Сломанная радуга

Мы появляемся из Вневременья вместе со вспышкой света, в момент зачатия человека. Мы сопровождаем плод через весь долгий сороканедельный инфракрасный период предрождения и вместе с первым криком новорожденного фиксируемся в этом мире. Мы помогаем людям всю их жизнь, пестуем в них каждый цвет спектра, направляем и оберегаем. А потом проходим вместе с ними короткий сорокадневный ультрафиолетовый путь послесмертия. И уже тогда, когда свет их гаснет, они уходят в Неизведанное, а мы растворяемся во Вневременьи.

Чтобы снова появиться вместе с новой вспышкой света, вместе с новой искрой жизни. Мы пестуем, направляем и оберегаем уже новых людей – потомков тех, кто ушел из этого мира. И так было всегда, и так будет всегда, пока не прекратится род. Мы появляемся, существуем и исчезаем, чтобы появиться вновь. Мы – Хранители.

Человечишко, к которому с детства прилипло прозвище Щука и который только так и осознавал себя, спешил домой. Ему удалось достать хороший косяк по бросовой цене, почти что даром. Его дружбан Рашпиль, такое же никчемное белковое существо, утверждал, что травка знатно прочищает мозги, и Щука поспешно соглашался, хотя первый косячок неделю назад не только не вштырил, но и наоборот – жахнул по шарам так, что перед глазами все плыло и кружилось. Но люди – вообще существа непоследовательные, а Щука и вовсе был безмозглым, потому и наскреб деньжат на повторную попытку словить кайф.

Суруш был только рад – чем быстрее этот человечишко себя угробит, тем лучше. Когда ты существуешь около тысячи лет и из раза в раз повторяешь отчаянные бесплодные попытки скорректировать гамму жалких носителей ущербного цветового кода, то поневоле попадаешь под соблазн стать просто наблюдателем. То есть перестать бороться за своего подопечного, перестать помогать, направлять и оберегать – в общем, перестать делать все то, что непрерывно делает хранитель.
А если Щука еще и умрет прежде, чем успеет передать свои гены дальше, то этим он избавит Суруша от необходимости существования в этом мире людей. И тогда перед хранителем откроется Абсолютная Истина, он перейдет в иное состояние.

Суруш еще не докатился до того, когда желаешь своему подопечному смерти, еще пока было лишь чувство, схожее с человеческой брезгливостью. Но ему казалось, что пройдет еще сто-двести лет, случится еще несколько его фиксаций в этом мире, и он возненавидит их – не всех, конечно, а конкретно этот проклятый род, мужских представителей которого ему по какому-то феноменальному недоразумению неизбежно предстояло оберегать.

А еще хранитель знал, что за множество поколений работы с этими людишками, он поневоле напитывался их взаимодействием с миром и их речевым поведением. Не в силах изменить их цветовую палитру, он будто сам постепенно ломал свою.

У детской площадки Щука сбавил скорость, сообразил, что дома курнуть не получится – мать вмиг учует запах травки. Нужно тут, на лавочке. Человечишко плюхнулся на скамейку и бережно достал самокрутку. Детская площадка пустовала – недавний гром разогнал всех по домам, но сильный ливень прошелся не здесь, а гораздо севернее. Щука затянулся и медленно выдохнул дым, прислушиваясь к своим ощущениям, ожидая прихода. Затянулся еще раз, испытывая нетерпеливое раздражение.

Неожиданно разом, как занавес в театре, разошлись мрачные тучи, и яркое летнее солнце горделиво выпятилось в небе. Еще пару раз где-то вяло громыхнуло, а далеко впереди изогнулась разноцветной дугой большая яркая красавица.

Щука замер, его поле завибрировало восхищением. Все это уже было, и не раз, с тоской думал Суруш. Радуга, водопад, восход или другое завораживающее природное явление – неважно; неприглядный подленький человечек, в котором вспыхнуло вдруг ощущение прекрасного и на миг озарило его убогий внутренний мир; Суруш, находящийся рядом, отчаянно пытающийся найти нужные слова, чтобы достучаться до подопечного и перенаправить его энергетические потоки в другое русло. Все это уже было, было! И с дедом этого Щуки, и с прапрадедом, и с другими его предками. Менялось время и место, менялся образ и уклад жизни, менялись люди, но неизменным оставался цветовой код, который они передавали дальше своим потомкам – ущербный, практически неменяющийся код.

