Заварушка

   Володька Грибов, друг мой со школьной скамьи, тогда ещё молодой и неженатый, работал начальником радиостанции на сухогрузе "Донецкий Комсомолец", бороздя моря и океаны под советским флагом. Судно было приписано к Черноморскому  пароходству и предназначалось в основном для трамповых*  трансатлантических рейсов по перевозке генеральных* грузов на канадской линии. На обоих его бортах крупными буквами было написано - BLАSCO-KANADA LINE*. Сравнительно небольшая осадка позволяла теплоходу заходить в крупные реки - Амазонку, Святого Лаврентия, Миссисипи. Приходилось ему помотаться по земному шарику, хаживал и на Юго-Восток, в Австралию, в Японию и в другие страны тихоокеанского бассейна, даже кругосветки пару раз бывали.

   Как рассказывал мне сам Вовка, такие долгие трамповые рейсы – это в основном удел как раз вот таких молодых да неженатых авантюристов, морских бродяг, жаждущих посмотреть мир, потоптать земли различных заморских стран, получая острые ощущения от путешествий, и, порой, находя в них, как говорится, приключения на своё заднее место.

   Осуществляя перевозки военных грузов помощи, например, на Кубу, в Никарагуа, Вьетнам, Сомали и другие жаркие страны, эти суда часто попадали в зону боевых действий и подвергались сильным повреждениям, а то и полностью выводились из строя. За участие в таких рейсах многие моряки награждались орденами и медалями бывшего СССР. Некоторые – посмертно.

   Тогда, в семидесятые – восьмидесятые годы развитого социализма, тёртые калачи среди тысяч мариманов-черноморцев старались попасть на суда с короткими линейными рейсами по Европе, чтобы успеть полностью отоварить свою «накипевшую» по однорейсовым таможенным нормам валюту и скорее вернуться домой.

   Этот грибовский рейс, начатый ещё в начале февраля, уже подходил к концу. Донецкий Комсомолец успел постоять под погрузкой-выгрузкой у причалов  портов Бейрута, Сеуты, Гаваны, Квебека, Монреаля, Валенсии, Барселоны, Тулона и Чивитавеккьи. Оставалось выгрузить последние грузы в Бейруте (Ливан) и Тартусе (Сирия), после чего всему экипажу предстояла долгожданная, но очень недолгая встреча со своими семьями, родственниками и друзьями.

   Родители Володи жили и работали в городе Кинешма Ивановской области, и он точно знал, что никто из родных встречать его в Одессе не будет – слишком далеко и накладно. Из близких людей в «жемчужине у моря» была лишь девушка Тоня, балерина Академического театра оперы и балета, с которой у него были близкие отношения. Но Антонина принимала предложение Володи только на одном непременном условии – навсегда расстаться с морем и жить сухопутно, как большинство нормальных людей.


 Сегодня мы с Грибом уже второй год как пенсионеры. Последние лет десять вместе в телеателье работали. Да вот он, напротив меня сидит. Сосед по лестничной клетке, компанейский пацан! В гости пришёл, в шахматы режемся. Сам-то я даже моря никогда не видел, хотя в детстве, конечно, мечтал быть и космонавтом, и лётчиком, и моряком, да  всё так и осталось в дымке мечты. Мечтать не вредно! Но слушать его рассказы, пусть и неумелые, без прикрас и преувеличений, без каких-либо сюжетных линий, пересказы с матом через каждые пару слов, для меня всегда было и есть - чистое наслаждение. Передо мной сидел настоящий мариман, прошедший все моря и океаны, тонувший и горевший, и вообще, куда его только за жизнь задница не таскала?! Постоянно вытягиваю из него разные истории о морских похождениях, развесив ухи-локаторы, чтобы хоть мысленно побывать и прочувствовать какую-то долю того, что испытал он, мой друг. Зная, что Гриб начнёт воспоминания только после того, как в его утробе укомплектуется пузырь водки с закусью, дождался момента истины, предварительно выставив на стол ещё красивый графинчик, начал задавать вопросы, интересующие лично меня, чтобы не пропустить ход истории всей его подноготной.

