Косые взгляды на Пикассо

1

К искусствам с юных лет питал я слабость. Особенно впечатлялся карточными фокусами. Их виртуозно показывали старшие пацаны на ступеньках подъездной лестницы. Я всё никак не мог взять в толк – как это они безошибочно вытаскивают загаданную карту из перемешанной колоды.

Был также у меня дружок Фархат. Человек несомненного художественного вкуса. Он мог с одной затяжки выпустить около десятка замечательных сиреневых дымных колец. Медленно покачиваясь в спёртом воздухе, расширяясь до невозможных пределов, кольца исчезали под тёмным потолком нашего загаженного голубями чердака.

Что касается изобразительного искусства, то с детства полюбил я разглядывать альбомы с репродукциями. У нас дома таковых не водилось. Но у соседа Бори, очкастого профессорского внука, этих фолиантов был полный шкаф! Тяжёлые, старинные, со шмуцтитулами, - извиняюсь за выражение! - перед каждой цветной иллюстрацией.  В альбомах были представлены работы художников и скульпторов почти всех стилей и эпох. Я отдавал предпочтение античности и ренессансу. Особенно меня интересовала обнажённая натура. Боря вынимал из футляра и вручал мне дедушкину лупу с длинной ручкой. Я с почтительным вниманием погружался в детали художественного замысла. Исследовал, волнуясь и потея, белеющие выпуклости и темнеющие углубления, оставленные гениальной голландской или итальянской кистью.

Эпохи в Борином шкафу оканчивались девятнадцатым веком. Соответственно и моё художественное самовоспитание замирало на этой временной отметке. Что было дальше, я примерно представлял. Все эти экспрессионисты, кубисты, футуристы и прочие долбисты!

 Один лишь Сальвадор Дали торчал особняком вдали.

Супруга моя куда более во всём этом разбирается. Нравится ей искусство двадцатого века. Поэтому, как только оказались мы в Санкт-Петербурге, потащила она меня в Эрмитаж, на самый верхний этаж. Там, на украшенных лепниной стенах, представлена вся эта сомнительная публика, и в том числе и Пабло Пикассо.

Ну и мазня, скажу я вам! Я этого Пабло с первого взгляда невзлюбил! А как узнал от экскурсовода, что Пикассо свои художества загонял одному русскому купчику за бешеные бабки, то удивился безмерно.

Купец первой гильдии, по-нынешнему, чистый олигарх, повёлся словно некумека!

 Выходит, что хитрец Пабло развёл купца, как лоха на бабло!

 Сами посудите. За один только 1906 год, хитрожопый испанец намалевал с десяток «шедевров», которые сбыл с превеликою выгодой зачарованному русскому поклоннику!
Особенно поразила меня одна картина. По-моему, она называлась «Красные мальчики на зелёном лугу». Огромный такой холст, размером с тот самый луг. Закрашен, как положено, в два слоя зелёной краской. Ушло наверно банки три – четыре, если брать по литру. Затем поверху красной краской (с полбанки потрачено примерно) нарисованы стоящие в кругу, держащиеся за руки, красные фигурки.  О том, что это мальчики предложено догадаться по торчащим у них между ног маленьким остроконечным треугольникам.

Сей шедевр обошёлся купцу всего дороже!

 Что случилось с бедолагой коллекционером после революции, не знаю. Да лучше и не знать. Пропал небось, как и его капиталы.

А вот картины не пропали! Висят на стенах Эрмитажа, как символ человеческой доверчивости и глупости.

Я у того же экскурсовода подслушал, что Пикассо прожил девяносто лет. И за это время создал двадцать тысяч работ! Вот ведь деляга!

 Включив калькулятор на телефоне, я принялся считать:

 90 х 365 = 32850 дней жизни Пикассо.

Округлим в большую сторону до 33000 дней.

Отбросим нули. Теперь разделим тридцать три на двадцать.

Получается: 1, 65 суток на шедевр!

 Выходит, этот пройдоха рисовал одну картину меньше, чем за два дня! Предыдущие не успевали высыхать! И это при условии, что он начал творить с самого первого дня жизни, и выронил кисть с последним вздохом!

Что ж, гениально! Признаю! Пабло – художник авторитетный! 

2

В конце прошлой недели я твёрдо обещал супруге, что начинаю новую жизнь. Как сказал, так и сделал. Встал в понедельник поутру пораньше. Побрился, чуть порезав подбородок. Принял контрастный душ, закончив обжигающе холодным. Понятно, завтрак не полез. Затем направился на укрепляющую прогулку, вдыхая летний воздух полной грудью. Вставало солнце меж домами. Излишне громко пели птицы. Я шёл, ступая осторожно, нащупывая границы реальности.

Недалеко от дома, в сквере, на перекрестке двух дорожек я увидел сидящего на корточках длинноволосого молодого человека в майке и шортах. Он что-то увлечённо рисовал маркером на тротуарной плитке. (У нас теперь кладут вместо асфальта плитку). Подойдя неслышно, я, присмотревшись, обомлел: волосатый малый рисовал пацифистский знак!  Ну, вы его знаете – разделяющаяся на три направления полоска в круге. 

Я сам по молодости лет таскал такой на цепочке. Но, сейчас, когда страна наша сражается с врагами, я воспринял это, как символ пораженчества.

Недолго думая, я подкрался на цыпочках, с намерением влепить недоумку отличный пендаль! Но, запнулся, споткнулся, прошаркал ногой. В общем – промахнулся!
Волосатый малый, подскочив, отбежал от своих художеств.

