Харизма хардкора textnihil

 textnihil

- Сибилла, как тебе «Тексты ни о чём» Дельфия Зазафа?
- Их можно воспринимать либо клитором или шейкой матки, либо извилинами мозга, превращёнными в треугольники…
- Да, славный парнишка… его писанина это даже не порнограйндкор, а какая-то посткосмическая мениппея с элементами delirium fetish… или можно даже сказать по заковыристей… но думаю мои извилины тогда точно превратятся в треугольники, причём тупоугольные…
- Достаточно того, что ты сказал.
- У меня идея написать книженцию с подобным названием, но не с подобным текстом: автор: От; (как тебе такой псевдоним? просто От! От… чего-то… от винта… отталкиваясь от…) название: Книга ни о чём; эпиграф: Никому не посвящяется; начало: Если эта книга ни о чём, то кто же её будет читать? Никто. Вот для тебя-то, дорогой Никто, я и буду писать эту книгу.
- Плохое начало… слишком много эпатажа… Псевдоним тоже неахти…
- Ах ты моя пантерка, разве ты забыла, что я пишу исключительно плохие книги…
- И добавь при этом, что ты исключительно плохой… и выбираешь специально плохие псевдонимы… нарываешься на комплимент?..
- Нет, я самый лучший во Вселенной и мириады комплиментов меня не сделают лучшей ну итд ну и тп… Ладно, мой котёнок, не хочешь ли почитать биографию этого самого Дельфия Зазафа?
- В скольки томах?
- Да пару страниц… он ведь ещё не умер и трудяги-филологи ещё не покопались в его нижнем белье…
- Ну давай, где она?
- Вот:
Дельфий Зазаф. Автобиография.

