Из счастливой страны Детство

Все начинается с детства. Я помню многое.  Был снег и причудливые узоры на окнах, которые  серебрились под солнечными лучами, и треск дров в печи. Помню зеленую березовую рощу, просвеченную солнцем, и вкус березового сока, и мамины  очень добрые глаза, и отцовские сильные руки, которые меня подхватывали.  Ощущение тепла и защищенности…
  Я всегда была под защитой, потому что меня любили. Безусловно и безоговорочно. И этой любви было так много, и она была  такой огромной, что за ней было можно спрятаться как за стеной от всех невзгод. Я ощущаю ее сейчас, спустя десятилетия,  после того, как мы с мужем передали ее своим детям. Все начинается с детства, и в этом всем самое главное – родительская любовь.
 
Светлые лица
 
  Говорят, что ребенок может помнить себя  примерно с трех лет.  Верите или нет, но в закоулках моей памяти хранится воспоминание, как папа с мамой учили меня ходить. Это значит, что мне было около года. Они сидели в креслах напротив друг друга, и звали к себе, вытягивая вперед руки. И я шла навстречу этим рукам.
  Страшно было оказываться посредине комнаты без привычной опоры, и иногда я хваталась за края скатерти, которые свисали со стола.  Когда мне  удавалось  пробежать (ноги несли сами) от рук в руки без скатерти, родители  радовались, и вообще у них были очень светлые и счастливые лица. Они радовались, что я у них есть, и что я расту и уже почти хожу самостоятельно.
  Еще помню щемящую тоску по маме, когда она долго не возвращалась с работы. Тайком от всех я уходила в спальню, где у кровати на гвоздике висел мамин домашний халат. Я буквально «зарывалась» в него лицом и вдыхала родной мамин запах. Мне так хотелось в тот момент быть рядом с ней, что на  глазах  появлялись слезы.
  Я родилась третьей дочкой в семье. Возможно, мои родители хотели сына, но они никогда об этом не намекали даже. Больше всех со мной занимался отец. Я знала огромное количество всяких песен: отец водружал меня себе на шею, ходил по комнатам и пел. Я все выучила и подпевала со своего «второго этажа».
  Отец вообще-то был гармонистом-самоучкой. В его репертуаре были песни из всяких кинофильмов и какие-нибудь застольные, и на тот момент современные, которые звучали по телику.
Листья желтые над городом кружатся,
С тихим шорохом нам под ноги ложатся,
И от осени не спрятаться, не скрыться.
Листья желтые, скажите, что вам снится…-
 Громко пели мы.
  Родилась я в поселке Глубокое Восточно-Казахстанской области. Там был завод  с высоченными трубами, из которых периодически выбрасывался едкий дым.  От него першило в горле и хотелось все время кашлять. По этой причине нас часто загоняли в дом с улицы, чтобы переждали «химическую атаку». А еще, как я потом выяснила, Глубокое находится не так далеко от Семипалатинского полигона, где  производились испытания ядерного оружия.
  Я росла не очень крепким и здоровым ребенком, к тому же еще худышкой. Родители решили увезти меня подальше от едкого дыма и полигона: в небольшое село Соколовка в Северном Казахстане, где зимой наметало сугробов по самые окна, и мороз стоял градусов под сорок.
  Я смотрела на мир через стекла с морозными узорами, которые  казались иллюстрацией к какой-то волшебной сказке и серебрились под солнечными лучами. Дома сидеть надоедало, а на улицу зимой выпускали не каждый день. Одни только сборы и одевания чего стоили. Как космонавт выходит в открытый космос, я выходила во двор, осторожно втягивая носом обжигающе холодный воздух. Ноги - в валенках и трех штанах, руки - в варежках и шубе, шея не поворачивается из-за воротника и шарфа. В таком виде  двигаться было не особо удобно. Ну, разве поскрести для порядка лопатой, очищая дорожку от снега. У меня была своя маленькая лопата.
  Ничего не оставалось, как играть сама с собой дома. Я выстраивала сказочную страну из открыток, и по ее улицам ходили люди – шахматные фигурки, и они говорили между собой, то ссорились, то обнимались, то радовались, то грустили.  Я повелевала целым миром, который сама придумала! И когда это происходило,  я как будто  «уплывала» из этой  комнаты и времени, которое имело свойство убыстряться. Вот только был обед, а теперь уже пришли родители, и на кухне горит свет.
  Летом было лучше, чем зимой. Наш дом стоял на высоком берегу Ишима.  Если спуститься вниз, то ты у речки с илистыми берегами, на которых отчетливо виднелись отпечатки гусиных лап.  Гуси плавали днем, а вечером возвращались во двор на кормежку.  У них был очень злой и задиристый гусак-предводитель. Он  бросался ко мне навстречу и угрожающе шипел, выставив  длинную шею.  Рядом с входной дверью стояла палка, с помощью которой  отбивались от «злюки».
  Летом можно было гулять по берегу, качаться на качелях, которые отец сам сделал, играть с собачкой. Сестры никогда меня в свои игры и «походы» не брали: для них я была слишком маленькой. 
  Иногда мы ходили всей семьей в лес за березовым соком или грибами.  До сих пор помню  необыкновенно светлые, белоствольные березовые рощи и хвойный бор с хрустящими под ногами шишками и иголками.  В пять – шесть лет мне уже давали в руки маленькую корзиночку, и я наравне со всеми собирала грибы.


  По грибы
 
  Корзинка была красно – синей: сплетенной из каких-то плотных, жестких проволочек. Довольно тяжелой на вес. И круглая ручка у нее не гнулась, несмотря на мои усилия. Она вообще никак не гнулась вся.
- Ну, держи, грибница наша маленькая! Это тебе по грибы ходить! – Радостно сообщила мама.
  К пяти годам своей жизни я заслужила репутацию знатной грибницы. В лесных походах  обязательно находила какую-нибудь грибную семейку. На мой взгляд, делать это мне было значительно проще, чем взрослым: они большие, ходят далеко от земли, а я - маленькая. Мне  все хорошо видно. Грибы, хоть и прячутся под листочками, но все равно их видно по бугоркам.
  Обычно мама всегда находила много грибов, а отец – ничего, хотя и тщательно греб листья палкой. Расчищал пространство.
- Ты в следующий раз грабли с собой возьми, – шутила мама.
  После вручения корзинки мне сразу же захотелось пустить ее в дело: пойти в лес, но на улице стояла ранняя весна. Лес и трава, и грибы, и вся лесная живность еще спали. Оставалось только ждать.
  Воображение рисовало такую картину: корзинка, наполненная грибами с темными шляпками, а сверху еще листочек или горстка ягод. Так в мультиках изображают про ежиков и лесных зверей, которые делают запасы на зиму. Пока же корзинка служила колыбелью для куклы: самой маленькой, с желтыми волосами.
  Вообще-то у меня было три куклы с желтыми волосами: Настя, Женя и Маргарита. Самую большую – Маргариту мне подарили на последний день рождения. У нее были голубые глаза, а у других коричневые. И они были все похожи друг на друга. По игре они все были моими дочками. Как и положено, я укладывала их спать, кормила, выводила на прогулку, иногда бранила за плохое поведение.
  Начала грибного сезона я ждала с нетерпением. Едва на улице потеплело, появилась травка и молодые несмелые листочки на деревьях, я всех замучила вопросом:
- А когда мы в лес пойдем?
  Я вообще, в принципе любила ходить в лес. Даже просто так, ничего не собирая. Мне он казался каким-то огромным, непостижимым, другим, волшебным миром с его запахами, звуками и видами. Только что ты пробирался по узкой тропинке, и тут вдруг она привела на поляну, залитую солнцем, а за деревьями оказался берег реки…
  Я любила долго ходить, а потом лечь на листья и смотреть на верхушки деревьев, и как между ним проплывают облака, похожие на мультяшных зверей, и снуют птицы. И время как будто останавливалось.
  Перед выходными мама сообщила, что в воскресенье мы пойдем в лес. Наконец-то! Корзинку я приготовила уже с вечера и попросила, чтобы мне дали маленький ножичек: сама буду срезать грибы, чтобы не звать взрослых.
  Утром я перебудила всех: и родителей, и сестер, которые хотели отоспаться в свободный от работы и учебы день. И все они, на мой взгляд, собирались и завтракали очень долго. Ну как можно быть такими  медленными?
  К слову сказать, совсем не из вредности, а из-за озорства я будила всех утром каждого воскресенья. В субботу вечером у нас была баня, и после нее на меня уже надевали пижаму, а не привычное платье и колготки. Следовательно, на обычном месте - на стуле моей одежды в воскресенье не было. Я просыпалась, когда еще все спали, и громко, по слогам (для доходчивости) кричала: о – де – жу! О – де – жу!
  Видимо, у просыпавшихся людей не было сил на меня кричать или бранить. Они только начинали скрипеть ящиками и спешно копаться в вещах, а затем баба Тася или мама приносили мне свернутые вещи. Колготки при стирке имели свойство суживаться и сжиматься, и первый раз надевать их было не слишком быстро и приятно. Требовались усилия. Через несколько часов носки они уже растягивались, и нужно было их постоянно подтягивать.
  В корзинку мне положили провизию: бутерброд и несколько пряников. По себе знаю, что даже если ты с утра поел, в лесу все равно хочется есть. Там воздух особый, и самая привычная еда кажется другой: вкуснее и ароматнее. Даже просто кусочек хлеба – и то лакомство.
  Весенний лес звенел птичьими голосами и был по-особенному светлым и солнечным, но грибы в нем не наблюдались. Некоторое время я сосредоточенно шебуршала палкой под листиками, а потом мне захотелось просто ходить и смотреть вокруг себя.
  Я точно знала: лес – это живое, теплое, доброе. Деревья – великаны, которые связаны между собой корнями, с руками-ветвями и ногами-стволами. Если обнять ствол и прислониться ухом, слышно, как поднимаются из глубины земли живые волны. Одна, другая, третья. Хочется раскачиваться вместе с ними и кружиться, кружиться…
  Домой я возвращалась, уже сидя на плечах у папы: очень устала. Совершенно счастливая, но  только с некоторым сожалением, что не оправдала чьих-то надежд. Мне подарили корзинку, а я не нашла ни одного гриба… На ее дне лежало несколько сорванных синеньких цветочка. К моменту возвращения они уже совсем повяли.
  В ближайшую зиму для корзинки нашлось еще одно применение: она стала частью моего новогоднего костюма. Мама решила, что раз уж она есть, то к ней непременно  нужно сшить костюм Красной Шапочки. На мне была пышная юбочка с фартуком и какая—то кофточка, а с красной шапкой как-то не задалось. То ли она не держалась на голове, то ли  ее вообще решили не надевать. Поэтому  одна девочка, которая, видимо, не была хорошо знакома с творчеством  Шарля Перро, меня спросила:
- Ты кто?
- Я – Красная Шапочка. Видишь -  корзинка?! – Гордо ответила я.
  К слову сказать, пирожков для бабушки туда никто не положил, что было прямым  нарушением сценического действия. К тому же выяснилось, что водить хороводы вокруг елки с корзинкой в руках ужасно неудобно.
  К новогодним утренникам у меня было двойственное отношение. С одной стороны, мне нравилась вся эта предновогодняя суета с ожиданием праздника. С другой, – в самом празднике с  хороводами и сказкой перед елкой чувствовалось что-то ненастоящее, обманчивое.  Ненастоящими были Дед Мороз и Снегурочка, их слова. Ненастоящими - все эти Зайчики, Снежинки, Шахматные короли и другие «чудики». И еще с нами, детьми, на этих утренниках обращались как с малоразумными существами. Мне так казалось.

