Всем ушедшим, всем забытым воздаётся...

(110 лет Вадиму Шефнеру)

Есть в Петербурге замечательный поэт – Алексей Ахматов. Од-нажды я спросил у него:

- Вот если бы Пушкин перенёсся бы в наше время и прочёл бы современных поэтов, что бы он сказал, как вы считаете?

Ахматов ответил:

- Он был бы в восторге. Он бы закричал: «Как здорово, что можно так писать!» И самый бурный восторг вызвали у него сти-хи Вадима Шефнера.

Поверьте, Алексей Ахматов кое-что понимает в поэзии, и его мнение на сей счёт следует принимать всерьёз.

…Стало быть – Вадим Шефнер.

Был в моей студенческой жизни такой досадный случай. Мне по-ручили сделать интервью для факультетской газеты, к номеру, посвящённому 9 Мая. Интервью с ветераном войны Вадимом Шефне-ром. Дали его телефон. Я позвонил. Шефнер сразу же согласил-ся, назначил мне день и час для встречи…

И я на встречу не пошёл.

А просто так. Видно, были какие-то более важные дела.

А теперь что? Кусай локти.

Единственное, что меня как-то оправдывает в собственных гла-зах, это то обстоятельство, что в ту пору я Шефнера толком не читал. Совершенно не знал его стихов. Даже не догадывался о существовании «Сестры печали» - повести, которая потом разо-рвалась в моей душе, как бомба.

Вы не читали «Сестру печали»? Если нет, то это упущение необходимо как можно скорее исправить. Во-первых, это, несо-мненно, лучшее в русской литературе произведение о Ленинград-ской блокаде. Во-вторых, это одна из лучших во всей русской литературе повестей о любви. Да, вот такое сочетание – блока-да и любовь. Причём, о любви рассказано так, что сам влюбля-ешься в героиню, - образ вышел мало сказать живой, нет, боль-ше того – он сродни вечным образам греческой мифологии, древним архетипам. И ещё эта повесть - гимн Васильевскому острову; второго такого признания в любви к городу (даже не к городу, к одному из его районов) я просто не могу вспомнить. И этот гимн – он без выспренних фраз, без возвышенных слов, просто действие повести по большей части происходит на его линиях и проспектах, и любовь, юность, Васильевский остров сливаются в единое целое, неразделимое…

И если обратиться к поэзии Шефнера, которая, по словам Алек-сея Ахматова, привела бы в восторг самого Пушкина, то, конеч-но, это особая статья. К ней нужно быть готовым. Хочется ска-зать, что она проста и лишена эффектности, но это не правда: когда вчитаешься в эти стихи, увидишь, что они отнюдь не про-сты и полны потрясающих поэтических эффектов. Просто это не те эффекты, что ошарашивают читателя словно внезапный удар дубиной (как это бывало, к примеру, у Бальмонта или, допу-стим, у Андрея Вознесенского)…

Вот, например, одно из эффектнейших его стихотворений – «Во-рота в пустыне»:

Синеют древние письмена
На изразцах колонн.
 «Ворота счастья» — надпись дана.
На арке с двух сторон.

По эту сторону и по ту —
Горькие солонцы,
По эту сторону и по ту
Строит мираж дворцы.

Путник, дойдя до этих ворот,
Надеждой давней томим,
Войдёт в них, выйдет, мир обойдёт —
И снова вернётся к ним.

Он станет в их тень, в прохладную тьму,
Взгрустнёт о пути своём:
 «Где моё счастье, я не пойму:
В грядущем или в былом?»

И снова он по кругу пойдёт,
Подавив усталости стон.
А счастье — только в тени ворот,
Но об этом не знает он.

Вот посидите и поразмыслите над этими строками. Стихотворе-ние завёрнуто, как лента Мёбиуса, конец его переливается в начало, - но уже другой стороной; мысль замкнута сама на се-бя, а образ – ворота в пустыне, рождает в памяти опять-таки древние мифологемы – античные или ещё более давние.

Или вот это стихотворение:

Отлетим на года, на века, —
Может быть, вот сейчас, вот сейчас
Дымно-огненные облака
Проплывут под ногами у нас.

