Ч1. Глава 9. Улль с Гиблых болот

Дорогой читатель! Вы открыли девятую главу моей книги «Огни чертогов Халльфры». Если вы ещё не читали предыдущих глав, я рекомендую вам перейти по ссылке http://proza.ru/2024/12/06/1741 и начать чтение с начала. Помимо первой главы, там вы найдёте также аннотацию и предисловие к книге.
Если же вы оказались здесь в процессе последовательного чтения, я очень рада. Надеюсь, это означает, что вам нравится моя история!

Приятного чтения!

* * *

ОГНИ ЧЕРТОГОВ ХАЛЛЬФРЫ
Часть 1. Слуга колдуна
Глава 9. Улль с Гиблых болот

Лес плыл сплошным пёстро-зелёным облаком, и Гиацу даже не успевал рассмотреть его. Как и всегда, не вилась под копытами коня никакая тропа — Оллид старательно избегал возможных встреч с людьми. Да и ни один человек, будь он в здравом уме, не рискнул бы пробираться столь гиблой дорогой. Заросли кругом с каждым днём становились всё плотнее и жёстче. И если Туринар и выбегал на открытые пространства, то они оказывались заболоченными низинами, в которых колыхался беспокойный туман. Поначалу низин было немного, но вскоре Гиацу обнаружил, что твёрдая почва постепенно сменяется болотами.

Путники провели в дороге уже много дней. Луна в небе всё наливалась и наливалась, грозя вот-вот стать полностью круглой. Спали мало, и в основном — днём. В тёмное же время колдун гнал коня сквозь непроглядный мрак: как Туринар разбирал, куда ехать, для Гиацу оставалось загадкой. Небо то и дело застилали облака. Звёзды — и те появлялись не всякий раз. Какое-то время конь скакал на запад, огибая болота и углубляясь во всё более дикие и безлюдные дебри. Затем Оллид повернул на север, и Туринар побежал медленнее и осторожнее: наступишь не туда и увязнешь по самое брюхо.

Колдун давно не бывал в этих местах, но изменились они с тех пор мало: разве что туман, круживший по болотам, стал гуще да темнее. Он тянулся с востока, где в самом сердце Гиблой трясины, подобно пауку в ожидании добычи, сидела в своём доме Инганда. Оллид не любил её и потому старался обойти её владения стороной. Он предпочёл бы добираться до Диких гор через болота в землях лайя, но неизвестный преследователь спутал его замыслы.

Оллида с Ингандой сейчас разделяло много дней пути, но он всё равно ощущал её незримое присутствие во всём: в тихом, вкрадчивом ветерке, цеплявшемся за плащ; в холодной, колкой мороси, порой сыпавшей из нависших над болотом облаков; и даже в воде, дрожащей под копытами коня. Эта колдунья была старше Оллида на несколько сотен зим. Когда он родился, она уже жила на болотах. Говорили, будто она никогда не покидала их и сама подобна гиблой топи.

Большинство колдунов избирали путь лекарей. Некоторые, как Инг Серебряный или мать Оллида, помогали советами князьям, боролись с засухами, неурожаями и наводнениями. Иные бродили по земле, накапливая знания да пытаясь проникнуть в тайны мира, — когда-то и Оллид был в их числе. Инганда же сидела в своём ветхом доме и вместо знаний собирала утопленников. Как и другие колдуны, она избегала убийств. Но болото прекрасно справлялось с этим вместо неё, и оборвавшиеся жизни служили Инганде своего рода защитой. Она окружала себя ими, и они становились её войском, манившим в пучину каждого прохожего, будь то простой охотник или князь с верной дружиной. Оллид считал, что рано или поздно старая колдунья пожалеет об этом. Но шли года, зима сменялась новой зимой, а Инганда всё так же здравствовала, и люди всё так же пропадали на её болотах.

Этой ночью Оллид не стал гнать Туринара вперёд, а остановился на ночёвку. Топи кругом были уже слишком глубоки и опасны, чтобы так же легко ехать по ним во тьме. Густели сизые сумерки: казалось, они плотным кольцом окружают незадачливых путников, и даже бравый конь, никогда ничего не боявшийся, недовольно мотал головой, отгоняя липкий мрак.

Ночь выдалась особенно зябкая, и хотя ужин сегодня готовить не надо было, Оллид решил, что костёр всё равно не помешает. В этой части болота оказалось много деревьев — в основном, старых, поваленных, обвитых другими растениями и покрытых плотной бронёй из мха и лишайника. Ветви легко сами отваливались от мёртвых стволов: колдуну даже не потребовалось собирать дрова лично. Он лишь поднял ветер, который одним сильным порывом наломал целую кучу хвороста и бросил её прямо к ногам Оллида.

— Почему ты всегда так не делаешь, Оллид-тан? — спросил Гиацу, вынимая несколько веток из растрепавшихся волос и кидая в общую кучу. — Будь я колдуном, я бы только так и собирал дрова!

— Скажи это по-алльдски, — попросил Оллид.

Гиацу насупился. Он уже неплохо понимал местный язык: господин постоянно учил его, пока они были в пути. Теперь Оллид не только называл всё вокруг, чтобы семанин запомнил новые слова, но и рассказывал мальчику длинные истории, заставляя повторять их. Но говорил семанин всё равно с трудом.

— Ну же! — поторопил колдун. — Не будешь пробовать, никогда не научишься.

— Почему ты делать... — медленно начал Гиацу.

Оллид молча отобрал часть веток про запас, а из другой части сложил небольшой костёр. Он велел дровам просохнуть, и тёмный дым с шипением поднялся над ними, сливаясь с подступающими сумерками. Затем колдун махнул рукой:

— Гори! — приказал он.