  Зимнее чудо
   
  Мне снится сон, как будто за мной кто-то гонится, и в самый последний момент  я ускользаю: оказывается, я умею летать. Нужно только  собрать все силы и хорошо оттолкнуться от земли.  Я пролетаю над крышами, вижу людей, и мне хочется им крикнуть, чтобы они посмотрели на меня. Все смотрят только вниз.  Я хочу обратно на землю, начинаю просыпаться и вдруг сквозь полусон ощущаю знакомый, очень приятный запах.
  Елка! Вчера папа принес и поставил  огромную елку до потолка! Я сбрасываю с себя одеяло и бегу из спальни в зал, где елка уже просвечена утренним солнечным светом. Настоящее лесное чудо у нас дома!
  Я обхожу вокруг нее, прикасаясь потихоньку к веточкам, будто бы здороваюсь с ней, а потом сажусь рядом на пол, смотрю и дышу. Мы с ней – почти одно целое.
- Ты чего тут на полу? Застудишься! Одевайся иди! – Кричит баба Тася.                Она всегда старается кричать, потому что голос у нее слабый и сиплый. Я ее совсем не боюсь, но все-таки подчиняюсь. Одеваться – то все равно надо.
  Елку вчера поставили в деревянный ящик с дыркой для ствола. Внутри его – моторчик, который заставляет  елку крутиться.  Ящик сделал папа, а потом мы его втроем разрисовали, как новогодние открытки.  Мне тоже разрешили, потому что я хорошо рисую.
  Я вообще очень люблю рисовать, особенно красками. Иногда мне дарят альбом с большими белыми страницами, и его почти сразу зарисовываю.  Жалко только, что краски долго сохнут, и приходится ждать, чтобы перевернуть страницу. Если не ждать, то страницы альбома склеятся, а рисунок испортится.
  Особенно люблю рисовать домик с трубой, из которой идет дым, и забор, и деревья, и снег.  Я представляю, что в этом домике живут дети и взрослые, топят печь, собираются за большим столом, рассказывают сказки. Это  мой маленький мир. Еще иногда я рисую на всю страницу кружку, а ней - какой-нибудь яркий узор. Я мечтаю, что когда вырасту, то пойду на кружечную фабрику  разрисовывать кружки. Люди будут пить из них молоко или чай и радоваться.
  Елка стояла в крутящем ящичке, но нарядить ее вчера вечером не успели. И это хорошо. Значит, сегодня  снова будет радость. Я жду, пока все придут из школы и с работы, и сотый раз рассматриваю картинки  из толстой книжки со сказками про Золушку, Спящую принцессу и других.
  Вечером, наконец, наступает долгожданный момент. Откуда-то из кладовки приносят ящик с игрушками.  Все эти игрушки я помню уже очень хорошо: блестящие сосульки, шишки, светофорчик и всякие зверюшки. И в прошлом году их на елку вешали, и в позапрошлом. Может даже, до моего рождения – тоже. Самая красивая игрушка – это  блестящая макушка, которая сверху надевается. Она – самая главная.
  Моя работа – это резать ниточки и вдевать их в петельку на игрушки. Конечно, мне тоже хочется, как сестры вешать игрушки на ветки, но я все равно высоко не достаю.
Когда все игрушки на местах, мама помогает раскинуть блестящий дождь на ветки и гирлянды. Одна гирлянда не горит – и в дело включается папа.
  Наконец, все лампочки светятся. Мы выключаем большой свет и  любуемся на новогоднюю елку в огнях и блестках. Очень красиво!  Жалко только, что  с горящими гирляндами она не может крутиться: провода не пускают. Поэтому либо крутящаяся елка без гирлянд, либо неподвижная с гирляндами. Мне и так, и так нравится.  Новый год – мой самый любимый праздник!
  Еще к новому году у нас накапливалось огромное количество конфет. Подарки давали для нас родителям на работе, сестрам, а позже и мне – в школе, иногда  приносили родственники.   Бабушка сшила всем нам из белого материала мешочки для конфет, которые затягивались шнурком, и вышила на каждом имя, чтобы они не путались.
  Мы обязательно  сортировали конфеты и считали: сколько карамелек, сколько с черной и сколько с белой начинкой. Ингода обменивались,  иногда настаивали на  леденцах «лимонад», или делали из них «блины», надавливая ножкой табуретки. Больше всего я любила большие шоколадные конфеты типа «Гулливер» или «Красная шапочка».
  Еще в подарках  бывали грецкие орехи, которые мы  раздавливали с помощью дверей, и яблоки, и очень маленькие мандаринчики.  Откуда они брались – неизвестно, поскольку в магазинах мандарины и апельсины не продавали. Это было одно из новогодних чудес.
 
В гости к бабушке
 
  Когда у родителей был отпуск, они ехали в гости к папиным родителям, в Восточно-Казахстанскую область. Иногда брали меня с собой.
  Из Волгоградской области дорога в Казахстан занимала вместе с пересадкой пять суток. Одну ночь нужно было провести на вокзале, пытаясь как-нибудь устроиться на неудобных жестких сидениях, остальные – в поезде.
  Мы ехали в плацкартном вагоне, и это было сначала интересно, а потом слишком долго и скучно. Сидеть и лежать на одном месте надоедало, и я начинала  шастать по вагону, но не просто так, а по делу: выбросить фантик от конфеты, помыть руки в туалете и так далее. Еще я научилась наливать кипяток в кружку. Нужно было лить недополна, чтобы не расплескать и не обжечься.
  Шастая туда-сюда с кипятком и без я, конечно, попала в поле зрения кондуктора, которая преградила мне дорогу.
- Ты чья? – Спросила она.
Вообще-то я привыкла точно отвечать на поставленные вопросы.
- Я – папина и мамина.
- Ах, вот как, – в глазах строгого кондуктора мелькнула улыбка.
  Следующие минут пять она еще задавала мне всякие вопросы: куда я еду? К кому? И так далее. Конечно, я все ей рассказала в деталях. Оставшиеся два или три дня мы уже общались с ней как хорошие знакомые.
- Какая девочка у вас смышленая! – Сообщила кондуктор моим родителям.
  Она персонально со мной попрощалась, когда мы выходили из вагона, и некоторое время смотрела вслед. Может быть, она вспоминала свою дочку…
  Бабушка с дедушкой жили в поселке Глубокое в большом и не живом, с моей точки зрения, доме. Внутри царила полутьма, поскольку летом закрывались ставни, чтобы не было жарко. В доме стояли комоды и кровати с высокими перинами, пышными подушками, накрытыми накидками. Спать, провалившись в перину, мне не очень нравилось. Казалось, что я куда-то провалилась, и хотелось выбраться наружу, чтобы снова ощущать пространство и воздух.
  В комнатах царил идеальный порядок, лежали какие-то расшитые салфетки  и громко тикали часы, возвещая боем о наступлении какого-то важного события. Мне было даже как-то неловко нарушать тишину этого дома.
  Бабушка с дедушкой были чистокровными немцами. До Казахстана они жили в республике немцев Поволжья, а потом их депортировали во время войны.  По-русски они говорили немного с акцентом, а между собой общались по-немецки. Я ничего не понимала из их речи.    
  Их дом, речь, строгий распорядок дня – все это казалось мне непривычным и странным. И вообще в моей голове не укладывалось, что эти малознакомые люди для меня – дедушка и бабушка. У меня уже была моя настоящая бабушка, которая с нами жила и заботилась о нас каждый день, иногда ругалась и грозила стукнуть тапком.  Вот она -настоящая бабушка, а эта не очень… Хотя она, как положено бабушке, пекла пирожки и делала всякие вкусности. Немецкие сытные люда с жирным мясом мне были не слишком по вкусу, и больше всего мне нравились галушки с картошкой и обжаренными на масле сухариками.
  Что касается дедушки, этот персонаж для меня вообще непонятен: у бабушки, которая с нами жила, муж не вернулся с войны. Немецкий дедушка подчинялся бабушке и вечно занимался какой-то работой по дому и огороду, где тоже царил идеальный порядок, и был построен маленький летний домик-беседка для внуков.
  Когда я подросла, то узнала о нем такую деталь: когда началась война, его определили в трудармию на север. По сути дела, они жили там как заключенные, соблюдая лагерный режим.  Дед был высоким, и положенного пайка ему не хватало. С каждым днем он слабел все больше. Один раз он упал прямо на дороге, когда их вели на работу.
- Пристрелить его что ли? – Спросил один конвоир у другого.
- Что на него пулю тратить? И так дойдет, – отозвался другой.
  Колонна трудармейцев ушла, а он остался в снегу на сорокаградусном морозе. Через какое-то время по дороге проходила женщина из ближайшей деревни, с санками. Она направлялась в лес за валежником и дровами. Она остановилась возле полуокоченевшего человека, с трудом погрузила его на санки,  привезла к себе домой и начала выхаживать.
  Когда дед немного окреп и откормился, он ушел назад в поселение, удивив лагерное начальство. С тех пор он был на особом счету, и ему разрешали  ходить в деревню. Он помогал той женщине по хозяйству.

