Как солдат Красной Армии я обязан был хранить военные секреты. Даже демобилизовавшись в декабре 1945 года в звании майора, с меня сотрудники СМЕРШа взяли расписку о неразглашении, и все эти годы я молчал. Но вот Союз в начале девяностых распался, государства, которому я служил и тайны которого обязался хранить, не существует, это снимает с меня обязательства, и лишь теперь я могу рассказать то, что со мной произошло в сентябре 1944 года на территории Закавказья. Хотя история такая, что многие могут посчитать моими фантазиями.
Конечно, на первый взгляд это похоже на выдумку, но ведь не за пустословия меня наградили орденом Боевого Красного Знамени. Моих товарищей тоже наградили достойно, и они тоже все годы не распространялись об операции, в которую нас вовлекли как специалистов-скалолазов. Хотя я уверен, что за всю войну подобных операций было немало... Но все по порядку.
Меня зовут Ровшан Алимханов, я геолог и мастер спорта по альпинизму. В 1938 году закончил Ленинградский университет по специальности геология, работал в родном Узбекистане в изыскательской партии, практически пешком или верхом на лошадях прошел пустыни Средней Азии и поднимался на горы Памира, где получил все навыки скалолаза. У меня были уже планы на женитьбу и постройку дома в одном из поселков Ташкентской области, когда началась Великая Отечественная война. Я добровольцем пошел на фронт, служил в пехоте, под Москвой был ранен, отлечился, снова попал в самое пекло – в Сталинград. Не знаю, наверное, лишь какое-то чудо оберегло меня от смерти, ибо в этом городе полегло немало моих земляков, друзей и однополчан.
Бои под Сталинградом были страшными. Мы дрались за каждый дом, каждую улицу, в буквальном смысле слова ползли по развалинам, чтобы выбить врага. Земля и небо сливались в один сплошной гул разрывов, крики раненых раздавались отовсюду, и мороз пронизывал до костей. Я помню, как в одну из ночей мы потеряли целую роту, удерживая какой-то безымянный холм. С того момента у меня осталось только одно желание – выжить и вернуть врагу все, что он сделал с нашей землёй.
Я был уже на белорусской земле, освобождая деревни и города от фашистской нечисти, когда меня вдруг вызвал комбриг Михаил Лихачев.
Михаил Лихачев был человеком строгим, сдержанным и выправленным до мельчайших деталей. Ему было около пятидесяти, с аккуратными седыми волосами и густыми черными усами, которые нервно подергивались, когда он задумывался или был чем-то недоволен. Его глаза – серые и пронзительные – словно читали тебя насквозь. Несмотря на солидную внешность, он производил впечатление человека, который всегда готов действовать решительно и без промедления. Такие люди внушали одновременно уважение и осторожность.
- Так, капитан Алимханов, вы отзываетесь в распоряжение СМЕРШ и сегодня вылетаете в Армению... Самолет в десять вечера будет ждать вас на аэродроме, за вами приедет машина.
Я обалдел:
- В Армению? В распоряжение СМЕРШ? Но зачем?
Комбриг нервно дернул усы:
- Капитан, приказы начальства я не обсуждаю – я их выполняю. Вам тоже советую не спрашивать раньше времени. Раз вы нужны, значит, на вас рассчитывают. Сами понимаете, СМЕРШ не в игрушки играет.
Меня заткнули. Я отдал честь и вернулся в расположение нашей части. На удивленные вопросы однополчан отвечал лишь: «Уезжаю ненадолго, вернусь обязательно» – и быстро собрал вещи. Через три часа приехал «виллис». Рядовой-водитель был молодым парнем, лет двадцати, с загорелым лицом и светлыми волосами, выбивающимися из-под пилотки. Он говорил кратко и четко, словно выполнял очередное задание, но в его глазах читалось волнение – вероятно, дорога через разбитые пути и фронтовая обстановка вызывали у него опасения.
– Должен доставить вас на аэродром, товарищ капитан, – сказал он. – Дороги разбиты, быстро не получится, так что лучше выехать сейчас.
Я попрощался со всеми и сел в машину. «Виллис» был типичным фронтовым джипом: небольшая, но выносливая машина, с открытым верхом и мощным мотором, способным выдерживать тяжелые условия фронта. Его кузов был покрыт слоем грязи, а на сиденьях лежали армейские одеяла, чтобы смягчить тряску на ухабах.
Мы ехали по дороге, по которой также передвигались танки, самоходные артиллерийские установки, мотоциклы и грузовые автомобили с боеприпасами и военнослужащими. Слышалась далекая канонада – звуки артиллерийских обстрелов, перекрываемые иногда гулом взрывов. В воздухе чувствовался запах пороха и пыли. Несмотря на это, у всех блестели глаза – мы шли на Запад, и исход войны был уже предрешен. Подтверждение этому – дымящиеся остовы «тигров» и «фердинандов», а также гниющие останки солдат вермахта, нашедших смерть на советской земле. Однако все внимательно смотрели в небо – немецкие бомбардировщики любили появляться неожиданно.
Окружающее пространство было разорено войной: повсюду виднелись руины зданий, погоревшие деревья с обугленными стволами. Казалось, сама природа страдала от войны, будто в каждом клочке земли сохранилась боль и кровь. На горизонте виднелся закат – небо раскрасилось яркими оттенками красного и оранжевого, словно отражая пламенеющую боль войны.
На аэродром мы прибыли на час раньше назначенного времени, несмотря на то, что дороги действительно были ужасными. Уже наступила ночь. Небо было темным, но усеяно звездами, а вдалеке мигали огоньки аэродрома. Меня встретил старший лейтенант из СМЕРШа – высокий, худощавый мужчина с острым подбородком и холодным взглядом. Его голос был спокойным, но четким, словно каждое слово вымерено:
– Вы подождите, сейчас должен прибыть еще один человек. Вы летите вдвоем.
Я присел на диван, и встал лишь, когда явился этот человек. Им оказался лейтенант Сергей Хорохошин, которого я знал по альпинизму – когда-то вместе участвовали в восхождении на Эльбрус. Хорохошин был крепким мужчиной лет тридцати пяти, с волевым лицом и коротко стриженными волосами. Его глаза излучали уверенность, а движения были быстрыми и четкими. Он тоже удивился, увидев меня. Мы обнялись.
– Ты знаешь, зачем нас вызвали? – спросил он, поправляя ремень с кобурой.
– Гм, нет, – честно сказал я. – Но рад тебя встретить еще раз.
Хорохошин был одним из сильных спортсменов Союза, смелый и крепкий человек, готовый рисковать собой ради друзей. Говорят, он заступился за кого-то в конце 1930-х и сам оказался под обвинением в антисоветской деятельности. Его загребли, и он пару лет валил лес в Сибири. Но война стирает многое и дает каждому шанс восстановить своё доброе имя. Вот и Сергей сумел прорваться на фронт, и теперь его грудь украшали ордена и медали – явный признак того.
«СМЕРШ... зачем мы ей?» – недоумевал я, жуя сухой хлеб. СМЕРШ – организация, созданная в годы войны для борьбы с шпионами и изменниками. Её название расшифровывалось как «Смерть шпионам», и она внушала страх каждому, кто о ней слышал. Их агенты работали безупречно, быстро и точно, а их задания были всегда секретными.
Вскоре за нами пришли. На краю аэродрома стоял бомбардировщик Пе-2. Это был изящный двухмоторный самолет с характерным узким фюзеляжем и двойным хвостовым оперением. Его металлический корпус был покрыт зелёной камуфляжной краской, которая выглядела потёртой от частых вылетов. В кабине пилотов просматривались приборные панели, усыпанные циферблатами, которые придавали машине вид грозного военного инструмента. Пе-2 славился своей скоростью и маневренностью, что делало его опасным противником для врага.
Именно на этом самолёте нас планировали доставить в Армению. Лётчики, встречавшие нас, оказались немного нервными и немногословными, впрочем, от них мы и не ожидали никакой информации. Они знали своё дело и не распространялись лишний раз.
Честно признаюсь, летать я никогда не любил. Этот полёт остался в моей памяти как один из самых ужасных. Самолёт трясло на каждом воздушном потоке, и дважды под нами прошлись «Мессеры», но нас, к счастью, они не заметили. Плотные облака надёжно скрыли Пе-2 под своими покровами. Перед вылетом нам выдали парашюты и провели короткий инструктаж о том, как ими пользоваться. Мы, конечно, надеялись, что этот момент останется лишь теорией. Судьба нас пощадила: мы без происшествий добрались до Еревана, хотя и пришлось сделать три промежуточные посадки для дозаправки.
В Армению мы прибыли днём. Сентябрьская погода в Ереване встретила нас теплом и ясным небом. Воздух был насыщен ароматом горных трав и винограда, ветерок ласково шевелил пыль на улицах города. Каменные дома с красноватыми крышами придавали городу уют, но в глазах людей читалась усталость от долгих лет войны. Несмотря на это, на улицах царил порядок, патрули поддерживали спокойствие, и дети бегали с ветками, играя в солдат.
Нас встретил майор армейской полевой разведки Андрей Кирясов. Он был мужчина лет сорока, с жёстким взглядом серых глаз и короткой стрижкой, которая подчёркивала его выправку. Его голос был низким и уверенным, а движения точными, как у человека, привыкшего к командованию. Не теряя времени, он предложил нам сесть в грузовик «Студебейкер». Грузовик являлся типичным для тех лет – массивный, с просторным кузовом, покрытым брезентом, и огромными колёсами, способными преодолеть любую грязь и ухабы. Его двигатель громко урчал, словно демонстрируя свою мощь. В кузове под брезентом уже сидели трое военных. Это были рядовые, с грубыми чертами лиц, типичными для кавказских народов. Их плечи украшали награды, что говорило о том, что это фронтовики, а не штабные крысы.
Солдаты молчали, лишь иногда проверяя мешки у своих ног, словно боялись, что содержимое может улетучиться. Все они были вооружены пистолетами-пулемётами Судаева — ППС. Данный компактный и лёгкий автомат был надёжным оружием ближнего боя. Его металлический корпус и складной приклад делали его удобным для переноски, а короткий ствол обеспечивал плотный огонь на небольших дистанциях.
Чтобы разрядить обстановку, Хорохошин предложил им сигареты - трофейные, немецкие, с тонкой белой бумагой и ароматным табаком. Никто не брезговал такой редкостью. Все взяли по сигаретке и закурили, за исключением меня – я никогда не любил табак. Атмосфера в кузове стала чуть менее напряжённой, но разговоров всё же никто не заводил. Мы ехали в тишине, каждый погружённый в свои мысли, готовясь к тому, что ждало нас впереди.
Грузовик катил по проселочной дороге от Еревана в сторону гор. Пыльная дорога тянулась через холмы, покрытые желтовато-зелёными степными травами, которые мягко колыхались под лёгким ветерком. На горизонте виднелись горные вершины, увенчанные седыми шапками облаков. Местами дорогу окружали фруктовые сады, усыпанные багровыми яблоками и золотистыми грушами. Рядом текли небольшие ручейки, блестя на солнце, словно жидкое серебро, а вдалеке виднелись стада овец и коз, мирно пасущихся на лугах.
Был прекрасный осенний день. Яркое солнце грело так, будто лето ещё не уступило свои права осени. Его лучи, пробиваясь сквозь лёгкую дымку в воздухе, освещали всё вокруг мягким золотистым светом. Небо было безоблачным, насыщенно-голубым, а воздух – чистым, с легким ароматом трав и созревших фруктов. Казалось, что война, несмотря на её всепроникающий ужас, не смогла затронуть эту землю.
Армения – чудесная страна. Я впервые здесь был, и меня восхитила не только природа, но и люди, которые оказались дружелюбными и приветливыми – даже несмотря на военное время и практически прифронтовое положение. Дома в деревнях были в основном каменными, построенными из местного туфа – вулканической породы тёплого розовато-серого оттенка. Особенно это бросалось в глаза в предгорных районах, где камень был основным строительным элементом. Однако каждое жилище обустраивалось с любовью: почти в каждом дворе виднелись плодовые деревья, гроздья винограда, а в тени стояли клети для скота или птичьи клетки. Это было свидетельством того, что местные жители, несмотря на войну, старались сохранять свои традиции и быт.
Я смотрел на окружающий мир, пока Сергей разговаривал с нашими попутчиками. Оказалось, что они все – горные егеря. У меня мелькнула мысль, что не зря всех специалистов по горному лазанию собрали именно здесь. Видимо, нас ждала не просто экспедиция на вершину, а нечто большее – военная операция. В условиях войны ничего иного быть не могло.
– Я Армен Саркисянц, – представился усатый тридцатитрёхлетний мужчина с ярко выраженным кавказским акцентом. Его густые чёрные волосы были аккуратно зачесаны назад, а крепкое телосложение выдавало в нём человека, привыкшего к физическим нагрузкам. – Рядовой Второго Украинского фронта, снайпер... До войны был егерем, охранял заповедники, в основном в горной местности. Всё это, – он махнул рукой в сторону деревень и холмов, – мои земли, моя родина.
– Александр Чачанидзе, рядовой 26-го мотострелкового полка, пулемётчик, – представился второй. Грузин с мощной атлетической фигурой, он напоминал античного героя, хотя возраст выдавал – ему можно было дать лет сорок-сорок три. Его бронзовое лицо пересекали глубокие морщины, а в глазах светилась сила и решимость. – Я вообще-то циркач, силовые номера... Но ещё на соревнованиях я выступал как мастер по джиу-джитсу, даже милиционеров обучал борьбе. Кроме того, хорошо умею ходить по горам – мой отец был горнопроходцем и пастухом. До войны я водил туристов по горным вершинам.
– Меня зовут Серж Гаварькян, – начал третий. Его лицо с мелкими чертами и крупными очками излучало спокойствие и интеллигентность. Несмотря на немолодой возраст – ему было около пятидесяти, – он оставался подвижным и энергичным. – Доцент биологического факультета Ереванского университета. До войны изучал животный мир горных систем, написал несколько книг. Занимался альпинизмом, хотя и не мастер спорта. Воевал до 1943 года, был ранен, комиссовали, вернулся в университет. Но сейчас я здесь – меня подняли ночью, дали автомат и привезли на аэродром.
