А я ухожу, ухожу красиво часть 1

               
    Зажиганск, изрядно уставший от летнего зноя, высохший на июньских солнцепёках до состояния мумии,  весь июль вздрагивающий от слов диктора: «во второй половине дня   ожидается плюс 38, держитесь теневой стороны улиц», теряя безвременно  пожелтевшую листву городских скверов и парков, в состоянии близком к сомнамбулическому  безвольно свалился в август. Первый день августа ничем не отличался от своих июльских предшественников; впрочем, горожане другого и не ждали. Жара так плотно поселилась в городе, что люди, свыкшиеся с ней, полагали - хляби небесные разверзнутся не ранее середины сентября, а следовательно, рассчитывать на снисхождение оснований нет. Некоторым послаблением в этой адской жаре  было то, что дни стали заметно короче и Его Светейшество (именно так: Светейшество от слова свет) Солнце отправлялось почивать на два часа раньше, нежели в июне.  Ну и конечно река, река Жигана спасала горожан, предоставляя им свои воды, текущие с Больших Каменных гор. Прохладные у своих истоков струи Жиганы, поплутав по таёжным дебрям, и сохранив в их тенистых каньонах снеговую свежесть,  освежали очумевших от зноя горожан в самые жаркие дни.

   Солнце только что свалилось в густой Чёрный ельник Барского леса, окружавшего северо-западную окраину города; жара стала спадать, и, чу! Мне показалось, или, взаправду, послышались далёкие раскаты грома. Желая удостовериться в моих робких надеждах, я поднялся в мансарду, раскалённую железной крышей дома до состояния финской сауны, вышел на балкон и да, взору моему явилось чудо: над Барским лесом выползала огромная, во всю западную часть неба сизо - синяя туча. Жёлтые линейные гигантские молнии пластали эту влажную тьму параллельными курсами, мощные раскаты грома, прислушиваться к которым уже не было нужды,  сотрясали сумрак, сгущавшийся  в  темнохвойных дебрях Чёрного ельника.  Налетел ураганный ветер, железная крыша старого дома испуганно задрожала, дверь веранды резко захлопнулась, весь оконно-стекольный ансамбль веранды дружно нервически звякнул, а обе распахнутые створки центрального окна,  захлопнувшись в порыве  чувств, просто разлетелись вдребезги, осыпав осколками садовую дорожку.

   Я, как мог, быстро спустился вниз, закрыл двери веранды на шпингалет в надежде, что ветер и дождь не ворвутся внутрь летней комнаты и не раскидают легкомысленную мебель. Однако ветер уже вовсю трепал шторки лишившегося стекол окна, раскачивал клетку с обезумевшими канарейками и пытался сорвать репродукции картин, висевших на стенах веранды. За окнами  порывы ветра  безжалостно терзали заросли запущенного вишнёвого сада.

   Тем временем,  в нарушение классического описания начала летней грозы, потоки воды, именно потоки, а вовсе не  отдельные первые тяжелые капли,  обрушились на крышу, ставшего вдруг  тщедушным, хоть  и старого, но ещё сравнительно крепкого домика. Листы кровельного железа что-то бубнили в панике, видимо полагая, что с минуты на минуту они будут сорваны с крыши и унесены ветром в тартарары. Громы, ударяя в трясущуюся от страха  кровлю, заставляли тревожно озираться по сторонам и искать места, где они наверняка не достанут меня.  Молнии, как видимые субстанции гнева небес, в припадке ярости прямо над моим домом продолжали пластать и без того  уже истерзанные тучи, извергавшие на землю тонны воды.

  «Откуда столько воды?!» - Мелькнуло в голове. Вопрос, конечно, был чисто риторический, но мозг всё же выдал ответ, – Так завтра же Ильин день!
   «Точно,- вспомнил я, - завтра второе августа - Ильин день,  в этот день в наших местах  обязательно случаются грозы, а до него осталось всего два - три часа». Вспомнив это, я почувствовал что-то вроде удовлетворения от собственного объяснения,  и как бы примирился с разгулом стихии – порядок есть порядок.