 Праздники
 
  Утром из радио, которое висело на стене, доносилось радостное:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.
Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней.
С добрым утром, милый город, -
Сердце Родины моей!
Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая,
Страна моя,
Москва моя, —
Ты самая любимая!
   Папа надувал - один за другим воздушные шары равных цветов и конфигураций, сестры их завязывали ниткой, а я носилась по комнатам с уже надутыми, подбрасывая их вверх. В этот момент кошке лучше не попадаться мне под ноги! Шарики разлетались в разные стороны, и интереснее всего было ударить шар посильнее, чтобы он  отскочил от стены или потолка. Это и было настоящее веселье. Уже с утра.
  Некоторые шарики остались дома, а некоторые я взяла на демонстрацию, чтобы идти с ними в колонне. С одной стороны я держалась за папаину руку, с другой – за мамину, и так мы продвигались вместе со всеми, и я старалась делать максимально широкие шаги, чтобы в ногу с взрослыми.
  На мне были тяжелые, не слишком удобные, но праздничные ботинки, пальто в белую крапинку (мама вечно перешивала из больших вещей маленькие) и беретка.  Родители тоже были одеты в самое красивое: папа был в шляпе и черном пальто, мама – в розоватом пальто, капроновых чулках и туфлях на каблучке.
  Взрослые  шутили и смеялись чему-то. Колонна то шла быстро, то останавливалась, чтобы  пропустить еще одну какую-то колонну.  А за той колонной шла еще одна и так далее. Я никогда  еще не видела столько много людей, которые несли флаги и надписи на красных кусочках ткани с ручками.  Так выглядела  моя страна, которая в песне «кипучая, могучая, никем не победимая». В этот момент я по-настоящему верила, что нашу страну никто и никогда не победит, никакие враги.
  После своей демонстрации нужно было быстрее попасть к телевизору, чтобы успеть посмотреть на парад в Москве. Там шли такие же люди с такими же транспарантами и примерно такими же, как я, детьми.
- В Москве холоднее. Вон они как в шарфы замотались, – констатировала мама и шла накрывать праздничный стол: ожидались гости «с работы».
  К гостям у меня было двойственное отношение. Когда они приходили, царило радостное оживление в доме, раздвигался стол в зале, вытаскивалась красивая посуда. Гости  сначала были вежливыми, и даже общались с нами, детьми. Потом они становились слишком шумными и веселыми, а потом пели  не слишком хорошо и правильно песни: «Виновата ли я», «Шумел камыш», «Огней так много золотых» и другие. Отец им подыгрывал на аккордеоне и иногда сбивался. Но на это никто не обращал внимания. Пели гости громко, и от этих звуков уже никуда нельзя было скрыться.
  Обычно к вечеру все расходились, а мы еще  долго носили на кухню тарелки и пустые салатники со стаканами. В общем и целом, я любила все праздники: с гостями и без них, но их было не слишком много.
  Один раз  родителям на работе дали билеты на представление приезжего цирка лилипутов. Они сказали, что возьмут меня с собой. Несколько дней я с нетерпением ждала  события и представляла себе, как же будут выглядеть лилипуты. К тому времени я знала историю о Гулливере,  над которым  маленькие люди, мягко говоря, немного издевались. В книге была картинка, как они привязали по прядям волосы Гулливера к колышкам, как будто пригвоздили его. По всему выходило, что не слишком-то они добрые. И что они могут показывать в цирке?
  Проблема в том, что в нашем маленьком поселке цирка не построили, и представление  проходило  в актовом зале с его маленькой сценой и стульями, которые стояли рядами.  Не создавалась в этом зале атмосфера волшебства или таинства, и к тому же  мне было почти ничего не видно за передними рядами. 
  Играла музыка, маленькие человечки совершали какие-то акробатические трюки – и все. Лилипуты не выглядели злобными, и наоборот, мне их стало немного жалко: я вот вырасту, стану как родители, а они – никогда.
- А лилипуты живут в маленьких домиках с маленькими кроватками и столами? – Спрашивала я родителей по дороге домой.
- Они живут в обычных домах, – отвечали они.
- А они учатся в лилипутской школе? А какие у них родители: тоже маленькие? – Забрасывала я вопросами, пока мама не попросила меня настоятельно помолчать немного.
  Мы возвращались домой, и я снова крепко держалась за руки родителей.  Я вполне могла бы идти рядом, без рук, но мне так было лучше и радостней.
  Еще иногда родители брали меня « на переговоры». Все начиналось с  телеграммы – вызова, сообщающей о том, что наши родственники такого – то числа заказали с нами переговоры. В назначенный день и час мы с родителями, празднично одевшись, шли на переговорный пункт. 
  В отполированной кабинке с телефоном  по-особому пахло, и лица у родителей, когда они держали в руках телефонную трубку, тоже были особенные. По дороге назад они оживленно обсуждали новости. О том, что кто-то женится, или заболел, или уехал в другой город, или родился. Чаще всего даже не знала этих людей, но во мне росло совершенно осязаемое чувство сопричастности к какой-то одной общей семье.

 Можно ли проглотить шланг?
 
  Большая больница в Петропавловске, 1973 год. Мне пять лет. Меня отобрали у родителей и оставили здесь.  Мне думалось, что отобрали, потому что сами они меня ни за что бы не оставили, и во всем мире нет ни одной причины для этого. Говорят, что на обследование, но кому нужно это обследование, если мне так плохо? Плохо потому что рядом нет никого, кто бы любил меня и жалел, как я привыкла дома. Доктор, который приходит утром в палату,  медсестры, которые делают уколы и дают таблетки, – они меня не любят. Я смотрела в их лица: они строгие и недовольные. Наверное, они недовольны мной: что  молчу, плачу негромко и никак не могу проглотить резиновую шлангу… Это очень больно и неприятно, до дрожи, потных ладошек и слез в глазах.
  Я выучила этот порядок очень хорошо. Утром приходил доктор, смотрел в бумаги и говорил медсестре, что  вечером и утром  меня не кормить, в обед – сухарики с чаем. Завтра на процедуру. Наступления утра я ждала как утро казни.  Всю ночь капала вода в раковине в туалете, и в полуоткрытую дверь палаты без препятствий проходили все звуки и нестерпимый желтый свет от лампочки.
  Поднимали нас рано, когда за окном  едва-едва забрезжит зимний рассвет. Желтый свет так же продолжал слепить глаза.  И еще более яркая лампочка светила  в процедурной.  Одного ребенка уводили за дверь кабинета, откуда раздавались неприятные звуки,  а другие оставались сидеть на клеенчатой холодной кушетке и ждать своей очереди глотать шлангу.            
  Время ожидания тянулось бесконечно. Наступала моя очередь, и все повторялось, а это значит, что несмотря на уговоры и угрозы я опять не могла проглотить шлангу. Меня провожали в палату и обо мне забывали. Я лежала комочком, подтянув коленки к животу, и думала только об одном: хочу домой, хочу домой. Почему не приходят папа и мама? А остался ли вообще мой дом, где альбомы, краски, книжки и игрушки?
  Когда я выросла, родители рассказали мне, что в больнице я лежала на обследовании желудка. По причине карантина или какой-то еще их не пускали  меня проведать. Несколько раз они приезжали, проделав неблизкий путь из поселка, но только могли оставить передачку, и все. Кстати говоря, никаких передачек я не получала. Да и не ела там почти, превратившись из худышки практически в скелет.  Таких в документальных фильмах про концлагеря показывают.
  Когда родители приехали в очередной раз и начали скандалить и требовать увидеть ребенка, меня вывели в коридор. Помню, что так вцепилась ручонками в них, что никакой силой оторвать меня было невозможно. Наверное, увидев меня, родители испытали шок. Они твердо решили забрать меня из больницы. Без всяких разрешений и выписок.
  Стояла зима с морозом за тридцать, а у меня не было верхней одежды. Отец  упрятал меня под свое пальто. Он уносил меня от шланга, который я так и не проглотила, слепящих, невыносимых лапочек,  врачей и медсестер с равнодушными лицами. Мы шли на остановку, а потом долго ехали в холодном автобусе, но мне не было холодно. Я знала, что теперь все будет хорошо.
  После больницы все изменилось. Моя комната показалось какой-то другой и маленькой. Утром, когда родители ушли на работу, сестры - в школу, а бабушка занялась готовкой, я решила поиграть, как обычно.  Достала и разложила игрушки, но игра как-то не получалась, и игрушки, которые должны были заговорить разными голосами, задвигаться и заблестеть, оставались тихими и тусклыми. Я просто сложила их обратно ящик и тихо села у окна. Я не знала, как мне дальше жить этот день.
  Есть люди, которые не были детьми: они себя ощущали маленькими взрослыми. Плохо это или хорошо, я не знаю. Маленькие взрослые не позволяют себе  безответственных поступков и шалостей, явных капризов и сцен, веселья до упаду и так далее. Они без напоминаний сделают домашние задания, и их не нужно проверять, потому что там обычно все правильно. Так вот я как раз отношусь к этой категории. Не знаю, повлиял ли на это больничный опыт, или я просто такой человек. Знаю точно, что после больницы детская легкость бытия и беззаботность исчезли во мне навсегда. Вылечили.
 
Яркий мир
   
  Собственных своих книжек с картинками у меня было не так уж много, и всех их я знала почти наизусть. Поэтому когда в первом классе нас привели всех в библиотеку на экскурсию и записываться, у меня был некий культурный шок в хорошем смысле этого слова. Столько детских книжек  я не видела никогда! И мне непременно хотелось всех их прочитать!
  Библиотекарь рассказала о правилах и разрешила выбрать каждому по одной книжке, какая понравится. Я выбрала про сороконожек. В глянцевой обложке, с яркими картинками.
  Дома все эти картинки были рассмотрены в мельчайших деталях и книжка прочитана за один присест.  Надо сказать, что в свои семь лет читала я уже хорошо и не по слогам.
- А что делать человеку, если он взял книгу в библиотеке и уже прочитал ее? – Спросила я у папы.
- Он идет за другой книгой…
- А можно я тогда завтра в библиотеку схожу?
- А ты сможешь сама? Дорогу хорошо помнишь?
- Да! Да! Помню!
  Библиотека, как и другие важные организации, располагалась в центре поселка.  Я хорошо знала дорогу в центр: мы иногда ходили в кулинарию, где продавались за три копейки очень вкусные золотисто-желтые леденцы-петушки.
  После школы я пообедала, переоделась и, положив книжку в сумку, пошла в библиотеку.  Прошла привычно мимо школы, вдоль дороги и поняла, что мне немного страшновато.  Я первый раз отправилась одна по такому длинному пути, и мне казалось, что все прохожие обращают на меня внимание.  Я старалась идти быстро и опустив глаза. А вот, наконец-то, библиотека.
- Понравилась книжка? – Добродушно спросила библиотекарь.
- Да…Только она короткая очень…А можно я две возьму?
- А успеешь прочитать за неделю?
- Да…
- Ну, выбирай на нижней полке…
  Внизу  лежали самые тоненькие книжки, но мои глаза с завистью обозревали более высокие полки, на которых стояли толстые книжки с твердыми корешками. Очень хотелось вырасти поскорее и выбирать среди них.
  В этот раз я сознательно выбрала самые увесистые книжки на нижней полке, но и они были прочитаны в тот же день. На следующий день я опять пришла в библиотеку.
- Ты точно это прочитала уже? – спросила библиотекарь.
- Да.
- Можешь рассказать, о чем здесь написано?
Я подробно, с деталями пересказала содержание.
- Молодец! Сделаем для тебя исключение: можешь выбирать книжки на  второй полке!
  Итак, это была удача! И мне стала очень нравиться тетенька-библиотекарь, в очках и какой-то теплой мягкой кофте.
  Спустя некоторое время я уже приобрела некий читательский опыт, из которого следовало, что самые интересные книжки всегда на руках или в читальном зале. Причем книги в читальном зале неистрепанные, новенькие и пахучие. Я ходила туда читать «Незнайку на луне» и «Волшебника Изумрудного города». Но дома мне нравилось читать больше: там ничто не отвлекало внимания.
  Неистребимая страсть к чтению преследовала меня очень долго. Книги стали открытой дверью из будней в другой мир, полный приключений, яркий и удивительный. А потом я сама начала писать: сначала стихи, потом короткие рассказы.
 
