Ярославов мост

      Ровно 33 года назад, когда я был беззаботным студентом, мы с компанией решили отправиться в зимний поход.

      В качестве точки назначения выбрали Крыпецкий монастырь, основанный среди болот греческим монахом Саввой в середине 15-го века. В советское время монастырь пребывал в запустении, и даже едва не был взорван на пике борьбы с религией, но благодаря стараниям учёных-историков, увидевшим в руинах колокольни храма Рождества историческую ценность, Иоанно-Предтеченский монастырь был сохранён. Долгое время на его месте функционировал совхоз под названием «Крыпецкий», известный своими успехами в социалистическом соревновании среди прочих свиноводческих комплексов. В начале девяностых совхоз не выдержал новой хозрасчётной политики и обанкротился, а полуразрушенный храм был передан в управление Псковской Епархии.

      После того, как в местной газете промелькнула статья о возрождении монастыря силами поселившихся там отшельников, мы и решили посетить этот забытый властью и богом уголок. Больше всего нас заинтриговал Ярославов мост, построенный, если верить заметке, через болото пять веков назад по указу князя Ярослава для того, чтобы старец Савва соблаговолил пройти по нему из своей глуши в ближайшую деревню Сабижи для исцеления княжны от тяжёлого недуга.

      Изначально пойти в поход планировали восемь участников. Но поскольку кто-то накануне заболел, кто-то не смог сдать зачёт по теоретической механике, а кто-то и вовсе не поверил в свои силы, в итоге нас осталось четверо старых друзей и заядлых туристов – Саша, Люда, Лена и я.

     Расстояние от города до монастыря в 60 километров туда и обратно решили преодолеть пешком за один день с расчётом на то, что на сороковом километре будет точка аварийного схода в деревне Торошино, откуда можно будет добраться до города на пригородном поезде. Место старта и финиша определили на конечной остановке автобуса №14 с непонятным названием «ММС», куда предполагалось добраться рано утром первым же рейсом к половине восьмого, а по окончании похода  – успеть на последний, который, согласно расписанию, отправлялся за пять минут до полуночи. Итого на всё про всё было чуть более шестнадцати часов.

     Дату похода выбрали в первый день после сдачи зачётов, 6 января 1992 года. К тому же этот день выпадал на сочельник, что применительно к нашему походу к храму Рождества придавало особый колорит. Прикинули маршрут по карте, распределили общественный груз и договорились встретиться прямо на старте, поскольку в те времена у нас не было не то, что мобильных телефонов, которые, кажется, ещё и не были изобретены, но даже и стационарный домашний телефон был только у меня. Ну, или точнее, у моих родителей, у которых я в то время жил.

     В назначенный день я бодро проснулся по будильнику, резво вскинул за плечи заранее приготовленный рюкзак и без тени сомнения шагнул в двадцатиградусный мороз навстречу приключениям. От остановки у 5-й школы мне сначала пришлось доехать до вокзала на самой ранней «двойке», а там, практически следом, я пересел на первый рейс «четырнадцатого».

     По салону автобуса были равномерно распределены несколько бабушек, изо дня в день непонятно куда и зачем едущих в несусветную рань, но моих компаньонов по предстоящему походу в автобусе не было.

      «Ладно», – подумал я, – «подожду».

     В студенческие годы я невольно прослыл среди друзей своей необязательностью, пристрастием долго поспать и частыми опозданиями к первой паре. Поэтому я почувствовал себя в том состоянии, когда собравшиеся обычно ждут одного меня, и не расстроился. Я даже представил, как они приедут следующим рейсом и скажут, что по сравнению с количеством моих опозданий им всего лишь разок задержаться вполне простительно.
 
    Доехав до конечной, я уселся поудобнее на скамеечке, и в полудрёме приготовился ждать прибытия следующего автобуса. Спустя минут пятьдесят, когда я стал уже основательно подмерзать, на конечную прибыл второй «четырнадцатый», но ребят в нём тоже не оказалось...

     Я предположил разные варианты. Проспали. Опоздали. Водитель проехал мимо остановки. Их поймали за безбилетный проезд. Испугались мороза. Передумали. Но чтобы все трое одновременно? На два автобуса в течение часа?

     Я мог понять всё, но всему есть предел. Как говорил Глеб Жеглов, место и время встречи изменить нельзя. Договорились встретиться здесь – значит, надо быть здесь, если не сообщили заранее, что поход отменяется.

     Просмотрев в расписание, я определил, что следующий автобус будет почти через час.

     – Ну и чёрт с вами! – в сердцах воскликнул я, накинул рюкзак и с обидой зашагал по Майской улице, на эмоциях решив пройти намеченный путь в одиночку. Ну, или хотя бы до аварийной точки схода в Торошино. Потерянный на старте час немного сократил контрольное время похода, но по расчётам я всё ещё должен был уложиться. Я тогда ещё не подозревал, что помянутый мною чёрт ещё сыграет свою роль в моём приключении.

     На самом деле, это был мой первый поход, когда я вышел на маршрут совсем один. Обычно ходили в походы большой группой, или компанией в несколько человек, самое малое – вдвоём. Тем более, на больше расстояние. Тем более, зимой.

     И это был точно мой последний поход, когда я понадеялся на распределение общественного полезного груза. Бутерброды с домашним салом должна была нарезать Лена, конфеты и печенье купить Люда, а двухлитровый термос с чаем должен был взять Саша. Это сейчас термосы можно купить чуть ли не в книжном магазине, а тогда это был дефицит, и не всякий студент мог позволить себе его наличие. У меня до этого был хороший термос, доставшийся от родителей, но за пару месяцев до старта его по неосторожности уронили, стеклянная колба разбилась, а достать новую было невозможно даже по очень большому блату. В итоге оказалось, что у меня в рюкзаке была и ручная пила, и котелок, и принадлежности для разведения костра, но абсолютно не было никакой еды, которую можно было бы съесть во время похода. Ну, разве что пакетик с курагой и орехами, завалявшийся в кармане с предыдущего похода.

     Я пошёл в одиночку даже не столько от чувства, что обо мне позабыли, сколько потому, что хотел доказать самому себе, что я всё могу. Просто из принципа.

     В конце улицы я ещё раз оглянулся напоследок в сторону вероятного появления своих несостоявшихся компаньонов, и, не увидев их, скрылся за поворотом. Через десять минут я дошёл до висячего моста, перешёл в деревню Козий Брод и бодро зашагал по дороге на север.
 
    Я не знал, что в эту минуту мои компаньоны всё-таки прибыли к точке старта...