А радуга, и вправду, была роскошной: большая, яркая, отчетливая! Хранителю вдруг захотелось посмотреть на нее глазами людей. Последний раз он воплощался 22 года 1 месяц 20 дней 18 часов и 37 минут назад – немного постоял тогда ночью в детском отделении роддома, глядя на своего новорожденного подопечного и не ожидая от него ничего хорошего.

Мы помогаем людям только иносказательно. Мы можем входить в их мир и разговаривать с ними, но оказать прямое воздействие на них мы не в силах.
Суруш приблизился к Щуке сзади и сел на другой конец скамейки. Человечишко мгновенно повернулся к нему и мотнув головой на радугу, сказал:
– Ну ни хрена ж себе!
Хранитель слегка поморщился, потом кивнул:
– Атмосферное явление, преломление и отражение солнечного света в дождевых каплях. Да, очень красиво.
Щука неприязненно покосился на него, затем, слегка отвернувшись, сделал новую затяжку. Травка начинала работать – хотелось разговаривать и восторгаться.
– В жизни такую здоровенную радугу не видал! Все цвета... как в телеке, блин!
Суруш молча положил ногу на ногу.
– Все семь цветов! Твою ж мать!
– Кончай ругаться, не засоряй свое поле дерьмом.
– Чё?
– Через плечо! Слова имеют вес и силу. Когда ты говоришь, то не просто сотрясаешь воздух, ты формируешь вокруг себя вихревые потоки энергии. Своими мыслями и словами ты создаешь себе судьбу.
– Да ладно!
– К тому же в радуге не семь цветов, их больше.
– Чё ты гонишь? – хохотнул Щука. – Я ж вижу, семь!
– Ну, во-первых есть много оттенков, да и границы очень условны, цвета плавно переходят друг в друга. А во-вторых, перед нами лишь видимое излучение, – Суруш сделал упор на слово «видимое».
Теперь в человечишке заплескалось любопытство.
– В смысле?
– То, что ты видишь перед собой – это не весь спектр. Есть еще области, которые не воспринимает человеческий глаз: инфракрасная и ультрафиолетовая.
– Охренеть! В натуре, что ли?

Щука затягивался уже в открытую, не таясь. Ему было легко и радостно, казалось, он может подпрыгнуть и в несколько прыжков долететь-доскакать до радуги, она прямо манила его. Суруш равнодушно наблюдал за его всполохами настроения. Все это уже не раз повторялось, многократно, в предыдущих людях, в предыдущих историях. Иногда Сурушу казалось, что все это – и эти подопечные, и их бесполезная жизнь, и вред, который они наносят себе и окружающим – все это создано лишь исключительно для него, что это он, хранитель, проходит некий экзамен и никак не может его пройти. Из раза в раз одно и то же, и каждый раз провал – они каждый раз выбирают путь саморазрушения, и каждый раз он никак не может повлиять на их судьбу. Но каждый раз упорно пытается достучаться до их примитивного сознания и плоского подсознания.

– Знаешь, почему тебя так тянет к этой радуге?
Щука, улыбаясь, покачал головой.
– В каждом человеке есть радуга, а у тебя она сломана.
Человечишко нахмурил лоб.
– Не догоняешь?

Подопечный сделал последнюю затяжку, бросил окурок под ноги. Суруш видел, что никогда ему еще не было так блаженно и весело.
– Неа, не догоняю.
– У тебя. Внутри. Есть. Своя. Собственная. Радуга. Каждый цвет – это эмоции и чувства.
– Да лааадно, – пропел, ухмыляясь, Щука.

Все сильнее в нем крепло ощущение, что он знает этого странного человека, одетого во все черное, но никак не может вспомнить. Как будто они уже встречались, но где? Когда? И эти глаза... так буравят его, словно человек этот все про него, Щуку, отлично понимает. Хрень какая-то. Но почему-то не стремно, даже наоборот.

– Ну, и что значит красный? – не выдержал он.

Красный.

– Радость, горе, отчаяние, страсть, гнев, жестокость, боль, агрессия, наслаждение, ликование...
– Тормози, шеф! Чё так много-то? Цвет один, а тут... тебя послушать... радость, горе – все вместе, это как?
– Цвет не один, есть множество оттенков. Рубиновый, алый, багровый, пунцовый, малиновый, коралловый – это только несколько прилагательных... – Суруш вздохнул, – ну, слов, которые придумал человек. Есть оттенки, для которых нет слов в языке, есть оттенки, которые ты не различаешь глазом, ну в смысле, не видишь разницы.
– А ты, типа, видишь!
– Типа вижу. Короче, красный – просто одно обобщающее слово. И красный цвет – это цвет очень сильных чувств и эмоций, сильных страстей, понимаешь? И если человек идет у них на поводу, то они сотрясают всю его сущность и могут довести до беды. А любая эмоция и чувство, даже положительные, должны быть в балансе.

