Глава 21. Углы однокомнатной

Однокомнатная квартира, словно тесная клетка, сжимала своими стенами и без того угнетенное настроение. Майское солнце, пробиваясь сквозь занавески, лишь подчеркивало блеклость и убогость обстановки, окрашивая все вокруг в тусклые, выцветшие тона. За окном, на фоне низкого, серого неба, отчаянно щебетали птицы, и их трели казались фальшивыми, словно злая насмешка над царившим в квартире напряжением. Вера, сгорбившись, словно маленький старичок, сидела на полу, и её детские пальчики неуверенно перебирали разноцветные кубики, пытаясь построить хоть что-то, но ее мысли были далеко от этих детских игр. Она чувствовала, как тяжесть свинцовых туч сгущается в ее маленькой душе. Саша, угрюмо ссутулившись, сидел за старым, обшарпанным столом, и, словно приговоренный, корпел над учебником по алгебре. Его лоб был нахмурен, а губы плотно сжаты, и в его глазах не было ни капли радости. Он отгородился от всего мира, и его сердце, казалось, с каждым днем становилось все более черствым. Тишина, густая и липкая, словно паутина, висела в воздухе, нарушаемая лишь тихим тиканьем старых настенных часов, которые, казалось, отсчитывали не минуты, а целые года безысходности. В этом доме всегда что-то висело в воздухе, словно туча, готовая разразиться в любую минуту, и этот день не стал исключением.

Вскоре дверь отворилась, и в квартиру, словно темная тень, вошла Алёна Степановна, мама. Она всегда приходила такой – уставшая, нахмуренная, с раздражением, написанным на лице. Ее настроение, словно заразная болезнь, моментально распространялось по всей квартире, отравляя и без того мрачную атмосферу. Она, не сказав ни слова, с грохотом бросила сумку на тумбочку, и этот звук, как выстрел, разорвал тягучую тишину. Она, словно разъяренная фурия, начала ходить по квартире, и в каждом ее движении чувствовалось недовольство. Она придиралась ко всему: к разбросанным кубикам, которые Вера оставила не на своем месте, к книгам, которые лежали на столе Саши, к одежде, которую она сама же собиралась убрать, но так и не сделала этого. Ее придирки, словно острые иглы, кололи всех, кто находился в поле ее зрения, и ее недовольство, словно ядовитый туман, заполняло всю квартиру. Вера не понимала, почему мама такая злая, и от этого у нее на душе становилось еще хуже.

Напряжение, словно натянутая струна, достигло своего предела и порвалась. Алёна Степановна, с раздражением в голосе, обратилась к Саше, срываясь на крик: “Почему ты до сих пор не убрался?! Как в свинарнике! Ты что, совсем обленился?”. Саша, не отрывая взгляда от учебника, с равнодушным видом ответил, стараясь сохранять спокойствие: “Я уберусь позже, мам. Сейчас занимаюсь”. Алёна Степановна, вместо того чтобы успокоиться, вспылила, и ее крик наполнил квартиру, словно раскаты грома. “Позже?! - прокричала она - Ты всегда говоришь “позже”! Ты вообще хоть что-нибудь в этой жизни делаешь?!”. Она обвиняла его в лени, в безответственности, и ее голос становился все громче и резче. “Ты же совсем разболтался, - закончила она, - Ничего из тебя не выйдет, бестолочь!” Саша, чувствуя, что его захлестывает волна бессилия, попытался оправдаться, но ее оскорбления, как плевки, летели прямо ему в лицо. “Я не бестолочь, - тихо сказал он, - я стараюсь!”. “Ты стараешься?! - закричала она - Да ты вообще ничего не делаешь, кроме как в телефоне своём целыми днями сидишь!”. Саша, не выдержав этого потока агрессии, сжал кулаки, резко встал из-за стола и, с яростью, хлопнув дверью, выбежал из квартиры. Хлопок был таким оглушительным, что Вера, вздрогнув, зажала уши руками, словно пытаясь укрыться от этой бури. Она не знала, кого ей жальче, маму, которая кричала от обиды и бессилия, или Сашу, который убежал, спасаясь от этого ада. В ее душе бушевала буря, раздирая ее сердце на части.

Алёна Степановна, оставшись одна в квартире, с удивлением посмотрела на дверь, и на ее лице на мгновение мелькнул испуг, а затем ее лицо снова исказилось гримасой злости. Она испугалась не потому, что поняла, что натворила, а скорее от неожиданности, от того, что Саша посмел ей противостоять.

Она, словно проснувшись от дурного сна, открыла дверь и, скорее по инерции, чем от реального беспокойства, крикнула: “САША!”, но ее голос был больше похож на хрип раненой птицы, чем на призыв о помощи. Вера, прижавшись к стене, наблюдала за мамой со страхом и недоумением, понимая, что ничего хорошего от этого ждать не приходится. Ей было плохо, она чувствовала, как ее разрывают противоречия, и она не понимала, кого ей больше жальче, маму или Сашу.

Весь оставшийся день Вера провела в мучительном ожидании, не находя себе места в этом маленьком мире. Она не играла в кубики, не читала книжки, она просто сидела, прижавшись к холодной стене, и слушала тишину, которая давила на нее, как бетонная плита. Она думала о Саше, представляя, как он один бродит по темным, холодным улицам, и ее маленькое сердце наполнялось нестерпимой тревогой. Но в то же время она думала о маме, о ее обиде, о ее злости, и она понимала, что ее душа тоже болит, и от этого становилось еще хуже. Она чувствовала, что ее разрывают противоречия, и она не знала, на чью сторону ей встать. Она понимала, что в их семье никогда не будет мира, что их жизни, словно натянутая тетива, готовы оборваться в любую минуту. Она чувствовала себя маленькой и беззащитной, и от этого страха в ее душе поселилось отчаяние. Ей казалось, что если Саша не вернется, то их жизнь окончательно потеряет всякий смысл.

Наконец, когда стрелки часов уже приближались к полуночи, дверь, словно в замедленной съемке, тихо отворилась, и в квартиру, словно призрак, вошел Саша. Он был уставшим, с бледным лицом, и его глаза, потухшие и полные боли, смотрели куда-то в пустоту. Вера, подняв на него взгляд, увидела, что он просто кивнул ей, словно в знак приветствия, и сразу же, не говоря ни слова, прошёл в свой угол, где стояла его кровать, и лег спать. В его движениях не было ни облегчения, ни радости, а лишь какая-то запредельная усталость и безысходность. Вера понимала, что он вернулся, но эта мысль не принесла ей успокоения, она понимала, что ничего не изменилось, и что их жизнь все так же будет наполнена тоской и безнадежностью. И все же, увидев его, она почувствовала, как ее страх немного отступил, оставив после себя лишь глухую печаль, и она понимала, что, несмотря ни на что, все они есть друг у друга, и это было единственное, что ее поддерживало в этом мире.