Дело Пушкина 3. Досье. Тихая гавань

       Брак – это лотерея. Браки совершаются не на небесах, а в казино под вывеской «Случайность». Вы могли встретиться, а могли – нет, и тысячи совпадений сводили вас – или заставили в конце концов расстаться.
       Конечно, он был влюблен, конечно, она нежно относилась к мужу. Но время идет, в его письмах все меньше нежности, знаменитые фразы о том, какая прелесть ему досталась, относятся больше к первым годам брака, в последних больше иронии, больше упреков – и бесконечная тоска. Последние письма Пушкина читать без боли невозможно. Он загнан, он в долгах, он кругом обложен флажками, он не может писать, как хочет, когда хочет. В деревню, в глушь – да царь не пускает, да жена – не желает.
       Нет, она пыталась помочь, хлопотала, воевала с книгопродавцами, даже братца Гончарова теребить начала (года с 33-го), мол, имей совесть, я тоже дочь своих родителей (Пушкин, кстати не претендовал, говорил, это твои деньги – хотя так и не получил приданого), - как могла, вела все подрастающее хозяйство (э-э, пардон, а кто должен его вести? почесть за доблесть элементарную обязанность позаботиться об ораве собственноручно - еще пардон, другое слово как-то не выговорилось - произведенных детей?) Но она слишком занята собой и своим театром, своими выездами, где Пушкина «первая по красоте и наряду». Все благополучие семьи поэта держалось «на мне, да на тетке, что с вами будет без меня?..»
Что-то он ей поручал, переговоры по бумаге с братцем, какие-то дела по «Современнику», но незадача – приходилось повторять: не забудь! – и перепутать могла: какая статья? Гольцовская? Может, Кольцовская? Гоголевская? – переспрашивал Пушкин и с раздражением отметал: впрочем, неважно… Не слишком ли много значения придают деловым письмам Гончаровой (очень немногочисленным) и нечастым просьбам Пушкина, пытавшимся добиться от самого близкого человека хоть какого-то участия в его творческой жизни, жизни, которой она – увы, факту сему есть свидетели – мало интересовалась? Прелестная сценка - Баратынский декламирует свои стихи. Наталье Николаевне: не помешаю? - та в ответ ручкой: читайте, я все равно не слушаю… Была ли жена для Александра Сергеевича надежей и опорой, лучше всего говорят саркастические строки самого поэта: «какие вы помощницы, только ножками на балах…» Если оглянуться на ту же Софью Андреевну, которая от руки переписывала «Войну и мир», сравнение будет не в пользу жены Пушкина.
       Через годы, пройдя через потери, горе, обремененная невыносимым для ее хрупкой совести чувством вины, она повзрослела и помудрела. Когда, оправдывая юную Пушкину, приводят в пример рачительную хозяйку и рассудительную супругу Ланскую, то забывают, что между одной и другой годы и горе, что Ланская могла сказать своему мужу: ни один француз не отнимет меня у тебя, - а Пушкина – дернуть плечиком в ответ на замечание княгини Вяземской: а мне нравится Дантес, мне с ним весело… И да, это одна женщина. К сожалению, первому поэту России досталась не взрослая мудрая женщина, а порхающий мотылек. Женись он не на восемнадцатилетней Наташе, а на тридцатидвухлетней Наталье Николаевне, возможно, его жизнь сложилась бы по-другому.

       Каждый год рождались дети, однако, детолюбивая (она и племянников растила, когда уже с Ланским жила), отказаться от своего опиума Наталья Николаевна не могла.
       «…Вгоняет себя в гроб, слишком много танцуя целые вечера напролет…» «Только и разговору, что о праздниках, балах и спектаклях», - Надежда Осиповна Пушкина, 1833 год.
       «Масленица очень шумная, всякий день бал и спектакль, утром и вечером, с понедельника до воскресенья. Наташа бывает на всех балах, всегда прекрасна, элегантна, всюду принята с восторгом. Она каждый день возвращается в 4 или 5 ч. утра, встает из-за стола, чтобы приняться за свой туалет и мчаться на бал».