     Причина опоздания всей компании оказалась прозаична. Саша с утра зашёл за Людой. Уже стоя не остановке у «Нивы», они вспомнили, что не взяли что-то важное для похода, и вернулись домой. Когда им стало понятно, что на автобус они опоздали, Саша, как человек обязательный, принял решение идти на стоянку такси, где круглосуточно дежурили пионеры кооперативного движения Перестройки. Договорившись с водителем ржавого «Москвича», они выехали на Юбилейную улицу, и на перекрёстке даже обогнали автобус, на который опоздали, но увидев впереди скучающую Лену на остановке «Маяка», обрадовались и подобрали её в свою машину. Теоретически, они должны были приехать на место старта раньше меня, но случилось непредвиденное. После Летнего сада таксист свернул налево на Льва Толстого, и, где-то примерно в районе до улицы Металлистов у машины лопнуло колесо. Пока водитель ставил запаску, компаньоны видели, как параллельно им по Октябрьскому проспекту медленно проплыл их автобус. Они очень надеялись догнать его снова, но внезапно оказалось, что запасное колесо не держит воздух. Пока водитель возился с насосом, оказалось, что тот неисправен. Пока все вместе с таксистом искали другую машину, коих в предрассветные часы было немного, время безнадёжно утекало. Компаньоны разрывались во мнениях, что же делать – ловить следующий автобус, или надеяться на скорый ремонт колеса. Но, поскольку деньги таксисту уже были уплачены, последний вариант перевесил. В итоге, колесо накачали, и компания добралась до остановки «ММС» примерно через 10 минут после того, как я отправился в путь.

     Не найдя меня на остановке, и увидев там стоящий второй по счёту автобус, они догадались, что по его прибытии я вполне мог отправиться в поход в одиночку, и вся компания бегом бросилась меня догонять. Но в суете, через километр, они в темноте не заметили в низине силуэт висячего моста, проскочили мимо него и дошли до Тетерино, где уже по другому висячему мосту перешли в Дорожкино, таким образом вынужденно сделав крюк и потеряв ещё минут десять. Надолго их способности к бегу не хватило, и в результате они шли следом за мной, отставая примерно на километр.

     Теоретически, у них были шансы увидеть меня на прямом участке дороги Абросово – Гора, но то ли они не разглядели меня в предрассветном тумане, то ли я уже успел скрыться за пригорком, и они эту возможность упустили. Следующим местом, где они могли меня заметить, был прямой участок в окрестностях урочища Топорищино, но и там ребята меня не увидели.

     Через пятнадцать километров от старта, я вышел на большак в центре деревни Цаплино. Возле дороги виднелась заснеженная скамейка, обозначающая автобусную остановку, но я решил, что ещё не устал, и не стал останавливаться, направившись по накатанной колее в сторону Голованово. Минут через десять компания вышла к этому перекрёстку, так и не догнав меня и ни разу не увидев меня впереди, и сделала привал на придорожной скамейке.

     – Что ни говорите, но он сегодня в поход не пошёл! – уверенно заявил Саша. – Мы же бежали всю дорогу, и его нигде не увидели.
     – А как же следы? – возражала Лена.
     – Да мало ли в лесу следов, – не согласилась Люда. – Ну не дурак же он, чтобы пойти в одиночку! Без термоса, без еды.
     – Ребята, – с дрожью в голосе сопротивлялась Лена, – ну а вдруг всё же пошёл? Вы же знаете его характер! Ну давайте ещё пробежимся до Голованова. Тут смотрите, по карте всего пять километров. Перед деревней обозначена речка, он задержится перед ней, пока будет делать переправу. Ну давайте пройдём ещё немного, а?
     – Ну а смысл? – деловито рассуждал Саша. – Если мы его не увидели за столько времени, значит, его там нет.
     – А мне кажется, что он как обычно просто проспал, – подытожила Люда.
     – Ладно. Допустим, проспал, – сказала Лена. – Но ведь мы все были настроены на поход, так давайте просто пойдём по маршруту втроём, как планировали. – Она всё ещё надеялась уговорить компаньонов, потому что чутьё ей подсказывало, что я иду впереди.
     – Да ну его совсем! – разозлился Саша. – Всё настроение испортил. Я и так вспотел, и дальше идти не хочу. Пойдёмте лучше домой!

     Саша с Людой быстро собрались и направились в город по большаку в направлении деревни Ваулино. Лена ещё какое-то время колебалась. Она ещё раз обдумывала план погони, решая, до какого места она готова броситься за мной.

     – Ну ты с нами? – крикнул оглянувшийся Саша.

     И Лена сдалась. Всё-таки, по её признанию, в словах Люды была здравая идея в том, что я бы не пошёл в одиночку без термоса, и она медленно побрела вслед за ребятами.

     А тем временем я добрался до брода, перешёл по льду замёрзшую безымянную речку, вышел к заброшенной деревне Голованово, пересёк по мосту реку Торошинку, и в первый раз за четыре часа пути сделал привал в Скомороховой Горе возле колодца с колесом от веялки, приделанном к торцу ворота вместо рукоятки. Вы когда-нибудь пили чай из колодезной воды? А без сахара? И без заварки? Это на самом деле очень вкусно, если цедить кипяток медленно, дуя на него замёрзшими губами, и думать о смысле жизни, сидя на обочине безлюдной дороги. Можно даже убедить себя в том, что он сладкий и пахнет ароматом лугового клевера, упрятанного от взора под метровым слоем снега. Ветер качает макушки деревьев, птицы тревожно снуют, опасаясь, что ты побеспокоишь их привычный уют, мелкие снежинки тают на поверхности горячей воды в котелке, а ты сидишь, привалившись спиной в сугроб, и смотришь в серое январское небо и размышляешь о бесконечности Вселенной, о добре и зле, о поставленной цели и о друзьях, которые вздумали помешать её осуществлению.

     Допив кипяток, я отправился дальше, и часа через полтора увидел первые хозяйственные постройки Крыпецкого совхоза. Территория меня не впечатлила. Кругом было всё по-советски запущено: крыши хозяйственных построек покосились, кое-где в окнах отсутствовали стёкла, а из-под снега торчали остатки конструкций, напоминающие разрушенные теплицы. Впереди открылся вид на старинную каменную церковь, и небрежно брошенные возле неё строительные материалы вселяли уверенность, что когда-нибудь она будет отреставрирована. В доме слева от церкви теплился дым из трубы, намекая на его обитаемость, но присутствия людей на всей территории я не обнаружил. Я обошёл храм и колокольню с отсутствующим шпилем со всех сторон, и решил для себя, что первая половина поставленной цели выполнена: судя по карте, это был как раз тридцатый километр от точки старта.

     В общем-то на этом можно было и ограничить своё любопытство, но я зачем-то пошёл посмотреть, кто живёт в доме с трубой, и чем занимаются настоящие монахи, а заодно и узнать, нет ли где здесь поблизости родника или колодца.