  Мало-помалу я пришёл в себя и теперь, стоя у окна с интересом наблюдал, как  мимо моего двора несутся с гор потоки воды, несутся во всю ширь улицы, переливаются через бордюры, забегают на подворья, в сады  и огороды сквозь редкие доски забора.  Зрелище было впечатляющее.
 
   Гроза, видимо, удовлетворившись произведённым эффектом, уходила  за Жигану;  арьегардные части её, изрядно истерзанные молниями, и, прохудившиеся вследствие этого, утратив свой бурный натиск, слабо, будто, садовник из лейки, поливали пригород. 

   На западной части небосклона, откуда четверть часа назад налетела буря, между ельником и тёмным в остатках туч небом показалось багряная полоска неба – закат наступал по расписанию, то есть, в половине десятого вечера. Быстро темнело. Зажёгся висевший прямо над калиткой  мощный уличный фонарь, кроны старых вишен запущенного сада трепетали в его призрачном тускло-лиловом свете; воздух был наполнен озоном и волшебством, насыщающим колдовской энергетикой сад.

 Я, вспомнив, что стёкла разбитого окна валяются на садовой дорожке, решил осмотреть  её, дабы иметь представление о масштабах катастрофы.  Едва я вышел на крыльцо, как в ту же секунду звякнула железная щеколда  садовой калитки, и в следующую секунду в её проёме появился хиппового вида старикашка  в джинсовом костюме. Джинсовая кепка восьмиклинка, рыжие мокасины, висевшие сосульками длинные волосы выдавали в нём приверженца субкультуры хипующей молодёжи   начала семидесятых годов прошлого столетия. На носу  его блестели круглые очки, точно такие же, какие носил один из идолов движения хиппи  -  Джон Леннон. За спиной этого антикварного адепта канувшего в  Лету  движения хиппи, висела в чехле на кожаном жёлтом ремне гитара, а в руках он тащил клетчатую сумку на колесиках. В таких сумках  челночники возили в лихие девяностые модный ширпотреб на городской рынок Зажиганска.

   В этом  возникшем из сумерек и озона  человечке, я мгновенно опознал моего старинного друга  Стаса Батуева, с которым мы дружили со второго класса, когда он переехал с родителями в наш Зажиганск аж из самого Магадана. Сейчас он жил в большом городе километрах в трёхстах от Зажиганска,  где на пенсии руководил вокально-инструментальной группой таких же, как он сам фанатов музыки семидесятых – восьмидесятых; это я знал из переписки в «Одноклассниках». В живую мы не виделись года три, а может и все пять; память в нашем возрасте приобретает удивительные свойства, когда всё давно ушедшее помнится как вчерашний день, а что ты делал неделю назад сложно припомнить.

  -Хипуешь плесень?! – Приветствовал меня Стасик.
 – А ччё?  - Хорошо зная манеру друга  сходу наезжать в разговоре, - быковато ответил я.

   Стасик, будучи представителем семейства мелкотравчатых, с детства имел привычку в приватном разговоре, изъясняться витиевато, грузить собеседника малопонятными терминами и,  таким образом, становиться самому в разговоре, как бы, на позицию первого номера. Ему доставляло удовольствие, когда его оппонент терялся, порой даже не зная, что ответить.  Получал он за это, и не раз, но оставался верен своей привычке - стебаться и грузить собеседника, давить его форсом, гонором, то есть понтоваться, как  принято  сейчас говорить. Вообще своим поведением он  очень напоминал мне фокстерьера, который на прогулке не сворачивает ни одной встречной собаке. В тщедушном теле этого мелкотравчатого жило какое-то  постоянное чувство соперничества, какое-то, невесть на чём основанное, превосходство.

 - Откуда ты взялся, чертила, в такую погоду, да ещё на ночь глядя? – Спросил я промокшего гостя.
 –Ты, хрыч старый, - верный своей привычке дерзить, сверкая очками  с мощными диоптриями,  просипел Стасик, - сначала коньяку поднеси утопленнику, а  потом уже будешь своего старого  кента  вопросами грузить.