Школьная пора
 
  В моей жизни были  хорошие учителя, о которых я сейчас вспоминаю с теплотой и благодарностью, но вот с самой первой учительницей, к сожалению, не повезло.
  В первый класс я пошла в поселке Елань Волгоградской области. К тому времени я умела уже хорошо, не по слогам читать, немного писать и немного считать. Всему этому меня научил отец, который с удовольствием со мной занимался. В то время мне казалось, что учиться – это легко и приятно. Ну, если только дело не касается счета и скучных цифр, которые с трудом укладывались в моей голове. Уже тогда было понятно, что я – не математик.
  В детский сад я не ходила, поэтому первый класс стал моим первым опытом жизни в обществе. Как это обычно бывает? Мама, папа, сестры, бабушка – все в семье тебя любят, балуют и прощают  мелкие недочеты, тети и дяди – с меньшим энтузиазмом, но тоже. И вдруг ты шагаешь в  большую жизнь, где к тебе в лучшем случае равнодушны, в худшем – недружелюбно настроены. И так тебе нужна в этот момент помощь и поддержка взрослого, важного человека, который именуется громким словом Учитель. И ты очень этого ждешь, и каждый взрослый человек для тебя в детстве (до начала подросткового бунта) – безусловный авторитет, и каждое его слово – это истина в последней инстанции. Ты вообще привык доверять взрослым, потому что они умные, большие и надежные люди.
  Мою первую учительнице звали Нина Ивановна. Она была высокой, с зачесанными назад черными волосами, в очках на прямом, тонком носе. Она часто рассказывала о своем взрослом сыне, который для нас должен был стать образцом для подражания. А все мы были бестолочами, лентяями и лоботрясами.
  Каждый день в классе  стояла ругань и крики. Это относилось ко всем! Училась я хорошо, не хулиганила, но все равно каждый день это слушала. У нас в семье не орали так громко и не били детей, поэтому «иммунитета» у меня не было. И почему-то насчет ругани и даже рукоприкладства никто из нас не жаловался другим взрослым.  Наверное, все думали, что так и должно и быть в школе. В другую-то школу мы не ходили… И еще, конечно, были отъявленные хулиганы, с которых «как с гуся вода». Несмотря ни на что, они учительницу не боялись и продолжали время от времени шалить, умножая степень ее ненависти.
  Как и следовало ожидать, я получала «пятерки» по всем предметам, кроме математики. Портила статистику отличников в классе. Самым жутким учебным днем для меня была суббота, когда учительница  проводила самостоятельную работу по математике.  Она давала определенное количество заданий, и тот, кто выполнял их, после проверки мог радостно идти домой. Как бы мне хотелось упорхнуть из дверей класса первой или второй, радоваться солнцу, свободе и предстоящему воскресенью! Но задачка на «цена-количество-стоимость» или «скорость-время-расстояние», или уравнения никак не решались правильно, учительница отправляла меня с тетрадкой на свое место, а количество бедолаг за партами редело. Я переживала, злилась на себя и оттого соображала еще хуже.
  Помню, что один раз учительница  пришла к нам домой, чтобы обсудить с родителями мои «промахи» по математике. Я при этом разговоре не присутствовала. Потом выяснилось со слов родителей, что она больше говорила не обо мне, а о своем «замечательном сыне», и что произвела не очень хорошее впечатление. Никаких назидательных слов «тебе нужно больше стараться» или обидное «в кого ты такая бестолочь?»  мне не было высказано.
  Я вообще очень благодарна родителям, что они по большому счету не вмешивались в мою учебу. Не заставляли делать уроки, не ругали, если я вдруг не пошла в школу и так далее. Я привыкла  ответственность и за учебу и за свою жизнь в конечном итоге нести самостоятельно. Между прочим, хорошая привычка!
  Детская психика умеет приспосабливаться к самым трудным обстоятельствам. За три года начальной школы  я немного привыкла к избиениям одноклассников и ругани, но школа, к сожалению, не стала ни вторым, ни третьим домом: скорее, местом отбывания наказания.

Степь да степь кругом
 
  Меня отдали в музыкалку на аккордеон. Причин было две. Первая: у нас был дома аккордеон, на котором время от времени (не слишком часто) играл отец. Вторая: у меня был музыкальный слух. А как могло быть по-другому, если мы с отцом постоянно распевали песни: он водружал меня  себе на шею и так ходил по комнатам, а я подпевала ему со своего «второго этажа».
  Экзамен для поступления  в музыкалку был уж совсем простым: требовалось  простучать мелодию карандашом по столу. Сначала ее простучало тетенька-экзаменатор, потом я.
- Слух у девочки есть, но надо, чтобы было еще желание. Дело это непростое, - объяснила экзаменатор. И потом обратилась ко мне:
- Хочешь учиться музыке?
- Да.
  А что я еще могла сказать, если мы с мамой уже пришли в музыкалку.  Дело-то решенное.
  Итак, три раза в неделю я теперь ходила сама в музыкальную школу: на специальность, хор и сольфеджио.  Самое легкое – это хор, самое трудное – сольфеджио. Иногда мне казалось, что я никогда не осилю все эти нотные премудрости с  целыми, половинными и четвертичными нотами, разной длительностью звучания, октавами и так далее.  Чего только стоил нотный диктант! 
  Специальность – это самый главный предмет.  Мне достался преподаватель  пожилой и нестрогий.  Наверное, он понимал, что  бесполезно требовать от девочки-второклассницы, которая едва – едва  справляется с мехами, чего-то особенного.
  Итак, аккордеон был по сравнению со мной огромный.  Когда мне ставили его на колени, то  головы моей не было видно: возвышался сверху только бантик. Мне нужно было  слаженно играть  правой рукой на клавишах, левой – на кнопках, и при этом растягивать меха. Растягивать было трудно.
  Я старалась: часами по нотам разучивала этюды. Этюды  плохо ложились на слух, поэтому мне больше нравилось разучивать  знакомые песни.
- Очень даже неплохо. Ее и будешь на концерте исполнять, – заявил  мой преподаватель, прослушав «Степь да степь кругом».
  Не знаю почему, но концертов было много. Помимо отчетных в музыкалке нас возили еще на маслосыркомбинат, где был большой актовый зал  и сцена. Нужно же было кем-то  ее заполнить - вот и заполняли нами.
  Мне ставили стул посреди сцены, я садилась и  начинала играть. На второй или третьей музыкальной фразе зал потихоньку подпевал:
В той степи глухой замерзал ямщик.
Набиравшись сил, чуял смертный час,
Он товарищу отдавал наказ:
Ты, товарищ мой, не припомни зла…
  Песня народная. Ее все знали, и аплодировали мне от души. На одном из концертов даже второй раз  попросили сыграть. После выступлений нас водили на экскурсию  в разные цеха. Давали пробовать сыр и творожки, и вообще как-то по-доброму к нам относились.
  Выступать и ездить с концертами мне нравилось, разучивать трудные этюды и писать на слух диктанты – не очень. И еще я немного завидовала девочкам, которые учились на фортепиано.  Им не нужно было растягивать меха. И «голос» у инструмента звучал как-то более звонко и мелодично.  Еще я завидовала  старшеклассникам, которые легко подбирали и играли модные песни. У меня так не получалось. Пока на слух я могла сыграть только песни две-три, самые простые.
  Летом мы уехали навсегда из поселка Елань, и в  другом месте в музыкальную школу по классу аккордеон я уже не пошла. Случился суматошный год: сначала я жила и училась в санатории в Кисловодске, а потом долго болела бронхитом после нарзанных ванн, который перешел в астму.  В общем, не сложилось.

