Екатерина Чубарова. Отрывок из I главы. Бежецк

***
Они не заметили, как повзрослели. А кто бы мог подумать, что было с ними пять лет тому назад?.. Всего-то пять лет назад — а они были проще, родители моложе. И кто это считает, что в деревне скучно? Ни княгиня Нина, ни её муж, ни оскорблённый штабс-капитан не знали и представить не могли, как там было весело! А особенно летом, когда в насыщенной зелени садов слышались птичьи голоса. И вместе с птичками щебетали дети в весёлых играх: господские дети, крестьянские дети. Горожане сменяли холодные мостовые на прогретый солнцем ковёр цветущей травы. И усадебные дома наполнялись гостями.
Чубаровы в ту пору жили в родовом имении в Тверской губернии. И всю зиму ждали мая — когда вокруг появлялось столько соседей, что едва хватало лета погостить у каждого и принять у себя в ответ. А особенно ждали, и особенно Екатерина, москвичей Ильиных. Ведь они везли с собой праздник.
Под Вознесение, к Троицкой неделе, по столбовой Тверской дороге въезжали в соседнее имение дормезы и подводы. Младшие Ильины визжали, толкались головами у окошка: наконец! наконец — воздух! Ну почему, почему родители не сажали их в тарантас, а непременно заставляли маяться от духоты в чернущем коробе дормеза?
А в деревне — прохладный, как погреб, дом. Лужок, соловьи, роща Чубаровская за полем, небо-синь — и свобода! Свобода от светских условностей Первопрестольной, от тесноты каменных домов и узости мощёных улиц.
В Духов день все ехали в уездный городок Бежецк, в главный храм — пятиглавый собор Воскресения Словущего. Накануне в субботу поминали усопших, а в День Святой Троицы причащались в местных храмах. Троица почиталась за праздник семейный — День Святого Духа начинал неделю гуляний. Радостные, в праздничных нарядах, налегке, без проведённого в посте вечера, с отпущенными с души грехами ехали господа на Литургию. Духов день, храм Воскресения Словущего — золотые балки над мраморными колоннами, древние образа, берёзки. Застеленный скошенной травой пол. Запах свежего сена, пионов и фимиама. Священники в зелёных облачениях и дружное пение с клироса: «Благословен еси, Христе Боже наш, Иже премудры ловцы явлей, низпослав им Духа Святаго, и теми уловлей вселенную, Человеколюбче, слава Тебе».
А после службы под завораживающе-небесный звон с юго-востока, где на пересечении улиц одиноко стояла трёхъярусная колокольня, выходили все на улицу. Летний полдень разливался слепящим солнечным светом по площади. И праздник перемещался в деревню — в дом Ильиных. Садился в экипаж отставной ротмистр Лейб-Гусарского-Казачьего полка Иван Дмитриевич Чубаров с женой и дочерью. Украдкой поглядывала Екатерина на коляску Ильиных из-за кружевных полей капота. А за Ильиными и Чубаровыми встраивалась в вереницу тройка их бежецких друзей Бардиных.
Крестьянские девки со всех деревень сходились на гулянье в имении Ильиных. Собирались у ворот — глазеть, как въезжают экипажи. Девчонки дёргали друг дружку за сарафаны: «Катерина Иванна едет!» И среди разноцветных платочков пробегал шёпот:
— Гляди, гляди — она головку повернула, хороша-то как!
— Цветочик, а не барышня!
— А глазки-то у ней какие! А носик какой маленькой!
Чубаровские девчата задирали носы: «Наша барышня!»
— Глаз не оторвать! — ахали Ильинские.
И спускался со ступеньки коляски, наваливаясь на трость, ротмистр Чубаров: в Екатерининском красном кафтане, с орденами на груди, хромая после ранения в русско-шведской войне. За ним — жена в шапочке из соломки и голубой тафты, дочка в белом муслиновом платье, стянутом под грудью тесьмой. И когда Екатерина поднималась по лестнице на крыльцо, её провожали искренние детские глаза.