Тотчас вспыхнуло пламя, озарив тёплым сиянием маленький клочок земли посреди болота. Высоко взметнулись красновато-рыжие языки огня, отражаясь в тёмной глади воды. Но вскоре они присмирели и спокойно затанцевали по сложенным веткам.

— Почему ты не делать... — снова попытался Гиацу.

Оллид достал котелок и, зачерпнув грязной воды, поставил его в алое сердце пламени, а сам уселся рядом на расстеленную ткань для навеса и поглядел на семанина.

— Почему ты не делать всегда? — спросил, наконец, тот.

— Хорошо, — похвалил Оллид и медленно произнёс фразу полностью: — «Почему ты не делаешь так всегда?», — и сам себе ответил на алльдском: — Я и воду подогреть могу без огня. Но мне нравится заниматься обыденными вещами. Я люблю смотреть, как горят дрова, как медленно закипает вода в котелке. Когда живёшь семьсот зим, торопиться некуда. Хочется наслаждаться каждым действием. Почему бы не подождать, пока вода закипит? И не собрать дрова самому? А заодно и размяться.

Гиацу озадаченно молчал: так много слов на чужом языке! Даже прозвучали вопросы. Надо ли на них отвечать? Семанин приблизил руки к костру, желая согреться и потянуть время. Оллид усмехнулся:

— Кроме того, если часто тратить силы по мелочи, их может не хватить на что-то важное. Например, на то, чтобы кого-то вылечить.

— О! — кивнул Гиацу: в этот раз он понял всё сказанное.

— А ещё, — продолжил Оллид, — я не люблю без веского повода повелевать миром вокруг. Иначе мир рано или поздно взбунтуется против такой власти. Как тот лес, в котором мы были...

Вокруг стояла тишина: смолкли даже лягушки и комары, чей беспрестанный писк уже много дней преследовал путников. Сумерки плотным кольцом обступили клочок земли, на котором ярко полыхал костёр. Какое-то время Гиацу ещё слышал птицу, кричавшую протяжно и тоскливо вдали, но теперь стихла и она. Даже ветер — и тот затаился. Мальчик поёжился и подвинулся ближе к господину.

Вода стала закипать, и Оллид выудил из-за пазухи маленький мешочек с растёртыми лекарственными травами и ссыпал немного в котёл. Эти травы способны были даже из опасной болотной жижи сделать пригодную для питья воду — нужно лишь хорошенько поварить их. Здесь, к западу от Гиблой трясины, негде отыскать родники или чистые ручейки. Живность — и та вся прячется. Так что окажись на месте Оллида обычный путник, без значительных запасов питья и пищи, он бы долго не протянул.

Еда, которую собрала в дорогу Нилльяда, уже давно кончилась, и на днях колдун снова принялся за охоту. Вчера ему удалось наловить достаточно дичи, и теперь нужно лишь разогреть приготовленный заранее ужин. Развернув пропитавшиеся жиром листья, Оллид нанизал на ветку куски мяса, чтобы удобно было держать над костром, и передал их Гиацу.

— А русалки здесь есть? — спросил мальчик, вновь переходя на родной язык. — Наверняка ведь на болотах многие тонут.

Оллид покачал головой:

— Болото — не то же самое, что река. Здесь тонут, но...

В этот миг за их спинами раздался громкий всплеск, и Гиацу, едва не выронив свою ветку, вскочил и обернулся. Но в сгустившихся сумерках ничего нельзя было разобрать: если кто-то и всплыл только что, то он уже вновь затаился в толще воды. Отблески костра лишь еле-еле разгоняли тьму, ярко блестя на влажных круглых листьях кувшинок. Оллид остался сидеть, но лицо его помрачнело.

— Гиацу, мне надо кое-что пояснить тебе, — проговорил он тихо. — На этих болотах живёт колдунья...

— Колдунья?! — выпалил Гиацу. — Как и ты?

— Как и я... — неохотно согласился Оллид. — Её дом окружает гиблая трясина, и каждый год здесь пропадают люди. Она... собирает их. Были времена, когда целые войска уходили под воду.

Оллид протянул к костру свою веточку с мясом:

— Когда человек умирает, дух его отправляется к Халльфре, пировать с предками да вспоминать былые годы. А тело остаётся. Говорят, если сжечь тело, то дух быстрее найдёт посмертные чертоги. Если же не сжигать, дух будет долго скитаться по земле, — Оллид задумчиво крутил мясо, и в глазах его плясало красноватое пламя. — Но утонувшие в болоте не разлагаются. Ни звери, ни люди. Они лишь сереют, и то не сразу...

— Ты видел? — почти шёпотом спросил мальчик.

Он совсем забыл про своё мясо, и его палочка опустилась слишком низко.

— Твоя еда сейчас сгорит, — предупредил Оллид и продолжил: — Да, видел. Я пытался понять, что происходит с этими людьми.

— Ты прям... трогал их?

— Ну... да. Однажды мне удалось выловить утонувшего воина, — признался колдун. — В народе говорят, будто души таких утопленников вовсе не достигают чертогов Халльфры, а всё блуждают и блуждают по болотам.

Гиацу смотрел на него совершенно круглыми глазами:

— И как тебе было не страшно?

Оллид хотел ответить, но его вдруг прервал детский плач, донёсшийся из тьмы. Колдун поглядел на своего слугу и заговорил быстрее:

— Но то, что обитает на болотах, это не потерявшиеся души, которые не могут отыскать дорогу в обитель предков. Это нечто иное.