Щука молчал. Он уловил общий смысл, но размышлять не хотелось, хотелось радоваться и что-то делать, внутри, словно крутящийся огненный шар, набирала обороты энергия. Он повел головой по сторонам, в мусорке возле соседней лавочки заприметил пивную бутылку. Вдруг вскочил, выдернул ее и, разбежавшись, с размаху бросил вперед.
– Я же говорю, твоя внутренняя радуга сломана, – равнодушно констатировал Суруш. – Вот и хочется крушить мир вокруг.
Бутылка немного пролетела, ударилась о крышу песочницы и звонким каскадом разлетающихся стеклянных осколков осыпалась вниз.
– Ну, и зачем? Здесь же дети играют. Порежутся ведь.
– Да пох!

Хранитель поморщился. Вульгарные слова и мысли подопечного причиняли боль. Он подошел к человечишке, схватил его за шиворот и хорошенько тряхнул.
– Не смей материться. Понял?

Щуке стало не по себе. Он энергично кивнул, потом еще раз. Суруш вернулся и сел на свое место, человечишко поспешил сделать то же. И стараясь как-то загладить инцидент, заискивающе заглядывая Сурушу в глаза, спросил:
– Ну, а другие цвета?

Оранжевый.

Хранитель помолчал немного, приводя себя в баланс. Вот они – последствия воплощения в мир людей: начинаешь вести себя как люди. Разозлился на этого Щуку, позволил выплеснуться своей алой боли. Наконец он сказал:
– Вот сейчас ты совершил действие просто потому, что вдруг захотелось. Тебе наплевать на других. В твоем спектре нет чистого оранжевого, нет эмпатии.
Человечишко непонимающе прищурился:
– Чего нет?
– Оранжевый цвет – это сочувствие, забота, желание помочь, но в искаженных оттенках – это безразличие и даже подлость.
– А у тебя-то у самого оранжевый есть?
Суруш усмехнулся. Подумал «больше, чем ты заслуживаешь», но вслух сказал:
– Вот ты живешь с матерью. Заботишься о ней?
– Ну..., – напрягся подопечный.
Хранитель слегка наклонил корпус к Щуке и понизив голос, доверительно начал:
– Уже давно достала, да? А что делать – не съедешь, на съем жилья бабло нужно. Уж лет пять бухтит, что умирает, задолбала совсем. Скорей бы уж. Может и врет, конечно. Так-то по ней и не скажешь, что сильно болеет...

Человечишко сначала побледнел, потом его лицо разом вспыхнуло, исказилось, он вскочил и попятился назад. Черный человек озвучил его мысли и тайные надежды.
Весь внутренний мир человека открыт его Хранителю. Мы видим их устремления, чувствуем их мысли, слышим их мечты. Мы помогаем им преодолеть трудности, мы подсказываем им и направляем их на правильный путь, но все решения они принимают сами.

– Сядь на место!
– Ты... это... не то..., – Щуку немного трясло, он топтался, не в состоянии уйти, но и не решаясь вернуться на скамейку к этому типу.
– Эх, как тебя накрыло! Палевый так и полыхает.

Желтый.

– Че... чего полыхает?
Щука продолжал стоять, почти не понимая что говорит, думал об одном, произносил вслух совсем другое: мысли подпрыгивали, наскакивали, заваливались. Суруш наслаждался.
– Сядь. Не бойся, не съем. Ты сейчас испытываешь страх. Это палевый, один из оттенков желтого. Есть еще множество других тонов: золотистый, лимонный, медовый, соломенный... Осторожность, нерешительность, неуверенность, трусость.

Человечишко медленно приходил в себя, голос человека в черном успокаивал. Не зря, ох не зря этот тип сразу показался ему знакомым! Видать, когда-то встречались, и по пьяни Щука сболтнул лишнего.

Он вернулся на свое место, сел, наклонившись вперед, положив локти на колени. Молчал, переваривал услышанное. Потом сплюнул, резко откинулся на спинку скамейки и, повернувшись к хранителю всем корпусом, выпалил:
– Ты кто ваще такой?!
– А вот и зеленый! – засмеялся Суруш.