Дом Ильиных — одноэтажный, с жёлтыми деревянными стенами и широким фасадом, встречал накрытым столом. Хозяйка Евдокия Николаевна хлопотала, чтобы вкусно попотчевать гостей, раздавала указания горничным. За её взлетающим сахарным  платьем бегал карапуз Костя — младшенький. Звенели графины, пахло закусками: солёными грибами, говяжьим языком, икрой, заливной осетриной.
В дальней половине гостиной вели разговор гувернёры, приглядывая за подопечными. Чубаровы в тот день привезли старика француза месье Шапелье за гувернантку, она болела корью. Уж как он хвалился перед мадемуазель Рене, наставницей Веры Ильиной!
— Vous ne pouvez pas imaginer ; quel point Mademoiselle Catherine est intelligente! Sciences naturelles, arithm;tique… Tout est facile pour elle, ses capacit;s d'apprentissages sont juste incroyables! En revanche, nos cours de musique et de danse se passent avec difficult;.
— Pour nous, c'est tout le contraire, — отвечала мадемуазель, — tout est ; merveille avec la musique et la danse, mais pour d'autres mati;res Mademoiselle Vera est paresseuse. Apparemment, elle les trouve ennuyeuses. Franchement, c’est la premi;re fois que j'entends qu'une fille aimе tellement les math;matiques!
— Пожалуйте, пожалуйте к столу! — генерал Сергей Степанович Ильин встречал Чубаровых у порога. — Усаживайтесь сюда, Александра Павловна! А вы, Екатерина Ивановна, рядышком!
Среди всеобщего весёлого воркования ротмистр Чубаров больше молчал, чем говорил. Сказывалась контузия в войну со шведами семнадцать лет тому назад. С тех пор как ушёл в отставку, бороду он брил — усы же казачьи, породистые, остались. Ходил он после войны по-медвежьи — зато орден Святого Георгия на груди всякого встречного призывал кланяться.
А Сергей Степанович с хозяйкой суетились, рассаживали гостей. С крыльца слышалась брань слуги: любопытные детские рожицы заглядывали в окна, искали среди гостей барышню Чубарову.
— Месье Шапелье, мадемуазель Рене, пожалуйте и вы к столу, и вы, мадемуазель Дюпон, — обратился Сергей Степанович к французам. — Откушайте и вы с нами, милости просим, r;galez-vous !
— Merci! Merci beaucoup!  — застенчиво улыбались гувернёры и скромно подходили к крайним стульям.
Уставленный угощениями стол загудел от разговоров, послышался звон рюмок. Гости подняли тост за щедрого хозяина, на днях получившего чин генерала.
— Ну вот, послужу ещё немного и в отставку! Пора и отдыхать! — Сергей Степанович глотнул из рюмочки наливку, красуясь генеральским нагрудным знаком и золотым эполетом на левом плече. — Вот и сын уж через три года прапорщиком будет!
Все взглянули на Сашу. Он сидел в детском конце стола — в кадетском тёмно-зелёном мундире, как у взрослого офицера. Щёки у него зарумянились...
Ещё прошлым летом голос у него ломался — а в тот год обрёл чистоту и командирскую силу. И ростом он вытянулся, и прямые плечи стали манить девчоночьи взгляды немальчишеской ширью. А Екатерина из угловатого худого «синеденья», как прозвала её родная мать, превращалась в нежную «розочку» — так и нарекут её крепостные подружки. И опускала ресницы, боясь встречаться с его весёлыми голубыми глазами. А он поправлял рукой волну русых волос, приближаясь к ней, и тайком ловил взглядом волнительное трепыхание сборки платья на припухшей груди: французская мода того года кричала о таких глубоких декольте, что лифы едва прикрывали сосцы.
После обеда просили спеть Веру Сергеевну — похвастаться музыкальными способностями. И девочка, годом младше Кати, с голубой лентой в пшеничной косе, исполняла под фортепьяно песню про ивушку. А за окном крестьянские девчата собирались на лужке для игры и хором подхватывали знакомые мотивы:

Ехали боя-яре из Новагоро-ода-а-а,
Сру-убили ивушку по-од самый корешок...

Хранили здешние места игры далёкой, дохристианской старины. Как раньше девицы с молодицами на два полка делились, встали крестьянки в два ряда друг против друга, взялись за руки. А средь них — и три белолицые барышни: Вера Ильина, Ольга Бардина и Екатерина Чубарова.

— А мы просо сеяли, сеяли;
Ай-дым, ладо, сеяли, сеяли! –
— А мы просо вытопчем, вытопчем;
Ай-дым, ладо, вытопчем, вытопчем!

— Девицы, красавицы! Я с вами!
Три белых капота и разноцветные платочки обернулись на юношеский голос: Александр бежал к ним от крыльца. Подставляя ветру и солнцу непокрытую голову, без высокой шапки с козырьком. Деревня! Долой черноту! Долой подбородочный ремень!
— Вставайте в первый полк, барин! У нас молодец будет! — крикнула бойкая девчонка Ильиных.
— Где у вас первый полк?
Его кадетская стать волновала — смущённые девичьи лица зарумянились.
— К нам иди! — позвала Вера.
Александр вклинился между сестрой и веснушчатой крестьянкой.

— А чем же вам вытоптать, вытоптать?
Ай-дым, ладо, вытоптать, вытоптать?
— А мы коней выпустим, выпустим;
Ай-дым, ладо, выпустим, выпустим!
— А мы коней переймём, переймём;
Ай-дым, ладо, переймём, переймём!

Екатерина с Ольгой стояли во втором полку. Александр подмигнул, выступая им навстречу. Екатерина спутала слова игры. Лучше бы он не приходил!

— А чем же вам перенять, перенять?
Ай-дым, ладо, перенять, перенять!
— А шелковым поводом, поводом;
Ай-дым, ладо, поводом, поводом!
— А мы коней выкупим, выкупим;
Ай-дым, ладо, выкупим, выкупим!
— А чем же вам выкупить, выкупить?
Ай-дым, ладо, выкупить, выкупить!
— А мы дадим сто рублей, сто рублей;
Ай-дым, ладо, сто рублей, сто рублей!
— А нам не надо тысячи, тысячи;
Ай-дым, ладо, тысячи, тысячи!
— А что же вам надобно, надобно?
Ай-дым, ладо, надобно, надобно!
— Надобно нам девицу, девицу;
Ай-дым, ладо, девицу, девицу!

Вера подтолкнула локтем брата и отпустила его руку. Вперёд, молодец, забирай девицу из второго полка! Александр выступил, глядя на Екатерину. Попробовал на ощупь её хрупкие пальчики. Сжал узкую ладонь — и повёл за собою.

— В нашем полку убыло, убыло;
Ай-дым, ладо, убыло, убыло! –
— В нашем полку прибыло, прибыло;
Ай-дым, ладо, прибыло, прибыло!