Бал в ту эпоху – довольно энергозатратное мероприятие. Духота, спертый воздух, амуниция женщин – мы и представить себе не можем, сколько тряпок было наверчено на средней горожанке того времени. Белье, рубашка, несколько нижних юбок, юбки верхние, корсаж, платье – все это многоярусное, сборчатое, отороченное метрами воланов и кружев… Корсет – которым утягивали талию – даже в положении - на треть от естественных показателей… И во всем этом нужно было не просто стоять – скакать, кружиться… Немудрено, что дамы то и дело падали в обморок или теряли детей.
       «Убивала здоровье, слишком много танцуя на балах». «Слишком увлекается балами». Слишком, слишком, слишком…
       «В воскресенье на последнем балу при дворе Наташа после двух туров мазурки почувствовала себя плохо, она еле успела удалиться в кабинет императрицы, как у ней начались такие сильные боли, что по приезде домой она выкинула. Итак она теперь лежит в постели, после того как прыгала всю эту зиму, и наконец во время масленицы, будучи беременной на втором месяце... Александр более рассеян, чем когда-либо». Немудрено.
       Танцевала самозабвенно, до выкидышей, до истерических припадков, а потом жалась к мужу, потому что находил страх, и поэт утешал… Если в браках Достоевского и Набокова со стороны женщин было много материнского, опекающего, если брак Толстого был союзом двух эгоистичных детей, то Пушкину в семейной жизни досталась роль отца капризной кокетливой девочки. Содержать - жена бесприданница. Руководить, направлять: с тем не водись, сюда не ходи. Утешать, защищать – например, от мальчика Соллогуба, которого покоробил громкий смех красавицы в неподобающий момент… да полно, была ли эта ее пресловутая тактичность или все ограничилось прелестным личиком и бабским добродушием?.. В каждом письме: веди себя хорошо, береги себя, не отвлекай от работы, не мешай работать, мне нужно зарабатывать на всех нас! – как ребенку, который нетерпеливо топает ножкой (и топала, да еще как!).
       Пушкин жене:
       «…Не слушайся сестер, не таскайся по гуляниям с утра до ночи; не пляши на бале до заутрени. Гуляй умеренно, ложись рано. Отца не пускай к детям, он может их испугать и мало ли что еще. Пуще береги себя во время регул - в деревне не читай скверных книг дединой библиотеки, не марай себе воображения, женка. - И снисходительно-иронично: - Кокетничать позволяю, сколько душе угодно».
       Флирт молоденькой женщины принимал порой несколько странные очертания: вот после бала ждут карету Пушкин и Пушкина – она, непринужденно прислонившись к колонне, в окружении кавалергардов, рассыпающих комплименты; он – в одиночестве, у другой колонны, забытый, в глубокой задумчивости...
       Когда-то его пленила ее тихая грация, простота, прямота в обращении. Не ждал ли он от московской барышни волшебного превращения в Татьяну?.. А потом оказалось, что comme il faut не так уж в ней много, и он растерянно повторяет: ты знаешь, как я не люблю все, что vulgar, - пытаясь дотянуть жену до некогда привидевшегося идеала. Не дает покоя одна маленькая деталь: воспоминание праздного наблюдателя о прогулках поэта по Невскому проспекту (куда же без Невского), как на старенькой истертой бекеше мужа Натальи Гончаровой сзади не хватало пуговицы. Наблюдателя это каждый раз смущало… хозяйку дома Пушкиных – нет. О платье мужа заботится жена. Если муж ходит с оторванными пуговицами… бедный, забытый первый поэт России!
       Недолюбленный в детстве, поэт схватился за эту девочку, заранее благодарный за любые крохи тепла, подставляя шею под дубовой тяжести супружеское ярмо… Везти этот воз Пушкину, обремененному собственной гениальностью, было не под силу.

