Равнодушие

Не бойся врагов - в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей - в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных - они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство.
                Бруно Ясенский















Что я знаю о нем? Бывший председатель нашего поселкового совета. Я его с детства знала как облупленного. Вся его жизнь прошла перед моими глазами. Когда я впервые познакомилась? Давно это было, я еще была совсем мала. Несмышленыш совсем. Лет пять – шесть, не больше. Играли мы, я уж сейчас не помню, с кем и во что именно, но было весело. Для детей везде веселье, хорошее время… Так вот, на чем я остановилась? Да, играли мы напротив дома сельсовета. И в этот момент останавливается огромная черная машина. Нет, нет, не воронок. Я тогда и слов-то таких не знала. На нем ездил по делам Матвей Никанорович – так звали председателя. Я этого тогда, конечно, не знала, узнала намного позже, тем не менее… Помнится, огромный черный автомобиль, весь покрытый пылью и в сизом облаке выхлопных газов… И как волшебник из сказки выходит из него молодой, высокий представительный мужчина. На нем черные штаны и белоснежная рубашка с длинным рукавом – если мне не изменяет память, тот день выдался прохладным, солнце выглядывало лишь изредка. Глядя на нас, детей, он улыбается, и улыбка эта настолько гармонирует с его молодостью, с природой вокруг, с солнечным лучиком, пробивающийся сквозь брешь в завесе облаков, как будто, так и должно быть. Одним словом, хорошего человека видно издалека.
Он не смеялся, просто улыбался, одними краюшками губ, и улыбка эта, чуть застенчивая на скуластом, мужественным лице, словно с какой-то героической картинки, заставляла, нас бросить игру и уставиться на этого молодого человека. Он радовался, глядя на небо, глядя на нас, глядя на свежевыкрашенное здание сельсовета, глядя на запыленный автомобиль. И в его глазах так и прыгали задорные бесята, они излучали свет, невидимый, но хорошо ощущаемый собеседником свет. В них не было место печали и тяжким раздумьям, глаза его светились счастьем молодости, счастьем находится здесь и сейчас, под пасмурным небом среди зелени и беззаботных детских игр, которые он так неосторожно прервал, сам того не желая.
Когда я его увидела, мне почему-то захотелось, чтобы он был моим отцом. В своих мечтах я представляла отца большим, сильным и очень добрым – таким, каким мне показался в тот момент Матвей Никанорович. Что? Да, отец у меня был. Наверное. Но я его не помню. Сколько себя помню, мы с матушкой и тетей жили в небольшой квартирке. Вообще никаких мужчин у нас в доме не было. Вообще-то говоря, тетка зла была на все мужское население. И мою матушку к этой мысли приучала. Это сейчас, в возрасте, я понимаю, что там что-то было, не бывает, так сказать, дыма без огня.
Я отвлеклась. Знаете ли, воспоминания будоражат душу. Было же время, мы были молоды, а сейчас… Ну вот, опять… Давайте, так сказать, ближе к делу… выходит он значит из автомобиля и улыбаясь, приветливо машет рукой. А я в ответ, бросив игру и подружек, подбегаю к нему и глядя ему прямо в глаза, говорю: «Здравствуйте». Тогда я и знать не знала, как его величают. А он мне в ответ: «Ну, здравствуй, Варюша». Тогда я не удивилась, мне казалось, взрослые знают по именам всех детей. Это позже я поняла, какую память надо иметь, чтобы запомнить всех по имени-отчеству… Причем не только детей, а только нас одних была прорва, но и всех взрослых, и со всеми он находил время и желание поговорить, узнать как дела, в чем требуется неотложная помощь…
Как сейчас помню, он присел на корточки и глядя на меня, произнес: - Ка-кое твое самое тайное желание, Варюша? Говори смелее, никто не подслушает нашего разговора. Благо я тогда была несмышлёным ребенком, а потому, недолго думая, ляпнула: - Хочу такого же папу, как вы.
