Повесть мутного времени

                Счастье — удел несчастных, несчастье — удел счастливых.               
                Сергей Есенин
                Краткое предисловие.
Мы с дедом - полные тёзки, он - Кирилл Иванович Акимов, и я тоже. Я помню его хорошо, хотя виделись мы с ним редко: в детстве, когда я приезжал на каникулы к нему в деревню почти каждый год, и в последний раз - девять лет тому назад, когда его направили в Москву на медицинское обследование, и он зашел к нам на часок. Умер он в 2000-ом году, но мы с мамой даже не были на похоронах, потому что нас никто не известил о его кончине.
Всю свою жизнь он был учителем сельской школы, преподавал там историю и пользовался большим авторитетом у своих учеников и их родителей. Его даже хотели избрать председателем сельсовета, но он отказался, сказав, что у него нет склонности к руководящей работе.
Дед хотел, чтобы и его сын, то есть, мой отец, Иван Кириллович Акимов, тоже стал учителем, но он поступил в лётное училище и в 1995-ом году погиб в Чечне.
Постепенно, в постоянной житейской кутерьме, я стал забывать о том, что у меня был такой замечательный дед, но совсем недавно к нам приехала его бывшая ученица, тоже ставшая преподавателем истории в той же сельской школе, и привезла нам большой чемодан, как она выразилась, с «наследством».
Это наследство, в основном, состояло из бумаг, не считая, двух икон и старинной скрипки, на которой дед научился играть еще в детстве.
И вот, разбирая эти бумаги , я нашел среди них номер районной газеты, где было опубликовано интервью, которое дал мой дед местному корреспонденту за пять лет до своей смерти. И в нем я прочел поразительный ответ на, казалось бы, совсем простой вопрос: «Как вы оцениваете время, в которое мы сейчас живём?».
Я приведу здесь этот ответ полностью:
«Вы знаете, в течение многих веков на Руси шли чередой разные времена: мирные, ратные, смутные, беспутные. А вот нынешнее время я назвал бы мутным. Потому что никто не знает, куда мы идем, за что и с кем боремся»
Теперь, надеюсь, вы, дорогие мои читатели, знаете, почему я дал своему произведению такое, на первый взгляд, странное название: «Повесть мутного времени».

                Глава первая.
Где-то совсем близко, будто прямо за окном, коротко свистнула электричка, извещая об отправлении с нашей станции.
- Это моя, - шепнула мне на ухо Ника. – Я снова опоздаю на работу.
- Ничего, уедешь следующей, - сказал я, вставая с прогретой постели. – Она идет до Москвы без остановок. Я сейчас быстренько приготовлю кофе, а ты не забудь надеть тёплые сапоги: на улице за ночь снова намело сугробы.
- Ты, наверное, забыл, что кофе у нас закончился еще позавчера, - напомнила мне Ника. – А мои сапоги в починке.
- Так, может, ты останешься дома? Позвоним доктору Диме, и он сообразит тебе больничный на три дня.
- Уже третий за этот месяц? Такого не бывает. Ты не подумал, что Димку за это могут запросто уволить из районной поликлиники. Ладно, завари пока чай, а я поищу в чулане бабушкины валенки.
- Хороша ты будешь, явившись в свой роскошный офис в валенках. А как же дресс – код?
- Дурак ты, Акимов! Я переобуюсь в вагоне электрички, и вся недолга. И дай мне, пожалуйста, деньги на такси. Иначе я буду на работе уже после перерыва. А это значит, что моего шефа хватит кондрашка и его увезут к Склифосовскому в карете скорой помощи.
Я отдаю ей всю оставшуюся у меня сумму, она одним глотком выпивает до дна чашечку чая и бежит по сугробам на станцию, смешно косолапя старыми бабушкиными валенками.
А я начинаю готовить тесто для оладышек на дрожжах, так как хлеба у нас нет, но зато есть пакет кефира и полмешка муки, купленной еще Никиной бабушкой Фросей, скончавшейся год тому назад. Половину этих оладышек я оставлю на ужин Нике, а половину возьму с собой на дежурство, ибо уверен, что спасти ото сна может только постоянное жевание чего-либо съедобного. Почти год я работаю охранником в нашем дачном кооперативе, дежурю по ночам у въезда в поселок и еще ни разу не заснул во время дежурства.
А Нику я знаю с первого курса учебы в очень престижном московском ВУЗе, название которого я утаю, дабы не бросить тень на его блестящую репутацию. Скажу лишь, что после окончания этого учебного заведения мы должны были стать программистами самой высокой квалификации, которых с нетерпением ждала вся страна, только недавно признавшая компьютер как средство для дальнейшего развития экономики и закоснелого мышления граждан.
Ника мне очень нравилась, потому что она была красива во всём. Тонкие  черты лица и прекрасная фигура сочетались у неё  с душевной красотой, устремлённой куда-то ввысь  Она любила поэзию Серебряного века, что для студентов нашего института было уму непостижимо. Компьютер и Игорь Северянин! Вычислительная система и «изысканный жираф» Гумилёва!
