Сын XX века

"Памяти ветерана" также о Михайлове В.Д.

Сын XX века
     В 2020 году ООО «Типография Нижнетагильская» выпустила книгу «Сын XX века». Тираж небольшой, всего 12 экземпляров. Автором является Михайлов Василий Дорофеевич, уроженец деревни Волок нашего района, позже он жил и работал в г.Нижний Тагил. Страницы книги интересны воспоминаниями весьма незаурядного человека, активной  личности с богатым  жизненным опытом, трудовым стажем, военным прошлым. Ценны строки о наших местах, об истории города и ныне Волокской сельской территории. Я приобрела эту книгу и с большим желанием хочу поделиться с уважаемыми читателями содержанием некоторых её глав, а всего их 20.
 Итак, говорит Василий Михайлов:

От автора
      Как-то сын Александр сказал мне: «Папа, опиши историю твоей жизни. И про нашу родню не забудь: про бабушек, про дедушек».
     Не скрою, решиться на это мне было не просто: ведь я не писатель, не архивист – даже не знал, с чего начать.
     Но, с другой стороны, как же так: прожить долгую жизнь, повидать немало хороших людей, прочитать сотни умных книжек – и ничего не вспомнить? Больше скажу, ведь это каждому человеку свойственно: на исходе жизни подводить её итоги, вспоминать своих попутчиков на жизненных дорогах. Хочу поделиться с внуками и правнуками своим опытом, своей памятью – потому и взялся за перо.

Вот моя деревня…
     Перед мысленным взором возникают родные места – перелески, поля и луга, путаница небольших грунтовых дорог и лесных тропинок…  Когда я бываю на своей малой Родине, красота её возвышает душу. Да и когда меня там нет, моя деревня, мои односельчане – все они живут в моей памяти.
     Пусть с тех пор прошло более 60 лет, но землю, по которой ходил босиком, дорогу, по которой ушел на фронт, а после в большую жизнь, забыть невозможно.
     Деревня Волок… Кто дал тебе такое название? Кто первым облюбовал эти красивые места, где всего вдоволь – рек, полей, лесов и перелесков, заливных лугов?
     Волок расположен в устье трёх рек – Волкоты, Бросницы и Говшицы. Две последние впадают в Волкоту, а она несёт свои воды в Западную Двину. Археологи считают, что первые поселения на этой земле возникли в седьмом веке нашей эры. Когда-то здесь бок о бок жили литовцы, немцы, поляки. Нельзя сказать, чтобы жили мирно: большое количество курганов говорит о побоищах былых времён. Но мой рассказ – о мирных временах. Точнее, о предвоенных.
     Волок стоит на двух берегах реки. Хорошо помню добротные дома, ладно обустроенные хозяйства, где было всё необходимое для крестьянской жизни. А в получасе ходьбы – маленькая деревня Таболи, всего шесть дворов. Но люди там нужды не знали, потому что жили на хорошей пахотной земле.
     Я любил ходить в Таболи на рыбалку. Бывало, сяду на мостик, закину удочку, а сам слушаю, как во дворах поют петухи и лают собаки. Через Таболи лежал путь в Ямское, в магазин. Там на берегу озера стоял господский дом с хорошим парком. А по обе стороны – пашни. Местами на них попадались круглые полянки, усыпанные ягодами и грибами. Кстати, лес в наших местах был богат всем: и орешником, и дикими яблонями, и клюквой, и брусникой. И зверя там водилось немало: можно было встретить оленя, кабана, лисицу, бобра…
     Но вернёмся в мой родной Волок. По обе стороны от деревни лежали заливные сенокосные луга, что давали прокорм скоту. А его хватало в каждом дворе: коровы, телята, овцы, поросята. Немало было птицы – река рядом, грех не держать уток и гусей.
     А раз скотины много, то много и навоза. Им щедро удобряли поля, а после собирали хороший урожай зерновых, льна, гречихи, гороха и картошки, овса.
     Люди в наших местах держались друг за друга, потому и семьи были крепкие. Коренной волочанин, конечно, был связан с землёй. Зимой, в свободное от страды время, мужики занимались охотой или рыбалкой.
     В 1920-м мой отец Дорофей Михайлович получил земельный надел для строительства и приусадебного хозяйства. Дом в девять окон, построенный у дороги, стоял на высоком месте. Из окон была видна и наша деревня, и все её окрестности. А перед домом, в палисаднике – яблони, черёмуха, сирень, берёза… На краю усадьбы стояло гумно, где сушили и молотили зерно, а возле реки – баня.