     Вдруг из дома мне навстречу вышел инок в подряснике, и, остановившись в нескольких шагах от меня посреди узкой тропинки между сугробов, своим видом как бы дал понять, что мне туда хода нет.

     – Доброго здоровья, – начал я разговор, – не подскажите, где все люди?
     – Заняты делом. Тебе кто нужен? – недоверчиво ответил монах.
     – Да собственно, никто. Могу я водицы набрать? – поинтересовался я. – Где тут у вас колодец?
     – Нету. Из озера берём. Из проруби, – короткими фразами ответил монах.
     – А где прорубь? – оглядываясь по сторонам, не видя в окрестностях никакого озера.
     – Там, – ответил монах, едва заметно качнув головой, но так и не показал конкретного направления.

     Разумеется, я на карте видел большое озеро в километре от центра монастыря, но меня взяли сомнения, что монахи носят воду именно оттуда. В газетной статье, из которой я узнал про Ярославов мост, говорилось, что четыреста лет назад войско польского короля Стефана Батория осадило стены монастыря, и им навстречу также вышел монах и гостеприимно пригласил воинов неприятеля в крепость. Пока непрошенные гости пировали, находившийся в засаде гарнизон псковских ополченцев застиг врасплох польское войско и полностью его истребил. Судя по всему, традиции гостеприимства в монастыре до сих пор не менялись. Я на всякий случай огляделся в поисках целящихся в меня лучников и решил, что найду натоптанную тропинку к озеру самостоятельно.

     – А мост тут где? – поинтересовался я о цели сегодняшнего похода.
     – Нету здесь никакого моста, – буркнул монах.
     – Ну как же, – возразил я, – я читал. Ярославов мост через болото длиной три километра.
     – А-а-а, так это не мост... Просто гать. Это туда, – он махнул рукой на юг и недоверчиво оглядел меня с головы до ног.
     – До Сабижей отсюда шесть километров?
     – Не знаю. Мы туда не ходим.
     – А я там пройду?
     – Пройдёшь, – уверенно сказал монах, – с божьей помощью, – и перекрестился.

     Я ещё отметил про себя, что монах не меня перекрестил, собирающегося идти на ночь глядя в сторону болота, а себя, упомянувшего бога всуе.

     – А вообще там пройти можно? – спросил я, сомневаясь в надёжности средневекового моста.
     – Не знаю. Я пробовал. В августе. Больше не хочу, – ответил монах, отвернулся от меня и пошёл в дом, явно не приглашая меня следом за ним, таким образом показывая, что тема для разговора исчерпана.

     Он ушёл, так и не спросив меня, откуда я взялся в этой глуши, и куда собираюсь отсюда пойти через болото по дороге, по которой он сам ходить не решается. Хотя, он в конце концов не спортсмен, может быть он реально оценил свои силы.

     Я постоял какое-то время, анализируя слова монаха, и всё-таки принял решение идти дальше. Возвращаться назад по уже пройденной дороге я не хотел. Есть всё же в линейных маршрутах некая обречённость: доходишь до точки разворота, и возвращаешься по уже знакомому пути, собирая свои следы, и вместо новых мыслей мусолишь в голове старые, которые посетили тебя по дороге сюда.

     По правде говоря, я и до похода-то сомневался в существовании реального моста через болото, а теперь, когда узнал, что это просто брёвна, настеленные поверх трясины, по которым монахи по понятной причине не ходят, нужно было принимать решение. И я всё-таки его принял – идти. И мне уже следовало поторапливаться, чтобы засветло добраться до деревни по ту сторону болота.

     Я ещё раз оглядел окрестности храма и по нетоптанному снегу пошёл на юг в направлении, указанном монахом.

     По пути я подсчитал, что стемнеет часа через полтора, а значит, я должен успеть преодолеть болото до наступления темноты. Дальше, судя по карте, проселочная дорога через Сабижи идёт в деревню Крипецкое-1, и по ней можно дойти до железнодорожного вокзала в Торошино, до которого в общей сложности получалось около десяти километров. Или пару часов хода, как наивно я ошибался.

     Любопытно, что Крыпецкий совхоз и одноимённый монастырь на карте были написаны через букву «ы», а деревня Крипецкое-1 – через «и», и несмотря на созвучие в их названиях, между ними было расстояние без малого восемь километров. Также на карте была обозначена и деревня Крипецкое-2 в двух километрах в стороне от «первого», в которой находилась больница и дома для её персонала.

     Как только очертания храма скрылись из виду, я вышел в начало просеки, означавшей направление через болото. Начало дороги мне показалось очень даже приветливым. Прямая и немного приподнятая над уровнем болота, она словно разрезала его безмолвное пространство на две половины. Ровный слой снега глубиной по колено подсказывал, что до меня тут в этом году здесь никто не ходил. Я выпилил из тонкой берёзы длинную жердь, испытал её на прочность и потихоньку стал продвигаться вглубь навстречу неизвестности.

     Поначалу идти было просто. Дорога больше напоминала заброшенную железнодорожную насыпь, вдоль которой по обочинам торчали густые заросли кустарника. По обе стороны от дороги ровной пеленой сверкала снежная целина, из которого торчали одинокие тощие стволы сухостоя, что подсказывало наличие под слоем снега настоящего болота, на непрочном грунте которого крупные деревья не могли закрепиться.

     Первый километр я прошёл уверенно, но очень медленно: примерно за полчаса. Снега было по колено, а местами, где его ветром наметало с открытого пространства, даже по середину бедра. Каждый шаг я на всякий случай промерял жердью, и, убедившись, что она упирается в твёрдый грунт, продвигался вперёд. Через некоторое время слева и справа параллельно дороге появились мелиоративные каналы, наполненные водой, и дорога ещё больше становилась похожа на заброшенную железнодорожную насыпь. Каналы были явно современные, прорытые экскаватором – видимо для предстоящего восстановления монастыря здесь пытались осушить старинную дорогу, но что-то у мелиораторов пошло не так: дорога местами просела, вероятно под весом тяжёлой техники, и прямо посреди дороги зияли чёрные протоки воды из одного канала в другой. Поверхность каналов была покрыта льдом, но весьма тонким, а в некоторых местах даже чернела вода, которая, как ни странно, не замерзала даже в двадцатиградусный мороз, потому что болотную воду нагревает экосистема.

     Из любопытства я пробил ледяную корку на поверхности канала и окунул в него жердь, чтобы измерить её глубину. К моему удивлению, жердь беспрепятственно погрузилась в воду на три метра, и, если бы я не придерживал её за конец, запросто ушла бы и глубже. Невольно я оказался заложником своей дороги: двигаться по ней можно было только в одном направлении.

