Cool mind

        Зима пришла. Холодно. Мысли стынут на морозе, трескаются и осыпаются льдинками смысла с остроумными уголками.
        Но тем не менее зимняя стужа обостряет интеллектуальную чувствительность. Рвётся, ломается там, где тонко. Поэтому тот, кто думает, думает с ускорением, чтобы найти выход из застывшего, неподвижного положения. Вот застыл - не объедешь. Настоящий тормоз. В таких зимних условиях организм набирает обороты метаболизма, обмена энергии со средой. Сознание замерзающего человека начинает работать скорее, чтобы, если не найти новые источники внешней энергии, то хотя бы перераспределить внутренние резервы своего существования таким образом, чтобы с успехом противостоять смертной угрозе. Новая дистрибуция собственных возможностей может прояснить той смысл, что лежал на дне сознания втуне, без всякой пользы для вразумления своего носителя.
        То, что прежде было не востребовано, теперь становится важным, актуальным. Так, например, идея "вечного двигателя" мысли, спасающего человека от коллапса, "окаменения" сознания. "Вечным двигателем" мысли может стать такой образ или метод мысли, который препятствует ее рассеиванию, хаотизации. Важно держать строй мысли, вести её до логического финала, не бросать на полпути ввиду периодически возникающей иллюзии света в конце туннеля сознания, миража итогового понимания. 
        Но мертвящий холод может вызвать и обратный эффект - резкую, радикальную реакцию сознания в виде горячечного бреда, безумия, которое тем не менее приведёт к его неминуемой победе - расщеплению сознания на части, в беспорядке враждующие друг с другом и ведущие к распаду и рассеиванию смысла, к нонсенсу к бессмыслице абсурдного состояния сознания.

        Явление мертвых живым. В одном современном фильме женский персонаж-медиум делает вывод, что мёртвые явится живым, как минимум, в силу трех причин: во-первых, им скучно (я понял это в том смысле, что они скучают по живым людям, - ничто живое им, мёртвым, не чуждо, о чем напишу ниже).
        Во- вторых, мёртвые являются, чтобы сообщить живым то, что с ними будет. Это вещей сообщение (известие, точнее, провозвестие).
        И, в-третьих, они являются в этот мир за живыми, чтобы увести их в свой мир мертвых.
        Как относиться к такого рода сообщениям? Естественно, с пониманием, пониманием того, что мёртвые мертвы для нас, но не для себя. В своём мире они так же реальны, как мы в своём мире - мире живых.
        Возможно ли существование Я, с которым отождествляет себя живой человек, после его физической смерти? Не становится ли такое Я развоплощенным? Если становится, то его развоплощенность не равна ли опустошенности? Естественно Я в качестве формы освобождается для наполнения новым содержанием при следующем воплощении.

        Я в ином мире. Чем может быть иной мир для живого человека, сознающего себя таковым? Человек живёт в мире живых людей. Это живой мир. Что может быть иным такому миру? Мир мертвых. Это мёртвый мир.
        Можно ли такой мир представить себе в виде зеркального изображения этого мира живых? Что если мир мертвых является зеркальным отображением мира живых в том смысле, что события в нем следуют друг за другом в обратном направлении, начиная со смерти и заканчиваясь рождением? Интересно, как в таком мире можно быть? Быть живым - это вряд ли, а вот быть мертвым, - как сказать.

        Научная проблема и философская тайна. Есть такие проблемы, которые занимают интеллект, но не трогают душу, оставляют равнодушным "внутреннего человека", живущего, я надеюсь, не только во мне, но и вас, любезный читатель. Этот внутренний человек и есть то, что мы называем душой. Когда мы идентифицируем себя с ней, тогда мы полагаем её самими собой, Я. Это бывает в том случае, который имеет смысл назвать событием разговора со своей душой. Такой душевный разговор и есть медитация. Чтобы отличить такого рода медитацию от размышления вообще или абстракции следует её назвать "трансцендентальной или экзистенциальной медитацией".
        В ином случае, когда бывает трудно найти общий язык со "своей душой",  она представляется "alter ego", "тенью", беседа с которой оборачивается уединенным разговором с самим собой. Тень сопровождает тебя, но является безучастной, оставляя тебя в полном самосознании, но трансцендентной удалённости от тебя. Можно сказать, это вид медитации, но уже трансцендентной.  Здесь скрывается тайна мысли, её идея. Это и есть философию или размышление с философской точки зрения, как точки зрения вечности. К ней ведёт личная проблема, которую не решить научным образом.
        Философия есть любовь к вечному, не ко времени. Она никогда не бывает своевременной. Время над ней не властно. Философия приходит тогда, когда её никто не ждёт. Так приходит бог.  Философия есть напоминание о нем, о том, что есть всегда: до и после. Однако неимоверно трудно быть вовремя вечно.  Вечность является во времени, как мгновение. Вечна идея, мгновенна мысль, как ее явление.
        В этом смысле философия наводит на размышление о смерти, через которую лежит путь в вечность. Время потому мимолетно, летит мимо тебя, что настоящее в нем стоит в очереди и до тебя она никогда не доходит, а если дойдёт, то ты отвлекаешься на другое, устав в его ожидании, и поэтому оно проскакивает мимо тебя. Поэтому безмерно жаль упущенное времени, как сбежавшего от тебя настоящего. И только в вечности его не надо ждать. Оно все здесь и теперь. Но это есть не в этом мире суеты, а в ином мире покоя или равномерного движения вокруг.

        Любить кого-то и любить что-то. "Любить иных тяжёлый крест. А ты прекрасна без извилин. И прелести твоей секрет разгадке жизни равносилен". Так сказал поэт. Что он тем самым сообщил? Что имел ввиду? Как его можно понять? Он сказал, что трудно любить несовершенное, кривое, но легко любить совершенное, прямое. Ведь оно не требует усилий. Так же обстоит дело и с тем, что необходимо, без чего нельзя обойтись.
       Одна охота любить конкретного человека и совсем другое дело любить саму любовь. Любить любовь означает испытывать желание, которое необходимо удовлетворить неважно с кем. Важно само желание. Это не то же самое, что желать именно кого-то. В противном случае ценным является не сама любовь, а этот человек, или во всяком случае он равен любви.
        О чем это говорит? О том, что в случае необходимости желания мы имеем дело с самим желанием, за которым скрывается наше самолюбие. Его мы можем разделить с любым человеком, ибо в таком союзе "первой скрипкой" являемся мы сами. Тогда второе лицо есть только средство удовлетворения желания.
        Любя же человека, мы испытываем чувство близости не с собой, а с ним. Либо мы им восхищается, если он есть возвышенный объект любви по причине своего превосходства перед другими тем, что мы выбрали именно его, либо мы сострадаем ему, его жалеем, как субъекта, который нуждается в нас. Мы нужны ему. И не важно почему. Знание этого может убить любовь или "расхолодить" желание. Но тогда нам не важна "горькая правда", "низкая истина", а важна сама любовь, как "нас возвышающий обман", иллюзия, "ложь во спасение". Во всяком случае такая любовь есть уже не физическая необходимость, а возможность быть человеком, так как быть настоящим или душевным человеком без любви невозможно.

        Соблюдайте меру. Как можно соблюдать меру, не ведая крайностей? Соблюдать меру и означает держаться разума. Кто придерживается разума, разумной точки зрения, умозрения? Никто другой, как тот, кто думает. Думает кто. Но что он думает? Он думает то, что является идеей. Является идея в виде мысли. О чем эта мысль? О том, что нуждается в воплощении. В воплощении замысленного и заключается дело мыслящего. Он отвечает за это.
        В чем, в первую очередь, воплощается замысленное? В словах, которые требуют понимания. Их следует передать так, как если бы те, кому ты передал, понимают их, как ты, кто их произвёл в качестве автора. Однако одного твоего умения говорить ясно и понятно для этого недостаточно. Нужно еще и желание, помноженное на умение слушать, со стороны студентов и коллег. Они должны не только слушать тебя, но и услышать именно то, что ты имеешь в виду, а не то, что они хотят слышать.
        Соблюдать меру - значит быть адекватным, понимать реальность, а не витать в облаках, идеализируя реальность и тем самым подменяя её иллюзий, чтобы затем столкнувшись с ней непосредственно, не разочароваться в ней. Этих крайностей следует держаться подальше. Но как это сделать, не будучи знакомым с ними?!

