Прикосновение к судьбе

По каким причинам я не говорю себе правды? Всей правды? Может, потому, что не знаю ее? Или потому, что ее просто изначально не существует, а она всякий раз складывается под воздействием тех обстоятельств, которые являются наиболее важными на данный момент нашей жизни?

Вот и теперь: правды нет, и меня нет. Я хожу по дому в каком-то соответствующем погоде полудремотном, вне всяких желаний, состоянии, которое профессионалы быстро бы определили как депрессию. И причина имеется вполне пристойная: мы с ним расстались. Это факт. Но не повод, чтобы не жить дальше. Именно поэтому пришлось активно лечить себя самой.

Поставила музыку, пытаясь танцевать, – вяло, вяло! Села писать о своей судьбе зло и невозвышенно – мне стало жаль бумаги. Включила разноцветные лампочки для поднятия тонуса – они бессмысленно замигали, скорее нагоняя, чем разгоняя, тоску.
Конечно, есть еще краски! Я буду писать маслом, решила я.

Подыскивая подходящий по размерам картон, я наткнулась на какой-то набросок. Он был сделан мною почти год назад, этот странный рисунок, но кисть так и не прикоснулась к нему.

Про себя я его называла «Древо Иггдрасиль», но то было не Мировое, а надмирное древо, потому что почва вокруг его могучих корней обрывалась. Было похоже на сколы огромного айсберга, а открывающееся ниже пространство не грозило провалом в пустоту. Оно было заполнено. Но не водой.

Все, лежащее ниже пласта земли, в который уходили корни могучего надмирного древа, представляло собою прелестный пейзаж одного из уголков планеты: на него мы смотрели как бы сверху, с небес, которые на самом деле являлись почвой. Как вверху, так и внизу, говорили мудрые.

Тюбики с краской так и остались лежать на столе, не испачкав невоплощенными мыслями палитру. Мне же пришло в голову заглянуть в недра неродившейся картины в надежде на то, что это путешествие, с одной стороны, даст ответ на некоторые вопросы; с другой стороны, немного скрасит результат моей бесплодной борьбы с самой собой.

Впрочем, плоды от нее остаются: бездействие и безразличие. И ради этих «близнецов» стоило отказываться от объятий и нежности и смотреть в пустоту тусклым взглядом? Похоже, подумала я, пришла пора заглянуть в надмирный провал, чтобы убедиться, что пустоты не бывает.

…Я лежу на мягкой подстилке из травы и опавших еще прошлым веком листьев – синих, розовых, серых, фиолетовых. Фиолетовые особенно красивы, они сияют и переливаются, как крылья стрекозы, как голограммы, которые наклеивают на товар. Я смотрю сквозь провал вниз. Интересно, если такой листок упадет туда, изменит ли он свой цвет? Если нет, то, что подумает нашедший его мальчик?

Мальчик был русоволос, в широких штанишках, собранных у колен на резинке, в белоснежной воздушной рубашке с воланами по воротнику. В правой руке у него была палочка, он ею ковырял кору толстого дуба, ветвями доходящего до самого неба. Я даже могла до них дотронуться.

Я взяла один из фиолетовых листочков и тихо разжала пальцы. Падая, он несколько раз цеплялся за ветви, но я легонько дула, и он снова планировал вниз. Упал листок мальчику на плечо. Тот стряхнул его рукой и продолжал ковырять кору.

Вдруг до его сознания дошло, что в этом листике есть что-то необычное. Он обернулся, присел, прикоснулся палочкой к листу. Лист зазвенел.

Мальчик от неожиданности сел на землю. Он долго-долго смотрел на лист. Осмелев, коснулся его снова. Лист зазвенел, но по-другому, потому что прикосновение было в другом месте.

Мальчик придвинулся ближе. Он, видимо, понял, в чем дело, потому что стал быстро, но осторожно, трогать лист в разных местах своей, как ему казалось, волшебной палочкой. Лист звенел, звучал, звуки складывались в затейливую мелодию.

Мальчик улыбнулся, потом засмеялся и отбросил свою палочку. Он взял лист в руки – тот был размером с детскую ладошку.

Лист звучал не переставая. Мало того, вверх от каждой его жилки устремилось нежно-сиреневое свечение: тонкие струйки поднимались выше и выше, пока не достигли того места, откуда лист упал. Эти ставшие видимыми нити всеобщей связи – связи, которая не прерывается никогда, даже после смерти, – заставили мальчика поднять глаза.

Я увидела его лицо. На нем вначале отразился испуг (наверное, он заметил меня, но в каком облике, я не знала), потом – любопытство и, наконец, веселье. Ему захотелось поиграть со мной.

Держа фиолетовый листик в левой руке, он стал размахивать им, как сигнальным флажком, а правой рукой махать мне, приглашая сойти вниз. Я подумала, что это хороший случай рассмотреть ту жизнь поближе, и помахала ему в ответ.