     Мелкие поперечные протоки удавалось обойти по краю дороги, осторожно ступая на основания кустарника. Но через некоторое время я упёрся в огромную лужу, разлившуюся прямо у меня на пути, ни обойти которую, ни перепрыгнуть было невозможно. Вода тут давно перетекала между каналами и размыла грунт, превратив дорогу в узкий полуостров. Я проверил глубину посередине протоки: жердь не уходила под воду больше, чем на метр, упираясь в рыхлое дно, значит, если тут нечаянно провалиться, в самом глубоком месте воды будет примерно по пояс.

     Пока я прощупывал наличие грунта перед собой, иногда жердь упиралась во что-то твёрдое и издавала гулкие звуки. Я догадался, что на метровой глубине под снегом находится тот самый Ярославов мост – бревенчатая гать, которая в средние века служила переправой к Крыпецкому монастырю. Ну, или это верхние слои восстановленной гати, настеленные монахами за последние пять столетий.

     Мне пришлось вернуться шагов на сто назад, где недавно я присмотрел одинокую берёзку, и, спилив её под самый корень, я добыл ещё одну жердь. Других материалов для сооружения переправы во всей округе не было. Я перекинул обе жерди через лужу, и оказалось, что их трёхметровой длины едва хватило до противоположного берега. Переправа получилась довольно хлипкой, но я проверил – мой вес она выдерживала. Я согнулся чуть вперёд, сгруппировался, и мелкими приставными шагами левым боком стал переходить на противоположную сторону лужи.

     Жерди плавно прогибались и покачивались под моим весом, но я шёл осторожно, и ничего не предвещало неприятностей. Но когда до другого берега осталось чуть больше пары шагов, я вдруг покачнулся, теряя равновесие, непроизвольно взмахнул руками, пытаясь ухватиться за воздух, и когда жерди под ногами закачались не в такт, я понял, что в следующее мгновение я упаду. В последний момент я максимально сильно оттолкнулся от жердей и прыгнул вперёд. Левой ногой в прыжке я вполне успешно дотянулся до грунта, но правая нога соскочила с жерди назад, и я провалился по колено в воду.

     При падении меня закрутило в правую сторону, и на противоположный берег лужи я упал на спину так, что правая нога оказалась в воде, придавленная весом моего тела в неестественном положении и вывернутая вбок, а левая зависла в воздухе. Когда первое кратковременное состояние шока от ощущения холодной воды прошло, я стал медленно поворачиваться на бок, стараясь зацепиться левой ногой за правое бедро.

      «Спокойно, спокойно!» – убеждал я себя, пытаясь выбраться из неудобной позы, чтобы не сползти в лужу целиком, но это было непросто. Нога не только вывернулась в коленном суставе, но ещё и ботинок застрял в чём-то твёрдом, словно в капкане. Я попытался вытянуть ногу, но почувствовал сильную боль в колене, и мне даже показалось, что в нём что-то хрустнуло. Чтобы разогнуть ногу, мне сначала нужно было встать, но не имея опоры, мне это не удавалось. Лёжа на спине, я вылез из лямок рюкзака, изогнулся винтом ещё больше вправо, причиняя сильную боль и без того напряжённому коленному суставу, потом отчаянно вцепился руками в снег, и уже почти перевернулся на живот, пытаясь ползти вперёд на четвереньках, но зажатая стопа не поддавалась. Она провалилась между двух брёвен Ярославой гати и плотно там застряла.

     Несмотря на то, что нога была вывернута чуть ли не на сто восемьдесят градусов, боли я ещё не чувствовал. Холодная ванна смягчала болевые ощущения и отрезвляла мой разум. Я ощутил себя диким зверем, попавшим в охотничий капкан, и, чувствуя, как силы уходят впустую, понимал, что надо действовать решительно, пока не пришлось отгрызать свою ногу. Сделав несколько глубоких вдохов, я сосредоточился и сделал решительный рывок вперёд. Пока я изо всех сил карабкался на сушу, правая нога провалилась в протоку ещё больше, и вода подступила почти под самую ширинку. Через мгновение я всё-таки выдернул стопу из деревянного плена, и лёгкость пробежала по всему телу, когда я почувствовал, что нога наконец была освобождена.

     Я прополз по снегу пару метров вперёд, припал на живот и успокоился. Я даже не сразу понял, что на спасённой ноге нет ботинка. Он так и остался там, в глубине протоки, зажатый старыми брёвнами.

     Отдышавшись, я подполз к луже, достал из воды жердь и промерил глубину в том месте, где остался ботинок. Получалось, что длины руки до него точно не хватит, а значит, пытаться достать его бесполезно. Оставалось только смириться с потерей и думать, что делать дальше. Сухих носков с собой было взято четыре пары. Запасных штанов и ботинок, конечно же, не было.

     Я вытер ногу о штормовку, надел на остывающую стопу шапку, и сунул ногу в рюкзак, предварительно вытряхнув их него всё содержимое. Уже стемнело, и надо было срочно позаботиться о разведении костра. Ковыляя с рюкзаком на ноге вдоль каналов, я напилил веток ивы и сложил их в большую кучу. Потом лёг рядом на снег на спину, и, покатавшись из стороны в сторону, утрамбовал себе лежбище. Поудобнее усевшись на хобу, углубил в снег котелок, насыпал в него мелких веток, и, достав таблетку сухого горючего, зажёг его прямо на замёрзшей ладони. Уротропин на морозе горел плохо, а холодные свежеспиленные ветки и вовсе казались негорючими.

     К тому времени, когда костёр наконец занялся, я уже напилил достаточное количество коротких прутиков из ивовых веток, сложил их колодцем и вытряхнул внутрь него горящие ветки из котелка. Замерзающие пальцы едва сжимали рукоятку пилы, но надо было успеть подготовить побольше дров для моего костра, огонь которого то и дело норовил погаснуть. Мороз понемногу сгущался, опускаясь туманом на моё пристанище. Где-то за болотом отчётливо послышался неприятный вой голодного волка. Из последних сил я с неистовым упорством продолжал пилить ивовые ветки в надежде, что моя воля к жизни победит и ночь, и холод, и безысходность.

     Через полчаса костёр разгорелся настолько, что можно было начинать сушиться. Я стянул с себя брезентовые штаны и развесил их на колышках перед костром. Скинув штормовку, снял с себя шерстяной свитер, и, вставив в рукава босые ноги, напялил его словно шорты. Штормовку и шапку надел обратно и сел согреваться у костра, поджав под себя ноги по-турецки.