- Как вы смеете, - кричит, - так агрессивно поступать!

А я гляжу, что он рюкзак-то свой оставил на дорожке.

- Смею, - отвечаю. – И не только с тобой, но и с твоим рюкзаком поступать по законам военного времени. Потому, как ты есть паникёр и предатель!

И встал ногою твёрдой на рюкзак! В нём что-то захрустело, словно хворост.

- Отдайте рюкзак! – потребовал малый.

- Подойди, да возьми! – говорю ему.

- Чего я вам плохого сделал?

- А это что такое?! - указал я на недорисованный знак.

- Это Пикассо! Лапка голубя мира.

- Пикассо! - вскричал я, потрясённый – Вот это новость! Пабло, который?

- Да!

- Послушай, - говорю ему. – Тогда я всё тебе прощаю! Ведь Пикассо мой любимый художник! Видел его «Мальчиков на зелёном лугу»?

Малый замотал патлатой головой.

- Как же! Это шедевр из шедевров! Будешь в Эрмитаже, полюбуйся там на третьем этаже, первая дверь, налево от лестницы. 

Волосатый малый кивнул, с опаской глядя на меня во все глаза!

- Ну, иди сюда! Не бойся! – сказал я примирительно. – Раз мы с тобою оба любим Пикассо, выходит и делить нам нечего! Искусство - оно ведь призвано объединять! Забирай свой рюкзак.

Наивный малый подошёл, нагнулся за рюкзаком, и тотчас железный обруч моих рук сковал его шею!

- Попался, сучоныш!

- Отпустите! Вы же говорили, что искусство объединяет!
 
- Конечно, объединяет! – отвечаю ему. – Ты что, не чувствуешь?

Тот лишь промычал в ответ. Это оттого, что я сильнее сжал замок из цепких рук на его шее.

- Что в рюкзаке? – спросил я, чуть ослабив хватку.

- Бумага, краски и фломастеры!

- Ты, что, художник?

- Немного художник.

- Студент?

- Студент. Учусь на архитектора!

- Ты знаешь, студент, что фломастеры все разные на вкус?

- Чего?

- Ты глухой, что ли? Повторяю, ты знаешь, что все фломастеры разные на вкус?

- Нет! – прохрипел он.

- Сейчас узнаешь! В каком они кармане?

- Отпустите его! – раздался вдруг девичий крик.

 На дорожку меж акаций выскочила девчонка в синем платье в горошек и с синими волосами, под цвет платья. Оказывается, она всё это время наблюдала за нами, стоя в сторонке.

- Стой на месте! – закричал я страшным голосом. – А не то я сверну твоему дружку шею! Учти, что я служил в спецназе ГРУ. Мне это легко!
               
- Вас же посадят за это! – отвечала девушка с синими волосами, остановившись, впрочем, и обретая спокойствие.

- Не только не посадят, но ещё и наградят! – ответил я, кивнув на пацифистский знак. – Пойман и обезврежен враг и паникёр! Рисовал ножки Пикассо.

- Но, это не Пикассо! – ответила девушка с синими волосами.

- Как не Пикассо? – удивился я. – Вот и дружок твой говорит, что Пикассо, Пабло!

- Это распространённая ошибка! – отвечала девушка с синими волосами.

- А кто же? – вопросил я.

- Не кто, а что! – пояснила она. -  Это знаки семафора!

- Что значит знаки семафора? – продолжал недоумевать я.

- А вот! Смотрите!

Девушка с синими волосами встала посреди дорожки, расставив ноги на уровне плеч.
Она опустила обе руки вниз под углом сорок пять градусов.

- Это английская N.

Затем она подняла одну руку прямо вверх, а другую опустила вниз вдоль тела.

- А это английская D.

- Что это значит? – наморщил я лоб.

- Nuclear disarmament – ядерное разоружение, - ответила девушка с синими волосами.  – Один английский художник придумал, как символ против ядерных испытаний.

- Обалдеть! Выходит, к обычной, неядерной войне, этот знак отношения не имеет?

- Никакого! – замотала она синей головой.

- А зачем же твой дружок и прочие, ему подобные болваны, рисуют их, где не попадя?

- За всех ответить не могу. А мой одногруппник просто пропускал лекции по истории искусства.

- История искусства – это замечательно!

 - Да, и вообще, это распространённая ошибка, как я вам уже сказала.

- Выходит, он сам того не зная, рисовал знак против ядерной войны? – уточнил я.

- Да!

- Тогда свободен! – расцепил я руки. – Убирайся.

Малый, подхватив рюкзак, исчез среди акаций.


- Как тебя зовут? – спросил я у девушки с синими волосами.

- Клавдия, - ответила она, присевши в реверансе.

- Извини, Клавдия – сказал я ей. – Тебе никто не говорил, что ты…, как это сказать…, слегка….

- Слегка тронутая? – продолжила Клавдия.

- Ну, вроде того, - кивнул я.
- Говорили, и не раз! Не вы первый!

- Ты не обижайся! – постарался смягчить я наблюдение. – Зато ты красивая.

- Вам сколько лет? – спросила девушка зачем-то.

Я, без стеснения, назвал свой возраст.

- Вы старше моего отца! – заметила Клавдия. 

- Конечно! Ведь я родился в прошлом тысячелетии!

- Вы не могли бы проводить меня? - попросила Клавдия, поправив украшенной фенечками ручкой, висевший на плече джинсовый рюкзачок.