Мы с Сергеем тоже представились, после чего все замолчали, погрузившись в размышления. Мы прекрасно понимали, что просто так СМЕРШ никого не собирает. Это были люди, которые не любили шуток, и если они вызвали нас сюда, значит, грядёт что-то серьёзное. Возможно, никто из нас ещё не знал точно, что предстоит, но одно было ясно – простого объяснения не будет.
«Студобейкер» катил по дороге, углубляясь в сторону советско-турецкой границы. Все чаще встречались военные, стоявшие на постах. Каждый раз нас останавливали, но сидевший в кабине майор Кирясов показывал документы с печатью СМЕРШа, и нас пропускали без лишних вопросов. Казалось, грузовик плывет по темнеющей дороге, оставляя за собой клубы пыли и едва слышное урчание двигателя.
Уже стемнело, когда мы достигли какого-то поселка. В воздухе ощущался запах влажной земли и дровяного дыма. Два армянина из нашей группы, Армен и Серж, оживились и крякнули от удовольствия, как только мы выехали на небольшую площадь перед старинной каменной церковью. Их лица озарились теплотой, словно они вернулись домой после долгой разлуки.
– Что случилось? – удивлённо спросил я, оглядевшись.
Гаварькян, заметив наши недоуменные взгляды, снял очки, аккуратно протер их платком и с гордостью произнес:
– Это священные для нас места... Гора Арарат.
Я поднял глаза в направлении, куда он указывал. Несмотря на темноту, огромная тень величественно возвышалась над горизонтом. Её очертания казались нереальными, словно выточенными из самого неба. Даже в ночной мгле Арарат излучал особую мощь и спокойствие.
Гора Арарат, которую армяне называют Масис, для них больше, чем просто природный объект. Это символ, хранящий память о древней истории и культуре. Высшая точка – Великий Арарат – поднимается на высоту 5137 метров, уступая только звездам. Второй, Малый Арарат, выглядит как младший брат, его конус правильной формы словно создан природой для баланса. С вершины, покрытой вечными снегами, берут начало многочисленные легенды и предания.
По древнему преданию, именно на склонах Арарата после Всемирного потопа остановился ковчег Ноя. Для армян гора – это символ надежды, упорства и возрождения. Она изображена на гербе Армении, хотя сама гора находится за пределами страны, на территории Турции. Это факт всегда напоминал местным жителям о потерянных землях и несправедливости истории.
Гаварькян, заметив, что я продолжал смотреть на тень, добавил с гордостью и печалью:
– Вот она... Символ нашей души. У каждого армянина сжимается сердце, когда он видит её. Мы знаем, что гора принадлежит нам, даже если мы не можем подойти ближе.
Слова Сержа отозвались в душе тяжёлым чувством. Гора, неподвижная и вечная, словно воплощала в себе стремление к свободе и невозможность её полностью обрести.
Нас доставили на пограничную заставу, которая подчинялась НКВД. Здесь же работал СМЕРШ, который отлавливал как немецких, так и турецких шпионов. СССР опасался, что Турция могла вступить в войну на стороне фашистской Германии, и поэтому на армяно-турецкой границе была размещена значительная группировка пограничных войск НКВД, а также развернули части Закавказского фронта, образованного в 1941 году. Были построены укрепления, оборудованы долговременные огневые точки, минные поля и укреплённые районы.Кроме того, размещены аэродромы для обеспечения прикрытия с воздуха.
Наибольшая вероятность турецкого вторжения существовала в первые годы войны, когда Красная армия несла большие потери, а немцы приближались к Кавказу. Турция стянула к границе с СССР около 26 дивизий. Если бы турки вступили в войну, одним из вероятных маршрутов их наступления мог быть прорыв через Армению вглубь Закавказья. Однако Анкара опасалась, что Москва, а также Великобритания, находившаяся в соседнем Иране, нанесут ответный удар. К тому времени советская разведка активно отслеживала турецкие военные приготовления. Дипломатическое давление со стороны Лондона и США также играло роль в том, чтобы удерживать Турцию от вступления в войну. Союзники обещали турецким властям помощь, если они сохранят нейтралитет.
«Студобейкер» двигался уверенно, скрипя подвеской на ухабах дороги. За окном постепенно темнело, и когда мы достигли пограничной заставы, ночь уже полностью окутала местность. Застава, как и ожидалось, была хорошо укреплена: массивные ворота, проволочные заграждения, вышки с прожекторами, которые яркими лучами прочесывали окружающую местность. На вышках стояли вооружённые солдаты, готовые к любой неожиданности. Вдоль периметра тянулась линия окопов, а вдалеке виднелись долговременные огневые точки. Несмотря на напряжённость обстановки, дисциплина на заставе была железной – каждый знал своё место и обязанности.
Когда «Студобейкер» въехал в гарнизон, массивные ворота закрылись за нами с лязгом. Мы спрыгнули с кузова и выстроились в ряд, как положено. Кирясов вышел из кабины, отряхивая пыль с мундирной куртки, и нас встретил старший лейтенант Трофим Сергеев из НКВД. Высокий и худощавый, с выверенной осанкой и цепким взглядом, он четко отдал приказ следовать за ним, даже не тратя времени на приветствия.
Штаб был размещён в небольшом двухэтажном здании, выполненном из прочного камня. Стены его были обклеены картами, а по углам стояли ящики с боеприпасами и оружием. В центральной комнате, куда нас провели, обстановка была более деловая: длинный деревянный стол, карты на стенах, несколько ламп, дававших ровное, но не слишком яркое освещение. Атмосфера была напряжённой, словно воздух пропитался ожиданием чего-то важного.
За столом сидели несколько человек. Среди них выделялся подполковник Сергей Сибирёв – крепкий мужчина с широкими плечами и рублеными чертами лица. Его карие глаза были проницательны, а голос – сдержанным, но мощным. На мундире красовались знаки отличия, указывающие на его высокий статус. Рядом сидели офицеры НКВД, суровые и немногословные.
Особое внимание привлёк мужчина в национальной одежде – курд, который явно не был из советских территорий. Его лицо было загорелым, обветренным, с глубоко посаженными глазами. Он говорил с заметным акцентом, а иногда переходил на родной язык, что только усиливало впечатление о его уникальности.
Сибирёв предложил нам присесть за стол. Несколько бойцов вынесли подносы с горячим чаем и американскими галетами, которые доставляли по ленд-лизу. Галеты были крупными, квадратными, с солоноватым вкусом. Они хрустели на зубах, но, несмотря на простоту, их ценили за калорийность и долгий срок хранения.
Подполковник начал говорить, его голос звучал уверенно, но с оттенком напряжения:
– Итак, товарищи офицеры и солдаты, – он скользнул взглядом по каждому из нас, – мы вас собрали здесь по личному распоряжению ставки Верховного Главнокомандующего.
Эти слова заставили нас переглянуться. Упоминание ставки сразу навевало мысли о чем-то крайне важном и ответственном. Никто не сомневался, что, раз речь идёт о высшем руководстве, дело будет не только сложным, но и смертельно опасным.
Сибирёв продолжил, выдерживая паузу, словно для усиления эффекта:
– Курировать ваше задание будет товарищ Абакумов.
Имя Виктора Абакумова, главы СМЕРШа, было хорошо известно каждому. Он считался жёстким и принципиальным человеком, который не терпел ошибок и работал быстро и эффективно. Легенды ходили о его влиянии и методах. Услышав его имя, все сразу поняли – дело крайне серьёзное, и права на ошибку не будет.
Сибирёв немного наклонился вперёд, его лицо казалось выточенным из камня:
– Ваши задачи будут детализированы позже, но сейчас я скажу одно – вы отправляетесь на задание, от которого зависит безопасность нашей Родины.
Тишина, нависшая после его слов, словно давила на плечи. Каждый осознавал, что перед ними открывается неизвестное, но безусловно опасное будущее.
Но мы молчали, ожидая продолжения и разъяснений.
— По данным нашей разведки, в район Турции «Абвер» перебросил диверсионно-шпионскую группу, численностью около 10-12 человек, — голос подполковника был чётким и уверенным.
«Абвер» — слово, которое не требовало дополнительных пояснений. Это была грозная немецкая военная разведывательная служба, созданная ещё в 1920-х годах, но получившая настоящее развитие в годы Второй мировой войны. Под руководством адмирала Вильгельма Канариса «Абвер» занимался разведкой, контрразведкой, диверсионной и шпионской деятельностью. Эта организация славилась подготовкой высококвалифицированных агентов, которые выполняли самые сложные и опасные задания, часто за линией фронта.
— Со стороны «Абвера» руководство операцией осуществляет лично адмирал Канарис, — продолжал Сибирёв, покачиваясь.
Канарис был известной фигурой. Адмирал немецкого флота, глава военной разведки Третьего рейха с 1935 года, он представлял собой олицетворение хитрости и стратегического расчёта. Канарис умело балансировал между выполнением приказов Гитлера и поддержанием связей с некоторыми членами антинацистской оппозиции. Его деятельность была настолько многогранной, что он до сих пор вызывал противоречивые оценки среди историков.
— А выполнение поручено майору Хансу Штайермайеру, — продолжил подполковник, — который является правой рукой Отто Скорцени.
— Кого? — не выдержал Гаварькян, нахмурившись.
Сибирёв сдержанно пояснил:
— Отто Скорцени — один из самых известных диверсантов Третьего рейха. Руководитель ряда масштабных операций, включая освобождение Бенито Муссолини из плена. Он специализировался на подготовке элитных диверсионных групп. Его называли «любимым диверсантом Гитлера». Высокий, мощный, с шрамом на лице, который он получил в дуэли, Скорцени имел устрашающий вид и невероятный авторитет среди диверсантов.
— Операцию должен был возглавить сам Скорцени, но Гитлер поручил ему другую задачу, — продолжал Сибирёв. — Теперь группу возглавляет Штайермайер, не менее серьёзный и опытный диверсант.
Все слушали внимательно, но напряжение в помещении ощущалось всё сильнее.
— Всё дело в том, что немецкое общество «Аненербе»... — начал подполковник.
— Что? — теперь уже нервно перебил его Чачанидзе, словно само название вызвало у него беспокойство.
Сибирёв кивнул, понимая необходимость разъяснений.
— «Аненербе», что в переводе означает «Наследие предков», — это немецкая организация, официальное название которой звучит как Deutsche Ahnenerbe – Studiengesellschaft f;r Geistesurgeschichte, Deutsches Erbe. Основана в 1935 году по инициативе Генриха Гиммлера, Германа Вирта и Рихарда Вальтера Дарре.
С каждым словом лица присутствующих становились всё более настороженными.
— Основные задачи «Аненербе» включали: Первое, поиск арийского наследия. Организация стремилась доказать теорию о существовании великой арийской цивилизации, которая якобы была источником всех достижений человечества.
Второе, археологические экспедиции. Исследование древних памятников и артефактов, поиск доказательств мифической арийской расовой и культурной гегемонии.
Третье, эзотерические исследования. «Аненербе» занималась изучением оккультных знаний, магии, астрологии, а также легенд о Туле и Атлантиде.
И четвертое, эоенные исследования. Некоторые проекты имели прямое отношение к военной промышленности, включая создание оружия и медицинские эксперименты.
Сибирёв сделал паузу, чтобы дать время всем переварить услышанное.
— Месяц назад турецкий пилот, осуществлявший разведку, пролетал над горой Арарат и сфотографировал странную фигуру во льдах, — начал Сибирёв, тщательно подбирая слова. — Фотография была передана для анализа немцам. Эксперты из «Аненербе» пришли к выводу, что это сохранившийся Ковчег.
— Чего? — удивленно спросил Хорохошин, нахмурившись.
На этот раз ему ответил Серж Гаварькян, явно лучше знающий тему:
— Ковчег — это библейский корабль, построенный Ноем, чтобы спасти всё живое во время всемирного потопа. Согласно тексту Библии, Бог повелел Ною взять по паре каждого вида животных и укрыться в этом корабле, пока воды не спадут. Ковчег, по преданию, остановился на горе Арарат после того, как потоп завершился.
— Нас собрали, чтобы найти библейский артефакт? Во время войны нам предлагают исследовательскую экспедицию? — недоумённо спросил старший лейтенант Хорохошин, невольно усмехнувшись.
Однако его смех быстро оборвался, когда Сибирёв посмотрел на него таким взглядом, что любой понял бы: шутки тут неуместны.
— Гитлер ищет оружие, чтобы изменить ход войны, товарищ старший лейтенант! — холодно произнёс подполковник, прожигая взглядом Хорохошина. — И немцы намерены найти такое оружие на борту Ковчега!
— Почему на борту Ковчега? — теперь спросил я, испытывая такое же недоумение. — Если это допотопный корабль, то какое оружие он может нести? С кем воевал Ной?
— На борту могли остаться флора и фауна, которые Ной взял с собой, но затем не выпустил на Землю, — задумчиво предположил Гаварькян. — Это могут быть существа-хищники, о существовании которых мы даже не подозреваем. Биологическое оружие!
Мы переглянулись. Атмосфера становилась всё более напряжённой. Эта теория звучала настолько фантастично, что даже обсуждать её казалось странным.
— Ну, найдут они там саблезубого тигра — и что? — снова спросил я, пытаясь осмыслить услышанное. — Этим тигром Гитлер победит нас?
Но Гаварькян отрицательно покачал головой:
— Это может быть страшнее, чем саблезубый тигр. Творец мог экспериментировать с природой, и возможно, решил уничтожить эти создания потопом. Но Ной мог взять что-то на борт, а затем оставить это там.
— Вот именно! — с нажимом добавил Сибирёв. — Именно так рассуждают немцы. У них есть серьёзные данные о том, что на борту Ковчега могло сохраниться что-то невероятное. Не забывайте, поиски подобных вещей — основная деятельность «Аненербе».
Он сделал паузу, затем продолжил:
— Ради этой миссии «Абвер» предоставил группе самолёт Heinkel He 111. Он доставит диверсантов из Германии прямо в Турцию, причём сбросит их у подножия Арарата.
Я задумался, вспоминая, что знал об этом самолёте. Heinkel He 111 — это немецкий средний бомбардировщик, одна из ключевых машин Люфтваффе. Отличался элегантным внешним видом с застеклённой носовой частью и высокой надёжностью. Он мог нести до 2 тонн бомб или грузов и был оснащён двигателями, которые позволяли развивать скорость до 400 км/ч. Самолёт часто использовался для дальних перелётов и доставки грузов в труднодоступные места. Его гибкость и функциональность делали его идеальным для миссий, подобных заброске диверсионной группы.