     Жил Волок просто – дружно и весело. В праздники у нас в деревне собиралась вся округа. А летом, особенно в Троицу, в центре деревни стояли повозки с товарами. Гуляли от души: что есть в печи – всё на стол мечи. Могли самогона выпить ради праздника, а уж пиво варили в каждом доме. Гулянье иной раз затягивалось дня на три. Посреди деревни, на площади, стояли качели, турники. Была площадка для игры в городки и даже футбольное поле. Молодёжь постоянно играла в футбол, в волейбол, в городки. А солидные мужики собирались на площади в свободную минуту, чтобы обсудить что-нибудь насущное или поделиться новостями.
     Народ и в самом Волоке, и в окрестных деревнях подобрался душевный, приветливый. Идёшь, помню, домой, а по пути – деревня за деревней: Загозье, Дешково, Банково, Антоновка… И любой встречный тебе скажет: «Дорохин сын! Ну, где был, чем занимался?» И непременно в избу пригласит: «Ой, да это Машки Дорошихи сынок! Мы с ней подруги были, плясали вместе. Заходи-ка, молока выпей да лепёшку съешь – сегодня пекла!»

Тепло родного края
     Вспоминаются мне сентябрьские деньки – солнечные, яркие, тёплые. Травы на лугах вдоль рек уже скошены. Идёшь по берегу, следишь за плавным течением воды. В глубоких местах можно увидеть щуку, стоящую под кустом речной травы. А вон возле коряги налим головастый, сорожка в постоянном движении, пугливый окунь, ерши, плотва, серебристый язь. Глянешь вдаль, где на краю луга высится лес, – вон заяц побежал, прошла лиса в поисках мыши.
     Воздух в лесу чист, будто его и нет. А лес весь золотой стоит. Краснеют ягоды рябины и калины, горькие до первых морозов. Золотятся берёза и клён, трепещут разноцветные листочки осины. А ягод в лесу – на любой вкус. Земляника краснеет до самой осени. Зайдёшь чуть поглубже, а там черника на кустах гроздьями – спелая, сладкая. Наберёшь корзину литра на два-три, потом мама пирог черничный испечёт. Если с молоком, то вкуснее нет ничего на свете. А под ногами – крупная брусника таит в себе кислинку. И сейчас тянет набрать горсть холодных ягод и бросить в рот…
     Леса в нашей местности в основном смешанные. На песчаных землях растёт сосна, которая долго хранит тепло знойного лета. А когда входишь в берёзовую рощу, становится чисто и радостно на душе.
     Помню, как меня брал с собой на охоту мой дед Михаил Арсеньевич. Был конец сентября, день стоял солнечный и тихий. Дед был одет легко, обут в высокие сапоги. Он снял со стены двустволку и кликнул собаку, которая радостно бросилась к нам, и двинулся быстрым шагом по песчаной просёлочной дороге. Я поспевал за дедом. Дорога мало-помалу превратилась в тропку, поросшую густым лесом – та вела на берег Лучанского озера, в сторону деревни Синково.  В лесу нам попадались рябчики. А собака, бежавшая впереди, вдруг взвизгнула – под ёлками бегали три маленьких, почти чёрных поросёнка. Домой мы вернулись лишь к вечеру. Правда, дедовы трофеи были невелики: две подстреленные белки.
     Одна у рыбака досада: осенью клевать перестаёт. Но всё равно есть где душу отвести: охота с острогой – очень интересный вид рыбалки. Заранее заготовишь смолистых дров, запасёшься железным листом, вырежешь на комьи дёрн по ширине листа. Осенним тёплым вечером при тихой погоде вода становится совсем прозрачной. Когда плывёшь по реке, видишь её до самого дна. В неглубоких ямках и впадинах попадается мелкая рыба, но на неё не обращаешь внимания.
     А большая рыба – щука, язь, налим, плотва – водится в завидках. Стоит она, прижимаясь к траве или коряге. Увидел – медленно опускай острогу и целься в центр рыбины. Твоя будет!
     Как-то раз заплыл я в заводь, медленно приближаясь к берегу. Дрова горели берёзовые, хорошо освещали воду. Тут я заметил большую щуку. Она стояла у самого берега под кустом травы, спала. Я тихо взял острогу, не спеша опустил… Удар! Попал близко к голове. Щука сильно плеснула хвостом по воде – даже комьи закачались. Рыба двинулась и потянула за собой меня, но острогу я не выпустил. Пришлось щуке сдаваться.

