Имя над входом

Транспорт только-только начал просыпаться – шелестели шины легковушек, изредка громыхали грузовики, со свистом проносились троллейбусы. Дорога справа от меня текла в неизменном направлении.

А я оказалась меж двух домов: один, чужой, оставленный теперь уже навсегда, был позади; другой, свой, готовый обогреть и приютить, ждал – только дойди. Я дошла.
Мне было невесело. Столько лет дуре, а никак не научится говорить себе правду. Это я про себя. Ведь изначально все было понятно, но развитие сюжета увлекает порою настолько, что забываешь о том, что и сама являешься действующим лицом. И телом тоже. Ну, с этим как раз-таки мы разобрались.

Если лицо могло строить умное выражение, а язык старался не ударить в грязь лицом, поддерживая глубокие философские беседы, то тело вечно подсовывало свои фокусы, стряпало все новые и новые шуточки, по сравнению с которыми ничто не выдерживало конкуренции. Я училась «слушать» свое тело, попутно наблюдая за тем, как это делают другие.

Наш роман был скороспелым. Нет, на самом-то деле мы были знакомы больше четверти века, когда-то в свои золотые двадцать лет я работала с ним в одном институте. Мы здоровались, надев дежурную улыбку, а иногда обменивались шутками, поскольку он был другом моего друга, а друзей полагалось любить. Или уважать, по крайней мере.

Я уважала. Это была голова: энциклопедист (чего только он ни знал!), победитель шахматных турниров, научный ум, быстро защитивший кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию.

Из себя он был страшненький, но страшно обаятельный. Говорили, что очень сексуальный. Не знаю. Меня он никогда не интересовал, а одно время я даже позволила себе относиться к нему с презрением, выказывая его в течение нескольких лет в форме острых пикировок при встречах.

И вот однажды в июне меня положили в больницу.
Как-то выйдя за ворота купить себе печенья, я увидела его. Поскольку, повзрослев и пребывая в болезненном состоянии, мне сложно было наслаждаться былым острословием, мы мило побеседовали и разошлись. Год назад у него умерла жена.
На следующий день он пришел ко мне в отделение с коробкой конфет, и мы погуляли. На третий день все повторилось с точностью до названия коробки конфет. Но мне стало худо.

– Извини, тебе лучше уйти, – сказала я, с трудом выходя к нему в коридор.
– Дай хоть поцелую тебя, – потянулся к моим губам он, но я подставила щеку.

Все лето мы провели порознь, а с началом учебного года начали встречаться, обмениваться книгами, мнениями.
– Признайся, ведь у тебя никогда не было такого общения, как со мной? – спрашивал он, провожая меня до дому.
– Признаюсь: никогда! Ты и сам про себя все знаешь.

Он довольно заулыбался.
– Но, признайся: и у тебя никогда не было такой женщины, как я! – мы остановились под каким-то деревом.
Он улыбался совершенно счастливой улыбкой.
– Не было! Никогда!
– Я знаю. И не будет.
– Что ты имеешь в виду? Что я не встречу такую же или что у нас с тобой ничего не будет?
– И то, и другое.
– А почему? Может, как-нибудь после чая у меня дома…или у тебя… Как тебе удобно?
Я театрально покровительственно похлопала его по плечу и рассмеялась.
– Надеешься, друг мой?
– А почему бы и нет? Мы были бы хорошей парой. Я помог бы тебе со статьями, с научной работой.
– Ты и так имеешь возможность помочь, без койки. Или это необходимая плата?
– Необходимый элемент, составляющая качественного общения.
– Ты уверен, что качественного? – я хитро прищурилась.
– Гарантирую!
– Ты меня не понял. Мужчина может быть хоть секс-мотором, но… Знаешь, на востоке бытует представление, что над входом в каждую женщину написаны имена всех тех, кто туда войдет. Так вот, твоего имени там нет.

Он, конечно, обратил мои слова в шутку, и, как я почувствовала, решил не оставлять своей затеи.

Сказать, что мое тело ему не откликалось, означает соврать. Мы обнимались, он целовал меня, смешно причмокивая губами. Я даже не чувствовала значительной разницы в возрасте. Интеллектуальное общение могло мне заменить многое. Но только не объективно существующий закон, суть которого был ему изложен в восточном варианте. Позже и сама поразилась, просто была потрясена тем, какой оборот в этой связи приняли события.

У меня был близкий друг, но он давно не появлялся, так что однажды я решила своего нового ухажера оставить у себя. В крайнем случае, без моего согласия ничего не произойдет, подумала я.

Мы легли в разных комнатах, и я долго чувствовала его напряженное ожидание после поцелуя на ночь. Оттого, что меня вот уже четыре месяца никто не обнимает, навалилась тоска. Ее надо было сбросить.

