Последний спартанец Глава 5

Никогда прежде Зарубин не улетал в командировку в таком скверном расположении духа.

Задание было довольно несложным: потолкаться на выставке научного оборудования на Красной Пресне, изучить облюбованную установку и, дождавшись, когда Мелос добудет валюту, оформить контракт.

Поначалу он не верил в успех этой затеи. Сто пятьдесят тысяч золотых рублей вне всяких лимитов, да еще в конце года — не по силам даже Мелосу. Но главная причина хандры: объяснение с женой. Оно выбило его из колеи.

Был поздний вечер. Дети спали. Таня стирала в ванной. Сергей мыл на кухне посуду и думал о том, как половчее начать и кончить этот проклятый разговор, который откладывать уже нельзя. Мелос был настроен решительно и требовал, чтобы заявление жены Зарубина лежало у него на столе до отъезда.

В конце концов вся посуда была перемыта с небывалой тщательностью и расставлена по местам. Сергей вытер пол возле раковины, снял клеенчатый фартук и, сказав себе, что единственный способ покончить с неприятным делом — это сделать его, открыл дверь в ванную. Таня умна и должна все понять. Другого выхода у них нет.

Однако Таня понять отказалась.

— Что?! — переспросила она изумленно, выслушав сбивчивые объяснения мужа. — Я должна написать заявление по «собственному желанию»?

— Именно, — подтвердил Сергей. — В противном случае Мелос уволит тебя по сокращению штатов.

— И ты говоришь это так спокойно? — Она смотрела на него, словно на диковину. — Твою жену вышвыривают на улицу, и ты считаешь, что так и надо?

Сергей тяжело вздохнул:

— Никто никого не вышвыривает. Мелос обещал подыскать тебе хорошее место. Если хочешь, я сам найду тебе работу.

— Спасибо! Два раза по твоей милости я уже ломала себе жизнь! В тридцать лет опять начинать с нуля?.. Я сама пойду к Мелосу, и пусть он мне в глаза скажет, за что увольняет. За то, что я сказала про вычислительный комплекс? Так разве я сказала неправду?

— Правду, Танечка, правду!.. — Сергей тоже начал заводиться. — Но надо же и головой думать! Нашла время для выступлений! В Институте химии Кирко закрыл две лаборатории — как раз за неиспользованное дорогостоящее оборудование. А кто тебя тянул за язык при распределении квартир?.. Жилье выделяется Мелосу отдельной строкой из фонда президиума, и он имеет право распоряжаться им по своему усмотрению. Именно таким образом и мы с тобой получили квартиру.

Таня на секунду смешалась, но тут же вновь кинулась в наступление:

— Мы — это другое дело! Ты кандидат наук с двумя детьми. А разве справедливо, что Соболевым, которые оба работали в отделе и у которых дочь-второклассница, Мелос дал однокомнатную квартиру, а твой Стас получил двухкомнатную на двоих?

— Конечно, справедливо. Соболевы получили квартиру и уехали, и никто о них не жалеет, толку от них не было никакого.

— Вот-вот! — воскликнула Таня. — У вас с Мелосом интерес к человеку чисто функциональный. Если хорошо развивает ваши идеи, если управляемый — он вам нужен, если нет — значит, его можно выбросить. Но это же не по-советски! Это не гуманно! Это мелосовские американские штучки! — В порыве негодования она швырнула только что выстиранную рубашку в бак с грязным бельем.

— Это как раз по-советски, Танечка, — ответил Сергей. — Кто не работает, тот не ест. А работа в науке — не просто отсиживание «от» и «до». Нужны результаты. Вот, например, в лаборатории Жербова такая система...

— Знаю я эту систему! — Таня презрительно сощурилась. — Жербов — эксплуататор еще почище, чем твой Мелос! И мне противно видеть, как и ты превращаешься в Жербова!

— Таня, не утрируй! — Сергей очень хотел закончить разговор как можно скорее, пока жена не пошла вразнос — В Жербова я никогда не превращусь. Но тебе лучше уйти из лаборатории. Это будет лучше и для наших с тобой отношений: это не первый случай, когда мы с тобой ссоримся из-за событий в отделе.

— Ты этого очень хочешь? — Ее глаза еще более сузились. — Ну, хорошо же! Мы не будем больше ссориться. Но и отношений никаких не будет. Ты меня предал, и я не могу больше относиться к тебе как к мужу!

— Я тебя предал? — настало время и Сергею изумиться.

— Да, дорогой! То, что ты сделал, я не могу назвать иначе, как предательством. Ты должен был меня защитить! Это твой долг мужчины!