     Тепло постепенно начало ласкать моё лицо, и вскоре я наконец согрелся. Очень хотелось пить. Набирать воду из канала я не решился, и зачерпнув котелком чистого снега вокруг себя, начал кипятить талую воду. Вы когда-нибудь пили чай из снега? А без сахара? И без заварки? Отвратительнейшее, я вам скажу, пойло, даже если цедить его медленно и думать о смысле жизни, особенно сидя посреди безлюдной дороги. Я достал карту, сориентировался, где я нахожусь, и стал разрабатывать план дальнейшего спасения.

     Итак, позади меня тридцать с лишним километров. Впереди в четырёх километрах деревня. До неё и летом-то при хорошем раскладе идти почти час, а по глубокому снегу с моей скоростью, как в начале гати, так и все два. А без ботинка и того больше. В другую сторону, назад до монастыря идти меньше, километра два. По своим натопанным следам будет быстрее, чем до деревни. Но для возвращения в монастырь придётся перелезать лужу обратно. Нет, если идти, то только вперёд!

     Костёр разгорелся относительно неплохо, но брезентовые штаны норовили скорее загореться от случайной искры, чем хоть немного просохнуть. Я периодически переворачивал их разными сторонами, но они отчаянно сопротивлялись. Сделав попытку подняться, чтобы напилить ещё больше веток, я только сейчас почувствовал резкую боль в правой ноге. Как-то сидя в одной позе я не обращал на неё внимания, но теперь нога заставила меня серьёзно забеспокоиться. Колено заныло так сильно, что у меня свело скулы, а стопа вообще не поворачивалась и распухла в лодыжке. Я постучал костяшкой указательного пальца по колену и лодыжке. Боль не отдаётся по кости, значит, перелома нет. Превозмогая боль, покрутил ногу в обоих суставах. Движение плавное, вывиха тоже нет. По всем признакам, у меня было растяжение связок в двух местах: передней крестообразной в колене и пяточно-малоберцовой в голеностопе.

      «А может вернуться обратно к монаху?» – размышлял я, разговаривая сам с собой, предполагая всё же пойти по кратчайшему расстоянию к возможно единственному во всей округе, но не очень гостеприимному человеку. – «Не стоит, пожалуй. Пошлёт меня».

     Между тем стемнело совсем и на небе появились первые звёзды.

     В это время мои несостоявшиеся компаньоны вернулись в город. Приехали ко мне домой, чтобы высказать своё недовольство моим отсутствием в походе, и с удивлением узнали от моих родителей, что рано утром я отправлялся к месту старта, как мы и договаривались. Ребята рассказали моим родителям, что с ними приключилось до старта, и как они догоняли меня, и как, в конце концов, засомневались, что я иду впереди них. Поскольку я не вернулся домой ещё утром, получалось, что я всё-таки пошёл по маршруту один. Отец налил себе стопку водки. Мама выпила корвалол.

     Ребята раскрыли карту и стали гадать по ней, где я могу сейчас находиться.

     – Вот смотрите, засветло он должен был дойти до Сабижей. А дальше до железной дороги, там часа полтора, – рассчитала Люда. – Во сколько приходит пригородный поезд из Торошино?
     – В десять с копейками, – ответил Саша. – Поедемте на вокзал и там его встретим.
     – А если он из Торошино пошёл дальше, до города? – спросила Лена.
     – Ну он же не дурак идти по темноте в одиночку, – уже во второй раз с этой идеей возразила Люда.
     – Мы все знаем его характер, – ответила Лена. – А если он не сдастся?

     А я и не думал сдаваться. Хромая на правую ногу, я ещё раз обошёл все окрестные кустарники и напилил новых дров. Пока штаны не высохли, усевшись поудобнее, я принялся рассматривать звёзды. Темнота угнетающе давила на меня весом целого небосвода, а мороз окружал со всех сторон, едва я отходил от костра дальше, чем на шаг. Я с надеждой смотрел вдоль дороги по направлению к деревне, от которой меня разделала снежная целина второй половины Ярославова моста. Слева и справа за каналами безмолвно простирались уснувшие в тишине две половины болота. В доступных взору окрестностях запасы ивняка закончились. По моим прикидкам выходило, что дров до утра мне однозначно не хватит.

      «Надо идти!» – настраивал я себя. – «Иначе я попросту замёрзну».

     Через два часа штаны удалось высушить до такого состояния, что их можно было надеть. Дрова почти закончились, но я достаточно согрелся, а главное, подготовился морально к следующему броску по Ярославовой гати.

     Я встал со своего пригретого ложа, надел на необутую ногу ещё один сухой носок, сунул её в рюкзак и привязал покрепче за лямки над коленом. Сделал первый шаг. Нога болела так, что невозможно было ступить. Для передвижения по глубокому снегу её надо было поднимать выше колена, и острая боль отзывалась по всей ноге резким электрическим импульсом. Челюсти сжались от боли, и из груди вырвался непроизвольный стон. Я прицепил котелок через буклю к карману штормовки. Потом выдернул бечёвку из капюшона, и привязал пилу к руке, улыбнувшись каламбуру, что ручная пила теперь оправдала своё название. Да и какое-никакое оружие на всякий случай может пригодиться. Наконец, поднял жердь, проверил её на прочность и шаг за шагом стал продвигаться вперёд по заснеженной гати.

     Тушить костёр перед уходом я не стал. В плане пожарной безопасности загореться от него было нечему, среди снега, в окружении заледенелых мелиоративных каналов в двадцатиградусный мороз. А ещё я оставил для себя последнюю возможность вернуться сюда, если вдруг на пути мне встретится другая непреодолимая преграда. Отблески догорающего костра у меня за спиной по мере моего удаления понемногу уменьшались. Я включил фонарик, и в фокусе его едва заметного луча впереди высветилась заснеженная дорога, уходящая в темноту.

     Я засёк время и стал считать шаги. Скорость моего продвижения к спасению не поднималась даже до полукилометра в час. Нога болела при малейшем движении. Во время пути я даже выработал тактику продвижения по глубокому снегу: сначала жердью нащупывал наличие твёрдого грунта, затем делал шаг левой ногой и возвращал её назад, потом, превозмогая боль, ставил в углубление больную ногу, фиксировал положение тела, опираясь на жердь, делал передышку, и тогда делал следующий шаг.

      «Левой, левой!» – подбадривал я себя словно на уроке физкультуры.

     До деревни мне оставалось пройти каких-то три километра.

     Или четыре.

     Сил на ходьбу уходило много. Нога не только болела, но ещё и замёрзла. К вою за болотом примешались ещё какие-то непонятные звуки: то ли свист, то ли смех, а в какой-то момент я услышал прямо у себя за спиной человеческую речь. Голоса что-то весело обсуждали, и мне даже показалось, что до меня долетают обрывки их фраз. Мне показалось, что они говорили обо мне и обсуждали мою смекалку.