Баба Тася
 
  Мама была вечно занята. После работы она  шила одежду на заказ или шапки из меха. В ее комнате часто стояли болванки с натянутыми на них шапками. С их устройством я легко разобралась: в зависимости от размера головы в болванку вставлялся «клин».
   Почти все свое время я проводила с бабой Тасей. Она родилась в маленькой деревне Алтайского края в 1910 году, рано осиротела и работала «в людях». Пережила революцию (она говорила «переворот»), гражданскую войну, голод, Великую Отечественную войну. Так и не дождалась мужа с фронта, и свою жизнь посвятила дочерям - моей маме и тете, а потом - внучкам. Чтобы  доля дочерей была лучше, она бежала из колхоза, кое-как заполучив на руки документы. Колхозников "душили" продналогом и могли отдать под суд "за колоски".
  Короткое счастье бабы Таси было непростым, выстраданным. Вот история, которая по накалу страстей не уступает поэмам Шекспира. На «вечорке» ее жених сел на колени к другой. Она так крепко заревновала и рассердилась, что сразу же согласилась выйти за парня из их деревни, который уже давно не прочь был посвататься. Но после свадьбы молодая жена тайком убежала к своему суженому: только к нему лежало сердце.
  Они могли бы жить долго и счастливо, если бы не потрясения, которые пришлись на их время. Сначала она проводила мужа Александра на финскую войну. Домой он вернулся, но простуженный, и мучился от «чирьев». Когда началась Великая Отечественная, он вызвался на фронт добровольцем и прислал одно-единственное письмо в 1941 году из-под Смоленска. Больше вестей от него не было. Пришло только извещение, что он без вести пропал. Всю жизнь бабушка его ждала и надеялась. Ей даже не довелось поплакать на могилке мужа: не нашли его могилку.
  Когда она была уже в преклонном возрасте, мама никак не могла оформить ей пенсию. Колхозный стаж ничем не подтверждался и как будто даже не имел значения, а со своим настоящим мужем она не была зарегистрирована и носила фамилию первого мужа, с которым не жила. Понадобилось немало усилий и времени, чтобы доказать сам факт их совместного проживания и то, что она – вдова участника Великой Отечественной войны.
  Баба Тася жила в нашей семье, где нас – детей было трое, и, сколько я ее помню, всегда работала. Вечно у нее были какие-то дела на кухне или на подворье, где держали скотину. Я помню ее с морщинками на лице и маленьких очень-очень натруженных руках, в платочке и фартуке поверх платья.
  Она присматривала за нами, иногда ругалась и грозилась тапком. Голос у нее был глуховатый, как будто надорванный. От напряжения, когда она хотела говорить громко, напрягались жилки на шее. Она была маленькой: и по росту, и по комплекции, и это обстоятельство никак не вязалось с тем, что раньше она много работала в колхозе, и механизации никакой не было.
  Говорила она по-северному: скоро и вставляя в речь особые словечки - лисопет, дефки, исть, морошно и так далее. Над некоторыми словечками мы даже посмеивались. Сейчас, если по телевизору выступает какой-нибудь артист с Урала, я просто «приклеиваюсь» к экрану и «упиваюсь» этим особым ритмом и строем «окающей» северной речи. Для меня она звучит, как музыка.
  У бабы Таси была крохотная комнатка, без окна, с кроватью и шкафом. В одном ящике она держала «смертное»: новую одежду, тапочки и какие-то «бумажечки» из церкви. Помню, как один раз она достала заветный сверточек со «смертным», разложила «бумажечки» со святыми ликами на стол и объяснила, какую нужно положить ей на лоб, какую - на руки, и что вообще нужно делать, когда она умрет. В тот момент, когда баба Тася рассказывала про свои похороны, она уже готова была умереть. А потом прошло еще лет двадцать: незапланированых ею лет.
  После того, как выросли внуки, она нянчилась уже с правнуками. К этому времени она уже плохо видела. Бабе Тасе сделали операцию на глазах, удалив катаракту, и потом она ходила в очках с толстенными линзами, которые до безобразия увеличивали глаза.
  Первая ее правнучка, когда ей было около года, постоянно норовила сорвать очки и уцепиться за пряди волос, выбивающиеся из-под платка.
- Старых-то не любит никто, - сокрушалась баба Тася, и мне ее было жалко в тот момент.
  Она прожила долго, и почти до последнего момента, как говорится, оставалась на ногах, не любила сидеть без дела. Когда она слегла, и мы ходили к тете навещать ее, жалела, что не успела почистить сковородку. Так она и осталась закопченная. А в другой раз, предчувствуя уже свою скорую кончину, как бы просила у нас прощения, что умирает зимой.
— Дефки-то пусть не ходят на кладбище: измерзнут все…, – говорила она.
  Прошло много лет. Я скучаю. Скучаю по бабе Тасе и вообще бабушкам в платочках, завязанных на подбородке, и в темных длинных юбках, которые сидели на лавочках перед своими домами. Во всех селах и деревнях были такие деревянные скамейки без спинки и такие бабушки. 
  Пережившие войну и всякие беды, привыкшие к  жизни колхозной, общинной они, вероятно, с трудом переживали одиночество. Они следили за всем, что происходит на улице и, конечно, надеялись, что кто-то  к ним обязательно подойдет и заговорит.  И еще заговаривали первыми, не особо рассчитывая на отклик. Мы ходили с подружкой в школу мимо такой бабушки, и каждый раз вслед нам неслась какая-нибудь «тирада» про погоду, мысли и жизнь.
  Прошли годы, и я уже проходила мимо бабушки  с маленькой дочкой за ручку. Завидев нас издалека, она  проворно кидалась внутрь двора, хлопала дверь дома, а потом старушка появлялась в калитке с конфетой в руках, которая вручалась малышке с улыбкой.
  Доча моя пугалась, пряталась за меня и не очень радовалась конфете. Бабушку это не смущало, и она еще долго провожала нас глазами, вспоминая, наверное, своих детей и внуков.  Я не знаю, может быть,  какие – то ее дети  умерли от голода или не вернулись с войны. Может быть,  внуки ее забыли, или уехали за границу… Сейчас я бы точно подошла к этой бабушке, поговорила и посочувствовала, но ее нет, а современные бабушки сидят не на лавочке, а в «Одноклассниках».

Счастливый год
 

 Куда могла завести жизненная дорога девочку, влюбленную в мир книг и записывающую свои стихи в заветную тетрадку? Конечно, на филфак университета. Все изменилось: раньше я жила в маленьком поселке, и все свое свободное время проводила дома за тетрадками и книгами, а теперь я каждый день ходила на лекции, в аудитории под огромными сводами, по широким лестницам, вестибюлям с зеркалами.
  Мне нравилось учиться в университете: здесь к нам относились почти как к взрослым людям.  И вообще  это был последний рубеж перед  взрослой жизнью, где у меня появится масса перспектив и возможностей. Так я ощущала и училась даже на повышенную стипендию, и радовалась, что больше мне не нужно корпеть над математикой и физикой.
  Все изменилось, когда на четвертом курсе я встретила своего будущего мужа. При первом шапошном знакомстве никакой внутренний голос даже не намекнул, что это Он. Ну не похож на «принца на белом коне». Более того, когда  он начал не слишком умело и очень настойчиво за мной ухаживать, я почувствовала некую досаду: как можно быть таким надоедливым?
  Он встречал меня после лекций,  приглашал в кафе, пел песни для меня под гитару. Гитара – это было нечестно: перед этим я сама пыталась освоить инструмент. После «сольного концерта» в мою честь я посмотрела на него другими, более романтичными глазами.
  А потом все изменилось. Учеба, оценки, стипендии, преддипломная работа, будущая взрослая жизнь – все это стало неважно.  Все это заслонило ощущение Счастья. Мир стал другим. В городе также ходили трамваи, мигали светофоры,  ходили по переходам люди, но все стало по-другому.
  Это был 1991 год. Мы жили вдвоем в крошечном старом доме, который должен был отапливаться печкой. Проблема заключалась в том, что печка дымила, но не грела. Дома  - холодно, в магазинах – пустые полки. Талоны на сахар и масло выдавались, но просто так купить это было невозможно. Чаще всего мы ели хлеб, картошку и то, что дадут мои родители, державшие небольшое хозяйство.
  Утром мне нужно было добираться до университета часа два: сначала на заледеневшем речном трамвайчике через Волгу, потом пешком до вокзала, потом в автобусе, который шел плотно набитым около часа. Потом вверх пешком до университета.  Теперь я знаю точно: трудности объединяют людей. И еще: это был самый счастливый год нашей жизни! Даже, несмотря на жуткий токсикоз, который  донимал меня в первые месяцы беременности.

Для кого кукла?
 
  Что касается выбора имени для дочки, сомнений быть не могло: конечно, по имени первой моей куклы – Настя. Она и правда была – вылитая Настя: светленькая, голубоглазая. Мне казалось, что она сморит на нас своими глазенками и все понимает, но только сказать не может.  Маленькое чудо, которое мы  привели в этот мир.
  Правда, как потом показала жизнь, чудо – она только для нас, родителей. Раньше, если я что-то делала  хорошее и значительное, то получала «пятерку» или одобрение, или диплом победителя, а тут я сделала самое важное  и значительное - родила человека, но ничего пока не получила…Одни проблемы: бессонные ночи, кормления, купания, стирка пеленок. И так изо дня в день.
  Наверное, высшие награды мы получаем позже: когда радуемся первым словам и самостоятельным шагам, когда ведем  за руку в первый класс, когда на выпускном слышим благодарные слова в адрес родителей, когда  любуемся в ЗАГСе  на прекрасную пару, когда получаем  известие о скором рождении внука или внучки.  Мы – счастливые родители. Мы уже получили все эти «благодарности» и искренне порадовались за дочь….
 Ну а тогда, много лет назад, поскольку мы – молодые родители были очень заняты учебой и работой, Насте ничего не осталось, как рано стать самостоятельной. Даже очень самостоятельной.
  Пока я печатала дипломную работу на тему мастерства журналиста на ручной чудо-машинке «Артек», дочь сидела рядом и рвала журналы на мелкие и крупные части. Наиболее соблазнительные обрывки отправлялись прямо в рот. Почему-то ей больше нравились не игрушки, а именно иллюстрированные журналы.
  В год с небольшим Настя уже самостоятельно ходила по двору и даже бросала травинки курам через реечную изгородь.
- А почему ваша девочка ходит босая? – спрашивал сосед, у которого было окно в наш двор.
- Она еще не научилась обуваться сама, - отвечала я.
- А почему она одна ходит?
- Кур кормит…
После такого ответа вопросов у соседа больше не было.
  Неуемная жажда деятельности была отличительной чертой дочки с самого рождения. Вместе со мной она «стирала», «мыла посуду», «подметала», «готовила еду".  Причем  прополосканное белье опять забрасывалось в пену, промытые тарелки поливались моющим средством и так далее. Дочь неустанно перебирала все  вещи в шкафах и на полках. От нее невозможно было ничего спрятать.
  Накануне дня рождения мы купили ей куклу Барби и засунули ее вглубь шкафа. Через день или два Настя «раскопала»  подарок. Глаза у нее округлились и заблестели подобно бриллиантам:
- Мама! Это для кого?
- Опять по шкафам лазишь…Засунь немедленно обратно!
  С явной неохотой, сделав усилие над собой, дочь вернула куклу в шкаф и обиделась на меня и весь мир. Об этом говорила вся ее поза: лицом вниз на диване.
- Настя!
В ответ – ни звука.
- Котенок Настенок!
Та же реакция.
  Не без труда я водружаю обиженного ребенка себе на колени.
- Осталось несколько дней подождать до твоего дня рождения. Все тебе подарки подарят. Тортик  купим со свечками… Подумать только: тебе уже пять лет будет. Скоро в школу…
- А зачем в школу?
- Ну, положено в школу. А ты на свете зачем?
- Вырасту - человеком буду…

