Переводчик

Вот все и закончилось. Последние звуки становятся прозрачнее, невесомее – кажется, даже обычное дыхание может сдуть их, как легкое белое перышко.

 У меня на сердце ясно и печально. Печаль исходит из какого-то центра света, который искрится бриллиантами хрустальных радуг, порождая в самом сердце плотного мира некие бесплотные цветные вихри. Они, вначале крохотные, приближаясь друг к другу, сливаются, растут и несутся в стороны, увлекая сознание за собой. И у меня нет никакого желания его удерживать. Пусть уйдет сознание и уведет за собою следом боль безнадежности – уже не осталось сил терпеть ее дальше.

... Мне не так уж много надо, люди! Кусок хлеба или яблоко. Ну, почему они проходят мимо, почему! Ведь все мудрые книги велят накормить голодного, а тем более, если этот голодный – женщина!

Раньше, когда у меня был свой чистенький белый домик, обсаженный со всех сторон кипарисами, я не могла себе даже вообразить, что вскоре придется ночевать, где попало, – в канаве у ручья, в заброшенном сарае, в шалаше, на пороге дома, куда добрые хозяева не захотели впустить грязную нищенку.

У меня под фартуком есть карман. Я в нем храню самое дорогое, что осталось, – два стеклянных разноцветных шарика, один побольше, а другой поменьше. Мне их подарил ребенок, который сидел около меня, пока я ела принесенные им лепешки.

– Зачем мне эти шарики? – спросила я, утирая губы. – Их нельзя есть.
– В них можно смотреть,  – мальчик подсел ко мне поближе.
– Ты хороший мальчик, –  сказала я, гладя его по голове.

Шарики и в самом деле были красивыми, я таких еще не видела. Они лежали на моей грязной ладони, словно небесный жемчуг, уловляющий послания солнечных лучей и сохраняющий их внутри себя, в своем хрупком полупрозрачном теле.

– Я их очень люблю, – сказал мальчик, прикоснувшись к большому шарику.
– А почему же тогда отдаешь? Тем более – мне?
– Не знаю, – он пожал плечами. – Сегодня утром я заглянул в большой шарик, а он мне сказал заглянуть в маленький. Я прищурился и увидел в нем тебя. Ты нищая?
– Да, мальчик, – ответила я. – Это плохо?
– Не знаю. Мне мама говорила, что нищих развелось много, как крыс. А крыс никто не любит.
– А кто-нибудь пробовал их любить? – я поднялась, закинула свою котомку за плечо и отряхнула юбку.

Мальчик вдруг начал как-то тихо, непохоже плакать. Я с удивлением оглянулась и присела на корточки.

– Ты чего, малыш? Ты такой добрый, я, благодаря тебе, теперь владею двумя драгоценностями, каких у меня сроду не было, а ты плачешь!

Он тер глаза ладошками и тихо всхлипывал.

– Ты уйдешь насовсем? – сквозь слезы спросил он.
– Конечно! Мне нужно идти дальше, мой хлеб растет повсюду.
– А мой?
– Твой? – я задумалась. – Наверное, его уже посеяли и скоро будут первые всходы.

Я достала из кармана большой шарик и протянула ему.

– Хочешь заглянуть в него? Спроси, где твой хлеб, а шарик покажет.

Мальчик тут же перестал плакать, но еще продолжал шмыгать носом. Он посмотрел на меня, потом двумя пальчиками взял шарик и стал вглядываться в него так, словно там сейчас покажут кино.

Минуты две он не шевелился.
– Ну? – мне пора было уходить. – Что там, а?
– Тихо, – твердо и без слез сказал он. – Я вижу все.
– Что – все? Рассказывай, да я пойду. Ты мне шарик-то отдашь?
– Отдам, тихо! – повторил он и начал свой рассказ.

... Территория тишины сокращается с каждым годом. День ото дня все меньше молчания и покоя, все больше ненужных звуков. Они не рисуют картину жизни, а засоряют ее, не позволяя силе радости пульсировать вокруг. И сила ослабевает.

Он не видел другого пути сохранить жизнь, как только питать эту силу до тех пор, пока она не возрастет и не поселится в каждом из людей. Радостный мир не может быть однообразным, у радости множество оттенков.

Бывает радость встречи – каждому известна убийственная отчужденность ожидания, когда телом ты находишься в одном месте, а душа твоя судорожно, хаотично мечется по планете в поисках того, кто тебя покинул, но остался самым нужным человеком. Мятная прохладительная радость, обретаемая нами в объятиях, обещает слияние с вечностью или, по крайней мере, устремляет к ней. Сочная, алая, как лепестки мака, играющего с ветром, радость взаимной любви окружает нас плотным кольцом, отлитым из желания любить также пылко и весь остальной мир.

Он много думал о радости и совсем забыл про печаль. Он забыл о ней потому, что просто жил в ней не замечая, как не замечаем мы воздуха, которым дышим. Каждый строит то, чего ему не хватает. Он строил радость.

Для построения радости и наполнения ею пространства он выбрал музыку. Или это она избрала его своим проводником, переводчиком с языка света на язык звуков?

– Вам массаж? Душ? – миловидная девушка смотрела на меня, как и полагалось персоналу, с рекламной улыбкой, но глаза ее были лукавыми. Какой-то подвох, подумала я.