        Нет ничего важнее веры. Что остаётся у человека, который все потерял в жизни на пороге смерти? Только вера. Даже истина и естина, само бытие есть ли без веры в них?! То, что истина есть и есть то, что она есть, что есть без веры? Ничто. Если есть вера, то есть и все остальное. Но вера во что? Разумеется, в саму веру. Она и есть бог. Он является человеку с верой. Вера есть откровение бога человеку, его открытие, которому соответствует раскрытие человека, его сути. Открывая бога себе и в себе, человек вступает в вечность. Что есть для человека в смерти, как для конечного существа, кроме веры? Ничего. Он сам, как Я, получает себя в качестве подарка веры. Человек верит в себя, верую в веру. Кто уверяет его в этом? Бог веры. Бог мысли есть проводник к богу веры. В мысли вера представляется идеей. Идея чего? Мыслимой истины. Но мыслить можно не только по истине, но и по лжи. И ложь имеет смысл. Однако одна истина служит мерилом, мерой не только самой себя, но и лжи.
        И все же можно ли верить и доверять тому что есть, ведь есть и ложь? Ответ прост: не обманывает только тот, кого нет. Верить можно тому, чего нет в этом мире. Кого нет в нем? Только бога. Бога нет от мира сего. Он есть в ином мире, путь в который открывается смертью в этом мире. Но встреча с богом ожидает только того, кто испил чашу обмана этого мира дополна. Эта чаша яда лжи убьёт его, открыв для него путь к вечной вере. Важно только не потерять веру в того, кого здесь и теперь нет, но ты есть для него по вере.

        Я долго искал веру, пока она не нашла меня.

        Молчание космоса. Молчание космоса ставит меня в тупик и заставляет думать, придумывать различные объяснения нашего астрономического одиночества. Звёздный мальчик. Зачем нам нужен космос? Неужели одной Земли, целой планеты нам недостаточно? Нет. Нас влечёт к себе бесконечность, безграничность, беспредельность.
        Влечёт ли нас так же безначальность? Или нам нужно начало в качестве колыбели? Или в качестве того, от кого мы ведём свое происхождение и с кем нам хочется поговорить, узнать кто он и соответственно «кто» мы есть? Или мы есть "что", а не "кто", а значит у нас нет предка, родителя или покровителя, кто мог бы о нас позаботиться? Нет ни братьев, ни сестёр по космосу, ни ангелов, ни бога, отца, духа, ни живой матери, природы, но только безразличная к нам материя или натуральный, первобытный хаос в образе "матери" сырой земли. Так?
        Это меня удивляет, противореча нашему желанию быть кем-то, например, человеком, самим собой. Может ли это быть намёком на то, что мы и есть бог, которому следует сделать с этим миром, быть его творцом или хотя бы демиургом, строителем сделать его похожим на себя, человечным, заселить его, а не быть похожим на него, на Вселённую, в которой мы сидим, как крот в норе. Не пора ли нам вылезти из ямы на поверхность?
        Что может быть такой поверхностью, наружностью для нас, сидящих в лабиринте и находящихся в поиске выхода из безвыходного положения своего одиночества. Но не поджидает ли нас за углом чудовище? У нас закрадывается подозрение, что нам угрожает опасность встречи с неизвестным уже в самом космосе, а не на выходе из него. Кто это или что это? Если это "что", то не не хаос ли?
        Или, может быть, это "кто"? И кто есть "who"? Не ego ли, не мы ли сами? Может быть, это мы, но уже другие, из иного измерения, из другого времени, но этого же мира?
        Нет конца и края. Однако это хорошо, ибо противное этому плохо. Что хорошего в конце для нас? Хорош тот конец, который отсрочен. Но идём ли мы тем самым по кругу? Есть выход через вход, через точку, которая связана с нами по прямой в круге.
        Но куда мы можем выйти через неё? На новый круг, после поворота колеса бытия. Или остаться в точке в свернутом виде, никак больше не раскрывшись?
        Что там находится, за горизонтом здешних, посюсторонних событий? Что такое потустороннее? То, в чем нас нет? Есть ли это то, в ком мы, не в себе ли. То, в чем мы, нам ведомо в образе "для нас".  Тем самым мы ограничены собой. Что находится за нами, мы ли? Но если это не мы, то зачем нам это? Оно ведь чужое. Или нам желанной то, что принадлежит не нам? Но если оно принадлежит никому, то есть, не принадлежит, потому что нет никого, кроме нас? Зачем нам это помимо того, что есть у нас?
        Нам важно, чтобы был кто-то помимо нас. Пусть лучше это будет тот, кто лучше нас, чтобы быть нашим помощником, нежели хуже нас, ибо какие мы помощники в добром деле сострадания и заботы. Но если нет никого, кроме нас? Неужели мы можем удовлетвориться заботой о себе, о таких, как мы, или меньше нас и живущих вместе с нами? Нет, нам этого мало. Нам нужны те, кто лучше нас, но похожи на нас, как совершенство на тех, кто совершенствуется. Нам нужны идеалы, идеи, то, что ценно нам в качестве сверхценности. Нам мало естества. Нам нужно ещё сверхъестественное, то, к чему можно стремиться. Там скрывается смысл нашего существования. Он есть в идеальном и требует от нас своего воплощения.
        И все же не все так просто и понятно с тем, что является неведомым. Здесь вполне к месту сравнение нас с прочими живыми существами, обитающими на Земле, например, с муравьями, которые, как и мы, живут сообща: они в муравейнике, и мы в человейнике. Мы никоим образом не может найти с разумными существами общий язык, как муравьи с нами, в том смысле, что, опустившись на их уровень, мы потеряем себя, ту толику разума, которую имеем, имея желание понять их.
        Так и замысловатые пришельцы, уже не говоря о духах и самом боге, пожелай они установить с нами контакт, потеряли бы разум, - это в лучшем случае, а в худшем саму жизнь в том виде, в каком она возможна в существовании рядом, вместе с нами, чему служит наглядным примером печальная судьба Иисуса на Земле. Нисходя до нас, они не могли не уподобиться нам и, естественно, потерять то, чего мы так ищем у них, в космосе или "на небе", в духовном мире. Если мы не можем их понять их в силу своей умственной неполноценности, то они не могут понять нас по причине своего превосходства, которое мешает установлению равновесия. Потеряй его, они упростятся до Иные возразят, что разум, дух, бог прост. Да, он прост по своей природе, но не по функции. В нас есть разум, дух и даже бог в душе, но в работе, в усилие, которое сложно составлено.
        Просто, легко в результате, но трудно в работе. Недаром Иисус говорит о том, что бремя или иго его легко для нас. Но чем в результате это обернулось для него на Земле. И потом упрощение не есть тоже самое, что простота. Гениальное просто, но быть гением сложно для человека.
      Зачатие, выращивание или вынашивание плода, его рождение и выведение в люди. Нас тянет на воплощение, на продолжение нас в других, но таких же, как и мы. Кто эти другие? Это наши творения. Они замысливаются. Потом растут в нас. Мы беременны ими. Они в муках нами рождаются. Родившись плоды нашего творения нуждаются в заботе. Их ещё нужно вывести в люди, что они получили признание, чтобы с ними стали считаться другие, чужие, а не только нам близкие люди.

        Зло. Бердяев пишет в "Философии свободного духа" о том, что злое замысливается наверху, в духе, а не внизу, в материи. В ней оно воплощается. Можно с ним согласиться, но с одной поправкой. Это так, если в боге есть развитие.
        Казалось бы, как бог может развиваться, если он пребывает в вечности, вечно совершенным, как актуальная бесконечность. В таком случае может развиваться только то, что является потенциальной бесконечностью, как вечно совершенствующееся и превосходящее само себя. Не таков ли бог? Он актуально бесконечен и совершенен для нас. Но каков он для самого себя? Кто знает... Знает один бог.
        Допустим, бог развивается в себе и понимает это для себя через человека, представляясь ему уже в образе дьявола, то есть духа, который воспротивился воле бога, который явился создателем, творцом уже не самого себя, своего мира, мира духов, но мира из материи, которая её знает собственного определения и определяется духом, как вечной формой. В образе дьявола в человеческом представлении бог не может принять самого себя, как творца, снизошедшего до самого дна, до ничто, до человека. Он не может принять того мира, который создал не из себя, совершенного, а из ничто. Его необходимо снова вернуть в ничто, изничтожить. Но таким бог представляется человеку до его творения. Ныне же, после творения, бог обновился, изменился: он в мире, и он с человеком, он в нем. Что может препятствовать общению с ним в мире? Сам человек, точнее, сила ничто, что есть в нем. В человеке есть не только бог, но и дьявол или сатана, как сила хаоса, которая противостоит силе разумного духа. Это сила логоса, приводящего мир в порядок в качестве космоса. Сатане хаоса соответствует в боге дьявол как реакция духа на сопротивление материала при творении. В этом смысле дьявол есть то в боге, что противоположно материи не как идеал, а как идеальность в качестве идиллии, избегающей воплощения.
        Идеальное представляется свободным вне материи. В материи оно становится скованным, зависимым от закона. В материи царствие свобода закона, угнетения, а не закон свободы. Но свобода необходима, её невозможно обойти в силу проницаемости духа. Дух проницает и материю, и хаос. Ведь свет, как чистая форма, светит во тьме, но тьма не обняла его. По сути духовное идеально, то есть, совершенно проницаемо и проницает, понимает все, но не как все и все понимает, но как свое и по-своему, целиком, целым образом. Человек же это понимает частью, частичным образом сообразно своему положению, устроению и назначению.
        Почему же человек представляет бога неизменным? Потому что тот трансцендентен человеку, как материальному существу, неспособному того уловить, зацепиться за него. Но богу человек имманентен. Ведь бог в качестве духа все проницает. Что же мешает человеку преодолеть трансценденцию? Его ничтожность, причастность ничто и хаоса, неопределённость состояния и положения. Человек развивается как возможность, как потенция быть, но он не есть определяющая актуальность, как дух.