  Называть меня кентом Стас стал в седьмом классе, когда привёз это слово откуда-то с юга, куда он ездил с родителями отдыхать. Позднее он придумал ещё слово – кентурат, пояснив, что это то же, что и банда, только белее экзотичное. В  кентурате Стасик, главным считал, разумеется,  себя, однако, это не препятствовало ему получать от рядовых кентов за свой острый язык  пендаль под зад или фофан  с оттяжкой по лбу.

  Мы обнялись, для чего мне пришлось чуть не вполовину согнуться, чтобы Стас мог похлопать меня по спине в области лопаток, при этом мне показалось, что от Стасика исходил лёгкий запах алкоголя, отретушированный жевательной резинкой. Я затащил его на веранду вместе с гитарой и котомкой; на полу возле ног промокшего гостя тут же образовалась лужа.

 Через пять минут в махровом банном халате, в больших, доходящих ему до колен таджикских носках-джурабах, забравшись с ногами в кресло, и держа в руках   стакан с коньяком, мой друг, блестя чёрными глазами, сильно увеличенными стёклами очков,  сумбурно излагал, как и на чём он  добрался, какие злоключения ему пришлось пережить и для чего он, собственно, приехал ко мне без предупреждения.

  Из его рассказа я понял, что с поезда он решил добраться до меня на такси; то, что через минут десять  случится гроза, Стасик, естественно, не знал.  На такси он успел доехать до пригорода, в котором я живу, и тут в автомобиле, на котором он ехал, порвался ремень генератора. Водитель по рации связался с гаражом, там ему пообещали привезти этот ремень; надо было подождать. Стас ждать не хотел  и решил дальше идти пешком.  Таксист заметив, что над городом заходит туча предупредил его о приближающейся грозе, но разве могла этого фокстерьера остановить какая-то тучка. Ливень застал Стасика метрах в пятистах от моего дома и едва не смыл его в кювет вместе с сумкой.

– В общем, Карабас, горя я хапнул сегодня, - подытожил он свой рассказ, - до трусов промок.
                ***
 Карабасом меня называли сорок лет тому назад, когда мы со Стасом играли в  вокально-инструментальной группе, которую он  создал в десятом классе. Это было время, когда перестройка придуманная  лидером нашей страны, только что почила во младенчестве, не успев раскрыть свой фантастический потенциал, дикий рынок уже разевал свою хищную пасть и примеривался к совку, а главные строители коммунизма, мгновенно переобувшись, стали  с энтузиазмом строить капитализм.
 
  В группе нас было четверо, трое одноклассников и один  пацан со двора, где жил Стасик.  Руководителем, разумеется, стал сам Станислав Батуев, хотя он и  был самым мелким из нас. При росте в сто шестьдесят пять сантиметров он весил всего пятьдесят килограммов. Все остальные были за сто восемьдесят  см., хорошо сложенные спортивные парни. Зато в музыке Стасик был самым продвинутым из нас, так как, закончил музыкальную школу и мог играть почти на всех инструментах. Благодаря этому обстоятельству, мы и ориентировались на его мнение относительно репертуара и стиля игры. Стаса мы ценили как лидера группы, но не более того; в зависимости от ситуации он был для нас Стасиком, Стасом, Батиком, а когда нужно было выразить своё восхищение его заслугами или   просто польстить, называли его Батыем.

 Название группы –«Ушкуйники» - придумал тоже Стасик.
 – Пацаны, я придумал нам название, - объявил он на одной из первых репетиций, - называться мы будем, - Стасик, выдержав эффектную паузу, вытащил из дипломата листок одиннадцатого формата, на нём был нарисован простым карандашом барабан, посредине которого красной и чёрной краской было написан «Ушкуйники».

 А кто такие ушкуйники? – Поинтересовался Витёк Горбушкин.
 – Это речные разбойники, пираты, в общем, которые в старину промышляли грабежом в наших местах, - объяснил Стас.
 – Прикольно, - оценил название Горбушкин.
  –А вам как? – посмотрел на остальных  автор.
– Ну, да, прикольно, - согласились все.- Пусть будет «Ушкуйники».
 