– Может быть, чтение? Или разговор? – она пригласила меня войти в комнату. Кругом от пола до потолка в ней жили растения самых разнообразных видов, цветущие и молчаливые.

– Я туда попала? Мне нужен Музыкант.
– Да, все верно, именно сюда! – девушка настойчиво улыбалась.
– Тогда что Вы подразумевали под душем и массажем? – я положила сумочку на столик и присела в обществе королевских бегоний.
– Вы желаете попробовать?

Я желала только одного: поскорее переступить черту, отделяющую мою теперешнюю печаль привязанности от моей последующей радостной свободы.

– Тогда Вам вполне подойдет полет, он дает ощущение выхода из проблемы.
– Но проблема остается, так? – усмехнулась я.
– Проблема остается до тех пор, пока она вам нужна.
– Вы хотите сказать, что мне просто жизненно необходимо чувствовать себя привязанной и непрерывно устремляться в одну и ту же точку, забывая обо всем на свете?

Девушка перестала улыбаться. Она взглянула на меня, потом отвернулась и стала смотреть в окно. Через минуту она спросила:

– Вы имеете в виду любовь?
– Мне трудно произнести это слово, – ответила я. – Это у Вас лечится?
– Поговорите с мастером. Мне кажется, Вам он не откажет.
– Именно мне? Я особенная?
– Особенным является состояние Вашей души.

Девушка проводила меня в светлую комнату с ярко-синими стенами и бело-голубым потолком. Весь пол был устелен мягким ковром, который с трогательной нежностью принял мои ступни и пообещал им отдохновение. Я улеглась на полу, и потолок стал мне утренним небом.

Пока я думала о том, что ждет меня в ближайшие минуты, в комнату вошел мужчина. Глаза его были печальны. При виде меня он попробовал улыбнуться. Я оценила его усилия.

– В Вашем центре музыкальной терапии, как мне сказали, творятся настоящие чудеса. Вы наполняете людей радостью. Откуда Вы ее берете?

Он сел со мною рядом.
– Радость изначально присуща музыке, только не каждый умеет ее оттуда извлекать.
– Вы умеете?
– Не знаю. Моя ассистентка рассказала о Вашей проблеме. Я смогу помочь при условии, если Вы мне все расскажете.

Мы очень долго беседовали с Мастером, я следила, как менялось выражение его лица: оно становилось неподдельно радостным, пока он вникал в детали рассказа о восхождении и царствовании моей тоски.

– Вы получите лечение бесплатно, – сказал он, когда я закончила свой рассказ. – Устраивайтесь поудобнее, это будет полет.

Музыка хлынула со всех сторон – с цветом, с запахами, с ветром. Она подняла меня на своих упругих струях прямо в небо, закружила, устремила ввысь. Я не чувствовала своего тела, оно обратилось в неуловимую солнечную тень, имя которой любовь.

Наслаждение оказалось таким острым, что граничило со страхом, сладким страхом смерти и желанием ее одновременно.

Облака неслись навстречу, образовывали вокруг меня сферу, снова рассеивались и звучали, звучали, звучали! Чудной желтой розой в небесах пело солнце – к нему я стремилась в своем бесплотном полете, и оно лепестками лучей раскрывало мне свои объятия. Солнце мое! Мир мой! Радость моя!

Мы прощались с Мастером на ступеньках его конторы. Он долго не выпускал моей руки, его пальцы излучали тепло и благодарность.

– А как Вы узнали, что именно это произведение необходимо для решения моей проблемы? Интуиция профессионала? – спросила я.
– Мне не пришлось выбирать. Я только переводчик, транслятор. Всю музыку создавали Вы сами, – ответил он. – Скажите, Вам не жалко с нею расставаться?

Я задумалась. Да, бесспорно, мне стало легче. Исчезли ощущения, что все последующие часы до прихода ночи, ночь, утро и наступивший день снова будут полны мыслями лишь об одном. Да, это была уникальная идея – трансформировать чувства в музыку, причем не свои чувства, а другого человека.

Теперь в свободном полете, сверху, я вижу все иначе. Только вот... Почему Музыкант смотрит на меня так пристально? Что за странная улыбка блуждает на его лице? Ему от меня прибавилось, как я поняла. Я стала нищей?

... Мальчик протянул мне шарик и улыбнулся. Теперь мне было ясно, что прежде я уже видела эту улыбку, я вспомнила!

– Ты потому и отдаешь мне свои драгоценности, что когда-то сделал меня нищей! Вот я и скитаюсь без всякой любви в сердце и жду, когда закончатся мои серые дни.

Я присела на корточки перед малышом, и он обнял меня за шею. Детские ручки крепко держали меня, щекой он прижался к моей щеке.

– Твои серые дни закончатся в любой час, когда ты пожелаешь, – сказал он.  – Я теперь знаю, что музыку нельзя отобрать или подарить. Она просто есть. Нужно только быть готовым ее принять и позволить ей звучать внутри и снаружи.

Я с удивлением отстранилась.
– Как ты заговорил! Как взрослый!
– Нет, возразил он, – я не хочу взрослеть. Но если и вырасту, то не буду печальным взрослым. Теперь я знаю свой хлеб.
– Это хорошо, – я вздохнула, подняла с земли свою котомку и пошла по своей дороге дальше.