И вернёмся, вернёмся опять
Хоть на час, хоть на десять минут.
Ничего на Земле не узнать,
В нашем доме другие живут.

В мире нашем другие живут,
В море нашем — не те корабли.
Нас не видят, и не узнают,
И не помнят, где нас погребли.

Не встречают нас в прежнем жилье
Ни цветами, ни градом камней, —
И не знает никто на Земле,
Что мы счастливы были на ней.

Попробую его расшифровать… Это стихотворение – о забвении, о том бездонном море забвения, в которое человечество погружа-ется поколение за поколением. В своё время и мы погрузимся в это море («может быть, вот сейчас, вот сейчас…»); но если бы смогли вынырнуть на поверхность, то ничего не узнали бы в но-вом мире («в нашем доме другие живут, в нашем мире другие жи-вут…»). И мы для всех – чужие («нас не видят, и не узнают, и не помнят, где нас погребли…»). А главное: «И не знает никто на Земле, что мы счастливы были на ней»! Не знают, что мы – не набор букв на кладбищенской плите, не единицы в миллионной статистике, не массы из учебников истории, - что мы были жи-выми людьми, что мы бывали счастливы, что мы кого-то любили и кто-то любил нас. Точно так же, как мы не знаем, не хотим знать всего этого о людях, что жили до нас.

О том же – о бездонном море забвения – у Шефнера есть много стихов. Но вот стих «Неивестные» - он о том же, но кончается иначе. Сначала:

…Мы их не встретим, не увидим никогда,
Они ушли — и отзвучало всё, что было.
Их без осадка, без следа и без суда
В себе стремительная вечность растворила.

Но вот финал:

Но в дни, когда душа от радости пьяна
И ей во времени своём от счастья тесно,
Она вторгается в былые времена,
На праздник свой она скликает неизвестных.

И на асфальте вырастает дивный сад,
Где всем ушедшим, всем забытым воздаётся,
И чьи-то лёгкие шаги вдали звучат.
И у калитки смех счастливый раздаётся.

Мы-то с вами знаем, когда воздастся «всем ушедшим, всем за-бытым» - в конце времён, когда каждый встанет перед глазами всех, когда каждого забытого вспомнят целиком, до последней секунды его бытия… Вот только все ли будут этому рады?..

Или возьмём вот этот отрывок:

- Ты всё снился себе, а теперь ты к нам заживо взят,
Ты навеки проснулся за прочной стеною забвенья.
Ты уже на снежинки, на дымные кольца разъят,
Ты в земных зеркалах не найдёшь своего отраженья.

«Как же это понимать?..» — возможно, спросите вы, и, возмож-но, с большим недоумением.

Понять это можно (разумеется, только вкупе со всеми прочими строфами этого стихотворения, которое называется «Фантасти-ка»). Понять это можно и даже необходимо, потому что, поняв, вы узнаете кое-что новое о себе самом, об этом мире, да про-сто о жизни человеческой, которая так странно разделена на надводную, всем видимую и всем понятную часть и огромную, ни-кому не видимую подводную… Но я не хочу сейчас растолковывать смысл этих строк. Я хотел бы, чтобы вы вслушались в их звуча-ние, в их музыку — очень тонкую, чуть слышную, — не задумыва-ясь о смысле. В эту мерную поступь стихотворных стоп… Кстати, почему стихотворная стопа и стопа ноги так созвучны? Не пото-му ли, что стихи пишутся на ходу, и ритм их подчиняется ритму шагов? И в этом стихе так отчётливо слышится звук спокойных, размеренных шагов по заснеженной тропе какого-нибудь нашего, питерского, парка… Такая походка свойственна немолодому уже, самоуглублённому, мудрому человеку. И ты читаешь их и вдруг понимаешь, что этот человек — ты. Не то чтобы ты такой углуб-лённый и мудрый, но ты приобщился мудрости автора, зашагав с ним в ногу. И куда он, автор, идёт, куда он размеренно шага-ет? Ведь что-то зловещее слышится в музыке этих строк, какая-то отдалённая, но отчётливая угроза…

…Книгу своих фантастических повестей Шефнер назвал «Сказки для умных». Вот интересное название — чуть-чуть задиристое, поддразнивающее читателя: «Не понял, в чём тут соль? Ну, из-вини, эти сказки — для умных!» Хотя, конечно, никто, кроме круглого дурака, не может, положа руку на сердце, признать себя безоговорочно умным, и уж кто-то, а Шефнер это знал.

