Мария Петровых и Павел Антокольский

МАРИЯ ПЕТРОВЫХ И ПАВЕЛ АНТОКОЛЬСКИЙ
Литературно-биографический очерк

Работа с личным архивом Марии Петровых позволила нам пролить свет на еще один затененный отрезок ее жизненного пути, где вырисовывается фигура Павла Антокольского, созвучного ей поэта и коллеги по переводческому цеху, с которым она долгое время входила в состав Бюро Секции переводчиков национальных литератур.
Познакомились они в Баку ранней осенью 1947 года на торжествах по случаю 800-летия азербайджанского классика Низами Гянджеви. Даже удивительно, что их личная встреча состоялась так поздно. Ведь они принадлежали к одному литературному кругу. Как и Мария Сергеевна, Павел Григорьевич неплохо знал Пастернака и был дружен с Верой Клавдиевной Звягинцевой. В сферу переводов Петровых с Антокольским тоже пришли примерно в одно время. И, тем не менее, до сентября 1947 года в документах личного архива М. Петровых никаких следов ее общения с П. Антокольским мы не находим.
Изучая хронологию жизни и творчества этих двух поэтов, не устаешь потрясаться обилием пересечений в их биографиях. В юности оба они пробовали свои силы в театре, где развили свою природную способность к перевоплощению.

«Культура Павла Антокольского, – вспоминает С.С. Лесневский, – явилась не только начитанностью, но и кровной памятью родства народов и гениев. Подлинный русский интеллигент, советский патриот, он был в высочайшей степени наделен «чувством как бы круговой поруки всего человечества» (А. Блок). И при этом Антокольский имел потрясающий дар искреннего перевоплощения, способность ощущать себя как бы другим человеком. Артист – вот что хочется сказать о нем прежде всего; во всем он был артист. Сюда относится и непосредственно театральное начало, коренящееся в судьбе Антокольского, в природе его поэтического мирочувствия; и виртуозность мастера, у которого все поет, к чему он ни прикоснется; и колоссальный темперамент, сотрясающий залы и сердца; и обращенность к слушателям, к народу – высокий демократизм романтического театра поэзии» [26:521].

Сходным образом характеризует дарование Марии Петровых ее школьная подруга Маргарита Салова:

«Она воспринимала все тонко, всем своим существом. Относилось ли это к литературе, либо к жизни.
И, наконец, еще ребенком она умела перевоплощаться. Передавать чувства, даже неведомые ей, причем чаще это было не подражание, а творческое предвидение.
Вот все это и сделало ее непревзойденным мастером перевода» [1:6].

Работая над стихотворным произведением, Петровых и Антокольский придирчиво следили за тем, чтобы при восприятии текста на слух не получалось нелепостей и смысловых искажений.
Забавное, но весьма характерное свидетельство обостренного поэтического слуха Антокольского мы находим в мемуарах Марка Соболя. Впервые придя к Антокольскому домой, после непродолжительной церемонии знакомства, Марк Андреевич по просьбе радушного хозяина начал читать свои стихи:
– «Фунту лиха понимающие цену…»
– Это что за Фунтулиха такая?! – резко оборвал Павел Григорьевич [26:353].

С такой же претензией обрушилась однажды Мария Сергеевна на свое собственное творение:
«У меня в книге такая накладка, звуковая накладка! – терзается она в письме к одному из своих давних почитателей. – Когда я заметила, я ахнула. В стихотворении «Давно я не верю надземным широтам…» сказано: «Я верю, душа остается близ тела», получается «блистело». Я, конечно, исправлю, но как я этого не заметила?» [29:75]

На уровне человеческих отношений общей чертой Петровых и Антокольского было искреннее и бескорыстное движение к людям, стремление помочь ближнему, нередко даже в ущерб самому себе.

«Дед дарил многим, – рассказывает внук Антокольского А.Л. Тоом. – Он дарил вещи, книги, идеи и просто деньги. Любил угощать и подвозить на такси. Легко и просто дарил свой труд, щедро правя чужие стихи и переводы. Если в кармане у него лежало несколько сотен рублей, то он ощущал себя сказочно богатым (влияние нищей молодости), и ему хотелось тут же показать, проявить свои финансовые возможности. Идеальным дополнением к прекрасной щедрости была бы проницательность в отношении людей, но ее не было» [26:514].

К аналогичному выводу относительно Марии Сергеевны приходит ее мать, Фаина Александровна Петровых:

«Ты угадала, – пишет она средней дочери Кате в марте 1951 года, – что Марусе очень трудно работать. Откуда еще силы находятся! Спит мало, курит не переставая. Работу свою, перевод для Тильвитиса, кончила всю. И надо бы непременно ей отдохнуть. Но она взяла для кабардинцев перевод. Это непростительно! Когда я ей говорила, зачем взяла опять, она ответила, что «я не могу не работать». Это потому, что она в высшей степени неразумно тратит деньги. Это не ее заработка не хватает, а люди так жестоки, что обирают ее «в долг» без отдачи и без зазрения» [10].

Иногда в проявлении щедрости наши герои доходили до полного безрассудства.