Эти детали придавали словам Сибирёва ещё большую убедительность. Мы начинали понимать, насколько серьёзной была эта операция.
— Поэтому мы искали людей, проявивших себя в альпинизме. Вы понимаете, как сложно подниматься на Арарат, особенно если это территория другого государства. Но у вас есть навыки и опыт, вы все спортсмены, — продолжал Сибирёв, обводя нас взглядом. — И все военные, готовые вступить в прямое боестолкновение с диверсионной группой Штайермайера.
Мы начали понимать всю серьёзность задания. Хорохошин сидел, заметно побледнев. Его лицо вытянулось, словно он только сейчас осознал, куда нас втянули. Майор Кирясов, в отличие от него, оставался спокойным и сосредоточенным. Казалось, он был заранее осведомлён о миссии, но, как опытный офицер, ничего не комментировал, просто сидел молча с выражением твёрдого спокойствия на лице.
— Итак, ваше задание, — продолжил подполковник. — Добраться до Ковчега раньше немцев и выяснить, что хранится на его борту. Если найдёте что-то интересное и актуальное, взять с собой. Мы можем использовать это в войне против Германии и её союзников. Если там много всего, то Ковчег уничтожить! Оружие не должно попасть немцам. Группа Штайермайера, если доберётся до Ковчега, не должна ничего там получить!
Эта фраза вызвала у Гаварькяна и Саркисянца едва заметное напряжение. Я уловил, как они переглянулись. Для них, армян, Арарат был не просто горой, а священным символом нации. Идея уничтожения Ковчега явно шла вразрез с их убеждениями. Для коммунистов, как и для большинства присутствующих, уничтожение библейского артефакта не казалось чем-то кощунственным, но для двух армян это была другая история.
— Нашу группу возглавит майор Кирясов. Вы все — его боевой состав, — твёрдо сказал Сибирёв. — Товарищ Гаварькян отвечает за сбор флоры и фауны, которые могут представлять интерес для обороны страны. Вашим проводником станет Ахмед Шукури.
Он указал на курда, который до этого момента хранил молчание, но теперь внимательно разглядывал каждого из нас.
— Ахмед — один из участников восстания в Арарате в 1927–1930 годы, — пояснил подполковник.
Серж нам пояснил, которые не знали историю за пределами СССР:
— Это было крупное восстание курдов на востоке Турции, целью которого было создание независимого курдского государства. Восстание было жестоко подавлено турецкой армией. После его подавления курды столкнулись с ещё более суровыми репрессиями. Многие были депортированы, а их земли колонизированы турецкими поселенцами. К 1940-м годам большинство курдов находились под строгим контролем турецкого правительства.
— Ахмед — коммунист, борец за независимость и свободу курдского народа, — добавил Сибирёв. — Он также был в Иране, где в 1941 году участвовал в создании Курдской Республики Махабад. Он знает горы как свои пять пальцев и проведёт вас к Ковчегу.
Ахмед выглядел сосредоточенным и непроницаемым. Его лицо, покрытое тонкими морщинами, казалось выточенным из камня. Карие глаза, холодные и настороженные, внимательно изучали нас, словно он пытался определить, достойны ли мы его доверия. Он держался прямо, почти горделиво, но за этой внешней уверенностью скрывалось что-то большее: глубокая боль и решимость.
— Выступаете завтра утром, — твёрдо сказал подполковник. — Поэтому вас сейчас хорошо накормят и дадут необходимое снаряжение. Мы должны торопиться, так как группа Штайермайера уже в Стамбуле и, возможно, тоже выступила к горе Арарат.
— Туркам не принадлежит наша гора! Ни одна нога турка не смеет вступать на нашу святую землю, — с ненавистью произнёс Саркисянц.
Я понимал его чувства. Турецкие власти устроили геноцид армян в 1915 году - это одна из самых страшных трагедий XX века. Во время Первой мировой войны, под предлогом защиты национальной безопасности, власти Османской империи начали систематическое уничтожение армянского населения. Людей насильно депортировали из их домов, вынуждая идти пешком в пустыни Сирии и Месопотамии, где тысячи умирали от голода, болезней и издевательств. Мужчин убивали на месте, женщин и детей продавали в рабство или насиловали. Общие потери армянского народа составили около 1,5 миллиона человек. Эта трагедия оставила глубокий шрам в памяти армянской нации и сделала Арарат символом их утраченной родины.
Саркисянц, видимо, думал об этом. Его лицо налилось яростью, и я понимал, что для него миссия была не просто военной задачей, а делом чести.
Находившиеся в помещении другие офицеры НКВД подошли ближе, начав расспрашивать нас о том, какое снаряжение и припасы могут понадобиться для похода. Мы обсуждали детали, перечисляя ледорубы, альпинистские верёвки, тёплую одежду, сухпайки и всё, что могло помочь в сложных условиях высокогорья. Тем временем я направился к стене, где висела крупная топографическая карта.
Это была подробная карта горы Арарат, выполненная с высокой точностью. Основные контуры горы выделялись резкими линиями, обозначающими крутые склоны. Основной пик — Большой Арарат высотой 5137 метров — возвышался над местностью, словно недоступная вершина. Чуть в стороне располагался Малый Арарат, более пологий, но тоже внушительный. Карта отмечала ледники, покрывающие верхнюю часть горы, которые занимали значительную площадь. Здесь же были указаны природные барьеры — ущелья, скальные выступы, осыпи и лавинные зоны.
Среди всего этого выделялась тонкая красная линия, проведённая вдоль западной стороны горы. Она обозначала государственную границу между СССР и Турцией. По обе стороны линии на карте были нанесены военные объекты: пограничные посты, укрепления и дороги. Турецкие позиции располагались ближе к подножию Арарата, но, судя по карте, их численность была меньше, чем с советской стороны.
Я сосредоточился на возможном маршруте, который могли выбрать немецкие диверсанты. С турецкой стороны подход был относительно проще. На карте были обозначены несколько населённых пунктов у подножия горы, таких как Догубаязит, откуда, вероятно, могли стартовать диверсанты. Дорога оттуда шла через горные плато и долины, постепенно приближаясь к склонам Арарата. Турецкие посты на этом пути располагались далеко друг от друга, оставляя пространство для беспрепятственного продвижения небольших групп.
Наибольшую сложность представлял участок ближе к вершине: здесь начинались ледники и отвесные скалы. На карте были помечены несколько возможных маршрутов подъёма, и я обратил внимание на один, который шёл вдоль юго-западного склона. Этот путь, хотя и более длинный, позволял обойти самые опасные зоны, связанные с лавинами и скальными обвалами. Если бы диверсанты выбрали его, они могли бы относительно безопасно добраться до высоты, где, по предположению, находился Ковчег.
Я долго разглядывал карту, мысленно представляя, как немцы могли продвигаться в условиях горного рельефа и турецкого контроля. Каждый новый взгляд на линию маршрута добавлял деталей к картине: лесистые участки, которые могли служить укрытием, узкие тропы, где следы диверсантов можно было легко заметить, и открытые пространства, где они могли быть уязвимы. «Если мы двинемся с советской стороны, — подумал я, — немцам придётся подниматься с противоположной. У нас будет шанс перехватить их на вершине».
Я на мгновение задержался, затем вернулся к остальным, готовый поделиться своими мыслями. Ахмед, стоявший позади меня, вдруг выдвинулся вперёд и ткнул пальцем на карту, указав в сторону северного склона Арарата. Он заговорил на своём ломаном русском, но каждое слово звучало чётко:
— У немцев тоже будет проводник. Музафар Кора — это опытный и сильный скалолаз. Он знает горы как свои пять пальцев.
Судя по выражению его лица и тону, Ахмед не испытывал уважения к этому человеку. Напротив, в его голосе звучало презрение, смешанное с тревогой. Было ясно, что у Ахмеда и Музафара, возможно, уже были стычки в прошлом.
Я кивнул и обратился к Сибирёву:
— Товарищ подполковник, а есть ли данные, где именно находится Ковчег? Не можем же мы идти вслепую?
Один из офицеров НКВД подошёл к карте, долго всматривался в неё, а затем уверенно ткнул пальцем в область северо-западного склона горы.
— Это здесь. Примерно на высоте 4000 метров. Вам придётся идти так, — он провёл карандашом вдоль предполагаемого маршрута с нашей стороны, огибая ледники и поднимаясь по более безопасным участкам. — Но дальше вас поведёт Ахмед. На месте придётся ориентироваться по обстановке. Там нет шоссейных дорог и лестниц, товарищи. Но цель ваша — здесь, — он снова указал на точку на карте.
Я долго разглядывал указанное место. Это был крутой склон, покрытый ледниками, обрамлённый отвесными скалами. Добраться туда будет крайне непросто.
— А почему Ковчег не искали раньше? — спросил я, продолжая разглядывать карту.
— Это сложный горный массив, — пояснил Гаварькян. — Туда не так-то просто подняться. Погодные условия, ледники, скалы. И не забывай, что вокруг всегда были постоянные конфликты.
— Если Ковчег на такой высоте, — задумчиво произнёс я, — то каким был тот библейский потоп? Мир покрылся водой на такую высоту?
Серж, обдумывая мои слова, добавил:
— По Библии, воды поднялись так высоко, что покрыли «все высокие горы под всем небом». Это было время великой катастрофы, когда «всякая плоть, в которой было дыхание жизни, погибла». Только Ной и его семья спаслись, взяв с собой представителей каждой живой твари, чтобы возродить жизнь после потопа.
В помещении повисло напряжение.
— Всё может быть, — отозвался Серж, но Сибирёв резко его перебил:
— Товарищ рядовой, хватит нам пропагандировать Библию и прочую чушь!
Гаварькян вскинул голову и дерзко ответил:
— Но мы идём искать эту чушь!
Наступила тягостная тишина. Лицо подполковника покрылось красными пятнами, он явно хотел сказать что-то грубое, но взял себя в руки и произнёс:
— Я лично не верю в ковчеги и священные плащаницы, в святой Грааль и прочее. Но раз немцы это ищут, я обязан организовать противодействие!
Сибирёв отвернулся и стал беседовать с Кирясовым. Мы же, в сопровождении других офицеров, направились в столовую.
Там нас ждал простой, но сытный солдатский ужин. На длинных деревянных столах стояли миски с горячим супом, приготовленным на мясном бульоне. Рядом — чёрный хлеб, картофельное пюре с тушёной капустой и кусками варёной говядины. Из напитков — крепкий, горячий чай в алюминиевых кружках. Еда была скромной, но питательной. Запах горячей пищи разливался по комнате, и, несмотря на всю тревожность предстоящего задания, все сели за стол, молча взяв ложки.
Когда ужин подошел к концу, старший лейтенант Трофим Сергеев повел нас на склад, где нас ждали инструменты и снаряжение для похода. Там лежали альпинистские кошки, ледорубы, крепкие верёвки, палатки из плотной ткани, спальные мешки, армейские рюкзаки с вместительными отделениями. Были также фонари, запас батарей, сухие пайки, компактные аптечки с перевязочными материалами и медикаментами, а также компактные топоры для рубки дров. Каждый предмет мы тщательно осмотрели, убедившись в его надежности. Всё было в хорошем состоянии и годилось для сложного горного похода.
После осмотра снаряжения нас провели в утеплённое помещение, которое станет нашим ночлегом. Ночь в предгорьях Арарата была холодной, мороз проникал под шинели, пробирая до костей. Но в комнате нас встретила печка-буржуйка. Она стояла посреди помещения, обдавая всё вокруг приятным теплом. Желтые языки пламени весело лизали поленья, треск древесины звучал умиротворяюще. Мы разлеглись на простых деревянных кроватях, укрылись шинелями, а оружие положили рядом с головой — на случай непредвиденных обстоятельств. Усталость от долгого пути взяла своё, и сон накрыл нас сразу.
Мне приснился Ташкент, родной город. Летний вечер, когда мы с моей женой Маликой гуляли по улочкам старого города. Воздух был наполнен ароматом цветущих деревьев, а закат окрашивал стены домов в золотисто-оранжевый цвет. Старые махаллинские дома с резными деревянными окнами дышали уютом.
Малика шла рядом, держась сдержанно, но её улыбка была полной тепла. Она рассказывала о том, как сегодня учила детей математике.
— Дети всегда такие любопытные, столько вопросов задают, — говорила она, её голос был мягким, как шёлк.
Я обнял её, вдыхая аромат густых чёрных волос, напоминавший жасмин. Но она мягко оттолкнулась:
— Ровшан-ака, мы же на улице. Здесь соседи, нас могут не понять.
— Но ты моя невеста, — возразил я с улыбкой. - Я тебя уже засватал. Мы сломали лепешку.
Сломать лепешку — это древний обычай узбеков, означающий, что договоренность достигнута и никакая сторона не отменит её.
— Да-да, но вы знаете наши обычаи: нельзя обниматься на виду. Это наше личное, не для публичного обозрения.
Малика всегда строго придерживалась нравственности и обычаев нашего общества. Она была стройной, с большими выразительными глазами, обрамленными густыми ресницами. Её голос звучал как мелодия, а манеры всегда были скромными и сдержанными.
Вдруг она стала удаляться, её образ начинал растворяться, как дым. Я пытался схватить её за руки, но она всё дальше исчезала в сгущающейся мгле.
Резко я проснулся. Меня кто-то тряс за плечо. Оказалось, это был Хорохошин.
— Ровшан, вставай. Нам нужно завтракать, а потом выступаем, — произнёс он.
Я ошарашенно вертел головой, ещё не полностью оторвавшись от сна. Голос невесты всё ещё звучал в моей ушах: «Мен сени севаман... (Я тебя люблю...)»
Тёплые образы сна внезапно сменились суровой реальностью. На улице было еще темно, но впереди нас ждал долгий день, полный испытаний.
Позднесентябрьское утро встретило нас прохладой. Воздух был свежим, резким, наполненным ароматом высохших трав и влажной земли. Солнце медленно поднималось из-за горизонта, окрашивая небо мягкими розово-золотыми оттенками. Серые тени ночи сползали с холмов, отступая перед дневным светом. Мы, зевая, вышли из помещения, где ночевали. Первым делом справили естественные нужды, а затем умылись холодной водой из бака, который стоял у стены. Ледяные струи обжигали кожу, окончательно прогоняя сонливость.