— Защитить?! От Мелоса?! Ты думаешь, о чем говоришь? Четыре года назад он взял тебя на работу, прекрасно зная, что у тебя на руках двое детей, один из которых грудной, и что отдачи от тебя не будет. Но взял! Он хотел поддержать нас материально: ведь мы были голы и босы, вспомни! Ты сидела полтора года дома, воспитывала детей и получала зарплату ни за что. Тогда ты была довольна Мелосом, считала его справедливым человеком. Потом тот же Мелос дал нам квартиру, устроил детей в садик. Все это ты тоже воспринимала как должное. А теперь, когда все, что можно, ты от Мелоса получила, ты начинаешь кричать, что Мелос эксплуататор!..

— Можешь не продолжать! — перебила его Таня. — Отношения с Мелосом тебе, конечно, важнее отношений со мной. Ну что ж! Я уже сказала, что отказываюсь считать тебя мужем, и назад своих слов не возьму!

***************************************

Прилетев в Москву, Зарубин не без труда устроился в академической гостинице. И утром он аккуратно, но без всякого энтузиазма отправился на Красную Пресню.

Три года назад ему уже приходилось заниматься подобным. Лаборатория тогда только-только создавалась, и, кроме интригующего названия «искусственный интеллект» да нескольких общих и, как казалось Зарубину, весьма расплывчатых идей, у Мелоса ничего не было. Даже научного оборудования. Мелос и Зарубин тогда остановили свой выбор на сверхвысоковакуумной установке американской фирмы. Несколько таких установок уже имелось в Советском Союзе, они были достаточно дешевы, просты в эксплуатации и надежны.

Тогдашний «вождь» научного центра Синицын, не торгуясь, дал валюту, и Зарубин полетел оформлять контракт. Однако в Москве, в министерстве внешней торговли, ему неожиданно отсоветовали брать американское оборудование.

— Купить-то вы купите, — объяснил молодой, но, видать, уже ушлый внешторговец, — а потом можете оказаться в интересном положении. Похоже, Штаты намерены сворачивать торговлю с нами. А вам ведь через год-другой понадобятся запчасти и прочие причиндалы..

Зарубин растерялся. Мысленно он уже свыкся с американской установкой, съездил специально в Новосибирск, где одна такая работала, и даже оставил там на стажировку своего сотрудника.

— Что же делать? — спросил он удрученно.

— Выход есть. На советский рынок только что вышла одна интересная французская фирма. Судя по рекламе, ее оборудование практически не уступает американскому. Сходите в представительство, разберитесь и решайте. Двух дней вам хватит?

— Не знаю, — честно ответил Зарубин. Ему нужно было согласовать этот вопрос с Мелосом. — А почему такая спешка? Дело-то серьезное!

— Мы тоже не в бирюльки играем, — холодно возразил молодой коммерсант. — Валюта не может лежать без движения. Если через два дня я не получу от васответа, мы передадим деньги более расторопным людям. — И, скользнув ироническим взглядом по мешковатому, провинциальному костюму Зарубина, добавил: — Лично я вообще удивляюсь, как это вам дали валюту!

Зарубин не стал объяснять московскому клерку, кто такой Мелос и почему ему дают валюту. Он взял адрес представительства фирмы и отправился туда, на ходу соображая, как вести себя с французами.

Представитель фирмы, инженер Барро, молодой, худощавый, сероглазый шатен, встретил Зарубина радушно, предложил коньяк, бутерброды с черной икрой, сигареты.

— Так вас, значит, интересует наша аппаратура? — Барро говорил по-русски совершенно свободно, почти без акцента.

— В какой-то степени... — Зарубин от смущения напустил на себя важный вид. — Мы собирались купить у американцев, но узнали, что вы начали выпускать нечто подобное. Надо посмотреть, может быть, купим у вас.

Француз, и без того казавшийся верхом любезности, тут же вскочил и вывалил перед Зарубиным кипу великолепно оформленных проспектов, отпечатанных на прекрасной меловой бумаге, в роскошных пластиковых папках с никелированными, пружинными замками.

Зарубин с трудом запихал в портфель половину проспектов. Остальные Барро аккуратно уложил в большой полиэтиленовый пакет с эмблемой фирмы. Кроме того, он вручил Зарубину флакон мужского одеколона и два красочных настенных календаря с видами Парижа:

— Это лично вам! Презент!

И опять Зарубин растерялся — второй раз в этот день. У него как-то вылетело из головы, что перед ним торговец, цель которого — расположить к себе потенциального покупателя. Не желая оставаться в долгу, он тут же протянул французу недавно купленную авторучку «Союз» с золотым пером:

— А это вам! Приятно было познакомиться.