Гиацу стало ещё страшнее. Ледяными губами он прошептал:

— И что это?

— Некая остаточная жизнь, — пояснил Оллид. — Страхи, переживания, страдания, желания, которые человек копил в себе много лет. На болоте они воплощаются в бестелесную форму, напоминающую человека при жизни, и могут даже говорить его голосом. Они жалуются и плачут, заманивая других в ту же ловушку, куда угодили сами.

Гиацу в ужасе придвинулся вплотную к господину. Тот что-то сказал, но от страха мальчик не сразу разобрал, что именно.

— Я говорю тебе это не для того, чтобы запугать, — терпеливо повторил Оллид. — Мне нужно, чтобы ты уяснил: те, кого ты повстречаешь здесь, не смогут ничего сделать с тобой. Эти люди уже не живые. Они не тронут тебя. Но они попытаются уговорами и угрозами заманить тебя в трясину. Не отходи от меня, ты понял?

Гиацу неуверенно кивнул, оглядываясь. Оллид развернул его к себе и ещё раз спросил:

— Ты понял, Гиацу? Не отходи от меня. Что бы ты ни услышал.

— Я понял, — хрипло отозвался мальчик. — Не отходить!

— Хорошо, — колдун отпустил его и подбросил в костёр ещё веток. — Пока огонь горит ярко, к нам никто не приблизится. Тёплый свет солнца или костра отпугивает призраков. Но они станут кружить рядом.

— А много их? — Гиацу потянулся к огню, пытаясь унять дрожь.

— Не знаю. Обычно это те, кто утонул неподалёку, — Оллид, словно ничего и не происходило, принялся спокойно есть. — Этим болото и отличается от реки. Утонувшие в реке по поверьям становятся русалками и могут уплывать далеко по течению. Как по мне, так русалки — это та же самая остаточная жизнь. Не дух человека, не сам человек, а нечто третье. Что-то вроде призрака. Скорее всего, у русалок даже нет никаких рыбьих хвостов.

Колдун доел своё мясо и, выудив из костра котелок, налил питьё в деревянную плошку для Гиацу и в свой рог.

— На болоте стоячая вода, — продолжил он, — и свойства этой воды такие, что тела здесь не разлагаются многие сотни зим. Тот человек, которого мне удалось достать, был в облачении тусарского воина. Его княжество погибло почти семьсот зим назад, и никто с тех пор не носит подобную форму.

У Гиацу кусок в горло не лез, но он заставил себя жевать.

— А зачем ты вообще... — начал он, но новый всплеск неподалёку прервал его. Гиацу сжал в руке палку, на которую было нанизано мясо, готовясь обороняться, если придётся. Но всё стихло, и тогда мальчик, не переставая напряжённо вглядываться во тьму, продолжил: — Зачем ты вообще ковырялся в болоте и доставал утопленников?

— Были времена, когда я путешествовал, — промолвил Оллид, отпивая из рога. — Посещал Таунх-земли, крылья дракона, где живут лайя. Там много холмов и трясин. Издревле лайя хоронили своих мертвецов в болоте, потому что верили, что таким образом те обретут бессмертие. Тело сохраняет прежнюю форму. А нечто очень похожее на самого человека можно порой увидеть по ночам. Тот самый призрак остаточной жизни. Лайя пытались найти способ вернуть душу обратно в тело. Они полагали, что этот призрак — и есть душа. Но это не так, и потому у них ничего не получалось.

— А почему ты интересовался бессмертием? — удивился Гиацу. — Ты ведь и так бессмертен.

Он отпил из своей деревянной плошки и резко закашлялся:

— Гадость какая! Горько!

— Другого питья нет, — отозвался Оллид. — Пить из болота без этих трав нельзя. Так что терпи, — он спокойно допил свой отвар и зачерпнул из котла ещё. — Я не бессмертен, Гиацу. Однажды и моя жизнь подойдёт к концу. Просто по человеческим меркам это будет очень не скоро. Но дело не во мне. Я хотел знать, можно ли продлевать чужие жизни.

Вновь раздался плач, на сей раз громче и ближе. Плакал ребёнок, и, казалось, он направлялся прямо к костру. Гиацу даже различил шлёпающие звуки, будто некто шагал по лужам. Но кругом расстилалось болото, а вовсе не мелкие лужицы, по которым можно было бы идти. Семанин почувствовал, как тело его опять задрожало, и сжал деревянную кружку, едва не выплеснув на себя горячий горький отвар. Но тут плач стих и шаги прекратились. Совсем рядом раздался тонкий испуганный голос:

— Помогите! — взмолился он.

Оллид положил руку на плечо Гиацу и тихо напомнил:

— Не отходи от меня.

Но голос настаивал:

— Помогите же, умоляю! Я провалился.

В свете ярко горевшего костра Гиацу различал какое-то движение. Раздались шлепки по воде, и голос сделался ещё отчаяннее:

— Пожалуйста, протяните хотя бы палку! Я же утону! Я тут, совсем рядом!

Нет, не так себе всё представлял Гиацу, когда господин рассказывал ему о призраках. Этот призрак казался настолько живым, что семанин с трудом боролся с желанием броситься к утопающему. Казалось, в трясине действительно увяз живой ребёнок. А тот, словно ощущая сомнения Гиацу, пронзительно завопил:

— Прошу вас! — и добавил обиженно: — Я же не какой-то местный дух. Я просто заблудился здесь, а потом увидел ваш костёр и пошёл на свет. Люди вы или кто?!