Он не засмеялся в ответ, но улыбка погасла. Я хотела уже было зареветь, потому как чувствовала, что меня сейчас накажут. Или точнее, думала, что так будет. Но вместо этого, Матвей Никанорович стал вдруг деловым и серьезным. Наверное, с минуту он меня внимательно разглядывал, а я в это время внутри себя вся сжалась в комочек, не понимая, что я сделала не так и ожидая наихудшего. Но он, своей огромной ручищей гладил меня по голове, и тихо, шепотом, на ушко, приговаривал: — Вот так вот у тебя беда-то беда. Ну ничего, что ни будь придумаем, мир не без добрых людей… А затем он резко встал, и не оборачиваясь, быстро зашагал к зданию управления.
Так впервые я и познакомилась с ним. Что, что, вы говорите? Что он при-думал по поводу отца? Честно скажу: этот момент выветрился у меня из памяти. Только припоминаю, что тетка долго и зло меня ругала за что-то, а вот за что именно, не помню… Да и было ли это как-то связано с той встречей, не скажу точно. Знаете, есть такое понятие, ложная память. Кажется, так оно и было, но стоит как следует подумать, и понимаешь, что так не могло быть априори… Память в таком возрасте слишком избирательна. А вот второй случай врезался в память, как будто это произошло вчера. Правда и лет мне тогда было больше, тринадцать. Помните наш дом, он стоял напротив магазина. Да, да, деревянный. Тот день у меня навсегда отложился в памяти.
В один из холодных осенних дней я была дома одна. Было холодно, и я решила растопить печку. Я и раньше это делала, но в тот злосчастный день я не доглядела, как, по всей вероятности уголек закатился под половицу. Этого момента я не видела. Растопив печь, я уселась перед окном, разглядывая серую, ненастную погоду на улице. Огонь весело потрескивал в печке, шумел в дымоходе, и я не сразу заметила, что огонь уже трещит где-то в стороне, возле вход-ной двери. Я обернулась и ужас сковал меня. Единственное, что я успела сделать, прежде чем замереть, это вскочить на ноги, да так резво, что стул отлетел в сторону.
Страшная картина предстала передо мной: полотняной шкаф пылает, огонь, потрескивая и брызгаясь искрами, лизал стены и двери. Путь к отступлению был отрезан. Дверь, ведущая в сени, была приоткрыта и дым затягивало на веранду, а оттуда, через открытое окно, на улицу. Наверное, поэтому я не сразу заметила беду.
От страха я даже не могла кричать. Я так и стояла, спиной к окну и во все глаза смотрела, как огонь пожирает дом. У меня было время и была возможность, открыть окно и выпрыгнуть наружу, но вместо этого я замерла, словно меня парализовало. Как будто зачарованная, я смотрела, как беснуется пламя по стене, по потолку, захватывая все новые и новые площади, медленно приближаясь ко мне, и уже совсем не весело потрескивая… Я слышала крики людей, как где-то рядом вопит и рыдает женщина, захлебываясь в слезах. Женщину скорее всего куда-то тащили, вероятнее всего оттаскивали от дома, а она яростно сопротивлялась, что-то истерично крича. Слов было не разобрать, и голос этот, до боли был мне знаком.
А я все продолжала стоять и тупо смотреть на огонь. Звон разбитого стекла привел меня в чувство. Я не успела подумать, что мне делать дальше, как чьи-то сильные руки схватили меня и потащили через окно. Кроя битого стекла, торчащие из рамы, когда меня вытаскивали на улицу, по счастливой случайности ни разу не задели. Я была цела и невредима, что нельзя было сказать о моем спасителе. Рукава его некогда белой рубашки пропитались кровью – он отошел в сторонку, вытирая о себя окровавленные руки, которые он порезал о стекло, вытаскивая меня в последние мгновение из смертельных объятий огня.