  Группа сыгралась довольно быстро, репертуар  у нас был, что называется с бору по сосенке, но на дискотеке в клубе речников мы отыграли всю зиму. Весной, когда быстрые воды  Жиганы утащили вниз по течению остатки льда,  и в садах  буйно зацвели черёмухи, мы все ушли  служить срочную. Все кроме Стасика, которого в тогда ещё Красную армию не взяли из-за какой-то мудрёной болезни. Он дождался нас со службы дома, и мы снова стали играть на танцах прежним составом. Группа наша просуществовала ещё  два года, потом уехал в Москву на заработки Горбуша, открыл своё дело в столице области рукастый Деревяшка, мы со Стасом – моим центральным карифаном, как он теперь называл себя, ещё около года как-то кантовались, приглашая в группу варягов. Потом я женился, окончил институт и на этом наша музыкальная карьера закончилась. Однако, раз в год мы  собирались на новогодние праздники, доставали инструменты и для чисто конкретно своих старых фанатов  играли в дышавшем на ладан ДК речников.

  Последним из нас женился Стас  на своей однокурснице по музыкальному училищу. Невесту его мы увидели впервые на свадьбе.

- Светик, - представил он нам свою невесту.

  Светик была до невозможности красивой девочкой, но очень маленькой и худенькой, она едва доставала до плеча низкорослому Стасику; за глаза мы называли её не иначе как Дюймовочка. Вскоре после свадьбы молодые уехали на родину Дюймовочки, и  в Зажиганске остался я один.

  По наследству мне достался родительский дом с вишнёвым садом, как сейчас говорят на первой линии у реки, то бишь, на берегу Жиганы. Работал я всю жизнь оставшуюся, даже после выхода на пенсию преподавателем электротехники и электроники в местном техникуме.  Житие моё было скромным, однако двоих сыновей воспитал, вывел в люди, как говорится, и теперь они, будучи не в меня ребятами бедовыми и предприимчивыми, жили в обеих столицах, имели свой бизнес, а нам с матерью, назначив достойный пенсион, наказали стеречь родовое наше гнездо, чем я и занимался. Супруга моя часто гостила то у одного сына, помогая растить внуков, то у другого и по этой причине я иногда подолгу жил один. Одиночество меня ничуть не тяготило и даже доставляло удовольствие.

                ***
–Что, экселенц, ностальгия достала, али дела какие в нашем Зажиганье? – Спросил я Стаса.
 –Да всё сразу как-то накатило, собрался за пятнадцать минут и рванул к тебе. Думаю - жить два понедельника осталось, а я тебя уже года четыре не видел. Знаю, что один живёшь и место у тебя тут, как в санатории. Вот и решил навестить. Ты рад?

  Конечно, я был рад. Этот старикашка был единственным из близких мне людей, которого   я  знал -  страшно подумать – больше полувека. Я испытывал к нему самые тёплые чувства,  прощал ему все его закидоны, которые иные посчитали бы обидными, внимательно слушал все его фантастические прожекты и суждения о вещах, в которых он ничего не смыслил, но считал себя знатоком.  Я понимал, что другим он уже не станет потому, что уже нет времени. Зато с ним, как и в далёкой молодости, никогда не было скучно. Всё время, когда мы занимались очередным его проектом, события вертелись вокруг нас, вернее вокруг Стасика, он был то в роли утопающего, то попадал в какие-то нелепые истории и мне приходилось вытаскивать его: то он вдруг терял документы, то уезжал по пьянке с какими–то заезжими артистами и просил забрать из какой-нибудь дыры, то его обворовывали цыгане.