- Могу, - ответил я. – Как раз гуляю. Ты где живёшь? В общаге?

У нас район студенческих общаг.

- Нет, мне родители квартиру сняли.

- А ты откуда к нам?

- С Юга!

- Ничего себе! – присвистнул я. – Из какого города?

- Вам ничего название не скажет, - ответила Клавдия уклончиво.

- Что изучаешь в Казани? – поинтересовался я.

- Архитектуру и искусство.

Мы переходили по пешеходному мостику железную дорогу. Внизу, в овраге, блестели под лучами утреннего солнца рельсы.

- Вот в этом доме я живу, - показала синеволосая Клавдия на большую окрашенную охрой сталинку, возвышающуюся на противоположной стороне.

Мы остановились на мостике, облокотившись на стальные перила. Гуляющий по оврагу ветер задирал подол платья в горошек и игриво взбивал синие волосы моей юной спутницы.

- Вы не сочтёте меня за совсем тронутую, если я вам предложу кое – что? - спросила Клавдия, повернув ко мне красивое, почти детское личико.

- Чем отличается слегка тронутая от совсем тронутой? – ответил я вопросом, отхлёбывая воды из пластиковой бутылки.

- Я хочу пригласить вас в гости. Со всеми вытекающими последствиями. Я давно мечтала о мужчине, намного старше меня, - заявила девушка без тени смущения.

Несмотря на только-что выпитую воду, в горле у меня пересохло.

- Теперь вы ощутили разницу? – спросила Клавдия.

- Ощутил, - ответил я, дольше необходимого вытирая губы.

- Когда придём ко мне, вы ощутите больше! Каков же ваш ответ?

На секунду вспомнив о жене, я, блудный пёс, ответил, отметая колебания,

- В гости, так в гости!

 - Только, сначала, у меня будет к вам одна просьба. Возможно, она покажется вам странной.

- А что сегодня не странно? – ответил я, стараясь оставаться спокойным. - Что надо сделать?

- Вон, видите тот знак! – Клавдия указала на жёлтый жестяной круг в овраге, возле рельсов. Я дам вам баллончик с краской. Закрасьте его до половины сверху.
- Для чего это? – спросил я.

- Не спрашивайте ни о чём! Мне это надо! Наверное, для того, чтобы я могла отдать вам всё без остатка!

- Давай баллончик! - протянул я руку, отбросивши сомнения.

Клавдия достала баллончик, и я, кряхтя и покрываясь потом, начал спускаться по крутому склону. Камешки с шуршанием вылетали из-под ног. Несколько раз я чуть не навернулся, именуя себя тем же словом, что ранее Клавдию. Спустившись, наконец, я подошёл к круглому жёлтому железнодорожному знаку.  Умерив дрожь в руке, прицелившись, нарисовал струёю краски горизонтальную черту, и чертыхаясь про себя, начал закрашивать верхнюю половину знака. Краска оказалась синей.

 Закончив, я отступил назад, дабы рассмотреть, как получилось.

В этом момент чьи-то крепкие руки схватили меня сзади! Кто-то закричал мне в ухо,

- Попался, вредитель!

Я, было, дёрнулся, но получил тумак приличный в увеличенную печень!
Придя в себя от шока, я обнаружил, что нахожусь в руках двух молодцов в оранжевых жилетах – путейских рабочих.

- Вроде взрослый человек, а такими вещами занимаешься! – выговаривал один мне с укоризной.

- Отпустите его! – раздался сверху крик Клавдии.

Путейцы с удивлением задрали головы.

Клавдия, сверкая обнажёнными ногами из-под развевающегося платья, спускалась к нам по крутому склону.

В конце спуска она, не удержавшись, полетела вниз. Перед ней, скача опасно, летели острые каменья, белый горошек осыпался с платья! Подскочивший молодой железнодорожник ловко подхватил её сильными загорелыми руками.

- Отпустите, пожалуйста, моего дядю! – сказала путейцам раскрасневшаяся Клавдия, поправляя платье. – Он ни в чём не виноват. Всего лишь проиграл мне спор принципиальный, и я заставила его покрасить знак. Теперь я понимаю – это было глупо!

- Но, для чего? – спросил путеец помоложе, тот, что поймал Клавдию.
 
- Понимаете в чём дело! Я художница. А этот сине-жёлтый круг –  копия картины Пикассо «Солнце тонет в синем море». Мы спорили, как раз о том, гений Пикассо, или обманщик. Вам нравится Пикассо?

Железнодорожники – два молодых парня с простыми потемневшими от солнца лицами – отпустили меня, наконец.

- Нравится! - ответили оба в голос, глядя с удивлением то на свалившуюся девушку, то на преобразившийся знак.

- Скажите, а до станции далеко? Мне на электричку надо. До центрального вокзала доехать.

- Километра два по путям, - отвечали ребята.

- Ой! А вы меня проводите? Я всю жизнь мечтала пройтись по рельсам с двумя красивыми железнодорожниками.

- Проводим, - согласились парни, посмеиваясь. – Как раз туда и шли.

- Пока, дядя! – махнула мне Клавдия.

- Не лазайте по склонам, не то оступитесь, и шею свернёте, - предупредил меня строго один из парней в оранжевых жилетах. – Вон, видите, лестница служебная. По ней поднимитесь.