        Вечность и вечный. Вечность есть сущность сущего вечно. Для вечного все времена существуют параллельно, а не последовательно, за счёт друг друга, как для временного, смертного, каковы является человек.
        Как, каким образом человеку стать вечным? Нет для него другого способа быть вечным, как только умерев. Вот тогда он обретёт вечный покой. Но как же быть ему в вечном движении? Вечное движение предполагает постоянное превращение на низшем уровне и преображение на верхнем уровне. Смена форм материальной жизни переживается человеческой душой в качестве рождения и смерти, из круга обращения которых она не ведает выхода.
        Выход возможен только для духа, но никак не для человека, как материального существа, пусть даже его материя высшего, социального порядка. Человек не только органически смертен, но и социально, ибо память о нем не вечны, как и весь человеческий род. Что остаётся от человека в истории развития человечества? Только память о нем других людей, воплощения, например, в его творениях, как органических, так и культурных. Но все это тленно, со временем преходяще.

        Быть актёром. Быть актера - значит быть зависимым от роли, которую он играет на сцене. У любого актёра есть амплуа, как тот тип роли, который соответствует его характеру. Характер для человека - это его судьба, ипостась, лик, лицо. Имея его, он является личностью. Человек без характера не может быть характерным актёром. Актёр без лица, без характера, бесхарактерный актёр, короче, "бес", не способен играть никого, ибо есть "никто", аноним, без имени и без судьбы, ничтожество. И вот такие, ничтоже сумняшесь, актеры берутся за любые роли. Видите ли, они могут сыграть какого-угодно персонажа. Они жалки в своём суетном желании, эти паяцы, способные показать, нет, не свое лицо, а только маску, чужую личину на сцене.
        Роль может удаться только тому актёру, который способен преодолеть свой характер, преобразить его до неузнаваемости таким образом, что и в чужом обличии он остаётся самим собой, естественным человеком с характером, сильной, внушительный и заразительной личностью, а не яркой, как искусственная мишура, но слабой индивидуальностью.

        Соблазн и чувство вины. Кто автор соблазна? Дьявол. Чем он соблазняет человека? Идеальным, будучи сам идеальным, а не материальным существом. Так дьявол соблазнил Еву тем, что она, отведав плода от древа познания добра и зла, станет как боги. Она разделила этот соблазн с Адамом. Так они стали по эту сторону добра и зла, от чего предостерегал их, не сознававших этого разделения, бог, находящийся по ту сторону добра и зла. Смысл табу заключается в избегании раздвоения и в следовании единству, символом которого является древо жизни.
        Подобно Еве, соблазнилась и Наташа Ростова, которая, наряду с Анной Карениной, стала любимой героиней Льва Толстого, как автора любовных романов. Если Федор Достоевский был любителем криминальных романов, то Толстой стал любителем любовных романов. Трудно найти героиню более глупую, чем Наташа Ростова, но именно она, как и ее братец-недоумок, Николай Ростов, стали любимыми героями классика русской литературы. Ими он любовался, отождествляя себя с умными героями «Войны и мира» - Пьером Безуховым и Андреем Болконским - и рассудительным героем «Анны Карениной» - Константином Левиным. Вот такой вышел контраст.
        В чем заключается глупость Наташи Ростовой? В том, что она, будучи невестой Андрея Болконского, поддалась на ухаживания повесы Анатоля Курагина. Он вскружил ей голову только потому, что она сама этого хотела. Что она желала? Быть соблазненной грехом, поступиться любовью к ней Андрея Болконского. Что подтолкнуло ее совершить грех? Страх, который внушал ей Андрей Болконский. Ей страшно было оставаться хорошей. И поэтому легко было согрешить. Грех сладок и не требует усилий. Женщины слабы перед грехом, тем более если это грех сладострастью. Дает знать о себе любовь к сладкому. Это добродетель требует мужества. Поэтому грех действует на мужчину через женщину. Так он подействовал и на Андрея Болконского, и на Пьера Безухова. Последний уступил ему, соблазнившись Элен Курагиной, которая, в конце концов, «наставила рога» ему с его приятелем по вольным забавам, бретером-гусаром Долоховым. В результате чего он едва не разбил голову своей неверной супруге подвернувшимся под руку письменным прибором, но вовремя сдержался силой воли. Остаток гнева он излил на голову «несчастного любовника» Долохова, серьезно ранив того на «дуэли чести». Но тем не менее подлая порода Курагиных отомстила если не ему, то его тайной любови, Наташе Ростовой, в лице братца Элен, пижона Анатоля Курагина.
        Но именно соблазн, ведущий к измене, позволил осознать Наташе Ростовой, как сильно она любит Андрея Болконского, отказавшего ей в прощении. Чувство вины явилось тем корнем, из которого выросла любовь-жалость графини к князю. Нет, она не желала князя Болконского, как желала в грехе Курагина, но она жалела его. Ее сострадательная любовь к князю стал понятна всем, кто был рядом с Андреем Болконским, умирающим на руках своей украденной невесты.
        От соблазна к состраданию из чувства вины и от него к браку с графом Безуховым, - таков путь Наташи Ростовой в романе. И это понятно почему. Потому что как раз Пьер Безухов стал поверенным ее сердечных тайн. Ему и карты в руки. Вот так, не ведая сама как, Наташа Ростова стала матроной, умудренной жизнью. В глазах Льва Толстого она есть воплощение этой самой жизни, тогда как Пьер Безухов есть воплощение ее смысла.
 
        Поэт-актер. Владимир Высоцкий каждую песню проживал в качестве актера, разыгрывающего действо на сцене на потеху зрителям.

        Текучка. «Все течет – все изменяется», - сказал классик мысли Гераклит. Это так. Феноменальная текучесть. Но это стало только так в наше, настоящее, техническое время, когда само время приобрело искусственный, технический характер. В настоящем время стало техническим. Его техничность проявляется в том, что оно ускорилось так, что человеку за ним уже не поспеть. В нем ему, как естественному существу, совсем нет места. Естественно тогда, когда у человека есть время, чтобы пережить и осмыслить настоящее, отрефлексировать, отразить в своем сознании, осознать его. Но нет, теперь настоящее сменяется другим настоящим, которое тут же стирается третьим. Налицо инфляция настоящего, его уценка и, в общем, обесценивание. Но нет ни только времени для настоящего, нет ему и вечности. Его не удержать во времени, и в нем не удержаться для вечного существования.

        Анна Каренина. Мне трудно взять в толк, почему я не люблю Анну Каренину, как персонаж одноимённого романа классика русской литературы. Да, и сам роман мне не нравится, невзирая на то, что мне нравится многое из того, что он написал. Между тем этот персонаж пользуется неизменным успехом уже у пятого поколения читающий публики во всем мире. Чем можно это объяснить? Не знаю, не знаю.
        Впрочем, мне не нравится и образ мадам Бовари из одноимённого романа уже классика французской литературы. Конечно, вряд ли человек, имеющий склонность думать, может заинтересоваться автором идиотского романа "Бювар и Пекюше", в котором эта склонность представлена в карикатурном виде. Однако вызывает не меньшее неприятие и любовь Льва Толстого к не менее посредственным персонажам, вроде Николая Ростова или его родной сестры. Им под стать и Анна Каренина вместе со своим импозантным любовником Николаем Вронским.
        И все же, если Бювар и Пекюше имели интерес к наукам, а мадам Бовари любила помечтать, то упомянутые герои русского Писателя никак не отличались такого рода достоинствами. Почему же Лев Толстой так любил, а его читатели продолжают любить их? Понятное дело, они его герои. Но почему эти? Может быть, потому что они очень просты, цельны и предсказуемы в своём амплуа, тогда как их автор слишком сложен и противоречив. Не создал ли он специально эти персонажи, чтобы в них найти прибежище от сложностей и тайн жизни?
        Что до масс читателей романов Льва Толстого, то всем мало-мальски думающим людям известно, как любят читатели читать про себя или про таких же, как и они замечательных людей.
        Однако вернёмся к героине Льва Толстого. Трудно заподозрить Льва Николаевича, в том, что он был шутом и написал пародию на светскую даму. Тем не менее это так получается. Неужели Анна Каренина является образом типичной светской дамы из русского общества. Вряд ли. Да, может быть, и были такие дамы в русском высшем свете, но не они составляли "основной контингент" его обитательниц. Исключительна судьба русской женщины из приличного общества, бросившейся под поезд. Вы слышали такое? Я, слава богу, не слышал.
        И по какой причине она сделала это? По причине слабых нервов. Да, всем известно, что у женщины есть нервы и она порой шалит, особенно если это шалая, шаловливая, легкомысленная дама. Как правило, дурные женщины дурно заканчивают. Но так обстоят дела у женщин из дурного общества, но никак не из приличного. Следовательно, автора и публику интересует судьба дурной женщины из приличного общества, точнее говоря, им интересно, как хорошая женщина превратилась в дурную даму, от которой не только отвернулся весь "свет", но и бросил опостылевший любовник.  Так зачем жить, если другой жизни нет, как представляется этой не вполне благообразной женщине.
        Но как же благо народа, человеческие идеалы, наконец, какой дурной пример она подаёт молодым и не совсем молодым барышням? Какая пошлость. Неужели нет более занимательного предмета для описания? И тут речь идёт не о модном писателе, марающем бумагу ради коммерческого успеха, а о ПИСАТЕЛЕ ЗЕМЛИ РУССКОЙ. Или слухи о нем слишком преувеличены?