«Антокольский был необыкновенно добр и отзывчив, – вспоминает С.Е. Голованивский, – но в своей доброте подчас удивительно наивен. Когда у него были деньги, он не думал о том, что они ему понадобятся и завтра, и раздавал их направо и налево, получая при этом огромное удовольствие.
    Как-то в гардеробе одного министерства, куда мы пришли по какому-то делу, я заметил, что, получая пальто, он вместо обычной мелочи сунул швейцару довольно крупную купюру. Когда мы вышли на улицу, я сказал ему, что это неприлично – так поступать нельзя.
    – А мне не жалко! – воскликнул он.
    – Но ведь швейцар подумает, что у тебя деньги ворованные!
    – Почему?! – искренне удивился Павел.
    – Да потому, что человек, честно получающий зарплату, не в состоянии давать столько швейцару.
    – Неужели подумает? – поразился он. И, минуту помолчав, согласился: — А ведь ты прав. Подумает, что вор, это еще куда ни шло. А то ведь еще и за дурака примет!» [26:238 – 339].

Похожий случай вышел у Марии Сергеевны с домработницей, которая приглашена была для помощи по дому, а превратилась едва ли не в еще одного иждивенца на хрупких плечах добросердечной хозяйки.

«А домработница ест и за себя, и за нее, – с возмущением пишет Кате Фаина Александровна в сентябре 1947 года. – Маруся с ней ненормально деликатна: работы почти не требует, а угощает, как самую дорогую гостью. Сама говорит, что она, наверное, считает меня неумной. Только это, ради Бога, между нами, слышишь, Катюша?! Это очень важно» [10].

В духовной сфере человеколюбие Петровых и Антокольского проявлялось в заботе о молодых и начинающих талантах.

«Ему постоянно нужны были все новые и новые увлечения, – пишет об Антокольском Л.А. Озеров, – он был занят все новыми и все более молодыми поэтами. Он входил в быстрый контакт с молодыми. И позволял им делать с собой и своим временем что угодно. Звонить в любое время суток. Заглядывать в его дневник. Брать на дом книги. Просить или требовать рекомендации, рецензии, предисловия. Он быстро забывал неурядицы и неблагодарность. И продолжал раздаривать свое внимание и свое время» [26:182].

Не менее внимательна по отношению к коллегам была и Мария Петровых. Разница лишь в том, что Антокольский был наделен мощнейшим энергетическим зарядом, много отдавал, но и много успевал, а Мария Сергеевна страдала от нехватки жизненной энергии; Антокольский щедро сбрасывал излишки, а Петровых отдавала последние ресурсы, кровно необходимые ей самой.

«Мария Сергеевна себя растрачивает, – сокрушался Наум Гребнев. – Ей дали на рецензию мой перевод. Она указала все неудавшиеся места, предложила свои варианты. Сидела десять дней, а надо было работать два часа. <…> Г. Регистан сегодня, редактируя книгу К. Кулиева, потратил на это три часа (мы сидели вместе, до этого он книгу не читал). Бедная Мария Сергеевна тратит на такую же работу несколько месяцев» [29:51].

Объем внутренних ресурсов у Петровых и Антокольского был совершенно разным, но душевный порыв одинаков – помочь нуждающемуся.
Близкий круг Марии Петровых сложился в годы ее юности и в дальнейшем почти не расширялся. Она тяжело сходилась с людьми. Но Павел Григорьевич стал ей человеком очень близким. Из его писем мы видим, что он в курсе всех рабочих дел Марии Сергеевны, он чувствует малейшие изменения ее душевного состояния. Даже называет он ее «Марусей», как обращались к ней родные и друзья юности, тогда как у подавляющего большинства знакомых Марии Сергеевны, с которыми судьба свела ее в зрелые годы, в ходу было более распространенное ласкательное «Машенька» [Прил. 1].

На протяжении всей жизни Петровых и Антокольского волновали размышления о предназначении поэта и цене истины в литературном труде, о смерти и преодолении времени.
В момент первой встречи осенью 1947 года Петровых и Антокольский переживали годовщину невосполнимой утраты. Ровно пять лет назад Мария Сергеевна узнала о гибели мужа, а Павел Григорьевич получил похоронку на сына. И в преодолении горя оба они прошли похожий путь.

Вернувшись из Чистополя в Москву осенью 1942 года, Мария Сергеевна впала в глухое оцепенение: все кругом напоминало ей о Виталии. В эвакуацию она уезжала в надежде на скорую встречу с мужем, а обратно вернулась вдовой. Благодаря участию Пастернака и Фадеева трудовая жизнь ее была более или менее устроена: она заключила договор на перевод книги литовской поэтессы Саломеи Нерис. Но душевное состояние Марии Сергеевны с каждым месяцем ухудшалось. В 1943 – 1945 годах она написала цикл стихов с мотивами личной утраты и как поэт замолчала надолго. Никакой радости не приносит ей больше и столь увлекавшая ее прежде литературная жизнь. Через силу она поддерживает общение с друзьями и коллегами, ходит на творческие вечера, но между ней и внешним миром как будто образовалась непрошибаемая стена. Только со старшей сестрой Катей Маруся по-прежнему открыта, но уже много лет их разделяют большие расстояния. Выйдя замуж за физика Виктора Викторовича Чердынцева, Екатерина Сергеевна живет там, куда его направляют по службе.