К тому времени весь дом уже пылал, кроме крохотного кусочка, где только что я стояла. Как только я оказалась на улице, пламя, словно только того и ждало, в миг поглотило этот островок. Моя мать, обливаясь слезами, обнимала меня. Это ее крики я слышала. Тетка, как я успела заметить мельком, стояла поодаль, хмуро глядя на меня.
Матвей Никанорович – именно он был моим спасителем. Он стоял поодаль, словно случайный зевака. Потом он долго разговаривал с кем-то из подчинённых, оказавшихся каким-то образом здесь. Решив вопросы, председатель раз-решил медсестре забинтовать ему руки. А потом он подошел к нам и сказал: - сегодня вы переночуете в школе. Там есть комнатка с двумя топчанами. В тесно-те, так сказать, но не в обиде. Скоро сдаем дом, кому-то придется еще подо-ждать. Вас я поставлю в самое начало очереди. Будь моя воля, я все бы деревянные дома в поселке заменил современными коттеджами с центральном отоплением. Но, увы, я хоть и председатель, но мои полномочия так далеко не распространяются. А пока, суть да дело, подыщем временное жилье. Главное – не отчаиваться. Все целы и живы и то хорошо.
Он выполнил свое обещание. Даже больше: спустя месяц, мы отпраздновали новоселье. А время ожидания мы проживали в санатории.  Как я понимаю, за это мы не заплатили ни копейки. Таков был наш председатель. Все для людей. Про себя никогда не думал.
Встав взрослой, я понимала, что он такой, какой есть и никакие злобные наветы за спиной, а порой и в лицо, не изменят его характера. Ему до всего было дело. Он разбирался, в каких условиях живут и работают односельчане, что им надо в первую очередь, что нужно отремонтировать или купить для поселка. Он буквально выбил шикарный фельдшерский пункт, оборудовал его по последнему слову техники и еще прикупил медицинский микроавтобус, чтобы фельдшер могла, при необходимости сама отвести заболевшего в городской стационар. Да, что там, далеко ходить не надо, наша поселковая школа вызывала зависть даже у городских. И учителя держались за место, и ученикам было интересно познавать мир с помощью современного оборудования. Опять же жилье: очередь двигалась медленно, но она двигалась. Самое главное, люди знали, что он никого не оставит в беде, чтобы не случилось.
Что самое интересное, при всем этом находились злопыхатели, которые, тайно, из-за спины, поливали его грязью, хорошие дела переворачивая с ног на голову. К моему сожалению, в этом преуспела моя тетушка. Как сейчас помню, еще до пожара, как-то вечером, она говорила моей матери, что мол, их председатель не от мира сего. Имея столько возможностей, он не сделал себе даже малюсенькой квартирки, при этом сам прозябая в какой-то захудалой каморке с престарелой матерью. И в очереди на жилье он должен быть первым, но всегда уступал ее тем, кто на его взгляд сейчас нуждался больше. На замечание моей матушки, мол председатель не женат, а потому, наверное, всерьез не думает о нормальном жилье, тетушка, не без злобы, цедила сквозь зубы: «- а потому и не женат, кому нужен такой жених, ни рыба, ни мясо, ни квартиры.» Откинувшись в кресле, тетушка добавляла мечтательно: «- будь он моим мужем, я его заставила бы, пользуясь случаем и должностью отхватить пару-тройку квартир. На меньшее не согласна. Но председатель лопушок, каких поискать. И как он сумел оказаться на этой должности?»
Таких, как моя тетка, в поселке хватало. Я постоянно слышала разговоры за его спиной, какой же он идиот, мол, порядочные и умные люди заранее беспокоятся о своем будущем, а этот… И как таким дурачкам повезло с ходу прыгнуть на такой пост. Это каким же надо быть идиотом, чтобы жить на одну зарплату и ничего не взять, при таких возможностях? Так не бывает. Что-то тут не то. Ну не выглядит он святошей, кушать все хотят…
А он, словно в насмешку неверующим, качественно ремонтировал улицы, сделал суперсовременным местный клуб, построил библиотеку, а питейные заведения поставил под неусыпную охрану полиции. Местная гопота не очень была этому рада, но ничего сделать не могла. Хочешь не хочешь, а если для тебя важнее подраться в пьяном угаре, вали в город для такой развлекухи, а здесь, ни-ни, либо надолго уедешь лес валить. Вот этот контингент, мягко сказать, и недолюбливал Матвея Никаноровича. Правда, тот не обращал на них никакого внимания. Будто их и не было. Пустое место.