       Вишенка на торте – работать он мог только вдали от жены и прелестей светской жизни. Когда-то он просыпался и принимался писать после единственной чашки кофе и строчил до середины дня. Когда-то мечтал, что реверансы с невестой можно будет забыть после женитьбы: «Жена свой брат, при ней пиши, сколько хошь… А невеста пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает...» А теперь бесился оттого, что не может отыскать время для творчества, ибо часы съедают выезды и балы, и удирал в деревню, а дома работал урывками и ночами: «...Вот уж подлинно труженик-то был А. С.! Бывало, как бы поздно домой ни вернулся, и сейчас писать. Сядет у себя в кабинетике за столик, а мне: "иди, Никеша, спать". И до утра все сидит. Смерть любил по ночам писать. Станешь ему говорить, что, мол, вредно, а он: "не твое дело". Встанешь ночью, заглянешь в кабинет, а он сидит, пишет, и устами бормочет, а то так перо возьмет в руки и ходит, и опять бормочет. Утречком заснет, и тогда уж долго спит», - камердинер поэта Н. Федоров.
       Ночью, когда тишина и покой…

       И небольшое отступление для тех, кто зачисляет бедного поэта в нестройные ряды кабацких пьяниц. Цитата из того же Никифора Федорова, знавшего о поэте всю подноготную - как знают ее домашние, слуги и секретарши больших начальников: «Лимонад очень любил. Бывало, как ночью писать, - сейчас ему лимонад на ночь и ставишь. А вина много не любил. Пил так, т. е. средственно».

       Необходимость пестовать жену как ребенка часто оправдывают разницей в возрасте, да и сам Пушкин отмечал сей досадный факт; ему и сорока не исполнилось, а он уже написал «…Здравствуй, племя младое», и с горечью - «Леилу», которая вечерком не приходит, а убегает от него, седеющего. И жене: молодая, царствуй… Однако Достоевская Анна была моложе супруга на 24 года, возрастной разрыв у Достоевских был в два раза больше, чем у Пушкиных. И эта молоденькая женщина (замуж она выходила, будучи ненамного старше Гончаровой) стала эпилептику, игроку и гению железобетонной опорой. Тем, кто говорит, что Гончарову-Пушкину-Ланскую стоит пожалеть, мол, какая б женщина ужилась рядом с буйным поэтом, советую поговорить с близкими эпилептиков. Может, дело не в дате рождения, а в характере самих женщин?..
       Пушкин тянул, как мог, он даже перед смертью мужественно пытался свою косую мадонну оберечь, уберечь – от людей и от сокрушающего чувства вины: запомни, ты ни в чем не виновата… Одной этой рыцарской фразы достаточно; будь Наталья Николаевна безвинна, Пушкину не понадобилось бы ее оправдывать, а Жуковскому - после смерти поэта приводить к почти обезумевшей женщине священника, чтобы снял с нее вину…

       Да, все было, как у всех. Привыкание, конфликты, неурядицы. Считается, что на пятый год супружеской жизни происходит первый семейный кризис. В 1835 году в жизни Пушкиных появился Дантес. А дантесы на пустом месте не появляются.

       В истории с дуэлью, как пасьянс, сложилось множество факторов. Нельзя сказать, что Пушкина погубили только долги или семейные неурядицы, или конфронтация с властями, преследования Дантеса, неприязнь тех, кого Лермонтов называл светской чернью. Собственный темперамент, в конце концов. К дуэли привела общая совокупность причин. Да, он меньше писал, мало издавал, публика охладевала. Цензура. Царь – в свое время тот вынашивал проект: Пушкин – придворный поэт Николая Первого. Это Пушкин-то. Попробуй завести леопарда вместо домашней кошечки… Он же «как Ломоносов, ни перед кем, понеже господа бога…» Долги, разрастающееся семейство, новые долги, бессмысленные траты, - вплоть до игры. Сколько упреков по этому поводу! Но, господа, играл-то ведь – на свои!