Мимо нас двигались пограничники: одни возвращались с дозора, уставшие и молчаливые, другие бодро шагали на смену. Их разговоры доносились до нас, но мы не обращали на них особого внимания. Они же косились на нас с любопытством, понимая, что мы здесь по особому заданию.
Я задумался о предстоящем пути. Осень в горах — это испытание. Ледяные ветры, мокрый снег, сыпучие склоны и непредсказуемая погода — всё это усложняло альпинистский подъём. Арарат высился величественным и неприветливым, напоминая, что каждая ошибка может стать фатальной.
Завтрак был простым, но питательным: густая перловая каша с кусочками тушёнки, ломтики черного хлеба и горячий чай. За столом стоял гулкий шум. Рядовой Чачанидзе тихо напевал грузинскую мелодию:
"Сулико, моя душа, где ты?
Я искал тебя в ветрах, в горах, в полях,
Но нашел в цветах у реки."
Капитан Кирясов, наш командир, оказался специалистом по взрывным работам. Вчера он с вниманием осматривал динамитные шашки — компактные цилиндры из прочного пластика, плотно упакованные взрывчатым веществом, со встроенными запалами. Теперь он что-то обсуждал с подполковником Сибирёвым, склонившись над грубой схемой. На бумаге были изображены примитивные чертежи и пометки.
Курд Ахмед молча пил крепкий зеленый чай, задумчиво смотря в окно. Рядом Серж и Армен на армянском обсуждали что-то оживлённо, жестикулируя.
Я сидел рядом с Хорохошиным. Он повернулся ко мне:
— Ровшан, ты веришь в Ковчег?
Я пожал плечами.
— И всё же? — не унимался он.
Я вздохнул, разглядывая чашку с чаем.
— Трудно сказать. Могу допустить, что он существует. Ведь есть семь чудес света. Почему же не быть Ковчегу?
— Что за семь чудес? — удивился он.
Я усмехнулся и начал рассказывать:
— Это семь великих творений человечества в древности. Первое — египетские пирамиды, самые древние и единственные сохранившиеся из чудес. Второе — Висячие сады Семирамиды в Вавилоне, невероятный оазис посреди пустыни. Третье — Храм Артемиды в Эфесе, великолепное святилище, посвящённое богине. Четвёртое — статуя Зевса в Олимпии, огромное золото-слоновое изваяние бога-громовержца. Пятое — Мавзолей в Галикарнасе, величественная гробница правителя Мавсола. Шестое — Колосс Родосский, гигантская статуя, стоявшая у входа в гавань. И, наконец, седьмое — Александрийский маяк, освещавший путь кораблям.
Хорохошин задумался:
— Ну и дела. Может, когда-нибудь мы построим что-то, что добавят в такой список.
Я улыбнулся, но внутри тлело беспокойство о том, что ждёт нас впереди.
Через полчаса нас подняли и вывели во двор. Там стояли четыре осла, груженных всем необходимым для нашего похода. Их шерсть была пыльной, а на мордочках ярко выделялись старые, но добротные седла с ремнями. Как пояснил старший лейтенант Трофеев, он с местным жителем-арменином проводит нас до подножья, а дальше мы пойдем сами, используя компасы, карту и знания проводника-курда Ахмеда. Тому, кстати, дали тяжелый ППШ, и судя по всему, он знал это оружие и остался довольным. У меня и у Хорохошина были только пистолеты ТТ, стандартное оружие для офицеров, не предназначенное для более тяжелой борьбы. Пистолет ТТ — это прямой предшественник многих современных моделей. Он был достаточно мощным, чтобы пробить толстую броню на расстоянии до 50 метров, но при этом довольно компактным. Его ствол был коротким, а корпус из железа — довольно прост и устойчив. Ощущался даже некая грубость при работе с ним, но в умелых руках это оружие не теряло своей эффективности.
Но, поколебавшись, Сибирёв протянул нам двоим два тройфейных МП-40 и по четыре магазина с патронами. МП-40 — это немецкий штурмовой пистолет-пулемет, прекрасно сбалансированный для коротких и средних дистанций. Его ствол был более длинным, чем у большинства пистолетов-пулеметов, что давало большую точность при стрельбе. Размещение магазинов на 32 патрона, высокая скорострельность и простота в эксплуатации делали его мощным инструментом для ближнего боя. Стальной корпус и удобная рукоятка позволяли использовать МП-40 в самых суровых условиях, а благодаря сравнительно невысокому весу он был удобен в транспортировке.
- Вам это оружие пригодится, — сказал он. С его слов, рацию нам не дадут, так как в горах радиосвязь бесполезна, а сама рация слишком громоздка. Поэтому нас просто будут ждать. На все планировалось около недели. «Немцы вряд ли тоже быстро сумеют подняться, — сказал подполковник. — Погодные условия неплохие, но погода — капризная штука в горах".
Нам ли не знать этого? Погода в горах всегда непредсказуема. Мы все хорошо помнили, как один раз погода менялась за несколько минут, и облака, что были внизу, поднимались до вершины, превращая горные тропы в ледяные реки и превращая видимость в ноль. Дожди, сильные ветры и резкие перепады температур — все это могло ударить в любой момент, и только опыт мог помочь принять верное решение, как действовать.
Мы быстро переоделись в одежду для альпинистов — термобелье, прочные ботинки с толстыми подошвами, плотные куртки и брюки, готовые выдержать любые условия. Офицеры во главе с подполковником проводили нас до ворот, и дальше мы пошли сами.
Ослы весело отбивали цокот на каменной дороге, их мягкие копыта звучали как барабанный бой, когда они несли тюки и ящики, все необходимое для нашего похода. Эти животные были горными «верблюдами», специально приспособленными для трудных подъёмов. Их шершавые тела были крепкими и выносливыми, а широкие спины с крупными седлами и ящиками несли столько, сколько обычные мулы не осилили бы. Ослы, несмотря на свою тяжёлую работу, двигались с грацией, будто это был их естественный ритм. Каждый шаг был уверенным, каждый момент пути словно заранее продуманный.
Армянин, хозяин ослов, был высоким, с густыми черными усами и озорными глазами, готовыми смеяться, несмотря на всю суровость этого похода. Его лицо было слегка загорелым, а на шее висел маленький крестик, который он периодически касался пальцами, как будто это придавало ему уверенности. Он погонял ослов прутиком — не сильно, скорее ласково хлопал их по бокам, не причиняя боли, но передавая команду. Ослы шли спокойно и послушно, зная своего хозяина, как того, кто не просто наказывает, а заботится о них, ведь это был транспорт его семьи, и жизнью этих животных он дорожил, точно так же, как и их «успехом» в пути.
Я же прокручивал в голове сообщение информбюро о ситуации на фронте, полученное 29 сентября 1944 года. Судя по всему, наступление советских войск шло полным ходом. На всех фронтах, от Карпат до Балтики, немецко-фашистские войска отступали, не выдерживая натиска. Советская армия освободила многие города и позиции, и теперь стремительно двигалась на Запад, не давая врагу передышки. Союзники также напирали с другой стороны Европы, продвигаясь через Францию и Италию, оказывая давление на немецкие силы. Германия находилась в тисках, как в железном кольце, сжимавшемся с каждой неделей. С востока и юга её окружали советские армии, с запада и юга – армии США и Великобритании. Победа уже была близка, и в Берлине отчаянно пытались скрыть, насколько критической стала ситуация для фашистского режима.
Параллельно с этим, фюрер, отчаявшись, все более прибегал к крайним мерам. Не зря он бросил десант на территорию Турции, надеясь найти чудо-оружие, которое могло бы изменить ход войны, или хотя бы предоставить шанс для отчаянного контрнаступления. Спекуляции о том, что этот десант был направлен за поисками древних артефактов, находившихся на Ковчеге, всё больше приобрели черты абсурда, но сам Гитлер был готов верить в любые мифы, лишь бы дать себе шанс на победу.
Мы шли так пять часов с короткими остановками, поднимаясь всё выше и выше в направлении Арарата. По мере того как мы уходили от земли, воздух становился всё более свежим и чистым, хотя и довольно холодным. После полудня старший лейтенант Тимофеев сказал:
— Всё, дальше вы пойдёте сами. Мы с товарищем, — и он кивнул на хозяина ослов, — вернемся на заставу.
Я огляделся. Предгорья Арарата в этот сентябрьский день выглядели величественно. Солнце едва прогревало каменистые склоны, и воздух был таким прозрачным, что даже самые дальние вершины казались близкими. Внизу, вдали, можно было разглядеть небольшие деревни и пустующие поля, которые уже начинали покрываться зелёной травой, несмотря на приближающийся октябрь. Всё вокруг было как из гранита: обрывистые скалы, мощные скальные массивы, резкие перепады высот. В таких местах природа подчинялась своей логике — камни, тишина и беспощадная красота.
Мои товарищи начали разгружать ослов и собирать свои вещи и снаряжение. Я заметил, что капитан Кирясов аккуратно запаковал в рюкзак несколько динамитных шашек, готовясь к возможному использованию. Саркисянц и Гаварькян, не забыв автоматы ППС, быстро проверили снаряжение. Ахмед взял свой комплект снаряжения и продукты, но больше всего он гордился ППШ, который висел у него на шее. Хотя по мне это было слишком тяжёлое оружие для таких горных маршрутов. Ствол ППШ был длинным и мог доставить немалые неудобства на крутых склонах, но Ахмед явно не раз привык к этому оружию.
Мы с Хорохошиным подняли тюки, взвалили их за спину, а пистолеты ТТ и МП-40 приспособили так, чтобы в случае критической ситуации можно было сразу их использовать. ТТ был надёжным, но относительно лёгким для таких условий, а МП-40, как мы уже успели убедиться, был с отличной отдачей и точностью на средних дистанциях, что обещало быть полезным на случай встречи с противником.
Дальше нам предстоял подъём, и он был непростым. Скалы становились всё круче, а воздух — тоньше, каждое дыхание давалось всё тяжелее. Нужно было быть максимально осторожными: падение здесь могло стоить жизни.
Попрощавшись с Трофимовым и армянином, мы продолжили свой путь. Все семь человек были готовы встретиться как с Ковчегом, так и с диверсионной группой «Абвера», и даже с теми чудовищами, которых пророк Ной не взял с собой на корабль. Мы шли через древнюю землю, где каждое движение могло привести к неожиданным событиям.
Мы шли так до ночи, и, наконец, сделали привал, быстро соорудив палатки. С наступлением темноты температура резко упала, и вскоре ночной воздух стал холодным, с минусовыми значениями. Мы согревались небольшим костром, который разожгли, чтобы хоть немного избавиться от холода. Огонь весело потрескивал, отбрасывая на камни танцующие тени. В воздухе чувствовался запах горящего дерева и свежести ночи.
Из консерв, что были поставлены американцами по ленд-лизу, мы достали продовольствие — тушенку, мясные консервированные изделия, а также несколько банок с овощами. Это было не самое изысканное питание, но в условиях гор оно казалось настоящим подарком. Тушенка была с мясом, в котором ещё попадались волокна, и жир, который растекался по ложке, создавая чувство тепла и сытости. Овощи в банках были простыми — смесь картофеля и моркови, но зато как хорошо сочетались с мясом. И всё это было сдобренным солью и специями, создавая вкусный, если не сказать больше, утешительный ужин.
- Вкусно, — произнес Сергей, вилкой извлекая мясо из банки и отправляя его в рот с удовлетворённым видом.
Курд не прикоснулся к еде. Для него свинина была недостойной пищи, и он не стал нарушать своих религиозных принципов. Он встал, молча вышел из палатки и начал совершать намаз. Его движения были плавными, сосредоточенными, и он словно погружался в какое-то другое измерение, где не было ни войны, ни тягот. Он опустился на колени, потом склонился в поклоне и, произнося молитву, направил свой взгляд в небеса, окружённые этими горными вершинами.
Я вышел тоже и стал смотреть на небо. В такую ночь, как эта, звезды были по-настоящему яркими, как никогда. Млечный путь растягивался над нами, как длинная полоска света, пролегающая через небесную темь. Звезды казались крупными и близкими, а их свет наполнял ночную тишину, будто мир наконец-то замер и затих. Небо над горами было чистым и ясным, без облаков, как будто само космос принимало участие в нашем походе. Горные склоны, в свою очередь, наклонялись под этим сводом, затеняя нижнюю часть горизонта, а острые пики, очерченные темными силуэтами, будто стражи, охраняли этот мир.
Вскоре из палатки показался Андрей Кирясов.
- Вы где воевали, товарищ майор? — спросил я, не в силах оторвать взгляд от этого великолепного зрелища.
- Я был начальником полковой разведки, — ответил майор Кирясов, закуривая. Дым струился из его носа кольцами, словно он пытался осознанно нарушить эту чистоту, нарушить покой гор. С каждым кольцом дыма, который исчезал в воздухе, казалось, что мы покидаем этот мир, отдаляясь от этого сияния, создавая иллюзию человеческой жизни среди непостижимой вселенной. — Был под Сталинградом. Имею два ранения. Но из госпиталей сразу возвращался на фронт.
Я кивнул, потому что сам находился там. Бои под Сталинградом были самыми тяжёлыми, но и самыми решающими в этой войне. Это было место, где судьба всей Европы решалась в невыносимых условиях. Вокруг этого города велась настоящая мясорубка, где каждая улица, каждый дом был маленькой крепостью, в которой происходили смертельные бои. Но после того, как Сталинград устоял, стало ясно, что для фашистов война может быть проиграна. Это место было началом конца.
- Сам я из-под Саратова, — добавил он, словно возвращаясь в свои воспоминания, и в его голосе звучала ностальгия. — Был токарем в мастерской Депо, ремонтировал паровозы...
Майор замолчал. Я мог видеть, как его взгляд стал немного более задумчивым, как он снова перенёсся в те дни, когда работал на железной дороге. Мысль о паровозах, о механизмах, о том, как они катили тяжёлые составы по рельсам, казалась в этот момент далёкой, почти сказочной. Могучие железные гиганты, что, казалось, могли бы уничтожить всё на своём пути. Это были машины, которые мчались по всем уголкам страны, несущие её мощь и экономику, их гудение было неотъемлемой частью жизни советского народа. Бахвалившиеся в ту пору мастера Депо всегда гордились своим ремеслом, ведь без них ни одна сессия производственного потока не обходилась бы. В этом было что-то стабильное, что-то знакомое, что соединяло его с миром, который он знал до войны.