Теперь растерялся Барро. Он снял со стеллажа, на котором стопками лежали рекламные проспекты, картонную коробку и с обаятельной улыбкой выгреб оттуда горсть крошечных стеклянных флакончиков:

— Будете дарить знакомым девушкам!

Французские духи! Зарубин совсем обалдел и стал лихорадочно соображать, чем отдариться. «Знал бы, что так получится, — мелькнуло у него в голове, — запасся бы какими-нибудь матрешками...» У него была при себе еще одна ценная вещь — ценная лично для него — значок «Альпинист СССР», заработанный много лет назад, во время первой поездки на Тянь-Шань. Сергей очень дорожил им и носил почти не снимая. Но чем не пожертвуешь ради дружбы народов!..

— Это наш советский альпинистский значок. На нем изображен двуглавый Эльбрус, самая высокая гора Кавказа. Я знаю, что французские альпинисты Эрцог и Ляшеналь были первыми людьми, покорившими первый восьмитысячник — Аннапурну, и мне приятно подарить этот значок представителю славного французского народа!

Барро на протяжении всей речи стоял выпрямившись, словно при исполнении «Марсельезы», с лицом удрученным и подавленным.

По проспектам выходило, что французская установка вроде бы не уступает американской: тот же предельный вакуум, та же скорость откачки, того же типа дифрактометр... А стоимость даже ниже. Но какова она будет в работе?..

Вернувшись в гостиницу, Зарубин заказал разговор с Владивостоком.

Мелос взял трубку и спросонья долго не мог понять, чего от него хочет Зарубин, а когда понял, разозлился.

— Вы зачем получаете у меня зарплату старшего научного сотрудника?! — заорал он через весь Советский Союз. — Если вы, имея перед собой проспекты, не в состоянии принять решение, то как могу сделать это я, не имея никакой информации?.. И, вообще, если Внешторг не советует брать американскую машину, то какие могут быть колебания? Наше счастье, что подвернулись французы. Но имейте в виду, Сергей Андреевич: ответственность я с вас не снимаю!

Зарубин еще не был профессионалом, а от правильности его решения сейчас зависело будущее лаборатории. Что делать? С кем посоветоваться?.. В Москве у Зарубина не было подходящих знакомых. Но почему обязательно в Москве? Почему не позвонить в Алма-Ату, Моисею Исааковичу?

Зарубин немедля заказал разговор с Алма-Атой.

Голос академика был ровен и приветлив:

— Здравствуйте, Сережа! Я рад вас слышать. Как ваши дела?

— Мои — хорошо, — ответил Сергей. — Сейчас я в Москве, покупаю импортное оборудование. Если можно, хотел бы получить вашу консультацию.

Зарубин изложил суть дела и объяснил, что у французов есть несколько близких по параметрам установок, и он не знает, какой из них отдать предпочтение, а времени на принятие решения всего один день.

— Какие исследования вы предполагаете проводить? — спросил академик. Выслушав ответ Зарубина, он задумался. Несколько секунд в трубке хрипело его старческое, прерывистое дыхание. — Вы знаете, Сережа, — сказал наконец Моисей Исаакович, — я затрудняюсь дать вам совет. Я не имел дела с подобными вещами. Но я дам координаты человека, чьи сотрудники наверняка смогут вам помочь. Позвоните ему и обратитесь от моего имени.

Сергей записал фамилию, имя-отчество и номер телефона и вдруг сообразил, что фамилия принадлежит очень знаменитому физику
.
— Простите... Это что, тот самый? Лауреат?..

  — Тот самый! — с угадываемой улыбкой ответил Фурман. — Когда-то он, как и вы, был моим аспирантом… Желаю удачи!

...Через два месяца во Владивосток пришли ящики с аппаратурой. В одной из коробок оказалось восемь бутылок шампанского — Барро все-таки взял реванш за речь
Сергея об Аннапурне!

***********************

Павильон международных выставок на Красной Пресне был огромен.

Французский отдел находился в самом центре. Барро встретил Зарубина приветливо, но без суеты. Он сразу узнал своего бывшего клиента, хотя прошло несколько лет, провел его в служебное помещение и, усадив в кресло, принялся расспрашивать, как работает аппаратура, нет ли претензий. Коньяка и икры не предлагал.

Узнав, что Зарубин интересуется новой установкой, Барро повел его на выставочную площадку.

— Правда, я слышал, что ее уже берут москвичи, — как бы невзначай обронил он. — Тут уже приходили...