        "Странник и время". Недавно приступил к чтению романа или повести Геннадия Гора о странника во времени. Это уже куда ни шло. Не то прежняя заметка была о пошлой мелодраме. Такого рода писания особенно нравятся массовому читателю.
        В отличие от него меня занимает путешественник во времени. Я и сам кое-что написал о нем. Правда, в последнее время и массовый читатель обратил на него внимание. Но чем вызван его интерес? Забавным случаем. Вот интересно, что будет с ним, если он попадёт в другое время? Какой анекдот! Мало того, какое поганое слово, этот "попаданец".  Попал в историю! Одним словом, массовая литература, включая в неё и такого рода литературу, как "фэнтези".
        Вернусь к научной фантазии. И в самом деле вполне научный интерес представляет случай оказии в другом времени, тем более в будущим. С прошлым временем все понятно. Именно таким случаем интересуется всякий историк, занимающийся своим предметом. Другое дело будущее. Какой учёный им занимается?
       Гор фантазирует на тему эксперимента со временем, в ходе которого главное действующее лицо повествования, от чьего имени оно ведётся, оказалось в будущем на целых триста лет вперёд. Что ему, жертве жестокого эксперимента, делать в этом будущем, в котором уже давно нет ни его близких, ни друзей, коллег, включая злосчастного экспериментатора, ни, вообще, ни одного современника героя? Разумеется, нечего.
        Какая разница в том, в каком ты очутился времени, - в своем или в будущем! Будущее время такое же настоящее, как твое время. Со временем, когда оно проходит, человек привыкает к нему. Так привыкает и герой повести Гора. Будущее время становится его временем, ему современным, ведь он начинает жить, совершаться в нем. Для него-то оно и становится ему настоящим. Того, кто был в прошлом, когда-то в минувшем настоящем, теперь уже нет.
         
         Представление и переживание. "Представь себе", - поёт John Lennon. И в самом деле, представь, имажинируй, вообрази, войди в образ. Представить - значит войти в образ, показать своим видом то, что ты видишь. В этом случае видение есть своего рода ведение, ведание, знание, а, значит, понимание. Такого рода понимание является идейным, оно продиктовано идеей, ибо идея является формой образа, представления, а он выступает её представителем, доверенных лицом.
        В этом смысле возможно логическое представление, как игра смысла в образе мысли, в понятии.
        Другое дело, переживание. Это аффект, который производит на сознание представляющего или созерцающего идею субъекта, то есть, человека, образ идеи. В качестве переживающего человек является уже душевным существом или существом с чувством. Он переживает, проживает образ идеи в своей жизни.

        Искусственный интеллект. Есть животный, естественный интеллект и есть человеческий интеллект. Он искусственного или культурного, социального происхождения. Это и есть настоящий искусственный интеллект. Другого искусственного интеллекта нет и не будет, точнее, не было, не бывает. ТО, что приписывают машинам, сетям коммуникации, общения людей есть риторическая фигура, поэтическое преувеличение, гипербола. Как следует понимать такое выражение, как «язык говорит»? Разумеется, иносказательно, аллегорически, как некоторую условность, которая скрывает буквальный смысл того, что на языке говорят его носители, пользователи люди. Также обстоит дело и с интеллектом. Думают не машины, а люди, многие люди, теперь, не прямо, а с помощью, посредством машин. Машина средство, которым думают те же сами люди в массе. Некоторые люди, вроде мыслителей, философов продолжают думать так, как думали те же философы, но века, тысячи лет прежде. Мир общения и есть интеллектуальная среда. Это же социальная среда, общество. Советские философы, следуя за мыслью Маркса называли это общественным сознанием и его формами. Теперь это называют «искусственным интеллектом» (artificial intelligence).
        Мне интересен не искусственный интеллект и даже не естественный, но сверхъестественный. Таким не может быть искусственный интеллект, который есть суррогат естественного интеллекта. У человека, как индивидуума, есть только душа. Именно она у него и разумная. Он же сам располагает только животным интеллектом, который для него является естественным. Чтобы восполнить недостаток быть лично разумным ему дан трудом, заработан разум или интеллект искусственного, технического или социального происхождения и характера, как суррогат собственно интеллекта.
        Другое дело, разумное существо, которым человеку не быть вовеки. Правда, в превращенном виде человек может быть разумным существом на коротки срок.
        Между тем не в этом мире, а в ином, могут быть не просто разумные существа, но существа уже не материальные, а духовные со сверхъестественным интеллектом. В чем заключается особенность существа со сверхъестественным интеллектом? Он идеально разумеет, проницая пространство и время уже не в мысли, а в само реальности. Поэтому ему не нужно мыслить, чтобы знать.
 
        Явление идеи. В каком виде может являться идея уму мыслящего? Естественно, не в своем виде, ибо она есть вид безвидного, то есть, она является не в своем собственном виде, а в том виде, который ее скрывает, заслоняет собой по причине того, что она есть не то, что является в сознании человеку, но то, чем ему является нечто иное. Но это иное может быть «своим иным» идее. Например, явлением идеи мыслящему становится мысль. С образом идеи в качестве мысли имеет дело мыслящий в слове. Тогда мысль, как явление идеи, находится в слове в качестве его смысла. Мысля, он понимает то, что выражает, говорит, высказывает.

        Мыслить, чтобы знать, и знать, чтобы мыслить. В первом случае мысль является средством познания. Во втором случае знание является материалом мышления. Обычно же люди не мыслят, а информируют, ставят в известность. Известность (информированность) факта является суррогатом знания.

        Вера – дело. Как понимать известное выражение из новозаветного послания апостола Павла к римлянам, что «человек спасается верой, независимо от дел закона»? Понимать следует прямо, чтобы понять веру. Спасает человека не его дело, но вера, как дар, благодать бога. Вера есть благо, а не дело, если это дело, включая в него и дело закона Бога или его завета, что он заповедовал делать человеку. Другими словами, не сама добродетель есть божественное благо, а вера, вложенная в человеческую душу, делает добро человеку – спасает его для вечной жизни в боге, ибо душа, как дыхание вечной жизни или ее дух, от бога в качестве духа. В этом смысле добрая вера ведет человека, уклоняя его от зла, от греха. Человек только не должен препятствовать ее действию на себя, на свою душу, то есть, дух в себе. Это потому так, что не только человек есть в боге, но и бог есть в человеке, если он верит в него.
        Закон бога – это то, что бог дал человеку помимо веры, точнее, с верой, как правила жизни или руководство, как пользоваться верой, вернее, с верой в жизни для спасения души от греха, от зла, от желания. Поэтому вера не исключает дел закона. Но не дела закона спасают, а вера. Дела закона демонстрируют силу веры, ее действия в качестве операций человека, действующего с верой в бога.
        Можно сказать, что дела закона есть проявление, явления веры в мире греха.