Оллид молчал, по-прежнему крепко удерживая Гиацу за плечо. Свободной рукой он подкинул ещё веток в костёр, и увядающее было пламя на миг поднялось выше. Семанин успел разглядеть два глаза и спутанные светлые волосы, обрамлявшие худое детское личико, перекошенное от отчаяния. Сердце Гиацу застучало сильнее: а вдруг это всё же настоящий мальчик? Он ведь умрёт, если они не помогут ему!

— Господин!.. — взмолился Гиацу.

— Не верь ему, — резко сказал колдун по-семански. — Он давно умер. Закрой уши, если тебе тяжело.

— Какой ты жестокий! — захныкал ребёнок, даже не заметив, что понял чужой для себя язык. — Ничего я не умер... Но теперь, видно, точно умру, — он замолчал, и послышались шлепки и кряхтение, словно мальчик пытался выбраться сам. Затем раздалось бормотание: — Только увяз сильнее...

Гиацу напряжённо глядел туда, откуда раздавался голос. Пламя костра чуть присмирело, и семанин различил слабое сияние, исходившее от незнакомого мальчика. Оно казалось очень похожим на лунный свет. Нет, живые люди обычно так не светятся — при том, что ночное небо совсем заволокло облаками, и на болоте царит непроглядный мрак. Гиацу тряхнул головой и сел ровнее: жалость перестала терзать его сердце. Призрак, похоже, понял, что ни один из путников не полезет в трясину спасать его, и зло, совсем не по-детски, произнёс:

— Вот вы какие...

Костёр потихоньку тускнел, а сияние болотного призрака делалось ярче. Уже хорошо проглядывались его недовольно сжатые губы, нахмуренные брови и отросшие до плеч волосы, похожие на маленьких змей. Мальчик легко сам вылез из трясины и встал на тёмную гладь болота. Он казался мокрым — одежда складками облепила его тело, но вода не стекала с него, как могла бы стекать с живого человека, только что выбравшегося на сушу. Мальчик начал медленно приближаться к костру, но Оллид подбросил ещё веток, и пламя разгорелось сильнее. Призрак остановился, и бледно-синее сияние его померкло. На полупрозрачном лице проступила злоба. Мальчик склонил голову на бок и хищно оскалился, глядя на Оллида:

— Думаешь, я обычный призрак? — прошипел он.

И вдруг устремился к стоявшему поблизости коню, намереваясь вцепиться тому в шею. Но Туринар отступил на шаг, поднял голову и фыркнул с такой силой, что призрак с криком отлетел прочь. Гиацу на миг показалось, будто из ноздрей коня вырвалось вовсе не дыхание, а настоящая мгла, ударившая по мальчишке. Тот перекувыркнулся несколько раз, но быстро вскочил, срывая с лица прилипший лист кувшинки. Он с изумлением воззрился на Туринара, стоявшего невозмутимо и гордо, затем перевёл взгляд на Оллида:

— Да у тебя необычная лошадка... Как ты заставил его служить себе?

Оллид не спешил с ответом, но на ноги поднялся: чутьё подсказывало ему, что он имеет дело не с простым призраком. Мальчишка был способен делать выводы и действовать, исходя из них. Он задавал вопросы и догадывался о сути вещей. Обычные призраки не умеют такого. Все они — лишь бледные отражения души, подобные облакам, которые быстро проносятся по небу. Моргнёшь — и они уже приняли иную форму. Моргнёшь ещё — не найдешь от них и следа. Но что же он тогда такое?

Мальчик тем временем с силой топнул ногой по болоту, подняв огромную волну. Он направил её на клочок земли, где стояли путники, грозя смыть их и затушить костёр. Но колдун вскинул вверх обе руки и, вынуждая болото повиноваться, выкрикнул:

— Отступи!

Волна нехотя опала, но растревоженная поверхность воды закачалась вокруг маленького островка. Заходили ходуном листья кувшинок, налетел ветер, заставляя бешено плясать огонь. Мальчик-призрак рассмеялся:

— Так ты колдун, вот оно что! — он перевёл взгляд на Гиацу: — А это кто? Твой сын? Хотя нет, не похож...

Оллид молчал. Призрак шагнул на кочку и, усевшись на ней, поинтересовался:

— Ты же знаешь, чьи это владения, господин колдун?

— Знаю, — наконец, ответил Оллид. — Инганды.

— Ты с ней не в ладах? Почему проходишь мимо? Мевида всегда заглядывает в гости.

— Я спешу.

— Спешишь, значит... — с сожалением протянул мальчик. — А как тебя зовут?

— Оллид.

— Оллид? — переспросил призрак и повторил уже тише: — Оллид... Оллид... Не припомню, чтобы она называла твоё имя. Тогда, должно быть, ты ей не враг.

— А ты ей кто?

— Я-то? — мальчик откинул с лица спутанные волосы. — Я — её сын.

Оллид потрясённо уставился на него. Так вот оно что! Неудивительно, что мальчишка такой сильный — ведь он призрак колдуна! Да только откуда он вообще взялся? И как вышло, что он увяз в этом болоте после смерти? Мальчик усмехнулся. Наклонившись, он опустил руку в воду и принялся задумчиво водить пальцами по её поверхности, словно игрался.

— А что ты так удивляешься? — спросил он.

— Не знал, что у Инганды был сын.

Призрак пожал плечами:

— Как видишь, я давно утонул. Так что теперь всё, что я могу, это заманивать путников в трясину.

— Зачем тебе это?

— Мама велит. Она говорит, что не может никого убивать сама, и я должен помочь ей. Я сильнее и умнее прочих призраков, которые бродят на болотах. Ты и сам это видишь. Во мне даже осталось немного колдовства.