- Не-е, чё там этот спирт?! Раньше на северах он в магазинах продавался. Как сейчас помню - девять рублей. Не-е, девять с копейками, кажется. Не-е, брат, не помню, извини. Во всяком случае, на свою зарплату мог тогда купить этого спирта аж восемь ящиков. Девяносто шесть градусов, мать ё... Сначала, конечно, разбавляли, а потом у всех без разбавки шло, как по маслу. Даже интересно было - попьёшь воды - и опять пьяный. Это в Певеке было, на самовыгрузке...


- Не-е, Гриб, давай про свои севера ты потом мне расскажешь, а сейчас давай про свой "Донецкий Комсомолец". Раз уж начал и раздражил - доканчивай!


- А-а, ну, слушай тогда, - начал он свой рассказ:


- Эх, сейчас в Бейруте куплю своей Тоне золотое колье с бриллиантом или гранатом с фианитами. В одной ювелирной лавке в районе Хамры заприметил, совсем недорого, - мечтательно высказывался я перед Сергеем, своим другом из Херсона, вторым штурманом. - Если хватит валюты, какое-нибудь золотое колечко ещё куплю. Хотел в прошлую стоянку, да пожадничал что-то, тряпчи всякой понакупал.

- Потому и дёшево, что у этих арабов всё золото низкой пробы. Надо было тебе золото в Канаде брать, - советовал Серёга, мой ровесник, но уже женатый и даже имеющий трёхлетнюю дочурку.

- Смотрел я в Квебеке – дорого. Да она у меня всё равно ничего в золоте не понимает, блестит - и ладно. Ну что, ещё раз Гимн Восходящего Солнца сбацаем, да обедать пойдём? Только давай теперь попробуем сыграть – я на ритме, а ты на соло.


   В Гибралтаре, перед выходом в Атлантику, мы купили себе в Сеуте дорогие испанские акустические гитары со спаренными струнами и широкими деками. В свободное от вахт и работ время играли в две гитары, разучивая новые музыкальные вещи. Сергей в школьные годы параллельно учился ещё и в музыкальной школе по классу фортепиано. Хоть и не закончил её, но достаточно хорошо разбирался в нотах и музыке, став моим наставником. За время рейса у нас накопился уже достаточно широкий репертуар, и мы часто по просьбе членов команды демонстрировали свои способности в кают-компании или на корме главной палубы. Гитары звучали так хорошо, что казалось играют не две, а сразу несколько струнных инструментов, как небольшой ансамбль.


 Самый разгар мая. В ближневосточной Средиземке всюду штиль, субтропическая жара под тридцать с лишним градусов. На палубу в тапочках на резиновой подошве не выйти –  плавятся. Все с нетерпением ждали вечеров, чтобы посидеть на корме, приятно ощущая ласковый, тёплый и влажный ветерок, вдыхая целебные запахи цветущего, из-за многочисленных зелёных водорослей, моря, и, любуясь сказочными закатами, - рассказывал мне Гриб. - Ближе к ночи на горизонте должны были уже появиться огни Ливанской столицы. Радиограмма о точном времени прихода была подана ещё за сутки, и уже был получен радостный ответ о постановке судна к причалу сразу по приходу. Нужно было выгрузить всего-то около сотни длинных ящиков зелёного цвета, в каких обычно транспортируют боеприпасы или военную технику.

   В час ночи "Донецкий Комсомолец" прошёл на внутренний рейд Бейрута и бросил якорь. Человек семь, самых заядлых рыбаков из членов экипажа, уже успели наладить на корме свои удочки и опустили к воде мощную люстру.

   Мелкие рыбёшки, кальмарики и всякая морская живность, обычно в больших количествах скапливается на свет от люстры, и их можно было ловить даже на голый крючок, подцепив за бок или брюшко. Конечно, ловили не для ухи или засолки к пивку, а чисто из любопытства. Иногда попадались такие диковинные на вид рыбки, что сами рыбаки побаивались их даже в руки взять – вдруг ядовитыми окажутся.