«Моя единственная! – пишет сестре М. Петровых 16 сентября 1943 года. – Пишу тебе в день твоего рождения. Мне сегодня особенно больно оттого, что мы не вместе. А люблю я тебя еще горячее, чем всегда, если это только возможно. Как я тоскую о тебе. Ты мне нужнее всех на свете. Вернее сказать, кроме Арины и тебя мне никого не надо.
Солнышко ты мое бесценное, я всем сердцем с тобою. Ты единственный друг мой, только с тобою я говорю (мысленно) с окончательной откровенностью. Столько людей вокруг меня, и все чужие и ненужные. Перед всеми я в неоплатном долгу, потому что не могу отвечать таким же доверием, каким меня одаряют» [6].

Созвучные признания мы находим в дневнике Павла Антокольского. Написав поэму «Сын», он переживает периоды творческого молчания и тяготится нарушением связи с внешним миром.

«Со стихами у меня полный швах и провал, – констатирует он 25 октября 1943 года. – Не только не могу их писать, но и не хочется: всякий язык кажется приблизительным, бедным, чужим. И рифма, и ритм, раздражают, как условность. Я ничего не могу cказать в стихах такого, что не было сказано до меня тысячу раз. Ведь это и прежде бывало, что я подолгу не писал стихов, но так катастрофически дело не обстояло никогда. Я знаю, или вернее догадываюсь, в чем секрет. В отсутствии перспективы… Все, все упирается в гибель Вовы. Как просто и как неожиданно разрешилась сложная история моего существования. Жил – очень интересно и одухотворенно, умел увлекаться и служить другим, написал несколько книг… И все, все перетянула на своих весах гибель рожденного мною человека. Пока Вова жил и рос на моих глазах, я восхищался им безмерно и болезненно любил его, но никогда не думал, что он – солнце, вокруг которого вертится моя вселенная. Оказалось, что это именно так. Вот почему можно прикидываться живым, деятельным, заинтересованным в чем-то. Можно увлечься внешними событиями, чужими словами, но стоит вспомнить о главном, и от всего отшвыривает, как сильным током» [25:198 – 199].

И здесь мы обнаруживаем следующую параллель в биографиях М. Петровых и П. Антокольского. Поэма «Сын» принесла Павлу Григорьевичу всенародное признание и стала одним из самых ярких произведений советской литературы военных лет. Не столь масштабно, но в том же направлении цикл стихов Марии Петровых 1941 – 1945 годов, в которых горечь личной потери неотделима от ощущения общей беды, повлиял на ее дальнейшую творческую судьбу. Именно эти стихи открыли Марии Петровых дорогу к широкой читательской аудитории.
Спустя много лет Надежда Чертова, тоже пережившая эвакуацию в Чистополь, отправляя сохранившийся в ее архиве автограф стихотворения Марии Сергеевны ее дочери Арине, напишет:

«Я же помню, как Машенька читала это стихотворение в Чистополе, в Доме Учителя, и зал ответил ей настоящей овацией. Это был год войны, и у каждой из нас много скопилось горя и боли за детей и за мужей, – вот и откликнулось так горячо. Стихотворение же само по себе замечательное по открытости души.

Ты думаешь, что силою созвучий
Как прежде жизнь моя напряжена.
Не думай так, не мучай так, не мучай, –
Их нет во мне, я как в гробу одна.

Ты думаешь – в безвестности дремучей
Я заблужусь, отчаянья полна.
Не думай так, не мучай так, не мучай, –
Звезда твоя, она и мне видна!

Ты думаешь – пустой, ничтожный случай
Соединяет наши имена.
Не думай так, не мучай так, не мучай, –
Я – кровь твоя, и я тебе нужна.

Ты думаешь о тихой, неминучей,
О гибели, что мне предрешена.
Не думай так: мятется прах летучий,
Но глубь небес бестрепетно ясна».
[5]

Как мы знаем, муж Марии Петровых погиб в заключении. Но она вознеслась над личной ситуацией и приняла в сердце боль всех женщин, переживающих разлуку с любимым в годы войны. Это и сделало ее глашатаем общенародной скорби.

В середине 1960-х годов лирика М. Петровых военных лет потрясет воображение армянского критика Левона Мкртчяна, который подвигнет Марию Сергеевну на издание ее первого авторского сборника.

«Я взял с собой для работы вырезки, выписки, – пишет он Марии Сергеевне в июле 1967 года. – Есть и Ваши стихи:

Грустила я за свежими бревенчатыми стенами,
Бродила пламеневшими лесами несравненными,
И светлыми дубровами, и сумрачными чащами,
От пурпура – суровыми, от золота – молчащими.

Чудные стихи. Или вот еще:

У меня большое горе,
И плакать не могу.
Мне бы добрести до моря,
Упасть на берегу.

Не слезами ли, родное,
Плещешь через край?
Поделись хоть ты со мною,
Дай заплакать, дай!

Дай соленой, дай зеленой,
Золотой воды,
Синим солнцем прокаленной,
Горячей моей беды.

Какая доподлинность во всем этом. И почему Вам так трудно собрать все это, неужели Вам это не нравится, и Вы хотите невозможного?» [4]

И хотя, став впоследствии литературным конфидентом М. Петровых, Л. Мкртчян ознакомился со всем ее поэтическим наследием, о стихах военного времени он продолжал говорить с особым трепетом.

«Стихотворение М. Петровых «1942 год», – пишет Мкртчян в предисловии к первому сборнику Марии Сергеевны «Дальнее дерево», – мне кажется одним из наиболее сильных в русской советской поэзии о войне. Оно и впрямь звучит как «колокол на башне вечевой». В нем голоса тысяч и тысяч людей, проклинающих войну за всех убитых, всех осиротевших, в нем ненависть тысяч и тысяч:

Проснемся, уснем ли – война, война.
Ночью ли, днем ли – война, война.
Сжимает нам горло, лишает сна,
Путает имена.

