Александр Дюма, Роман о Виолетте - 2. Часть 34

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ


– Виви, ты, несомненно, легко можешь найти мужчину моложе и красивей меня, – сказал я. – Я допускаю также, что он может оказаться лучше меня во многих отношениях, включая темперамент и физические достоинства, с которыми мне бесполезно соревноваться. Но неужели ты надеешься встретить человека, талантливее меня в той самой сфере, в которой я являюсь несомненным мастером? Находясь подле человека, которого знает не только вся Франция, но и весь мир, и я ничуть не преувеличиваю, ты всерьёз надеешься найти здесь, в Париже, человека, который бы мог сравниться со мной своим литературным талантом?

Виолетта молчала, лишь хитро улыбалась и ожидала продолжения моей тирады.

– Я могу понять и простить, если ты увлечёшься мужчиной, превосходящим меня в чём угодно, быть может даже во всём, – с жаром продолжал я. – Тысячи женщин только здесь, в Париже, ничуть не ценят в мужчине литературный дар, они просто не знают, что это такое. Быть может, десятки тысяч женщин вовсе не интересуются литературой, и от мужчины им требуется совсем иное. Но если ты говоришь, что превыше всего ценишь во мне мой литературный дар, и по этой причине допустила, чтобы между нами возникло то, что, я надеюсь, было не всего лишь мимолётным развлечением, а чем-то более значительным, и не только для меня, но и для тебя. Я надеюсь, что наши отношения хотя бы на четверть столь же важны для тебя, как они важны для меня. И если эти отношения зародились и утвердились на почве твоего признания моего литературного дара, то как ты могла предположить, что где-то рядом, здесь, в Париже, ты можешь легко найти другого, перед которым мой литературный талант померк бы настолько, чтобы ты увлеклась этим человеком сильней, чем сейчас увлечена мной?

– Продолжай, – тихо сказала Виолетта, заглядывая мне в глаза.

– Ну хорошо, – сказал я. – Быть может, я погорячился. Быть может, я – далеко не лучший писатель. Предположим, что даже здесь, в Париже, где-то живёт и оттачивает свой литературный талант молодой, красивый, стройный и богатый, щедрый и холостой писатель, который через некоторое время обставит меня во всём, что ни есть во мне хорошего. Пусть в его присутствии и на его фоне все мои достоинства померкнут, как меркнет свет Луны в присутствии Солнца. Я – реалист, и я допускаю, что такое вполне возможно.

– Серьёзно? – спросила Виолетта с недоверчивой улыбкой.

– Мне несколько трудновато это представить, но я допускаю такую возможность, если не сердцем, то здравым рассудком, – ответил я.

– Ах, прости, я запамятовала, что ты обладаешь здравым рассудком, – сказала Виолетта. – Я буду иметь это в виду и учитывать эту новость впредь. Продолжай, пожалуйста.

– Пропускаю эту колкость мимо ушей, – ответил я снисходительно. – И продолжаю свою мысль. Итак, пусть ты встретишь человека, который будет лучше меня во всех отношениях. Он будет не только моложе, красивее, сильнее, но ещё и талантливее меня. Может быть он ещё и будет прекрасно танцевать, петь, или что там ещё? Не знаю. Плавать, лазать по деревьям? Пусть так, всё так, он будет лучше меня во всём. Но разве будет он любить тебя так, как люблю тебя я?

После этого я с нежностью посмотрел в глаза Виолетте.

Она молчала. Мне даже показалось, что она затаила дыхание.

– Ведь я люблю тебя, Виолетта, так, как никогда никого не любил, и никогда никого не полюблю, – сказал я, продолжая смотреть ей в глаза. – Сможешь ли ты встретить в ком-то другом такую любовь, какую испытываю к тебе я? И если мои чувства ещё не зажгли в тебе ответного огня любви, может быть просто у нас с тобой было недостаточно времени, чтобы ты не только узнала меня получше, но и ощутила всю глубину моей любви к тебе?

