Глава 20. Благодарность

К вечеру успокоившаяся было миссис Эйкман опять разволновалась. Затем лихорадка проявилась так явно, что Мёрди пришлось разбудить местного доктора посреди ночи, чтобы проводить его к больной.
Бронхит – таков был вердикт, вынесенный доктором Гибсоном.
Последовал ряд тёмных дней и ещё более тёмных ночей, наполненных тревогой сына, чья любовь была столь глубока и столь слепа, что то, что на взгляд постороннего показалось бы избавлением, для него было лишь смертельным ужасом, и совместной борьбой со смертью, борьбой, которая с самого начала носила характер жалкой надежды вопреки всему. Для Клары то были дни непрекращающегося изнуряющего усилия, напряжения которого она, из-за сосредоточенности на одном предмете, даже не сознавала. Миссис Эйкман надо было спасти во что бы то ни стало, это она точно знала, хотя почему это было именно так, Клара себе не объясняла.
«Если она умрёт, мне придётся уйти», была её единственная подспудная мысль. Иногда она мысленно задерживалась на ней на мгновенье, и в ужасе гнала прочь.
«Я не буду нужна ему больше».
Был ли это низкий эгоизм или возвышенное чувство долга, что заставляло её приносить в жертву собственные удобство и отдых в борьбе с врагом, а часто и с самой больной, которую болезнь превратила в почти неуправляемого ребёнка? Даже будь у неё время, она не могла бы ответить на этот вопрос. Она не представляла себе, насколько бледна она стала, как опухли её глаза от постоянного недосыпа. Ловя на себе порой тревожный взгляд мистера Эйкмана, она думала: «Он боится, что я не выдержу». И ещё: «Как же он любит свою мать».
В ночь кризиса её лицо было таким же измученным, как и пылающее лицо на подушке. Нервы её были натянуты до предела.
Было далеко за полночь, когда находившиеся в комнате, часами боявшиеся встретиться взглядами, начали украдкой взглядывать друг на друга и дышать свободнее.
«Заснула?» - был вопрос без слов мистера Эйкмана. «Заснула!» - был ответ Клары, выраженный едва заметным кивком. Это было единственное движение, которое она могла себе позволить, ведь она стояла на коленях подле постели и больная лежала на её руках всем своим весом.
Часом позже доктор, что-то шепнув Эйкману, бесшумно выскользнул из комнаты. Клара осталась неподвижна, хотя её руки затекли, а голова отяжелела в атмосфере, пропитанной парами эвкалипта. Раз или два она встретила вопросительный взгляд мистера Эйкмана, но лишь покачала головой. Пусть она умрёт на посту, но не двинется, пока спящая не проснётся.
Чайник с эвкалиптом выкипел, в окна заглянул бледный зимний рассвет, когда голубые глаза миссис Эйкман сонно приоткрылись.
- Вставайте, вы уже полумёртвая, - сказал Эйкман рядом с ней. – Быстро! Вытаскивайте руку, пока она повернулась.
Она попробовала, но не смогла. Она не чувствовала своих рук.
- У меня нет рук, - сказала она, взглядывая на него с бледной дрожащей улыбкой. – Они мне не принадлежат.
И тут пол под ней закачался, и она стала клониться вперёд.
Когда она пришла в себя, оказалось, что она лежит на диване в другом конце комнаты, и кто-то – мистер Эйкман? – протирает ей виски холодной водой. Как она сюда попала? Не на своих ногах, в этом она была уверена. Значит, на его руках? Она ошеломлённо подняла на него глаза и встретила его взгляд, полный такой глубокой, почти нежной заботы, что поспешила снова их закрыть. Никогда прежде, даже когда он смотрел на свою мать, не видела она такого мягкого света в этих жёстких голубых глазах. Наверно это обман чувств, ей почудилось. Когда она снова осмелилась взглянуть, свет пропал из его глаз, если и правда был там. И он не склонялся к ней так близко, как ей вначале показалось.
И, однако, в его голосе было непритворное волнение, когда он произнёс:
- Пришли в себя? Слава Богу! 
«Это всё объясняется благодарностью», - думала Клара позже, вспоминая этот эпизод. «А я где-то читала, что благодарность убивает любовь».
И что тогда? Её мысли понеслись вперёд. Разве ей была нужна любовь? Нет, только как средство достижения цели. Разве цель не будет достигнута, если он женится на ней из благодарности, а не по любви? Строго говоря, да, но всё же она чувствовала, что в этом было бы нечто унизительное. Сколько есть случаев, когда мужчины женятся на своих экономках и даже кухарках, из благодарности, чтобы получить уют или хорошо приготовленные блюда. А чем она отличается от экономки или кухарки? В общем, ничем, но что-то в ней восставало против подобного отношения.