О чем ни подумай – война, война.
Наш спутник угрюмый – она одна.
Чем дальше от битвы, тем сердцу тесней,
Тем горше с ней».
[35:7 – 8]

«Я был удивлен, – делится с читателем Мкртчян в своей книге воспоминаний о Марии Петровых, – что такие, например, стихи, написанные еще в 1945 году, нигде не печатались:

Но разве счастье взять руками голыми?
Оно сожжет.
Меня швыряло из огня да в полыми
И вновь – об лед.
И в кровь о камень сердца несравненного, –
До забытья…
Тебя ль судить, – бессмертного, мгновенного,
Судьба моя!»
[29:23]

В лирике Марии Петровых 1940-х годов наиболее отчетливо проявилось свойственное ей обостренное ощущение трагического в жизни и искусстве, которое роднит ее с Павлом Антокольским.

«Многие путают трагедию и трагическое в искусстве с пессимизмом, – писал Антокольский однажды. – Вредная путаница! У трагедии нет ничего общего с пессимизмом». И еще: «Трагедия может вывернуть человека наизнанку, но человек в конечном счете поблагодарит ее за громовой урок о вечном торжестве жизни» [14:29]

Об этом же говорит Мария Петровых в одной из своих дневниковых записей:

«Смысл жизни не в благоденствии, а в развитии души» [37:366].

«Слова Антокольского о трагическом и трагедии – не случайные для него и не проходные слова, – размышляет Лев Левин, близкий друг и литературный биограф поэта. – Он цитирует блоковское «Крушение гуманизма»: «Оптимизм вообще – несложное и небогатое миросозерцание, обыкновенно исключающее возможность взглянуть на мир как на целое. Его обыкновенное оправдание перед людьми и перед самим собою в том, что он противоположен пессимизму; но он никогда не совпадает также и с трагическим миросозерцанием, которое одно способно дать ключ к пониманию сложности мира».
Антокольский развивает эту мысль Блока. Сущность трагического миросозерцания, «прежде всего, в диалектике, в полной открытости конфликтам и противоречиям жизни». Задача художника – «разглядеть и понять жизнь в борьбе ее противоположных сил, в вечном потоке движения». Таково представление о трагическом, присущее Антокольскому как художнику, который особенно выразил себя именно в этой сфере искусства» [14:29].

Страстное увлечение Пушкиным также сближало М. Петровых с П. Антокольским и предопределило взаимопроникновение их художественных миров. Отголоски пушкинского «Пророка» мы находим в целом ряде стихов обоих поэтов. В минуты глубокой скорби художник подходит к последней грани человеческого существования, но вместе с тем им овладевает острое ощущение своего призвания, которое одно только способно вернуть волю к жизни и творчеству.
В этом очерке мы приведем один из самых любопытных примеров творческой переклички М. Петровых и П. Антокольского, который наводит на мысль, что Мария Сергеевна знакомила Павла Григорьевича с черновиками своих стихов.
В 1956 – 1957 годах в рамках работы над «Фадеевским циклом» у Марии Петровых появляется следующий набросок:

***

Твой ласковый, твой нежащий,
Врачующий и ранящий,
Последнее прибежище,
Последнее пристанище,
Твой дальний голос нежащий,
Врачующий и ранящий.
Весна стояла поздняя.
И холод, как по осени.
Есть место подмосковное,
Где сердце я оставила.
Мне без тебя не весело,
Мне без тебя не радостно.
Твоей любви не верила,
И вот погибли оба мы.
И ты в земле, моя краса,
Моя любовь пресветлая.
[3]

Эта поэтическая заготовка получила дальнейшее развитие сразу в нескольких направлениях. Образ «прибежища» Мария Сергеевна включила в одну из редакций «Ты не становишься воспоминаньем…»:

Прибежище мое и божество!
Я не могла души твоей измерить,
Я не могла любви твоей поверить
И стать достойной сердца твоего.

Примерно в это же время у нее рождается стихотворение, метрически родственное наброску, которое вошло в лирический цикл с образом рокового злодея.

***

За что же изничтожено,
Убито сердце верное?
Откройся мне: за что ж оно
Дымится гарью серною?
За что же смрадной скверною
В терзаньях задыхается?
За что же сердце верное
Как в преисподней мается?
За что ему отчаянье
Полуночного бдения
В предсмертном одичании,
В последнем отчуждении?..
Ты все отдашь задешево,
Чем сердце это грезило,
Сторонкой обойдешь его,
Вздохнешь легко и весело…

Для этого же цикла Мария Сергеевна пишет еще одно стихотворение с образом уничтоженного сердца.

***

Ты отнял у меня и свет и воздух,
И хочешь знать – где силы я беру,
Чтобы дышать, чтоб видеть небо в звездах,
Чтоб за работу браться поутру.
Ну что же, я тебе отвечу, милый:
Растоптанные заживо сердца
Отчаянье вдруг наполняет силой,
Отчаянье без края, без конца.

А теперь самое интересное. В 1970 году из-под пера Павла Антокольского выходит стихотворение «Последнее прибежище», которое перекликается не только с завершенными произведениями Марии Петровых, процитированными выше, но и с ее наброском 1956 – 1957 года, который никогда и нигде опубликован не был и даже в списках не ходил! О его существовании мы узнали только в ходе работы с личным архивом Марии Сергеевны.
Начинается стихотворение Антокольского со слов о полном душевном опустошении, вызванном утратой близкого человека.