-  Я в прошлый раз здесь какую-то абракадабрину непонятную за бочину подцепил, - начал рассказывать свои рыбацкие истории главный рыбак, боцман, по прозвищу «Дрын». Это поганяло он заслужил за то, что всегда с берега притаскивал всякие дубины и коряги, валяющиеся у причалов, приговаривая: «Во-о, какой хороший дрын нашёл! Будет, чем пойманную акулу по башке шандарахнуть, в случае чего». - Мы с доктором эту рыбину даже в каталоге на картинках не нашли. Витёк утверждал, что это была обыкновенная Скорпена Плюмьера. Рожей-то, вроде, и похожа, такая же страшная - не дай Бог приснится, да уж больно брюхастая. Только мы ей в брюхо формалину из шприца вкололи, как она - раз, и сдулась совсем, одна харя с хвостом остались, выкинуть пришлось. Если кто сейчас такую мерзопакость поймает, мне отдайте, я её через башку заформалиню…


- Ты ещё долго в радиорубке торчать будешь? – спросил у меня второй штурман, час назад освободившийся от вахты. – Пойдём на корме посидим, на гитарах потрянькаем.

- Не могу пока, Серёга! Что-то берег на вызовы не отвечает. На мосту по УКВшке Мастер на вызывном канале целых полчаса звал – никто не ответил. И я вот целый час уже ору - ни в телеграфе, ни по телефону докликаться не могу.
«Бейрут-рэдио, Бейрут-рэдио, ай эм юниформ – папа – джульет - хотэл, юниформ – папа – джульет – хотэл. Оувер!» – вызывал я в телефонии на вызывных частотах радиооператоров Бейрута.

- Ладно, я тогда один пока поиграю. Освободишься, приходи с гитарой на корму, я  там буду!..


-  Ну что, Маркони, не отвечают? – зашёл с мостика в радиорубку Мастер, капитан судна, Виктор Фёдорович, чтобы узнать новости. – Куда они там все запропастились, мать иху за ногу? Что-то здесь не так! Далековато встали, даже в бинокль мало чего разглядишь. Похоже, какая-то заварушка у них тут началась. Я пару раз видел следы пролётов трассирующих снарядов слева от города, похожих на миномётный огонь. Ты тогда, Володя, продолжай вызывать на своей аппаратуре, а я пока пойду в штурманской на вызывном канале УКВшки советские суда покличу, может, кто-то из наших на внешнем рейде стоит, - отдал мне распоряжение капитан.


- Виктор Фёдорович, надо срочно яшку вирать и на внешний рейд сматываться! – ворвался в радиорубку запыхавшийся Дрын. - По нам с берега из миномётов шмалять начали, снаряды буквально в меньше кабельтова не долетают. Мы с мужиками только-только на корме рыбалку запотроили, я ещё даже ни одного вшивого кальмара не успел поймать, как вдруг – бабах-бабах!

   Следом за Дрыном в радиорубку влетел мой Серёга, держа в одной руке гриф, а в другой разбитую в щепки деку от своей испанской гитары.

- Ты чё, Дрын, медведь косолапый, на мою гитару своей кирзовой сапогой наступил? Ослеп, что ли, совсем? Виктор Фёдорович, там это…там…

- Да что они, с ума там посходили, что ли? Дрын, быстро буди третьего штурмана Хотя, стой! Его пока-то добудишься. Беги, Серёга, тогда ты с Дрыном на бак, так быстрее получится. Брашпиль готовьте, будем сниматься на внешний, ядри их в три Гваделупы...

- Ты чё, коряга шворногая, без гитары меня оставил? – ругал Серёга Дрына на баке у брашпилей.

-  А чё ты мне её с заду-то под ноги подсунул, когда я у лееров в берег всматривался? Как я твою бандуру в темноте-то увижу? Чувствую, чего-то под ногой хрюкнуло, побежал на мостик и мызнулся, чуть было харю себе о кнехт не разбил - деревяшка со струнами на сапог обулась. Ну, прости, раз так, я ж не нарочно...

    Капитан отдал приказ старпому погасить все огни на судне, даже топовый.
-  И чтоб у меня даже искры от прикуренной цыгарки нигде не сверкнуло...

- Мостик - бак, правый якорь в клюзе, – доложил Сергей по внутрисудовой связи.
Снаряды к этому времени стали рваться совсем близко.

- Добро! Бегом в надстройку. Всё, поехали. Право руль, малый вперёд! Ты гляди, чего делают, а? Пристреливаются, видать - то недолёт, то перелёт, - возмущался капитан. - Ничего себе, арабское гостеприимство. Даже не разобрались, что за гости к ним с визитом вежливости пожаловали... Ты гляди, чего вытворяют, а?