Но даже простая благодарность может сильно повлиять на поведение человека, как вскоре Клара смогла убедиться. Одна неделя мучений сблизила её с ним больше, чем все предыдущие месяцы. Иногда ей казалось, что он пытается восстановить прежнюю дистанцию между ними, но тщетно. Временами ей казалось, что она видит перед собой того «другого» человека, о котором говорил мистер Лэйнг.
Однажды уличная шарманка открыла ей его с неожиданной стороны. Его, всё ещё очень слабая, мать только погрузилась в долгожданный сон, когда, прямо под окном, этот терзающий слух инструмент завел свою «La ci darem la mano», сопровождаемую воем какого-то немузыкального или, напротив, музыкального пса, которому звуки шарманки, очевидно, причиняли жестокое страдание.   
 - Я солидарен с этим псом, - тихонько сказал мистер Лэйнг, который пришёл узнать о состоянии больной.
- Они её разбудят, - с тревогой сказала Клара, взглянув на диван, где спала больная.
Эйкман быстро подошёл к окну. Клара увидела, как он делает жесты кому-то внизу, но звуки Моцарта и скорбный вой не прекращались. Клара заметила, как на висках мистера Эйкмана вздулись вены. Он отпрянул от окна и выбежал из комнаты. Подстёгиваемая тревогой и любопытством, Клара подошла к окну и увидела, как её работодатель вылетел из боковой двери и обрушился на итальянца, с лица которого тут же исчезла блаженная ухмылка. Эйкман схватил за шиворот дородного детину, словно школьника. «La ci darem» резко оборвалась, затихло и сопровождение.
- О боже мой, надеюсь, у бродяги нет с собой ножа, -  пробормотала Клара с бьющимся сердцем. Ей показалось, что глаза итальянца мечут молнии, а руки подозрительно шарят по карманам. Она была наслышана о неистовстве этих южан, а тут оказалось, что и северяне им не уступают.
- Даже если есть, с нашим другом ему не справиться, - заметил мистер Лэйнг, стоя позади неё. – Когда-то он был неплохим бойцом. Сейчас он немного потерял форму, конечно. Но, думаю, навыки не утратил.
Движение на диване отвлекло Клару от окна. Через пять минут мистер Эйкман вернулся, дыша несколько учащённо, но зато с помолодевшим видом.
- Обошлось без убийства? – невозмутимо спросил мистер Лэйнг.
- Да всё в порядке, - весело сказал Эйкман. – Я было испугался, не придушил ли я его окончательно, но вид соверена вернул его в чувство.
Клара ничего не сказала. Но ей припомнились слова мистера Лэйнга о том, каким молодцом когда-то был его друг. Так ли уж безвозвратно ушло то время?   
Недели выздоровления внесли изменения в их обычный распорядок дня. Так, мистер Эйкман теперь гораздо чаще покидал свою студию. Долгие часы были проведены в комнате больной практически tete-a-tete, и у Клары теперь появилась возможность оценить мировоззрение мистера Эйкмана, к чему раньше она так тщетно стремилась. В особенности один разговор – шёпотом, так как больная задремала, – запомнился ей.
Они сидели молча несколько минут, Клара смотрела в окно, мистер Эйкман не спускал глаз с лица своей матери и вдруг тихо сказал: 
- Где он теперь?
- О чём вы? – спросила Клара, отрывая взгляд от серого неба.
- Тот дух, что оживлял прежде эту оболочку. Тело здесь – пустое обиталище – но жильца уже нет, или он заключён в неведомых глубинах. Мне вспоминаются слова, которые, как говорят, Виктор Гюго написал на лопатке скелета, вы их помните?
И глядя перед собой, он продекламировал:
Squelette, r;ponds-moi: Qu’as-tu fait de ton ;me?
Flambeau, qu’as-tu fait de ta flamme?
Cage d;serte, qu’as-tu fait
De ton bel oiseau qui chantait?
Volcan, qu’as-tu fait de ta lave?
Qu’as-tu fait de ton ma;tre, esclave?
(Скелет, ответь мне: что ты сделал со своей душой?
Факел, что ты сделал со своим пламенем?
Заброшенная клетка, куда делась
Твоя прекрасная поющая птица?
Вулкан, что ты сделал со своей лавой?
Что ты сделал со своим хозяином, раб?)
- Вот и она тоже – покинутая темница.
Клара содрогнулась.
- Не надо! Я думаю, что мы обманываемся, рассуждая так. Что до меня, я вовсе не тороплюсь разрешить загадку. И я не верю, что Тот, кто создал нас, хотел, чтобы мы ломали голову над тем, что не дано понять. Что ещё мы можем, как не просто делать своё дело и выполнять свой долг, надеясь на лучшее?