Жилье твое остужено.
Жена твоя покойница
Была любимой суженой –
И вот былинкой клонится.

И спит в подводном Китеже,
Спит, запертая в тереме.
А ты сиротство выдержи,
Коли богат потерями.

С этого момента намечается просвет, обозначивший перед автором путь исцеления.

Ничто, ничто не сдвинуто,
Все прочно закольцовано.
А если сердце вынуто –
Заснет в конце концов оно.
Забудь свое случайное.
Застынь в метели режущей
И настежь дверь в отчаянье –
В последнее прибежище.

Как можно понять, оба поэта вращаются здесь в кругу образов любимого классика. У Петровых сердце изничтожено и растоптано, у Антокольского – вынуто. У Петровых отчаяние – последний источник жизненных сил, у Антокольского – последнее прибежище. Ведь отчаяние дано им не для самоистязания, а «чтоб за работу браться по утру» и «глаголом жечь сердца людей».


ПРИЛОЖЕНИЯ

№ 1
Переписка Е.С. Петровых с М.С. Петровых и П.Г. Антокольским 1952 года

1.1.
П.Г. Антокольский – Е.С. Петровых из Москвы в Алма-Ату
3 февраля 1952 года

Дорогая Екатерина Сергеевна!

Хочу, хотя и с большим опозданием, но все-таки написать Вам о житье-бытье Вашей сестрицы.
Докладываю, что в знакомом Вам домике на Беговой улице перемен, заметных глазу, не произошло, – если не считать того, что большой Штоковский стол прочно водворился налево от окна, но зато лампа (висячая) перегорела и вот уже пять дней бездействует.
Маруся, правда, сдала книгу Маркарян и тем самым несколько освободилась от тягчайшей заботы, но в силу своего характера постоянно мечется между тремя-четырьмя обязательствами или обещаниями, и поэтому то время зря теряет, то нервничает зря, то еще что-нибудь.
Но это, Екатерина Сергеевна, не должно Вас беспокоить. Ведь я не кляузу строчу, а просто хочу живее обрисовать образ Вашей сестры.
Вообще же, живет она – как надо, неплохо. Выражение лица у нее бывает разное. Если не слишком замученное за день, то веселое и доброе.
Ариша молодчина, характер показывает все реже и реже и очень часто с трогательной нежной заботой обращается к своей матери.
Общие наши дела и заботы (литературно-общественные) растут ужасно, а иногда – лихорадочно. Жаловаться на это не приходится. Так складывается жизнь у всех людей нашего круга. Это уже судьба.
Могу еще сообщить Вам, что при перевыборах в Бюро Секции Маруся получила рекордное число голосов: 46 из 51-го.
Низко кланяюсь Вам, милая Екатерина Сергеевна!  Как же это Вас угораздило повредить себе руку!!! Насчет катка в Москве можете совершенно не бояться: у нас большей частью оттепель, так что рискуешь скорее замараться в рыжей слякоти, нежели куда-нибудь свалиться.
Будьте же здоровы, дорогая, поцелуйте Вашего сынишку.

Ваш Павел Антокольский

P.S. Есть предположение, что мне разрешат тоже посетить Ксану. Тогда напишу Вам подробно все как было.

П.

1.2.
М.С. Петровых – Е.С. Петровых из Москвы в Алма-Ату
5 марта 1952 года

СЕГОДНЯ НОЧЬЮ СКОНЧАЛАСЬ МАМА КРЕПКО ЦЕЛУЮ=МАРУСЯ-

1.3.
М.С. Петровых – Е.С. Петровых из Москвы в Алма-Ату
8 марта 1952 года

Моя самая родная и любимая!

Если бы ты знала, как трудно и тяжело писать.
Вчера, в 5 часов дня, мы похоронили маму на Введенских горах, как она хотела, но, к моему большому огорчению, не совсем рядом с папиной могилой, а через одну могилу, – иначе было невозможно.
Мама последнее время чувствовала себя хуже и хуже. Боли в груди учащались, приступы были все продолжительнее.
<…>
5/III, среда.
Проснулась с чувством выздоровления, с бодрым голосом, с интересом к жизни. В этот день она немного больше поела. Я кормила ее манной кашей, киселем, поила чаем. От бульона она отказалась.
Утром пришла Антонина, нашла несомненное улучшение, сказала, что пришлет сестру снять кардиограмму. Мне сказала, что все обошлось, но нужен покой. Все же обещала вечером быть непременно.
До середины дня все шло хорошо. День был солнечный. Мама любовалась ярким солнцем, говорила: «Совсем весенний день».
<…>
К вечеру я очень устала и прилегла в ее комнате. Проснулась я от ее громкого голоса. Она изумленно и настойчиво спрашивала: «Где же наш Коля? Коля-то наш где?»
Не знаю, во сне или наяву она спрашивала. Когда я подошла к ней, она спала.
<…>
Я все время была около мамы. Она, к моему великому горю, пришла в себя. Я к рукам ее клала грелку, к ногам бутылку с горячей водой. Но она с непостижимой силой вырывала руки свои холодеющие из моих рук и взмахивала ими. Один раз обхватила мою голову и крепко прижала к своей груди. Крикнула один раз: «Маруся!», – и металась, металась. Пришла сестра (мне казалось, что прошла вечность, а оказывается, за ней ходили всего 7 минут) и сказала: «Уже поздно».
Началась агония. Я попросила сделать укол, и сестра его сделала. Но было действительно уже поздно. Мама умерла.
Только через полтора часа приехала неотложка, и врачу пришлось лишь констатировать смерть. Видимо, это был второй инфаркт. Вот и все.
Пока я пишу тебе это письмо, мне кажется, я схожу с ума.
<…>
В мед. заключении районной поликлиники указано, что причина смерти – инфаркт миокарда. Что бы ни было – мамы нет. А так как около нее была я, то вся ответственность – на мне.
Мне тяжело, Катюша. О похоронах тебе, вероятно, писала Вера Иосифовна. Было много моих друзей. Были Петрусь, Юра Бородкин, Павел Григорьевич, Вера Клавдиевна, Вера Аркадьевна, Сёма, Арсений, Наташа Беккер, Лиза, Лёля Резникова с мужем, которого мама прямо-таки любила. Была Ек<атерина> Вас<ильевна>, Коля, Вера. Я всех сейчас не вспомню.
Похоронами ведал наш литфондовский хоронильщик – Арий Давидович. Накануне я с Павлом Григорьевичем ездила на Введенские горы – выбирать место.
<…>
Я напишу тебе еще. А сейчас очень устала, сил нет.