Щенок завелся
 
  Я – щенок в пакете, - заявила Настена, и я с грустью представила, что теперь вытащить этого пятилетнего «щенка» из-под одеяла и заставить одеваться, нет никакой возможности. Тем более, всем известно, что эти животные скулят, а иногда и кусаются.
  Настена полностью вжилась в свою роль: она лежала,  выбросив из кроватки на пол подушку, выставив поверх одеяла руки и неестественно вывернув их ладошками вверх. На ладошках были отчетливо видны следы вчерашней «художественной деятельности» от фломастеров. При этом она еще щерилась своей почти ангельской улыбкой с дыркой вместо одного переднего зуба.
  Сразу было видно, что этот матерый «щенок» просто так не сдастся. Я решила действовать хитростью, и поинтересовалась, кто «его» туда, в пакет, засунул.
 - Хозяин, -   без раздумий ответила Настена.
  На это трудно было что-то возразить. Тем более что действия хозяев – вещь непредсказуемая и необъяснимая. Ну, например, некоторые считают, что их питомцы должны любить купаться, так же, как они. Если хозяин, скажем, запросто закидывает бедное животное в реку, то почему он не может засунуть его в пакет?
  Мой «щенок» лежал тихонько и думал о чем-то своем. Я ушла на кухню, и минут через десять услышала поскуливание. Игра  ведь только тогда имеет смысл, когда о ней знает кто-то другой. А так, что за удовольствие лежать в тишине и воображать себя щенком в пакете.
- Настя, ты собираешься вставать? – как можно более строго спросила я.
- Не могу. На мне гора бананов.
- Ну ты же была щенком?
- Так они на мне, на щенке.
  Нужно было как-то  выдворить ее из постели,  и я сказала, что обычно утром все щенки завтракают и идут гулять. Она скосила глаза из-за решетки кроватки в направлении окна и заявила, что утром она никогда еще не видела на улице щенков.
- Ну и, пожалуйста, лежи себе на здоровье. Но имей в виду, что так себя ведут не щенки, а старые, больные животные.
  Около десяти часов утра, видимо, проголодавшись, «щенок» выбрался наружу и долго чем-то гремел, разыскивая носки и наскоро сброшенные вчера колготки. С горой одежды, среди которой попадались папины носки, носовой платок и какие-то тряпки для кукол, она пришла ко мне. Сзади, как змея, волочился рукав  от платья.
- Ну, уж нет, одевайся сама!
  Настена сбросила гору одежды на пол, села рядом и принялась сосредоточенно сопеть, натягивая непослушные колготки.
  На следующий день утром мне нужно было срочно идти по своим делам. Я включила громкую музыку и подошла к кроватке. Настена натянула одеяло на голову и не двигалась.
- Вставай, – потрясла я ее за плечо.
 Настена откинула одеяло, под которым обнаружилась шкодная и совершенно не сонная мордашка. Такое ощущение, что они только и ждала этого момента.
- Ты знаешь, кто я? – Радостно спросила она. – Я – мышка в норке.

Мы тоже светимся!
 
 
  Второй ребенок для нас – родителей - это почти работа над ошибками. Все то же самое, но с полной осознанностью важности момента. Я уже точно знала, что в этот раз малышу достанется больше времени, внимания, нежности и любви. На то есть субъективные и объективные причины: мы обустроили дом и как бы «встали на ноги». Прошло всего лишь восемь лет после рождения Насти, но какие это было восемь лет… Теперь мы  - уже не молодые, а опытные родители!
  Никита родился богатырем: почти четыре килограмма. У него были толстенькие щечки, крепенькие ручки и ножки. Когда муж привез нас из роддома, первые несколько дней  вся семья от него не отходила. Мы смотрели на маленькое чудо, а оно – на нас.
- Какие же ноготочки у него маленькие!
- У него уже реснички есть!
- Он улыбнулся!
  В доме царило радостное возбуждение, пахло свежепостиранными пеленками и молоком. Когда все уже утомились, а Никита уснул, мы с Настей вышли на улицу, в наш двор с деревьями и цветами. Как раз уже созрели Яндыковские яблоки: время от времени какое-нибудь перезревшее яблоко с шумом падало вниз. В этом году заняться фруктовыми заготовками на зиму мне было недосуг.       
  Июльская ночь принесла долгожданную прохладу. В ясном небе отчетливо виднелись звезды.
- Почему звезды светятся? – Спросила Настя.
 -Они подобны солнцу.
- А мы? Мы светимся?
Падали яблоки. Дома, в своей кроватке под мягкой пеленкой спал Никита, муж в соседней комнате сидел за работой , и я ответила:
- Мы светимся. У людей так: когда они счастливы – они светятся.
  Наше счастье не было легким. У Никиты часто болел живот или что – то еще – и он часто и подолгу плакал.  Мы с мужем передавали его из рук в руки, как эстафетную палочку.
- Иди поспи немного,  а я с ним побуду, – говорил муж.
  Я ложилась в кровать, но все равно не могла заснуть, прислушиваясь  к реву малыша в соседней комнате.  Где-нибудь в середине ночи  муж засыпал в кресле, крепко прижимая к себе Никиту, который на какое-то время успокаивался.
  На первом же году жизни Никиту с подозрением на пневмонию уложили в больницу вместе со мной и прокололи курс антибиотиков. С этого момента он навсегда утвердился в категории ЧБД: часто болеющих детей.  Есть слово «чадо», а есть понятие «ЧаБДо».   
  Причем болел Никита всегда тяжело: с высоченной температурой, полубредом, рвотой. Мы лечили то бронхит, то ангину, то гайморит, то ларингит, то аллергию. Я научилась ставить уколы, а также стала травником,  натурапатом и массажистом. Я стала мамой – бойцом с недугами, решительным и беспощадным. Работать могла только удаленно, и благо, что редактор газеты соглашался на это.   
  Второй мамой для Никиты стала Настя. Иногда даже более ответственной и дотошной, чем я. Она прогуливалась с коляской, показывала картинки в книге, следила, чтобы он не упал, не ударился и не повредился. Особенно следила, когда он начал ползать и понемногу вставать на ноги.
- Мама, он же так об угол может удариться!
- Ну и пусть. Сейчас ударится – потом  уже так делать не будет. Настя, дай ему перемещаться свободно!
  Развивался Никита как бы нормально, но с некоторыми оговорками: он был не слишком активным и ловким.  Мог часами сидеть там, где его посадят.
- Что-то с ним не так, – говорила я в детской консультации врачу.
- Что вы вечно на него наговариваете?! У вас нормальный ребенок!
Позже выяснилось, что у ребенка  сложный неврологический диагноз: легкий тетрапарез.  Правда, окончательно диагноз выяснился при прохождении призывной комиссии.
 
Птичку жалко

  - Мама, смотри, петушок!
  Никитка сидит на ступеньках, а я завязываю ему шнурки, потому что сам он  еще не умеет. Оторвавшись от своего занятия, поднимаю голову в направлении крохотного пальчика. Сама бы я ни за что не  заметила бы, что на столбе сидит нечто из ряда вон. Очень важный, с хохолком и зелеными, красными перьями, крючковатым клювом – самый настоящий попугай.
- Нет, Никита, - задумчиво поясняю я, - это не петушок. Сама про себя думаю: и с каких это пор попугаи у нас завелись? Может, это наш местный вид какой-то…
- Мой?
  Никитка имеет привычку присваивать себе все живые существа, которые зрительно меньше его. Все встречающиеся по дороге кошки, собаки, маленькие девочки в ярких курточках – все его.  Он растет большим собственником. Поэтому нам так трудно уйти от столба, попугая и надежд, с них связанных.       
  Когда мы пришли назад, то попугая уже не было. Улетел, как Карлосон, но обещал вернуться, если переживет нашу зиму.
  В другой раз на наших глазах развернулась трагедия. На крыше дома подрались несколько синичек. С громким писком на землю упал серый  взъерошенный комочек, и в следующую долю секунды оказался в зубах у нашего котенка.
- Отдай, птичку! Я тебе молока дам, - пыталась я уговорить кота, который вообразил себя свирепым  хищником. Он ворчал и шипел, и чем старательнее я пыталась отобрать добычу, тем сильнее он сжимал челюсти. Наш маленький охотник утащил птицу-синицу на грядку с луком, припорошенную желтыми листьями. Теперь поверх них лежали еще и перья.
  Никита долго смотрел на них, а потом спросил:
- Мам, зачем он моего попугая съел?

Ох уж эти сказки
 
 Никитке пора спать, но когда тебе четыре года, ужасно жаль тратить время на такое скучное занятие.  Когда мы уже «клюем носом» на исходе рабочего дня, энергия из него бьет ключом. В основном, по нашей голове.
  И все-таки есть один способ завлечь его в постель: почитать  книжку.  Лежа в постели, мы читаем, наверное, в  сотый раз «Бармалея» или «Доктора Айболита». Глядя на красочные картинки, Никитка задает дополнительные вопросы, не предусмотренные автором. Наконец, книжка прочитана. Как только щелкает выключатель светильника, Никитка бодрым голосом заявляет:
- А теперь сказку!
  На дворе может  быть глухая ночь, землетрясение, потоп, но сказка после  книжки обязательно должна быть. Это как ежедневный моцион, изюминка в булочке. Спорить и возражать бесполезно. Поэтому  я спрашиваю:
- Про что?
  Никитка любит сказки про вещи. Поэтому он говорит обычно:
- Про лампочку (батарею, окно, дом, кровать).
  В сказках, которые я выдумываю на скорую руку, все эти вещи говорят, передвигаются, думают, превращаются во что угодно. Что касается нашего папы с техническим образованием, то ему иногда трудно приходится. Он начинает слабо возражать:
- Ну не знаю я сказку про батарею, давай лучше про репку.
  Никита ни за что не соглашается на репку: это же другой век! Кто нынче выращивает в огороде репу? Каково ему, поднаторевшему в виртуальных играх и знающему рекламу наизусть, слушать такое.  Но все-таки он делает уступку:
- Тогда давай про светильник.
- Ну, слушай: посадил дед репку…
- А вместо репки вырос светильник, - встреваю я, чтобы между моими мужчинами не было разногласий, а то очень уж спать хочется.
  Дальше события в сказке разворачиваются так: сорвал дед светильник, повесил его на стенку, включил. Сидит при свете – и с голоду пухнет. Потом пошел он на базар, продал светильник и купил репку. Съел всю репку – и опять голодать начал. Так и умер с голодухи в полной темноте.
  Никитке сказка понравилась. Он сказал, что даже все его львы, которые живут  под кроваткой, уснули. И сам он через минуту сладко засопел носом..
- А в чем мораль-то?- Спросил муж, который крепко задумался над сюжетом.
- Мораль такая: от судьбы не уйдешь…
- Это точно, - подтвердил он, переворачиваясь на другой бок.