Все повести в этом сборнике невероятно смешны — я даже ду-маю, что ничего более смешного в русской литературе ХХ века не было написано. Порою эти повести смешны даже в кратком пе-ресказе. Например, «Записки зубовладельца». Некий молодой че-ловек, живший на Васильевском острове, летней ночью почув-ствовал острую зубную боль. Он вспомнил, что на Невском есть круглосуточная поликлиника, и помчался к ближайшему мосту. Но мост уже развели. Он побежал к другому — но и к нему опо¬здал. Он рванулся к третьему… По дороге к нему присоединялись один за другим прочие василеостровцы, страдающие зубной болью, и вскоре образовалась целая толпа, мечущаяся по набережным. Наконец, опоздав к последнему разводу мостов, они находят лодку и плывут на противоположный берег. На середине Невы ды-рявая лодка начинает тонуть. Спасения нет! И тут оказывается, что один из болящих не кто иной, как инопланетянин, живущий на Земле, как говорят разведчики, «под прикрытием». Иноплане-тянам, оказывается, тоже свойственна зубная боль! Этот прише-лец с помощью хитроумной инопланетной техники спасёт от по-топления лодку и всех её пассажиров, и главного героя в том числе, который уже ухитрился найти в толпе страждущих девушку — свою будущую невесту. Рука об руку они идут к стоматологу.

Таков краткий пересказ. Он не учитывает великолепных молние-носных зарисовок каждого больного, — зарисовок узнаваемых, острых, смешных; не учитывает картину Ленинграда конца 20¬х годов… Шефнер в нескольких кратких словах умудряется так рас-крыть перед нами тот ушедший мир с его аскетическим бытом, с его предрассудками и прозрениями, что читатель чувствует себя современником канувшей в лету эпохи. И вдруг в эту реалисти-ческую, живую картину автор вводит фантастическое начало — и читатель ошеломлён: мир словно раскрылся перед его глазами сотней новых граней. Читатель неожиданно для себя понимает, что «в этом мире много миров», как сказал кто-то. И так каж-дая из повестей сборника вырывает читателя из круга повсе-дневности и позволяет ему взглянуть на мир с высоты птичьего полёта, задуматься над простыми, привычными вещами…

…Ну, а пока и сам Вадим Сергеевич со всеми своими книгами, со всей прозой, полной блеска, иронии, глубины, со всеми сти-хами, где поэт с лёгкостью играет мифами и архетипами, - весь он погружается в волны забвения. Зримый образ этого погруже-ния – судьба личной библиотеки Шефнера, полной уникальных из-даний и редких автографов, которую, после смерти попросту свалили в мешки и выбросили на помойку. Кому сейчас нужны личные библиотеки?

Кто сейчас оценит токую иронию шефнеровских «Сказок для ум-ных»? Ещё лет десять, и никто этой иронии просто не будет ви-деть в упор. Кто разберётся в подводных течениях шефнеровской мысли, в его изысканной (по-настоящему, а не напоказ!) поэти-ке? Память о ней бледнеет и отмирает, но кто в этом виноват? Отнюдь не сам Шефнер.

Сейчас его именем ещё называют улицы. Не так давно был снят сериал по его роману «Лачуга должника». Но сколько улиц в нашем городе, и кто может знать всех людей, чьими именами они названы? А сериал?.. Поскольку действие в нём разворачивается в советское время, то весь он стал (как это сейчас полагает-ся) набором плоских антисоветских клише, и ничего другого в нём отыскать невозможно.

Впрочем, Шефнер всё это предвидел.

Говорят, что плохая примета
Самого себя видеть во сне.
Прошлой ночью за час до рассвета
На дороге я встретился мне.

Был загадочен и непонятен
Деловитый и строгий старик.
На вопрос мой: «Куда ты, приятель?» —
Промолчал одинокий двойник.

Он шагал к рубежу небосвода,
Где осенняя гасла звезда,
И жалел я того пешехода,
Как никто не жалел никогда.