Глава 21. Апельсиновое дерево

В один прекрасный день, вместо того чтобы пойти на взморье, – ибо её прогулки теперь, по приказу доктора, возобновились – Клара прямиком пошла в жилище мистера Лэйнга.
Уже несколько дней она находилось в состоянии всё нарастающего беспокойства, от которого никак не могла избавиться. Так как она не могла обратиться за советом ни к какой женщине, она решилась довериться старому джентльмену. И пошла к мистера Лэйнгу.
Он только что вернулся домой, и встретил её с открытым пакетом в руках, где триумфально красовался кусок сырого мяса.
- Что скажите на это? – воскликнул он восторженно. – Какая чистая киноварь! Принёс домой на обед. Но миссис Бинни не отдам. Мне надо обессмертить этот оттенок в моей серии «мясных» этюдов. И форма такая правильная!
У мистера Лэйнга было обыкновение рисовать всё сериями – от крабов до бифштексов, от рыбин до предметов одежды. Стены его комнаты весьма красноречиво говорили об этом, там, помимо «морских» и «мясных» этюдов, имелась даже «обувная» серия. По мнению мистера Лэйнга, художественная ценность обуви до сих пор не получила в искусстве должного освещения, что  он однажды и изложил мистеру Эйкману, когда пришёл к нёму, чтобы взять в аренду поношенные тапочки и старые ботинки. Если их рассматривать как следует, они могут сообщить проницательному взору о своих владельцах гораздо больше любого другого предмета одежды. В результате, студию мистера Лэйнга украсило множество весьма оригинальных изображений, на которых можно было лицезреть как старые охотничьи сапоги мистера Эйкмана и изящные атласные крошечные туфельки его матери, так и стоптанные войлочные шлепанцы миссис Бинни, что защищали свою владелицу от холода кухонного пола, и древние прорезиненные болотные сапоги, в которых Мёрди возился в саду. На взгляд  мистера Лэйнга, не существовало предметов, недостойных кисти художника;  даже самую незначительную вещь можно было изобразить dans la grand maniere, как выразился Мейербер о La Favorita в ответ на пренебрежительное замечание о том, что, в конце концов, это всего лишь la petite musique.
Но сегодня Клара была не в настроении слушать о художественных взглядах мистера Лэйнга. Время было ограничено, как и её терпение.
- Мистер Лэйнг, - внезапно начала она в разгар описания  художественных достоинств куска мяса, -   я пришла спросить вас кое о чём. Одно ваше замечание запомнилось мне. Вы как-то сказали о «грехе перед любовью», и ещё сказали, что на женщине лежит большая ответственность, чем на мужчине. Мне часто хотелось ещё поговорить об этом. Вы не против объяснить мне сейчас, что имели в виду?
Она смотрела на него очень серьёзно, её губы слегка дрожали, стиснутые руки выдавали внутреннее волнение.
Мистер Лэйнг мгновенье смотрел на неё, потом что-то заворчал и направился к столу, где красовалось блюдо старинного севрского фарфора, на которое он и водрузил своё сокровище. Аккуратно расположив его, и всё еще без единого слова, он подошёл к книжному шкафу, достал томик и вернулся к ней, листая страницы.
- Читаете по-французски?
- Да.
- Тогда возьмите с собой. Мишле даст вам лучший ответ. Его обвиняют в том, что он наговорил много вздора о женщинах, но я с ним согласен. Может в этом вина моей Мэри. Послушайте-ка только. Женщина – это религия. Чем больше в женщине поэзии и божественности, тем больше у неё достоинств в повседневной обыденной жизни. А вот ещё… . Женщина – это воскресный день мужчины. Она - радость и покой.  Она придаёт жизни вкус, она – то, ради чего стоит жить. Воскресный день! Радость, свобода, веселье – лучшая, священная часть его души.  Она – половина? Треть? Четверть? Нет, она – всё.
С книгой в руке мистер Лэйнг сел напротив Клары.
- Это звучит так по-французски, не правда ли? Но, может быть, это позволит вам понять, что я тогда имел в виду.
Она беспокойно засмеялась.
- Соглашусь с теми, кто обвиняет автора в том, что он говорит вздор. По-моему, это провокация, когда тебя возносят на алтарь так высоко, что голова кружится смотреть вниз. Несправедливо – сотворять себе кумир, какой-то идеал, а потом упрекать бедных женщин за то, что они не соответствуют ему.
- Но вы соответствуете ему, пока вы – женщина.  Как в этой стране нельзя обвинить человека в преступлении, пока не доказано обратное, так и каждый мужчина инстинктивно отдаёт должное каждой женщине как женщине, пока она не докажет обратное. Даже самый жестокосердный из нас бессознательно предубеждён в пользу вашего пола,  ведь у каждого была мать, сестра, или хотя бы одна женщина, что пожалела его, когда он был ребёнком, чьё ласковое лицо озарило его жизнь в самом начале. Её образ он ищет потом во всех других женщинах, в ней видит он свой идеал, и горе той, что его разрушит! Чтобы стать мужчиной, нужно чтобы тебя оживил взор женщины, так пишет Жюль Мишле. И он же пишет: «Воспитывать девочку – это воспитывать самоё общество, потому что оно исходит из семьи, где душою – женщина».
Клара помолчала, потом упрямо покачала головой.
- Всё равно, не хочу взгромождаться на пьедестал. Я – не святая.
- Никто не ждёт от вас святости. Можете грешить, сколько вам угодно, как все люди, но только не грешите против любви.
- У вас есть катехизис, в котором перечислены все наши грехи? – насмешливо спросила Клара.