  - Знаешь, Карабас, так захотелось собраться всем вместе, как раньше собирались на репетиции в ДК, намахнуть  портвешка,  сбацать что-нибудь для души, посидеть потравить мульки.
 – Так мы с тобой теперь только вдвоём остались -  пацаны ушли уже, насовсем ушли.
 –Ну, давай вдвоём сбацаем, - заглянул мне в глаза Стасик. Из-за толстых стекляшек  очков взгляд его был каким-то  жалким и проникновенным. – Где твоя гитара?
 - Пойдём, - направился я к лестнице на мансарду.
 -  Ух, ты! – Удивился Стас, когда мы поднялись на мансарду, и  я  включил свет. – Где ты это надыбал?  - Он восторженно гладил большой барабан с педалью, тарелки, чарлики, чаплики. – Да у тебя вся кухня (барабанная установка). Где взял?
 – Когда ДК совсем закрывать стали, директор ко мне приехал и предложил забрать. До лучших времён, так сказать. Ну, я конечно согласился.
 – А гитара где?
– Вот,- вытащил я из шкафа  «Yamaha f 600», - она самая.
–Ну, ты даёшь, Константин Палыч, ну молоток! -  Восторгу Стаса не было предела, он даже имя моё вспомнил.
–А вот насчёт портвейна извини, - развёл я руками, - сейчас его днём с огнём не найдёшь. – Бери инструмент и айда вниз, - приказал Батый.
– Карабас, у тебя пожевать чё-нить есть? – Спускаясь по лестнице, через плечо спросил гость, а то я, сам понимаешь, голодный как собачонок.
 - Пошли, на кухню, сейчас всё найдём.
  Я поставил на стол помидоры, холодные котлеты, хлеб. Стас задерживался на веранде.
 -Ты где там? – Окликнул я гостя, - никак с голода умер.
 -Вуаля, - вошёл Стас в кухню. Обеими руками: одной за горлышко, другой поддерживая за донце, он держал бутылку портвейна 777 – «Три топора», того самого, который мы пили в молодости.
  Пришла моя очередь удивляться: - Где ты этот раритет откопал?
 – Да, по случаю недавно целый ящик купил, прикинь. Пару бутылок сам выпил, а остальное для таких случаев оставил.
–Ну, ладно, по понтам  у нас ничья, но клёво получилось, могем мы всё-таки ещё кое-что, да Батый?
–Ха! Мы в такие ходили дали, - хриплым баритоном напел он слова из песни, которую мы в своё время взяли себе  в качестве гимна группы.
 Выпив по стакану портвейна, мы пришли   в великолепное расположение духа.
- Давай что-нибудь сбацаем прямо сейчас, - предложил Стасик.
– Давай, а что?
– Как что? – Блеснул весело он очками, - Шисгару, конечно.
 
  Я сходил наверх в мансарду и принёс свою старенькую простенькую, но довольно хорошо звучавшую акустическую гитару. Было десять часов вечера. Дом мой стоял на отшибе в односторонней улице, так что мы могли петь, не опасаясь, что прибегут соседи, которым мы мешаем спать.

    Мы пили  портвейн, догонялись коньяком, перепели весь репертуар тех лет, когда все члены нашей группы были молоды, веселы и достаточно беззаботны, чтобы задумываться о будущем. Ностальгический концерт наш продолжался часа два с лишним. В первом часу ночи дедушка Стас захотел спать, так как  в вагоне у него место было у туалета, а какие-то мерзавцы всю ночь ходили  по нужде и хлопали дверьми так, что он едва не падал с полки.

  Я разобрал кресло-кровать, которое не разбиралось уже  года три, и уложил на него Стасика. Благословив его на сон грядущий, как когда-то своих внуков, которые спали в этом кресле, когда приезжали  на лето,  я сам отправился спать.

 – Слышь, Карабас, - прошелестел мне в спину едва слышно сиплый старческий голос, - у тебя от давления что-нибудь есть?  Я свои лекарства дома забыл.
 – Капотен, престариум, 
– Подойдут. А тонометр?
  Я притащил коробку лекарств и тонометр.
– Померь мне давление, - пролепетал Стасик, - сможешь?
 Фшик, фшик, фшик. – Ого, сто девяносто на девяносто.  Станислав, ты что забыл, что не молодой козлик? –Испугался я за его здоровье.