– Ты всё это говоришь серьёзно? – прошептала Виолетта. – Как ты можешь утверждать, что любишь меня, если ты меня почти совсем не знаешь?

– Я знаю о тебе достаточно, чтобы довериться своему сердцу, – ответил я. – Для этого вовсе не обязательно знать о тебе абсолютно всё, не обязательно знать все твои достоинства и все недостатки, если они у тебя есть. Я всего лишь позволил себе прислушаться к своим чувствам, которые я к тебе питаю. Уж поверь, что несомненное умение любого литератора состоит в умении прислушаться к себе, услышать и понять свой внутренний голос. Ведь чувства всех героев всех моих книг – это то, что я услышал в себе, то, как я сам отреагировал бы на подобные ситуации, в которые они попадают! Так что поверь мне, себя я знаю! Быть может, я не знаю в тебе чего-то, что оттолкнуло бы меня, быть может, мне предстоит узнать о тебе что-то не вполне хорошее, или даже вовсе плохое, но я вовсе не боюсь этого. Ведь моя любовь к тебе уже случилась, она произошла, она стала моей судьбой, она разрослась во мне до неимоверных размеров. Поэтому что бы я ни открыл в тебе такого, что мне могло бы не понравиться, это будет в моих глазах не твоим недостатком, а тем, что я приму без возражений, и это станет нашей общей судьбой. Если в тебе существуют недостатки, которые можно и нужно исправить, мы будем исправлять их вместе. Если они окажутся неисправимыми, я смирюсь с ними. Если они будут таковыми, что жизнь с тобой станет для меня невыносимой, значит, я буду жить этой невыносимой жизнью и благодарить судьбу за то, что всё это происходит со мной. Если наша с тобой совместная жизнь не подарит мне больше ни единой минуты счастья, я буду вспоминать то счастье, которое уже испытал с тобой, и этого испытанного с тобой счастья хватит мне на всю мою будущую жизнь, эти воспоминания будут питать мою любовь к тебе всё то время, пока я буду жив. А если будет что-то новое, лучшее, тогда я стану рассматривать это событие, как дар небесный.

Виви смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Это правда? – спросила она, наконец, тихим шёпотом.

– Конечно, милая, – ответил я таким же шёпотом и поцеловал её руку.

– Знаешь, дорогой, я не представляла, что всё так серьёзно, – сказала она. – Я читала из книг, что только зрелые и сильные духом мужчины способны на самую сильную любовь, что это встречается редко, но такое бывает. Но только теперь я убедилась, что это правда. После этого твоего признания я ощутила всей душой, всем сердцем, что я тоже тебя люблю. И что я могу и должна признаться тебе в этом. Я просто счастлива, что со мной такое случилось!

Я заключил её в объятия, после чего наши уста слились в долгом поцелуе, а затем последовало взаимное доказательство наших сильных чувств друг к другу. Конечно, оно произошло в постели, и, разумеется, никаких подробностей этого общения я не стану излагать в этой книге.

После этого Виолетта перестала дразнить меня, и, мне кажется, что она, в действительности, полюбила меня. Что ж, у меня есть причины для гордости. Я завоевал её. И вся описанная мной сцена подтверждает, что я – что ни говорите гениальный писатель. Почти мгновенно я составил этот монолог, который принёс мне победу. Вот что значит действительно настоящий талант драматического писателя, а также в придачу к нему и колоссальный литературный опыт. Я не только великолепно импровизировал, но и в качестве актёра исполнил свою роль так, что даже сам поверил себе.

Мой читательский талант победил и обезоружил недоверчивую и скептически настроенную Виви.