Когда я спустилась к нему в виде маленькой девочки примерно того же возраста, в розовом платье с оборками, в белых штанишках, туфельках с пряжками, с белыми кудрями, я сразу смогла понять, чего хочет от меня этот мальчик.

Он протянул мне фиолетовый листок и что-то сказал. Языка я не знала. В ответ я несколько раз прикоснулась пальцами к листочку – он пропел что-то совершенное, восхитительное! Мальчик сделал то же самое. Так мы переговаривались, пока гуляли по лугу, вдоль реки, взбегали по косогору к высоким спелым от солнца соснам или сидели на камне около входа в пещеру.

Когда меня позвали домой, мальчик сильно огорчился. Я поднималась выше и выше, а он стоял, опустив руки, и плакал. Как я могла сказать ему, что мы еще увидимся в этом или в ином мире? Его душа была еще не готова. Да он и не понял бы меня, а листик, который нам помогал, остался у него в руке. Я знала, что он никогда не забудет этой встречи. Мы были уже причастны к судьбе друг друга, хотя судьбы наши и не были связаны.

Причастны. Только часть, малая толика судьбы, обмен улыбками и теплом рук. Но мне сверху была четко видна вся линия его жизни. Она в нескольких местах ветвилась, порождая множество вариантов. Один из них был черным, другие – разноцветными, самых разнообразных оттенков.

Прошло много лет, и мне захотелось посмотреть, как всего одно прикосновение к судьбе сказывается на выборе пути. Улегшись на краю земли, я заглянула через него вниз. Там, под тем же самым дубом играла в куклы маленькая девочка. Как раньше было с ее отцом, я сбросила вниз фиолетовый листик.

Он плавно опустился точно ей на колени. Девочка замерла на мгновенье, потом взяла листочек и побежала с ним к дому, который стоял неподалеку, окруженный со всех сторон ухоженным садом.

Девочка подбежала к матери и показала листок ей. Та погладила малышку по голове и поцеловала в лоб. Девочка пробежала по комнатам, нашла на веранде бабушку и положила перед ней свою находку. Бабушка надела очки, улыбнулась и кивнула.

Затем девочка вместе с листиком побежала на задний двор и стала поочередно показывать его то кошке, рыжей и сонной, то утке, бестолковой и суетливой, то теленку с длинными ресницами.

Отца дома не было. Он подъехал на своей машине ближе к вечеру. Выйдя из машины, он забрал с заднего сиденья тяжелую сумку, захлопнул дверцу, повернулся к дому и так и замер. Рука его разжалась, и сумка тихо, но плотно опустилась на траву. Из открытого бокового кармана сумки выкатилось два розовощеких яблока. На одно из них сразу же уселась большая синяя стрекоза.

Он стоял молча и смотрел перед собою. Я знала, что он видит. Весь путь его дочери, который она прошла, держа странный листик в своих руках, был помечен светящимися фиолетовыми нитями так, что они от дуба до дома составляли невероятные, неведомые узоры, – письмена, которые прочесть мог только знающий этот язык.

Я поняла, что он не только слышит, видит, но и читает. Конечно, я думала, что он сразу же побежит к дереву и поднимет голову вверх, чтобы увидеться со мной. Конечно же, он этого не сделал.

Он собрал с травы яблоки, поднял сумку и, осторожно обходя фиолетовые иероглифы, пошел к дому. Я видела, как он поцеловал жену, приласкал дочку, поел, сидя перед телевизором, а потом долго работал на компьютере, готовясь к завтрашнему дню.

Когда солнце село, и ночь пришла в нижний мир, я решила подумать, как сложится все завтра. Неужели он не захочет встретиться со сказкой снова? Неужели в нем умер веселый мальчик, спокойно и радостно принимавший чудеса?

Пока я размышляла и строила конкретные сюжеты, откуда-то сверху, наверное, с моего дерева, рядом со мною упал удивительный листок. Я такого еще не встречала. Он был живого солнечного цвета, прожилки на нем вспыхивали то червонным золотом, то белым горячим серебром.

Я подняла листик и поднесла его к лицу. Он был теплым, и в его тепле, как страницы в тетради, были плотно упакованы мелодии. Их не надо было даже трогать пальцем, достаточно лишь коснуться взглядом.

Раз – и волшебство южной ночи над глубиной морских вздохов овеяло меня влажной надеждой на странствия; раз – и шелест песчинок желтой песней вечности лег на сердце, сковав его разлукой; раз – и отцветающие белые хризантемы, словно воплощенное утомление жизнью, опадающими лепестками сложили к ногам мелодию безнадежной любви…

Это было совершенство.
Еще не освободившись от восторга, я подняла глаза туда, откуда упал ко мне этот дивный подарок.

Там, в разрывах облаков, плывущих поверх ветвей моего дерева, я увидела Его лицо. Он лукаво улыбался мне и махал маленьким, с детскую ладошку фиолетовым листком, который его дочка сегодня вечером зачем-то принесла в дом.