащат все – и не поймать подонков… Потом стала доставать бытовуха, выражающаяся, как правило, в избиении пьяным мужем жены. Или наоборот – пьяного мужа женой… Есть еще вариант: пьяная жена избивает пьяного мужа. Теперь пообтесался, привык. Узнал все притоны, каждую «горячую точку» вычислил. Чаще всего Андрей разруливает конфликты по-свойски: разбирается с балагуром по-мужски. Даст пару раз больно и предупредит: «Еще шалить будешь — убью на хрен и скажу: при попытке к бегству!» Действует. Но что делать с этой старухой? Да-а-а… пожалуй, прежде всего надобно разобраться с Шунковым.
- Где живет этот ваш Сереня?
- Президент-то? Так, через два дома…
Оба-на! Президент… тут что-то не так. Политика? Не приведи Господи… Андрей оставил бабу Любу (так звали постового) дома, сам со стволом в руке двинулся туда, где должен обитать Шунков.
Окна дома Шункова тускло светились. Андрей не стал стучаться, ногой пихнул дверь. Крючок сорвался, будто его и не было. Андрей проскочил сени – и ворвался в пышащую жаром горницу. Тут он невольно опешил, поставил ружье к ноге и как-то виновато произнес: «Ой, из-звини… те»
За столом, под иконами сидели четверо. Испуганно смотрели на участкового, раскрыв рты. Шункова он узнал сразу. Он отпустил длинные волосы, немного обрюзг, но глаза все те же, виноватые. Рядом три пожилые женщины. Одна что-то шепчет… молится? Сама вся в черном, платком э обмотана, только мордочка почти мышиная торчит, сухонькая… чисто монашка! Что ж надо прерывать эту нелепую немую сцену…
- Та-а-ак… - Деловито оглядел Андрей горницу. – Чем занимаемся?
- Сидим, вот…- испуганно произнесла одна из старух, крупная, с круглым дородным лицом.
- Это ружье – чье?
- Мужа мово… было. – вступила та, которая молилась. – У него охотничий билет имелся! Щас, сбегаю, принесу… Она дернулась, но Андрей ее пресек:
- Сидеть! Всем пока сидеть. Будем разбираться… Кто вашу эту бабу Любу постовым поставил?
Наконец голос подал Шунков:
- Мы коллегиально. У нас график… Ой, а вас я где-то вида-а-а-л! Уж не Власов ли, Андрей? Точно! Я ведь узнавал в поселке, вы у нас теперь участковый…
- Присаживайтесь, мужчина! – почти приказала та, которая крупная. – сын все-е-е расскажет…
*
Через полчаса в доме Шунковых собралось все население деревни Бухарово. Добавилось света. Теперь уже хорошо видно было, что на стенах, на потолке, на печи развешаны сухие растения. Ну, прям обиталище какого-то знахаря! Было шумно. Андрей то и дело прерывал то одну, то другую женщину, пытаясь составить картину произо… а, собственно, что произошло? Да, хозяина ствола в живых нет. Но ведь, если вдова сдаст ружье, она чиста перед законом. Осталось только разобраться с этим президентством.
На стол, между прочим, водружены были сало, картошка, соленья. Бутыль с чем-то, пахнущим сивухой. От спиртного Андрей отказался – при исполнении все же – но картошечки с салом навернул. С полным желудком жизнь показалась веселее. Ни домой, ни в отдел позвонить не удалось, мобильник в Бухарове сеть не ловит. Выяснилось, что в деревне нет и проводного телефона. Вроде пару лет назад поставили здесь «красную будку», сказали, что в экстренных случаях даже без карточки можно звонить. Но на деле оказалось, что трубке «нет сигнала». Пропал где-то… Да и карточек нигде не достать.
Так как дорогу в Бухарово от большака, от снега не чистят, сюда не приезжает автолавка. И пенсии сюда не носят. За всем снаряжают Сергея. Он в деревне и за продуктоноса, и за почтальона, и за старосту. Живет он с мамой, Марией Герасимовной, в просторечии – Манечкой. Той, крупной, властной. Травы – действительно источник дохода семьи. Сергей знает про них все. У Шунковых и огород весь в лекарственных травах, и в лесу да на лугах мать с сыном их добывают. У Шунковых и корова есть. И еще одна корова имеется в деревне, у «Гули», Гульнары Рафиковны Смирновой. Она татарка, замуж вышла и всю сознательную жизнь в Бухарове провела. Они с Манечкой доярками работали, была когда-то в Бухарове ферма. Привыкли со скотиной-то…
Вообще все бабушки в Бухарове – вдовы. Дети, если у кого и были, уехали давно и забыли родную деревню. Только вот «Сереня» остался. Не прижился ни в городе, ни в поселке. Вернулся домой, травами увлекся. Девушку не нашел, остается бобылем.
Итак, всего кроме Сергея в деревне живут: его мать Мария Герасимовна; Гульнара Рафиковна; Любовь Георгиевна (баба Люба, та, которая на посту была); Анна Семеновна («Аннушка», «монашка», хозяйка ружья), Клавдия Филипповна; Зинаида Петровна; Тамара Александровна. Возраст старух – от 67 до 84 лет. Самая молодая Гуля. У нее кроме коровы в хозяйстве еще четыре козы и две дюжины баранов. Мясо сама возит на рынок продавать. В деревне есть «общественная» лошадь Белка. Она старая, еще с колхоза, но бегает шустро. Белку берегут, потому что случись что – только она до больницы сможет довести. Все старухи когда-то в колхозе работали, назывался он «Светлый путь», а в Бухарове было его отделение. Аннушка много лет была здесь управляющей. Мужья в основном скончались рано. Причиной тому непосильный труд и обильные возлияния сомнительной алкогольной продукции.
Андрей из старушьего многоголосия вычленил вот, какую суть. Когда провода стянули, бабушки писали письма в администрацию. Власть обещала, что поможет, но свет все не появлялся и не появлялся. И как-то собрались они на свой деревенский совет и стали решать: как жить-то дальше? Прикинули: если государство деревню оставило без внимания – значит, и деревня имеет полное моральное право не замечать государство.