В ту эпоху, скучную по меркам нашего века - века гаджетов, - заняться на досуге (а у привилегированных классов досуга не счесть) было практически нечем. Ежедневно ходили в гости, устраивали балы, приемы, рауты и прочую разорительную дребедень. Это современные театралы посещают храм искусства, чтобы получить впечатления; светские хлыщи XIX века приходили на спектакль, дабы убить время, себя показать, на людей посмотреть. Дамы сплошь вышивали и музицировали – а чем еще заняться неработающей женщине? Много читали, строчили обширные письма. Эпистолярный жанр – наследие той эпохи.
       И поголовно играли в карты. Женщины – по маленькой, мужчины – как это водится у мужчин – с размахом, в азарте проигрывая целые состояния; игорный притон был практически в каждом клубе, почти во всех холостяцких домах. Играли, повторяю, все. Из крупных писателей того времени не найти никого, кто в той или иной степени не попался бы на крючок карточного азарта. Лев Толстой в Николае Ростове, проигравшемся в пух, изобразил самого себя и сонмы несчастных молодых людей, влетевших по милости приятелей-игроков по-крупному. О Достоевском, чья зависимость от игры приобрела поистине болезненные размеры, и говорить нечего. Играть на деньги считалось хорошим тоном, женщины тратились на наряды (надеть платье на бал дважды было моветон), мужчины в свою очередь – на карты.
       Однако не карточные долги разоряли поэта. На широкую руку, разгоняя адреналин, поэт играл, будучи холостым; после свадьбы свободных денег у него уже не было; женатый Пушкин не играл – поигрывал; это разные вещи. Крупно продулся он году в 33-м, когда в семейном бюджете впервые замаячили сокрушительные прорехи, и поэт пренаивно попытался разбогатеть карточной игрой, как его герой (мечта о трех волшебных картах - тройка, семерка, туз – из того времени). Шлейф «холостых» карточных долгов тянулся пожизненно, однако катастрофой для семейного бюджета Пушкиных стали не они, а великосветский образ жизни, загнавший Александра Сергеевича в тупик. С писательского дохода (очень приличного для того времени, книгопродавцы платили ему золотом за золото строк) с большим семейством он мог вести безбедный, но скромный образ жизни - не более. Но Натали затворничество было не по душе. Да и жить по средствам она, похоже, так и не научилась.
       Учиться, кстати говоря, было не у кого. Ее дед швырял деньги без счета, практически разорив семейство, мать, имея две тысячи душ и 40 тысяч дохода, вечно сидела без денег. Дочери выезжали в свет в дырявых башмаках; чтобы Наташа могла без стыда танцевать с женихом, ее тут же на балу переобували в подружкины туфли.
       После смерти Пушкина при царевом пенсионе, полном обеспечении четверых детей (да и Александрина живет с ними) Наталья Николаевна снова в долгах. По ее просьбе казна и опекуны выкупили Михайловское, но дом обветшал, нужна была рачительная рука, и она, помыкавшись, вернулась в город. И опять начала выезжать в свет! Опекуны семейства Пушкиных, учитывая, что детки подросли и надобно их учить, добавили по просьбе вдовы к царевому пенсиону в шесть тысяч еще четыре. Когда умерла фея Загряжская, родственники, Строгановы и де Местр, вопреки воле тетки не отдали завещанное имение усопшей вдове Пушкина, мол, 30-летняя (!) женщина не сможет правильно распорядиться поместьем, а назначили ей содержание, как несмышленой девочке. Можно списать на жадность нечестных родственников, обобравших вдову – не она первая, не она последняя, однако… здесь есть некоторые нюансы.
       Попробуем разобраться.
       Отец Натальи Ивановны Гончаровой, матери Таши, прижил ее с остзейской баронессой Поссе, которую и привез в родовое поместье Ярополец в подарок законной жене. Оставив женщин выяснять отношения, двоеженец, как истинный джентльмен, сбежал во вторую столицу. Александра Степановна, презрев бабью ревность, пригрела несчастную баронессу, бывшую на сносях, а после ее смерти позаботилась о ее дочери, которая всю жизнь вспоминала мачеху, простую русскую бабу, теплым словом. Однако в официальных документах девочка числилась «воспитанницей » И.А. Загряжского, своего отца. По тогдашним законам, непримиримым к бастардам, никаких имущественных прав на его состояние она не имела.