   Несколько снарядов разорвались буквально перед носом судна. Потом вдруг почувствовался резкий толчок в корму, послышался взрыв и грохот.

- В корму, видать, попали, гады, - предположил вслух Кэп. - Машина, самый полный вперёд! Старпом, возьми с собой боцмана и сходи, пожалуйста, на корму. Посмотрите только, нет ли опасности пожара, и быстро сюда. Пока перезаряжают, мы уже уйдём, больше они нас не достанут.


  Вскоре старпом с боцманом доложили капитану, что снаряд разорвался в воде совсем близко от кормы слева.

- Опасности пожара нет, корпус судна не повреждён. По крайней мере, мы ничего не заметили. Если только ниже ватерлинии, но течи нигде не обнаружено, - докладывал старший помощник. - Мне показалось, что у якорного ящика кормового якоря имеется небольшая вмятина. Темно, Виктор Фёдорович. Может, показалось, а может, и в самом деле деформация от взрыва получилась, - рассказывал старпом на мостике. - Боюсь только, не пострадал бы танк запаса пресной воды. У нас её и осталось-то всего на пару дней, в Тулоне же не пополняли. Это всё, что у нас после Испании осталось. И опреснитель рядом находится, мог пострадать. Но без света там делать нечего.

   С рассветом было видно, что на внешнем рейде из десятка судов никого из СССР не было.

- Одни чужие, ядри их в три Аддис-Абебы через Канберру. Шаланды какие-то, язви их в Тринидаду Тобаги мать Барбуды,- ругался капитан, рассматривая в бинокль флаги на мачтах и гербы на трубах пароходов, стоящих на внешнем рейде. – Ни единого европейца даже, одни арабо-турецкие авианосцы с крейсерами стусовались. Армада, блин! - ходил он с биноклем от одного крыла к другому, матерясь на чём свет стоит. - Полный Пномпень! Даже спросить не у кого, никто по-английски не Копенгаген… Так, быстро ко мне сюда Марконю с Помпой, Гондурас их в три Санты-Доминги, - приказал он вахтенному рулевому позвать радиста с помполитом. - Значит так, помощнички, даю вам ровно час. Где хотите ищите, хоть по Маяку, хоть по Би-Би-Си с Голосом Америки, но узнайте мне все новости. Что вообще в мире творится, и что конкретно здесь, в этой Титикаке, вдруг зачесалось. Приторчали тут, как глухо-немо-слепые кутята, ни бзднуть, ни пёрнуть уже не можем, – видно было, что капитан сильно рассержен, таких выражений от него никто давно не слышал. - Так, третий штурман остаётся здесь, на мосту, командовать. Зри на все триста шестьдесят, нюх и слух, чтоб как у собаки! А ты Чиф, бери с собой Серёгу, всех механиков и идите осматривать корму. Посоветуйтесь там, как и что лучше сделать. А я пока в радиорубке, если что, новости по радио слушаю.


 Помпа, помощник капитана по политической части, Максим Ефимович, маленький, пузатенький мужичок-боровичок, КПССкий морячок, пожрать-поспать не дурачок, слушал в наушниках на всеволновом приёмнике советские радиостанции, частоты которых были известны всем радистам, а я искал Голос Америки на коротковолновом приёмнике методом тыка.


- Ефимыч, что-то, грешным делом, я всё забыл про арабов. Шарона с Арафатом путаю, Камиля Шамуна с Натаньяху. Кто у них сейчас самый главный-то тут? - спросил я, закуривая сигарету.

- Ты чего, с Луны, что ли, свалился? Шарон и Натаньяху – это вообще израильтяне, а Арафат - это лидер так называемой Организации освобождения Палестины здесь у них. Да-а, тёмный ты человек, видать. После событий чёрного сентября, когда его люди неудачно попытались сместить иорданского короля Хусейна, Арафат перебрался в Ливан, - начал свою лекцию Помпа.

- Ну, Ефимыч, пошёл мозги пудрить. Ты бы мне без всяких этих чёрных сентябрей объяснил. Будь проще, скажи только, он вообще за кого, за нас или за американцев?