Председатель, наделенный от природы не дюжей силой, как я понимаю, и сам был не дурак подраться, если, конечно, другого выхода нет, а уж этих забулдыг как следует проучить вообще проблем для него не составляло. А потому гопота лишь между собой возмущалась порядками, но в лицо ему ничего не говорили. Да и потом, вся их смелость была под хмельком, а трезвые они были пай-мальчиками. Фу, даже противно про них говорить. Гопники, они и в Африке гопники. Проблем от них не так уж и много было. Но были и более серьезные противники.
Так мы и жили. Большинство, конечно, его уважало, мужик он хозяйственный и при этом в свой карман лишнего не положит. Но хватало и тех, кто его ненавидел самой лютой ненавистью. И если бы он где-то оступился, они, как шакалы сожрали бы его с потрохами. Вот этих стоило опасаться. Но наш председатель был настолько прямолинеен и честен, что даже они были вынуждены признать, что человек он порядочный и ни в каких аферах не замечен.
Тем не менее над ним не сходили тучи. Мрачные тучи зависти. Находились те, кто завидовал его положению, завидовал его возможностям, завидовал, в конце концов его личной жизненной позиции, которую он отстаивал, не взирая ни на кого, и ни на что. Для него смыслом жизни было благополучие людей. Если это было в его силах, он помогал всем, кто в этом нуждался. Для него не было любимчиков и не было отверженных. Единственное, о ком он никогда не думал, это о самом себе. Мне рассказывали, чтобы построить современные, благоустроенные дома, никаких поселковых денег естественно не хватило бы. И он обивал пороги городских и областных высоких кабинетов, несколько раз доходил до федеральной власти и все равно добивался своего. Как ему это удавалось, одному всевышнему известно.
Председателем он был всегда. Во всяком случае мне так казалось. Вся моя жизнь прошла под его управлением. Когда он начинал, я была маленькой, несмышлёной девочкой, а когда его, в силу возраста попросили оставить пост, мне исполнилось сорок пять, баба ягодка опять. И хоть до собственной пенсии далеко, мне порой кажется, что он бы и дальше руководил нами, успев проводить нас на заслуженный отдых, а сам оставаясь вечно молодым старичком.
Но это мои фантазии. Какое бы с рождения не дано здоровье, природу не обманешь. Уйдя на отдых, Матвей Никанорович купил себе дом – словно в насмешку над судьбой, обеспечив почти всех односельчан комфортным жильем, сам он смог приобрести лишь старый, полуразвалившийся деревянный дом, словно еще в одну насмешку, стоящий почти в центре поселка, недалеко от того места, где я впервые встретила его и всего в сотне метров от его бывшей работы. Дом стоял зажатый между современными бетонными коттеджами, подслеповато щурясь замызганными окнами. Справа и слева, чуть ли не впритык к дому тянулись глухие заборы вокруг этих самых коттеджей, а потому обойти дом не было возможности. Что вы говорите? Куда делась коморка? Как только он лишился власти, его попросили оттуда, ибо он даже не оформил аренду и полу-чается, что незаконно проживал там. Хорошо, что хоть штраф не выкатили, с них станется. Да, мать его умерла, она-то была прописана, а вот сын не думал об этом. Не знаю, почему так получилось, но факт остается фактом: его попросили на выход. Вот и пришлось срочно прикупить, хоть что-то похожее на жилье. Я так думаю.