Зеленый.

– Это цвет любопытства, любознательности, это здравый смысл, логика, хладнокровие, уверенность.
Подопечный немного пошевелил извилинами и снова повторил:
– Да кто ты, блин, такой?

Суруш вздохнул. Все повторяется вновь и вновь. Вновь и вновь. И так много-много раз, и все разы практически неотличимы.

Мы желали бы поделиться своими знаниями с подопечными, рассказать им о пути к Свету и Добру. Но люди забывают о таких встречах. Так устроен их мир – память человека вытесняет прямое воздействие на свободу его воли.

– Я хранитель. Я оберегаю и направляю тебя.
– А?
– Тебя зовут Глеб. Щукин Глеб Григорьевич. Ты родился 3 июля, и твоя мать выбрала тебе имя по православному календарю. Решила назвать тебя в честь святого Глеба Владимирского, ей понравилось, что о нем было написано: «имел добрый нрав и милосердие».
Щука в прямом смысле открыл от изумления рот:
– Ну ни ху... – осекся, испуганно глянул на Суруша, прокашлялся, – хм... ни фига себе!

Хранитель видел, как переливается поле подопечного – удивлением, восхищением, и сразу следом – недоверием и подозрительностью.

– Гонишь! Ну, допустим, как звать меня ты знаешь, но чтобы мать в церковь пошла... Да она попов этих на дух не выносит!

Суруш устало провел рукой по лицу. Вот женщина, узнавшая о своей беременности слишком поздно, чтобы сделать, как раньше, аборт. Мать Глеба. Вот она сообщает своему мужчине, что ей придется рожать. Вот она вынашивает ребенка с ненавистью к его отцу, которого больше не видела после того тяжелого разговора. Вот она в отделении, с новорожденным сыном, с твердой убежденностью оставить ребенка здесь и уйти, уехать подальше из города, забыть, начать жить сначала. Cколько же титанической работы пришлось проделать ее хранительнице, чтобы эта женщина передумала, не стала писать отказ от своего ребенка!

– В палате роддома твоя мать увидела святцы, ну, книжку с именами святых. Полистала от нечего делать, потом решила выбрать тебе имя по этой книжке.

А еще она смотрела на соседку по палате, смотрела и завидовала, с какой любовью та нянчится со своим сыном, разговаривает с новорожденной крохой, называет по имени. Хотелось так же. Тоже дать имя своему ребенку, тоже любить его, тоже чувствовать себя счастливой. Получилось только первое.

– Ну лады, предположим я поверил! – сказал Щука. – А тебя-то как звать?
– Суруш.
Подопечный слегка нахмурился.
– Таджик, что ли?
Хранитель рассмеялся.
– Чё ржешь? Сам говоришь, что ты мой этот... ангел-хранитель, а имя нерусское.
– Персидское.
– А?
– Бэ! Я просто хранитель.
– Я знаю, кто ты! – осенило Щуку.

Он сделал торжественную паузу, в который уже раз пробежался глазами по черной одежде собеседника, посмотрел ему прямо в глаза и восхищенно воскликнул:
 – Ты –  дьявол!

Голубой.

– Творчество, воображение, созерцательность, но также и узколобость, шаблонность мышления, зашоренность. Это все оттенки голубого.
– Да ладно тебе с этими цветами, заладил! – отмахнулся подопечный. – Я прав, да? Ты хочешь заключить со мной сделку?
Суруш закатил глаза и протяжно застонал.
– Да как же вы все достали!
– А чё-о? – разочарованно протянул Щука. – Не будет сделки?

Суруш обдумывал, что сказать. Поле человечишки вибрировало, колыхало разноцветьем. Нужно было создать правильные слова, которые вписались бы в этот рисунок. Слова, которые остались бы в поле, и постепенно растворяясь, смогли бы повлиять на целеполагание подопечного.

Щука воспринял молчание как сигнал к действию и озвучил то, что всегда, сколько себя помнил, не давало ему покоя.
– Ну это... бабок бы побольше!
Все это уже было, ничего нового. Они всегда хотят денег, денег и власти. Некоторые додумываются пожелать еще и здоровья. Но не этот. Этот еще слишком молод.
– Что будешь делать?
Щука посмотрел на хранителя как на сумасшедшего.
– Да все, что хочешь, блин!
– И что же ты хочешь?
– От матери съеду, тачку крутую куплю, айфон последний, да и вообще... чилить буду!
Суруш молчал.
– А чё? – все больше распалялся Щука. – Нельзя, что ли?! Одним – всё, блин, другим – ничего! Вон, некоторые, ваще ни ху... не работают в смысле, а живут зае... зашибись! Виллы, тачки, бабы красивые, то-сё...
– Тоже так хочешь?
– Говно вопрос!
– Зависть, – задумчиво произнес хранитель. – Знаешь, какой это цвет?
– Ну, какой? – нетерпеливо, чтобы отвязаться, спросил Щука.