     – Смотрите же, какой герой идёт, – хихикали голоса. – Ещё бы котелок надел себе на голову, воин!

     Быстро обернуться назад, увязнув по колено в снегу, было не просто. Я воткнул жердь в снег и медленно обернулся назад, в надежде увидеть людей, даже несмотря на то, что они хором надо мной насмехались. Но позади меня никого не было. И по краям дороги, и за каналами, и на бескрайнем болоте, окружавшем меня со всех сторон, и даже в радиусе нескольких километров не было ни души. А голоса откуда-то сзади продолжали раздражать меня своим зубоскальством.

     – Заткнулись все! – заорал я на всё болото, и уверенно пошёл дальше.

     От моего крика на болоте встрепенулись чьи-то крылья, небо вокруг наполнилось какими-то беспорядочными движениями и звуками, и, кажется, даже волки с другой стороны болота умолкли в некоей нерешительности. Я посмотрел назад на пройдённый путь и порадовался, что уже не видно света от костра. Пожалуй, я ушёл от него на полкилометра. А может быть, он элементарно потух.

     Голоса тем не менее не прекращались. Они манили меня и смеялись, игриво перекрикиваясь друг с другом. Но я им назло не поддавался животному страху, и громко, что было сил, почему-то стал декламировать Маяковского, помогая себе маршировать под левую ногу:

     – Я волком бы выгрыз бюрократизм, к мандатам почтения нету! К любым чертям с матерями катись любая бумажка! Но эту...

     Не знаю, понравилось ли болотным чертям стихотворение о советском паспорте, но я однозначно перекрикивал их, заглушая их противный смех. Я читал им и стихи, и пел песни, но ни на минуту не показывал виду, что я их боюсь и способен сдаться.

     Голоса продолжали надо мной нагло подшучивать. Иногда они звали меня по имени, иногда по фамилии. Прикалывались. Мол, ты думаешь, что нас нет, а тогда кто же, по-твоему, с тобой говорит? Задавали вопросы: мол, куда ты? Остановись! Задержись! А то и вовсе – останься с нами! Обещали за согласие почёт и уважение. Угрожали: раз ты такой дерзкий, то сейчас мы тебе покажем Кузькину мать.

     – А вот вы покажите! – дерзко возражал им я и дико смеялся им в ответ.

     Умом я понимал, что там, на болоте, никого нет, а галлюцинации начались от переохлаждения. Быстрее идти, чтобы согреться, я не мог из-за больной ноги. Поэтому я всё больше развлекал сам себя, чтобы не потерять рассудок. Главное не остановиться, не лечь, не заснуть и не потерять сознание. Но пока я ещё мог идти, то втыкал жердь и делал следующий шаг. Делал второй и снова втыкал жердь. Считал шаги, минуты, пересказывал окружившим меня голосам таблицу умножения и даже пытался доказать им теорему Пифагора. Пальцы в рукавицах замёрзли настолько, что я уже несколько раз ронял шест, но снова поднимал его и шаг за шагом продолжал продвигаться вперёд.

     Так от места стоянки у костра я с остановками прошёл два часа. А удалился от него всего на один километр. До деревни оставалось всего каких-то километра два.

     Или три...

     Саша с Людой к этому времени приехали на вокзал, а Лена осталась у меня дома успокаивать моих родителей. Когда Торошинский поезд пришёл, и меня в нём не оказалось, ребята растерялись. Из автомата позвонили Лене и обсудили, что делать дальше. Было два варианта. Возможно, в том, что я не сел на поезд, был хороший знак: значит, я продолжаю идти в направлении города, и в своих силах уверен, раз отказался сойти преждевременно. Получалось, что по намеченному плану примерно часа через два я доберусь до конечной остановки «четырнадцатого». Тогда ребятам остаётся поехать в Любятово и дожидаться моего возвращения. Либо я опоздал на поезд, потому что что-то случилось. И к этой мысли друзья склонялись всё больше и больше. Где искать меня в этом случае, было непонятно.

     – Это ты во всём виноват! – Возбуждённо кричала Лена в трубку Саше. – Если бы ты не попёрся утром за Людой, то не опоздал бы на автобус. И мы все не застряли бы с этим чёртовым колесом.
     – Почему сразу я? – обиделся Саша. – Я наоборот хотел, как лучше.
     – Надо было каждому ехать до конечной самостоятельно, как и договорились вначале, – не унималась Лена. – И вообще, не надо было отпускать такси, а ехать вдогонку!
     – Куда? – удивился Саша. – На машине по висячему мосту?

     Когда голоса в моей голове стали ссориться и ругаться, я даже обрадовался, что они заняты собой, и меньше будут отвлекаться на меня. Я понемногу приближался к деревне. Постепенно ландшафт стал меняться, болото по сторонам от дороги сменилось лесом, кустарник вдоль дороги пропал, а вместо него по обочинам стали попадаться полноценные деревья. Толщина снега заметно уменьшилась, и идти стало легче. Судя по карте совсем недалеко отсюда гать должна была закончиться и выйти к наезженной лесной дороге. Вот уже зачернело впереди что-то наподобие перекрёстка. Я оживился и даже прибавил скорость.

     Но это был не перекрёсток, а брод.

     Поперёк дороги проходило русло частично замёрзшего Макушева ручья. Мелиоративные каналы, идущие параллельно гати, впадали в него, создав на моём пути ещё один полуостров. В местах впадения каналов в ручей чернели промоины под коркой тонкого льда. Какой толщины лёд был на самой дороге под снегом, оставалось не понятно. Я потыкал жердью перед собой – вроде не пробивается, и осторожно ступил на лёд. Снега на поверхности льда было немного, поэтому мне не приходилось высоко поднимать больную ногу. Я медленно передвигался приставными шажками, таким способом пройдя половину замёрзшего ручья. Но поскольку справиться с болью было трудно, мои шаги были в какой-то мере больше похожи на небольшие прыжки. И в какой-то момент я услышал под ногами треск ломающегося льда.

     Я застыл посреди ручья и увидел, как тёмная вода под ногами быстро просачивается из-под снега и захватывает всё большую площадь снежного покрова, окрашивая его в тёмно-коричневый цвет. В мгновение сообразив, что я сейчас провалюсь, я бросил вперёд себя жердь и фонарик, оттолкнулся от ещё упругого, но уже хрупкого льда, и, припадая на правую ногу, поспешил бегом добраться до противоположного берега. Да, задним умом у меня конечно же промелькнула мысль, что надо было сразу лечь на лёд и преодолевать замёрзший брод по-пластунски, но в том моём состоянии самоуверенность взяла верх над безопасностью. Я поскакал до другого берега как можно быстрее. Последние шаги я делал по уже сломавшемуся льду, зачерпнув обеими ногами воды по колено, а в самом конце вообще потерял равновесие и неудачно упал вперёд, инстинктивно выставив руки перед собой, и остановился, лёжа на берегу на четвереньках, с обеими ногами по колено погружёнными в воду.