Я, потирая предупреждённую шею, поднялся по узкой железной лестнице. Сверху хорошо было видно, как девушка в синем платье и с синими же волосами, поддерживаемая оранжевыми парнями, шагает, покачиваясь, по сверкающей на солнце рельсе. Приложив потную ладонь к горячему лбу, я смотрел им вслед. Вскоре они превратились в синее и оранжевые пятна.

«Пожалуй, рано завязал!» - подумал я. – «Не стоило так резко тормозить».
Когда, испив водицы, я посмотрел ещё раз на железную дорогу, то не увидел никого. То ли разноцветная троица успела скрыться за поворотом. То ли мне это всё это привиделось.

«Больше не думай об этом!» - подбодрил я себя, направляясь к бару.

3

Народу на улицах прибавилось. Люди, живущие нормальной жизнью, шли на работу, на учёбу, спешили по делам. Я брёл, склоняся головою, навстречу их растущему потоку. Я не обратил бы внимания на очередного встречного, если бы тот не шарахнулся от меня, как бес от ладана. Приглядевшись, я узнал недавнего студента – пацифиста. Шорты с майкой, он успел переменить на джинсы и рубашку.

- Не бойся! – обратился я к нему, как можно дружелюбней. - Остановись на пару слов. 

Студент в ответ прибавил ходу.

- Постой! – крикнул я ему вослед. – Есть важная новость!

- Чего вам надо от меня? -  обернувшись, спросил студент, не сбавляя шага.

- Твоя синеволосая одногруппница кинула меня! Самым удивительным образом!

- Она мне не одногруппница, -  ответил студент, замедлившись.

- Надо же! – удивился я искренне. – Она и здесь обманула! А я ведь попал в переделку похлеще той, что была у нас с тобою!

Студент остановился, наконец.

- Представляешь, она попросила меня закрасить железнодорожный знак, наобещав взамен не знаю, что!

- Домой к себе она вас пригласила? – уточнил студент.

- Ну, да! – признался я осторожно.

- Меня тоже, - ответил юноша, слегка покраснев.

- В жёлтую сталинку у железной дороги?

- Нет, она сказала, что живёт в небоскрёбе «Лазурные небеса».

Я присвистнул! Мы постояли молча.

- Ты зачем пацифистский знак рисовал? – спросил я.

- Юля попросила!

- Какая Юля?

- Та, что вас кинула.

Я выругался.

- Мне она представилась Клавдией!

- Она сказала мне, что это лапка, голубя Пикассо, - сообщил студент. - А вам совсем другое наговорила. Знаки телеграфа какие-то.  Такой предстала изысканной мечтательницей. Не от мира сего, словно! Сказала, что если нарисую, что она попросит, то пригласит меня к себе и подарит ненужные ей краски.

- И прочие художества?

Студент пожал плечами, не поняв, видимо, намёка.

- А ты давно знаком с ней?

- Этим утром познакомился. За полчаса до встречи с вами.

- Так ты значок пацифистский, значит, не из убеждений рисовал.

- Нет! – отвечал студент. – Я вообще не думал о такой подставе! Краски она мне хорошие обещала, - понимаете, - голландские. Сказала, что пару-тройку тюбиков лишь начала. Остальные все целые. Но ей сейчас не надо. Говорила, что собирается рисовать мелками этим летом, - студент сделал паузу.

 - А я как раз хотел масло попробовать.

- Масло хочешь? Давай купим! – пожалел я напрасно обиженного студента.

- Да нет – я про краски. Краски масляные она мне обещала подарить.

- А мелками она, что на асфальте собралась рисовать?

- Нет, на наждачной бумаге.

- Ну, что ты грубишь!

- Не грублю я! Это техника такая. Чтобы пастель не расползалась.

- Какая постель? Куда не расползалась? – вытер я потный лоб.

- Не постель. А пастель – она и есть мелки.

- Послушай, как тебя зовут? – обратился я к студенту.

- Матвей, - ответил студент.

Я назвал своё громкое имя.

- Матвей, - обратился я к студенту. – Ты меня извини, дурака старого. Сегодня первый день в себя прихожу. Но, чувствую, пивка надо выпить обязательно. Без пива тут не разобраться. Давай, в знак примирения, угощу тебя.

Студент призадумался.

- Не обманите снова?

- Не обману! Честное слово! Сам теперь жертва обмана. Тут рядом бар, всегда открытый, пойдём туда.

- Да, не надо в бар, - махнул Матвей рукой. – Давайте где-нибудь на пленэре по бутылочке выпьем.

- На каком планере? – совсем запутался я в терминах.

- Ой! Я имел в виду на воздухе!

- Тоже дело, - ответил я. – Погода отличная.

Подойдя к Матвею, я протянул ему руку.

- У вас рука дрожит, - заметил Матвей.

- Да уж! Пастель мне сегодня не рекомендована. Только баллончики.

Взяв четыре бутылочки охлаждённого пива, мы устроились на зелёном склоне железнодорожного оврага. Матвей вынул из рюкзака два больших прозрачных пакета с цветными прямоугольниками внутри.

- Вот, садитесь на это, - протянул он мне пакет, сам усаживаясь на другой.

- Не помнём? – засомневался я.

- Недавно только вы на них стояли. А теперь присесть боитесь.

- Не вспоминай плохое, прошу тебя! - попросил я.

- Да я не об этом! – поправился студент. – Это цветной фетр. Ничего ему не будет.

Мы уселись на цветной фетр, вытянув ноги в разнотонной траве.