Синий.

– Индиго. Доверие, зависть, обида, ревность.
– Чё за цвет? В радуге нет такого.
– Почему ж нет? Это синий.
– А, ну так бы сразу и сказал. А то... выдумают слова какие-то... В общем, слышь, эээ... – человечишко напрягся, но так и не вспомнил имени, – помоги, братан. Деньги позарез нужны!
– Думаешь, я отсыплю тебе бабла?
– Ну... сам же сказал, что ты ангел-хранитель. Или, может, все-таки дьявол? – Щука захохотал, довольный своим остроумием.
– Я просто хранитель. А помочь себе ты должен сам.
 
Суруш встал, задумчиво посмотрел на далекую радугу, которая всё так же ярко пульсировала многоцветием, обернулся к подопечному.
– У тебя есть свобода воли. Это бесценный дар. Каждый день, каждый миг ты можешь изменить свою судьбу.

Ну почему даже у самого жалкого, самого ничтожного и мерзкого человека есть свобода воли?! Хранители на порядок выше, лучше, сильнее людей, но этой драгоценностью – свободой выбора – они не обладают! Вот навечно и обречен Суруш защищать этих отвратительных людишек.

Ну почему, почему ему приходится оберегать именно этот никчемный род, в который раз подумал хранитель и в который раз ультрамариновый выплеснулся из его спектра, пошел пузырями, окрашивая поле. Мысль была не новой. Словно сломанная деталь, которая провалилась внутрь в большой непрерывно работающий механизм, она время от времени постукивала, напоминая о себе.

– Да как тут, блин, изменишь судьбу?! – возмутился Щука. – Без бабок никак! Хоть скажи, где бы их раздобыть-то?

Хранитель вызвал из архива памяти того мальчика, который родился в один день с его подопечным. От его мамы волнами расходились такие сильные потоки любви и нежности, что даже женщина, которая собиралась написать отказ от своего ребенка, мать Щуки, непроизвольно попала под их влияние. Возможно, если бы не это обстоятельство, если бы эти две женщины оказались в разных палатах больницы, отправился бы его новорожденный подопечный в детский дом.

Суруш смотрел тогда на того младенца и впервые позволил ультрамариновому затопить свое поле – позволил зависти выйти из-под контроля. Максим – так молодая мама назвала своего сына, и необязательно было иметь за плечами тысячелетний опыт существования в мире, чтобы понимать, что у этого мальчика будет яркая прочная радуга, что он – счастливый обладатель правильного цветового кода, который его любящие родители передали ему по наследству. Как же повезло хранителю Анжу с этим родом, думал Суруш. И Анж так носился над новорожденным Максимом, так искрился радостью!

Тогда, чуть больше 22 лет назад он отправил ему послание «Поздравляю с подопечным» и принял ответ: «Соболезную с подопечным».

Это несправедливо, вспыхивали ультрамариновые мысли: он, Суруш, вынужден оберегать мерзких людишек, постоянно прикладывать неимоверные усилия, пытаясь скорректировать их цветовую палитру, а другим хранителям так везет!

Щука поерзал, потом вскочил, подцепил носком кроссовка мелкий камешек и пнул его вперед. Умоляюще глянул на Суруша:
– Помоги, а?
– Только этим и занимаюсь.
– В смысле?
– В смысле с самого твоего рождения направляю тебя к добру и свету. Но без твоего участия ничего не получается. Твоя радуга сломана, нужно выравнивать искажения.
– Да блин! Опять ты за свое! – Щука уныло махнул рукой и сел на лавочку.

Фиолетовый.

– Разочарован? Думал, я сейчас исполню твои заветные желания?
Щука сплюнул под ноги.
– А чё было трепаться-то? «Я – твой ангел-хранииитель», – передразнил он Суруша.
– Просто хранитель. Ну так вот, остался последний цвет видимого спектра, фиолетовый.
Щука недовольно скривился.
– Это цвет надежды, но также и разочарования, и равнодушия, и тоски.
– Ну и чё?
– Да ничё! Радугу тебе чинить надо, дурень! У тебя же только одна надежда – бабла срубить!