Крепко целую тебя, Витю и Витюшку.

Твоя Маруся

1.4.
Е.С. Петровых – П.Г. Антокольскому из Алма-Аты в Москву
9 марта 1952 года

Дорогой Павел Григорьевич!

Вы – единственный, кроме Маруси, кому мне хочется написать сейчас.
Простите, что не собралась ответить на Ваше письмо и поблагодарить за все. Как часто мысленно я обращалась к Вам с самыми хорошими словами.
До сих пор не могу понять и осознать происшедшего. Смерть – естественный закон, но каким противоестественным представляется он, когда уходит близкий, любимый человек. Я так горюю, что не была около мамы в ее последние дни и минуты.
Павел Григорьевич, прошу Вас, напишите мне о маме все, что Вы знаете. Я думаю, что Марусе сейчас слишком трудно сделать это.
Я знаю, неуместно благодарить Вас за то, что в эти дни Вы были около Маруси, но, когда я думаю о Вас, самое благодарное, полное нежности чувство охватывает меня.
Простите, что пишу так нескладно. Я никогда не умела выразить свои мысли на бумаге, а сейчас тем более.
Будьте всегда и во всем благополучны, мой дорогой.
Ваша ЕкПетровых

1.5.
Е.С. Петровых – М.С. Петровых из Алма-Аты в Москву
24 марта 1952 года

Марусенька, самая родная, самая близкая!

Позавчера я получила твое письмо. Я не хотела, чтобы ты писала мне сейчас и просила Павла Григорьевича, чтобы он сделал это, но наши письма, видимо, разошлись. Друг мой единственный, бесценный, так горюю я, что не была около мамы в те минуты, не пыталась облегчить ей ее страданья, не разделила с тобой все горе. Обнимаю тебя крепко, моя самая любимая!
Нестерпимую боль причинили мне слова о твоей ответственности. Родная, как это ни трудно, сделай усилие над собой и взгляни на все объективно. У мамы были две неизлечимые и смертельные болезни – рак и грудная жаба. <…> И безусловно то, что маму при повторном инфаркте спасти было нельзя. Иногда удается спасти при повторных инфарктах людей с относительно здоровым сердцем. Мамино сердце, помимо сильной возрастной изношенности, уже много лет было поражено тяжелейшей болезнью. И на фоне ракового заболевания! Это случай безнадежный. Так мне сказал очень хороший врач.
Дорогая моя, родная моя! То, что случилось, непреодолимо и надо смириться перед этим. И поверь мне, что маму сильно огорчили бы твои мысли и страданья, если бы она могла их знать.
<…>
Ты, моя хорошая, сделала все, что было возможно. Поверь мне, это не слова утешенья, это – истинно так.

1.6.
П.Г. Антокольский – Е.С. Петровых из Москвы в Алма-Ату
25 марта 1952 г.

Дорогая Екатерина Сергеевна!