Мальчишка хитро улыбнулся:

— Колдунов мама наказала не трогать. Но вот он, — призрак кивнул на Гиацу, — не колдун...

С этими словами он резко вырвал руку из воды, будто что-то ухватил. Незримая сила повалила Гиацу на землю и стремительно потащила в болото. Оллид даже не успел удержать слугу: лишь увидел, как длинные тонкие водоросли обвили семанина за лодыжки и повлекли за собой. Гиацу в ужасе уцепился руками за землю, но бессильно прочесал её пальцами. Ещё миг, и болото сыто забулькало, проглотив его.

Оллид прикрыл глаза, пытаясь обрести спокойствие и власть над окружавшей его тёмной трясиной. «Потерпи, Гиацу. Сейчас я тебя вытащу. Сейчас», — повторял он. Болото вздыбилось, но тут же утомлённо опало, а мальчишка-призрак рассмеялся:

— Не получится! Хоть я и умер, но это болото всегда подчинялось мне. А ты всего лишь пришлый колдун! Теперь мальчик мой.

«Ну нет!». Глаза Оллида сверкнули зелёным пламенем, и он поднял руки, призывая ветер. Тот откликнулся сразу и яростно закружился вокруг колдуна, становясь всё сильнее и сильнее. Туринар отступил подальше. Даже облака — и те поспешно разошлись, обнажив бледный лик луны. В воздух взлетел котелок, расплёскивая уже остывший травяной отвар, поднялась деревянная миска Гиацу и питьевой рог Оллида, завращались дрова, отложенные на потом. От земли оторвался даже костёр, не переставая бешено полыхать.

— Уйди! — выкрикнул Оллид, и ураган обрушился на остолбеневшего призрака.

Глаза того расширились от ужаса. Он завопил, прикрывая голову худенькими руками:

— Не надо!

И тут же беспомощно закружился в мощном вихре, который понёс его прочь. Избавившись от мальчишки, колдун гневно топнул и приказал болоту:

— Поднимись!

Болото протяжно завыло, словно не желало подчиняться.

— Поднимись, я сказал! — заорал Оллид.

Недовольно булькая, над поверхностью вздыбился большой пузырь, в центре которого показался Гиацу. Глаза его были закрыты: семанин уже наглотался воды и потерял сознание. Колдун схватил слугу за шиворот и с силой выдернул из объятий трясины. Та раздражённо чавкнула, но всё же отпустила свою добычу.

Положив Гиацу на землю, Оллид упёрся ладонью ему в грудь и велел болотной воде покинуть маленькое тело. Сердце колдуна билось быстро-быстро, руки дрожали, но грязная жижа послушно вытекала вон изо рта семанина. Прошло несколько ужасно долгих мгновений, и Гиацу, наконец, закашлялся и открыл глаза. Оллид прерывисто вздохнул, испытывая небывалое облегчение.

— Господин, — первым делом выпалил Гиацу, — я не отходил от тебя! Я не знаю, как это вышло!

— Ты ни в чём не виноват, — заверил колдун.

Взгляд Оллида искрился от радости, и мальчику показалось, что господин сейчас рассмеётся и обнимет его. Но тут снова раздался голос призрака:

— Он ведь тебе даже не сын. Почему ты не бросил его?

— Не имеет значения, кто он мне, — отрезал колдун, вставая. — Я хочу, чтобы он жил. Этого достаточно.

Призрак нахмурился и хотел было присесть на кочку по соседству, как заметил, что Оллид вновь поднимает ветер, и испуганно застыл. Но колдун лишь собрал хвороста, чтобы разжечь огонь и усадить перед ним насквозь промокшего Гиацу.

Семанина колотило — и от холода, и от ужаса. Руки и ноги не слушались его. Оллид помог ему раздеться и закутал в свой плащ. Затем воткнул в землю возле костра две большие палки, на которые развесил мокрую одежду мальчика. Призрак молча наблюдал за его действиями. В конце концов, он решил, что опасности они не представляют, и уселся поблизости, обняв руками согнутые в коленях ноги. Всё его тело ярко сияло от лившегося с неба лунного света, но лицо, напротив, потемнело.

— Мама не стала меня вытаскивать, — пожаловался он.

— Что?

— Когда я провалился в болото, — пояснил мальчишка. — Она не стала... Ей даже никто не мешал, как я — тебе. Она сказала, что принесёт верёвку — вытянуть меня. И ушла. А когда вернулась, я уже захлебнулся.

Он вдруг всхлипнул, совсем как живой ребёнок. Оллид повернулся к нему и с удивлением заметил, что призрак плачет. Блестящие серебристые слёзы катились по его бледным щекам:

— Меня засасывало всё ниже и ниже, а она всё не возвращалась и не возвращалась. Я кричал... звал её. Пытался выбраться сам, но только увяз сильнее. Трясина сдавила мне грудь, стало трудно дышать. А она... Она всё не приходила! — выкрикнул он, вытирая щёки ладошками.

Болото вокруг задрожало и издало звук, похожий на жалобный стон.

— Утихни! — недовольно бросил ему мальчик и продолжил, глядя в сторону: — Когда я умер, я будто поднялся надо всем миром сразу. Я видел всё. Вообще всё! И я видел дом, где мы с ней жили. Она была там, но вовсе не искала верёвку, чтобы вытащить меня... Она лежала в постели, — голос мальчика дрогнул и сорвался. — Просто лежала в постели... Пока я умирал.