- Ну, в общем-то наш, - сняв наушники и тоже закурив, продолжил Помпа свою политинформацию, найдя добровольного слушателя. – Охотно сотрудничает с нашими спецслужбами, его ООП получает от нас финансовую и военную поддержку. Наши инструкторы обучают их боевиков военному делу, обеспечивают поддельными документами, лечат раненых бойцов в закрытых медицинских учреждениях. Тебя это, что ли, интересует?

- Ну, а чего же тогда он сегодня ночью напал, как думаешь? Я где-то слышал, что он террорист даже.

- Да хрен их тут разберёшь, этих арабов. У них здесь уже получается что-то вроде государства в государстве. Этот Ясер, если я сам правильно понимаю… только, Вовка, это всё между нами, ладно?

- Да мне-то чё? Ты только объясни популярно, чтобы понять, каким галсом нам нос свой теперь держать.

- Ну, террорист-то он, конечно, террорист, да только ведь и террористы разными бывают. Даже Ленин в своё время от террора не отказывался. Политика, как всем известно – дело грязное, и в ней для победы все методы хороши. Так что можно считать, что Арафат, хоть и террорист, но нашинский, а значит, хороший. Он всегда подчёркнуто не религиозен, носит куфию и ходит в полувоенной одежде. Люто ненавидит евреев, за что консервативные арабские режимы прощают ему всё, включая даже нерелигиозность, в результате чего он всегда желанный гость во дворцах саудовских шейхов. Ну, и в комплексе зданий ЦК КПСС, понятное дело.
Здесь, в Ливане, уже давно назревает гражданская война. Многие христиане и мусульмане не довольны такой активностью лидера ООП. Вполне возможно, что у христиан-маронитов и фалангистов уже лопнуло терпение.

- Ну, так бы сразу и сказал. А как Сирия к Арафату относится? У нас же следующий порт – Тартус.

- Точно не знаю, но по-моему Хафез Асад, сирийский президент, тоже уже начал опасаться установления господства в Ливане этой палестинской организации. Страна раздирается противоборствующими сторонами на куски по конфессиональному признаку...

- Ну, чего надыбали, слухачи? Чего нового в мире сотворилось, и за что вдруг так резко нас Ливан не взлюбил? – зашёл Виктор Фёдорович в радиорубку.

- Ничего пока. На Маяке одни симфонии Шумберта со Страусом битый час пиликают, другие радиостанции в новостях про Ближний Восток ничего не говорят. - докладывал Помпа.  –  Может, до Москвы эхо не докатилось, а может, спят там ещё все. Время-то только пятый час. Вовка вон вражьи голоса на том приёмнике в наушниках ловит, ни одного супостата битых полчаса поймать не может.

- Ага, где бы я их частоты-то взял? Наугад по всем диапазонам шарюсь. С пионерской вахты , считай, отсюда не вылажу, – оправдывался я.

- Ясно! Ладно, Володя, иди отдохни малость, а мы с Ефимычем сейчас пойдём ко мне в каюту сочинять шифровку в Одессу. Как напишем и зашифруем, тебе нужно будет сразу её отправить с грифом "Весьма срочно" и "Совершенно секретно".


   Так 13 мая 1975 года со столкновений в Бейруте между палестинскими боевиками и отрядами христианской партии Катаиб началась гражданская война. Вооружённые столкновения между мусульманскими и христианскими общинами Ливана, а позже ещё и осложнённые вмешательством Сирии и израильским вторжением, продлились на целых пятнадцать лет.


- Ну и чё, Гриб? Чё дальше-то было? И куда вы это оружие потом дели? – просил я Володьку продолжить свою байку. Рассказчик он, конечно, совсем никакой — каждое слово из него клещами приходится вытаскивать. Тыр-пыр - двух слов связать не может без мата.

- А чего тут сделаешь? Простояли на якоре больше двух недель. Опреснитель-то сломался, какая-то охлаждающая жидкость из него вытекла, - продолжал рассказывать бывший радист. - Вода пресная кончилась - ни попить, ни супа сварить. Потом, через пару дней такой всеобщей жажды, один ленинградец, что мимо шлёпал, отписял нам водички чуток, чтобы только-только до Сирии хватило. Когда в Москве наконец-то расчухали, что эта заваруха в Бейруте надолго, дали нам добро идти в Сирию.