Цифровая валюта и беспредельно романтичная Марина Цветаева!
«Или – или!» - кричали хором мужественные без пяти минут программисты, а Ника улыбалась им и читала наизусть Анну Ахматову:
«Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король».
И это совершенно не мешало ей сдавать на «отлично» все экзамены по так называемым техническим дисциплинам. Во время лекций я писал Нике короткие записки, в которых просил её прийти на свидание у памятника Пушкину, и она всегда отвечала мне одним лишь словом: «Хорошо».
И я был бы беспредельно счастлив, если бы не её одноклассник Дима Терёхин, ставший студентом медицинского института. Он возникал неведомо откуда и сопровождал нас всюду, куда бы мы не шли: в кино, на концерт классической музыки или на лыжную прогулку.
В отличие от меня, он был по-мужски красив, остроумен и слегка тщеславен. А потому был уверен, что Ника выйдет замуж именно за него.
И эта его уверенность возросла во сто крат, когда меня на четвёртом курсе выперли из института.
О причине моего отчисления скажу кратко: я нанёс словесное (жалею, что не физическое) оскорбление заслуженному доктору математических наук, фамилию которого тоже называть здесь не буду.
Я заметил, что этот пожилой, но не лишенный приятности профессор стал уделять Нике внимания больше, чем остальным студенткам. Он приглашал ей на какие-то собеседования и консультации, а лекции читал, стоя у стола, за которым сидела она.
Ника тоже заметила это и перестала носить платья с глубоким декольте.
На четвертом курсе мы с Никой решили подать заявление в ЗАГС с просьбой о бракосочетании Волынской Н. В. и Акимова К. П., но неожиданно этому воспротивились наши родители, то есть моя, мама, скромная труженица швейной фабрики «Большевичка» и хорошо спевшаяся чета аристократов Волынских.
Моя мама утверждала, что избалованная дочь из профессорской семьи загонит меня в гроб своими капризами и стремлением к роскошной жизни, а мама Ники, домашняя хозяйка и жена профессора Волынского, сказала, что Ника выйдет за меня замуж только через её труп. Я встречался с Фаиной Анатольевной лишь один раз, да и то только в прихожей, что не помешало ей увидеть во мне хама и невежду.
Ника уверяла меня, что вскоре наши родители «перебесятся» и благословят нас на подвиг, каковым она считала семейную жизнь двух таких разных личностей.
- Общее у нас только одно, - говорила она вполне серьёзно. – Это то, что мы любим друг друга.
- А будущая профессия? – растерянно спрашивал я.
- А это вообще ужасно! – выходила она из себя. – Приходишь с работы домой, а там еще один программист сидит, который начинает разговор о проблемах компьютерных технологий в мире вообще, и в его конторе в частности.
И вот в это трудное для нас время я и сорвался.
В тот злосчастный день, после последней пары, Ника сказала, что ей надо зайти в институтскую библиотеку, и я ждал её в вестибюле, где в этот час было людно и шумно. Поэтому я стал у подножья лестницы, чтобы Ника не искала меня в толпе студентов, и стал терпеливо ждать её появления.
Но когда она появилась на лестнице, у меня помутилось в глазах, ибо рядом с ней с ней шел тот самый любвеобильный профессор, галантно держа её под ручку. А вокруг этой прекрасной пары увивался наш однокурсник Лёва Жилкин по прозвищу Фрагментик. Я вынужден упомянуть о нём в своём повествовании, так как он сыграл основную роль в моём отчислении из института.
Этот суетливый юноша с детства много читал, причем делал это обязательно с карандашом в руке, выписывая в специальный блокнотик полюбившиеся ему цитаты. Эта привычка сохранилась у него и в студенческие годы и, входя утром в аудиторию, он восклицал, обращаясь, в основном, к прекрасной половине нашей группы: «Девчонки, вы послушайте, какой замечательный фрагментик я нашел у Марселя Пруста в его романе «По направлению к Свану»!»
Эти так называемые «фрагментики» были слишком короткими, чтобы разобраться в их сути, и девчонкам оставалось только глубокомысленно восхититься ими, дабы Лёва не посчитал их невеждами. Но за глаза они смеялись над ним и называли его не иначе как «Фрагментиком».
Но тогда, увидев его рядом с Никой и профессором, я не обратил на него никакого внимания, не зная, что вскоре он станет моим заклятым врагом. Я смотрел только на профессора, вернее, на его руку, которой он поддерживал Нику, и видел, как его пухленькие пальцы трепетно и похотливо касались её высокой груди.
Забыв обо всём на свете, я взбежал по ступенькам и, ухватившись обеими руками за лацканы роскошного профессорского пиджака, тихо, почти шёпотом сказал:
- Если ты хотя бы еще раз коснешься своей поганой рукой этой девушки, я тебя убью..
Я ожидал чего угодно: крика, истерики или даже драки, но к моему огромному удивлению профессор спокойно отцепил мои руки от своего пиджака и тоже едва слышно ответил:
- Хорошо, молодой человек, я сделаю всё так, как вы просите…
Вероятно, на этом бы всё и закончилось, если бы я не почувствовал, что кто-то сзади взял меня за плечи. Инстинкт самозащиты сработал мгновенно, я, не оглядываясь, двинул локтем назад и тут же услышал дикий визг Лёвы Жилкина, решившего, видимо, прийти на помощь своему преподавателю.