Пиво легло на мой измученный минералкой организм, словно дождь на иссушенную землю! Беден человеческий язык, дабы описать произошедший внутри меня переворот! Даже такому гению слова как я, не под силу живописать эту перемену. Причастные со мною согласятся.  Не переворот, а целая революция! Долой, удушливые путы! Прочь цепи! Да здравствует свобода!

 Чтобы никто не смог мне помешать наслаждаться вновь обретённой свободой, я отключил все звуки в телефоне.

Половина запаса ушла у нас довольно быстро. Вторую мы принялись смаковать.
 
- Вон тот знак, - указал я на круг, ставший двуцветным.

Матвей пригляделся. Одел очки, протёр. Еще раз посмотрел, через протёртые очки.

- Вы понимаете, что это значит? – спросил он, повернув ко мне лицо в сверкающих очках.

- Пикассо, - ответил я, с гордостью знатока. – «Солнце тонет в синем море».

- Какой, на хрен, Пикассо! – вскочил студент, в волнении. – Посмотрите, внимательней! Догадываетесь?

Тут до меня дошло, наконец!

- Ёшкин кот! – воскликнул я.

- Вот ведь! Однако странная закономерность, - продолжал догадливый студент. – Сначала знак этот пацифистский нарисовать просит. Потом – вот это!

- И как, ведь, действует, змеюка, артистично!

- Мы тоже хороши! Я повёлся на импортные краски. А вы на «не знаю, что»!

- Она завербована, сто пудов! Обезвредим диверсантку! – оторвал я зад от прилипшего фетра.

- Во всяком случае, найдём обманщицу! – поддержал мой порыв раскрасневшийся студент.

Спустившись в овраг по тайной лестнице, мы с Матвеем двинули по шпалам в сторону центрального вокзала. По следам синеволосой диверсантки.  Я шагал широко. Студент старался идти в ногу, приглаживая развевающиеся волосы ладонью. Рюкзак, полный чудес, покачивался у него за спиной. На ближайшей станции мы загрузили в него наш энергетический резерв - несколько баночек пива. По одной взяли в руки. Высокая цель влекла нас! Новый летний день начинал свои художества.



4

Шагая по шпалам, - сначала деревянным, затем перешедшим в бетонные, мы, - как и положено людям искусства, - беседовали содержательно и непринуждённо.

- Вы надеюсь не поверили этой Юлии-Клавдии, что я пропускал лекции по истории живописи? – поинтересовался Матвей.

- Теперь я не верю ни одному её слову! – ответил я. – Хотя могу и тебя проэкзаменовать!

- В смысле?

- Вот Пикассо. Он кто по-твоему – обманщик или гений?

- Не знаю! Он экспрессионист. А с ними всё непонятно.

- А что-конкретно-то непонятно? – настаивал я.

- Ну, например, можно не обладать мастерством художника, и считаться гением.

- А кем считаться-то?

- Специалистами. Теми, кто пишет книжки по истории искусства. А остальные за ними повторяют.

- Ты тоже повторяешь?

- Сначала повторял. А потом призадумался. Можно сказать, протёр очки здравого смысла!

- Да, жизнь меняет нас. Давай, кстати, сменим баночки - что мы идём с пустыми!
               
Пустые банки, бренча, полетели с насыпи. Сменив банки, мы не сменили тему.

- Я вот только до конца девятнадцатого века признаю живопись, - вещал я с видом знатока. –  Микеланджело, Рафаэль, Рембрандт, Рубенс, - вспоминал я имена с обложек альбомов, - настоящее искусство. – А потом пошла мазня какая-то. Или я не прав?

- Тут такое дело случилось, - стал пояснять Матвей, - в девятнадцатом веке изобрели фотоаппарат, и это стало вызовом для художников. Точнее фотоаппарата-то реальность не отразишь. В ответ возник импрессионизм. Его начали развивать французы. Мане, Ренуар – может быть слышали?

- Этих слышал, - ответил я. – И что, смогли они победить фотоаппарат?

- Смогли! – кивнул Матвей. - Они заставили картины двигаться!
- Не понял! – удивился я.

- Они создали направление, где чёткий рисунок не важен. А важны передаваемые изображением эмоции. Для этой цели им служили смазанные цвета, блики, тени, полутона. Картины, как бы приходили в движение.

- У Пикассо что-то я такого не замечал. Его уродцы торчат застывшими на месте.

- Так он и не импрессионист.

- А кто?

- Экспрессионист, повторяю.

- А какая разница? Звучит примерно одинаково.

- Огромная! Как вам объяснить. Я тут читал на эту тему. И вот какие у меня возникли мысли. Скорее весь ажиотаж на этот экспрессионизм искусственно создан.

- Для чего?

- Чтобы бабло загребать! Раскрутить сначала всё это псевдоискусство, а потом продавать всё дороже и дороже. Вот, смотрите, господа, импрессионизм новая великая страница живописи, возникшая на ваших глазах и всех накрывшая с головой! И с этим не поспоришь! А теперь живопись развивается дальше. И вот вам уважаемые утончённые любители искусства новый виток развития – экспрессионизм и все эти производные: кубизм, футуризм и прочие. Одним словом, модернизм. И всё – народ небедный налетел, соря деньгами.

- Обалдеть! И я хотел влепить такому умнику пендаль! Да чтобы у меня нога отсохла! Как ты мне всё понятно изложил, Матвей! Из тебя выйдет отличный преподаватель!

- Да ладно вам, - смутился студент.