  Скорую вызывать Стас отказался. Я открыл окна на веранде, он проглотил престариум и засунул под язык капотен. Всю ночь я прислушивался к звуку его дыхания. На рассвете по крыше застучал мелкий дождь, и я провалился в сон.

 - Вставай сокол, кочета поют, - разбудил меня хрипловатый голос Стасика.
  За окном мокрая листва вишен трепетала на лёгком утреннем ветерке, весь сад был залит солнцем. Долгожданная утренняя свежесть, которая, казалось, уже не порадует нас в это лето,  щедро наполняла окрестности своей благодатью.

  - Ну, ты поспать Костян, совсем стариком стал.
  «Вот ведь, мерзавец, едва отлегло от жопы – он опять за своё, - подумал я. Жить не может, чтобы не подоткнуь, обязательно надо ему хоть в какой-то малости, а превосходство своё показать». – Тебя караулил всю ночь, на рассвете уж заснул.
 – А что меня караулить? – Улыбнулся Стасик.
 – Ты что забыл, как вчера помирал, а я  с тобой отваживался?
 -Это вчера было, а сегодня я как огурчик, - свернув жёлтым металлом во рту опять улыбнулся  он, - лекарствочки-то я свои нашёл - в кармане в куртке завалялись. Им, наверное, ничего не случилось - давно положил и забыл, как думаешь? 
– Купим мы тебе свежие лекарствочки, - успокоил я друга, - позавтракаем и поедем в город в аптеку.

  Завтрак, состоял их яичницы с докторской колбасой и салата из помидор.
 – Маэстро, к столу, - позвал я гостя, который  в ожидании завтрака осматривал сад.
  Стасик уселся за стол.
 - Что-то, Константин Палыч, в этом натюрморте не хватает.
 –Так ты вчера перебрал, и тебе плохо было.  Я думал, что не стоит и предлагать.
 –Я же сказал, что это было вчера, - сделав ударение на последнем слове, - сказал Стас.
 -Хорошо, как скажешь.
Я принёс коньяк и налил гостю.
 –А ты?
 -А я, Стасик за рулём сегодня.

  Через полчаса, усевшись в мою старенькую «Ниву-Шевроле», мы поехали в город.
  Зажиганск после вчерашней бури выглядел обаятельным забулдыгой после запоя.  Нет, прелести уютного милого сердцу города он не утратил, но вид имел неряшливый. Всюду виднелись наносы красной влажной глины, на асфальте там и сям  валялся галечник – всё это притащила вода с окрестных холмов. В скверах и парках, на газонах, на дорожках топорщились сломленные вчерашней бурей  тополиные ветки. Металлическая крыша  летнего кафе валялась метрах в десяти от него, зацепившись за ограду парка развлечений. Зато большие окна магазинов, коих в городе  понастроили едва ли не больше чем жилых домов, радостно сверкали отмытыми от двухмесячного налёта пыли стёклами. Центральная площадь города, укрытая в прошлом году брусчаткой, блестела на солнце дюжиной приличных луж, вода из которых не успела убежать ночью в переполненную ливнёвку.

 – Вот это да, вот это рестайлинг, - вертел головой Стасик, - ну понастроили, ну наворотили. Пять лет не был, а город не узнать. Ты писал – пристань у вас тут новую забабахали и набережную, давай покажи.

  На пристани у стенки причала стоял круизный четырёхпалубный  белоснежный красавец-теплоход «Капитан Нэмо»; Стасик пришёл в неописуемый восторг.
 – Вот это да, вот это я понимаю! Фантастика! – Восторгался он. - Почему раньше такие лебеди к нам не заплывали? – Трепал он меня за рукав.
– Потому, что в девяностые,  Стасик  не до этого было, сам знаешь, – это, во-первых, во-вторых; Жигана тут у нас мелковата для них была, а теперь, когда Верхнежиганское водохранилище заполнили  и ГЭС построили, то уровень воды поднялся. Усёк?