-  И чё? А там чё? - специально уподоблялся я Вовкиному чёканью, тоже вставляя иногда матерное словцо, чтобы создать ему привычную обстановку для беседы.

-  Да ни чё. У входа в бухту Тартуса вся наша толпа вывалилась на открытую палубу. Слева по борту хорошо и без бинокля можно было разглядеть наш ЧМПский притопленный грузовой теплоход "Илья Мечников", весь корпус которого был погружен в воду, сильно накренённый на правый борт. Над водой торчали только фок и грот, и немного выглядывала из воды крыша надстройки с иллюминаторами штурманской рубки. Кто-то рассказал, что во время недавней сирийско-израильской заварушки евреи смертельно ранили нашего "Илью Мечникова" двумя ракетами, выпущенными с военных катеров. Якобы за то, что он прятал за своим бортом какой-то маленький сирийский буксиришко. Ракеты взорвались внутри трюмов. Возник пожар, ликвидировать который своими силами было невозможно. Тогда капитан горящего судна принял решение посадить его специально на мель. Никто из экипажа теплохода тогда не пострадал, слава Богу.

-  Как же так? Ну? А мы чё евреям ответили? – не унимался я.

-  Наше правительство, говорят, выразило Израилю ноту протеста.

-  И всё? Это чё ж получается? Они наш пароход полностью буль-булькнули, а мы им всего лишь бумажку с протестом в нос сунули? Тебе не кажется, что здесь несправедливостью попахивает? - возмутился я.

-  Откуда же мне знать, чё там в этой ноте было написано? Я чё тебе, дипломат важный? Не всё так просто, друган. Любое судно, заходящее в иностранные порты, можно считать маленькой территорией страны, под флагом которой оно ходит. Если Илью Мечникова  буль-булькнул Израиль, значит, он напал на нашу страну, я так считаю, - разъяснял он мне свою позицию. - Но не войну же из-за этого объявлять? Наверное, задарма евреи не отделались - это уж всяко.
 Вот представь, что в твой вшивенький Жигулёнок врезался гружёный КамАЗ. Ему ничего, а твоя любимая машинка - в гармошку. Хорошо хоть, что ты сам не погиб и уродом не стал, - для лучшего понимания рассказывал он мне, применяя сравнения. - По страховке тебе выплатят положенные пять тысяч рублёв, чтобы твоя обида была реабилитирована. Больше-то твой Жигуль всё равно не стоит, правильно? Если ты, конечно, ещё докажешь свою невиновность при аварии. Ну, и Израиль, наверное, нам чего-то выплатил. На эти свои пять тысяч ты новую машину себе уже не купишь, но ведь сделано всё по закону и справедливости. Вот сиди теперь и не вякай! Да, и такое бывает. Ходи давай, шах тебе.

-  Ну, а чего дальше-то у вас в Сирии было? - уже не обращая внимания на шахматы, приставал я к нему с расспросами.

-  А ничего, выгрузились и домой потопали, - прикуривая сигарету, спокойно продолжал свой рассказ сосед. - Колье пришлось покупать уже в Тартусе, но оно, к сожалению, не пригодилось – моя балерина успела за это время замуж выйти.

-  Да наплевать мне на твоё колье. Лучше ещё чего-нибудь интересного расскажи. А до этого ты на каких судах работал? - спрашивал я, взбесившись от такого его спокойного тона.

-  Тебе наплевать, а я тогда готов был на край света слинять. Считал, что у меня незаслуженно рога выросли, не будучи даже женатым.

   "Интересно, все ли мужчины пенсионного возраста помнят и правильно оценивают ту свою глупость, когда в двадцать пять каждый  непременно считает себя уже достаточно мудрым, хотя даже и в пожилом ещё не всяк сможет рискнуть назвать себя таковым, - задумался я. - Сколько же нужно прожить среди людей, чтобы действительно почувствовать, что стал достаточно мудрым? Наверное, это из-за того, что мудрость — понятие всё-таки относительное".

- Ну, а как дальше сложилась судьба твоего "Донецкого Комсомольца"? - вытягивал я подробности из своего друга.