— Мademoiselle Catherine! Il est temps de revenir ; la maison!  — крикнул с крыльца старик месье Шапелье.
Она не успела повернуться — Александр дёрнул её за руку и вырвал из «полка».
Скрывшись в липовой зелени парка, дети неслись по главной аллее под его озорной смех.
— Я не поспеваю! — выдохнула, запыхавшись, Екатерина.
Крепкая юношеская рука не отпускала её. Они мчались по узким тропинкам, петляя между прудами. В прудах наперебой квакали лягушки. Нигде не бывало столько лягушек, сколько на Бежецкой земле. Комары пулями летели в лицо. Екатерина зажмуривалась. Нога её запнулась о вспученный на тропинке корень — и...
Александр остановился, подтянул её сильными руками.
— Вы ушиблись?
— Нет...
Она постыдилась признаться, что ободрала колено и живот. Под тесёмчатым пояском белое платье украшала мазня цвета мердоа .
В кармане мундира оказался батистовый платок — учёный кадет принялся втирать в ткань травяную кашу. Екатерина закусывала губу, чтобы не разъезжались уголки рта. Но смех предательски рвался из прищуренных глаз. Хорошо, Александр с высоты своего роста не видел: в то время барышни носили взбитые кудрявые чёлки на весь лоб.
Он перестал тереть. Заглянул ей в лицо.
Хихикнул.
Вместо тихого ангела  где-то басом прожужжал шмель — перелетел с цветка на цветок.
— Вы прелесть, Катрин... Вами, как картиной, только любоваться.
Сейчас убежит прочь. Смутится... А нет! Глаза, как стальные, застыли на нём, только улыбаться перестали.
— Зачем вы привели меня сюда?
— Хотел подшутить над этим стариком Шапелье! Долго же он будет вас искать!
— Какой вы злой!
— Я — злой? — Александр выпрямился, вредненькая ухмылочка пропала с его лица. — Ну так, пойдёмте! Я отведу вас в дом!
Пришлось опереться на его руку.
Колено саднило на ступенях крыльца. Да что колено? Его не видно. Стиснуть зубы — и никто бы не догадался… Платье!..
Александра Павловна ахнула.
А старик француз уже успел рассказать о дерзком побеге детей в парк. Принял строгий и оскорблённый вид:
— Мадемуазель Катрин! Ви забиваться, что ви баришня! А ви вести себя, как мальчик! Как… как это у вас називаться… Сорвать голова!
— Простите.
— В гостях не место выказывать дурное поведение и воспитание! — подхватила Александра Павловна. — Где ты умудрилась переваляться? За платье будешь наказана! И я не посмотрю, что нынче праздник!
Ротмистр Чубаров молчал, развалясь в кресле с тросточкой на коленях. Папенька-папенька — что думал он?..
— Господа! — вмешался Александр, отчеканивая слова, как взрослый офицер. — Сия неловкость произошла по моей вине!
— А тебя уже давно пороть надо! — сказал Сергей Степанович. — Я тебе нынче внятно объясню, как следует вести себя с гостями!
У Александра дрогнули скулы и порозовели щёки. Это все присутствующие сейчас представили, как отец спустит ему штаны — да розгами!.. Детский стыд в голубых глазах сменился юношеской злобой.
— А вам, месье, следовало бы знать, что отчитывать взрослого кадета, да, тем паче, в присутствии барышень, недопустимо! А ещё генерал! — он выпрямился во фрунт, наклонил голову и прошагал в другую комнату, хлопнув дверью.
Робко улыбалась Оля Бардина, поглядывала карими глазами на серьёзную Екатерину. Вера ломала пальчики: уместно ли брата жалеть?
— Ты мне дерзить удумал! — рявкнул Сергей Степанович.
— Повзрослел сынок ваш, — заметил Олин дедушка. — Какой характер!
Характер дерзкий, приправленный мальчишеским озорством!.. А походка! Твёрдая, военная. И небо в глазах, и блики румянца на яблочках скул... В руках столько силы — с ним и падать не страшно!
Маменька накажет за пятно на платье — да и Бог с ним, с платьем! «Зачем, зачем я сказала ему, что он злой!» — ругала себя Екатерина.
Она не знала, что, гуляя в лесной тиши помещичьих земель, Александр прибегал к большому пруду и прятался за стволом ивы или берёзы. Ждал, когда она выйдет. И он видел её в окружении крестьянских подружек. Ещё издали звенел девчачий смех загорелых крестьянок. Они мчались между ровными стволами ив и берёз, через заросли камыша, задирали подолы — и с разбегу разбивали вдребезги мирный чистый пруд. Они порхали, как бабочки с золотыми крылышками — те самые, каких нигде больше нет, кроме как на Бежецкой стороне. А Екатерина шла последняя — с растрёпанной косой, босая, всегда в светлом платьице, подхваченном лентой или шарфиком под грудью. Больше всего на свете она любила ходить босиком. Она спускалась к воде — и в зеркале пруда отражались строгие черты её лица. Понимала ли она, насколько она прекрасна? Брызги разлетались под звонкий радостный смех. И она также приподнимала платье — показывала тощие икры, и бегала по воде в догонялки. Она не берегла для моды мраморной белизны кожи. Знойные лучи оставляли смоляной загар на её руках, шее и лице.
Зимой Чубаровы возили дочку в Петербург на детские вечера — готовили к выезду в свет. Через три года её ножка в атласной туфельке ступила на блестящий паркет бальной залы. И исчез с её лица смуглый след деревенского солнца. И Петербургская аристократия увидела взрослую Екатерину Чубарову: прямую и упрямую, безгрешную в законах чести.
Бриллиантовой яркостью холодных звёзд вспыхивали зимние балы в доме княгини Нины Ланевской. Искрились люстры, кристаллы камней на шеях дам — как дроблёный лёд на Неве. Подпоручик Ильин и его полковые приятели стояли у стены под колоннами: оценивали девиц. Красавцы, щёгольски опрятные, молодые офицеры гвардии знали, что они лучшие — и они выбирали.
— Чубарова весьма хороша, когда не танцует, — заметил приятель над ухом Александра. — Ты слышал один добрый анекдот? Отчего мадемуазель Чубарова не любит танцевать и не имеет страсти к музыке? Оттого что вместо нот ей видятся цифры!
Короткие смешки. Улыбка свысока. И, как тающие льдинки, ускользнули от Екатерины глаза Александра.