А что за страна без своего национального лидера? Аннушка, как бывший управляющий, годилась, вроде. Но она взяла самоотвод, сказала, что хозяйство много времени занимает. Вот Сереню и выбрали. Должность лидера назвали запросто: «президент». Женщины, если правду сказать, Сереню за блаженного считают, жалеют его. Каждая из них втайне убеждена, что именно ее дети, уехав из деревни, выбрали единственное правильное решение. Только дурачки теперь в деревне остаются-то!
Ну, а какое государство без бюджета! Сереня, когда пенсии старушьи с почты приносит, собирает со всех взносы. На них покупаются комбикорм, сельхозорудия, керосин, лекарства. На собраниях решается, какие расходы на сегодняшний день являются первоочередными. Действует в этом «государстве» принцип подчинения меньшинства большинству. Если голоса разделены поровну, побеждает та партия, на чьей стороне президент. Показали Андрею аккуратную тетрадку. На ее обложке карандашом старательно выведено: «Конституция деревни Бухарово». Андрей в этой юриспруденции не силен, полистал бегло, только и прочитал на первой странице: «Глава 1. Права и свободы бухаровского гражданина…» Как-то сразу стало тоскливо. Отложил. Долго всматривался в лицо Шункова. Тот виновато потупил глаза. Но в них все же светилось нечто «наполеоновское». Комплекс вождя?
В Бухарове есть и свое правосудие. Друг у друга не воруют, но вот за сквернословие, за отлынивание от общественных работ без уважительной причины полагается наказание. Оно специфическое: отлучение на срок от недели до месяца от общественного собрания. То есть, лишение возможности общаться. Уловив момент, Андрей обратился к Шункову:
- Пошли, что ли, покурим…
- Ну курю, вроде… - Шунков смотрел на Андрея недобро.
- Я тоже бросил. Все равно, выйдем…
На улице подморозило. Залаял пес, Шунков прикрикнул – тот притих. Шунков сказал, что за скотиной надо бы прибраться. Пошли в хлев. Там Шунков зажег «Летучую мышь». В тусклом свете, как видение, мелькали то широкое лицо Сергея, то удивленная красная морда коровы. Андрей не знал, какой выбрать тон. В конце концов, как-то просяще (даже удивился себе…) произнес:
- Ты вот, что Сергей. Как-то, что ли, странно все это. Ну, положим, создали вы организацию. Общественную… Так ее зарегистрировать надо, разрешения получить…
Лицо Шункова, и так огненное в свете керосинки, казалось, запылало пожаром:
- И что это даст? Мы что – кому-то нужны? Ты скажи честно, если нашей деревни не станет – тебе легче будет?
- Да у меня еще знаешь, сколько таких деревень?! Везде свой геморрой. Но у вас…
- А что у нас? У нас что – пьют, дерутся, убивают?..
Андрей припомнил: на его участке за полтора года случилось два убийства. Оба – «бытовуха». Одно в селе Вышнем, там во время пьяного застолья дура-баба ткнула кухонным ножом своего собутыльника-сожителя. Второе в деревне Осташово, туда вернулся после отсидки парень и тюкнул топором своего отчима. Кстати, за дело – тот в деревне целый террор устроил, возомнил себя диктатором и «альфа-самцом». И как-то на общем криминальном фоне района данные преступления не выделились, тем более что оба были раскрыты по горячим следам. А тут, в Бухарове… Ведь накажут, если не снимет Андрей эту проблему… Все же он назидательно обратился к Шункову:
- Все же по закону надо делать… Сережа. Ваша эта «конституция» ни к чему. Переделайте ее в устав, что ли, назовите себя «общиной». В районе есть специалист по местному самоуправлению, он проконсультирует, поможет… Ну? Договорились?..
Шунков молчал. Он как-то глупо улыбался. В тусклом свете его улыбочка была похожа на звериный оскал. В конце концов, Сергей вымолвил:
- Прости… Мне прибрать надо. Подоить. Иди пока в горницу-то…
…В доме снова ждал митинг. Пока весь этот базар с объяснениями, жалобами и негодованиями продолжался, наступила ночь. Андрею предложили переночевать у Гули: дом у нее самый большой, комната отдельная есть. Напоследок он все же хватанул стакан самогона. А немногим погодя еще один. Гуля провела Андрея в комнатушку, стены которой увешаны были постерами с полуголыми девками, футболистами и мультяшными героями. Сказала: «Здесь сын жил. Пропал девять лет назад, Артемом звали. Может у вас там что слыхали?...» Андрей не слыхал. Он провалился в мякоть перин и наконец расслабился. Гуля не уходила, она все про своего Артема что-то говорила, говорила… Андрей старуху не слушал, он думал о своем.
Конечно, рассуждал Андрей, если он это гнездо сепаратизма не разорит, не установит должный «правопорядок», у него появятся проблемы… Шунков со своими старухами далековато зашел. Надо бы его в отдел завтра свозить, припугнуть, что ли… Андрей и не заметил, как его обволок и унес в неведомое сон.
Приснилось ему, что деревню окружили фашисты. Они кричат в матюгальник: «Крестьяне, сдавайте вашего президента Шункова! Мы вас не тронем, нам нужна только его голова! Если не сдадите, мы будем вынуждены сжечь вашу деревню!..» Тут Шунков подходит: «Андрюха, не верь, они сначала мне голову отсекут, а потом и вас сожгут!» А глаза у Серени такие искренние, чистые… «Ну, блин, - рассудил Андрей, - Шункову они точно бошку снесут. А нас, может быть, помилуют?..»
МСТИТЕЛЬ
Ради конспирации Никита порешил базироваться в соседнем районном центре. Его учили убивать, но здесь ситуация… как бы это помягче сказать-то… нетривиальная.
Решению предшествовали годы душевных борений. Как наказывать несомненное зло и надо ли вообще это делать, коли закон бессилен? Имеет ли право он, лейтенант-десантник Никита Семенович Феклисов, вершить правосудие? Параллельно формировался и план операции. Так, между делом, офицер российских вооруженных сил обзавелся фальшивым паспортом на имя Сергея Анатольевича Изотова, уроженца города Брянск. Никита выдумал свою виртуальную биографию, дабы при надобности выдавать ее как понаписанному. Так что реальные приготовительные заботы надежно задвинули моральную сторону вопроса на второй план.