Человечишко пожал плечами. Он не въезжал: что плохого-то? Суруш устало закрыл глаза. Еще одна его никчемная попытка, еще один всплеск аметистового разочарования.
– Слышь, друг, – внезапно сказал подопечный, – а любовь – это какой цвет?

Никогда еще хранитель не испытывал одновременно столько эмоций. Оттенки и тональности вспыхнули и зазвенели в его поле, самый сильный – изумление. Мощной лавиной оно зацепило хрупкую надежду, что еще не все потеряно, что линии вероятностного будущего этого человека еще могут изменить траекторию. Что подопечный изменит ее.

Свобода воли лежит в основе личности каждого человека. Свобода воли во всем – в мыслях, словах и поступках.

За все свои сотни лет существования Сурушу еще не доводилось пропускать через себя такое сильное удивление. Людишки постоянно разочаровывали его своими устремлениями и действиями, причиняли боль, вызывали ощущение безысходности и отчаяния. И со временем хранитель научился не питать иллюзий и надежд на их счет. Но никогда еще подопечный так не ошеломлял его. Откуда, из каких глубин своего примитивного подсознания извлек этот человек слово «любовь»? Его неожиданный вопрос, как робкий живой стебелек, пробился сквозь толщу бетонной серости.

Хранитель вскочил, подался вперед. Подопечный от неожиданности встал, оказался с ним лицом к лицу. Суруш положил руки ему на плечи и слегка сжал их, усиливая свои слова.

– Любовь – это все цвета сразу, это весь спектр, Глеб! Понимаешь? Это рубиновая страсть и янтарная забота. Это золотистый страх за того, кто тебе дорог и изумрудная уверенность во взаимности чувств. Любовь – это лазурное созидание и сапфировое доверие. И конечно, любовь – это пурпурная надежда.

Может быть, это и есть правильные слова, которые наконец, как семена в почву, попадут в пустоты информационного поля подопечного и прорастут там, выпрямят рисунок его личностной структуры?

– Глеб, послушай меня. Любовь внутри тебя, она в тебе! Нужно только немного подправить твою сломанную радугу и только ты сам можешь ее починить. Работай над собой, твоя красная агрессия и синяя зависть разрушают тебя, а оранжевого сострадания практически нет совсем. И зеленого здравого смысла тоже – нужно думать, Глеб, о последствиях своих поступков. Все в твоих руках, человек! Изменишься сам – изменится и твоя жизнь.

Подопечный недовольно скривился, дернулся, повел плечами, как бы желая скинуть чужие ладони.
– Да задолбал ты уже! «Радуга сломана, надо чинить»! А у тебя у самого-то как – радуга в порядке, не сломана?

Хранитель медленно убрал руки с плеч человечишки. Посмотрел вдаль, на заходящее солнце.
– Сломана. И очень давно.

Он сделал спиной несколько шагов назад, оказался в арке радуги, раскинул руки в стороны и не сводя глаз с подопечного, растворился в полотне мира людей.

Щука восхищенно завернул витиеватую нецензурную фразу. Вот только что напротив стоял этот человек, а вот мгновение спустя – и он распался на тысячи крошечных черных точек! Секунду-другую они повисели в воздухе, сохраняя его силуэт, а потом неспешно развеялись.

– Вот это, блин, приход! Ваще огонь!

Он был в неописуемом восторге. Прав был Рашпиль: травка – первый сорт! Такой глюк улетный! Жаль только, что быстро отпускает. И человек исчез, и радуга – вон, бледнеет. Обычная радуга, ничего особенного, а казалась такой большой и яркой! Надо бы еще косяк достать, было круто. Вот только где бы бабла срубить?

Дома орал телевизор. Щука немного приоткрыл дверь в комнату матери и просунул голову:
– Есть чё пожрать?

Женщина полусидела-полулежала в кровати. Она хмуро глянула на сына и, перекрикивая сериал, ответила:
– Совсем охренел?! Шляешься где попало, сутками дома не показываешься, а я тебе готовить должна?!

Щука по привычке хотел огрызнуться в ответ, но почему-то не стал, не захотелось продолжать перепалку.
– Нет в тебе оранжевого цвета! Нет заботы и сочувствия! – громко заявил он матери и, немного ссутулившись, уныло поплелся в кухню.

Ноябрь-декабрь 2024