Призрак поднял заплаканные глаза на Оллида и тихо добавил:

— Это последнее, что я помню. А потом меня разорвало, и я стал таким, — он показал на себя руками. — И мне всё время кажется, что я потерял не только тело, но и душу. Будто я теперь — лишь кусок себя прошлого. Я думал, что чем-то рассердил её, и она оставила меня в трясине. Радовался, что жив хотя бы так. И что стал нужен ей таким. Я даже боялся, что она отберёт у меня и это... Она велела мне топить всех, кто проходит через её болота. И я топил. Я заводил людей в трясину, лишь бы она похвалила меня. Но я же видел этих людей, я видел, как они пытались помочь друг другу... Ты вовсе не первый! И никто не бегал за верёвками. Никто не лежал в ожидании. А она... Она ведь колдунья, как ты, — губы мальчика задрожали, и слёзы вновь покатились по щекам: — Она могла спасти меня сразу. Просто поднять воду и вытащить. Как ты! Как ты...

Страшная правда навалилась на маленького призрака, и, не выдержав, он закрыл лицо руками и громко зарыдал. Болото подхватило его голос и эхом разнесло вокруг: казалось, целый хор детей горько заплакал в ночи. Дрожала поверхность воды, и крупная рябь шла сквозь отражавшуюся в ней луну. Со всех концов сползалась тина, заволакивая трясину. Тонкие длинные водоросли вились вокруг малочисленных кочек, скользили по воде прямо к призраку и собирались у его ног, подобно клубку змей.

Гиацу поражённо смотрел на сгорбленную светящуюся фигурку. Семанин понял почти всё сказанное, но надеялся, что понял неправильно. Неужели существуют на свете матери, которые могут бросить своего ребёнка умирать в болоте?! Это просто не укладывалось в голове. И хотя только что мальчишка пытался утопить Гиацу, но семанин чувствовал: призрак вызывает у него скорее жалость, чем страх или злость.

Оллид же молча стоял рядом. Лицо его помрачнело: он сразу догадался, что здесь произошло. Похоже, Инганда желала вернуть свою колдовскую силу, переходившую к сыну, и спихнула его в трясину. Или мальчик «удачно» оступился сам, а она просто не стала мешать и ушла дожидаться его смерти. Ведь если ребёнок колдуна умирает, сила возвращается к родителю.

Мальчишка покосился на водоросли у своих ног и рассерженно выкрикнул:

— Подите прочь! Не надо меня утешать! — и те мгновенно нырнули под воду.

Он вытер слёзы и, ткнув пальцем в Гиацу, хмуро спросил у Оллида:

— Зачем он тебе живой?

Оллид изумлённо поднял брови.

— Если бы он стал как я, было бы удобнее, — пояснил призрак. — Меня не надо кормить, мне не бывает холодно и больно. И вообще никаких забот. Мама говорит, ей так больше нравится, чем когда я был живой... как этот, — он кивнул на семанина.

Оллид поправил ткань для навеса, чудом не унесённую недавним ураганом, и сел на неё, скрестив ноги. Перед ним тепло полыхал костёр, ярко освещая пятачок земли. Красноватый свет сновал по лицу и одежде колдуна, нырял в его растрепавшуюся чёрную косу и оттуда стремительно перебегал на Гиацу, который пытался согреться рядом, кутаясь в зелёный плащ. Два костра поменьше горели и в задумчивых глазах Оллида. Он подпёр рукой подбородок и спросил у бледного мальчишки:

— Разве ты не чувствуешь, что тебе чего-то не хватает?

Призрак хотел возразить, но передумал и поджал губы.

— Ты же сам сказал, что потерял и тело, и душу, — продолжал колдун. — Что же в этом хорошего? И... удобного?

— Но мама говорит...

— Тебе самому, — перебил Оллид, — нравится?

Слёзы вновь покатились по бледным щекам призрака.

— Видимо, нет, — подытожил колдун.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь смотрел на меня так же, как ты смотришь на него, — признался мальчишка, переводя завистливый взгляд с Оллида на Гиацу. — Я хочу, чтобы мама так на меня смотрела. Но она не смотрит! Почему она не смотрит?! Почему она не достала меня из трясины? Она же легко могла!

Оллид пристально поглядел на призрака и промолвил:

— Ты ведь сам знаешь, почему.

Мальчишка отвернулся. Он уже больше не всхлипывал, и горькие слёзы высохли в его глазах. Он решительно поднялся и махнул рукой, приказывая болоту:

— Отдай ему! — и болото послушно выплюнуло прямо в Оллида котелок, миску и рог, унесённые недавним ветром.

Колдун ловко поймал посуду и, отряхнув от воды, убрал в дорожный мешок. Призрак же впервые обратился к Гиацу:

— Ты уже согрелся?

— Я... э-ээ...

— Вот мямля, — нетерпеливо бросил мальчишка и повернулся к Оллиду: — Ты сказал, что спешишь. Я помогу вам быстро покинуть болота — уже к утру вы выйдете к твёрдой земле. Но взамен окажи мне услугу.

— Какую же?

— Я хочу отомстить ей.

Колдун покачал головой:

— Как бы я ни относился к Инганде и её поступкам, я не стану помогать мстить.

— Я рад это слышать, — вдруг признался призрак. — Я проверял тебя и хотел убедиться, что ты не сделаешь ей зла после моей истории. Ну что, пошли?

Оллид поглядел на него с сомнением. Ему не требовалась помощь этого мальчишки. Хоть колдун и не слишком хорошо знал здешние места, но примерно дорогу помнил. А случись ему или Гиацу оступиться, так вылезти будет не трудно: болото неохотно, но всё же подчинялось. Однако призрак и в самом деле мог провести кратчайшей дорогой — ведь топь была его домом. Но зачем ему это? Не очередная ли это уловка, чтобы избавиться от путников?