Моя родословная
     О родных местах я рассказывал. Самое время вспомнить кое-что из родословной Михайловых. Жаль, корней своих я не знаю: слышал что-то по молодости, да в памяти не удержал. Перед моими глазами прошло лишь пять поколений семьи. Вот о них и расскажу.
     Мой дед по материнской линии Павел Андреевич Желнов был обычный, ничем не примечательный крестьянин. Его помню хорошо: среднего роста, лысый, нос с горбинкой. В 30-е годы его семью раскулачили и выслали в Нижний Тагил. В 1937-м дед решил идти пешком домой, в Тверскую область. А это, между прочим, две тысячи километров. Но мужик был упорный, добрался до родной деревни, а дома-то нет, одна баня осталась. В ней он и умер. Бабушку знаю лишь по рассказам мамы: была очень красива, родила четверых детей и рано ушла из жизни.
     Тётя Анюта, мамина сестра, была замужем за Василием Андреевичем Соколовым. Это были зажиточные люди: имели усадьбу на берегу Бросенского озера, а при усадьбе – хороший сад и даже пруд, где выращивали рыбу. В 1930-м их раскулачили и выслали на Урал, под Качканар, посёлок Федино на золотые прииски. Потом они оказались в Нижнем Тагиле, в бараках Черемшанки – строили шахты и аглофабрику, работали на промывочной фабрике. У них было двое детей. Сын, Иван Васильевич, окончил горный техникум, воевал, был ранен, закончил военное училище и вновь вернулся на фронт, где попал в адъютанты к генерал-полковнику Гречко, будущему маршалу. После войны будущий министр обороны уговаривал Ивана остаться в армии. Тот согласился было, но потребовались анкетные данные. Иван Васильевич оставил графу «социальное происхождение» пустой, однако бдительные особисты выяснили, что он – сын раскулаченных. Демобилизовался Иван Васильевич в чине полковника, строил ГЭС в Кременчуге и АЭС в Чернобыле. На этой стройке он работал заместителем директора по строительству. После аварии на четвёртом блоке Иван одним из первых оказался на территории АЭС, получил большую дозу радиации, пытался лечиться, но безуспешно. Умер он через семь лет. Вот так сын раскулаченных не щадил себя ради социалистической собственности… Кстати, обид на Советскую власть он никогда не высказывал.
     Тётя Вера, другая мамина сестра, вышла замуж в деревне Суховарино. Я часто бывал в этой маленькой, уютной деревеньке – всего-то девять домов. Муж её, Илья Докучаев, был человек любезный и доброжелательный. Жили они хорошо: держали двух коров и овец. Масла, молока и творога в доме было всегда вволю. Тётя Вера родила трёх дочерей – Марусю, Сашку и Нюшку. Простые и трудолюбивые, они всю жизнь проработали скотницами на колхозной ферме.
     Младший брат мамы, Иван Павлович Желнов, рано женился. Вместе с дедом был раскулачен и выслан на Урал. В моей судьбе он сыграл решающую роль – речь об этом впереди.
     Из родни по отцовской линии я лучше всего запомнил дедушку – Михаила Арсеньевича Арсеньева. Его, простого крестьянина, жизнь умом не обделила. В его исправном хозяйстве было всё, вплоть до пчёл и кроликов. И семья без денег не жила. Один урок Михаила Арсеньевича накрепко врезался в мою память. Кажется, я учился тогда в четвёртом классе, и надо мне было купить две чистые тетрадки. Пришёл просить пять копеек у деда. Тот деньги дал, но сказал: «Какой же ты мужик, если у тебя пяти копеек в кармане нет?» С тех пор я старался зарабатывать сам: и кротов в кротоловки ловил, и клюкву собирал, чтобы сдать в магазин.
     Дед прожил 101 год, последние 15 лет был слепым. Похоронен он в деревне Андроново. А бабушка лежит на погосте в деревне Жуково. Там же лежат родители моей мамы. Как-то раз я решил отыскать их могилы. Но, к стыду своему, не сумел, как ни бродил между крестов. Под каким бугорком лежат их кости – про то знают Бог да сельское кладбище.