Читатель, ведь ты же не думаешь, что всё то, что я сказал Виолетте, я в действительности чувствовал в этот самый миг? Я уже обладал достаточным опытом для того, чтобы понимать, что в мире не существует вечных чувств, а также, чтобы понимать, что мужчина по возможности всегда должен говорить своей женщине именно то, что она желает слышать, и что умение понять, что именно она желает услышать – это не бог весть какой талант. Ведь каждая дочь Евы желает постоянно слышать, что она – лучшая из всех представительниц её пола, по крайней мере, в глазах её друга, и что он горячо убеждён в этом, раз и навсегда, на всю оставшуюся жизнь. Почему-то женщинам гораздо приятнее слышать, что мужчина желает прожить с ней бок о бок остаток дней и умереть в один день, тогда как мужчине гораздо приятнее было бы услышать, что в ближайшие полгода, или, во всяком случае, месяца три, его отношения с женщиной, которая ему нравится, не будут ничем омрачены. Обещание на больший срок ничего не стоят, как обещание прекрасной погоды на ближайшие несколько месяцев. Всякий знает, что погода имеет свойства портиться, чтобы потом снова разъяснилось, и всякий знает, что точно такое же происходит и с настроением любой женщины, и что особенно остро это вынужден ощущать тот мужчина, который имеет счастье состоять с ней с особого рода близости. Чтобы не замечать резких изменений женщины к худшему и не получать от этого самых наижесточайших эмоций, надобно быть этой женщине вовсе посторонним человеком.

Итак, наши отношения наладились наилучшим образом, хотя они к этому времени ещё не разу и не портились, но я уже изрядно утомился от колкостей и обидных слов, отпускаемых время от времени Виолеттой. Неприятное впечатление от её признания в нелюбви ко мне полностью сгладились радостью от её последующего признания в любви. Я был на вершине блаженства, особенно, после получения самых достоверных доказательств подлинности её чувств, сразу же последовавших за этим признанием.

Но Виолетта всё же не угомонилась.

– Скажи, дорогой, как ты мыслишь нашу дальнейшую жизнь? – спросила она. – Ведь ты – романтик! Ты уже, наверное, продумал нашу будущую жизнь, словно один их твоих новых романов? Мне предстоит родить тебе нескольких детей? Это хорошо для однообразной семейной жизни, как у всех, но едва ли подойдёт для слезливого романа, над которым барышни будут проливать слёзы, пряча роман под подушку от своих родителей и воспитателей! Думаю, мне следовало бы заболеть какой-нибудь чахоткой и медленно, капля за каплей, терять свою жизнь, лёжа на белых простынях, харкая кровью и признаваясь тебе в моей бесконечной любви, сетовать на то, что Судьба несправедлива, а затем благословлять её за то, что она подарила мне тебя? А после моей смерти ты посвятишь целую главу описанию моих похорон, а эпилог – описанию моей одинокой могилы, разумеется, в чистом поле, под простым деревянным крестом, на который ты раз в год в день моей смерти ещё тридцать лет будешь приносить букетик свежесобранных ландышей или первоцветов? 

– Что это на тебя нашло такое меланхолическое настроение? – спросил я с недовольством.

– Это не я, дорогой, это ваша писательская братия виновата, – ответила Виви со смехом. – Что ни любовный роман, то вот такая слезливая история с печальным концом. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Дюма и Виолетте!

– Я прошу, нет я требую, чтобы ты жила долго, и пережила меня на тридцать лет! – ответил я, совсем без притворства.  – Ты можешь приносить на мою могилу цветы пару-тройку лет, но лучше выходи замуж за кого-то поприличнее. Мне будет приятно знать, что и после моей смерти твоя жизнь будет обустроена. Хотелось бы, конечно, чтобы ты погоревала несколько, но пары лет вполне достаточно для моего самолюбия.

– Я пошутила, а ты так серьёзно ответил на эту тему, что мне уже стало вовсе не смешно, а печально, – ответила Виви.

– Нет ничего печального в том, что молодые переживут тех, кто их старше, – возразил я. – Я же не сказал, что я умру в самое ближайшее время. Пусть это будет попозже, лет этак через сорок. А ты живи себе и после того, как это случится.

– И кому же я буду нужна в мои пятьдесят пять лет? – воскликнула Виолетта.

– Как же ты говоришь, что тебе будет пятьдесят шесть лет через сорок лет, если ты уверяла мне, что тебе шестнадцать? – удивился я.