Настоящее имя Евграфий Гурьевич МармАров. Родился 11 ноября 1966 года в столице Российской империи, городе на Неве, Санкт-Петербурге (на момент рождения город назывался Ленинградом и был негласной и интеллектуальной столицей Советского Союза). Отец мой Гурий Гурьевич Мармаров родился в провинциальном городке Судиславль Костромской губернии 23 июня 1941 года. В 4.00 утра. Ровно через сутки после начала Войны. Мать его, моя бабушка, Аграфена Пахомовна Снегова была очень впечатлительной женщиной, и от переизбытка чувств и волнений по поводу вероломного нападения Германии на СССР, не доносила до срока и родила восьмимесячного ребёнка. Деда моего Гурия Лукича Мармарова на фронт не взяли по причине инвалидности, уж не знаю какой, мне об этом не докладывали. Говорили мне, что и зрение у него было некудышным. Отец не говорил мне кто по профессии был мой дед. Отмахнулся от этого вопроса – работал мол, то там, то сям, то тем, то другим. Наверняка пил, хотя об этом не говорилось ни слова. Помер он сразу после Войны, 10 мая 1945 года, сорока лет от роду. Отчего? Бог весть. Говорят пришёл после работы, лёг на кровать и помер (завидная смерть!),  оставив после себя двух малолетних детей: моего отца четырёх лет и его старшую сестру девяти лет. Бабушка моя воспитывала их одна. Отец мало рассказывал о своём детстве, о бабушке моей и о своей сестре. Вообще он был молчаливым, даже когда был выпивши. Имя своё Гурий он просто ненавидел, хотя официально и не хотел его сменить, ибо ещё больше ненавидел паспортные столы и вообще любые административные государственные учреждения. Сам себя он сперва называл Георгием, а потом Жоржем, когда поступил на филологический факультет (русский язык и литература) Ленинградского университета (вечернее отделение). Где он работал во время учёбы – не знаю. Когда я родился – он был учителем в средней школе. В 1965 году он женился на Лилии Леонидовне Прохоровой и через год (ровно ровнёхенько – свадьба у них была тоже 11 ноября) родился я. Моя мама родилась в Киеве 7 февраля 1940 года в семье инженера-машиностроителя. Во время Войны семья её была эвакуирована на Урал. После Войны переехали в Ленинград. Там она поступила на филфак и тоже на вечернее отделение. Там-то мои родители и познакомились. Мама тоже работала учительницей в школе. В общем ничего привлекательного и интересного в моих предках нет. Из всех бабушек и дедушек помню только мамину маму Федорину Васильевну. Мы к ней часто ездили в Ленинград, когда уже жили в Киеве. Именно тогда я и влюбился в Ленинград. В раннем детстве я его не помню. Когда мне было четыре года, мы переехали сначала в Минск, а через два года в Киев. Причины переездов мне не известны. В Киеве жили в частном доме в районе Байкового кладбища. Этот дом достался маме в наследство от бездетной тётки. Жили мы мрачновато. Отец выпивал, молчал, с мамой не ругался, но душа в душу они не жили. Большую часть времени отец читал – в основном русская и немецкая классика, а также средневековая литература и философия. Модерн, авангард и андерграунд тогда ещё вне поля зрения советского человека, а то бы этот советский человек в лице моего отца не обошёл их вниманием. Любил ещё античную философию (особенно Платона) и немецкую классическую. Советскую литературу не переваривал. Советскую всю культуру просто терпеть не мог. Когда по телевизору показывали бесконечные съезды партии, выключал телевизор и плевал в экран. Отец не мог работать в школе по причине её советской идеологизированности. Перешёл работать корректором. Мама тоже ушла из школы – в библиотеку. Зарплаты у родителей были скудными. Жили мы бедно. Похвастаться особо нечем. Иногда ездили в Ленинград к бабушке, иногда на Чёрное море. В Костромской губернии, на родине отца ни разу не были. Его мать умерла ещё до моего рождения, а с сестрой он не общался по причине диаметральной противоположности их мировоззрений. Я рос отчуждённым и нелюдимым. И имя было одной из причин. В Советском Союзе таких имён не было. На имени настоял отец. В переводе с древнегреческого оно означает «благопишущий». Отец всегда называл меня полным именем. Мать – ласкательно Виком. В школе презрительно дразнили «графом». Фамилия тоже была одной из причин моего отшельничества. Откуда взялась такая фамилия – никто не знал. В школе часто путали учителя мою эту непонятную фамилию и называли меня Мраморовым. Класс хохотал и обзывал меня «мраморной статУей» (стоит статУя совсем без…). Но это было слишком длинное погоняло и потому дали краткое: Мара. Много позже я узнал, что это имя богини смерти или бога зла. В школе я ни с кем не дружил. Из ребят по соседству – с одним парнем и одной девчонкой. Но дружбой это можно было назвать с большой натяжкой. Окончив школу, хотел поступить на философский, но в Киеве этот факультет находился под прицелом советской идеологии, и без рекомендации райкома партии туда не принимали. Поступать в Ленинграде я и не мечтал. Во-первых, бабушка к этому времени уже умерла и её квартира перешла к сестре моей матери, к моей тётке, которую я страшно не любил, как и мой отец. Жить у неё все пять лет учёбы? Об этом не могло быть и речи, а жить в общежитии – это вообще кошмар. Да и боялся я, что в Ленинграде слишком большой конкурс в университет (не важно на какой факультет), а ни в какое другое учебное заведение я и не думал поступать. Поэтому в Киеве я поступил на исторический – филология казалась мне уж слишком скучной. Два раза разочаровывался, брал академотпуска, но всё же с горем пополам закончил университет. Чем я сейчас зарабатываю себе на жизнь – не важно. Я пишу свои безумные тексты – вот моя жизнь.  В 1991 году, когда мир стал вращаться в другую сторону, отец помрачнел ещё больше. Казалось, он должен был бы радоваться – рухнула ненавистная ему совдепия, но он не радовался, а лаконично сказал: «б» сменилось на худшее «б». На мой недоуменный взгляд ответил: «раньше у власти стояло быдло, а теперь будут стоять бандиты. В эпоху Кали всякая революция есть шаг в инволюции». Он спился, бедняга, и умер, не дожив до шестидесяти ровно шестьдесят дней. Мать умерла через три года. Теперь я один. Впрочем, у меня есть гетера, но это не для автобиографии. С раннего детства я понял, что мир – тотальная ложь. Обман, извергавшийся телевидением, радио и газетами был какой-то абстрактный, далёкий, почти инопланетный. Но когда лгали люди, с которыми непосредственно общался, да ещё прямо в лицо, это было ужасно. Это было настолько для меня омерзительно, что хотелось просто уничтожить этих так называемых людей. Моя тонкая чувствительность и гиперъэмоциональность с трудом выдерживали прикосновение с этим миром. С детства у меня установились враждебные отношения к миру. Я понимал, что я какой-то выродок, не от мира сего, но и не от мира того, вообще ни от какого мира, одинокий демон, изгнанник отовсюду. Ко всему я относился с подозрением, с настороженностью, со страхом, а к чему-то и с ненавистью. Кошки – единственные живые существа, которых я любил. К остальным относился в лучшем случае нейтрально. Всякий коллектив был для меня тяжёл и дискомфортен, и именно потому, что вынужден был общаться и находиться в коллективе. Я мечтал жить на необитаемом острове. Я был напрочь лишён амбициозности, ни к чему не стремился, не ставил себе целей, не воспитывал в себе характер и силу воли, не занимался спортом. Больше всего любил читать, гулять под моросящим осенним дождём среди опавших листьев и фантазировать. Я пробирался на ощупь. Никто меня никогда ничему не учил. Я хватал то, что хотел. Я делал то, что хотел. Я был ни с кем. Я был один. Моя жизнь это одно сплошное сновидение. Сновидение вне и внутри, если вообще можно установить какие-то критерии для внешнего и внутреннего. Я спал и видел сны наяву или писал, изобретая их во сне? Создавал сон или сон создавал меня? Сновидения сексуальны, как и само существование, как сказала одна из героинь Кроненберга. Но моё существование гиперонерично и значит гиперсексуально хотя это ничего и не значит. Кроме моих текстов это ничего не значит. Мои тексты нигилистичны. Свой абсолютный непобедимый нигилизм я не променяю ни на что. Все социальные –измы, все социальные теории и практики для меня ничего не значат. Мой нигилизм тождественен моему нарциссизму. Я взял себе псевдоним Дельфий Зазаф. Он ни о чём не говорит. Ничего в нём не зашифровано и нет никакой смысловой или символической нагрузки. Просто нравится сочетание букв и звуков. Не думаю, что этот псевдоним долго продержится. Потом возьму другой, третий… десятый… Только бы не называться своим именем. Это «официальная» автобиография. Настоящая – в моих текстах, вернее текстоидах, как я их называю.

- Что скажешь? – я посмотрел на Сибиллу, закончив чтение.
Она посмотрела на текст биографии: - Написан без абзацев… Зачем он писал о своих бабушках, тётях и т.д.? Называл всех по имени-отчеству?.. Мне кажется, ему самому было это неинтересно писать, но он почему-то написал… я ожидала совсем другой биографии…
- Я думаю, что он сам ожидал от себя совсем другой…