        Талант писателя, его гений. Взять для примера Льва Толстого. Чем не писатель. Писатель, да еще какой, - хороший. Он хорош хотя бы тем, что почти равно благорасположен ко всем своим персонажам, включая не только человеческих. Понятное дело, они все являются его творениями. И поэтому он делится с ними своими мыслями, чувствами, желаниями, симпатиями и антипатиями или остается равнодушным к тому или сему, как если бы он сам относился к перечисленному. В этом проявляется его талант гения. Талант в данном случае означает дар божий. Это дар быть универсальным, прежде всего, человеком, и, вообще, существом. Быть гением человечества, умеющим поставить себя на место любого человека и говорить от его имени, как от своего? Или, может быть, говорить устами любого человека и не только человека, но, например, лошади, как, например, Холстомера, однако говорить свое, им самим обдуманное, замысленное?
        Тем не менее, пусть он и иронически относится к своим персонажам, соблюдая даже известную объективную дистанцию, как в случае с Алексеем Карениным в романе «Анна Каренина», где, казалось бы, он на полном серьезе пишет о том, что тот показал величие своей души тем, что милостиво простил неверность своей жене, как «рогатый муж». Трудно потерять развесистые рога, если тебе их поставили на виду у всего света, завсегдатаи которого за глаза смеются над ним. И все же он имел христианское милосердие простить ее. И в самом деле пример, достойный подражания. Вы не находите, читатель? Как тут не посмеяться нам про себя вместе с писателем над его жалким персонажем. Но будем великодушны и предусмотрительны: не дай нам бог, попасть в ситуацию обманутого мужа или надутой жены. Об этом идет речь в «Анне Карениной», - о том, что значит обмануть мужа и быть обманутой своей женой. И что из этого может последовать, если речь идет не о любовной интрижке, а о роковой страсти, ведущей к неизбежному концу.
        И «Анна Каренина», как любовный роман, и «Война и мир», как эпический роман не могут целиком удовлетворить интеллектуального читателя. Но в них есть благодаря присутствию таких персонажей, как Константин Левин и Пьер Безухов, за которыми вплотную стоит сам автор, место и такому читателю. Впрочем, и образ автора в романах не оставляет такого рода читателя в одиночестве.
        Однако вдумчивому читателю уютнее чувствуется в романе идей Федора Достоевского. В таком романе сами герои становятся идеями, которые заставляют задуматься самого автора. Не он думает за персонажа, а они в качестве идей мыслят автором.
 
        Субъект полный и отчужденный, частичный. Я представлен в языке символическим образом как именная часть языка в виде некоторого именованного. Но я есть целиком не в языке. Тогда где? В реальности? Нет, там тоже я есть только часть общества или природы в качестве индивидуума (социального индивида, члена коллектива), то есть, партикулярии, или организма (натурального или телесного индивида). Пределом отчуждения человека от общества и природы является он, как сингулярия, генада, единица, точнее, единственный в значении неповторимый и незаменимый никем другим. Но для этого необходим другой в нем же, как его alter ego.
        Самим собой человек, в данном случае я, может быть только в своем воображении. Но для этого человеку нужен идеальный образ Я как предел или центр мира воображения. С ним невозможно полностью слиться, будучи в этом мире. Надежда есть на то, что в ином мире это может осуществиться.

        Смерть с щепоткой соли. Обыкновенно смерть понимают в качестве прекращения жизни. Это событие конца жизни. Нет, не умирание. Умирание - это жизнь, ведущая к смерти. Смерть же есть конец жизни. После смерти нет жизни. Человек умер. Это означает, что он уже не живой, но мёртвый, мертвец. Мёртвые не живут. Но живые умирают.
        Но как же быть с иным миром, куда уходят мёртвые? Некоторые живые думают, что иной мир - это мир мертвых. В мире живых умирают. Но что происходит в мире мертвых? Там ничего не происходит. Происходит во времени, пусть даже это будет одно настоящее время, без прошлого и будущего, без смены состояний времени.
        С другой стороны, чем является смена состояний времени? Последовательным вытеснением одного настоящего другим настоящим, следующим за ним и так без конца. Поэтому время не имеет ни начала, ни конца. Но начало и конец есть не у времени вообще, а у тех, кто находится в нем. Одно настоящее является у них началом, а другое настоящее его противоположностью - концом.
         Как и время, так и сознание не имеет ни начала, ни конца в том смысле, что сознающий не сознает, как у него появляется, так и исчезает сознание.
        Поэтому ему кажется, что он не рождается и не умирает, но всегда живёт, то есть, сознает. Нет сознания собственной смерти, ибо сознание есть у смертного, но не у мёртвого. Нет сознания смерти, но есть сознание жизни. Сознание не просто есть, существует, оно живёт. И все же есть бессознательное. Бывает ли сознание в бессознательном состоянии? Бывает.
        Может быть, и смерть есть безжизненное состояние жизни? Может быть. Жизнь кто-то выключает, а потом опять включает. Таково техническое понимание жизни и смерти. Каким же является их философское понимание? Как всегда, трудно ответить на этот вопрос, потому что философия - это большой труд на пределе человеческих возможностей. Никто не берётся за него за исключением того человека, который руководствуется в своей жизни религиозным принципом: "бог терпел и нам велел". В этом сказывается теологическая предпосылка метафизического занятия. Это абсолютная предпосылка философского мышления. Как говорит народ: "терпение и труд все перетрут". Труд - трут для мысли.
        Тот, кто занят трудом, знает то, что трудно. Трудно вставать философскую ниву. Плугом здесь служит медитация. Как все гениальное, она просто в результате, но сложна, трудна в труде, на деле, в процессе выведения. Ещё труднее настроение, которое трудно поймать, уловить, навести (индуцировать). Тут не обойтись без воображения как продуктивной способности или интуиции, как уже проявления идеи, которая может найти на мыслителя, найти его готовым к ловли неуловимого, духа. Это и есть вдохновение, необходимой частью которого является готовность к мышлению или задумчивость.
        Заставляет задуматься приближение смерти. Её приход обостряет чувствительность к смыслу. Близость материальной смерти вынуждает обычного (физического, плотского) человека, а не только философского (метафизического), искать в исчезающей, мелеющей жизни смысл. Это, как сказал поэт, "философия на мелких местах". Поэтому недаром сказал уже философ, определяя философское дело, так: философия есть неспешно, медленное приготовление к смерти. Такое приготовление есть готовка загодя, запланированное мероприятие, приятие меры жизни, умерение её смертью в качестве примирения.
        Необходимо примерить на себя смерть, чтобы её пережить, усвоить. В этом смысле философия есть своего рода "кафтан смерти", гроб или футляр, в который помещает мыслитель самого себя в мысли, философским образом. Он обладает себя смертью в мысли для того, чтобы пережить её ещё в жизни.
        Мыслящий человек не может думать в смерти, но может думать о ней в жизни. Для чего? Для того, чтобы сделать смерть, похожей на жизнь. Но это может получиться, если и только если жизнь сделать похожей на смерть.
        Конечно, проще всего, как советовал Спиной, думать не о смерти, но о самой жизни. Но концом то жизни, её пределом, определением является смерть. Разумеется, жизнь есть жизнь, а не смерть, но не жизнь есть в смерти, а смерть есть в жизни. Или её нет? Нет, она есть. Или тогда есть в смерти жизнь? Это сложный, трудный, философский вопрос. Спиной ушёл уклонился, как еврей, не только от ответа, но и от вопроса. Грек Платон и русский Толстой не ушли от ответа. Но к чему они пришли? К ничто, к смерти или к вечной жизни? Нет, не все суета. Суета суёт.
        Но философия не есть суета, маета, доказанная, изложенная геометрическим образом. Она есть это, а не то. Понятное дело, от смерти плохо, но терпи и бейся, твори смысл, накануне смерти. Может и разродишься новой жизнью в свете прошлой жизни в наступающей тьме. Это и есть свет в конце тёмного туннеля. Иначе тебе придёт "конец" ещё при жизни в мысли. Этот поиск конца есть "езда в неведомое", как об этом слагал свои вирши Василий Кириллович Тредиаковский, занимаясь своей "таллемахидой" («Ездой в мир любви». Ну, как тут обойтись без сократической иронии?! Никак. Может быть, и размышление о смерти ("memento mori") есть такого рода ироническое отношение к философскому, эротическому искусству?  И в самом деле, почему не приподнять вдаль, наброшенное на саиское изваяние. Приподнял и, обманувшись в своих ожиданиях, увидел такое..., что лучше было бы не открывать ящик Пандоры. Вот оказывается на что намекала Пандора, отказываясь открывать свой ящик, а Кассандра будущее. Открой личико! Но там не лицо, а беда, безличие или того хуже, - безобразие, полный конец. Кому, что нравится, - одним конец, другим образ-ец.
        Только не подумай, приличный читатель, что автор таким пошлым образом решил отделаться от тайны жизни, полагая, что жизни в любом случае приходит "писец". Мало записать, описать его в качестве смерти. Нужно еще извлечь из него искомый смысл. Вот тогда ты будешь молодец, который не испугался откровения конца. Да, смерть безобразна, она откровенна и порнографична и только у извращенцев, мазохистов она может вызвать удовольствие. Но ищи удовольствие не в смерти, а в том, как ты можешь поиметь её. Я имею смерть, а не она имеет меня. Конечно, она отымеет меня, но потом, уже после того, как я буду иметь её в виду. Это роковое влечение и есть то, что древние называли "amor fati". Одним словом, фатум, каюк, писец.
        Известно, что влечёт героев, мужчин. Для них во всем виновата женщина. Но виновата не женщина, а её символ, как фантом, идиллия в их незрелом сознании. Нужно подрасти, стать совершеннолетним импотентом, чтобы преодолеть комплекс зависимости от матери, от материи. Таким совершеннолетним, полным уже не половых гормонов, а духа становится человек в старости, накануне смерти. Только дух, а не материя, способна преодолеть смерть. Материя живёт смертью живых, жертву ими. Дух же спасает, хранит души мертвых.
         Так в чем же заключается смысл смерти? В прекращении акта зачатия жизни, в импотенции материи. Компенсацией такого рода потенции материальной жизни становится духовная потенция «вечного акта пахтания смысла с широким махом». Ну, что за махизм, гигантомахия.
        Таким является утешение философией. Вот отгадка загадки Платона о том, почему философия есть медленное приготовление к смерти. Для такого приготовления необходимо запастись силами духа. Об этом предупреждают йоги и даосы, советую воздержание от телесных утех. О том же молчат монахи, старцы-исихасты.