     Тётю Алёну, старшую сестру моего отца, выдали замуж за деревенского. Жили они за деревней, на берегу реки. Тёткин муж рано умер, оставил её с тремя детьми на руках. Все они работали в колхозе, а после войны переехали в Андреаполь. Сейчас никого из них нет на этом свете.
     Дядя Сашка, Александр Михайлович, старший брат моего отца, жил в центре деревни. Во время войны был призван в армию, попал в плен и четыре года провёл в концлагере. Но победа не принесла ему свободы: за пребывание в плену угодил в советский лагерь и пять лет работал на угольных шахтах Донбасса. Домой вернулся больным человеком. В свободное время любил рыбачить, бродить по лесу с ружьём – и без пушнины никогда не возвращался. У него было четверо детей. Сын Василий участвовал в войне, прошёл от Ленинграда до Берлина, а после жил в Андреаполе и работал на мебельной фабрике. Умер у дочери в городе Александров, там и похоронен.
     Тётка Сашка, младшая сестра отца, была замужем за односельчанином по фамилии Королёв. Сначала они жили на хуторе, но позже дед построил для них дом. Потом семья перебралась в маленькую деревню Захот. Во время коллективизации небольшие деревни и хутора принялись ликвидировать, так что тётке с мужем пришлось уехать на строительство Челябинского тракторного завода. Тётка умерла рано: отравилась грибами, не смогли спасти. После неё остались два сына – Петька и Женя. Петька какое-то время был токарем в Челябинске, позже вернулся в Андреаполь. Жил один, детей у него не было. Женя до сих пор живёт в Андреаполе.
     Иной раз думаю: вот жили люди, строили, трудились для себя и своих детей. А где они сейчас, где следы их труда? Только на кладбище и можно найти. Да и то если найдёшь…

Слово о родителях
     Мама моя, Мария Павловна, родилась в 1905-м. До замужества, как я уже говорил, она носила фамилию Желнова.  О ней так просто не расскажешь. Помню, иной раз у них с отцом дело доходило до серьёзных ссор – упряма была. А помню её и другой: простой. Умной, доброжелательной. Думаю, окажись она в молодые годы в городе – и там была бы среди первых красавиц. В Бога верила, молилась у икон подолгу, истово.
     Умела и прясть, и ткать. Зимы она коротала за этой работой – ткала половики, холсты, материю на рубашки… Жизнь приучила её быть практичным человеком: лишних трат мама себе никогда не позволяла. До ухода на пенсию работала в колхозе. А кроме того, на ней держалось вполне приличное хозяйство: корова, телёнок, овцы – их шерсть шла на носки и валенки. Прибавьте и немалый огород в 40 соток. В свободный час мама брала сестёр и уходила в лес, чтобы набрать ягод и грибов на зиму на опушках и гривах, которые знала, как свои пять пальцев. Грибов и ягод у нас хватало во всех видах – и в солёном, и в сушёном. Помню, малину мама сушила, бруснику замачивала в кадочке, клюкву сыпала в большую корзину и ставила её на чердак, где ягоды замерзали. Из них получался вкуснейший кисель.
     Последние свои годы мама прожила в Андреаполе. Я приезжал к ней так часто, как мог. В доме всегда была чистота, на окнах – цветы. Пока хватало сил, мама держала корову, кур и индюшек. За 30 лет работы в колхозе она получила символическую 28-рублёвую пенсию. Жила тем, что продавала молоко и творог. И я, конечно, помогал – высылал по 50 рублей ежемесячно. Из жизни она ушла в 1984-м и похоронена в Андреаполе.
     Отец мой, Дорофей Михайлович, родился в 1901-м. Революцию он встретил 17-летним парнем. И, сколько помню по его рассказам, приветствовал Советскую власть. В 20-е годы папа проходил действительную службу в погранвойсках на финской границе. Граница, по его словам, пролегала по небольшой речке. Отец, заступая в наряд, шёл по советскому берегу, а по другому – финский пограничник, который сносно говорил по-русски. Финн часто предлагал: «Камрад, давай покурим!» Солдаты садились рядом, и финн угощал отца папиросами – нашим-то бойцам выдавали табачок. Ленина, вспоминал отец, финны уважали – за то, что дал их стране независимость.
     Вернувшись в Волок после службы, отец крестьянствовал, а зимой уезжал на лесозаготовки в Карелию. Это был человек дела, правдивый и добрый. Нас, детишек, любил, но не ласкал – предпочитал разговаривать с нами умно и серьёзно, как с взрослыми. И был к нам строг и требователен. Мы знали назубок: раз папа сказал – обязаны сделать. Сейчас думаю, что все мои взвешенные жизненные решения идут от отцовской серьёзности и ответственности: сам был такой и сумел воспитать нас такими.