Наконец, мы дошагали мы до Центрального вокзала. Тут со всех сторон начались ограждения. Последнюю часть пути мы преодолели, держась вдоль покрытых копотью каменных заборов. Встречающиеся железнодорожники, занятые своими железнодорожными делами, не обращали, впрочем, на нас внимания. Мы поднялись на главную платформу и, обойдя здание вокзала, миновав турникеты и рамки металлодетекторов, попали под высокие прохладные своды. Матвей, подхватив с бегущей ленты полегчавший рюкзак, закинул его за плечо.

Пройдя в зал ожидания, мы сканировали его пристальными взглядами. Студенту пришлось вновь надеть очки - у него была дальнозоркость. Народу в зале было немного. В основном, дачники и отдыхающие из санаториев, дожидающиеся электричек.  Поезда приходят в Казань, как правило, по утрам, а уходят вечером. Был день - время минимальной движухи.

Затем мы осмотрели зал ожидания в противоположном крыле вокзала. С тем же успехом. Клавдии-Юлии и в нём не было.

- Что будем делать? – спросил Матвей.

- Здесь нет её, - констатировал я. – Пойдём, поищем на привокзальной площади.

- Вон она! – вдруг прошептал Матвей, глядя мне через плечо сузившимися за вогнутыми стёклами зрачками.

Я обернулся медленно, боясь спугнуть добычу. Между залами ожидания, находится ещё один, размерами поменьше, платный, повышенной комфортности, отделённый прозрачной стеклянной стеной.  Там, вместо железных скамеек, установлены мягкие кресла с высокими спинками. В зале было всего двое ожидающих. В дальнем углу спал военный в камуфляже. На одном из мягких кресел, спиной к нам, сидела Клавдия-Юлия. Мы узнали её по синим волосам. Только волосы она завязала в тугой узел, торчащий словно нос дельфина.
 
- Теперь уж не уйдёт, - ответил я Матвею тихо.

В вип-зал вела единственная стеклянная дверь. Возле неё, опустив подбородок на грудь, дремала на кресле заслуженная сотрудница вокзала. Я оставил студента у двери, на всякий случай.  Неслышно проскользнув мимо сотрудницы, подкрался сзади к девушке. Примерившись, я ловко ухватил её за синие волосы.
 
- Попалась, обманщица! – закричал я, словно охотник, поймавший синюю птицу.

Дёрнув шпионку за волосы, я задрал ей голову.

Каково же было моё удивление, когда я увидел, что это никакая не Клавдия, и, даже, совсем не Юлия! Я держал за волосы женщину средних лет, возможно и симпатичную, когда бы не гримаса ужаса, перекосившая запрокинутое лицо.

Я в страхе выронил голову из рук.

Женщина подскочила с кресла. Она оказалась высокого роста, да ещё вот на таких каблучищах! В руке она нервно сжимала дорогой телефон. Да и вся была такая цаца. Упакована прилично.

- Извините, - сказал я высокой женщине, примирительно. – Вышло недоразумение!

После этих моих слов высокая женщина пришла в себя. Хотя, лучше бы не приходила!

- Как ты посмел?! – закричала она визгливо, некрасиво кривя тонкие губы. Затем прибавила обидные слова.

Высокая женщина бешеным взглядом буровила меня так, что мне захотелось под землю провалиться. Прогрызть кору, укрыться мантией и забуриться в центр ядра!

Вдруг взгляд её привлёк входящий в дверь мужчина с двумя морожеными в руках.

- Где тебя носит, Роберт?! – закричала на него высокая женщина.

- Там очередь была, - начал оправдываться мужчина.

- С меня тут чуть скальп не сняли! А его всё нет!

- Какой скальп? Как скальп?

- Да вот этот бухой придурок меня за волосы схватил!

- Извините, я обознался! Думал это моя знакомая! У неё такие же дурацкие синие волосы, - попытался объяснить я ситуацию.

Мужчина, в отличии от спутницы, был невысокого роста. Но такой крутобокий, кривоногий. Костюм на нём, чуть не по швам трещал. Дорогой костюм. Когда он прищурил налившиеся кровью глазки, то стал похож на бультерьера. Он бы сразу набросился на меня, если бы не мороженое в обеих руках. Я бочком двинул ко выходу.

- Стоять! – крикнул мужчина. И, оглядевшись, вручил оба мороженых замершему у дверей Матвею. – На, подержи!

От крика и поднявшегося затем шума спящая вахтёрша проснулась. Продрав глаза, она в величайшем удивлении наблюдала, как двое мужчин сцепились посреди вверенного ей вип – зала.

Я не просто так упомянул про спецназ ГРУ. Один мой дружок проходил там срочную, а потом задержался на несколько лет. Дружок этот, по молодости, занимался моей физподготовкой. Одному ему было скучно бегать кроссы по лесу, и он брал меня с собой. После кроссов мы били по боксёрским лапам, затем надевали перчатки, и он бил по мне! Наши спарринги ничем иным, кроме моего избиения, назвать было нельзя. Бил он не сильно, но метко. Я терпел, так как считал это закалкой характера. Потом замазывал синяки тональным кремом «Балет».

Так вот, спецназовец тот утверждал: для того, чтобы побеждать в уличных драках, достаточно освоить всего один, но доведённый до совершенства приём. Он терпеливо обучал меня этому приёму. До тех пор, пока я не довёл его до автоматизма, и научился довольно сносно исполнять. Знание этого приёма придавало мне уверенности в непростых ситуациях, в которые я периодически оказывался. Оппоненты всегда чувствуют твою уверенность. (Это, как ядерное оружие для государства, против которого борются безответственные художники).