Но болевой шок у него длился недолго, и Лёва, как обычно, громко произнес свою очередную цитату, по-моему, из Шекспира:
- Друзья, к чему нам драка?
Теперь уже к нам устремился весь народ, толпившийся в вестибюле и услышавший Лёвин крик, а затем слово «драка». Меня, как говорится, повязали и повели в кабинет ректора. Тот приказал удалиться всех посторонних, и, таким образом, в кабинете мы остались вчетвером: ректор, профессор, Лёва и я.
Профессор сразу уклонился от дачи показаний, устало сказав:
- Пусть студент Акимов сам объяснит нам свой поступок.
Не зная, с чего начать, я задумался, и в это время раздался голос Лёвы Жилкина:
- А можно я скажу?
- Не сейчас, молодой человек, - остановил его ректор. – Я вижу, что студент Акимов не желает говорить с нами, и предлагаю завтра же провести собрание, на котором он будет вынужден выступить перед своими товарищами с признанием или отрицанием своей вины. Вот тогда мы выслушаем и вас, студент…
- Жилкин, - угодливо подсказал ему Лёва.
- Уважаемый Вадим Петрович! - неожиданно прервал этот диалог профессор, обращаясь к ректору. - Время комсомольских собраний прошло. Сейчас вы вправе решить этот вопрос единолично. Студент Акимов в присутствии множества свидетелей грубо оскорбил меня, а за что, я так и не понял. Я думаю, что этого достаточно, чтобы написать приказ о его наказании. А о каком, решайте сами… Извините, у меня срочные дела.
Он встал и медленно, с достоинством оскорбленного, но не униженного человека, покинул кабинет…
На следующий день на доске объявлений появился приказ о моём отчислении из института.
Прочитав его, я вышел на улицу и медленно побрел под мелким весенним дождичком неведомо куда. И вдруг почувствовал, что кто-то взял меня под руку.
Это была Ника.
- И куда мы направляемся? – насмешливо спросила она. – Надеюсь, не в кабак, чтобы напиться и забыть?
- Нет, - ответил я. – Я иду искать работу.
- Верное решение. Но прежде тебе надлежит вспомнить о нашем совместном плане.
- Каком еще плане?
- Подать заявление в ЗАГС о нашем бракосочетании.
- Сейчас?! Ты с ума сошла?!
- Именно сейчас, когда у нас появилась уйма свободного времени. Тебя отчислили, я взяла академический отпуск, гуляй не хочу!
- А как же твои родители? Ведь они против…
- Насколько я знаю, твоя мама тоже не за…Если мы будем ждать, когда они поймут, что мы не можем жить друг без друга, то в ЗАГС мы пойдём уже старичками. Тебя это устраивает?
- Нет.
- И меня тоже.
- А где мы будем жить? В шалаше?
- А вот это уже вопрос человека, который решил покончить с холостой жизнью. Я согласна жить с тобой и в шалаше, но страшно боюсь сквозняков. И сейчас мы с тобой садимся на электричку и едем в дачный посёлок, где живёт моя бабушка Фрося. Это человек, как говорится, без предрассудков, и сегодня мы будем спать с тобой на одной кровати, забыв о всех наших невзгодах. Да, чуть не забыла; по дороге мы всё же должны зайти в ЗАГС…
Хмурая, озябшая женщина, сидевшая за обшарпанным столом, недовольным голосом потребовала наши паспорта, и тогда я впервые узнал, что мою невесту зовут Николь, а не Вероника, как я думал до этого. Оказывается, её родители провели медовый месяц в столице Франции, и свою дочь, родившуюся через девять месяцев после этого, решили назвать французским именем, Николь…
Дача бабушки Фроси стояла в самом начале посёлка, так что от станции до нее было меньше километра. Над большим деревянным домом из трубы поднимался дымок, а сама бабушка сидела на порожках и  кормила кур. Завидев нас, она неторопливо встала и сказала курам «Кыш!», после чего они послушно отошли от крыльца.
- Здравствуй, баб Фрося! - закричала Ника. – А мы к тебе приехали навеки поселиться. Не прогонишь?
- А чего мне вас прогонять-то? – ничуть не удивившись, ответила старушка. – Изба-то просторна, на всех места хватит. Занимайте любую комнату, або даже две, и живите себе на здоровье, А это, как я понимаю, жених твой будет, али как?
- Муж, баб Фрося, с сегодняшнего дня законный мой супруг, Кирилл Акимов, прошу любить и жаловать.
Бабушка Фрося внимательно осмотрела меня с головы до ног и скупо похвалила:
- На вид парень ничего, не шалопай какой-то с брюликами в ушах. Проходи, Кирюша, не стесняйся, сейчас мы это событие отмечать будем…
Вот так и началась наша счастливая семейная жизнь в дачном поселке в сорока километрах от Москвы.

                (продолжение следует)