Полёт после полёта. История одной болезни

Рассказ основан на реальных событиях написан в качестве задания по дисциплине "Сенсорная антропология".

Наш полет был отложен на двенадцать часов, так что в Мурманске мы приземлились только около четырех утра. Перед полетом я почти плакала: все внутри меня протестовало против того, чтобы лететь на север, каждая клеточка моего тела кричала «Нет!». Казалось, все они были напуганы до смерти, и я занималась тем, что уговаривала их успокоиться. Но в солнечном сплетении по-прежнему оставалось нечто, похожее на тревожный мерцающий лиловый свет – нечто, напоминающее тонкую сеть, сотканную маленьким фиолетовым паучком с круглым блестящим тельцем, с противными мохнатыми лапками и огромными глазами. Этот негодяй нагло посмеивался, показывая свои зубы, которых в реальности не существует, и мне это не нравилось совсем.

Как только мы приземлились и вышли на площадь, все летевшие с нами люди стали брать такси или уезжать с родственниками, поджидавшими их на машинах. Мы одни с моим другом затерялись в сумрачном северном августовском утре, закрытом от мира стальными занавесями темно-серых плотных и совсем недружелюбных облаков.
Надежда висела над нами, как клочья бесполезного воздушного шарика, попавшего в терновый куст. Тяжелая, грязно-серебристая волна какого-то не моего чувства поднялась во мне и застыла, окаменев. Она прошла от ступней ног к плечам и горлу, захлестнула их и стиснула, словно когтями, мою грудь, почти остановив дыхание.

Внутри я страшно злилась, потому что друг мой бездарно бездействовал, потому что мне хотелось есть, потому что я замерзла и дрожала, как цуцик! Все эти ощущения воздвигли стену между мной и моим другом. Я не отвечала ни на его вопросы, ни на выразительные уже порядком надоевшие взгляды. Казалось, я почти не существовала до самого того момента, когда, наконец, как алебастровые колонны, мне под ноги, не рухнули века и тысячелетия, и друг все-таки нашел где-то эту чертову машину.

Машина была зеленой и грязной. Я сидела на заднем сиденье и мучительно наслаждалась отвратительным запахом – смесью табака, пота, застарелых носков и нечищеных зубов. Водитель болтал без умолку, стараясь произвести впечатление на даму, которой до звания дамы было очень далеко. Я скорее походила на потертый и растрепанный меланжевый клубок нервов, боли и недовольства. Голос водителя для меня звучал, словно нож по стеклу, или – как кваканье сморщенной умирающей от старости жабы. Сквозь щель в двери тянуло сквозняком, и он вонзал свои отточенные когти в мою поясницу… И не убежать…

На пустой пыльной и длинной дороге, сквозь серую враждебность, не было видно ничего, кроме мелькания силуэтов сонных уродливых деревьев и черных колонн слепых утренних фонарей, полусухой травы по обочинам дороги и моих умирающих, уже почти иссохших желаний.

Желание было одно. Оно единственное, но с невероятной, немыслимой силой владело моим умом: как можно скорее оказаться в теплой постели, со всех сторон обложиться пуховыми подушками и забраться с головой под одеяло. Было просто необходимо раствориться в этом белом и теплом, мягком и защищающем со всех сторон покое – союзе уединения и пустоты.

Почти на грани крика я ощутила свою потребность оказаться единственной и полновластной владыкой всех царств реальности – без лишних слов и борьбы – просто быть. Мне захотелось изменить все, забравшись в теплую матку постели, и чтобы – ни людей, ни вопросов, ни разъяснений. Представлялось, что мир исчез весь – тот мир, в котором жила от своего рождения.

Назову такое всего лишь недомоганием – легким и бережным прикосновением приближающейся болезни. Будущее начинается в настоящем. Когда я наконец-то оказалась в постели, это стало вторым шагом, высоким ажурным мостом, соединившим два полярных состояния моего ума. Первым был гнев на саму себя за то, что согласилась поехать туда, куда не хотела; вторым – предвкушение новых открытий и прозрений, обещанных дорогой к северным лабиринтам Соловецких островов.

Подушки, как и одеяло, конечно же, пуховыми не были. Несмотря на то, что их свежий запах меня слегка взбодрил, каждое прикосновение к коже вызывало боль, и с каждой минутой становилось только хуже. Меня трясло, я вычеркивала всех и вся из своей жизни, хотя человек мне был просто необходим, человек, способный оказать любую помощь. Я попросила своего друга найти мне градусник, потому что было похоже, что у меня поднялась температура.