И вот настал момент, когда я собрался применить секретный свой приёмчик! Я, настроившись, захватил соперника, как был научен. Потом стал вспоминать, что делать дальше?  Противник прервал мои воспоминания ударом в челюсть! Я, поскользнувшись, полетел на пол. Не знающий пощады человек - бультерьер начал пинать меня начищенными до блеска ботинками. 

Несладко бы пришлось мне! Но на помощь пришёл проснувшийся парень в форме участника СВО. Он с удивлением наблюдал за нашей вознёй из своего кресла в дальнем углу. Когда же я упал, и ситуация сделалась критической, он, подскочив к «бультерьеру», остановил его правильно исполненным приёмом!

- Милиция! – закричала пришедшая в себя дежурная бабка. Потом, припомнив слово, закричала правильно, - Полиция!!!

- Вы давайте, уходите быстрее, - крикнул мне парень в форме. – Иначе вам несдобровать!

- А ты, как?

- Не переживайте! Я разберусь! Давайте, пока полиция не появилась.

- Спасибо тебе, друг! – ответил я растроганно.

- Уходите, уж, быстрее, - торопил меня стремительно разобравшийся в ситуации боец.

Я двинул к выходу, где ждал меня опешивший студент. Но было поздно! В зал влетели два человека в синей форме с бляхами на груди.

- Кто тут хулиганит? – спросил один из них у бабки.

Та указала на меня кривым наманикюренным пальцем. 

Двое из ларца двинулись в мою сторону. Но, тут я вспомнил, наконец, приёмчик!  Сначала один, затем другой синерубашечники полетели на кресла.

- Бежим! – крикнул я студенту.

Мы выскочили из вип-зала. Затем выбежали из вокзала на перрон. Спрыгнули на пути и побежали.

- Стойте! – раздалось сзади. Засвистел свисток.

Прямо перед нами начинал движение товарный поезд.

- Куда вы! – закричал Матвей. – Мы погибнем!

- Не ссы, студент! Делай, как я! – я чувствовал себя спецназовцем, с тремя жизнями в запасе.

Мы поднырнули под набиравший ход вагон.

Вынырнув с другой стороны состава, мы пронеслись по путям. Перемахнув вокзальное ограждение, показавшееся нам невысоким, мы пробежали пустырь, миновали небольшую рощицу и, поднявшись по разбитым ступеням каменной лестницы, выбежали на набережную Волги.

- Туда! – указал я студенту на ивовую рощу у воды, окружённую стеной камышей.

Мы забежали в рощу, пробежали её всю, остановившись лишь на выдающимся в камыши, сужающимся, словно носок острого ботинка, мысе. Далее почва была уже влажной и топкой.

Мы оказались на небольшой полянке под огромной старой ивой. Опустились, приходя в себя, на тёплую сухую землю, тяжело дыша, прижавшись спинами к широкому шершавому стволу.




5

Взглянув на Матвея, я обомлел. Тот по-прежнему сжимал по пачке мороженого в каждой руке! 

- Как же ты бежал? – спросил я удивлённо.

- Ногами! –просто объяснил студент.

У нас возникла дилемма – что делать с мороженым?

- Получается, что мы его украли! – сказал я, сокрушаясь. – А ведь сказано же: «Не укради!»

- Я не нарочно, - оправдывался студент. – Вы побежали – я за вами!

- Да я тебя не обвиняю! Но это только смягчающее обстоятельство.

Я потрогал мороженое сквозь упаковку. Оно было ещё холодным и твёрдым.

- Тогда, может, не будем его есть! – предложил студент. – Положим, просто, на травку, в тенёк, а открывать не будем.

- Это ничего не изменит! – ответил я. – Съедим мы мороженное или нет – не суть важно! Факт воровства это не изменит.

- Что же делать?!

- Вернуть! – ответил я после мучительных колебаний.

- Но, ведь, нас могут поймать!

- Как бы то ни было, положимся на волю Божию! Если не хочешь, я пойду один. Жди меня здесь. Если не вернусь через полчаса – уходи.

- Я пойду с вами, - встал Матвей решительно.

Мы двинулись обратно. Прошли ивовую рощу. Пересекли дорогу, пропустив пару машин с орущей музыкой и полуголыми купальщиками. Затем подошли, держась ближе к кустам, к ограждению вокзальной территории. Преодолев ограждение, взобрались на крайнюю платформу, затем поднялись на идущий над путями крытый переход. Сверху стали видны пути. У одного пути стояла короткая казанская электричка. К другому, – первому, почётному пути, на который выход сразу из вокзала, - замедляясь, подходил редкий в эти часы поезд.

«Москва – Владивосток» - прочёл я на табло.

- Взгляните-ка! - привлёк моё внимание вооружённоглазый студент.

Я, посмотрев на первую платформу, увидел знакомую парочку: человека-бультерьера и его синеволосую хозяйку.

«Бультерьер» стоял, склонивши голову. «Хозяйка» его эмоционально отчитывала.

- Была не была! Пойдём, пока «морыго» не растаяло!

- Вот что, - сказал студент, снимая и протягивая мне рюкзак. – Вы стойте здесь. А я пойду отдам мороженое. Ваше появление может снова разозлить этого мужчину. А я, если что, удеру налегке.

- Давай! Если он набросится на тебя – я наготове!