- Да, ваша жизненная философия проста, в этом её преимущество, - прошептал он с улыбкой, смягчившей серьёзность его лица.
- А я не гонюсь за сложностью. Мне нравится, когда просто. И полезно.
- И вам это помогает?
- Моя философия помогает мне больше, чем философия многих других людей помогает им.
- Других? Тех, которые предпочитают растравлять свои раны? Вы их имеете в виду?
Она удивлённо взглянула на него. Она вспомнила их первую беседу в его студии, оказывается, он запомнил её слова.
- Скажите, - начал он, серьёзно смотря на неё. – Что есть в вас такое, что позволяет вам рассматривать счастье как данность каждого дня, а не как величайшую редкость? Вы сказали когда-то, что несправедливо перекладывать невзгоды на других людей. А на себя самого можно их складывать?
- Ну, я … это ведь то, что подходит для меня, - пробормотала Клара, смущённая и озадаченная.
- До сего дня мне казалось, что каждый волен быть настолько несчастным, насколько пожелает.
- Понимаете, несчастье – заразительно. Вы же не скажете, что каждый волен умереть от дифтерии или скарлатины, если это ему угодно.
Он тихонько засмеялся, чтобы не потревожить спящую.
- Что ж, можно и так посмотреть. Но вам легко говорить, если только не докажите мне, что и вам пришлось противостоять судьбе.
Он посмотрел на неё вопросительно. Она видела, что он ждёт ответа.
- Я вам скажу, в чём моё несчастье, - сказала она спокойно, немного помедлив. Она не искала этой возможности, но она предоставилась. Раз или два она уже говорила себе, что было бы справедливо ему узнать о её низком происхождении.
- Я была воспитана дамой, которая собиралась оставить мне состояние, но не сделала этого. До двадцатилетнего возраста я была уверена, что буду богата. А в двадцать я обнаружила, что у меня нет ничего, кроме одежды, что была на мне. Как думаете, это несчастье?
- Пожалуй! – сочувственно пробормотал он.
Клара помедлила. Следующие слова стоили ей усилия.
- Однако по справедливости я не могла рассчитывать ни на богатство, ни на особый статус. Ведь мой отец был цирковым наездником.
Она внимательно на него взглянула, но не уловила изменения на его лице.
- Вы потеряли родителей, не так ли? – мягко спросил он.
Несколько минут спустя Клара с изумлением обнаружила, что выкладывает всю свою историю мистеру Эйкману, а тот слушает её с сочувствием и интересом.
- У вас совсем нет родственников? – спросил он задумчиво.
- Нет, и друзей у меня нет. Кроме одной подруги, но между нами лежит пол-Европы.
- Та самая фройляйн Поль, которой вы всегда пишите?
- Да, - ответила Клара, удивлённая тем, что он обратил на это внимание и запомнил, кому именно она пишет.
Что бы это значило?
Назавтра произошло ещё кое-что.
Миссис Эйкман, которая уже достаточно окрепла, в приступе ребяческого гнева сильно шлёпнула Клару по лицу. Это и раньше бывало, но никогда прежде в присутствии мистера Эйкмана. Клара заметила, как он шагнул вперёд с покрасневшим лицом, но тут же отступил, прикусив нижнюю губу. Она ободряюще ему улыбнулась, слегка покачав головой, что означало: «Это пустяки!» Но его взгляд оставался прикован к её пылающей щеке, что лишь усилило её смущение.
- Вы должны простить её, - сказал он ей попозже, когда больная успокоилась. – Вы понимаете, что…
- Я всё понимаю, мистер Эйкман, - сказала Клара, неловко засмеявшись. – По правде говоря, я рада, что это произошло. Это доказывает, что она уже вполне окрепла.
- Вы хотите сказать, что такое случалось и раньше?
- Ну, иногда … не часто, правда, не часто.
Он глядел на неё почти с комическим выражением испуга, затем сжал её руку и быстро заговорил:
- Вы терпели всё это, - и не говорили мне ни слова! Как мне вас благодарить? Вам, только вам одной, я обязан жизнью моей матери!
Опять эта благодарность! Но он говорил так взволнованно, с таким глубоким чувством, что Клара спросила себя, нет ли здесь чего-то большего, чем простая благодарность. «Неужели…получилось?» - мелькнула у неё мысль.
Здраво рассуждая, её сердце должно было бы возликовать в этот момент. И действительно, её сердце сделало попытку радостно подпрыгнуть, но какая-то тяжесть помешала ему. По правилам стратегии, она должна была бы сейчас взглянуть на него с особым значением, может быть даже вернуть ему лёгкое пожатие руки, ведь он всё ещё сжимал её пальцы. Несомненно, Бекки Шарп так бы и поступила. Вместо этого Клара выдернула руку и, не сказав ни слова, поспешила к своей больной.