Ваше письмо пришло, когда у меня уже несколько дней лежал ответ на Ваше первое. Но теперь он аннулируется. Там я ссылался на то, что Маруся уже послала Вам свое обстоятельное о кончине Вашей мамы.
Сейчас отвечу Вам относительно Маруси. Вам – издалека – все представляется в более тяжелых и болезненных тонах, нежели здесь на самом деле.
Угрызения Маруси, ее самобичевания это, по сути дела, очень обыкновенное выражение горя. Такое выражение горя я и сам испытывал, и видел у многих, очень многих, близких и далеких.
И у Маруси это совсем не назойливые, непрерывные Idee fixe, как Вам могло показаться, а живая, человеческая горечь, которую должен (именно должен) пережить каждый честный и чуткий человек.
По правде, я не вижу в этом ничего невропатологического, из-за чего следовало бы бить тревогу.
Тем более, что в общем все постепенно успокаивается.
Конечно, для Маруси смерть мамы была ударом – внезапным, крайне тяжелым, который должен был Марусю ошеломить. Но ведь на ее плечи легли все житейские заботы – кладбище, разговоры с чужими людьми и т.д. Два или три дня непрерывно на людях! Непрерывно, в необычном для нее темпе. Именно эти заботы, эта нервная обстановка помогли Марусе мобилизовать самообладание и выдержку. Они оказались благодеянием для ее души. В этом Вы можете мне совершенно поверить, дорогая Екатерина Сергеевна!
Завтра ее день рождения. Ей нет охоты справлять его, но какие-то близкие придут наверняка, их надо принимать и занимать. Под носом у Маруси всегда два или три «срочных» перевода, которые надо гнать и гнать, и с которыми вечно опаздываешь. Это вечный наш удел. Но это держит в такой упряжке, из которой кучер не освобождается даже на ночь, даже в стойле.
Недавно у нас происходило обсуждение «Нартов» – сплошные восхваления и фимиам. Пятеро переводчиков чувствовали себя именинниками, дай им боже здоровья!
В общем, в этой части нашей жизни (литературно-общественной) все у нас, как было при Вас, в декабре. Чуть менее напряженно, но все-таки.
Низко Вам кланяюсь, милая Екатерина Сергеевна. Всегда готов отписывать Вам обо всем, что происходит на Беговой, 1/А, 46, кв. 2.
Будьте здоровы, счастливы и по возможности спокойны душой.

Ваш Павел

1.7.
Е.С. Петровых – П.Г. Антокольскому из Алма-Аты в Москву
6 апреля 1952 года

Дорогой Павел Григорьевич!

Большое спасибо Вам за письмо. Конечно, Вы правы: мне отсюда все представляется гораздо тяжелее и главное болезненнее. Теперь я почти спокойна за Марусеньку.
А я здесь в полном одиночестве, если не считать моего сынишку, который очень хорош, но еще маловат. Его заветная мечта – стать шофером и «рулить целый день». У него уже есть проект собственной машины, которая «вся легковая, а сзади кузов», т.е. сочетает в себе все прелести грузовика и легковой.
Мне очень бы хотелось, Павел Григорьевич, чтобы Вы повидали мою Ксанушу. Это, очевидно, легче всего будет сделать на майских праздниках.
У нас очень тяжелая весна: была двадцатиградусная жара, пыль, духота, потом дожди, а сегодня с утра снег, который плотно закрыл молодую, зеленую траву и окутал деревья с налитыми уже почками. Все это сопровождается непрерывной сменой давления, что очень скверно действует на общее состояние.
Не знаю, как и благодарить Вас за Ваше обещание писать мне о делах и днях на Беговой. Скажите, Вы ко всем так добры?

Будьте благополучны во всем и всегда, дорогой Павел Григорьевич.

Ваша ЕкПетровых
[Личный фонд Марии Петровых. Опись 54]

№ 2.
Письмо В.К. Звягинцевой к М.С. Петровых из Коктебеля в Москву
Июль 1956 года

Дорогая сестричка, джан, здесь хорошо, хоть и обилие всякого народа.
По вечерам у моря или перед закатом у Юнговой могилы валяюсь на камнях и реву от тоски по Саше, от всяких мыслей, мыслей о прошлом… Но на солнце и в воде, и в дроковой душистой аллее – блаженно и бездумно.
С Макашиной о тебе говорили хорошо, не свожу глаз с одной девочки… Машеньки… Ходила с ней и ее мамой и сестрой в Лягушачью бухту. Иногда сижу с ними и ловлю в ее косо поставленных синих глазах, и в улыбке, и в жадных и властных губах – сходство с дорогими чертами. Улыбка похожа…. Но она некрасива пока.
Ее мама, конечно, спрашивала о тебе и Павле. Я отрицала, сказала, что я всегда с вами и вижу только дружбу, и что ты вообще не склонна… Так же я перед всеми молчу, когда народ удивляется, какие разные девочки у Маргариты…
Я прошу продлить путевку до 1-го, чтоб уехать 2-го и приехать 4-го. Где-то будешь ты, лань?
Целую.
Вера
[Личный фонд Марии Петровых. Опись 14]


БИБЛИОГРАФИЯ

ИСТОЧНИКИ

Личный фонд Марии Петровых

1. Опись 11. Переписка Е.С. Петровых с М.Г. Саловой по вопросу написания воспоминаний о Марии Петровых.
2. Опись 14. Переписка М.С. Петровых с В.К. Звягинцевой. 1946 – 1962 гг.
3. Опись 15.1. Дневник «Фадеевского цикла» 1956 – 1957 гг.
4. Опись 19.1. Переписка М.С. Петровых с М.М. Мкртчяном.
5. Опись 21.2. Чистополь. События и их отголоски.
6. Опись 33. Переписка М.С. Петровых с Е.С. Петровых-Чердынцевой. 1920 – 1940-е гг.
7. Опись 34. Переписка М.С. Петровых с Е.С. Петровых-Чердынцевой. 1950-е гг.
8. Опись 36. Переписка Ф.А. Петровых с Е.С. Петровых-Чердынцевой. 1923 – 1943 гг.
9. Опись 37. Переписка Ф.А. Петровых с Е.С. Петровых-Чердынцевой. 1944 – 1946 гг.
10. Опись 38. Переписка Ф.А. Петровых с Е.С. Петровых-Чердынцевой. 1947 – 1952 гг.
11. Опись 53. Дневники и записные книжки М.С. Петровых 1940 – 1970-е гг.
12. Опись 54. Письма П.Г. Антокольского и переписка М.С. Петровых с упоминаниями о нем.
13. Опись 65. Переписка А.В. Головачевой с разными лицами по вопросу литературного наследия М.С. Петровых.