Рыбалка
 
  Ура! Наконец-то мы едем. Мы трясемся на заднем сиденье машины с совершенно блаженными улыбками на перепачканных землей лицах. Просто в самый последний момент, в спешном порядке муж с детьми копали червей.  Теперь черви в мыльнице с отломленным уголком тряслись вместе с нами и не знали, что они - корм для рыб.               
  Я еду подальше от плиты, кастрюль и зарастающих травой грядок, дети, потому что они вообще любят куда-то ездить, а муж - потому что он собрался ловить рыбу.               
  Он - легендарный рыбак. В том смысле, что за все годы нашей совместной жизни поймал только немного корма для кошек. Он и рыба - понятия несовместимые. Но все-таки рыбалка - это ведь лучше, чем охота. Да и зачем нам рыба? Мы же просто на речку едем. А черви - это так, для "блезиру".
  Мы выгружаемся. Удочки, прогулочная коляска для маленького, одеяло, чтобы на земле сидеть не холодно, пакет с продуктами, запасные колготки, куртки, если похолодает… Стихотворение "За город начал рыбак собираться" - это про нас.               
  С очень серьезным видом муж стоит с удочкой в руке, а мы ему "не мешаем". Просто каждую минуту Настя спрашивает:  «Ну что, клюет?» А младший - Никитка тянет его штаны и просится на руки, потому что на своих ногах стоять неохота, и ничего не видно из-за травы.               
- А мы под рыбу взяли что-нибудь? - Допытывается дочь.
  В ответ - ни звука. Наш папа онемел и окаменел. Он - памятник любителям-рыбакам. Поняв, что разговора не получится, дочь переключается на меня:                - Мам, я есть хочу.
  Я смотрю на часы: прошло пятнадцать минут, как мы прибыли. Это рекорд. Обычно проходило не больше и пяти. Растут дети, меняются, а мы мудреем. В лес теперь ходим и ездим только с едой, но горбушка хлеба для подкормки рыбы ее тоже устроит.               
  Мы выбираемся на дорогу и бежим. Настя - потому что любит бегать в лесу после еды, Никитка - потому что всегда ей подражает, а я бегу, чтобы его ловить, прежде чем грохнется на землю. Такой вот вереницей мы продираемся через лесополосу с пеньками и коварными ямками, замаскированными листьями. Я не вижу ничего, кроме головенки с развивающимися светлыми кудрями. Наверное, так двигаются пикирующие бомбардировщики. Только без звука. Стоп! Похоже, что звук сейчас будет.               
  Какой-то корешок цепляется Никитке на ножку, и я не успеваю его подхватить.   Тишины в лесу как не бывало. Единственное, что может нас утешить - это лягушка, которая таращит глаза где-нибудь в тине. Размазывая слезы по лицу и роняя на ходу прилипшие листья, мы идем искать царевну-лягушку.               
  Коварная паразитка не хочет показываться на глаза, но зато мы находим бабочку, стрекозу и красивый цветок. Делаются попытки все это поймать, схватить и сорвать: красота должны быть осязаемой.  Несмотря на мои попытки донести до подрастающего поколения  гуманистическую мысль, что каждая форма жизни имеет право на существование.               
  Дожевывая горбушку (бедные рыбы опять остались без хлеба) появляется дочь:
- Мам, а когда мы домой поедем?               
  Ну, естественно, какой же уважающий себя человек будет торчать в лесу, если хлеб съеден, ноги устали от беготни, а интернет остался дома. Но мы не можем уехать без "добычи": мы хотим золотую рыбку. Сгрудившись возле папы, смотрим, как ему на крючок попадаются только какие-то водоросли.               
- Здесь рыбы нет, - заключает он и начинает сматывать удочки. Напрасно кошки будут встречать нас истошным криком. Мы грузимся в машину. Но прежде чем захлопнуть дверцу, я бросаю последний взгляд на речку и замечаю, как в лучах заходящего солнца сверкнула чешуей огромная рыбина.
 
Животная радость
 
  В нашем доме всегда мирно уживались и дети, и животные.
- Где котик? Как говорит котик?
  Пальчик Насти, которая  пока не говорит полноразмерные слова, тянется в направлении кота Бесика, а губки складываются трубочкой для извлечения звука, немного похожего на «мяу» и «ау» одновременно. 
  Черно-белый бойцовский кот Бесик – ветеран всех уличных войн с одним ухом был нашим первым котом. Сначала был назван по языку программирования Бейсиком, потом по поведению -  Бесиком.  Отличался особой преданностью и привязанностью к нам. Когда среди ночи мы с мужем надумали идти в роддом, всю дорогу бежал за нами и истошно мяукал. Говорил «не оставляйте меня одного!»
 Если нужно отвлечь внимание ребенка, то прием  «переведение стрелок на кота» действует безотказно. Видимо, в детском восприятии мироустройства кот (пусть и драный немного) – явление примечательное.
  Как только Настя начала складывать звуки в слова, мы научили ее диалогам с котом.  Коверкая слова, она обращалась:
- Бе – бя, как у тебя дея, дея?
  Кот в лучшем случае отворачивался, в худшем  - ретировался. Видимо, детские неловкие ручонки, которые инстинктивно к нему тянулись, казались ему страшнее, чем Васька с соседней улицы. Возможно, маленькая Настя не вписывалась в его представление о человеке разумном, который должен ему предоставлять еду и ласку.
  В детстве Никита отказывался спать без кошки. Серо-полосатая, ничем не примечательная кошка Миска однажды сама пришла к нам в дом и добровольно и почти безвозмездно (за еду) взяла на себя роль няньки. Она постоянно находилась рядом с ним и впадала в панику, когда ребенок громко плакал.
  Года в три мы перевели Никиту в детскую комнату на втором этаже, и Миска перевелась вместе с ним. Едва ли не каждый вечер повторялась одна и та  процедура. Когда книжка была прочитана, а большой свет выключен, Никита  требовал:
- Миску запустите!
  Я отправлялась к входной двери, за которой, конечно, оказывалась Миска. Кошка, не обращая на меня никакого внимания, стремглав неслась по лестнице наверх и устраивалась в ногах у Никиты. Уходила только утром.
  Настя у нас ходила в музыкальную школу, и когда занятие заканчивалось поздно, а темнело рано, боялась ходить домой одна. Мне требовалось минут двадцать, чтобы ее встретить. Папа наш с работы еще не приходил.
- Ты побудешь немного один? Мне Настю нужно встретить… – Спрашивала я Никиту.
- Я не один: я с Миской, – отвечал он.
  Как и обычно кошка сидела с ним рядом, зорко следя за каждым движением.  Когда он делал попытку ухватить ее за уши или хвост, она ловко уворачивалась,  отходила подальше и продолжала свое «дежурство».
  Когда я кормила Никиту на его стульчике, она обязательно находилась внизу и не упускала случая полакомиться  кусочками, которые упали вниз. Сын понял закономерность и сам потом кормил кошку. Иногда, сидя на полу, толкал ей в морду печенье или кусочек яблока, банана, огурца.
- Не корми кошку! Сам ешь! – Возмущалась я.
 Постоянная близость к маленькому ребенку кошки, которая  гуляет на улице, сначала немного меня смущала. Я пыталась сгонять ее с кроватки, не пускала домой, но все было бесполезно. Эту «сладкую парочку» невозможно было разлучить, и эта странная дружба между ребенком и кошкой продлилась больше десяти лет.
  Когда Никите исполнилось двенадцать лет, кошка Миска исчезла из нашей жизни. Она пришла изниоткуда и ушла вникуда. Мы просто ее больше не видели.
  Никита вырос животнолюбом. Мы его иногда называем «магнитом для кошек». Если рядом оказываются кошки, то они рано или поздно оказываются у него на коленях.  Это правило равнозначно и для своих, и для чужих кошек. Даже на скамейке в парке он не может посидеть просто так…

Сногсшибательная милость
 
  Конфета к чаю оказалась какой-то непригодной: с белыми разводами на  псевдошоколадных боках.
- Надо будет Рыже ее отдать, – решила я и отодвинула ее в сторону, даже не потрудившись завернуть.
- Я! Я отдам, - обрадовался Никита возможности порадовать  Рыжу и, конечно, забыл про свое обещание.
  Через несколько дней, отправляясь гулять, мы все же прихватили ее с собой.
Рыжа, которую мы только-только приучали к цепной жизни, никак не хотела мириться с лишением свободы. Она изрыла  всю свою территорию в надежде уйти от ненавистной конуры подземным ходом. В какой-нибудь собачий рай, где полным - полно костей и  нет ошейников и цепей.
  Услышав, как хлопнула дверь, она воспряла духом и радостно замахала хвостом. Каждый раз, когда кто-то выходит из дома, она думает, что сейчас ее будут выпускать на свободу или кормить.
  Без лишних предисловий Никита размахнулся и отправил конфету по траектории прямо к Рыжиной морде. По всей видимости, прямо в конфетоприемник, роль которого должна была выполнить собачья пасть. Раздался странный звук, после чего мне в голову пришла мысль: оказывается, собачья морда такая твердая…
  Рыжа заскулила и убежала в конуру, откуда с недоумением поглядывала на конфету.
- Ты что: не хочешь? – Искренне  удивился Никита.
  Вообще Никита любит гулять на улице так, чтобы у него были одновременно заняты и ноги, и рот. Если бублики и пряники закончились, то он может взять просто кусочек хлеба.
   С чувством собственного достоинства он медленно разгуливает по дорожке, оставляя после себя шлейф крошек: на улице мусорить не возбраняется. За ним следом ходят кошки и Рыжа, с подобострастием поглядывая наверх. Из особой милости Никита иногда откусывает кусочки и бросает их на землю.  При этом следит, чтобы никто не подобрал лишнее, а крошки всем доставались по справедливости.  Надо сказать, что дело это непростое и очень-очень ответственное.
  Однажды он вышел с сухариком, который не очень хорошо разгрызался.
Кот Ушан и кошка Миска с выгнутой спиной и поднятым хвостом терлись об его ноги, а Рыжа, которая не умеет так подлизываться, ходила следом за всеми, внимательно заглядывая Никитке в глаза. На морде у нее застыло выражение ожидания и какой-то по-собачьему отрешенной грусти. Время от времени Миска подвала голос, на  что Никита повторял заимствованную у меня фразу:
- Не ори!
  Никита  доходил до столба, разворачивался и шел назад, - вся процессия следовала за ним по  пятам.  Из-за забора за всем этим наблюдала  еще одна пара собачьих глаз: соседская овчарка Грета. Видимо, ей тоже очень хотелось попробовать сухарика.
  Как-то раз Рыжа прошмыгнула молниеносно через калитку на улицу. В последнее время пугать прохожих на улице стало одним из ее любимых развлечений.  Она с лаем бежала вслед за ними и делала вид, что вот-вот догонит и укусит. Поэтому мы и решили посадить ее на цепь.
- Замани ее во двор, – попросила я Никиту и дала ему пряник, который должен был выполнить роль приманки.
  Приманка подействовала: через несколько секунд Рыжа прыгала на задних лапах вокруг Никиты, который, увертываясь, с аппетитом ел пряник. В конце концов, он ведь сделал, что от него требовалось:  заманил собаку во двор.