— Зачем тебе помогать нам?

— Без причины, — рассмеялся мальчишка. — Потому что я сам так хочу. Я столько зим ради неё заводил людей в трясину... Теперь я хочу кого-нибудь вывести отсюда. Пусть это будешь ты и этот твой... Да кто он тебе?

— Слуга.

Лицо призрака вытянулось от удивления:

— Слуга?! Ты так печёшься о каком-то слуге?! — но тотчас он сник и признался: — Вот я делаю то, что мне не хочется, но она всё равно не любит меня! И ведь я не какой-то там слуга! Я её сын!

Произнеся это, мальчишка прикусил губу. Он закрыл глаза и простоял так какое-то время, легонько покачиваясь, подобно листу на ветру. Казалось, он прислушивается. Тонкий туман, сползаясь со всех концов, окутывал его, скрывая от посторонних глаз — ведь мальчик, погибнув, стал частью этого тумана. Гиацу на миг почудилось, будто призрак и вовсе исчез в сгустившемся мареве.

Оллид же задумчиво глядел на танцующее пламя костра, размышляя, стоит ли идти. С одной стороны, возможность быстро выбраться из болот да продолжить путь на север очень привлекала его. С другой стороны, это всё-таки сын Инганды. Да, он давно уже понял, что мать намеренно от него избавилась, и сегодня лишь в очередной раз получил подтверждение этому. Но не просто же так он убеждал себя в обратном столько зим... Может статься, ему по-прежнему так не хочется в это верить, что он опять закроет на всё глаза и сделает то, что велит ему мать: утопит незваных гостей. И всё же чутьё подсказывало колдуну, что нынче ночью надежда призрака действительно иссякла, и он отчаялся окончательно.

Гиацу повернулся к господину и шёпотом спросил:

— А что такое «вотмямля»?

Но ответить колдун не успел: туман расступился, и призрак, распахнув глаза, весело сообщил:

— Мама спит! Так что она не заметит, как я безобразничаю, — он нетерпеливо хлопнул в ладоши: — Ну же, собирайтесь! Живее! Я поведу: мне известна здесь каждая кочка.



***



Тьма утекала с небес, и луна, склонившаяся к горизонту, постепенно бледнела. Пропадали серебристые точки звёзд, залитые наступающим с востока светом. Шёл чёрный, как ночь, конь сквозь болота, и чавкала под его копытами мягкая земля. Прерывали пение птицы, заслышав путников, смолкали и прыгали прочь лягушки, прятавшиеся в зарослях высокой травы. Дрожала ряска на глади небольших тёмных луж, которые теперь попадались всё реже и реже. Шумно трясли листьями низенькие берёзы, густо окружавшие болото. Маячил впереди бледный силуэт призрачного мальчика, который легко бежал, перепрыгивая с одной кочки на другую. Порой он замедлялся, чтобы идти вровень с конём, и украдкой поглядывал на Оллида и Гиацу. Казалось, он вот-вот заговорит, но всякий раз мальчишка отворачивался и молча брёл дальше.

Гиацу зябко кутался в шерстяной плащ, насквозь пропитанный дымом и болотной грязью. Одежда его высохла почти полностью — господин поспособствовал. Но очистить её от тины, мха и мутных тёмных разводов с помощью колдовства он не мог, и семанин переживал, что новый наряд безнадёжно испорчен. Он очень старался беречь его, не зная, будет ли у него когда-нибудь другая одежда, или эта — единственная на долгое время.

Болото нагоняло на Гиацу тоску и страх. Глядя на полупрозрачную макушку призрака, семанин гадал: как этот мальчик мог жить здесь? Как живёт здесь его мать? Кому вообще может нравиться жить на болоте?! Впрочем, женщина, которая утопила в болоте собственного сына, уже... странная. Такой — и вонючие гиблые топи могут быть по нраву!

Колдун же внимательно смотрел кругом, ожидая подвоха. Но ничего не происходило. Земля и впрямь твердела, болото мелело и подсыхало, а деревья становились всё выше и пышнее. Их тёмные силуэты мрачно обступали едва заметную узкую тропу, по которой вёл путников призрак. Сам мальчишка делался всё бледнее и прозрачнее — от света просыпающегося дня. Вскоре он встал и с грустью оглядел лес с проплешинами пустырей.

— Здесь болото кончается, — промолвил он. — Но вам следует ехать дальше, пока не окажетесь в лесу погуще.

Оллид спешился:

— Как твоё имя?

— Улль, — улыбнулся призрак и звонко добавил: — Отца своего я не знаю, так что можешь звать меня: Улль, сын Инганды.

Колдун слегка поклонился:

— Что ж, благодарю тебя, Улль, сын Инганды. Ты и впрямь вывел нас из болота к рассвету.

Улыбка мальчика потухла. Он поглядел на восток, где серовато-сизые сумерки отступали под натиском встающего из-под земли солнца. В той стороне, далеко-далеко отсюда, в ветхой хижине на островке земли посреди ярко-зелёного ковра из гиблого мха, спит сейчас его мать. Много-много зим назад — уже никто и не вспомнит, сколько, — там рядом с ней спал и жил он сам.

Его игрушками были засушенные птичьи лапки, черепа с острыми клювами и косточки мелких животных. Его друзьями стали длинные склизкие водоросли, которые доставали ему со дна сплюснутых от болотной воды мёртвых людей и зверей. Улль никогда не боялся их: лишь грустил, что никто из утонувших не может говорить или играть с ним. Порой ему являлись призраки — бледные следы ушедших навсегда людей. Эти призраки были слабым подобием жизни: многие из них имели лишь голос, который то и дело молил о спасении, иные — днями напролёт бродили неподалёку от места, где утонули, будто пытались отыскать там что-то, возможно — самих себя. Совсем редко попадались призраки, способные отвечать на вопросы: с ними можно было немного поболтать.