Никита даже позаботился о внешности: отрастил бородку и перекрасился в шатена. Все, включая даже сестру, знают: Феклисов сейчас в Шарм-аль-Шейхе, всецело увлечен красноморским дайвингом. Пришлось потратиться и на путевку. Но выигранный временной гандикап не вечен, Никита быстро примелькается в маленьком городишке, уже на третий день его начнет узнавать каждая псина. А, значит, следует шевелиться.
*
...С той злополучной декабрьской ночи прошло шестнадцать лет. Они с мамой и сестрой Настей возвращались в село Глубокое из Орла: гостили у бабушки с дедом. Мама с отцом тогда уже в разводе была, но дружеские отношения с его родителями, простодушными и открытыми людьми, поддерживала. Ох, уж эти случайности... На прямой автобус опоздали, пришлось ехать непрямым. А от трассы до Глубокого восемнадцать километров. Надеялись на попутку. Мама, поскольку гостили в большом городе, одета была модно, легко...
А ведь маме сейчас было бы всего-то сорок четыре года. Никита был на могиле, на кладбище родного села Глубокое. Она заброшена, не ухожена. Нелепая пирамидка покосилась, буквы истерлись. А привести в порядок нельзя — наследишь. Едва сдержал тогда приступ истерики.
Так вот... Уже стемнело, и к вечеру разыгрался пронзительный буран. Дорога идет полем, укрыться негде. И по закону подлости — ни одной машины. На шестом километре стоит деревушка Аннино, мама надеялась переждать стихию там. Кой-как дотопали. Никита чапал своими ножками, а Настене три годика всего было-то, мама ее несла на себе.
Никита уже и путается, что из тогдашних образов, запечатлевшихся в его мозгу, является реальностью, а что вымыслом воображения, порожденным миром неясных снов. Сеструха-то вообще не шиша не запомнила — она счастливая, ибо ее не преследуют кошмары. Почему-то он очень хорошо запомнил тот дом, второй справа. Он в тот вечер был единственным, в окнах которого горел свет.
Мама стучалась долго, почти что вечность. В конце концов, дверь скрипнула, отворилась — в их лица брызнул свет фонарика. Грубый окрик:
- Чё надо?
- Таня я, Радулина, из Глубокого. Пустите хотя бы... погреться.
- Не знаю такой. Идите куда шли.
- Но ведь, дети...
Луч фонарика прошелся по личикам Никиты и Насти. Много позже Никита, конечно же, собирал информацию об этом человеке. Андрей Савич Нестеров, электрик. Человек со странностями, замкнутый. Разведенный, бывшая семья проживает в райцентре. Есть дочь. В тот год в деревне Аннино никто кроме этого Андрея Савича не зимовал, так что других вариантов спастись от стужи у них не было. Знал ли этот мрачный мужик мать? Не факт, ведь Нестеров не из Глубокого. Имел ли право так жестоко поступить? Тогда ведь по деревням немало жуликов таскалось...
- Цыганята, что ль? Идите к лешему своим путем. Мало ли вас тут...
Могла ли мама еще попробовать уговорить мужика? В этом вопросе Никита категоричен: электрик хорошо знает, что такое непогода. Он просто обязан был впустить женщину с малыми детьми. И никакой скидки на "суровые времена"!
Мама, видимо, возмутилась ситуацией. И семья пошла дорогой дальше, в сторону Глубокого. Дальнейшее Никита помнит смутно. Вдруг мама сказала:
- Ой, что-то рук-ног не чувствую. Отдохну...
И мама присела в сугроб. Она прижимала к себе детей. Никита хорошо помнит, что особой тревоги не испытывал. Ну, отдохнет мамка и дальше пойдут. Буран, кстати, унялся, правда, стало морознее. Мама как-то вяло сказала:
- Ох, спать-то как охота. Я щас, щас... а вы не спите, не спите — как попутка пойдет, ты, сынуля, не стесняйся, голосуй...
Мама обернула детей в свое легкое пальтишко, сомкнула глаза и умолкла. По счастью, о дочери с сыном она позаботилась заранее, одев их тепло.
Попутка и в самом деле появилась. Никитка выскочил чуть не на середину дороги, размахивая ручонками:
- Там мамка, мамка!
Маму не спасли.
*
До десятилетнего возраста Никиту воспитывали бабушка с дедом, в Орле, ну, а после началась его казенная судьба: Тульское суворовское училище, Рязанское училище ВДВ, ну, а сейчас — служба во Пскове в гвардейской десантной бригаде. А сеструха так в Орле и зависла, выросла, учиться так никуда не поступила, сейчас работает продавщицей в частном магазинчике.
В Орел Никита на сей раз не заехал, хотя, очень хотелось — Настену вразумить. Но нельзя светиться, официально он сейчас на отдыхе в Египте. В принципе, детали операции отточены. Этим вечером все будет разрешено.
Днем Никита стал свидетелем и невольным участником неприятного инцидента. Когда он покупал продукты в маленьком магазинчике, в полуподвальном этаже, некий юноша вдруг перепрыгнул через прилавок, схватил со стеллажа две бутылки водки и ринулся к выходу. Народу в помещении было мало — толстая продавщица в возрасте, нестарая женщина, которая не спеша, степенно заказывала товар, этот юный негодяй и, собственно, Никита. Продавщица вострубила: "Молодой человек, ну, что же вы стоите — хватайте, бубенать!" А Никита отвернулся, сделал паузу, дав ублюдку уйти, и не торопясь направился к выходу. За спиной он услышал: "Ну и мужики пошли. Ни рыба ни мясо... рохля!"
Конечно ему, боевому офицеру, было стыдно. В послужном списке Никиты две командировки на войну. Наглеца он скрутил бы в доли секунды, но ведь тогда его запомнят и пиши "пропало" всей задумке. Ощущенья — будто оплевали, и по делу.