— А что? Она в единственном экземпляре?

 — Нет, но у нас сейчас много предложений. Фирма не успевает.

«Все понятно! — усмехнулся Зарубин. — Рынок завоеван, теперь перед покупателем можно и не плясать».

Осмотрев установку, он взял свежие проспекты, прайс-листы и, попрощавшись с Барро, побрел по павильону. Из-за ссоры с Таней он пребывал в подавленном состоянии и ему было почти безразлично, удастся купить установку или нет. Машина, конечно, хороша, на ней можно делать почти все, что ему хотелось бы делать в ближайшее время. Но Мелос не всесилен, лишней валюты в природе не существует.

Пессимизм Зарубина не оправдался. На следующий день из Ленинграда примчался Мелос и в очередной раз доказал, что он боец: сходил в президиум Академии, в Комитет по науке и технике, в Госплан, и вопрос с валютой был решен. На долю Зарубина осталось только заключить контракт.

В контракте французы оговорили, что монтаж и наладка установки должны производиться специалистами фирмы. Иначе — никаких гарантий. «Лишние франки хотят содрать! — сообразил Зарубин. — А куда деваться? Откажешься — нарочно подсунут «дырявый таз», будешь с ним потом мучиться...» Он согласился со всеми условиями и в тот же день отправился оформлять билет на самолет.

На сердце было по-прежнему тяжело. Не бывает семей без размолвок, как не бывает кристаллов без дефектов. Но то, что произошло у них с Таней, на простую размолвку не походило. Таня максималистка, от своих слов не отступится. Но ведь она не права! Разве можно так перемешивать служебные дела с семейными.

Зарубины прожили вместе восемь лет, в их жизни было всякое. Но всегда находился выход. Теперь Сергей его не видел.

Они познакомились на философском семинаре.

Таня училась на первом курсе математического, философию им еще не читали, но она боготворила «царицу наук» и ходила к физикам-второкурсникам, где занятия вел сам заведующий кафедрой, тридцатитрехлетний доктор Плясунов. Не обратить на нее внимание было невозможно: на фоне закомплексованных «физичек» она выделялась свободой суждений, смелостью ума и завидным темпераментом. Она нравилась многим, и философские семинары нередко превращались в интеллектуально-рыцарские турниры в ее честь.

Сергей относился к философии как к предмету, который надо пройти, сдать и забыть. Он не участвовал в «турнирах», он просто смотрел на Таню и думал: «Она должна стать моей женой! Мне нужна именно такая — красивая, умная, независимая». Он смотрел на нее месяца два или три, а потом подошел и пригласил... не на танцы, не в кино, а в альпинистскую секцию.

Таня заинтересовалась. Видеться они стали чаще. И вскоре он заметил, что небезразличен ей. Однако их отношения складывались долго и трудно. Таня любила быть в центре общего внимания и не спешила отдать предпочтение одному. Поэтому, когда во время зимних каникул она согласилась поехать с ним на Кавказ, душа Сергея возликовала: целых двадцать дней, не считая дороги, им предстояло провести вместе, и эта поездка, конечно же, должна была их сблизить.

Но радовался он недолго. В лагере общительная Таня быстро сошлась с компанией инструкторов, и Сергей ее почти не видел: то она слушала захватывающие рассказы о восхождениях, то пела под гитару в узком кругу. Он злился и ревновал, а она делала вид, что не замечает его страданий. Ей было интересно в обществе бывалых альпинистов, а Сергей — куда он денется, этот тихоня!

А однажды вечером, когда почти все лагерное общество собралось в холле послушать какого-то знаменитого заезжего барда, Сергей приметил на Танином плече уверенную мужскую руку и услышал небрежно оброненное в ее адрес: «Моя уралочка!..» И ему стало совсем нехорошо, совсем тоскливо.

Он уехал из лагеря раньше срока и сказал себе, что с Таней все кончено, что ее больше не существует.

Но пришло лето, и он опять уехал в горы и попал в крутую переделку. Гроза со снегом застала группу на скальном гребне, и ночевать пришлось на отвесной стене. Быстро сгустились сумерки, ветер отрывал их от обледенелой скалы, снег бил в лицо, и совсем рядом, над головой, ослепительными, оглушающими бомбами взрывались электрические разряды.

И тогда не чье-либо прелестное лицо возникло перед его глазами, а лицо Тани — недоуменное и чуточку растерянное: таким оно стало после возвращения с Кавказа,когда она натолкнулась на его отчуждение.

«Держись! — умоляли ее губы. — Очень прошу тебя: держись! Ты мне нужен, Сережа!»