Мы и море

  - Вам обязательно нужно отвезти Никиту на море. Возможно, что зимой он меньше болеть будет, – посоветовала мне знакомый педиатр.
  В августе мы с мужем взяли отпуск и поехали с детьми на море, в Кабардинку. Кто-то из знакомых рассказывал, что там отдыхать относительно недорого и народу не так много.
  Дорога из Волгограда на поезде занимала около суток, но какие это были сутки! Стояла нестерпимая жара, а в нашем вагоне не работал кондиционер. Ощущение, что ты заперт по воле случая в железной, нагретой «коробочке». Мы ходили в туалет мочить простыни и заворачивались в них, чтобы охладиться.  На станциях выходили, чтобы «глотнуть» свежего воздуха и купить мороженое. Это мороженое я потом вспоминала недобрым словом.
  После душной ночи панорама за окном изменились: это были уже не наши волжские выгоревшие степи, а ущелья, горы и буйная южная растительность. Дальше – больше: вдалеке за окном  блеснуло море!  Мы всем семейством буквально «прилипли» к окну, стараясь разглядеть шикарный вид и оценить свои перспективы.
  Поезд мчался вдоль побережья и каких-то гостевых домов. Среди камней купались загорелые счастливчики, а мы только мечтали о  ласковых морских волнах или хотя бы душе с прохладной водой. Даже не верилось, что через пару-тройку часов мы тоже придем на берег. Жди, море! Мы уже близко!
  К середине дня Никита совсем сник, а когда мы с сумками ходили и искали  съемное жилье в Кабардинке, едва волочил ноги.
- Кажется, Никита заболел! – Объявила я.
- Что ты паникуешь? Он просто устал! – Возмущался наш папа, не желая мириться  суровой действительностью, в которой вместо отдыха была болезнь.
  Мы нашли жилье, уложили Никиту в кровать и смерили температуру: больше тридцати восьми. Так и есть: оздоровление Никиты началось с болезни. Конечно, в этот день мы пошли не на море, а в аптеку.
 В этот раз в ходе интенсивного лечения температура спала на третий день, а где-то через неделю мы решили, что пора уже нашему ребенку погрузиться в морские волны. Папа наш лелеял мечту  научить Никиту плавать в его шесть лет. На Волге он его уже учил, а на море - еще нет. Нужно было восполнить этот пробел.
- На море легче учиться. Здесь соленая вода держит, – объяснял он.
 Нашего Никиту вода соленая не хотела держать. Она попала ему в рот, глаза и уши, после чего он категорически отказался купаться.
- Ты что? Купаться же в море классно! – Уговаривала его я.
- Я не люблю соленую воду! – Отнекивался он.
- А зачем же ты тогда на море приехал?
- Это вы меня привезли…
 В дополнение к соленой воде (до этого Никита вообще-то любил купаться в Волге) ему не нравились  медузы в воде, которых иногда приносило волнами, и неудобные камни, по которым нужно босиком ходить.
  Мы решили разнообразить свой отдых – поехать на экскурсию в горы. По неопытности, когда бронировали поездку, забыли спросить, на каком виде транспорта мы будем передвигаться, и насколько нам это удобно будет делать с детьми в возрасте пяти и тринадцати лет.
  Сначала нас везли на автобусе, а потом подогнали другой транспорт: грузовые машины со скамьями вдоль борта. Предупредили, что лучше ехать в купальниках и плавках, а одежду убрать в пакеты, чтобы не промокла.
  В далеком моем детстве нас пару раз возили в грузовой машине до колхозного поля на помидоры или картошку, но нас тогда так не трясло.  Две машины с горе-экскурсантами мчались по камням и горной речке, и водители очень старались  обдать людей  водой из-под колес. Люди должны были радоваться и визжать от восторга. Я не радовалась: мне нужно было удержать детей рядом с собой, чтобы они не вывались из открытого кузова.
  В общем, отдохнули мы на славу. Насколько это вообще возможно с ЧБД -ребенком-нигилистом и дочкой-подростком, которой в данный момент времени  не нравится (точнее сказать бесит) вообще ничего из того, что делают родители и младший брат. Ничего не поделаешь: переходный возраст.

 Сага о Глюке
 
  В школе Никите с трудом давалась арифметика. Мы сидели вместе с ним над примерами и задачками до изнеможения, и пока у меня хватало терпения. Потом я решила, что нужно работать с его «сильной стороной»,  «укоренять» гуманитарные способности. В итоге появилась сага о Глюке – смешном, незадачливом человечке. Сначала  Никита писал под диктовку, как диктант,  потом стал придумывать кое-какие детали, а потом – целые отрывки. Диктовала я следующее:
 
  Глюка потянуло в лес. Вообще-то он не знал, где находится лес, и что он там будет делать, но его потянуло. Он надел теплую шапку поверх короны (Глюк всегда носил корону), резиновые сапоги поверх тапочек и пошел на север.
  Глюк шел по улице с открытым ртом: так он ловил снежинки, которые падали с неба. Снежинки не кололись и не сопротивлялись: они тихо таяли на языке. Глюк решил, что в лес его тянет зов природы.
  Зов природы сидел в дупле на опушке леса.
- Ты зачем пришел? – Спросил он.
-Ты меня потянул, - ответил Глюк.
- Тогда залазь! – Предложил Зов природы.
Глюк неловко полез на дерево, уронил корону и резиновые сапоги с ног. Плюхнулся в лужу спиной, увидел небо и в этот момент подумал о вечном.
  Никита писал без ошибок. У него, как говорила учительница по русскому, «врожденная грамотность». Про Глюка он писал не сопротивляясь, поскольку это совсем не похоже на обычный школьный диктант.
 
  Смеркалось. Глюк вышел из подъезда. На нем были желтые ботинки, брюки в цветочек и галстук в горошек, на голове – корона из чистого золота.
  В воздухе кружились снежинки, дул прошлогодний ветер и пахло кислыми щами, которые к полуночи сварила баба Маня из второй квартиры.
  Глюк постоял, покурил. Потом еще постоял, покурил, прихлопнул короной клопа на стене. Захотел ужинать. Захотел утку под пекинским соусом, трюфелей, пирог с каштанами и карамельку с лимонным вкусом.
  Глюк пришел домой, почесал голову под короной, посмотрел на сонную муху, которая ползала в углу окна, и лег спать. Снились ему желтые человечки.
- Желтые человечки – это кто? – Спрашивал Никита.
- Такие же, как мы, но только другого цвета, - отвечала я.
  В следующий раз Никита писал:
 

  Под дверью пискнуло. Потом хлопнуло, квакнуло, крякнуло и заскреблось. Глюк пожалел дверь и пошел открывать.
  В подъезде сидело оно: с когтями, ушами, глазами, лохматое, полосатое, дикообразное.
- Ты кто? – Спросил Глюк.
  Оно в ответ крякнуло, квакнуло, свистнуло и проскользнуло в дверь.
  Глюк взял клюшку и долго бегал за ним по квартире, сбив стол и два стула. Другой мебели в его комнате не было. Потом он пытался прихлопнуть  Нечто мухобойкой. Пострадали два комара, клоп, блоха и чайник, который остался без ручки.
  Глюк устал. Он упал в центре комнаты, раскинув руки словно крылья в полете. Оно полизалось немного, устроилось рядом с Глюком и замурчало. Оно было мягкое, теплое, и потому понравилось Глюку.
  Вечером Глюк надел на Него намордник, повязал бантик в красный горошек и пошел гулять в центральный парк. В парке все ходили нарядные. Глюк пожалел, что не почистил корону и не заштопал тапочки.
  В этот раз никаких вопросов у Никиты даже не возникало. Видимо  хрюкающее, крякающее, непонятное существо  вполне укладывалось в его парадигму существования.
 
  Наступила зима - и Глюк решил впасть в спячку. Спать – это очень хорошо и удобно. Не нужно искать и подшивать старые валенки, готовить себе еду в подгоревшей кастрюле и вообще ничего не нужно.
  Глюк уже три часа лежал под грудой одеял и смотрел то на разводы на потолке, то на падающие снежинки за окном, но сон все не шел к нему.
  Часа через два Глюк услышал булькающий звук откуда-то из-под одеяла. Он ощупал все пространство рядом, но никого не обнаружил, кроме себя. Тогда он перевернулся  ногами на подушку и засунул под одеяло голову. Никого!
  Через некоторое время Глюк понял, что звук исходит из его собственного живота. Пришлось отложить зимнюю спячку и искать что-нибудь съестное. Из  съестных запасов было: полбанки малинового варенья,  засохшая корочка арбуза, пять семечек от кабачка и засохший кузнечик. Кузнечика Глюк оставил на потом.
  В половине двенадцатого к Глюку пришел Сон.  Сон разлегся на диване, придавив ему правую ногу и дыхнув перегаром от чеснока.
- Ты че-е, офанарел что ли? – Возмутился Глюк.
- Не нравится – могу уйти, - ответил Сон.
- Давай, давай. Уж как-нибудь без тебя обойдусь, - проворчал Глюк и принялся искать  валенки.
  На этом диктанты о Глюке закончились, и Никита принялся писать сочинения. Суть он уловил точно: главный герой всегда действует нелогично. И еще вечно попадает в какие-то абсурдные ситуация.  Глюк у него покупал телевизор, увлекался боксом и вместо боксерской груши покупал грушу съедобную, зарабатывал деньги, расклеивая плакат, который он ронял в грязь, с надписью «соблюдайте чистоту!» и так далее.
  Начало было положено. Никита понял, что писать и сочинять – это легко. Потом он начал писать стихи, фантастику и тексты песен.

Вместо эпилога
  Моей мамы уже нет на этом свете, а отец после похорон стал каким-то беззащитным и уязвимым. Один раз мне приснился сон, что мама меня обнимает и ласково называет по имени. Я как будто почувствовала свет и тепло, и защиту. Совсем как в детстве.
  Наши дети уже выросли, но иногда, глядя на них, я вспоминаю какой-нибудь  эпизод из их детства и улыбаюсь. Просто потому, что сама жизнь научила относиться ко всему с иронией и забывать самое тяжелое. 
  Сколько бы ни прошло времени, для меня они всегда – дети с их светлой душой и открытостью миру.  Я прожила не одно, а три детства: два – вместе со своими детьми, постигая мироустройство и приобщаясь к главным ценностям жизни. Я искренне верю в то, что свет и любовь они передадут своим детям, и они будут похожи чем-то на моих родителей, и немного – на нас с мужем.