Мой друг ушел. Покой и тишина, подобно двум обнявшимся и проникшим друг в друга голубкам, стали единым целым и взмахнули своим общим крылом над моим сердцем, от чего оно стало биться только сильнее из-за того, что умиротворения в нем пока не было.

Я выглянула из-под одеяла: прямо перед моим лицом висело огромное окно. Как это часто бывало в советских гостиницах, окна этого известного в городе отеля украшала потертая и отшелушившаяся краска. Около стола стояло два кресла и лампа в старинном стиле. За окном открывался отвратительный вид: черно-оранжевое здание, похожее на общежитие, с бесчисленным количеством окон. Мне не понравилось выражение их глаз. Мне не нужны были чужие жизни. Я, безмерно усталая, и в своей-то собственной пока не разобралась.

Глаза закрылись, но мне по-прежнему было видно здание через дорогу. В какую-то секунду обнаружилось, что я стою в одной из комнат дома напротив и смотрю на разбросанную по полу одежду. В комнате было двое мужчин. Один выходил из душа, а второй, улегшись на диване и водрузив ноги на стол, смотрел телевизор. Оттуда я убралась быстро, потому что терпеть не могу запаха сигарет. Кстати, и мой друг меня обманул! Он обещал бросить курить и не сделал этого!

К тому же не люблю беспорядка. В их комнате было очень грязно: пакеты свалены в кучу, деньги, хранящие память тысяч рук и желаний, валялись на телевизоре, и воздух был полон незримого присутствия всех прикасавшихся к ним людей и страстей. Даже парень, вымывшийся в душе, казался грязным. Эта грязь принадлежала материальному миру, а я ощущала себя на границе между мирами. Иной мир мне виделся ярким и полным света…

Я выскользнула из грязного тумана человеческих грехов и оказалась в комнате, в которой плакала 23-летняя девушка. Как я узнала, что ей 23 года? Без понятия. Знание иногда просто приходит. Я «увидела», что подхожу к ней сзади, обнимаю ее за плечи, чтобы утешить, и глажу по голове. В тот же самый момент стало ясно, что никому иному как именно мне необходимо, чтобы его приласкали и утешили. Некому.

В следующую секунду мне была показана причина, по которой девушка горевала: два невероятного размера дерева росли прямо из ее спины и мешали ей даже сдвинуться с места. Одно дерево было сосной, а другое, скорее, походило на грушу, но я не была уверена, потому что его образ постоянно ускользал. На груше висели какие-то плоды, а мой голод был настолько сильным, что во рту даже появился горький привкус грейпфрута, который мне так нравится.

Или это была горечь оставленности и беспомощности?  Разве они могут нравиться? В тот момент было без разницы, сон это или фантазии моего воспаленного мозга: так уж вышло, что я должна была помочь этой девушке. Вспомнились слова, сказанные Иисусом Христом: «И кто помогает малым сим, мне помогает». А что, ему нужна помощь? Или он притворялся, манипулировал нами?

Какое-то время я безуспешно искала в комнате лопату. По полу струились слезы, и игрушки плавали в этих соленых и печальных водах. Откуда там быть игрушкам – меня тоже не интересовало. Метафорический мозг без нашего на то позволения затевает свои игры…

Подойдя к девушке, я попыталась силой вытащить одно из деревьев. Его плод с барабанным стуком грохнулся об пол, а остальные соскочили с дерева и бросились бежать, потому что не хотели быть съеденными. Может показаться странным, но выдернуть деревья было легкой работой. Я выкинула их в окно и краем глаза заметила саму себя, лежащую под одеялом, в комнате через дорогу. Было видно, что меня знобит.

В этот момент дверь в той комнате открылась. За доли секунды я пролетела множество миров, увидев людей, занимавшихся любовью и читающих книги, сидящих в туалете и обедающих за столом, ласкающих друг друга и ругающихся друг с другом.
Когда глаза мои открылись, я лежала в своей комнате, мой друг с преувеличенно печальными глазами и с термометром в руках стоял около кровати. Девушки с ресепшн дали его на пару минут, но вернулся он к ним только поутру.