– Прости, я слаба в математике, – ответила Виви.

– Ты такая же хитрая, как мой Арамис! – сказал я с усмешкой.

–  Ты меня недооцениваешь, дорогой, – нежно прошептала Виви.

В этот момент в дверь кто-то весьма настойчиво постучал. Стук был таким громким, что можно было подумать, будто посетитель намеревался выломать мои двери. Кроме того, стук ногами в двери сопровождался руганью, которую произносил в мой адрес чей-то грубый хриплый мужской голос.

–  Что вам угодно, милейший? – спросил я через двери.

–  Открывайте, не то я вынесу эту дверь ко всем чертям! – кричал снаружи некто, далеко не благородных кровей, судя по той брани, которую он употреблял.

–  Если вы не прекратите терзать мои двери, я буду вынужден прибегнуть к помощи жандармов! – сказал я через двери.

–  Если вы, месье, не откроете мне двери, я сам заявлюсь сюда в сопровождении жандармов, и тогда вы отправитесь в тюрьму, ручаюсь вам в этом! – зарычал голос снаружи.

– Хорошо, я согласен побеседовать через цепочку, – сказал я и, накинув на двери цепочку, приоткрыл её.

Мужчина весьма свирепой внешности, который, судя по сизому цвету его лица и красному носу, был большим поклонником Бахуса, припал своим лицом к образовавшейся щели. Оттуда на меня пахнула отвратительная смесь запахов чеснока, дешёвого алкоголя и подгоревшей куриной требухи.

– У вас находится моя несовершеннолетняя дочь! – воскликнул посетитель. – Вы заманили её к себе обманом и обольщениями! Я требую вернуть мне её немедленно, а также я добьюсь изрядного наказания для вас за ваши гнусные действия по развращению моей дорогой крошки!

– Ты же говорила, что ты – сирота? – спросил я Виолетту. – Что это за новости?

– Это последний сожитель моей матери, Мартен Теркье, которого она назначила моим опекуном, – сказала со вздохом Виолетта. – Он – не мой отец, но по закону он почти ещё целый год может требовать от меня отчёта о моём поведении.

– Но ведь тебе недавно исполнилось шестнадцать лет, разве не так? – спросил я.

– Я немножко преувеличила, – сказала Виолетта со смущённой улыбкой.

– С ума можно сойти от сюрпризов, которые ты мне преподносишь! – только и мог ответить я.

После этого я подошёл к двери.

– Милейший, я открою двери, если вы обещаете, что наш разговор будет мирным и конструктивным, – сказал я.

– Я не стану вас калечить без достаточных оснований, если вы об этом, – проворчал нежданный опекун Виолетты.

Я открыл двери, и мой незваный гость немедленно ввалился в мою прихожую.

– Вот ты где, негодница! – сказал он, едва взглянув на Виолетту. – Об отце и не вспомнила! Устроилась тут у богатенького вельможи.

– Ты мне не отец, и я не обязана перед тобой отчитываться о том, с кем я провожу время, – отрезала Виолетта. –  Мама оставила свои жалкие накопления тебе для того, чтобы ты обо мне заботился. Лучше бы она отнесла их в церковь для раздачи бедным! Я от тебя не получала ни су, а ты всюду суёшь свой нос и не даёшь мне проходу! Ты не опекун, ты – паразит, присосавшийся ко мне, пытающийся извлечь выгоду из моего существования, из моей молодости, из моей привлекательности, из всего, что можно превратить в деньги!

–  Это она от любви ко мне, моя крошка, –  усмехнулся Теркье. –  Вечно ругается на меня, вся в мать. Ну ладно, детка, не сердись и не кричи! Я ведь о твоём счастье беспокоюсь.

–  Я была счастлива, пока ты не появился, –  ответила Виолетта. –  Если ты пришёл для того, чтобы в этом убедиться, то ты получил такую возможность. Убедился – уходи.   