Рано утром мы продолжили свой подъем. Курд Ахмед уверенно вел нас по тропам, явно знакомым ему с детства. Его шаг был твердым и точным, даже на самых узких и опасных участках. Те из нас, кто был знаком с альпинизмом, легко или относительно легко преодолевали препятствия и склоны, используя альпинистские тросы, карабины и кошки. Эти инструменты давали уверенность на скользких камнях и крутых подъемах. Однако майор Кирясов явно не принадлежал к числу опытных восходителей. Он с трудом поднимался, медленно закреплял страховочные петли, часто делая паузы, чтобы перевести дыхание. Его движения были осторожными, но неловкими, и это замедляло общий темп группы.
Мы понимали, что он несет ответственность за операцию и отвечает за ее успех, поэтому никто не жаловался. Его право определять ритм подъема не обсуждалось, и мы лишь терпеливо ждали, пока он преодолеет очередной сложный участок.
Нагрузка на каждого из нас была ощутимой. Помимо личного снаряжения, мы несли оружие, боеприпасы и продукты. Ахмед был загружен не меньше нас, но, казалось, это его совершенно не беспокоило. Оружие, привязанное к рюкзакам, слегка стучало при каждом шаге, а карабины и кошки звенели металлическими аккордами. Тяжелые рюкзаки вдавливали плечи, и каждый из нас мысленно проклинал вес дополнительного груза.
К этому добавлялось давление времени. Мы знали, что с турецкой стороны Арарата взбираются немцы, и каждая минута промедления могла стоить нам преимущества. Погода также не благоволила. Сентябрь был далеко не самым лучшим сезоном для восхождений. С утра было прохладно, но сухо, однако ближе к полудню тучи начали сгущаться, и ветер, который утром был лёгким, теперь становился резким и пронизывающим. Мы понимали, что с наступлением ночи температура опять упадет, и это добавляло к общей усталости напряжение.
Вторую ночь мы заночевали на отметке около 2 километров. Это было открытое плато с узкой площадкой, защищенной с одной стороны большим выступом скалы. Мы быстро поставили палатки, проверили крепления и попытались согреться горячим чаем и консервами. Все были измотаны, но держались.
Серж и Армен тихо переговаривались на армянском, их разговоры, казалось, касались дома, но никто не переспрашивал. Хорохошин, несмотря на усталость, обсуждал с Кирясовым предстоящий маршрут, сверяясь с картой. Чачанидзе тихо пел грузинскую песню, думая о своем. Я же решил попытаться завязать беседу с Ахмедом.
Курд поначалу был молчалив. Он ответил на несколько моих вопросов короткими фразами, не проявляя особого интереса. Но когда я упомянул, что тоже мусульманин, его лицо немного изменилось. Он стал менее напряженным и даже чуть улыбнулся. Ахмед рассказал, что у него есть семья в Турции: жена, трое детей и старший брат, который живет в горах. Его голос становился чуть теплее, когда он говорил о своих близких, хотя и с оттенком грусти.
— Мы боремся за независимость своей страны, которой нет на карте, — сказал он, посмотрев куда-то вдаль. — Но для нас она существует. Мы называем её Курдистан. Это земля наших предков, наши горы и реки. Это то, за что стоит жить... и умирать.
В его глазах был огонь, который я видел у многих людей, потерявших родину, но не надежду. Его слова заставили меня задуматься о том, насколько разным может быть понимание свободы и долга.
Третья ночь застала нас на отметке выше трех километров. Здесь погода показала всю свою суровость. Ветер усилился, его порывы с ревом прорывались сквозь горные ущелья, пытаясь разорвать наши палатки. Температура упала еще ниже, и воздух стал разреженным, от чего дышать стало сложнее. Холод проникал даже через теплую одежду, кусая лицо и руки. Снег, который днем лежал мирно, теперь кружился в воздухе мелкими иглами, забиваясь в любые щели.
Усталость давила на нас все сильнее. Такой темп подъема в альпинизме считался невозможным, если не самоубийственным. Обычно восхождения планируют с достаточными промежутками для отдыха и акклиматизации, но у нас не было времени. Это был не просто подъем, а гонка с немцами, опытными альпинистами, которых адмирал Канарис не пожалел бы обеспечить лучшей экипировкой и подготовкой. Мы знали, что группа «Абвера» была сильнее и лучше снабжена. Немцы в этом смысле часто превосходили СМЕРШ и других советских разведчиков: эффективность их операций часто объяснялась тем, что ресурсы выделялись без ограничений.
Мы расположились в одной палатке, чтобы сохранить тепло, хотя места было тесно. В центре палатки стояла маленькая портативная спиртовая горелка, на которой мы грели воду для чая. Обычный костер здесь был почти бесполезен: горел он плохо, тепла давал мало, а добыча топлива на такой высоте становилась практически невозможной. Даже горелка едва справлялась — огонь был маленьким, и каждый глоток горячего чая казался спасением.
Пока мы согревались, я решил выяснить кое-что о цели нашего похода.
— Как выглядит Ковчег? — спросил я у Гаварькяна. Он считался нашим единственным экспертом в этой теме.
Тот задумался, провел рукой по бороде и ответил:
— Согласно Библии, Ковчег — это гигантский корабль, построенный пророком Ноем. Его длина составляла около 300 локтей, ширина — 50 локтей, а высота — 30 локтей. Если перевести в современные меры, это примерно 150 метров в длину, 25 в ширину и 15 в высоту. Это был трехэтажный деревянный корабль, с одним входом и маленьким окном наверху. По легенде, он был сколочен из дерева гофер, возможно, кипариса или другого плотного материала, который мог выдерживать длительное пребывание в воде.
— Как мог такой корабль подняться на такую высоту? — спросил Хорохошин, озадаченно поглядывая на замерзшие горные склоны.
— Всемирный потоп, — задумчиво ответил Гаварькян. — Вода покрыла всю землю, даже горы. Когда вода начала убывать, Ковчег застрял на одной из вершин.
Тут Армен Саркисянц достал из кармана что-то небольшое, но явно тяжелое. Это была ракушка, аккуратно извлеченная и показанная всем нам.
— Я нашел её сегодня, когда взбирался на склон, — сказал он, протягивая находку.
Ракушка была морская, с гладкой и блестящей поверхностью. Её закрученная форма явно принадлежала какому-то морскому моллюску. Она была удивительно тяжелой для своего размера, будто впитала в себя время. Такой вид нельзя было встретить в реках Армении, да и сама страна не имеет выхода к морю.
— Это подтверждает теорию Всемирного потопа, — произнес Армен с убеждением. — Океан однажды поднялся до таких высот, что вода покрыла даже вершины Арарата.
Мы молча смотрели на ракушку. Каждый из нас понимал, что она — лишь часть великой тайны, к разгадке которой мы стремились. В ту ночь, несмотря на холод и усталость, мысль о том, что мы идем по пути, проложенному тысячелетиями, давала силы продолжать.
На четвертый день мы достигли отметки в 4 тысячи метров. Именно здесь, согласно данным из карты и сведений, переданных курдским шпионом, должен был находиться Ковчег. Точное местоположение было размыто: фотографии, которые видел шпион, содержали лишь общие очертания огромного объекта, а координаты были скорее догадкой. Зато у группы Штайермайера, по нашим предположениям, данные были куда более точными, подкрепленными расчетами и разведкой. Это усиливало напряжение: немцы могли быть здесь раньше нас.
Связка двигалась в строгом порядке. Ахмед шел первым, опытно выбирая путь среди снега и ледяных скал. За ним двигался старший лейтенант Сергей Хорохошин, готовый прикрыть проводника в случае опасности. Я шел следом, за мной — майор Андрей Кирясов. Замыкали строй трое рядовых: Серж Гаварькян, Александр Чачанидзе и Армен Саркисянц. Каждый шаг давался все труднее: воздух разрежен, холод пронизывает до костей, а тяжелые рюкзаки с оружием и снаряжением тянут к земле.
День выдался холодным и ветреным. На высоте 4 километров ветер обретает настоящую мощь. Он хлещет лицо, свистит в ушах и кажется, будто хочет сбросить тебя с горы. Температура колебалась вокруг отметки в -15°C, а из-за сильного ветра ощущалась еще ниже. Белизна снега слепила глаза даже сквозь защитные очки, а серые каменные выступы казались безжизненными. Ландшафт был беспощаден и враждебен: здесь не выживали даже самые выносливые животные.
Вдруг Ахмед остановился. Он указал рукой на несколько красных пятен на снегу.
— Это кровь, — произнес Сергей, наклонившись ближе. Его голос прозвучал глухо под завывания ветра.
Мы тут же напряглись, выхватив оружие. Пальцы холодели даже в перчатках, и в голове стучала мысль, что автоматы или пистолеты могли заклинить при такой температуре. Но горы молчали. Только ветер, который казался живым существом, гудел и стонал, будто предостерегая нас. Его порывы то стихали, то вновь с яростью били по скалам. Казалось, что эти завывания усиливают наше внутреннее напряжение и страх. Здесь, на открытых склонах, мы были уязвимы для любой засады.
Чачанидзе, чье зрение всегда было острым, первым заметил нечто темное.
— Там! — закричал он, указывая рукой налево. Мы присмотрелись: на расстоянии около двадцати метров что-то темное выделялось на фоне снега.
Кирясов достал бинокль, внимательно посмотрел и произнес:
— Посмотрим! — Мы осторожно двинулись в указанном направлении.
Объектом оказался человек. Ахмед первым подошел ближе, взглянул и тихо сказал:
— Это немец. — Он указал на шевроны на плечах.
Мы приблизились. Шеврон был стандартным для Абвера: серебристый орел с распахнутыми крыльями, держащий в когтях свастику, вышитый на темной ткани. Человек был одет в плотную горную униформу, разработанную для суровых зимних условий. На нем были массивные ботинки, утепленный комбинезон и толстые перчатки. Но все это не спасло его.
Тело было растерзано до неузнаваемости. Кровь пропитала снег вокруг, а сухожилия и остатки мышц свисали с оголенных костей. Живот был вспорот, внутренности разбросаны вокруг, словно кто-то вывернул человека наизнанку. Лицо закрывали большие горные очки, но даже сквозь них можно было различить ужас, запечатленный на искаженных чертах. Казалось, что диверсанта разрывали дикие звери, но когти, оставившие следы, были невероятных размеров.
— Когти длиной не менее десяти сантиметров, — тихо произнес Чачанидзе, внимательно осматривая останки. — Они резали человека, как острые ножи.
Мы переглянулись.
— Тигр? — предположил Кирясов, хотя сам не верил своим словам.
— Какие тигры на высоте четырех километров? — возразил Чачанидзе. — Здесь даже обычные звери не водятся.
— Это что-то другое, — сказал Саркисянц, оглядываясь с явным беспокойством. — Слышал легенды о том, что на Арарате обитают странные горные существа. Говорят, это обезьяны, которые сбежали с Ковчега, но никто никогда их не видел.
— Но им тоже нужно чем-то питаться, — продолжил он, покачав головой. — А здесь только снег и камни.
Я почувствовал, как по спине пробежал холод. Это было больше, чем простой страх. Словно само место предупреждало нас, что мы ступили туда, куда не стоило. Мы знали, что немцы нас опередили, но теперь было ясно, что впереди нас ждет не только соперник, но и нечто более опасное, чем мы могли предположить.
Майор Кирясов молчал, но в его глазах ясно читались напряженные раздумья. Обнаружение растерзанного немца подтверждало: группа "Абвера" была здесь. Нападение на них означало, что где-то рядом скрывается угроза, способная сделать нас следующими жертвами. И все же ни у кого из нас даже не возникло мысли повернуть назад. Война требовала невозможного, и каждый из нас был готов к тому, что придется пожертвовать жизнью ради выполнения приказа. Такова была наша реальность. Не имело значения, на чьей стороне ты находишься — в момент боевой задачи страх и сомнения отступают перед долгом.
Ахмед, стоя чуть в стороне, тихо читал молитву на арабском языке: "Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного. И скажи: 'Господи, защити меня от зла их замыслов!'" (Сура 23:97).
Слова его звучали как нечто древнее, уместное здесь, среди суровой и молчаливой природы. Но Кирясов, погруженный в свои мысли, не слушал. Вместо этого он оглядел нас и резко сказал:
— Двигаемся дальше. Труп скатился со склона — это значит, мы уже рядом с объектом.
Мы подчинились. Группа выстроилась в прежнем порядке, и, преодолевая скользкие камни и глубокий снег, мы продолжили подъем. Шаг за шагом, холод пронизывал до самых костей, дыхание становилось тяжелым, но через час мы увидели его.
Перед нами предстал Ковчег. Он выглядел как огромный деревянный корабль, наполовину погруженный в ледяной пласт. Его бока, обшитые грубыми массивными досками, темнели от времени, а по углам проглядывали следы гравировки и орнамента. Некоторые из досок были треснувшими, но структура оставалась удивительно цельной, несмотря на тысячелетнюю давность. Верхняя палуба, покрытая снегом и льдом, поднималась вверх как гигантский выступ, застрявший между скал. Углы корпуса, обледеневшие и огрубевшие, казались высеченными из самой горы. Ковчег был зажат в горном ущелье, будто природа сама стремилась сохранить его от посторонних глаз.
Мы остановились, потрясенные. Майор Кирясов, который всегда отличался атеистическими взглядами, теперь стоял растерянно, не зная, что сказать. Его коммунистическое воспитание, мировоззрение марксиста-материалиста, давало сбой перед этим очевидным подтверждением древнего мифа. Он до последнего момента верил, что все это выдумка, что речь идет о турецкой военной базе или обмане, а теперь его убеждения дрогнули. Это был вызов его логике, его вере в человека как вершину разума и истории.
Рядовые Серж Гаварькян, Александр Чачанидзе и Армен Саркисянц тоже замерли. Но их реакция была иной. Они перекрестились, быстро и искренне. Их христианская вера находила подтверждение в этом величественном зрелище. Для них Ковчег был символом надежды и спасения, о котором они слышали с детства, читая Библию.
— Господи... — невольно вырвалось у меня. Голос мой прозвучал почти шепотом, но в этой тишине он показался громким.