Когда левой рукой я взяла термометр, моим пальцам показалось, что это сосулька, настолько горячими они были. Термометр показывал 40,1. Сквозь узкие щелки, которые когда-то были моими ясными глазами, я разглядела лицо моего друга: оно было абсолютно белым.

Я усмехнулась. Как просто напугать мужчину! Я сказала ему, чтобы не боялся за меня и поскорее уходил, потому что мне требовалось остановить все это сумасшествие, вышедшее на поверхность из-под спуда моего недовольства. Бледный и по-прежнему испуганный, он исчез и вернулся только к полуночи, чтобы вздремнуть. Он был хорошим парнем, но все еще младенцем, несмотря на свой солидный возраст.

Пока его не было, я приступила к лечению. На самом деле мне нужен был только покой, а для его создания требуется нечто позитивное, какая-то радостная картинка. Поскольку любая болезнь есть слом ритма и дезинтеграция, и все эти многочисленные комнаты с людьми показали мне мое состояние, значит, нужно найти правильный ритм и стать целостной, в покое и удовлетворенности. Ну, в общем-то, не так уж и трудно.

Я измеряла температуру каждые 10-15 минут и приказывала ей понижаться. Шаг за шагом мое тело прошло путь от озноба и полуобморочного состояния до расслабления и тепла. От пота одеяло стало влажным и тяжелым, как свинец. Я откинула его, но через минуту вернулся январь, и по телу побежали мурашки. В левом ухе появился какой-то звук. Казалось, в стакан сыпется песок – тихо, но до противного настойчиво.

Измерение температуры оказалось хорошим ритмическим упражнением. Но не достаточным. Я «просканировала» ближайшие пространства в поисках умиротворяющей картинки. В подобные моменты совершенно бесполезно пытаться создать в воображении нечто освежающее – все будет казаться искусственным и бездарным. Через несколько минут решение нашлось.

Когда отложили наш полет, всех пассажиров на очень комфортабельном автобусе привезли на ночь в отель, занимавший бывшую усадьбу графа Шереметьева. К зданию примыкал прекрасный сад, в котором мы с моим другом долго гуляли молча, постигая дух ушедшей эпохи.

…Центральная дорожка парка с обеих сторон пестрила разнообразными цветами. Она вела к пруду, где дамы в кринолинах и с зонтиками от солнца в руках гуляли по дорожкам, усыпанным гравием, и флиртовали с кавалерами. Чуть дальше стояли беседки, в которых они целовались. Неподалеку располагались места для игр, откуда постоянно доносился радостный смех. Птицы щебетали, ручьи сверкали на солнце, повсюду порхали бабочки, и оркестр играл что-то мажорное, из вечно живых вальсов Штрауса…

Я увидела себя, одетую в стиле той эпохи. На мне было длинное ярко-красное платье с желтой лентой по низу юбки и сияющее-желтый шарф на плечах. Его шелковые прикосновения намекали, что у платья глубокое декольте. Мою бархатную шейку украшало изящное бриллиантовое колье. Солнце светило изо всех сил, но жарко не было – свежий шаловливый ветерок догонял меня, играя с моими волосами, издававшими аромат французских духов и будущей любви.

Меня переполняла радость, которая собиралась в том же месте, где прежде были слезы, – в солнечном сплетении. Подняв юбку почти до колен, я бежала вниз по аллее, подпрыгивая, смеясь и время от времени что-то напевая. Два приятной наружности кавалера остановились и стали смотреть мне вслед. Они улыбались.
Затем один из них передал свою трость другому и устремился за мною вслед. Я обернулась, показала ему язык и нырнула в один из разросшихся у дороги кустов – словно погрузилась в теплую зеленую и излучающую покой воду южного Кораллового моря. Я стала золотой рыбкой, исполняющей желания, и никому не удастся поймать меня, потому что свобода превыше всего!

Я была свободна! И – счастлива! И если кто-то устремлялся следом, то ему разрешалось, не прикасаясь, только поиграть со мною среди восторгов прозрачных волн и шелковых ветров, таинственных кораллов и витиеватых световых узоров на поверхности вод. Мир был переполнен любовью, делающей едиными всех и вся.
На следующее утро я проснулась с нормальной температурой, а мой друг решил, что все это время я водила его за нос, притворяясь больной.
Он и до сих пор мне не верит.