– Ну хорошо, я уйду, но только для того, чтобы позвать жандармов, чтобы они арестовали вот этого господина, – ответил Теркье и указал рукой на меня.

– Сколько вы хотите? – спросил я.

– Да вы что?! – притворно возмутился Теркье. – Вы хотите сказать, что я способен продать вам свою дочь?!

– Именно это я хочу сказать, и спрашиваю вас ещё раз: сколько вы хотите за то, чтобы ни я, ни Виолетта никогда бы больше не видели вас и ничего не слышали о вас? – ответил я, стараясь сохранять хладнокровие.

– Я не пойду с вами ни на какие сделки! – гневно воскликнул Теркье. – Но я, пожалуй, могу принять ваши условия если вы компенсируете мои затраты по выполнению функций опекуна моей дорогой Виолетты.

– Сколько? – снова спросил я.

– Детка, не подслушивай, мне надо сказать кое-что твоему дружку на ушко, – сказал Теркье.

После этого он приблизил своё лицо к моему уху и, обдавая меня запахами лука, чеснока, перегара и подгоревшей курицы прошептал ту сумму, на которую он рассчитывал.

– Ну и аппетиты у вас, милейший! – воскликнул я. – У вас губа не дура! Ну хорошо, я согласен выплатить вам эту сумму. Но не сразу, а частями. При этом вы подпишете документ, в котором вы признаёте, что отказываетесь от всяких прав на Виолетту. Лучше будет, если вы назначите меня её опекуном до достижения ею совершеннолетия.

– А если вы обманете меня? – с недоверием спросил Теркье.

– Вы подпишете договор, а я дам вам десятую часть требуемой суммы прямо сейчас, а на остальное напишу расписку, – ответил я. – Каждый месяц я буду выплачивать вам такую же сумму и через девять месяцев мы с вами сочтёмся. Кстати, в этом случае выиграете и вы, ведь это обеспечит вас надолго, поскольку не позволит вам спустить все полученные от меня денежки на выпивку и на прочие безобразия в три дня, на что вы, полагаю, вполне способны.

– Не нравятся мне ваши условия, – проворчал Теркье.

– В таком случае прошу вас убраться из моего дома как можно скорее, – ответил я. – Можете приводить сюда жандармов или кого вам угодно. Посмотрим, чью сторону они примут.

– Ваше счастье, что я и сам не люблю связываться с жандармами, – проворчал Теркье. – Чёрт с вами!  Я согласен. Пишите свои бумаги.

Я немедленно взял бумагу, перо, и написал два документа. Одним из них господин Мартен Теркье отказывался от своих опекунских прав на Виолетту в мою пользу, другим документом я обязался выплачивать Мартену Теркье согласованную сумму в согласованные сроки.  На моё удивление Теркье оказался грамотным, он внимательно прочитал оба документа, поставил под первым документом свою подпись и потребовал, чтобы я подписал второй документ. После этого мы обменялись документами. Получив от меня расписку, Теркье аккуратно сложил её в четверо и спрятал в карман камзола.

– Ваше счастье, месье, что я сегодня добрый, – проворчал он к моему величайшему облегчению покинул мой дом.

– Сколько ты ему обещал? – спросила Виолетта.

Я назвал сумму.

– Дуду, ты с ума сошёл! – воскликнула Виолетта. – Он вполне удовлетворился бы и четвертью этой суммы!

– Я не могу торговаться в деле, когда на кону стоит моё счастье, – ответил я.

– Это очень мило, и льстит моему самолюбию, но ты – совершенно неисправимый романтик, милый! – ответила Виви. – Кроме того, ты совершенно не можешь вести дела! Ведь это – один в один сумма, которую тебе обещали за новую книгу!

– Что ж, если я не умею вести дела, но ведь я нанял тебя на эту работу! – ответил я. – Ты права в том, что у меня нет таких денег, и права в том, что я могу их заработать новой книгой. Что ж, стало быть, я должен буду написать эту книгу, и сделаю это с радостью, потому что она подарит тебе желанную свободу, а мне – счастье быть твоим опекуном.