- Да, есть, хоть и непечатный.
- И что же там во главе списка?
- Во-первых, гордыня. И недоверие. И ещё – себялюбие, эгоизм. Если влюблённая женщина старается не упустить свою выгоду, значит, она вовсе не влюблена. Капля корысти способна убить нежное растение любви. Есть одна история, которая объяснит вам, что я имею в виду… .
И он постучал указательным пальцем по обложке «La Femme».
- Мишле рассказывает про аллею апельсиновых деревьев, каждое из которых заботливо взрастили, но они всё же заболели и выродились. Сбоку от аллеи бежала узкая грядка клубники.  Никому не приходило в голову, что эти растения своими хилыми корнями подтачивают жизнь крепких деревьев, но это было так, и деревья умерли.  Потому что апельсиновое дерево, больше чем любое другое, хочет стоять в одиночестве. Так же и любовь. Единственная подходящая для них почва должна быть чистой. Ничто низкое не должно примешиваться к ней.
Прежде чем Клара успела ответить, в дверь властно постучали, и миссис Бинни вошла, негодующе требуя отдать ей бифштекс.
Последовало пререкание, во время которого Клара поднялась, чтобы уйти. Она сама пришла сюда для разговора, но чувствовала, что с неё довольно. Но она не хотела уходить без книги. Когда мистер Лэйнг, выпроводив миссис Бинни – чьё лицо, когда она захлопнула за собой дверь, было почти такого же цвета, что и мясо на севрском фарфоре – повернулся к своей гостье, то обнаружил, что та неотрывно смотрит на книгу в его руке.
- Вот, пожалуйста, - сказал он и, когда она взяла книгу, склонился к ней и пристально взглянул ей в глаза.
- Всё хорошо, - сказал он, редким у него, проникновенным отеческим тоном. – Пока вы честны, всё хорошо. Ставлю все свои картины за то, что это так и есть.   
- До свиданья, - сказал Клара смущённо и, с горящими щеками, вышла из комнаты.
- Пока я честная, - сказала она себе, горько усмехнувшись. – Да разве я честная?
Она вернулась домой ещё более взволнованная, чем когда покидала его. Эту ночь она провела в компании Мишле, как когда-то провела другую в компании Теккерея. И узнала она о женской природе не меньше, чем в прошлый раз, но удивилась больше.
Ранним утром, пока миссис Эйкман ещё мирно спала, Клара в халате присела за стол, чтобы написать фройляйн Поль. Беседы со старым джентльменом было ей недостаточно. Ей надо поговорить с женщиной, пусть даже на расстоянии, и она с ней во многом не согласна.
«Замок», 18 февраля.
Дорогая фройляйн Поль! Не могу больше полагаться только на себя. Мне нужно ваше сочувствие и внимание. Я обещала вам однажды сказать всё прямо. Это я и собираюсь сейчас сделать.
Вы были правы в ваших подозрениях. Я действительно хотела женить мистера Эйкмана на себе. Вначале это казалось маловероятным. Теперь уже так не кажется. Я должна бы быть довольна. Вместо того, можете смеяться надо мной, меня терзают угрызения совести.
Я знаю, как глубоко вы презираете все эти матримониальные затеи, но вы же любите меня и позволите мне излить вам душу, хотя и ничем не можете помочь.  Сначала всё было мне просто и понятно, но теперь так странно запуталось. Похоже на то, как идешь по мелководью, и вдруг земля уходит из-под ног. Так и я барахтаюсь в море сомнений. В конце концов, не очень правильно решиться выйти замуж только потому, что мужчина – подходящий, и достаточно симпатичный, таким он показался мне с первого взгляда. Симпатия к нему оправдывала тогда моё решение, но теперь всё каким-то образом переменилось. Я не могу забыть ни того, что я проникла в его дом путём интриги, с намерением его очаровать,  ни того, что его виды на наследство заставили меня остановить выбор на нём. Он бы презирал меня, если б знал это. Меня не может извинить то, что я – бедна, одинока и нуждаюсь в крове.
Я услышала и прочла об очень странных представлениях мужчин о женщинах, вернее сказать, не представлениях, а иллюзиях.  Это просто удивительно, до чего они стремятся построить для нас алтарь и поклоняться плоду своего воображения. Я бы не желала стать предметом такого поклонения.
Было бы другое дело, если б я любила его с самого начала – то есть, если бы вообще любила – но я узнала, что есть какие-то грехи против любви, такие же смертельные, как против десяти заповедей. И, уж конечно, свести всё дело к обычной деловой сделке -  по этой шкале прямо ужас ужасный. Мне сказали, что любовь не выдержит примеси никаких посторонних чувств. В книге, которую я прочла, любовь сравнивается с апельсиновым деревом, которое очень требовательно к почве, на которой растёт. Эту почву надо прокопать на глубину восьми футов и тщательно просеять, по меньшей мере, три раза, чтобы, упаси господь! в ней не обнаружилось даже мельчайших корешков других растений. И вот я всё никак не могу выкинуть это апельсиновое дерево из головы! Я тщательно роюсь в своём уме, чтобы просеять мысли и намерения, но ум мой от этого возвышенней не становится.
Не презирайте меня, мой единственный друг! Постарайтесь забыть на пять минут, что вы – редактор «Третьего пола». Я – плохая ученица для вас, но я - ваш хороший друг. 
А ведь мы все хотим, чтобы наши друзья были счастливы! Раз уж они отказываются быть счастливыми по-нашему, пусть будут счастливы по-своему. Правда, в моём случае, это вряд ли произойдёт.

Ваша Клара Вуд»