Однако, как только мы приблизились ближе, наш восторг сменился ужасом. На снегу рядом с Ковчегом лежали еще два тела. Они были такими же, как первый труп немца: растерзанные и изуродованные. Один был лишен обеих рук, а на его шее зияла глубокая рваная рана. Внутренности второго были разбросаны вокруг, будто кто-то разорвал его изнутри. Снег вокруг них был пропитан кровью, которая уже успела застыть на морозе.
— Когти. Такие же, как у первого, — прошептал Чачанидзе, осматривая трупы. Его лицо побледнело. — Смотрите на следы. Они снова похожи на лезвия ножей... или мечей.
Мы молчали. Даже ветер казался менее свирепым, словно замирая перед этим мрачным свидетельством насилия. Мы понимали, что в этих горах скрывается нечто, что не вписывалось в рамки обычных представлений. Враг был ближе, чем мы думали.
Ахмед неожиданно сорвался с места, сбросив связку с нами, словно забыв о необходимости придерживаться осторожности. Мы находились на относительно ровной площадке, поэтому цепочка передвижения уже не требовалась. Майор Кирясов хотел было окликнуть его, но осекся: курд был не солдатом, а проводником, и вправе был действовать на свое усмотрение. Его внезапный порыв заставил всех нас напрячься.
Ахмед быстро подбежал к валуну, за которым что-то или кто-то скрывался. Когда он оказался рядом, до меня донеслись отрывистые реплики на турецком:
— Bu sensin, al;ak? (Это ты, мерзавец?) — голос Ахмеда звучал яростно.
— Ahmet, oraya gitme! Bu korkun; bir yer! (Ахмед, не иди туда! Это страшное место!) — прерывающимся голосом ответил кто-то.
— Onlar; buraya sen mi getirdin? (Ты привел их сюда?) — спросил Ахмед, подняв ППШ и направив его на неизвестного.
Я поспешил к ним, снимая с пояса свой МП-40, готовый вмешаться. Подбежав, увидел человека, прислонившегося к валуну. Это был мужчина в теплой, но потрепанной одежде. Его лицо было бледным, глаза широко раскрыты от ужаса. Он дрожал, словно лист на ветру.
Это был Музафар Кора, турецкий проводник, доведший группу немецких диверсантов до Ковчега. Его состояние не оставляло сомнений: он был на грани нервного срыва. Ноги его бессильно лежали на земле, как будто он не мог или боялся встать.
— Oraya gitmeyin! (Не заходите туда!) — сказал он, заметив меня, и голос его дрожал, словно он видел что-то ужасное.
Я остановился, пытаясь уловить смысл его слов. Турецкий язык был мне понятен — он был близок к моему родному узбекскому.
— Orada ;l;m sizi bekliyor! (Там вас ждет смерть!) — добавил он, судорожно переводя взгляд с меня на Ахмеда.
К нам подбежал майор Кирясов, сжимая пистолет ТТ. Его лицо было напряжено, а глаза выдавали опасение.
— Что он говорит? — спросил Кирясов, настороженно глядя на Музафара.
— Он говорит, что заходить в Ковчег опасно, — медленно перевел я, опуская взгляд на неподвижного турка. Его слова, полные ужаса, эхом звучали у меня в голове.
Кора выглядел словно человек, переживший что-то невыразимо страшное. Его лицо, бледное и испещренное линиями пота, отражало смесь вины и отчаяния. Теплая куртка была разорвана на рукавах, ботинки покрыты снегом и грязью. Это был человек, переживший кошмар, но лишившийся сил, чтобы убежать.
Я перевел взгляд на темный остов Ковчега. Из его ледяных очертаний, застывших среди скал, казалось, исходил зловещий холод, иной, чем мороз Арарата. Это был холод, несущий ощущение древней, затаившейся угрозы.
Внезапно изнутри Ковчега раздались выстрелы. Мы моментально бросились врассыпную, прячась за валунами и обломками льда. Но вскоре стало ясно, что стреляли не по нам. Звуки перестрелки шли изнутри древнего корабля.
— С кем они там перестреливаются? — раздраженно спросил майор Кирясов, глядя на меня так, будто я мог знать ответ.
Я посмотрел на Музафара. Турок, прижавшись к валуну, дрожал, его глаза блуждали в панике.
— Oraya gitmeyin! Onlar testiyi a;t;lar! Orada ;l;m var! Korkun; bir ;l;m! (Не ходите туда! Они открыли кувшин! Там смерть! Страшная смерть!) — прохрипел он.
Ахмед, стоявший рядом, холодно произнес:
— Sen benim d;;man;ms;n, Muzaffer. (Ты мой враг, Музафар.)
— Biliyorum," (Я знаю) — ответил тот, кашляя кровью. — Bacaklar;m k;r;ld; ve i;im parampar;a. O yarat;k i;ime bir ;ey yerle;tirdi ve o b;y;yor. Hissediyorum. ;ok ac;yor! (У меня сломаны ноги и все перебито внутри. Эта тварь запустила в меня что-то, и оно растет. Я чувствую это. Мне больно!)
Я с ужасом слушал эти слова, не сразу переводя их. Мои спутники напряженно ждали разъяснений.
— Он говорит, что в него что-то попало... словно семя, — пробормотал я, сам не веря в услышанное.
— Что за ерунда! — сердито перебил майор. — Скажи ему, что он наш пленник!
Я попытался обратиться к Музафару на узбекском, но он не слушал. Вместо этого он обратился к Ахмеду, голос его звучал умоляюще:
— Beni ;ld;r! (Убей меня!)
Ахмед вздохнул, его лицо стало жестким, как камень:
— ;ste;ini yerine getirece;im. (Я исполню твою просьбу.)
И, не колеблясь, нажал на спуск. Очередь ППШ прошила тело Музафара, разнеся грудную клетку и превратив голову в кровавую массу. Турок дернулся и замер. Однако его лицо застыло в странной полуулыбке, словно смерть принесла ему долгожданное освобождение. На снегу рядом с ним растекалась тёмная лужа крови, резко контрастируя с белоснежной пустыней.
— Дурак! — майор раздражённо махнул рукой. — Этот Музафар мог дать нам ценные сведения!
— Вряд ли, - ответил я, невольно пожав плечами. — Он сам попросил убить его.
— Да? — майор прищурился, напряженно размышляя.
— Наверное, там происходит что-то страшное, — вмешался Серж Гаварькян, указывая на Ковчег. Изнутри всё ещё доносились короткие отрывистые звуки стрельбы. Кто-то вел прицельный огонь.
— Там наш враг, и нам нужно его выбить, — сурово заявил Кирясов.
— Мы не знаем, сколько их там, — осторожно возразил Сергей, сжимая в руках немецкий автомат. Он был впечатлен услышанным и увиденным, и явно не горел желанием заходить внутрь Ковчега.
— Мы знаем, что четыре уже мертвы. А если их осталось десять, то наши шансы почти уравниваются, — произнес майор.
Я промолчал. Мы были истощены после подъема, атаковать врага казалось мне безумием. Разреженный воздух высоты усложнял даже дыхание, а холод пробирал до костей. Сил держать оружие в руках почти не оставалось. Судя по лицам моих товарищей, у них были схожие мысли.
Майор настаивал: его лицо застыло в упрямой гримасе. Он окинул взглядом Ковчег, словно оценивая его размеры.
— Моего динамита не хватит, чтобы его взорвать, — сказал он наконец.
— Его нельзя взрывать! — резко возразил Серж. — Это священный корабль!
— Для меня священным является Сталин, который направил нас сюда с особой миссией! — вспылил Кирясов. — Если надо взорвать этот Ковчег, то я его взорву!
Армяне и грузин метнули на него злые взгляды. Кирясов не был сотрудником СМЕРШа или НКВД, всего лишь армейским разведчиком, но его фанатичная преданность делу заставляла сомневаться в его разумности.
На миг все замолчали. Снежный ветер завывал, как будто сам Арарат возражал против происходящего.
— Всем подняться на корабль! — отрезал майор Кирясов. Его голос не допускал возражений и, тем более, диспута. — Каждый пойдет самостоятельно. Наша цель — уничтожить врага. Потом выясним, что находится на корабле.
— Нас может убить то, что убило их! — выкрикнул Чачанидзе, указывая на два тела немецких диверсантов, лежавших у подножия Ковчега. Его лицо выражало неподдельный ужас. — Мы не готовы к такой встрече!
— Ты трусишь, рядовой? — с насмешкой спросил майор, сузив глаза. Его тон сделался холодным, как окружающий нас лед. — Мои приказы не обсуждаются! Все взбираемся на корабль, ищем проходы и входим внутрь.
Я поднял взгляд к солнцу. Оно висело низко над горизонтом, окрашивая горные пики в кроваво-красный цвет. Было уже около четырех часов дня. Вскоре наступит темнота, а в горах, даже с полной луной, света почти не будет. Оставаться здесь на ночь было самоубийством: враг в лице диверсантов и что-то неизвестное, убившее немцев, сделали это место смертельно опасным. Судя по звукам перестрелки, шедшей внутри, Штайермайер и его люди всё ещё сражались с этой угрозой.
— Есть! — коротко ответил я, скидывая с себя лишнее снаряжение. Для атаки нужно было быть налегке. Я оставил только автомат МП-40, запасные магазины, нож и фонарик. Остальные члены группы последовали моему примеру, избавившись от всего ненужного.
Ахмед шагнул вперед:
— Я иду с вами! — заявил он твёрдо.
Но Кирясов остановил его:
— Ты будешь со мной! Мы пойдем в одной связке. Мне нельзя погибнуть, пока Ковчег представляет угрозу!
Ахмед не стал возражать, но Армен только вздохнул, глядя на майора. Серж положил руку ему на плечо, призывая к спокойствию. Здесь не время и не место для раздоров.
Мы двинулись к Ковчегу. Я пошел вдоль борта, другие обогнули его с разных сторон, осматривая возможные входы. Судя по положению корабля, его днище могло проломиться под весом или под ударами острых скал. Где-то здесь должен был быть проход.
Я шел вдоль борта, осторожно касаясь рукой шершавой деревянной поверхности. Мороз покрыл древние доски инеем, но под ним я чувствовал вековую гладкость. Корабль казался живым, как будто дышал вместе с горой. Каждое прикосновение рождало странное ощущение сопричастности к великому.
Я представлял себе, как этот Ковчег некогда скользил по безбрежному океану, высоко над затопленной землей. Его создатели, Ной и его семья, работали здесь, заботились о животных, молились. Казалось невероятным, что этот деревянный исполин нашёл свой последний приют среди суровых снегов Арарата.
— Неужели Ной и его семья были здесь, — прошептал я, осторожно переступая через камни и обледенелые обломки.
Выстрелы внутри продолжались, но их глухие, сухие щелчки, разбавленные разреженным воздухом, звучали так, словно шли из другого мира.
Наконец, я подошел к корме. Здесь всё стало ясно: немцы проделали проход, взорвав динамит. Обломки древнего дерева валялись повсюду, острые щепки блестели, словно они были не просто расколоты, а вырваны с корнем из самой истории. Воздух, струящийся из тёмного прохода, был пронизан ужасом. Запах смерти смешивался с чем-то незнакомым, древним, почти осязаемым.
Выстрелы становились всё громче. Это было не просто отголоски боя — звук исходил из глубины.
Вздохнув, я шагнул внутрь. Включив фонарик, я направил луч света в темноту, которая встретила меня угрожающей, непроницаемой тишиной.
И вдруг кто-то выстрелил в меня. Пуля ударила в борт Ковчега, высекши облако щепок. Я инстинктивно отпрыгнул в сторону, укрываясь за ближайшим обломком. Задержав дыхание, поднял МП-40 и открыл огонь в ответ. Пули с глухими ударами врезались в деревянные стены. Через мгновение я услышал короткий вскрик — видимо, попал.
Медленно двигаясь вперед, я держал МП-40 наготове. Его ствол всё ещё дымился, добавляя резкий запах пороха к густой, угрожающей атмосфере внутри корабля. Я поднял фонарик, направив его свет в сторону, откуда раздался вскрик.
В луче света показалась фигура. Это был немецкий диверсант, прислонившийся к стене. Его бледное лицо покрывала испарина, а кровь сочилась из ран на груди и плече. Он был худощавым, с измождёнными чертами лица, темные волосы выбивались из-под шлема. Его серо-зелёная форма была изорвана, а оружие валялось неподалеку. Немец смотрел на меня с удивлением, словно ожидал увидеть здесь кого-то или что-то иное.
— Wer bist du? (Кто ты?) — с трудом выдавил он, задыхаясь от боли.
— Rote Armee (Красная Армия), — коротко ответил я, не опуская оружия.
Я изучал немецкий в школе и институте, поэтому понимал его слова без труда. Немец тяжело вздохнул, кровь продолжала пропитывать его форму.
— Es spielt keine Rolle... F;r das, was auf der Arche ist, sind Nazis und Kommunisten egal. Es ist erbarmungslos zu allen. Weder Hitler noch Stalin k;nnen es z;hmen (Неважно. Тому, что на Ковчеге, плевать на нацистов и коммунистов. Оно беспощадно ко всем. Ни Гитлер, ни Сталин не смогут его приручить), — сказал он, его голос звучал как горькая насмешка.
— Was ist das? (Что это?) — спросил я, чувствуя, как по спине пробежал холод.
Диверсант хрипло засмеялся:
— Es ist... ein Monster... Und ihr werdet auch nicht lebend hier rauskommen... (Это... монстр... И вы тоже живыми не уйдете...)
После этих слов он обмяк, голова его бессильно упала набок. Его глаза остекленели, пальцы разжались, а фонарь осветил пятно крови, расползающееся под его телом.
Я поднял фонарик и повёл лучом вокруг, пытаясь разглядеть детали. Только сейчас я осознал истинные размеры этого древнего корабля. Потолок поднимался на десятки метров, а палубы уходили вдаль, словно улицы огромного города. Деревянные балки, грубо обработанные, но удивительно прочные, пересекали пространство. Казалось, что стены держатся не только за счёт инженерии, но и благодаря какой-то древней магии или силе, неподвластной современному пониманию.