*
...Скутер был припрятан в лесочке, транспортное средство Никита заранее прикупил в Туле. Зима по счастью еще не радует снегопадами, для передвижения вполне пригодны проселки. До деревни Аннино он не доехал километра. Дальше – в пешем порядке. Зима взялась ни шатко ни валко, еще и морозов-то толку не было. Тихо, ветра нет. Это плохо – слышимость слишком хорошая. Значит, надо действовать максимально точно и быстро. Аннино в последние годы немного ожило — вернулись в отчие дома городские пенсионеры, некоторые даже зимуют. Конечно, Никита собирал информацию: Андрей Савич Нестеров по-прежнему живет один. Этого Нестеров и без того недолюбливали, ну, а после той трагедии мужчину вообще стали держать за изгоя. Впрочем, он всячески демонстрировал, что ему начхать на общественное мнение. Выйдя на пенсию, старик Нестеров развел пасеку и, говорят, очень неплохо стал зарабатывать на меде. В народе говорят, пасечники долго живут...
...Двух собак Никита прикончил из "макарова" - этот полезный сувенирчик он привез из командировки. Нельзя медлить ни секунды — он выбил плечом дверь (ту самую, он ее с детства запомнил...), в сенях нашел вторую дверь, попытался сломать и ее, но легко не получилось. Никита сильно разбил предплечье, но дверь не давалась. Тогда он выбил ногой окошко рядом с дверью (из него струился свет) и пролез в него. В комнате сидела... женщина. Пожилая, почти старуха. Увидев Никиту, она бросила занятие, которым только что была поглощена — женщина пыталась набрать номер на мобильном телефоне. Никита подскочил к ней, вырвал трубку и с размаху долбанул ее о печь. Телефон звонко развалился на кусочки. Женщина сидела в ступоре, с выпученными глазами.
- Где он? - Спокойно произнес Никита. Женщина молчала, глядя на налетчика как кролик на удава. Чтобы вывести ее из оцепенения, Никита ударил ее по щеке. Она не сопротивлялась. Просто побледнела, стала растекаться и грузное тело рухнуло на пол. Черт, подумал Никита, откуда она и кто? Он прислушался. Даже приподнял с лица черную спецназовскую шапочку.
Он почувствовал даже не звук — шевеление. Но скоро и металлический скрежет. Никита метнулся к входной двери... не успел — она захлопнулась перед его носом. Он быстро пролез в окно, выскочил во двор... опять тихо... Мужик где-то здесь, наверняка затаился.
Осторожно Никита начал обследовать территорию, на мгновения высвечивая фонариком участки. Опыт зачисток у него немалый. Надо все же торопиться — щелчки выстрелов разбудили людей, он могут сообщить куда надо. Ага... эти крестьяне хоронятся в своих землянках, мышление-то примитивное. Та-а-ак... вот он, этот подземный схорон, погреб... Никита выбил дверь ногой, включил фонарик, произнеся:
- Спокойно, без фокусов, а то пристрелю как твоих псов...
Старик стоял посреди узкого коридорчика, на коленях. Взмолился:
- Все деньги бери... те, я скажу, где.
- Встал. Пошел...
Едва отошли от хозяйства, старик закричал благим матом, попытался бежать в сторону большака. Никита догнал, сшиб, затолкал в рот заранее приготовленный кляп. Жертва без обуви, в одних носках, верхней одежды на нем нет. А может, оно и к лучшему. Пока гнал свою добычу к скутеру, офицер думал о той женщине. Нехорошо все ж получилось... ей ведь плохо, а ты, Феклисов, бросил старуху беспомощной. И кой черт ее послал...
Никита отвез старика подальше в лес. Ни фонаря, ни фары не включал — не дай бог кто-то заметит. Усадил старика спиною к дереву, аккуратно привязал. Ну, что же, померзни, электрик Нестеров, испытай на своей гадской шкуре мучения, на которые обрел мать. Смерть от холода — не самая скверная. Старик не сопротивлялся, проявлял покорность жертвы. Никита решил кляп изо рта все же не вынимать. На прощание он произнес заранее приготовленную фразу, которую невольно репетировал тысячи раз:
- Ты думал, так и доживешь до естественной смерти, не расплатившись с долгами. Не надо было, наверное, мерзости творить, папаша. Ну, бывай. Встретимся в аду...
*
Отъехал Никита километров десять — и тут его будто ошарашило: Господи, что ж ты делаешь, Феклисов, зачем ты так беззащитных-то людей?! Ну, наказал урода примерно — хватит, прояви великодушие...
Надо сказать, Никита часа два искал то место, заблудился в темноте. Да-а-а... все планы наперекосяк. Все же набрел (хотя и рисковал — светил фонариком). Старик не подавал признаков жизни. Никита отвязал человека, в меру своих знаний пытался реанимировать мужика. Тщетно. Дыхания этому телу вернуть не удалось.
Что делать... пришлось оттащить труп в яму. Кой-как забросал покойника листвой вперемешку с землею, хворостом. А что со старухою? Был посыл: вернуться в Аннино, ну, хотя бы убедиться, что жива. Даже хотел позвонить, вызвать скорую. Вовремя осекся — это же по полной программе засыпать всю операцию.
Все-таки он решился подъехать к деревне на относительно безопасное расстояние. С полукилометра, с горочки было видно, что в том самом доме горят все окна, а во дворе стоят две машины с включенными фарами. Ну, что ж... значит, судьба. Из за незапланированного возвращения бензин кончился слишком быстро. Скутер пришлось утопить в пруду. До станции Никита тащился километров двадцать пешком, почти до полудня...
*
Уже через два дня Никита валялся под белым зонтом, на белом лежаке на белом песчаном берегу Красного моря. Это тоже планировалось — для алиби. Что самое страшное, не было удовлетворения. Молодой организм сковала смертельная усталость. Мозг поедало отвратительное, гадостное чувство. Надо же: так ведь старательно продумывал — а тут...