Так вот, на чем я остановилась? Ах, да, вход в дом, как издевательство, располагался на другой стороне, а на улицу выходили лишь окна. Хоть через окна заходи. А чтобы обойти, надо приличный крюк сделать. Молодому-то тяжко будет, а уж нам… Вот этот несуразный вход подвел Матвея Никаноровича, когда он совсем одряхлел, а процесс этот у него развивался стремительно, и он уже не мог не то, что самостоятельно дойти до магазина и почты, а целыми днями лежал. Зачем нужна была ему почта? Ну как это зачем, а пенсию получить? Почему не разносили, разносили, когда он мог подойти к окну и высунувшись, расписаться, почтальон приносил деньги, а вот уже когда не вставал с кровати, какое-то время еще приносили ему пенсию, но вскоре пришлось от этого отказаться. Не нашлось желающих делать такой крюк. Мол, зарплата у нас не такая большая, чтобы так мучатся. А не нравиться, могу и уволиться. Почтовое начальство поначалу ломало голову, что тут можно сделать, а потом, скорее всего, плюнуло на все это. Захочет получить деньги, сам приползет, нечего было приобретать такой дом, в который и не попасть. Кто эти, вы спрашиваете, почтовые начальники? Ну как это кто, понятно, односельчане. Их родителям Матвей Никанорович в свое время как раз и предоставил один из этих коттеджей. А в другим владеет, если не изменяет память, племянница нынешнего председателя. Вот эта самая дивчина, пристроившись под крылышко дяди, первым делом освободила государственную жилплощадь от незаконных арендаторов, коим оказался, как вы понимаете, Матвей Никанорович.
Да, я работаю на почте. Действительно, эту, совсем не почетную обязанность пытались взвалить на меня. Какое-то время я кое как выполняла обязательство, но после случая, когда на мою сменщицу напал местный забулдыга и отобрал все деньги, а это были, естественно пенсии стариков, я зареклась туда ходить. Представляете, теперь администрация судится с несчастной почтальон-шей, чтобы она вернула все до копеечки. Мол, сама виновата, нечего было ходить по глухим дворам. А как, спрашивается, она должна была добраться до дома бывшего председателя?
Меж тем, Матвей Никанорович стремительно слабел. Последний раз его видели на улице, когда он, изможденный худой старик, еле передвигая ноги, и опираясь на сучковатую палку кое как доковылял до собеса и написал заявление, чтобы ему на дом приносили продукты, потому как он не в состоянии сам обслуживать себя. Пенсию-то желающих приносить не было, а уж таскать тяжеленные сумки тем паче охотников не сыскалось. По началу, я согласилась, это все же не деньги, за которые могут покалечить, но совершив несколько рейсов, я поняла, что это мне не по силам. Это ладно. Меня волновало другое: я видела, как быстро сдает бывший председатель. Не прошло и пару месяцев, после просьбы о помощи, он перестал ходить по дому. Силы стремительно покидали его. Было видно, что осталось ему немного. Через неделю он перестал ходить даже до туалета. Мне приходилось не только приносить продукты, но и готовить, и что, самое неприятное, подмывать его. А ведь мне за это не доплачивают. Да и почему должна лишь я? Я, что, проклятая какая-то? У меня вон, тоже, ноги болят. Сейчас, смотри, дожди зарядили, и ко всем напастям добавились огромные лужи перед самым входом. Надо быть гимнастом, чтобы попасть в дом. А вы попробуйте это сделать, когда уже из-за возраста гибкости нет уже, да еще с тяжелыми пакетами в руках? Представили? То-то и оно!
Естественно, я вынуждена была отказаться от такой обязанности. Я-то, что могу сделать? Сообщили кому ни будь? Конечно, теперь с меня снимут копеечную доплату. Не велик был довесок, но все же… Что станет с бывшим председателем? А я почем знаю? Может найдут кого ни будь. Хотя врят ли. Нынешний председатель таков, что у него зимой снега не выпросишь, а уж кого-то нанимать и платить, чтобы ухаживал за пожилым человеком, не за какие коврижки не пойдет он на это. Он лучше эти денюшки себе в карман сунет.