       Претендовать, правда, было особо не на что. Иван Александрович жил широко, по-потемкински, чьим адъютантом и любимцем он был, и соответственно разорился; Александра Степановна умерла в 1800 году, три девицы Загряжские остались в затруднительном материальном положении. Вероятно, по этой причине замуж удалось выйти только хорошенькой Натали, да и то не рано по тем временам – в 22 года. Две старшие сестры стараниями тетки, Натальи Кирилловны Загряжской, были пожалованы во фрейлины, одна в 1804 г., другая в 1808 г., что дало им средства к существованию. Попасть ко двору было не просто престижно, девушке, помимо стола и квартиры, полагалось жалование, которое, однако, у придворных дам, как у девиц легкого поведения, съедали расходы на тряпки. Была ли пожалована Натали Загряжская, неизвестно; принимая во внимание ее сомнительное происхождение и отсутствие точной даты вступления в должность, возможно, шифра ей не дали; именовалась она «девицей Загряжской, жительствующей во дворце с фрейлинами». Однако побочная дочь блудного Ивана Александровича спустя короткое время сделала блестящую партию; старшая Софья переехала к младшей, как поправившей материальное положение.
       После Отечественной войны вышла замуж и безнадежная старая дева Сонечка - за Ксавье де Местра, того самого, чьей кисти мы обязаны портретом Пушкина-ребенка. В 1813 году после смерти сына Ивана Александровича мужская ветвь рода Загряжских пресеклась, и тамбовское имение Кариан перешло к его законным дочерям – Екатерине и Софье. Наследницам «были предъявлены требования о выплате долгов Опекунскому Совету и частным кредиторам; долги (80 тысяч) были выше платежных возможностей сестер…» Екатерина обратилась к императрице со слезной просьбой: об отсрочке платежей на 12 лет. Недвижимость между сестрами поделена не была, Наталья Ивановна на долю в наследстве не претендовала, что было, в общем-то, справедливо, поскольку 40 тысяч, получаемые от свекра, были неплохим содержанием, а вконец расстроенное Кариан давало немного дохода.
       Однако в 1823 году почил в бозе уже дядя, муж той самой Кирилловны, престарелой фрейлины Екатерины II. После него сестрам перепало поболе. Числилось за ним три села в Тамбовской и Костромской области, сельцо в Тульской губернии и Ярополец, где родилась Наталья Ивановна. Одну деревушку он завещал внебрачному сыну; остальное дамы Загряжские поделили между собой. Побочной дочери селадона и баронессы досталось ее родовое поместье; вдобавок сводные сестры пообещали ей выплатить 130 тысяч. Выплатили, в силу стесненных обстоятельств, меньше; в том же году незамужняя Екатерина Ивановна оформила завещание на Софью, что опять-таки обосновано: для незаконной дочери Наталья Ивановна получила неплохой кусок. Тем не менее, вздорная будущая теща Пушкина весьма разобиделась.
       Между тем, родные сестры Загряжские, судя по всему, отнюдь не шиковали. Долги по имению съедали все. Неизвестно, действительно ли фея Загряжская желала выделить кусок любимой племяннице, но завещание от 23-го года осталось в силе. Унаследовав состояние сестры, Софья Ивановна бедствовала. Когда через несколько лет умерла приемная дочь де Местров, Наталья Фризенгоф, родителям буквально не на что было ее похоронить.
       «Ея сиятельство, невзирая на совершенное свое изнеможение, по необходимости должна сама распорядиться похоронами, которые назначены 16-го числа в Невском и которые здесь в Петербурге обходятся чрезвычайно дорого, а графиня в настоящее время без копейки; притом теперь же нужно рассчитаться с посторонними докторами, составлявшими консилиум о болезни покойной баронессы», - пишет Ксавье де Местр управляющему.
       Так была ли богата фея Загряжская, которая имела общее с Софьей имущество, и все ли держалось на тетке, как уверяют сторонники Гончаровой, считая, что Пушкин разорял семью, а тянула ее отважная Екатерина Ивановна?