У офицеров отпуска приличные. До прибытия в часть, во Пскове, Никита, само собою, смотался в Орел. Загорелый, поджарый, гладко выбритый. В первую руку удивился, что сестра — совсем уже взрослая женщина. Решил Настену пока что не вразумлять в смысле учебы, а повел в ресторан. По правде говоря, поскольку росли они вместе только до семилетнего возраста сестры, особой близости и общих тем у них не было. Но ведь — самый родной человек. К дедушке с бабушкой сильных чувств у Никиты не присутствовало — и это из-за предателя-отца. С него-то сеструха и начала:
- Ой, ты знаешь, Никитка... пока он зарабатывал и был в силе, он нужен был той женщине. А щас она его выгнала. Живет сейчас на даче, в Нарышкине — круглый год. Тоже ведь гордый... Заходил как-то. Сказал, болеет, но даже деду не признался, чем. Знаешь... ты бы к нему смотался, поговорил, что ли. Мы б его приняли, не чужой все ж...
- Да, надо бы повидаться, это да. Что вообще нового-то, Настюх? У тебя друг есть?
- Да всем им только одно надо. А замуж я выйду только после тебя. Ну, так...
- Что — ну?
- Когда свадьба?
- Свадьба...
У Никиты с женщинами не складывается почему-то. Вроде все на месте, и молодец-красавец-десантник, а не срастается. Хорошая девчонка была у него в Рязани, но как-то он узнал, что она минимум раз переспала с другим курсантом. А Никита принципиальный. Максималист.
- Пока не нашел свою половинку. Может, ты с кем познакомишь?
- Ну этого товару у нас полно. Легко - прям завтра! Я серьезно. Ой, ты знаешь, что у нас в Глубоком-то случилось? Злодейски убили пожилую супружескую пару дачников. Об этом и по ящику рассказывали, и в интернете писали...
Конечно, Никита с немалым трудом сдержал волнение. В принципе, Настя хоть и родной человек, но баба, как и все склонная к сплетням. Лучше потом проверить информацию самому. Может, и не те вовсе... Откровенно говоря, Никита боялся думать о произошедшем, вообще не хотел влезать в детали. Но теперь уже хошь не хошь — а надо разбираться во всей этой петрушке.
Полночи копался он в сети и нарыл такие сведения. Пожилые жители Орла Евгений Львович и Анна Дмитриевна Сапрыкина купили у Андрея Савича Нестерова дом в деревушке Аннино. Тот, оказывается, на меде разжился и приобрел соседнюю хатку — побогаче и покрепче. Старики еще только начинали обживаться, в приобретенном доме они ночевали лишь во второй раз. И вот — злодейское ночное нападение. По версии следствия, бандиты охотились за деньгами пасечника, но тот уже перебрался в свой новый дом, а вот хозяйство еще не перевез. Разбойники об этом не знали, напав на беззащитных людей, которые к тому же недавно похоронили единственного своего сына. Анну Дмитриевну нашли в доме; женщина лежала без движения. Еще сутки она была жива, но к вечеру следующего дня ее не стало: инсульт. Евгения Львовича так и не нашли. Есть предположения, что, приняв старика за пасечника, его пытали, потом умертвили, а тело спрятали. Весной, может, найдут… Дело под особым контролем — ведь оно резонансное.
Две невинные души отправлены к праотцам из-за глупости киллера. Вот ведь как... Да: было темно, лица в горячке Никита не разглядел. А все-таки он лох — даже преступления готовить надо тщательно, как боевые операции. Вторую половину ночи Никита не спал. Чего уж тут лукавить: он размышлял — доводить дело до логического конца или хрен с ним.
*
А утром рванул в Нарышкино, к отцу. В дизеле отрубился, занесло на две остановки дальше, пришлось тащиться на перекладных. Отец живет на окраине поселка, в старенькой халупке. В последний раз он батю видел лет шесть назад, когда приезжал погостить в Орел, и отец забрел к деду с бабушкой типа случайно.
Батя был с немаленького бодуна. Он не узнал сына, а, когда Никита таки втолковал отцу, кто он таков, первую руку разрыдался. Но ненадолго, после чего произнес:
- Хирею я, с-с-сынуля. Сбегай-ка за портвейшком.
Во-вторых, отец изменился внешне: похудел, осунулся, сморщился как-то... как гриб. Никита даже спрашивать не стал у отца, что с ним — и так видно, что доходяга. Портвейна брать не стал, купил две бутылки водки. Поймал себя в магазине на мысли: "Блин, лейтенант Феклисов, чего тебе стоит схватить с прилавка — и... нет, не убежать, а с достоинством уйти. Уж взялся за гуж..." Сдержался. А хотелось, прям бесеныш нашептывал.
Хватанули с отцом сразу по полстакана. Как заправский алкаш, отец моментом поплыл — зенки покрылись сальною пеленою, речь стала бессвязанной. Никиту не торкало. Навязчиво перед ним стояли глаза убитой им старушки. Две недели не вспоминалч а тут – как отпечатанное клише. Параллельно мозг отрабатывал дальнейший сценарий.
Когда первая бутыль опустела, Никита вспомнил наконец, зачем он здесь. Ага: сестра просила уговорить отца переехать к родителям и дочери. Надеются, дурачье, что под опекой этот старый козел возьмется за ум. Настена, значит, его простила. Отец гундосил:
- С-с-сынуля, ты ж, родной мой, не понимаешь, как все это мне вот тут! - он постучал по своей шее. - Я вас... я вас... любил я вас, засранцев эдаких. А вы? Помнили вы отца-то? Не-е-ет... А отец для вас...
Никита почувствовал, что у него чешутся кулаки. Надо же: о любви заговорил! Бросил их троих — и в теплое гнездышко, без обременения. На содержание родных детей не давал ни копейки, каз-зел. Отец, будто в унисон с мыслями сына продолжил:
- Думаешь, я хотел уходить, с-с-сынуля? Она сама, сама хороша. "Нам с детьми надо это, нам давай то..." А как самой дать: "Я устала". А я мужик. Ты понимаешь? Муж-ж-жик! Мы с тобой — му-жи-ки. А не хрен собачий.
- Отец, - стараясь держать себя в рамках, Никита мягко попытался прервать отвратительную пьяную тираду горе-родителя, - не стоит об этом. Настя просила передать: она тебя...
- На-а-астя, говоришь! Такая же из нее выросла... с-сука. Яблоко от яблони. Да ты знаешь, что твоя мать...