Как Ной мог создать такое судно? Легендарный «Титаник», который погиб в 1912 году, строили несколько лет тысячи рабочих с использованием сложной техники и научных расчетов. А здесь, судя по всему, судно не уступало ему ни в размерах, ни в масштабе инженерной мысли. Это требовало не только труда, но и точных знаний: как распределить вес, как обеспечить плавучесть, как выбрать материалы. Я пытался представить, как Ной закладывал каждую деталь, осознавая, что ошибаться нельзя.
Фонарик выхватывал из темноты высокие потолочные балки, полуразрушенные лестницы и помещения, в которых когда-то явно содержались животные. Но здесь не было ни следов их пребывания, ни запаха, ничего, что выдавало бы их существование. Возможно, время стерло эти знаки, а возможно, внутри Ковчега всегда царила какая-то иная, стерильная атмосфера.
Меня меньше всего интересовали животные или их следы. В голове крутилась только одна мысль: что напугало диверсантов и с кем они сейчас сражаются?
Я двинулся дальше, обыскивая тёмные коридоры. Вдоль стен тянулись закрытые двери, за которыми скрывались помещения. Одну из дверей я приоткрыл и увидел ряд огромных глиняных сосудов. Они стояли ровными рядами, плотно запечатанные чем-то вроде смолы. Сосуды выглядели древними, но были в идеальном состоянии. Что внутри? Я не знал, но каким-то внутренним чувством понял: открывать их нельзя. Если Ной решил оставить их здесь, даже после того как потоп прекратился, то у него была на то причина.
Вероятно, немцы открыли один из сосудов. Может, именно из-за этого они начали умирать — что-то древнее, запертое внутри, вырвалось наружу.
Выстрелы стали громче и ближе. Я поднялся на вторую палубу, и луч фонаря выхватил из темноты пять трупов. Немецкие диверсанты лежали в хаотичных позах, их тела были изувечены, словно разорваны мощными когтями или зубами. На некоторых не осталось целых кусков плоти, а их лица застыли в выражении ужаса. Кровь растеклась по деревянному полу, оружие валялось рядом — оно не смогло их спасти.
Холодок страха пробежал по спине, и я едва подавлял панику. Всё происходящее казалось слишком нереальным. В этот момент одна из дверей неожиданно распахнулась, и я инстинктивно поднял оружие, готовясь стрелять.
— Ровшан, не стреляй! Это я, Сергей! — послышался знакомый голос.
Я опустил автомат, а луч фонаря осветил старшего лейтенанта. Сергей был взволнован, напуган, но старался держать себя в руках.
— Я прошёл через пробоину. Там скалы разорвали борт, — объяснил он, отдышавшись. — Видимо, вода ушла, и Ковчег сел на острые выступы.
Закончив, он направил свой фонарик на лежащие тела. Его лицо перекосилось от ужаса.
— О Господи! — с трудом выдавил он.
— Здесь странные сосуды, — сказал я, кивая в сторону помещений. — Но я не знаю, что в них. Просто чувствую, что их нельзя трогать.
— Почему?
— А тебе разве не ясно? — ответил я, кивая в сторону, где продолжались выстрелы.
Мы осторожно двинулись вперёд, освещая путь фонарями. Вскоре наш свет выхватил из темноты фигуру лежащего диверсанта. Он был тяжело ранен. Немец держался за живот, из которого сочилась кровь, ярко-красными струями стекающая на пол. Кишки выглядывали наружу, словно живые, извиваясь, будто пытаясь вернуться обратно в тело. Лицо диверсанта было белым как мел, но в глазах отражался страх и боль.
— Seid ihr Russen? (Вы русские?) — выдохнул он, с трудом поднимая голову.
— Wir sind aus der Roten Armee (Мы из Красной Армии), — ответил я и добавил: — Was ist hier passiert? (Что здесь произошло?)
Немец, задыхаясь, тяжело дышал, но, словно понимая, что ему уже нечего терять, заговорил:
— Unser Major hat befohlen, einen der Kr;ge zu ;ffnen. Darin war ein Organismus. Irgendetwas zwischen einem Tier und einer Pflanze. Wir haben angefangen, es zu w;rmen, und es ist zum Leben erwacht. Es hat sich in den Major verbissen und begann ihn zu verschlingen! (Наш майор приказал открыть один сосуд. Там было какой-то организм. Что-то среднее между животным и растением. Мы стали согрвать его, и оно ожило. Вцепилось в майора и стало его поглощать!)
— Was?! (Что?!) — вскрикнул я, не веря своим ушам.
Позади меня Хорохошин нахмурился и потребовал перевода:
— Что он говорит?
— Он сказал, что их майора сожрал монстр, — ответил я и снова повернулся к немцу:
— Was geschah dann? (Что было дальше?)
Немец продолжил, уже более прерывисто:
— Wir haben versucht, den K;rper aus dem Monster zu ziehen. Aber es hat Robin und Marcus gepackt und sie ebenfalls verschlungen. Dann haben wir das Feuer er;ffnet, aber das Monster hat uns angegriffen. Es hat viele get;tet. (Мы пытались извлечь тело из этого монстра. Но оно схватило Робина и Маркуса и тоже поглотило. Тогда мы открыли огонь, но монстр нас атаковал. Убил многих.)
Я указал наверх, туда, откуда всё ещё доносились выстрелы:
— Wer ist da oben? (Кто там наверху?)
— Das Monster hat das Bewusstsein unseres Majors ;bernommen. Dieses Monster will in unsere Welt eindringen. Wenn es den Ararat hinabsteigt, ist die Menschheit am Ende, — прошептал немец и замолк на мгновение. Затем добавил: — Dort oben sind noch drei. Sie versuchen, es zu t;ten...(Монстр приобрел сознание нашего майора. Этот монстр хочет прорваться в наш мир. Но если он спустится с Арарата, то конец всему человечеству. Поэтому мы решили дать ему бой и не выпустить. Там наверху осталось трое. Они пытаются убить...)
Но внезапно немец начал дергаться и извиваться, словно внутри его тела что-то оживало. Мы с Сергеем инстинктивно отпрыгнули назад, поднимая оружие. Его тело содрогалось в конвульсиях, а из живота неожиданно вырвались щупальца, покрытые колючками, склизкие и блестящие в свете наших фонарей. Одно из щупалец молниеносно схватило Сергея за шею. Он не успел ничего понять, как щупальца сжались, а потом резко отсекли голову от его тела.
Голова Хорохошина покатилась по палубе вниз, словно мяч, с застывшим на лице выражением ужаса. Его обезглавленное тело, содрогаясь, было мгновенно втянуто в распухший живот немца, где щупальца начали пожирать его с отвратительным хрустом. Звуки трещащих костей и рвущейся плоти резали слух, а из разверзшейся пасти монстра вырвались потоки зловонной слизи.
Я застыл в ужасе, осознавая, что перед нами уже не человек, а чудовище, скрывавшееся внутри его тела, ненасытное, жестокое и готовое уничтожить всё на своём пути.
Я сделал шаг назад и открыл огонь. Мой МП-40 дергался в руках, выплевывая свинцовые пули, но, похоже, это не помогало. Пули с яростным звуком врезались в тело диверсанта, разрывая его, но не причиняли вреда тому, что скрывалось внутри. Щупальца монстра, изрыгающие слизь, взметнулись в мою сторону. Я понимал, что теперь оно ищет меня. В этот момент я извлек «лимонку», выдернул чеку и бросил её в сторону мертвого диверсанта.
Взрыв разорвал тишину. Огонь и обломки металла рванули в воздух. Мощный удар толкнул меня назад, и я оказался на земле, ошеломлённый. В голове звенело, а сердце колотилось в груди. Я некоторое время не мог собраться, не зная, где я и что происходит. Но вот, немного придя в себя, я встал и подошёл поближе к месту взрыва.
В свете фонаря я увидел развороченное тело диверсанта, из которого свисали щупальца, дергающиеся в агонии. Они пытались восстановить свою форму, но я не был уверен, что монстр убит. Он был жив, и, скорее всего, это был лишь временный приостановленный эффект. Я обошел тело, стараясь держаться подальше от оставшихся щупалец, и стал подниматься наверх.
На верхней палубе я увидел сцену боя. Чачанидзе, благодаря своей атлетической подготовке, сражался с двумя немцами. Он ловко уворачивался от ударов, но не отступал. Силой циркового атлета он сбивал противников с ног, используя свои удивительные рефлексы и акробатические приёмы. Один немец оказался на полу, а второй попытался выхватить пистолет, но был повален Чачанидзе и вырублен в мгновение ока.
Армен Саркисянц, тем временем, бился на ножах с третьим немцем. Он был ранен, диверсант нанес ему несколько порезов, но Армен с отчаянной решимостью сражался дальше. Он отступил немного назад, стараясь избежать удара ножом, и, сделав мощный рывок, выбил оружие из рук немца. Но рана была серьёзной, и кровь стекала по его руке.
Я выстрелил из ТТ, не давая диверсанту шанс нанести последний удар. Пуля пробила его грудь, и он рухнул на палубу, обмякнув. Тело немецкого солдата опустилось на пол как тряпичная кукла, кинжал выпал из его руки, а в глазах застыло удивление. Он не смог ничего сделать. Всё было закончено.
С облегчением я осмотрел ситуацию, но знал, что это только начало. Мы продвигаемся вперёд, и враг не сдаётся.
Но не совсем. Я услышал тяжелый вздох и поднял голову, и замер в ужасе. Монстр, который висел на потолке, был нечто совершенно неземное. Его тело было покрыто жестким, темно-коричневым хитином, который поблескивал в свете фонариков. Шипы и зубья, словно заостренные иглы, выступали на его теле, давая ему грозный и устрашающий вид. Его конечности были длинными и тонкими, но мощными, и заканчивались когтями, которые хватали стены и потолок с невероятной силой. Некоторые из этих конечностей были в виде извивающихся щупалец, ползущих по воздухе, как змеи, их концы плавно сверкали ядовитыми иглами, готовыми поразить цель.
На его голове, которая походила на чудовищную смесь человека и насекомого, свисали тусклые, почти прозрачные глаза, что казались безжизненными и пустыми. От его пасти, полной острых зубов, исходил едкий запах разложения. Его челюсти открывались и закрывались, поглощая остатки пищи — тела диверсантов, которых он сживал, как безжалостный хищник. Из его живота свисали несколько щупалец, в которых иногда судорожно извивались обрывки человеческих тел, как если бы что-то пыталось вырваться на свободу, но не могло.
Он выглядел как воплощение ужаса, что не было под силу понять человеческому разуму. Его присутствие наполняло пространство не только зловонным смрадом, но и ощущением холодной, беспощадной силы, которой было невозможно сопротивляться. Этот монстр был не просто животным — это было нечто, что буквально поглощало все на своем пути, и оно не было ограничено ни временем, ни пространством.
Зрелище было настолько ужасным, что каждый его взгляд или движение заставляли сердце сжиматься от страха и отчаяния. Но все же было что-то в его поведении, что на мгновение заставляло почувствовать — этот монстр не был просто бездушным механизмом разрушения. Его существование, его «душа» была в чем-то подвержена человеческому страха и, возможно, даже эмоциям.
Голова монстра продолжала медленно опускаться на растягивающейся шее, словно хищник, который оценивает свою жертву перед тем, как сделать решающий шаг. Его тело, еще цепляясь за потолок, было неподвижным, как зловещий скелет, сверкающий жесткими шипами. Когда голова оказалась на уровне моего лица, ее разинутый рот вдруг произнес слова на ломаном русском:
- Вы даже не знаете, с чем столкнулись.
Я вжимал ТТ в ладонь, глаза сузились от напряжения.
- Кто ты? — спросил я, не отводя взгляда от этой чудовищной головы, которая, казалось, наблюдала за каждым моим движением.
Чачанидзе, не промахиваясь, держал свою ППС на мушке, нацелив ствол прямо в морду монстра.
Голова, изогнув шею, будто раздумывая, ответила:
- Я майор Ханс Штайермайер из «Абвера». Этот монстр поглотил меня, ассимилировал в теле, но мои мозги стали управлять им. Наши нейроны слились… Представь, как невообразимый процесс соединения живых нервных клеток с чуждым организмом — обвивались, сливались, они переплетались и создавали связь, с которой родился новый интеллект, соединенный с монстром. Теперь я — часть этого существа!
Я чувствовал холодок страха, но пытался сохранить спокойствие, сжимая пистолет.
- И что ты хочешь? — спросил я, не в силах скрыть недоумение.
Монстр, или, скорее, его «голова», раздался зловещий смех:
- Весь мир, — прозвучал ответ, как проклятие. — Я завоюю всю планету!
- А Гитлер? — я не мог не спросить.
- Фюрер дурак, — презрительно произнес он, — он взвалил на себя великую миссию и провалил ее. Теперь я займусь этим. Я переформатирую человеческую расу под себя. Не будет ни коммунизма, ни нацизма, ни западной демократии. Будет общество великих существ. Наше общество будет идентичным осам или муравьям.
Я ощутил, как мурашки побежали по коже. Монстр не врал.
Тут за моей спиной раздались шаги, и на палубе появились майор Кирясов и курд Ахмед. Их взгляды встретились с этим кошмаром, и оба с удивлением уставились на монстра.
- Господин Штайермайер, сдавайтесь! — грозно произнес Кирясов. — Вам некуда бежать отсюда. Из Ковчега вам не выбраться.
Монстр снова захохотал, и этот звук был столь зловещим, что я сжался, готовый к любому повороту событий.
- Похоже, сегодня у меня будет сытый ужин! — проговорил он с удовольствием. — Это вы никуда отсюда не уйдете!
И, произнеся это, монстр схватил Кирясова, и я увидел, как его огромные когти вонзаются в тело, рвая ткань, и острые клыки, как кинжалы, впиваются в плоть. Наш командир не успел даже оказать сопротивления. Его тело мгновенно было обездвижено, и в следующее мгновение оно исчезло в пасти чудовища. Рюкзак с динамитными шашками, выпавший из его рук, с глухим стуком упал на пол. Монстр, словно в голодной ярости, втянулся в потолок, не переставая жевать свою добычу. Мы стояли, ошеломленные, не в силах что-либо сделать.
Я, Ахмед, Чачанидзе и Саркисянц отползли подальше, с ужасом наблюдая за этим кошмаром. Ожидая, что нам сейчас тоже придется стать частью его ужасающего обеда.
- Что нам делать? — спросил Армен, его голос дрожал от страха.
- С этим монстром нам не совладать, — произнес Чачанидзе, его лицо было искажено напряжением и отчаянием.