     Глубина ручья оказалась небольшая, и ноги надёжно упёрлись в его дно. Ледяная вода подгоняла делать активные и быстрые движения, и я стал интенсивно отталкиваться от опоры, а затем, вцепившись руками в снег, рывками стал выбираться из воды. Отчаянно дрыгая ногами от внезапно окутавшего их холода, ещё через мгновение я полностью выполз на сушу. Рюкзак хоть и сполз с правой ноги, но всё же болтался, зацепившись за неё лямками. Левая же нога осталась без ботинка. Я даже не понял, как это произошло, так как всё моё падение промелькнуло очень быстро. Может быть, шнурки развязались за время пути по глубокому снегу, или размякла кожа и ботинок стал на размер больше, или я был так сосредоточен на больной ноге, что потерял бдительность и не почувствовал, как он сползает в черноту Макушева ручья.

     Я даже не стал дёргаться, чтобы достать второй ботинок из воды. Лёд раскрошился на площади размером примерно с письменный стол, и где именно надо искать ботинок, было непонятно.

     Разводить костёр я не стал, несмотря на то, что рядом наросло достаточно кустарника для дров, вспоминая, как много времени ушло на предыдущую сушку. Я решил как можно быстрее добраться до деревни.

     Неожиданное купание меня взбодрило. Рюкзак сильно вымок, и не было смысла продолжать его использовать вместо обуви. Я скинул штормовку, разделся, стоя на ней, отжал намокшие штаны, снял мокрые носки, и, вытерев ноги о штормовку, надел сухие, которые после стоянки у костра нёс в нагрудном кармане. Каждая пара носков была ещё дома предусмотрительно завёрнута в полиэтиленовый пакет на случай случайного намокания рюкзака. Сейчас эти полиэтиленовые пакеты мне очень пригодились, чтобы смастерить с их помощью «носки Сайтеева».

     Ещё в юности, когда я занимался спортивным ориентированием, мой тренер научил меня нескольким простым, но важным правилам самосохранения в лесу. Одно из них гласило, что если ты намочил ногу – у тебя ровно час, чтобы её высушить и переобуться в сухое, иначе неизбежно натрёшь. На соревнованиях, где в мокрому лесу приходилось проводить времени заведомо больше часа, мы с ребятами на носок надевали полиэтиленовый пакет, а сверху прижимали вторым носком, чтобы пакет не истёрся внутри ботинка. Такой сэндвич позволял уберечь ноги от мозолей, если, конечно, им сильно не злоупотреблять, так как в жару в полиэтиленовой бане пот разъедает кожу ещё сильнее.

     Пакеты я всегда брал с собой в поход, сохраняя в них сухую одежду. В комплекте к пакетам непременно были резинки, которые я нарезал заранее из старой велосипедной шины по диагонали колечками. Резинки позволяли зафиксировать пакет ближе к коже более эффективно.

     И вот сейчас эти слоёные носки должны были помочь мне если не от мозолей, то хотя бы от жгучего холода. Надев на сухие носки полиэтиленовые пакеты, я приложил к подошве рукавицы, и сверху надел ещё по одному носку. Затем отжал от воды рюкзак и сложил в него пилу и котелок. Спички и оставшуюся пару сухих носков оставил на всякий случай в кармане штормовки.

     «В путь!» – взбодрил я себя и что есть сил бросился на финишную прямую. Так мне казалось. На самом деле до деревни Сабижи оставалось ещё целых три километра. Хотя я был ошибочно убеждён, что мне осталось пройти чуть больше одного. Возможно именно эта ложная уверенность и приблизила меня к спасению.

     Сразу за ручьём мелиоративные каналы пропали, и просека плавно перешла в обыкновенную лесную дорогу. Под слоем снега на ней даже просматривалась отчётливая колея. Вот уже впереди показались очертания перекрёстка. Ещё немного, и я вышел на наезженную лесную дорогу. Присев, я внимательно рассмотрел следы. Два одинаковых ассиметричных рисунка протектора грузового автомобиля один поверх другого подсказывали мне, что машина здесь проезжала дважды – в сторону Глухого озера и обратно, а значит, людей поблизости уже нет.

     Несмотря на многослойность конструкции моей обуви на рукавичной подошве, ноги всё равно замерзали. Подгоняемый холодом, я вприпрыжку хромал в сторону деревни, не обращая внимания на боль, к которой уже привык, а потом и вообще перестал обращать внимания на ноги, поскольку от холода они уже потеряли чувствительность.

     По накатанной колее скорость моего продвижения заметно подросла. Я уже несколько раз смотрел на часы. Деревня вот-вот должна была показаться, но её всё не было. Мне показалось, что я уже давным-давно хожу по заколдованному кругу, но нет, оба следа от протектора от шин вели меня прямо, и нигде не было видно поворотов в сторону.

     Только через час ходьбы после Макушева ручья дорога вышла на открытое пространство, и вскоре я увидел справа на пригорке силуэт деревянного дома долгожданной деревни. Пройдя несколько сот метров по колее, я забеспокоился: деревенский дом уже сместился вправо и назад, но дороги к нему так и не попадалось. До дома напрямик было не больше ста метров. В какой-то момент я даже решил пойти к нему через сугробы, но вовремя остановил себя, вспомнив важное правило безопасности в незнакомом лесу: азимут никогда не является кратчайшим расстоянием. Дороги всегда проложены людьми так, как им было удобнее по ним передвигаться, поэтому для того, чтобы попасть к людям, надо ходить по дорогам. Несмотря на навязчивое желание сократить путь, я всё-таки пошёл дальше по колее, и силуэт дома пропал из виду где-то далеко позади.

     Только метров через триста появилась отворотка направо, под острым углом назад ведущая в деревню. Уровень снега на ней даже не прогибался в профиле колеи, а значит, по этой дороге в деревню Сабижи давно никто не ездил. След от протектора вёл в Крипецкое-1.

     Я остановился и ещё раз рассмотрел карту. До первого Крипецкого оставалось пройти ещё один километр. Далее от деревни начиналась асфальтированная дорога, а значит будет больше шансов найти попутку. Несмотря на то, что я так наделся найти ночлег в деревне Сабижи, я принял решение идти вперёд, в Первое Крипецкое.