Этого Никита уже вынести не мог. Он выволок предка из-за стола и начал методично его избивать — сначала руками, а потом и ногами. Опомнился офицер уже когда понял, что тело бездыханно. Почему-то хладнокровно он подумал: "Да этот козел уже на ладан дышал. Ткни — он готовый..." Никита пристроил отца на кровать, прикурил сигарету, сунул бывшему родному человеку в пальцы. Аккуратно вытер стакан, из которого пил, бутылки, свой стакан убрал на полку. Внимательно осмотрелся не оставил ли после себя следов. Даже присел, поразмышлял. Отцу ведь чуть больше за полтинник... было, нестарый еще.
Никита аккуратно поджег постель — так, чтобы разгоралось помедленнее — и неторопливо вышел.
Когда поезд уже оставлял Нарышкино, Никита наблюдал на окраине поселка черный дым. Мелькнула ехидная мысль: "И дым отечества нам горек и противен..."
*
...Сеструхе он сухо рассказал о тяжелейшем запое отца. Настя все равно смотрела на него странно. Чувствует, что ли? Или Никита уже на челе своем несет печать злодейства? Оставшись один, он посмотрелся в зеркало. Парень как парень. Только белки глаз как-то покраснели. Прям Вельзевул.
Деду с бабушкой они решили вообще ничего не говорить, чего их травмировать инфой о том, что их родной сын окончательно опустился. Корни деда с бабушкой тоже в селе Глубокое. Когда-то они переехали в Орел с целью заработать, двадцать лет пахали на металлургическом заводе ради квартиры. Рады были, когда сын привез из родного села красавицу-жену, пусть и бедную сиротку (мамины родители погибли в автокатастрофе, ее ростила тетка), но практически родную. И сильно переживали разлад. А сын... он по молодости был рубаха-парень и молодец. А порчу его характера они все же связывают с трудным нравом невестки. По их мнению, в тихом омуте сидел бесеныш. Собственно, именно поэтому Никита их недолюбливает. Между прочим, старики не противились, когда невестка с детьми после развода уехала жить в Глубокое.
Вечером Настя и впрямь устроила "тусовку с девочками". Сидели в каптёрке магазина — брат с сестрой и еще три, так сказать, красавицы. В первую руку сестре хотелось, конечно, похвастаться братом-десантником, ну и, продемонстрировать: смотрите, мол какая у меня крыша — не вздумайте в случае чего обижать малышку! Никита хоть и в гражданке, но вида и впрямь статного – викинг!
Девки Никите не понравились — пошлые матершинницы, соревнующиеся между собою, кто солонее пошутит. Если уж замуж собрались — как-то, что ли, демонстрировали бы кротость. Да еще и курят. И нафига так намалевывать столь юные, миловидные лица? Никита много рассказывал про Египет и Красное море, совсем мало про службу и ВДВ, а извилины его мозгов шевелились совсем в другую сторону. Мыслями он был уже в Аннине.
Он не отказался одну из девах, Лену, проводить домой, ибо она жила на темной окраине, в глухом частном секторе (перед уходом он поцеловал сестру в лоб, произнеся: "Настена, солнышко мое... несмотря ни на что знай: ты для мня самый близкий и любимый человечек..."). Тет-а-тет девушка повела себя иначе. Даже оправдывалась, что вообще-то не курит — это она так, повыпендривалась. Поскольку опыт общения с женщинами у Никиты есть, он знает, чему верить, а чему нет. Пусть еще напоет, что выпивала она "для плизиру". У самого дома Лена трепетно прижалась к Никите:
- Только тихо... родичи спят. Войдем во двор, я в дом, открою окошко — залезешь...
Опять окошко... Никогда еще Никите не было так хорошо. После второго раза они лежали в уютной теплой комнате, освещаемой лишь мерцающей свечей, стоящей у образа Богородицы. Лена оказалась страстной и умелой любовницей, Матерь Божья и младенец внимательно взирали на обнаженные тела. Лена шептала:
- Знаешь... так хочется порою взлететь над всем этим... порой даже мысли: взобраться на башню — и… Ты ведь десантник, Никит, с парашютом прыгал. Какого там?
- Свежо.
- А страшно?
- В первый раз да. Боишься, что купол не раскроется. А потом входит в привычку.
- Хоть бы разок попробовать.
- Все у тебя еще будет, малыш.
Никитой завлаела сонная нега. Лена ворковала, ворковала, глядь — а красавец-десантник сопит яко младенец...
...А когда Лена проснулась, красавца-десантника уже не было. "М-м-мда, - произнесла она как-то нравоучительно, - и куда они все бегут-то..."
*
На пустынной улице он поймал частного бомбилу, почти тут же выкинул его из "девятки" и рванул в сторону Глубокого. В семь утра, как раз когда девушка, от теплого лона которой он ночью сбежал, проснулась, Никита уже подъезжал к Аннино. Он еще успел заскочить к тайнику и выкопал «знакомца-макарова». Деревня погружена была во тьму, но контуры знакомого дома узнавались — снега с той ночи нападало много и он будто светился. Никита увидел, что туда дорожка не протоптана, зато бороздка тянется к одному из соседних домов.
Никита не стал мудрствовать, он тупо выломал окно и ввалился в жаркую комнату. Десантник выстрелил вверх (для острастки), фонариком обыскал комнату. Искомое нашлось быстро. Человек пытался просунуться в голдец, но габариты не позволяли. Никита неожиданно расхохотался... Он выхватил из рук старика кочергу, бросил в угол. Внимательно, под светом изучил неприятно лицо. Старик промолвил (почему-то спокойно):
- Убивать будешь?
- Очень может быть... - Никита поймал себя на мысли, что ему приятны эти кошки-мышки, то есть, безраздельная власть над человеком.
- Все деньги отдам. Все, что есть.
- Документы!
Никита достоверно убедился, что перед ним Андрей Савич Нестеров — тот самый. Понравилось, что старик не лебезит... как тот.
- Одевайся.
Дед оделся. Вопросов не задавал. Вообще, вид еще недавно ненавистного человека явил достоинство. А теперь Никита к нему не испытывал даже малой неприязни. Когда ехали в машине, старик неожиданно изрек:
- Я понял, кто ты. Ты сын той женщины. Решил, значит, наказать... неуловимый мститель.