Что ждет Матвея Никаноровича? А ничего хорошего. Я единственная и последняя, кто хоть как-то помогала ему. Грех ему жаловаться на меня. Теперь пусть другие думают о нем. Он всем помогал, не только мне. Все ему обязаны своим нынешним положением. Что, врят ли кто-то согласиться? А я-то тут при чем? У меня и в правду уже больше сил нет. Жалко его конечно, но я надеюсь ему не долго осталось. Плохо остаться так вот, одному, без сил. Уж лучше умереть, чем вот так мучатся. Но, что ты от меня хочешь? Мне ему не помочь. Рассказать о его судьбе односельчанам? Они об этом и так знают. Сходить к председателю, чтобы нашел волонтеров? Да это его не интересует, я уже говорила, главное для него, где бы хапнуть, а там трава не расти. Его жизненное кредо, в кармане лишняя копеечка звенит, и то дело… Обратиться к людям через местную газету и интернет? Я еще раз повторяю: все всё знают… И в конце концов, почему я должна себя лишний раз нервировать, занимаясь этим совершенно бесперспективным делом? Голова должна болеть у того, кто за это отвечает. Никто не отвечает? Тем хуже для старика. Почему все должна делать я одна? Жалко, конечно, его, но что поделать… И не надо на меня так косо смотреть, я что, одна на весь поселок? У меня, между прочим, тоже своя личная жизнь есть. У меня тут недавно кот сбежал, уж куда я только не обращалась, и в том числе, в интернет этот ваш, никто не откликается, а вы хотите, чтобы нашлись добровольцы бесплатно ухаживать за лежачим стариком, который ко всему прочему еще и ходит под себя? Вы в своем уме? По молодости ему больше думать надо было о себе любимом. И нормальное жилье бы имел, и женился бы и детишек имел бы… Сам виноват. Вот новый председатель, и жену красавицу имеет и детишки, на радость родителей растут. И все уже обеспечены на годы вперед. Человек думает о своем будущем, что в этом плохого?
Что, бомжи появились? А нечего было пить. Да, конечно, при старом председателе это было невозможно. Но послушайте, нельзя же людей всю жизнь опекать, не хотят думать своей головой, пусть пеняют на себя. И я бы могла оказаться на их месте? Наверное могла. Но ведь не оказалась. Конечно, спасибо за это Матвею Никаноровичу, но я думаю, мама с тетей как ни будь решили бы эту проблему и без его помощи. Тетка особа хваткая была. Тем паче, антисоциальный образ жизни они не вели, в махинациях и лохотронах не участвовали, и меня воспитали, чужого не тронь, но и своего не упусти.
Жаль, очень жаль мне его. По-человечески жаль. Но ничего не могу поделать. Я тоже теряю здоровье и мне надо больше думать о себе любимой. И о кошке, не разумное вот животное, которое сбежала из дома. Где мне ее искать, ума не приложу.
Я так скажу. Я свой долг отдала, теперь пускай кто-то другой занимается стариком. Ну не могу все я, да я, у меня тоже уже усталость накопилась, мне тоже хочется, чтобы заботились обо мне. В конце концов надо Матвея Никаноровича определить в городской дом престарелых. От этого все выиграют.
Вы говорите, не по-христиански это? А что для вас является христианским? Вы бы сами попробовали на моем месте. Говорить все горазды, а вот чтобы помочь нету никого. Вообще-то говоря, для подобных случаев есть специальные службы, вот пускай у них и голова и болит. А я, все, ухожу на покой. До пенсии по старости мне еще ох как далеко, но похоже, скоро я получу пенсию по инвалидности. Здоровье, знаете ли, не очень хорошее. Да еще этот кот заставляет меня волноваться. Извините, что так грубо, но я заканчиваю с вами разговор. Все, что знала, рассказала. Что вам еще от меня надо? На ваш вопрос я ответила подробно. Во всяком случае то, что сама знаю. А теперь давайте прощаться, мне надо идти искать кота. И куда могла запропаститься эта неразумная скотина? Всего хорошего!