     Я уже не помню, как шёл последние метры. Голова временами отключалась, и я передвигался на автопилоте. Про боль в ноге я вообще забыл, потому что давно её не чувствовал. В помутневших глазах была только одержимость поскорее добраться до цивилизации. На ровной дороге я несколько раз я спотыкался и падал. В какой-то момент я обнаружил, что на руках нет рукавиц. Остановился, и не сразу вспомнил, что они у меня на ногах под носками. Потом обратил внимание, что потерял свою жердь, и даже зачем-то оглянулся назад, чтобы посмотреть, где она – так я к ней привык за последние несколько часов пути.

     Вскоре впереди блеснул тусклый свет качающегося на ветру первого фонаря, и я увидел очертания первых домов на окраине деревни. Свет в окнах нигде не горел, хотя времени ещё было только одиннадцать вечера. Дыма из труб не было видно. Создавалось такое впечатление, что этот край деревни был нежилым. Я дошёл до центра деревни и оказался на безлюдной площади. Справа от меня была автобусная остановка, слева двухэтажный многоквартирный дом. Надеясь найти пристанище, я уже было направился к нему, как вдруг в стороне услышал характерный звук клокочущего грузовика. Я повернул голову на звук и увидел, как метрах в двадцати от меня из-за поворота медленно выезжает фура с прицепом.

     – Помогите! – закричал я и бросился её догонять, интенсивно размахивая руками.

     Ватные ноги не слушались, и, пробежав несколько шагов вслед за уезжающей фурой, обессиленный и замёрзший я упал посреди дороги.

     Но водитель увидел меня в зеркало заднего вида и остановился. Я догадался, что он ждёт меня, и попытался подняться. От волнения встать на ноги быстро не получалось. Опершись на колени, я встал сначала на четвереньки, отдышался и только тогда с трудом выпрямился во весь рост.

     – До города не подбросите? – с надеждой спросил я, подходя к кабине.

     Не знаю, что подумал водитель, увидев перед собой молодого парня в мокрых заиндевелых штанах, в одних носках, в съехавшей набок вязаной шапке на взъерошенной голове, одной рукой сжимающий мокрый рюкзак, а другую протянув ему навстречу, но он открыл дверь кабины и выпрыгнул на землю.

     – Это что ж с тобой приключилось, сынок? – спросил он. – Ты откуда такой?
     – С болота, – ответил я, ещё не веря своему спасению.
     – А ботинки-то куда подевал? – спросил он, показывая на мои ноги. – Чай, сейчас не май месяц.
     – Да там, – махнул я рукой в сторону болота, – черти отобрали.

     Водитель помог мне забраться в кабину, и через минуту я уже сидел в тепле. Я снял заледенелые носки с обмороженных ступней и сунул ноги под тёплый воздух калорифера. Наконец-то я мог рассмотреть их при свете. Неестественного мраморно-белого цвета ступни ног заметно распухли и не чувствовали ни теплого воздуха, ни прикосновения рук. Правый голеностоп ещё и посинел от застоявшейся гематомы, появившейся, видимо, когда я защемил ногу между брёвен. На обеих ногах почернели ногти. По мере обдува воздухом, по ногам побежали мурашки, и к ним стали возвращаться болевые ощущения.

     Водитель дядя Коля оказался душевным собеседником и просто хорошим человеком. Оказалось, что он ехал в город с грузом из торфоперерабатывающего предприятия, и, если бы я припозднился хотя бы на минуту, он не заметил бы меня и проехал мимо.

     Пока мы ехали до города, я рассказал дяде Коле про своё приключение и немного согрелся. Несмотря на то, что ему было не по пути, на подъезде к городу дядя Коля свернул в сторону центра.

     – Да куда же вы? Там же грузовым запрещено, оштрафуют! – забеспокоился я.
     – За доброе дело не оштрафуют, – ответил дядя Коля и засмеялся. – А то что, ты бы попросил тебя высадить здесь, и пошёл бы пешком?

     Уже за полночь мы подъехали к моему дому. Дядя Коля даже поднялся в квартиру, пока я сидел в кабине, и принёс найденное мамой тряпьё, чтобы я обмотал ими ступни, пока ковылял до порога. Мне навстречу выбежала Лена, которая всё это время гостила у моих родителей и обняла меня:

     – Если бы знал, как мы все тут переволновались!

     Отец договорился с соседом, и они на машине съездили в Любятово и забрали с конечной дежуривших там Сашу и Люду. Ведь сотовых телефонов тогда ещё не изобрели, а другой возможности сообщить им о моём возвращении не было.

     Обмороженные ноги нельзя было греть извне, поэтому мама просто дала мне несколько пар шерстяных носков и укутала ватным одеялом. А отец дал по шее, в воспитательных целях. Даже на следующее утро плотно укутанные ноги оставались холодными. Через два дня отёк от переохлаждения спал, цвет кожи восстановил свой обыкновенный оттенок, а растяжение на правой ноге зажило недели через две, как раз к окончанию сессии. К тому же времени отвалились и ногти...

     В общем, раз так получилось, что пара моих вибрамов теперь покоится в недрах Крипецкого болота, то ровно через год, и тоже под Рождество, мы тем же составом решили отправиться «на поиски» моих ботинок. Их мы, конечно же, не нашли, но добрая ежегодная традиция утвердилась. Потом ходили этим маршрутом неоднократно, и непременно в январе. В компании болото проходится легче. Хотя полный маршрут протяжённостью в 60 километров так ни разу пройти и не удалось: то кто-нибудь уставал, то натирал ногу, то был не по погоде одет, то случалась ещё какая-нибудь чертовщина. Конечной точкой маршрута по факту стала или деревня Крипецкое-1, откуда можно уехать на пригородном автобусе, или вокзал в Торошино. Может быть, нынешнее поколение сумеет замкнуть кольцо через Ярославов мост и завершит поход на конечной «четырнадцатого»? Ведь только им под силу преодолеть такие трудности, благодаря присущей молодости отваге и безрассудству.

     После этого случая я ещё не раз ходил в поход в этом направлении. В том числе, зимой. В том числе, в одиночку. И в одиночку даже чаще. С той поры монастырь восстановили, в нём поселились монахи и трудники. К храму среди болот построили широкое автомобильное шоссе через Голованово, а гать пришла в запустение и стала непригодной к использованию. Впоследствии оказалось, что тот одинокий  монах, который меня встретил, через несколько лет дослужился до сана архимандрита. Однажды он поехал из монастыря за рулём легковой машины, не справился с управлением и погиб на том самом новом шоссе.

     Да и мы в первоначальном составе уже никогда не сходим в этот поход.
     Саша последние двадцать лет живёт в Риге. Люда вскоре уехала к себе на родину в город Казатин Винницкой области и мы с ней давно не общались. Лена через полгода после описываемых событий вышла замуж, и до недавнего времени жила в Санкт-Петербурге, а три месяца назад скоропостижно умерла от инсульта.


     2024