  Оставив машину на верхней площадке, мы по широкой  пологой лестнице спустились на причал заполненный людьми. Туристы, сошедшие с парохода, строились в отряды, кучкуясь возле гидов, которые держали в руках планшетки с номерами возглавляемых ими отрядов. Киоски предлагали приезжим мороженое, сладости, всевозможную рыбу, сувениры, буклеты, проспекты; на сетчатой изгороди сразу у лестницы развесили свои картины местные художники, рядом расположились ремесленники со своей резьбой по дереву и берёзовыми поделками – словом, наживка для кошельков туристов изобиловала разнообразием ассортимента.

  Стасик  мгновенно  заразился настроением толпы, будучи и без того гиперактивным от природы,  получив от туристов возбуждающий импульс  драйва  путешественников, он  стал чрезвычайно деятелен и суетлив. Мой друг купил себе  какую-то картину с пейзажем Зажиганска, польстив автору тем, что сравнил его с ранним Малевичем. Видимо, о Малевиче Стас  что-то слышал, но в живописи докой явно не был;  художник, продавший картину услышав этот комплимент, недоуменно посмотрел на меня. В ответ я развёл руками и улыбнулся, дескать, что поделать – он так видит. Потом он купил  брикет эскимо, пива, зелёные солнцезащитные очки и белую капитанскую фуражку, которую сразу нацепил на себя, а свою джинсовую восьмиклинку отдал мне, сказав, что теперь я очень похож на какого-то рок-музыканта в почтенном возрасте.

   Его импульсивность забавляла меня, и я не препятствовал его причудам, пусть делает, что хочет.  Обегав весь причал, заглянув во все киоски, он предложил мне где-нибудь посидеть и попить пива.

– Ты, что Стас забыл, что я пиво не пью.
 –А, да, да, как так тогда получилось – пили все вместе, а отравился один ты?  - Вспомнил он эпизод тридцатилетней давности. – Что с тех пор так и не пьешь?
 - Меня от одного слова – пиво, штормит после того, как я тогда почти  сутки под капельницей лежал и блевал до  желчи.
–Несчастный, - посочувствовал Стасик. А я бы посидел где-нибудь  в тенёчке.

  Я отвёл его на летние веранды, которые находились на месте старого порта, посадил за столик, наказав знакомому официанту присмотреть за ним, а сам отправился покупать мясо для шашлыка. Вернулся я через полчаса, не больше. Стасик с задумчивым видом сидел там, где я его оставил. На столе перед ним стояли три пустые пивные кружки, а  четвёртую уже полупустую, он держал в руке.

 – Э, да ты тут набрался не по-детски, - попенял я товарищу.
– Классно тут у вас стало,  - не обращая внимания на мой недовольный тон, - улыбнулся тот. -  Эх, что не жить, что не жить в таком месте!
–Гена, - окликнул я официанта, - сколько с нас?

Расплатившись, мы пошли к машине. По дороге Стас порывался зайти в портовской магазинчик и купить ещё пива, но я, не обращая внимания на его пожелания, затащил его в машину и мы поехали домой. По дороге он уснул на заднем сидении. По приезду домой я не стал вытаскивать его из машины, а просто открыв для прохлады дверь, оставил спать в машине. Проснулся он в половине первого после полудня.  Я уже замариновал мясо и  разжёг мангал.

  –Ну, здорово дело поставлено у вас тут, только живой музыки нет, - усаживаясь на скамейку в беседке рядом с мангалом, как ни в чём не бывало, типа, продолжил разговор Стасик.
– Есть Стас живая музыка, - возразил я, - только позднее. Журить гостя за его утрешний экспромт с пивом я не стал. - Обычно вечером, когда туристы по городу накатаются, поужинают, жара спадёт, на причал наша местная группа приезжает.
 –Ааа,  -  как мне показалось, несколько разочарованно протянул он, - давай поедем, посмотрим.
–Да, легко, - согласился я, не видя никаких причин отказать ему в этой просьбе, полагая, что для него это представляет, можно сказать, профессиональный интерес. Что из этого получится, я даже отдалённо не мог представить.