Курд Ахмед, все это время тихо стоявший, начал шептать молитвы. Его слова звучали как молитва на арабском, но с оттенком обреченности: «БисмиЛлахи ар-Рахмани ар-Рахим. Альхамдулиллахи Раббиль-‘Аламиин. Ар-Рахман ар-Рахим. Ийяка на’буду ва ийяка наста’ин...» — слова словно утешали его душу, но ни он, ни мы не верили в их силу перед этим ужасом.
В этот момент послышался голос:
- Это биологическая сущность, которая никогда не жила на Земле.
Мы обернулись, и из темноты вышел наш товарищ — рядовой Серж Гаварькян. Его лицо было напряжено, а в глазах — блеск понимания, как будто он знал, с чем мы столкнулись. Как биолог, он имел представление, кем было это существо.
- Эти твари обитали в Раю, — продолжал он, смотря наверх, где монстр продолжал поглощать остатки Кирясова. Он не торопился, зная, что мы не сможем далеко уйти.
- Ты о чем? — я был поражен его словами. — В Раю разве могут существовать такие животные?
- Это полурастение, полуживотное, — спокойно ответил Серж. Пар поднимался из его рта, его дыхание было прерывистым из-за холода, который был в этом месте. — В одной армянской церкви мне попался апокриф, который описывал мир в Раю. Апокриф единственный, который сохранился, написан на арамейском языке, а я его знаю. Мы всегда думали, что в Раю была благодать и красота, но там были миллионы существ, которых контролировали ангелы. И не только Древо жизни или Древо познания. Творец экспериментировал с разными организмами...
- И что? — я не мог понять, к чему он клонит.
- А то, что Лилит похитила эти организмы и спрятала их в сосудах на борту Ковчега. Она намеревалась лишить людей нормального мира, сделать планету опасной для жизни, — сказал он, словно раскрывая страшную тайну.
- Какая Лилит? — я был сбит с толку.
- Речь идет о первой жене Адама, — медленно произнес Армен. Он хорошо знал библейские истории, в отличие от меня и тем более уже покойного Андрея Кирясова.
Я замер, ошарашенный:
- Разве не Ева была женой Адама?
- Она была третьей, — ответил Гаварькян. — А первой считается Лилит. Она сделала это по приказу Люцифера, своего мужа.
- О господи, так Люцифер был женат? — вздохнул я, не веря своим ушам.
- Был. Но сейчас не об этом, — Серж был напряжен. — Ной не знал об опасности, но Архистратиг Михаил направил к нему своего подчиненного, ангела, который предупредил: эти сосуды вскрывать нельзя. Так они и остались на борту Ковчега. Но информация все равно просочилась. «Аненербе» докопалась до этих сведений, хотя церковь всячески старалась уничтожать такие записи. Ведь это — оружие, если попадет врагу. Но от такого оружия никто не выиграет. Пострадают все...
И тут на пол с шумом упал скелет — это монстр доел нашего командира. Его изуродованная голова с каждым движением теряло последние признаки человеческого вида. Потом он сам спустился по борту на палубу и предстал перед нами. Это был огромный монстр, который с каждым шагом казался все более устрашающим. Его гигантское тело было покрыто жесткими шипами, а его щупальца, напоминающие змей, двигались с ужасной плавностью. Но я заметил, что низкие температуры ему тоже не нравятся — его щупальца слегка дрожали. «В Раю ведь всегда благоприятная погода, и нет таких холодов, как здесь», — подумал я.
- Ты прав, человек, — произнес монстр, который все слышал. Его голос был глухим и зловещим. — Я превращаю всю планету в мир мне подобных. У нас будет то, чего нет у вас, людей — жить во имя всех и быть всем. Нам чужда частная собственность, социальные различия, утехи и культура. Наш мир будет идеален.
- Aber das ist wohl kaum das, was wir brauchen, Major (Но это вряд ли то, что нам нужно, майор), — сказал я, держа наготове пистолет. — У нас свои цели и свои планы. Мы хотим оставаться людьми. (Wir haben unsere eigenen Ziele und Pl;ne. Wir wollen Menschen bleiben).
Монстр захохотал, но его смех был диким и оглушительным. Он звучал, как раскаты грома, эхом отдаваясь по всему кораблю, словно самого воздуха хватало, чтобы его наполнить.
Несмотря на рану, Саркисянц метнул нож в монстра. Лезвие не пробило его панцирь, как камень, ударившийся о стену. Однако монстр резко схватил Армена, и его челюсти сомкнулись с оглушительным звуком, разламывая бедного парня на части. Мы с ужасом отпрыгнули в сторону, не в силах что-либо сделать.
- Что делать? — в отчаянии спросил Чачанидзе. В его руке ППС дрожал.
Тут мой взгляд поймал рюкзак, который валялся на полу. Я понял, что это тот самый рюкзак с динамитными шашками, которые Кирясов хотел использовать, чтобы взорвать Ковчег.
- У нас есть шанс, — тихо сказал я, указывая на рюкзак. — Динамит.
Грузин на секунду замер, изучая ситуацию.
- Мы взорвем его? — спросил он, не веря своим ушам.
- Попытаемся! — ответил я, в душе ощущая, что это единственный выход. — Если раним его, это даст нам время. Скоро наступит зима, и монстр замерзнет. Это не его среда обитания. Арарат — это не мир допотопного периода...
Я предложил:
- Я попытаюсь схватить динамит, а вы его отвлеките.
- Как? — спросил Чачанидзе, не понимая.
- Стреляйте в него! — ответил я.
Курд Ахмед, который все это слышал, проявил инициативу и бросился вперед. Он намеревался схватить рюкзак, но монстр это сразу заметил. Его щупальце, как змея, резко метнулось и подсекило Ахмеда в бок. Наш проводник отлетел в сторону, его тело отскочило от пола с ужасным стуком, и он упал.
- Вам это не удастся меня победить! — заорал майор Штайермайер, его голос эхом прокатился по палубе, смешиваясь с грохотом щупалец.
Мы открыли огонь. Пули срезали тело монстра, но, несмотря на все их усилия, они не наносили ему серьезного вреда. Однако, похоже, это все-таки не нравилось твари. Она дергалась, вытягивала свои щупальца и отступала в сторону, будто пытаясь уйти от этого мучительного воздействия. Шипение и зловещий гул заполнили воздух.
Тем временем я, собравшись с силами, кинулся к рюкзаку. Мои пальцы едва успели схватить его, как монстр прыгнул в этом направлении. Он был почти рядом, и его острые когти уже протягивались ко мне. В последний момент Ахмед, не желая сдаваться, открыл огонь из ППШ. Пули зажгли воздух и заставили монстра резко обернуться.
Это дало мне секунду. Я выдернул бикфордов шнур, привел его в действие и, сжав зубы, бросил рюкзак прямо в грудь монстра. Шнур натянулся и вспыхнул. Рюкзак взорвался с оглушительным ревом, вспышка осветила палубу, и резкий, горячий ветер налетел на нас.
Взрыв был настолько мощным, что его волна прогремела по всему кораблю. Огненный шар поднялся в воздух, а мощные ударные волны разорвали монстра на части. Его тело, как мешок с мусором, разлетелось на куски, часть его оболочки разорвалась, а щупальца, как подброшенные тряпки, рухнули на палубу.
Монстр издал последний крик — страшный, рычащий, его истлевшее тело распалось на части, а жар от взрыва сжег остатки его существования.
Взрывной волной нас отбросило по сторонам. Я увидел, как тело Ахмеда буквально распалось, его руки были оторваны от туловища, а кровь хлестала, разрывая его плоть. Его тело было сжато взрывом и изуродовано до неузнаваемости. Курд не успел даже вскрикнуть, он погиб мгновенно.
Я, Чачанидзе и Серж Гаварькян уцелели, но все получили контузии. Мое тело горело от боли, а в ушах звенело, как если бы меня поглотила пустота. Мрак и грохот взрыва в ушах не отпускали, а мир вокруг казался каким-то искажённым, приглушённым.
С моментом взрыва Ковчег, сделанный из древесины и старинных материалов, застонал и треснул. Мы услышали, как его обшивка начала ломаться. Древесные балки трещали и сгибались, а часть корабля разрушалась, как если бы гигантский монстр раздирал его своими когтями. Сосуды, оставшиеся внутри, вылетели наружу, покатились по наклонным склонам, оставляя за собой следы и разрушение.
Холодный ветер ворвался внутрь. Он был таким ледяным, что казалось, будто мороз пронизывает все внутри. Ветер бил прямо в лицо, принося с собой ощущение пустоты и отчаяния, будто все живое вокруг замерзает.
Я с трудом поднялся и взглянул на горизонт. Солнце садилось, окрашивая небо в яркие оранжевые и розовые оттенки, но на высоте Арарата, среди этих гор, это зрелище было абсолютно лишено всякого покоя. Пейзаж был красив, но не мог подарить мне ни утешения, ни чувства безопасности. Всё, что мы пережили, словно поглотила тень.
- Нам надо уходить, - сказал я, с трудом встав. Мои мышцы протестовали от усталости, но выбора не было. - Мы не выживем, если останемся здесь.
- Но мы не знаем пути назад, - с отчаянием сказал Чачанидзе. Он выглядел потерянным, его лицо было искажено болью и усталостью. - Наш проводник мертв. Все карты были у командира, а его сожрал монстр! В темноте мы собьёмся.
- Но оставшись здесь, мы замерзнем, - прервал его Серж. Его голос был твердым, несмотря на слабость. - У меня тоже нет сил. Но нам надо уходить! Ровшан прав!
- Конечно, я прав, - ответил я и двинулся вперёд, ощущая, как холод сковывает каждое движение. Мы убрали оружие. Оно больше не имело смысла, да и мы уже были слишком измотаны, чтобы использовать его эффективно. Мы забрали наше снаряжение и продолжили путь, освещая его с помощью фонарей.
Мы двигались медленно и осторожно, зная, что в темноте потеряться — всё равно что подписать себе приговор. Путь вниз был долгим и трудным, каждый шаг требовал усилий, и с каждым метром мы теряли силы. Местами мы попадали на обледенелые участки, скользя по камням, но, несмотря на усталость, не останавливались. Холод проникал в наши кости, и каждая клетка тела требовала отдыха, но мы знали, что если остановимся, нас постигнет гибель.
Я не могу вспомнить, как мы прожили эти два дня, пока спускались. Это просто вычеркнулось из моего сознания. Когда мы, наконец, достигли подножья горы, я едва мог удержать себя на ногах. Небо было затянуто облаками, а темнота вокруг нас только усиливала чувство изолированности. В этот момент из тумана и ночной мглы появилось несколько силуэтов.
Пограничники, вооружённые и одетые в тёплую одежду, встретили нас с выражением удивления и настороженности, но когда увидели наше состояние, их лица изменились.
- Что с вами случилось? – спросил он, заботливо осматривая нас. – Видно, что вы прошли через ад. Мы ждали вас, но не так скоро...
Мы рассказали, что произошло, на ходу, быстро и сумбурно. Пограничники внимательно слушали и, когда закончили, повели нас к укрытию, спрятанному от глаз. Внутри были отапливаемые палатки, а на столах уже дымился горячий суп. Вскоре нас накрыли тёплыми одеялами, напоили чаем и стали кормить. К нам вернулось немного сил, но разум ещё не мог отойти от пережитого ужаса. Усталость давила, но тепло и забота этих людей начали возвращать нас к жизни.
- Спасибо, - сказал я, глядя на младшего лейтенанта, когда он уселся рядом с нами. Его взгляд был тверд и решителен, но в нём была искренняя забота.
Нас позже доставили на пограничную заставу. Там нас встретил подполковник Сибирёв — крепкий мужчина с проницательным взглядом. Он был требователен, но справедлив, и сразу же приступил к делу.
- Рассказывайте всё, как было, — сказал он, усаживаясь за стол напротив нас. Мы, измотанные, но живые, поочередно начали излагать всё, что произошло.
Я рассказал всю историю: от начала операции до страшного взрыва и разрушения Ковчега. Чачанидзе и Гаварькян подтвердили мои слова, добавив свои детали. Мы ничего не скрывали, даже если это могло поставить под сомнение наши действия или поведение товарищей.
Сибирёв внимательно слушал, не перебивая. На его лице была суровость, но также читались задумчивость и, возможно, скрытая тревога. Когда мы закончили, он молча сидел, обдумывая услышанное, пока мы пили горячий чай, который нам подали в жестяных кружках.
После долгой паузы он наконец заговорил:
- Всё, что вы рассказали, должно быть оформлено на бумаге. Я обязан доложить товарищу Абакумову, а тот — товарищу Сталину. Ваш подвиг не останется незамеченным. Всех вас представим к награде, и курда-проводника, Ахмеда Шукури, тоже. Его подвиг заслуживает уважения.
Мы кивнули. Его слова были как признание того, что мы сделали всё, что могли, в условиях, которые казались безвыходными.
Только с нас взяли расписки о неразглашении. Никто из нас не сомневался в важности сохранения этих сведений. Позже я узнал, что дорога к Арарату была полностью закрыта. После войны СССР и Турция достигли секретной договорённости: гора и её тайны будут недоступны ни для кого.
Меня отправили обратно на фронт, где я продолжил службу в пехотных частях и дошел до Будапешта, там получил ранение, а когда вылечился, то война закончилась. В декабре 1945 года я вернулся в Узбекистан, достроил дом и женился на Малике. У нас было пятеро детей, а потом пошли внуки.
Александр Чачанидзе остался на заставе — его состояние не позволяло ему вернуться в строй, но в мирное время он возглавлял цирк-шапито в Грузии.
Серж Гаварькян вернулся в Ереванский университет, где преподавал биохимию до конца 1970-х, пока не скончался от рака.
Мы с Чачанидзе иногда встречались, вспоминая ту операцию. Эти встречи были редкими, но тёплыми. Мы радовались, что, несмотря на все ужасы, смогли выстоять и что монстры с Ковчега так и не ворвались в наш мир.
А с монстром по имени Гитлер мы разобрались в мае 1945 года.
(13 февраля 1990 года, Ташкент,
Переработано 2 января 2025 года, Винтертур)
Тварь с Ковчега
© Copyright: Алишер Таксанов, 2025
Свидетельство о публикации №225010200154
Свидетельство о публикации №225010200154
Рецензии