Литература

14. Антокольский, П.Г. Стихотворения и поэмы. – М.: «Советский писатель», 1982. –  784 с.
15. Антокольский, П.Г. «Баллада о чудном мгновении». В кн.: Строфы века. Антология русской поэзии XX века. – М.: «Полифакт. Итоги века», 1999. с. 298 – 299.
16. Антокольский, П.Г. Дневник (1964 – 1968) / Сост., предисл. и коммент. А.И. Тоом. СПб.: Пушкинский фонд, 2002.
17. Антокольский, П.Г. Далеко это было где-то… – М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2010. – 464 с.
18. Антокольский, П.Г. Путевой журнал писателя. – М.: «Советский писатель», 1976. –  784 с.
19. Багиров оглы Р. Гуссейн. Баку в поэзии Павла Антокольского. – М.: Вестник МГУКИ № 2 (46) март-апрель 2012.
20. Головкина, А.И. Виталий Головачев и Мария Петровых в письмах военных лет 1941 – 1943: к 115-летию со дня рождения М.С. Петровых (1908 – 1979) / сост. Анастасия Головкина. – М.: Издательство РСП, 2024. – 40 с.
21. Головкина, А.И. Виталий Головачев и Мария Петровых: неоплаканная боль. Девять художественно-документальных очерков. – М.: Издательство РСП, 2024. – 171 с.
22. Звягинцева, В.К. Избранные стихи. – М.: «Художественная литература», 1968. – 272 с.
23. Каверин, В.А. Счастье таланта. Воспоминания и встречи, портреты и размышления. – М.: «Современник», 1989. c. 236 – 252.
24. Кастарнова, А.С. Мария Петровых: проблемы научной биографии: диссертация кандидата филологических наук: 10.01.01 / Кастарнова Анна Сергеевна; [Место защиты: Рос. гос. гуманитар. ун-т (РГГУ)]. – Москва, 2009. – 209 с.
25. Левин, Л.И. Четыре жизни. Хроника трудов и дней Павла Антокольского. – М.: «Советский писатель», 1978 – 352 с.
26. Левин, Л.И. Воспоминания о Павле Антокольском: Сборник / Сост. Л.И. Левин и др. – М.: «Советский писатель», 1987 – 527 с.
27. Липкин, С.И. Квадрига. – М.: Издательство «Аграф», Издательство «Книжный сад», 1997. – 640 с.
28. Масс, А.В. Писательские дачи. Рисунки по памяти. – М.: «Аграф», 2012. – 448 с.
29. Мкртчян, Л.М. Так назначено судьбой. Заметки и воспоминания о Марии Петровых.
Письма Марии Петровых. – Ер.: изд-во РАУ, 2000 г. –  192 стр. 16 ил.
30. Нагибин, Ю.М. Дневник. – М.: Издательство «Книжный сад», І996. – 741 с.
31. Озеров, Л.А. Воспоминания о П. Антокольском и Л. Первомайском. – М.: Вопросы литературы, 1985/2
32. Пантелеев, Л. – Чуковская, Л. Переписка (1929 – 1987). Предисл. П. Крючкова. – М.: «Новое литературное обозрение», 2011. – 656 с.: ил.
33. Петровых, Е.С. Мои воспоминания // Моя родина – Норский посад: сборник / ред. и подгот. текстов А.М. Рутмана, Л.Е. Новожиловой; коммент. Г.В. Красильникова, А.М. Рутмана. – Ярославль: Изд-во Александра Рутмана, 2005. c. 7 – 216.
34. Петровых, М. Назначь мне свиданье // День поэзии: сборник / ред. В. Фирсова. – М.: Издательство «Московский рабочий», 1956. c. 70.
35. Петровых, М.С. Дальнее дерево. Предисловие Л. Мкртчяна. – Ереван: Издательство «Айастан», 1968. – 206 с.
36. Петровых, М.С. Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых / Сост. Н. Глен, А. Головачева, Е. Дейч, Л. Мкртчян. – Ер.: «Советакан грох», 1986. – 408 с., 11 илл.
37. Петровых, М.С. Избранное: Стихотворения. Переводы. Из письменного стола/Сост., подгот. текста А. Головачевой, Н. Глен; Вступ. ст. А. Гелескула. – М.: Худож. лит., 1991. – 383 с.
38. Ревич, А.М. Записки поэта // Дружба народов, 2006. №6. С. 190 – 191
39. Рубинчик, О.Е., Головкина, А.И. «Ваша осинка трепещет под моим окном…» Переписка А. А. Ахматовой и М. С. Петровых. – М.: «Русская литература», № 1, 2022.
40. Самойлов, Д.С. Мемуары. Переписка. Эссе / Д.С. Самойлов — «WebKniga», 2020 –  (Диалог (Время)).
41. Скибинская, О.Н. Мария Петровых: ярославские проекции / науч. ред. М.Г. Пономарева. – Ярославль: ООО «Академия 76», 2020. – 652 с. + 12 с. ил.
42. Фадеев, А.А. Письма. – М.: «Советский писатель», 1967 г. – 848 с.
43. Хелемский, Я.А. Неуступчивая муза. – М.: Вопросы литературы, 2002/3