          Пенсия. Сначала отлучают, отключают от зарплаты, а потом от аппарата. Каждому свое: старику - смерть, молодым - наука. И на их улице будет праздник в свое время.
            
          Этика добра и этика добротности. Николай Бердяев в третьей главе своего "Опыта парадоксальной этики", озаглавленной "Этика творчества", специально, вольно или невольно разоблачает себя, как ницшеанца. Да, он критикует Фридриха Ницше за аморально. Но оправдывает его тем, что таким образом Ницше критикует мораль закона и мораль искупления.
        И в самом деле мораль на то и мораль, что в ней есть элемент нормы (норматив), долга. И она требует должного отношения к жизни, к существованию, к сущему, оправдывая кару за его самовольное нарушение. В противном случае мораль проявляется в чувстве вины, которое можно загладить только искуплением. Торг здесь неуместен. Но между тем он, а не только закон, имеет тут место. Это если не торг, то расчёт, учёт того, что допущено нарушение равенства, которое неуместно. Расплата неизбежна. Поэтому необходимо возмещение ущерба. Здесь налицо зависимость морали от право и экономии. Где же ее пресловутая автономия?
        Бердяев радует за свободу морали. Эту свободу он видит в творчестве. Он уточняет Ницше. По мнению Бердяева, Ницше не прав в том, что борется с должным, оставаясь на месте сущего инстинкта. Это должное, по версии Бердяева, он ассоциирует, если не отождествляет, с духовным. Но Бердяеву дорого его своеволие. Он понимает, что своеволие Ницше никоим образом не может, потому что не хочет, подвергнуть учёные, между тем подвергся все прочие ценности переоценке. Для этого он выступает против диктата добра (bonum), его абсолютизации в качестве одной из трансценденталий, наряду с общим (unum), истинным или верным (verum).
        Бердяев, следуя за Ницше, ради своего личного, в данном случае, частного, интереса, свободы для себя, жертвует добром, позволяет себе выбрать иное, чем оно, как категория этики, а именно добротное, хорошее, как уже категорию эстетики.
        Таким образом, он релятивирует примат, диктат, абсолют добра, предпочитая бытию становление. В нем он находит место не столько инстинкту, сколько духу. Тем самым он хаотизирует дух, буквально понимает библейское выражение: "дух веет, где хочет". Для Бердяева свобода не в законе, это закон в свободе. Свобода заключается не в законе, не в том, что она есть средство, которое выбирают для достижения закона в качестве цели, напротив, это она цель, а закон есть средство её становления. Всё относительно, даже добро. Поэтому возможна его подмена добротностью, сдельностью. Тем самым Бердяев позволяет себе нарушить раз и навсегда установленную или предустановленную богом гармонию монад, сущих. Полагая творчество истиной искупления и закона, Бердяев возводит в абсолют относительное, отношение между хорошим и плохим. Для чего он это делает? Для того, чтобы уже не он служил богу, а бог ему. Ведь богом для него является его воля, а не воля бога.
        Конечно, Бердяев полностью не признается в этом публично, но это следует из его заявления о новой этике уже парадокса, где все поставлено с головы на ноги. Это этика творчества, ублажающая его своеволие. Богу следует потесниться на пьедестале иерархии. Разумеется, Бердяев не договаривается до подмены бога человеком, нет, он только призывает к синергии бога с человеком.
        Но таким путем ему никак не удаётся скрыть то, что он становится не хозяином, "выей" бога, а слугой и не бога, а дьявола, разоблачая свое люциферианство. Это проявляется в том, что он ставит вместе с богом не любого человека, но высшего типа. Однако, чем этот высший тип человека не сверхчеловек Ницще? Чтобы стать им, не следует ли преодолеть самого себя? Так личность становится надчеловечной ценностью. Что же для Бердяева важнее человека? Иерархия совершенствования. Человек может через или посредством творчества стать над собой на место бога. Ну, если и не самого бога, то одного из духов. Причём такого духа, который уже творит не духом, собой, но себя, сам дух. Но чем тогда он не бог? Если бог релятивирован, то можно самому стать им. И тут Бердяев объявляет свою волю законом творчества, своевольничает, как инженер Кириллов в романе "Бесы" Федора Достоевского.
        Онтологизация воли личности в качестве отправной точки становления неизбежно приводит к бесовщине. Как раз в этом сказывается ницшеанство Бердяева. Если Ницше ограничился инстинктом зверя, то Бердяеву это мало по причине дурного тона, ему подавай духа. Он никак не может избавиться от своей сословной смеси аристократ, признавая дух высшим типом, истиной аристократизма. Он и в душе остался аристократом, оправдывая свое барство духом. Где же тут личность? Здесь налицо превосходство общественной материи, социального, относительного элемента. Ты выше за счёт того, кто ниже. Налицо аристократ в духе, а не дух в аристократе. Бердяев так и не смог преодолеть самого себя, как заявлял. Дух есть как раз в том, чтобы преодолеть самого себя, сделать должное ради того, что лучше. Равенство лучше неравенства.
        Хорошо быть, но лучше быть лучше. В этом и заключается жертва искупления того, что тебе лучше, чем другим. Пусть им будет также хорошо, как тебе или, может быть, ещё лучше. Но это возможно только если есть предел совершенства, ради которого все и совершается. Тут и можно выстроить иерархию, где тот, кто выше, становится ниже, а тот, кто ниже находится, тот возвышается не над другим, а над самим собой, если этим другим не является он сам. Вот это и есть этика парадокса.
        Но такая этика слишком трудна для воплощения. Этика Бердяева попроще. Она подсказана ему Люцифером. В век техники такого рода установка проводится уже по ведомству не идеалиста дьявола и не материалиста сатаны, но реалиста антихриста.
         В наш век искусственного интеллекта как суррогата естественного интеллекта быть человеком просто невозможно. Это век робота, функции, функционера общества, которого объявили сверхчеловеком. Впрочем, создавать искусственный интеллект нет никакого резона, ибо он уже создан тысячи лет назад. Им является общественное сознание со всеми его многочисленными формами. Просто прежде оно родилось в одежды мифа, потом религии, следом науки и, наконец техники. Короче говоря, AI существовал в истории под сенью, под гнетом, эгидой сказки, веры, знания и ныне информации.

        Как жить? Как, чем жить? Завтраками? Откладывать на потом? Но что будут потом? То, чего не будет, не будет для тебя. В таком случае жить для других? Но для других живут другие, то есть, они сами. Как можно жить за них?! Можно жить только за самого себя в этом мире. Никто о тебе не позаботится, если ты сам не заботишься о себе. Но как о себе заботиться? Как узнать, если заранее нельзя знать, но только после того, как нечто случилось с тобой, и ты имеешь дело с последствиями случившегося.
        Живя в настоящем, мы имеем дело уже с тем, что прошло, или с тем, что есть в мыслях и в мечтах, в воображении, но никогда не сбудется. Сбудется только то, что разбудит нас, но никак не то, что вздумается, выдумается или придумается. Конечно, можно быть в мысли, выйти из неё, вывести знание или быть при мысли бесплатным приложением, для десерта, для украшения. Есть нечто или некто помимо всего в мире, что является нам под видом чувства, мысли и т.п.
        Одно дело, вера и совсем уже другое дело, понятие веры. Есть предисловие, пролог веры, точнее, её дословное существование в качестве идеи, как прообраза, сам образ веры, как верное действие и её эпилог в качестве термина, слова и понятного послесловия.
        Есть чувство и понятие чувство, которое мы понимаем. Когда же чувствуем, мы переживаем. Переживание мы понимаем не понятие чувства, а само чувство. В этом смысле переживание есть вчувствование, индуцирование. Понятие же чувства есть выведение, дедукция чувства, извлечение из него смысла, того что заставило нас почувствовать, его мотив.
        Этот мотив или интенция и есть идея в нас. Но есть идея до нас, в которой мы уже есть, но еще не в курсе. Есть ли идея того, чего нет, например, смерти. Есть, если смерть есть не здесь и не сейчас, не на нашем месте и не вовремя. Но рано или поздно очередь дойдёт и до нас, тем более таких существ, как мы, ограниченное число. Наша смерть означает только то, что она есть вместо нас. Что это означает? Лишь то, что смерть есть знак, который имеет значения отсутствия, но не имеет смысла. Смерть имеет значение для других, но не имеет смысла для нас. В жизни смерть есть явление ее бессмысленности.
        В жизни есть смысл. Он заключается в том, что она есть. Но есть и бессмыслица жизни, которая означает её отсутствие. Но если отсутствует жизнь, то присутствует смерть вместо жизни, как её обратная, противоположное сторона. Таково её значение. Понять смерть бессмысленно. Её невозможно понять. А то, что невозможно понять, привлекает внимание мыслящего. Такова интенция смерти. Она непостижима в силу своей бессмыслицы. Бессмысленно то, что есть, как то, чего нет. Такое противоречие неразрешимо. Попытка его разрешить натуральным образом продлевает жизнь одного за счёт другого, через смену поколений. Но на личном уровне она ничего не решает.