Улль превосходил их всех: будучи призраком, он мог говорить, думать, чувствовать, шалить, обманывать и вместе с туманом бродить по болоту во все концы. Даже водоросли продолжали подчиняться ему! Наверное, он так отличался, потому, что был призраком хоть и маленького, но всё же колдуна. А, может, потому, что посреди этой трясины жила та, кого он звал мамой...

Крохотные серебристые слезинки покатились по прозрачным щекам мальчика. Мама, ради улыбки которой он готов был топить десятки ни в чём не повинных людей. Лишь бы она посмотрела на него, лишь бы бросила невзначай: «Молодчина! Самый лучший призрак на моём болоте!». Но ведь он хотел быть не просто самым лучшим призраком... Он хотел быть её сыном. А она даже не звала его по имени. «Самый лучший призрак» — это всё, чего он заслужил. Какой-то беспомощный мальчишка-слуга — и тот удостоился большего от своего господина, и при том без единого слова!

Улль повернулся к Оллиду:

— Помоги мне, — тихо попросил он. — Тебе подчиняется ветер. Так помоги мне рассеяться, наконец! Я слишком привязан к этому болоту. Сколько ни пытался — не могу уйти сам.

— Ты ведь исчезнешь, — предупредил колдун.

— Я и так слабею с каждой зимой, — отмахнулся мальчик. — Меня держала только надежда, что она заметит меня по-настоящему. Но меня настоящего уже давно нет. Я — даже не кусок своей души, — глаза его заблестели. — Может, я смогу вернуться к своей душе... А если нет, то это неважно. Я больше не хочу быть здесь! Поможешь?

Оллид с грустью глядел на него — самого необычайного из всех призраков, которых когда-либо встречал, и просто одинокого несчастного мальчика, навеки увязшего в трясине. Гиацу, осознав, о чём просит Улль, затаил дыхание. Он уже понял, что жизнь призрака — не то же самое, что жизнь человека, что призрак — это даже не душа и не её осколок, но всё же это какое-никакое существование... И вот Улль добровольно отказывается от него. Семанин почувствовал, как ему сдавило грудь, будто он вновь провалился в болото, сминавшее его тело. И в притихшем от утренних сумерек лесу раздался, наконец, голос колдуна:

— Помогу.

— Ну так давай же! — с облегчением рассмеялся Улль, вытирая мокрые щёки. — Сделай опять эту штуку с ураганом, как нынче ночью. Никто такого не выдержит!

Оллид отошёл подальше от Туринара и Гиацу и встал прямо, делая глубокий вдох.

— Приди... — прошептал колдун, поднимая руки.

Он почувствовал, как ветер послушно нанизывается на его пальцы и кружит, кружит, кружит, всё сильнее и сильнее — уже не только вокруг пальцев, но вокруг самого Оллида. Ветер разгоняется, увлекая за собой сухие листья, срывая новые с ветвей, обламывая сами ветви, поднимая упавшие сучья. Ещё миг — и устрашающая воронка обняла колдуна, полностью спрятав его за вращающимися потоками воздуха вперемежку с листьями и ветками. Гиацу, глядя на такой ветер, вцепился в Туринара, но подумал, что и это может оказаться бесполезным — ураган легко унесёт и могучего коня. Ввысь поднялись комки земли с росшей на них травой. И даже обнажились корни деревьев, будто готовые улететь вместе с толстыми стволами.

Улль стоял совсем близко. В глазах его плескался страх, но всё же мальчишка решительно вскинул голову и даже рассмеялся: перед ним, в ужасающем урагане, крутилось долгожданное освобождение. Он подмигнул остолбеневшему Гиацу и, разведя руки в стороны, выкрикнул:

— Я готов!

Оллид сделал ещё один глубокий вдох, а на выдохе со всей силой, на какую был способен, направил ветер на призрака. На сей раз мальчишку не унесло прочь. Воздух вонзился в него, будто огромное копьё, и прошёл навылет. И в тот же миг Улль распался: тысячи серебристых капелек, подобно брызгам воды, разлетелись во все стороны и зазвенели как колокольчики. Ветер раскидал по округе ветки и листья, и, не в силах успокоиться, поднялся ввысь и принялся мотать верхушки деревьев. Он сновал над лесом, как бешеный, и смех маленького Улля раздавался со всех концов. Но вот он начал стихать, и ветер, присмирев, ласково облетел вокруг Оллида и направился на восток. Звонкий шёпот разнёсся по болотам:

— Мама, посмотри же на меня... посмотри!

Этот шёпот ринулся к самому небу и сгинул, словно опалённый проснувшимся солнцем. И тишина, нарушаемая лишь робким щебетанием птиц, вновь завладела миром.



***



В то же мгновение в ветхом доме посреди Гиблой трясины Инганда распахнула глаза и резко села в постели. С губ её сорвалось отчаянное:

— Улль!..

Но было теперь поздно звать его. И отчего-то показалось старой колдунье, будто собственная смерть её очень близко: уже шагает она через болота, и взгляд её холоден, сапоги — огромны, а поступь — невыносимо тяжела.



* * *

Читать дальше десятую главу «Медвежья низина» — http://proza.ru/2025/01/11/155

Справка по всем именам и названиям, которые встречаются в романе (с пояснениями и ударениями) — http://proza.ru/2024/12/22/1314