     В деревне его уважали. Позже доводилось слышать от мужиков: мол, отец твой был лёгкий человек – и работать умел, и разговор поддержать. Не знаю, был ли он верующим. Во всяком случае, я ни разу не видел, чтобы он крестился перед божницей, которая помещалась в переднем углу нашего дома.
     Волосы у отца были чёрные, стригся он коротко и носил красивые усики, которые очень шли к его круглому лицу с тонкими бровями. А больше всего помнятся его серые глаза и их мужественный, серьёзный взгляд.
     Одевался папа по-рабочему: рубашка со стоячим воротником, простые брюки. Обувался по будням в лапти, которые плёл сам, а по праздникам – в пошитые сапожником яловые сапоги из хорошей кожи, смазанные берёзовым дёгтем.
     К сожалению, прожить ему довелось всего 40 лет, но на всё, как говорится, воля Божья – жизнь его унесла Великая Отечественная.    

Партия сказала «надо»…
     Летом 1953-го меня вызвали в Андреапольский райком партии. Секретарь райкома Екатерина Алексеевна Попилугина заявила: «Товарищ Михайлов, у нас есть мнение направить вас председателем колхоза в Хотилицы, на родину предков Кутузова. Вы молодой, энергичный, опыт руководителя имеете. Подучитесь, познакомитесь с сельским хозяйством – и в добрый путь. А пока советую съездить в колхоз, познакомиться с людьми, экономикой поинтересоваться – хозяйство из-за расхлябанного руководства сейчас в трудном положении. Взвесьте всё, а через неделю вызовем вас на бюро райкома. Ну, моё-то мнение вы уже знаете – буду рекомендовать членам бюро утвердить вас председателем  колхоза имени Ленина Хотилицкого сельского совета».
     Я чуть больше года работаю директором Андреапольского гормолзавода, предприятие держится неплохо, выполняет план, имеет хорошие экономические показатели. Отгружаем потребителям сыр и масло – в основном высшие сорта. А тут вдруг – колхоз!..
     Кстати, это хозяйство я немного знал, потому что бывал там во время постоянных разъездов по району. В колхозе тоже был неплохой масло-сыровой завод, которому разрешено было производить голландский сыр. Были созданы все условия для его выработки и полного созревания. Но я подумал, что сельское хозяйство знаю слабо – с колхозом не справлюсь. И потому на заседании бюро решил отказаться от предложенной должности.
     Однако бюро к моим доводам не прислушалось и вынесло решение: «Освободить тов. Михайлова от занимаемой должности директора гормолзавода и направить в колхоз имени Ленина».
     После долгих раздумий я решил уехать в Нижний Тагил, к дяде. Не скажу, что этот шаг дался мне легко: жаль было расставаться с Андреаполем, с заводчанами, с которыми за четыре года успел сродниться. Но, кроме проблем с работой, были ещё и семейные: я недавно женился, растил маленького сына, строить свой дом было не на что, а снимать жильё – не лучший выход из положения.
     Председателем Хотилицкого колхоза в итоге стал инструктор райкома партии Александров. Ему удалось вывести хозяйство в передовые. Так что всё к лучшему.

На малой родине
     Нынешний Андреапольский муниципальный округ Тверской области в годы Советской власти претерпел немало изменений: назывался то Ленинским районом, то Андреапольским, входил то в Великолукскую, то в Калининскую область. Менялись названия, но суть дела и по сей день остаётся прежней: это мои родные места, и моя любовь к ним, тепло детских воспоминаний навсегда останутся со мной.
     В былые годы я часто приезжал туда – проведать маму, родных и знакомых. Если разобраться, то родной дом я покинул почти 70 лет назад. За этот срок моя малая родина изменилась. Не стало деревень Савино, Бросница, Ольховец, Захот, Ботолы, Рытолядье – вместо них лес да бурьян. А ведь когда-то каждое здешнее место было обжитым, каждое поле возделанным. Больше скажу: любой участок земли имел своё название. Вот Серебряник с его перелесками и пашнями, конными дорожками… А вот Шипулин Бор, который тянулся от Ботолов до Волока. От односельчан я слышал, что когда-то эта земля принадлежала помещику Колотову. Вообще, в наших краях помещичьих имений было немало. Одним из них – оно называлось Куропаткино – владел бывший министр царского правительства.