        Философ и философия. Настоящий философ не любит, когда его называют философом и испытывает неприятное ощущение, когда слышит слово "философия", ибо сразу представляет себя любителем мудрости, дилетантом в ней. Он никакой не дилетант. Быть дилетантом - значит быть человеком чересчур, чрезмерно широких взглядов, которые не могут не рассеивать внимание. Между тем философия предполагает наивысшую степень сосредоточенности, фокусировки интенции на предмете мысли.
        С другой стороны, нельзя сказать, что он и специалист в области мысли. Он тяготится такого наименования, ибо специалист ассоциируется с узкой области знания.
        И все же философией можно заниматься только приватным образом, ибо мысль является лично. Но в то же время предметом философии является не все, что ни попадя (что угодно власти мысли, о чем можно подумать), но все целиком, в целом, вообще. Только в общем ещё абстрактно, но в целом, целиком уже конкретно.
        Поэтому философ широк в абстрактном и узок в конкретном. Это не совсем то же самое, когда говорят о конкретно всеобщем, если только не видеть в отдельно взятом общего особенным образом, способом, методом. Такое общее, объемлет не только все, но и во все есть целиком.
        В итоге выходит, что философ является ограниченным существом. Его путь мысли лежит между узким и широким. Он узок в широком и широк в узком, возвышен в низком и низок в высоком. Нельзя сказать, что он предпочитает нас возвышающему обману тьму низких истин. Он выбирает свет возвышенной истины на фоне тьмы низкого обмана, ведь свет знания светит во тьме невежества. Но это знание он извлекает не из природы, а из собственного сознания, которое отражает, как рефлектор, не только мир, но и само сознание, его место и роль в нем.

        Вера. Некоторое время назад я был феноменолог и как оный интересовался феноменом веры. Меня интересовала, занимало моё внимание, была интендированным предметом вера. То есть, она интересовала меня не как абстракт, как понятие в термине, а как вещь. Я шёл назад, следуя за Гуссерлем, к самой вере, как вещи, к её таковости, фактуальности, данности. Что мне дано? Вера. Это факт! Она не задана, как идея, как цель моего движения в мысли, а дана, как дар, в котором присутствует дух. Она от бога. Не только я с миром присутствую в боге, но и бог по вере есть во мне. В этом смысле я есть верующий в бога, как предел веры.
        Верующий судит о мире здешних во времени с точки зрения вечного мира бога. В этом качестве он фанатик. Но есть не только фанатики. Есть ещё прагматики в вере, вроде Будды. Прагматик судит мир бога, мир духа по мере мира материи. Он сводит высшее к низшему, сложное к простому, как учёный. Напротив, фанатик, энтузиаст возводит низшее к высшему, простое к сложному. У него низшее служит высшему, животное человеку, а человек богу. Прагматик не таков. У него высшее служит низшему: бог человеку, а человек скоту и зверю.
         Им противостоит третья фигура - грамматик, как человек живущий по правилам, верящий в их чудодейственную силу. Он и есть догматик. Для догматика (формалист) верна идея убежища в уставе, в заповеди бога человеку. Это его откровение. Естественно, не сверхъестественное откровение, а догматическое. Догматик искусственно обожествляет условное, принимает его за безусловное.

        Два кудесника, два мага слова. Читать их одно удовольствие. И это удовольствие продолжается изо дня в день. Это наши классики: Фёдор Михайлович и Лев Николаевич. Как Аристотель есть Философ, философ с большой буквы, так они Писатели, писатели с большой буквы. Ну, кто может писать лучше, чем они, как мыслить, чем Аристотель?!
        Достоевский мог сделать незаурядного человека похожим на нас, нам понятным. Толстой же, напротив, мог сделать зарядного, обыкновенного человека вполне незаурядным, прямо необыкновенным на удивление. Так что плоское становилось объёмным, мелкое глубоким, глупое умным.
        Что там ожидает нас, за крышкой гроба? Одни говорят, что для одних смертных рай, а для других - пустота, ничего нет. Рай - это полнота или пустота? Доя кого как. Кто в него верит, это полнота. Для тех, кто в него не верит, это пустота. Вера наполняет рай содержанием того, во что ты веришь
        Если ты веришь в бога, то рай наполняется полнотой, совершенством.

        Настоящее. Настоящее, оно настоящее. Всё остальное настоящее в настоящем. Но это настоящее является в другом настоящему в виде памяти. И в то же время, в себе оно предвосхищает будущее. Ему дано быть прерывным. К сожалению, оно не растягивается и делится только на само себя. Настоящее есть целиком. Оно атомарно и сингулярно. Настоящее просто и поэтому парадоксально сложно, ибо время делится на настоящее, но оно само не делится ни на что, кроме себя. В этом заключается его тайна.
        Конечно, потом, при повторении, оно становится понятным нам по причине своего отражения в себе же. Но тогда оно узнается нами уже как воспоминание о себе. Это уже другое настоящее, от которого мы находимся в шаге припоминания. Но для нас оно уже будущее. В силу того, что мы не можем уловить его в представлении целиком, оно достаётся нам в будущем. Именно поэтому существует время как смена состояний настоящего. Настоящее делится во времени на себя. Если оно не будет делиться, то будет уже не время, а вечность, как неделимое настоящее, которое есть все целиком здесь и сейчас. Но тогда эти здесь и сейчас будут везде и всегда. Но в таком виде настоящее растяжимо до бесконечности, - конца и края ему нет.
        Можно ли растянуть его во времени? Попробуй. Получится ли? Таким средством может служить медитация в качестве повторения без повторения. Им является самосознание. Самосознание вечно, ибо замыкает сознание на сознании, которое конечно. Бесконечное есть в конечном, как и конечное есть в бесконечно. Но конечное в бесконечном есть одно в ряду многих. Напротив, бесконечное в конечном есть многое в одном. Самосознание есть такое сознание, в котором есть все сознание. Но все сознание есть сознание всего. Поэтому нам дано самосознание только абстрактно, как идея. Конкретизируется оно в мысли. Её жизнь бьётся, пульсирует в понятии и застывает в слове, в термине. Мы переживаем понимание сознания в себе, представляя его в виде самих себя, идентифицируем самосознание лично, как Я, для себя. Поэтому оно является в другом, как другое сознание, как сознание другого. Мы не только желаем, как другие, но и думаем также. Одно мы принимаем за другое, полагая, что хотим и мыслим самостоятельно.
        Таким же образом нам является и время, в ином качестве того же настоящего, уже прошлого или ещё будущего, но никогда не настоящего, всегда ускользающего от нашего внимания. Вот почему нам так важно остановить бег времени, смену состояний настоящего, застыть в настоящем. Это ощущение передаёт восклицание Гете, обращенного к настоящему: "Остановись мгновение. Ты прекрасно"!
        Но если остановить мгновение, то все во времени остановится, застынет на одном месте. В таком случае будет ли оно живым без изменения? Конечно, нет, ибо жизни не может быть без изменения. Тогда что будет? Смерть, как объект созерцания. Будет ли мгновение прекрасным, как сказал немецкий поэт? Оно прекрасно, как момент времени или как явление вечности во времени, её моментальный снимок. Но в остановке безобразно. Остановка мгновения не оправдает надежды поэта на лицезрение красоты.
        Но как остановить настоящее в качестве бега времени, убегания от самого себя, настоящего? Это возможно путем медитации, размышления, в котором отражается само отражение и замыкает медитирующего одновременно на себе и на мысли, переходя в созерцание настоящего. Так нам может явиться в отражении вечность, вечное настоящее. Это вечность для нас, но не для самой себя. Вечное настоящее действует через нас.
        Уйти в вечность из времени, растянуть настоящее, можно только в мысли. Так время становится пространством, местом мысли. Для человека топосом вечности, вечно настоящего является идея. Её явление и есть мысль. Вечным можно быть во времени мысленным образом, методом медитации.
       Человек же мнит, что весь, целиком, то есть, как уже материальное существо, пребывает в вечности. Нет, дорогой, ты находишься в ней лишь умозрительным образом, ибо вечное есть духовное, а ты не дух, но материальное, в частности, животное или социальное существо. Ну, что тебе, животному с сознанием там делать? Кушать, испражняться, спать, размножаться?  Осознание же, что тебе самое место в твоём человейнике, который продолжает свое существование за счёт тебя, таких, как ты. Так нет же, этот глупец думает, что вечность - это то же самое, что и время, только без начала и конца. Так начало и конец - это и есть начало и конец твоей жалкой жизни. Вне их тебя нет, не было и не будет. Не было до начала и не будет в конце.
        Так ты не думай, а верь в то, что будешь вечно кушать, нуждаться, спать и размножаться и тебе воздастся по вере в это, если ума нет. Или ты будешь вечно молиться, уже не каяться, но славословить, хвалить бога, славить его имя, - "Слава, хвала Богу". Действительно, а что ты еще умеешь делать, говоря о боге?