– Слушай, а ты способен просто полежать со мною рядом? Просто так? Ужасно хочется тепла и ласки, но без всякого такого…
– Конечно, конечно! – отозвался он. – Иди сюда!
– Только, пожалуйста, обними меня. Я полежу минут пять-десять и уйду. Мне станет легче…
О, да понятно, я осознавала, что провоцирую его на атаку. Но подумала, что попутно будет повод проверить надежность человека и то, насколько он уважает меня и мои желания.

Его хватило на две-три минуты, а потом все завершилось фейерверком поцелуев, из-под которых я выбиралась почти с брезгливостью.
– Хватит, хватит! Ты что? Без сознания? Вернись, пожалуйста, в себя!
Сознание к нему вернулось только тогда, когда он прошел точку финала и попросил тряпочку.
– Ну, Светка, ты меня замучила! – сказал он и тут же резко замолк.
Через несколько секунд он добавил:
– Прости меня. Прости, пожалуйста.
Светой звали его умершую жену. Я встала и ушла на свою постель.

Этот случай меня еще не насторожил. Он только показал его полную концентрацию на самом себе в те моменты, когда имеешь реальную возможность насладиться другим человеком.

Во второй раз он снова остался у меня дома и пришел на мою кровать.
– Только, прошу тебя, будь в сознании. Мне не нужен заводной механический отбойный молоток.

– Конечно, конечно! – согласился он, наверное, тоже понимая, что я иду на близость не из высоких чувств, а потому что это линия развития сюжета.
Резво, энергично ласкал он меня, и миг приближался. Но в самый ответственный момент что-то пошло не так. Бывает. Я протянула руку вниз, но он неожиданно резко, без всяких объяснений откинул ее в сторону.

– Ну что ж, – сказала я, – будем спать.
И мы снова уснули на разных кроватях.
На востоке есть поговорка: если что-то случается один раз, оно может никогда больше не повториться; если что-то случается дважды, оно произойдет и в третий раз.

Я хотела купить что-либо вкусненькое, потому что вечер обещал быть долгим и насыщенным. Но потом мне резонно пришло в голову: раз приглашает кавалер, то должен быть мужчиной до конца, встретив даму в своем дому по высшему разряду.

– Иди сюда, иди, посмотри, как я сделал ремонт! Вот, видишь, компьютер поставил, как ты мне сказала. И картины развесил. Тебе нравится?
– Нормально, – ответила я, совершая обход трехкомнатной квартиры и понимая, что меня приглашают быть ее уборщицей.
– И на кухне, видишь, все уже убрал, – продолжал он.

Я вошла на кухню, признаться, ожидая увидеть хотя бы букет цветов. Он поставил чай на плиту. На столе рядом со стограммовой бутылочкой коньяка лежало два банана, кусок не нарезанной красной рыбы, заветренные ломтики сала и граммов двести мелкого печенья.

– Ну, ты жмот! – возмутилась я. – Хоть бы шоколадку даме купил!
Он искренне растерялся и превратился из профессора в маленького мальчика, которого родители застали на месте преступления.
– Ой, а я и не подумал…
– Знаешь, – сказала я, словив волну остервенелости от такой любезности, – надеюсь, ты понимаешь, что я оставляю за собой право уйти в любой момент.
– Ты не хочешь остаться?
– Я не знаю, чего я хочу. Во всяком случае, может сложиться так, что я уйду.
Какое-то время мы вели беседы, но мое остервенение не становилось меньше. Потом мы пили чай с полным ассортиментом, предложенным щедростью хозяина.

– Можно я поставлю тебе свою любимую вещь? – спросил он и пояснил: – Это Моцарт, 12-ая симфония.

Музыка была великолепна. Потихоньку Моцарт сделал то, чего не удалось мне самой, – он успокоил душу, добавил лирики в прозу. Как-то незаметно мы очутились в койке.

Вот ведь не нужно мне это, думала я. Глупость какая. Ладно. Если потом пожалею, будет повод для исследования чувства сожаления – снова приобрету, не потеряю.
Ах, как он был напорист, как силен в разнообразии ласк!
– Слушай! – воскликнула я. – Да ты просто дамский угодник! Я, пожалуй, сама напишу твое имя над входом!

Видимо, последняя моя фраза была вызывающе наглой по отношению к предначертанному. За меня распорядились: не дойдя до вожделенной цели, он вдруг остановился и сказал, перелезая через меня:
– Прости, пожалуйста, что-то случилось с животом. Кишечник бунтует.
Кровать в спальне стояла изголовьем к стенке, за которой размешался унитаз. Это можно выдержать? И не смешно.

Я шла спать в зал в состоянии какого-то отупения, а звуки, доносящиеся из сортира, заглушали Двенадцатую симфонию Моцарта.