Студент спустился по лестнице и двинул вдоль перрона к «сладкой парочке». Поезд как раз остановился. Из вагонов высыпали проводники в форменных фуражках.  Мужчина поднял чемоданы и побрёл вслед за синеволосой к своему вагону. У дверей вагона они остановились, и мужчина поставил чемоданы на землю. Синеволосая поднялась в вагон.  В этот момент к мужчине подошёл наш бесстрашный студент.

Я глядел в оба, готовый броситься на помощь.

Матвей обратился к мужчине. Тот удивлённо на него уставился. Потом взял протянутые мороженные и выбросил их в стоящую рядом урну. Они поговорили ещё с минуту. Затем «бультерьер» зашёл в вагон, а студент пошёл обратно.

- Мороженое он выкинул, - сообщил Матвей, вернувшись.

- Видел, - ответил я. – О чём вы говорили?

  - Он сказал, что много слышал о казанцах, но никак не ожидал, что они такие безбашенные.

- Да! – воскликнул я, старинный патриот Казани. – И ты, Матвей самый настоящий крутой безбашенный казанец!

- Простите, - сказал Матвей. – Но, я из Уфы.

- Мать твою! Только не это!

- О чём вы?

- Забей!

- Что он ещё говорил?

- Сказал, что жалеет, что вы не свернули его спутнице шею!

- Что?!!!

Студент повторил слово в слово.

Меня накрыл внезапный приступ дикого неконтролируемого смеха. Видно, сказалось напряжение. Студент, гладя на меня, стал посмеиваться, и вскоре сам схватился за живот! Проходящие пассажиры поглядывали на нас удивлённо. Кто-то хмурил брови. Кто-то улыбался.

- Вон те двое охранников, - указал студент на парочку в синей униформе вышедшую из здания вокзала на перрон.

- Так это не менты?!

- Нет, местная охрана!

- Уф! – я выдохнул облегчённо. – А я уж думал, что объявлен во всероссийский розыск. Ну, что, пойдём, вернёмся в рощу у воды. Допьём пивко. Поговорим о Пикассо.

- Вы извините, но мне пора! – сказал студент. – У меня встреча с девушкой.

- Да, это важно! – ответил я. – Ты настоящий герой, Матвей! Немного жаль, что не казанец.

- Зато у меня мама татарка!

- Ну, свой!

- Я ещё хотел сказать, что эта Юлия-Клавдия скорее всего не диверсантка.

- А кто она?

- Да просто дура! Есть такое направление в искусстве….

- Быть дурой? – перебил я со смехом.

- Нет, в современном искусстве важен акт. Какое-нибудь действо. Пусть, даже, и дурное. Это называется перформанс.  А эта Юлия – Клавдия обыгрывает пограничные темы, на грани….

- С огнём она играет! - опять прервал я Матвея.

Студент развёл руками.

- Вы видели её жесты? Она вся в образе!

Мы обнялись на прощание. Матвей вручил мне последнюю нагревшуюся банку, надел рюкзак и спустился вниз на привокзальную площадь. Я провожал его взглядом до тех пор, пока он не исчез в толпе.

Я же вернулся в рощу, открыл баночку, отхлебнул и стал смотреть, как солнечные блики играют на поверхности воды. Вода в камышовой бухте была неподвижна. Но, игра света, пробивающегося сквозь ивовые ветви, придавала ей иллюзию движения. Импрессионизм, мля! 

Я достал телефон, поставленный на беззвучку. Десяток пропущенных от супруги! Три от друга Кирилла.

Решил позвонить Кириллу сначала.

- Ты где? – спросил сразу взявший трубку Кирилл. – Тебя жена потеряла.
Я объяснил где нахожусь.

- Оставайся там. Никуда не уходи! – сказал Кирилл. – Я за тобой приеду.
 
Кирилл ездит на машине, словно летает на ракете.  Через четверть часа я услышал его голос, зовущий меня меж деревьев. Я откликнулся.

- Вот он где! - сказал Кирилл, подходя. – Отлично устроился! А у него жена с ума сходит. Ушёл, говорит, с утра. И трубку не берёт.

- Тут со мной такое приключилось! Началось всё с Пикассо, вернее с неверных взглядов на него, - начал, было, я, поднимаясь на ноги.

- Посмотри на себя! - прервал меня Кирилл, окинув взглядом с головы до ног. – Рука в крови, голова в синяках, штаны в какой-то краске вымазаны. Поехали домой, по дороге расскажешь.

- Дорога не место для рассказов, - пробурчал я, двинувшись за Кириллом. – Тут надобно остановиться.

- Ты разве остановишься когда-нибудь? – сказал Кирилл, садясь за руль. – Пристегнись.

- Пристегнусь, если надо. Но, останавливаться мне ещё рано! Ты прав!

По дороге я всё же поведал, насколько смог, молча слушающему водителю о своих похождениях.

Мы встали на светофоре. Посмотрев через боковое стекло, я увидел идущую по залитой солнцем улице Юлию-Клавдию. Девушка начала спускаться по ступеням подземного перехода, и вскоре её синяя голова исчезла из вида.

- Она спустилась в подземный переход! – закричал я.

- Кто она? – спросил Кирилл в недоумении.

- Синеволосая Клавдия-Юлия. Она опустилась под землю! Давай паркуйся где-нибудь. Надо догнать её!

- Всё, хватит, заканчивай! – сказал Кирилл, нажимая на газ, и уезжая всё дальше и дальше от отражений невидимых читателю объектов.

И, вправду, пора заканчивать.

 Иначе не успею написать двадцать тысяч других гениальных экспрессионистских произведений.