        Материя и дух, бытие и сущее. Дана материя как нечто неопределённое, которое необходимо, задано определить, одухотворить. Одухотворение начинается с одушевления. Одушевить можно только живое. Живое есть материал одушевления. Превращение духа в материю, его материализация есть творение мира в качестве космоса из хаоса. Понимание творения есть его осмысление, творение мира в мысли. Это творение идеальное, творение по идее, которая является мыслью. Мысль есть явление идеи, идеального мира, его прямое выражение, как выражение сущности мира, его формы в качестве содержимого, материала. Идея придаёт материалу форму, формирует, творит материю, реализует её в качестве нечто определённого, сформированного, созданного в мысли.
        Без идеализации нет и материализации. В материи мысль конкретизируется, связывает разделенное, раздвоенное, в пределе, по идее в понятии противоположное. Все определяется через себе противное, противоположное. Связь приводит через борьбу противоположных начал, конфликт к миру, к примирению, к согласию, к гармонии. Гармония и есть счастье для отдельного, которое влечения, стремится восполнить недостаток с избытком в единении с другими частями целого.
        Дана свобода и задано счастье. Свобода тяготит человека как непредсказуемая, пугающая спонтанность, причиняет ему страдание, от которого он пытается своевольно освободиться. Он бежит от свободы, освобождается от неё. Для чего? Для того, чтобы быть связанным, сообщенным с иным, с другой частью целого. Его мучает отчуждающая от целого сингулярная свобода. Он пробует преодолеть сингулярность партикулярностью, причастностью к целому.
        Целью человека является восстановление связи с самим собой, с себе подобными сущими, с миром, таким, каким он есть, в бытии, то есть, как он есть в качестве "что". В нем человек есть "кто". Есть, как существующий, живущий, сознающий, мыслящий. Человеку необходимо преодолеть свою раздвоенность на Я и не-Я, открыть скрытое в нем, внутри него иное. Это иное, как тень, сопровождает его всю жизнь. Откровение иного, как вдохновение, уводит Я человека в трансцендентное, ему потустороннее. Это потустороннее есть для человека божественное, духовное.

        По ту сторону истины и лжи. Что находится по ту сторону истины и лжи? Реальность. Сама по себе она есть нечто неопределенное, как материя. Определяется она либо как то, что есть то, что она есть, истинное, либо как то, что она есть не то, что она есть, но есть нечто иное (другое), ложное. Такого рода определенность есть идеализация в форме идеации или идиллии. Идеация есть явление идеала в мысли, а идиллия есть явление иллюзии в мысли. Иллюзия носит характер симуляции истины, ибо есть подмена истины ложью, принятие лжи за истину. Истина является в мысли в качестве идеи как идеальной, совершенной или духовной реальности. Но в реальности есть не только порядок, но и хаос, беспорядок, смешение истинного с не-истинным, ложным. Ложна не материя, но то, что есть в материи в качестве примеси к чистому, идеальному качеству. Это не то, чего нет вообще, но есть не то, что имеется в виду, когда одно принимается за другое, смешивается с ним.
        Истина важна, как адекватность, уместность и своевременность, но еще важнее смысл. Могут быть положены разные установки, интенции в дело мысли. Важна личность, мыслитель, что он мыслит. О чем он думает и что думает вторично. Он может думать о чем угодно. Важно, как он думает, значимо, имеет смысл то, что он идет в мысли. Потом: куда идет, какова его цель. И, наконец, важен результат, остановка в пути, логический конец.

        Экзистенция. Есть не только экзистенция, - есть еще инзистенция. Эк-зистенция есть выход из безвыходного положения, в котором находится человек в мире. Этот выходи из мира. Но куда? В тот же мир или в другой. Если в тот же, то важен вход, или ин-зистенция, в него. Или это вход в себя. Или трансцендирование, как нечто обратное имманентизации.

         Экзамен. Зачем нужен экзамен по философии? Странный вопрос. Он, вообще, не нужен, если каждое учебное занятие есть проверка на вшивую, заразительную мысль. И зачем он требуется после многократного тестирования на способность к мысли? Оценку за способность мыслить можно ставить автоматом, но только если прежде имела место демонстрация студентом такого умения. И все почему? Потому что философия есть, прежде всего, мышление, а все остальное: информирование как сбор и усвоение суммы данных и их аналитическая познавательная обработка с последующим выведением знания на основании закона, действующего в данном материале, может служить его приложением.
        Для мыслящего важна сама мысль, а не знание и информация которые имеют значение для ученого и техника, да и, вообще, обывателя. Но для этого следует думать по-настоящему, полагая мысль в качестве со-бытия. Мысль случается в действительности. Она находит свое место в сознании мыслящего. Там ей самое место. Однако в сознании есть не только мысли, но и многое другое, вроде чувств, эмоций, переживаний (аффектов), представлений, мнений и волений. Всего и не перечислить. И все это следует осмыслить, продумать, чтобы понять.
         Сдавать экзамен или "держать" его, как выражались учителя, жившие при царе Горохе, бессмысленное занятие. Но наша, человеческая жизнь, как правило, как раз и состоит из таких бессмысленных мероприятий, необходимых для того, чтобы держать сознание подопытных в страхе перед ошибкой и неспособностью адекватно и своевременно реагировать на поставленный вопрос власти невыносимых обстоятельств.  Такое положение дел вполне соответствует тотальному отчуждению, свойственному нашему подлому времени. О времена, о нравы!
        Иных уж нет, а те далече. Вот был человек и нет его. Как так? Не понятно. Да, что не понятно, - невозможно. Но этот факт налицо.
        Со временем люди не сближаются, но, напротив, разделяются. Как говорят, Конфуций заметил, что люди по природе близки друг другу, но по привычке далеки. Это близость натурального истока существования, пути всех вещей, дао. Привычка же есть средство выживания за чужой счёт в обществе себе подобных. Подобных в чем? В том, чтобы выжить. Для чего? Для того, чтобы оставить после себя потомство. Таков закон жизни. Это бытовой инстинкт.
        В итоге побеждает тотальная обезличенность. Именно личное смертно. Родовое вечно. Быть личностью, это быть смертным, а не бессмертным. Личное переживание обостряет представление собственного конца. Между тем человек желает быть бессмертным. То есть, он хочет того, чего у него нет. Отчего же будет? Личное ограничено рождением и смертью. Человек знает, что он умрёт. Но не ведает того, что значит быть мёртвым. У него нет опыта личной смерти, но есть только опыт собственной жизни. О смерти он узнает от других, которые исчезают неведомо куда.
        Как преодолеть эту пропасть, лежащую между жизнью и сверхжизнью? Верить в то, что тебя спасёт бог за твои заслуги. Глупо. Но ничего другого не остаётся делать. Продолжает жить род, умирает человек лично. Жизнь живёт смертью живущих. Это естественно. Быть лично бессмертным - это сверхъестественно, что противоречит закону жизни, который действует в нашем мире. Так в каком мире можно быть вечно живущим лично? В мире сознания. Это другой, иной мир, чем этот. Но его нет без этого мира, который служит материалом для строительства, формирования мира сознания. Он имеет прикладное значение для личности. Ищи самого себя, а остальное все приложится к этому поиску. Но найдёшь ли? Это не важно. Главное ищи, не найдёшь себя, обязательно найдёшь что-нибудь еще на свою жопу. Это настоящее приключение смертного.
 
        Сатана, дьявол, антихрист. Сатана представляет хаос в боге, когда не было ничего, кроме бога.  В этом качестве бог есть бессознательная первоматрия, пракрити. Бог определяется, как дух, как пуруша. Уже в качестве духа он творит самого себя, свой мир – царство духа, Брахмана. Как дух он становится творцом, Вишну не только себя, духов, но и материального мира, приведенного из хаотического состояния в состояние порядка, космоса. В космосе творится человек из материи духом с душой. Бог расположен к человеку, как своему творению, но только в качестве творца. Противная человеку идеальная часть бога в лице дьявола, как реакции на творение из материи пытается вернуть человека в ничтожное состояние, уничтожить его. Но не только человек есть в боге. И бог уже есть в человеке. Осознание присутствия бога в человеке очеловечивает бога, открывает в нем Спасителя, который освобождает человека от первородного греха. И в самом деле, как богу быть в грешнике? Человек в боге прощает человека. Но на божественного человека, на Христа восстает в самом боге антихрист, пытаясь разрушить человека в боге и вернуть его в качестве Шивы в хаотическое состояние.