«Почему же ты раньше мне этого не сказала? — спросил он. — Зачем мучила меня?»

«Не могла. Я слишком гордая. Но сегодня тебе очень трудно, и я перешагнула через гордость. Продержись эту ночь, и тогда у нас все будет не так, как раньше. Только продержись!»

К утру, закоченевшие, но живые, они спустились к палаткам, а через три дня Сергей вышел из самолета, еще покрытого заоблачной изморозью, и в толпе встречающих увидел ее, Таню. Значит, там, на грозовой стене, была не галлюцинация? Значит, она в самом деле думала о нем, ждала его?

Как давно это было! Кажется, прошла целая вечность. Вот опять Сергея несет самолет. Что ожидает его там, в конце пути? Как встретит Таня?.. «Я отказываюсь считать тебя мужем!» Разве можно бросаться такими словами? Сгоряча перечеркивать все хорошее, что было между ними?..

«Все будет хорошо! — уговаривал себя Сергей. — Сейчас прилечу, и мы все серьезно обсудим. Я найду ей хорошую, спокойную работу — где-нибудь в библиотеке или в бюро информации. Для женщины это самое подходящее занятие. Танина беда в том, что у нее слишком много самолюбия...»

*************************

...В квартире было пусто и тихо — даже часы не тикали, лишь на кухне мерно урчал холодильник.

На тщательно вытертом обеденном столе его ждало письмо, листки бумаги с таким знакомым убористым почерком.

Сергей тяжело опустился на стул и начал читать:

«Сережа! Я все обдумала и решила, что мне следует уехать. Иначе дело кончится тем, что мы вообще возненавидим друг друга. Я думаю, что сделала большую ошибку, выйдя за тебя замуж. И дело не в том, что ты плохой муж. Муж ты как раз неплохой, просто я, видимо, не создана для замужества. Хорошая жена должна считать, что ее муж всегда прав, должна прежде всего заботиться о доме, о воспитании детей. А мне тесно в семейном мирке, хочется реализовать себя как личность, хочется оставить после себя что-то еще, кроме детей.

Моя беда заключается в моей непоследовательности. После университета мне предлагали аспирантуру на кафедре философии. Помнишь? Я даже сдала экзамены, но ты позвал меня в жены, и я вдруг испугалась остаться одинокой, превратиться в «синий чулок». И поехала с тобой в Алма-Ату, родила Вовку. Несостоявшаяся аспирантка стала учительницей математики. Да, в школе тоже можно реализовать себя как личность. И я вкладывала в работу всю душу, старалась не только учить своих ребят математике, но и привить им любовь к творчеству. Вовка часто болел, и ты считал, что для меня на первом месте должно быть здоровье сына. И я ушла из школы. А потом родилась Оля, и мы уехали из Алма-Аты. Ты — кандидат наук. А я к своему титулу несостоявшейся аспирантки добавила лишь звание неудавшейся учительницы.

Во Владивостоке ты стал заместителем заведующего лабораторией. А я была вынуждена опять начинать с нуля, с должности рядового инженера наравне с девочками и мальчиками, только что окончившими институт. Думаешь, легко мне было оказаться в такой роли? Думаешь, это справедливо?.. Теперь о твоем любимом Мелосе.

Ты благодарен ему за то, что он принял меня на работу с маленькими детьми и два года платил деньги практически ни за что. Но ведь и все вы практически ничего не делали эти два года: катались на яхте в рабочее время и делали вид, что изучаете литературу. Ведь не было ни помещений, ни оборудования, и Мелос принимал на работу кого попало, лишь бы заполнить вакансии, лишь была бы видимость деятельности. А теперь — конечно! Теперь меня можно уволить и взять на мое место какого-нибудь «физтеха»! Все продумано у твоего Мелоса! Он и тебя уволит, не моргнув глазом, как только подвернется подходящая замена.

Но это уже твои проблемы, а я уезжаю, с меня хватит. Детей, естественно, забираю с собой, чтобы они не мешали тебе двигать Большую Науку. Увидеть ты их сможешь в любой момент, когда прилетишь в Пермь. Я не стану препятствовать.

Жить мы будем пока у мамы с папой, потом что-нибудь образуется. Не хочу верить, что жизнь кончена в тридцать лет, что я обречена быть лишь чьей-то тенью  служанкой.

Знакомым можешь сказать, что я уехала поступать в аспирантуру. Тем более что я и в самом деле попытаюсь это сделать: может быть, мне даже зачтутся экзамены, которые я сдавала.

Прощай. Таня».