     А ещё были по соседству Кляин Рог и Онискино – замечательные по красоте усадьбы. Имена их владельцев стёрлись в людской памяти.
     А друзей своих я помню: братьев Кругловых, Ваську Гурьянова, с которым сидели за одной партой – позже он погиб на фронте.
     В деревне Андроново стояла школа, где мы учились. Я решил навестить её, чтобы вспомнить школьных товарищей и своих учителей – Юлию Владимировну Ташман, Александра Ивановича Дунца, что погиб на войне. Но единственное, что после этого осталось у меня на душе – разочарование.
     Школы в Андронове нет. Да и от деревни осталось, считай, одно воспоминание о маленьких, вросших в землю домиках, крытых тёсом и соломой, о больших огородах, постройках для скота. От деревни сейчас уцелело всего два дома. Это стало для меня потрясением. Как же так? На этой земле веками жили русские люди, обрабатывали её и защищали, а сейчас не стало деревни, простоявшей несколько столетий. Не сумели мы её сохранить, как не умеем сохранить свою вековую память…
     Поневоле задумаешься: а как сложилась бы моя судьба, если бы остался в родном колхозе? Во второй половине 40-х наше хозяйство было одним из передовых в районе. И очень крупным: в его состав входили деревни Андроново, Замошье, Малаши, Покровское, Бросница, Савино, Песчаха. До войны колхозом руководил двоюродный брат моей мамы – Алексей Леонов. А как вернулся с фронта, его вновь избрали председателем. Позже в колхоз влились другие деревни: Быстри, Стеклено, Ботолы, Занюги, Семченки. Затем к власти пришли другие руководители, деревни начали разваливаться, а колхоз – хиреть. Люди стали перебираться в другие края в поисках лучшей доли.
     Хотя, если разобраться, всё началось ещё раньше. Я был свидетелем коллективизации, когда жителей хуторов и маленьких деревень заставляли перебираться в большие деревни, а постройки хуторян разбирали на скотные дворы. Новоиспечённые колхозники сдавали скот в коллективное стадо, не рассчитывая получить его назад. Да никто и не требовал: знали – посадят. За работу в колхозе деньгами не платили – начисляли трудодни, которые в конце года оплачивались зерном. С точки зрения сегодняшнего дня это было что-то непостижимое.
     А раскулаченные? Я видел, как зажиточных крестьян выбрасывали на улицу, грузили на повозки их пожитки и отправляли в ссылку. До сих пор в ушах стоят их крики и плач. Да и в нашей семье были раскулачены трое. Напомню: это Соколов, муж моей тётки, это Желнов, мой дед по матери, и Андреев – мой двоюродный дед по отцу.
     Так ломался привычный уклад крестьянской жизни, так ломались людские судьбы. А последствия – вот они, перед нами.
     Точно такую же ломку мы пережили в пору краха СССР. Огромная страна рухнула в одночасье, и это была катастрофа мирового масштаба. Всё, что создавало моё поколение, ушло из рук народа: заводы, рудники, колхозы и совхозы. Остаётся лишь вспоминать прошлое.

Эпилог
     Я прожил жизнь, полную всевозможных событий, трудных испытаний, но главное – я чувствовал себя нужным нашему обществу. Потому труд для меня был в радость. Таким был мой жизненный путь, по которому я шёл уверенным шагом.
     Жизнь мне выпала долгая: недавно исполнилось 94 года. Трудовая биография оказалась так же необычайно длинна – больше 60 лет. Мне пришлось перешагнуть из века в век – из XX в XXI на семидесятом году, а я ещё продолжал работать… Но считаю себя человеком своего времени – сыном XX века, представителем рабочего класса. Вместе со своей страной я воевал и поднимал хозяйство из послевоенной разрухи, делил с ней горести и радости…
     Я убеждён, что социализм – это великое достижение трудящихся нашего народа. В девяностые годы мы потеряли страну сильную, мощную, технически развитую с передовой в мире наукой. И страна эта теперь не наша. Не та, которую мы строили, бросив на это все свои силы и знания. Остаётся надеяться, что русский народ одолеет и эту напасть и создаст новую Россию.
     Жаль, дожить до этого дня не смогу. Заниматься этим предстоит моим внукам и правнукам. Успехов вам, мои дорогие.