Никита ничего отвечать не стал. Чего там спорить, подумал он, начнет щас на мораль давить... На въезде в лес машина окончательно застряла в снегах. Никита приказал старику выйти и повел жертву, как в свое время на Кавказе они водили пойманных лесных братьев. По его расчетам, тащиться минут сорок. Старик начал все же малодушничать:
- Да испужался я. Испужался - понимаешь? И впрямь подумал, вы цыганята. Вот, всю жизнь эту ношу несу. Делай что считаешь нужным, а меня уж простил бы, что ль...
- Бог простит. - Ответил Никита банальностью. - Он, говорят, всех прощает.
- А я ведь понял, что тогда-то, с дачниками, ты был. Значит, мы с тобою, паря, одного поля ягоды. Душегубцы.
- Это точно.
Дальше шли молчком. Вот, наконец, то самое место. Аккурат из-за горизонта выскочило неожиданно яркое солнце. Оно весело лучилось сквозь ряды голых березок. Никита приказал старику разобрать завал. Из-под ветвей показалось почти черное лицо, разнесся тошнотворный сладковатый запашище. Никита произнес:
- Все, старик. Можешь идти.
- Да уж ты убей меня так. По-простому, без этих...
- Делай, что сказано.
В руке Никита держал "макарова". Старик неловко развернулся и медленно почапал к солнцу. Никита поднял руку, произнес:
- Вот и вся песня. Никто, кроме нас.
Десантник выстрелил себе в висок. И наступила тьма.
МАТЬ ВАША!
Автобус от Москвы до Моршанска тащился двенадцать часов, останавливаясь чуть не у каждого столба. Последние полсотни километров, после Шацка, он вообще еле полз по колдобинам, так что у отворота на Первую Веревку Машке с Дашкой пришлось выходить в кромешную тьму.
Пока перлись по грязи, более-менее развеялся хмель. В автобусе девушки не терялись, разминались «джином-тоником», ну, и много (и шумно – так что пассажиры на них глядели волками) спорили. Куда девать двух младших братьев и двух сестер — Игорька, Ваську, Любку и Наденьку? Возраст детей – 11, 8, 6 и 2 годика. Всего их у мамы, Анны Семеновны Трофимовой, семеро; еще один брат, Ромка, сейчас в армии служит. Итак, топают девушки во тьме, благо что дорога привычная, миллион раз хоженая…
- Блин, - громко рассуждает Машка, - ведь мать говорила после того как «дядьтихона» схоронили: «Пришла беда – отворяй…» Слушай, Даш, у тебя еще осталось выпить-то?..
- Да, хватит тебе, Мань… - Даша приостановилась, прикурила. На мгновение осветилось ее растерянное и напряженное лицо. – Ч-ч-ч-чорт! Вот, есть же люди, у которых в жизни все гладко, ни печалей, ни забот не знают… А тут – крутишься как белка, тужишься. И што?
- Што, што… да не знаю я, што! Эх, выпить бы…
Весть о гибели матери вызвала шок: ее не стало в 46 лет! Что случилось, толком никто по телефону объяснить не смог. Пошла в поле, собрать картошку, которая осталась работы комбайнов (так все в Первой Веревке делают), и к темну не вернулась. Игорек только с рассветом рискнул пойти искать мамку, и наткнулся на ее бездыханное тело… Ни крови, ни признаков насилия… Завели уголовное дело, но закрыли, так как экспертиза установила: несчастный случай. Поскользнулась, ударилась виском о коряжку, потеряла сознание, замерзла… Вот и все.
Машка с Дашкой в столице давно: старшая - четыре года, младшая (Дашка) – три с половиной. Машка в салоне связи мобилами торгует, младшая – в магазине «Ашан» раскладывает по полкам товары. Живут в Люблине, в двушке; с ними еще одна девчонка, из Белоруссии. С личной жизнью у сестер пока что не складывается. И копить не удается – все уходит на существование. Правда, девчонки ежемесячно исхитряются посылать ровно десять тысяч домой, в Первую Веревку. Здесь они перед мамкой чисты… Ах, мамка, мамулечка! Такая ведь крепкая была, жизнерадостная, думалось, вечно жить будет… Девушки в общем-то и не верили в то, что случилось. Надеялись, произошло недоразумение. Или кто пошутил… зло, безбожно, но именно пошутил. И вот сейчас сестры молча топчут родную грязь, и каждая представляет, что скоро возле коренастого домика их встретит она, привычно скажет: «Вот и вы, ласточки мои… идите за стол, чай вскипел!»
Машка с Дашкой искренне гордились, что они (и еще Ромка) – дети известного авторитета, одного из лидеров «тамбовской группировки» по кличке «Батон». Несмотря на столь лестный факт, росли девчонки в бедности, и всегда нервно реагировали, когда в школе им говорили: «Ну, конечно, вы не пропадете, коль у вас батька — пахан!» Не верили в Первой Веревке, что Пашка Трофимов не содержит детей. У отца и в Моршанске был громадный особняк, и в Питере квартира на Невском. Двух своих детей от второго брака он, говорят, обеспечил, они у него в Англии учатся… вроде бы. На самом деле слухи о «Батоне» в Первую Веревку просачивались скудные. И, скорее всего, сильно преувеличенные.
Мама в последние годы работала в сельской школе уборщицей. Когда скончался ее последний муж, отец Васьки, Любы и Нади (Тихон Палыч), помогали сельсовет, районные власти. Газ, между прочим, в дом провели – как многодетной нуждающейся семье. Умер Тихон Павлович два года назад, от рака. Все жаловался, жаловался на живот, но к врачам не ходил. И страшную болезнь у него нашли уже в крайне запущенной стадии: сгорел мужик за пару месяцев…
…История Трофимовых изобилует поворотами, и на первый взгляд невероятна. Расписались Аня Ралдугина и Пашка Трофимов, едва только он пришел из армии. Пашка был мужик как мужик, водилой работал в колхозе. Обустроили старый, столетний кирпичный дом, доставшийся Ане в наследство от родителей. Ее прадед был зажиточным крестьянином, построил жилище на века. Прадеда раскулачили, сослали, но он вернулся живым и здоровым, и даже отсудил дом, который было передали бедняцкой семье. Прадед на войне после погиб… А дом, хоть в врос в землю, и в самом деле крепкий. Наверняка не одно поколение в нем еще вырастет!