  Я стал жарить шашлык, а Стас, сидя на низкой скамеечке в тени веранды бренчал на гитаре и что-то напевал на английском.

– Карабан, а где остальное наше оборудование, ну усилки, колонки, провода? – Спросил он вдруг.
 –  В чулане за верандой.
 –Я посмотрю, можно?
 –Да, пожалуйста!
 – Ого, - Стасик вышел из пристройки с бухтой проводов, которыми мы когда-то, пользовались, чтобы  подключить аппаратуру.
 –Тут всё рабочее?
 - Рабочее, - заверил я Стаса, - ребята у меня недавно брали инструменты на выпускной в технаре. Всё в штатном режиме работало. А зачем тебе?
 - Да я вот что заметил: туристы-то почти все нашего возраста,  ровесники, то есть,  наши. Давай вечером поедем на причал, возьмём гитары, усилки, колонки и сбацаем на разогреве у вашей самодеятельности, а?  Сбацаем пару хитов из семидесятых, давай?

   Идея Алика показалась мне симпатичной. Я и сам об этом думал. Молодые ребята, которые играли по вечерам на причале, исполняли в основном современную попсу, которая нашему поколению не очень заходила; с эти я был согласен.

 –Давай, - согласился  я, - только нашу аппаратуру не потащим, ребята в аренду свою дадут на пару песен. У нас тут, наверное, процентов двадцать молодёжи в технаре у меня училась,  в том числе и музыканты эти. Так что проблем не будет.

  После шашлыка мы решили взять гитары и что-нибудь изобразить.

- А что петь будем? – спросил Стас.
- Ну как что, твои коронки.
 –Нет, лучше будет не целиком вещи делать, а попурри сыграть, - предложил он, - как считаешь?
 - Согласен.
– Что это ты так легко соглашаешься? – Вдруг возмутился он.
 – А что я буду спорить с лидером группы, - улыбнулся я, - жираф большой, ему видней.
 - Хм, - блеснул очками Стас, -  ну хоть для драйва, поспорь.
   Ну тогда…, ты хиты свои исполнишь на английском: «Шисгару», конечно, «Леди Вандербильд», а я у тебя на бэк-вокале буду, я эти вещи хорошо помню.
- Годится, - самодовольно улыбнулся тот, - а ты что-нибудь своё сделаешь да? Типа «Там где клён шумит».
«Повёлся старикашка, - ухмыльнулся я про себя, - опять он главный» - меня это забавляло. 
-  А прикид у тебя какой будет?  - Озаботился Стас, - видон  у тебя какой-то затрапезный.
– Да и так сойдёт, - отмахнулся я, - мы ж на разогреве только.
 – Может, у тебя из нашего старого прикида осталось что, - гнул он свою линию.

  Мы пошли в кладовку, и я открыл стоявший там старинный трёхстворчатый шифоньер.

  Осмотрев содержимое шкафа, Стас выбрал для меня батник.

 – Так, а джинсы эти подойдут, - показал он на меня, -  не фирма, конечно, но сойдут. Одевайся.
–Ух, ты, - искренне восхитился он, когда я переоделся, - седину закрасить, морщины подтянуть и вполне за молодого сканаешь, - закончил он фразу. Затем заставив меня закатать рукава выше локтя, дескать, так брутальней,  Стас  нацепил на меня купленую на причале капитанку. – Нет, капитанка  здесь не катит. Ты вот что грива у тебя как у льва, давай-ка мы её в хвостик на затылке сделаем.

 Он вскочил на стул и мгновенно скрутил мои волосы  на затылке в пучок, - ну вот, класс.
 Сам Стас с молодости начал лысеть, и теперь  у него образовалась порядочная плешь, но то, что ещё росло, он отрастил чуть не до плеч, а на макушке всегда была кепка.
 Я хотел было возмутиться его бесцеремонностью, но зная по опыту прошлых времён, что Стасик будет спорить до хрипоты, передумал – пусть покуражится – с меня не убудет. 
                ***