Итак, жили супруги Трофимовы, детей рожали. А тут перестроечные годы наступили, и, дабы продукцию реализовывать выгоднее, колхоз купил «Камаз», а Пашку посадили на него. Стал Пашка «дальнобойщиком». Ну, а там – новый круг знакомств, свежие веяния, коммерческие интересы… Аня и не заметила, как Пашка ее совершенно втянулся в новую жизнь. И про то, что он стал членом «тамбовской» преступной группировки, она узнала одна из последних в Первой Веревке.
Из семьи «Батон» ушел, когда Машка и Дашке было 9 и 7 лет, Ромке – 5. С год отец присылал деньги. Потом (когда в Питере стал жить) присылать перестал. Года два мать билась на двух работах. Тогда хорошо жил колхоз, там зарплаты даже платили – деньгами, а не зерном. «Батон» был «смотрящим» в Моршанске, обирал табачную фабрику. Мужики говорили, Пашка бандит справедливый и с понятиями. В общем, авторитетный человек. Ну, что касается его отношений с первой семьей… мать зла на Павла не держала, считала, его новая жена «окрутила и охмурила». Ту же мысль она внушала и своим детям: пусть уважают родного отца! Несмотря ни на что…
Сошлась мать с хорошим человеком, предсельсовета Леонидом Владимировичем Рохлиным. Он был на пятнадцать лет старше матери, разведен. Как настоящий мужчина, оставил бывшей семье свой коттедж и перебрался к Анне Семеновне. Жили нерасписанными. Родила мать от предсельсовета сына, Игорька. Девочки и Ромка Леонида Владимировича уже и «папкой» стали называть, но… через полтора года он скончался. На работе схватился за сердце, посинел… врачи констатировали обширный инфаркт. Нервная была работа у Рохлина.
Еще через два года в доме появился Тихон Павлович, «дядьтихон». «Отцом» его Машка с Дашкой называть не стали – даже несмотря на то, что мать с ним официально зарегистрировала отношения. «Дядьтихон» был простой работяга, молчаливый и исполнительный. Почему мать от него рожала? Она вообще любила детей малых… Не раз старшим дочерям признавалась в том, что души не чает в младенцах. А вот Машка с Дашкой многократно слово давали, что сами ни за что не родят! Все свое детство только нянчились, нянчились с младшими… Одних пеленок сколь настирали! И в Москву-то они сбежали в значительной степени потому что пеленок больше и видеть не могли!
Пришла в Первую Веревку весть о гибели «Батона» - его застрелил в Питере киллер. Скрывать нечего: Трофимовы надеялись, что им что-то перепадет от папки-бандюгана. Но на деле вышло, что отписал он все свои накопления (награбления?) детям от второго брака. Несмотря на это девушки ни разу от матери не слышали ни одного скверного слова о Павле Трофимове…
…Девушки, дойдя наконец до родного дома, увидели тусклый свет в окне. За окном нудно гундел женский голос. Они постучались в окошко: глянуло широкое, чужое лицо. Дашка испуганно крикнула:
- Эй, кто там?!.
Ответа не последовало. Лицо исчезло, отчего девушкам стало вообще жутко, и алкоголь из мозгов окончательно улетучился. Через несколько мгновений шумно раскрылась дверь, и какой-то загробный голос позвал:
- Ну?! Чего мерзнем? Заходи!
- Ты кто? – неуверенно вопросила Машка.
- От, дура. Ну, так и будем топтаться?
Они послушно, как загипнотизированные кролики, шагнули внутрь.
В зале (комнатка тесна, но Трофимовы привыкли называть ее «залой»), прямо посередине стоял гроб. «Все, п…ц…», - прошептала Даша. Машка села на табуретку подле гроба и заворожено смотрела на лицо мертвой матери, колышущееся в красном свете свечей. Надежда на ошибку или шутку умерла…
Они наконец узнали женщину, которая им открыла. Это баба Рая, далекая родственница. Она в Первой Веревке за читалку – отчитывает покойников. Наконец Дашка вопросила:
- А где дети-то?
- О, вспомнила, б…ь, - ворчливо затараторила баба Рая, - не все еще пох…а, девка. Деток-то в приют забрали, в город. Посмотрите на мать вашу: хорошо мы ее убрали?
Девушки теперь уже и боялись лишний раз глянуть на мать. Однако торчащий нос, осунувшиеся щеки приковывали внимание… Баба Рая не умолкала:
- Не ценили вы мать свою, профурсетки, б…ь, а была она святым человеком! Все для людей, для вас, детей неблагодарных, для мужиков своих! И ничего для себя. Подойдите, подойдите, обнимите мать свою, прощения попросите. Завтра в землю ее зароем – уже и не увидите. Небось там, в Москве-то как сыр в маслах катаетесь, горя не знаете. Анюта поднимала вас, думала, на старости лет будете ее утешением, а вот, надорвалась. Недолюбили вы мать вашу, а она страдала! Эх, бедолаги, бедолаги вы, за что так Господи!.. Ромка-то успеет приехать?
- Он же в Абхазии сейчас. Звонили, сказал, не ждать – хоронить без не него.
- Ну и хорошо. Завтра в одиннадцать понесем. Деньги-то привезли?
Машка виновато протянула бабе Рае конверт. Та вынула деньги, послюнявив, пересчитала, спрятала в загрудки:
- Ну, что… идите, отдохните, что ли. Завтра тяжелый день. Скажите спасибо сельсовету, Марье Филипповне, она, сердешная, позаботилось. Ну? Чего не идете?
- Чуть побудем еще… - хрипло произнесла Машка.
Машка сидела на табуретке, безвольно положив локти на колени. Дашка все так же стояла перед гробом. Царила такая тишина, что слышны были всполохи свечей…
Прозариум, часть десятая. Маргинальня
© Copyright: Геннадий Михеев, 2024
Свидетельство о публикации №224122901699
Свидетельство о публикации №224122901699
Рецензии