-  Про его судьбу ничего не знаю. После отпуска я как раз во Владивосток, на этот самый край света, работать перевёлся, - с некоторой неохотой продолжил рассказывать Гриб. - Первые рога всегда получать трудно, сам, наверное, знаешь. Это только уже в зрелом возрасте начинаешь их адекватно воспринимать. Что ж это за мужик, у которого рогов нет?! Его даже козлом-то обозвать у бешеной дамочки язык не повернётся, - улыбаясь, выложил он передо мной свою мудрость. - А до этого я в Ждановском пароходстве трудился, тоже на таком же - Комсомолец Калмыкии назывался. Больше года  проработал и в отпуск на четыре месяца ушёл. А из отпуска приехал — его уже не стало.

-  Кого это - не стало? Парохода? А почему? - стряхнув шахматы с доски, выпытывал я у Грибова о его морских приключениях.

-  Потому что утонул. Ты чего шахматы-то смахнул? Моя бы партия была, тебе мат через два хода светил.

-  Да сдался я, успокойся! Какие тут шахматы? Давай лучше водочкой с тобой попотчуемся слегка, а? И ты мне расскажешь, как этот твой пароход погиб, ладно? - заманивал я Гриба на эпитомы своих морских баек всеми возможными способами. Для меня даже такое его либретто самих фактов было уже интересно.

-  Святое дело, наливай! Заодно и восьмерых хороших моряков помянем, что тогда погибли, - потирая руки, быстро согласился он. - В те годы, видишь ли, основными причинами гибели судов такого класса чаще всего являлись военные грузы и желание перевыполнить план. К тому же, суда серии Комсомольцев очень длинные, узкие, высокие, а потому и неустойчивые. Про них ещё говорили: «Комсомольцы от тумана качаются», - выпив пол-стаканчика, хрустя малосольным огурцом, Гриб начал рассказывать уже более охотно.

- Дело-то было как раз тридцать первого декабря, на Новый год. Они выходили из итальянского порта Кальяри, что на Сардинии, с грузом соды и арматурной стали. Не знаю, мне так друзья рассказывали, встречался потом с некоторыми. С одним парнем через полгода после этой трагедии случайно в одесском Гамбринусе хорошо так схлестнулись, дня два из кабаков не вылезали, пока он в рейс не ушёл. Но все они рассказывали почти одинаково. Экипаж состоял из тридцати шести человек,  пять из которых были женщины. Каустическая сода в металлических бочках, около тысячи восьмисот тонн, погрузили в трюм, а весь металл, почти пять тысяч тонн прутков - в твиндеки. За перевыполнение плана тогда сыпались неплохие почести, и о риске, понятное дело, мало кто задумывался. Парни рассказывали, что погрузка в последние сутки велась слишком быстро. Мало времени было для проверки надёжности крепления груза, особенно прутковой стали. За погрузку всегда второй штурман отвечает -его обязанность, но с Кэпа спрос за всё. Из пароходства и из самой Москвы сыпались радиограммы об обязательном выходе в море именно тридцать первого декабря. Нужно было успеть до официального конца года - там же тоже, понятное дело, все медалей хотели. В результате судно вышло из порта с креном в шесть градусов.

-  И чё это означает — шесть градусов? - уточнял я, перебивая рассказ Гриба, подливая между делом.

-  В принципе, ничего страшного, конечно, если бы в полный штиль. Ходили и под ещё большим креном, - продолжал не спеша рассказывать Грибов, закусывая. - Оверкиль такое судно делает при выше пятнадцати. Но им-то надо было чапать аж в Керчь, путь не близкий. Снялись с якоря, вышли, дали радиограмму, что план перевыполнен. Если бы встали на рейде акватории порта, да хоть вообще уже за портом, всё равно бы считалось, что они уже в рейсе. Но судно пошло в открытое море, - задумался на минутку Гриб.

 - Давай третий тост за них! - стоя выпил он рюмку водки.

- Ну вот, а возле острова Коваля у них произошло смещение груза на правый борт. Забортная вода стала прибывать в корпус. Пока остров прикрывал, пароход ещё плыл, а как только вышли из Кальяри, первая же волна положила его на бок. Судно начало разворачиваться, но это же не автомобиль, пароход быстро не развернётся. Вторая волна… третья… Крен уже достиг двенадцати градусов. Подали сигнал SOS, но тот, кто его принял, лишь рассмеялся: «Вот Комсомолец даёт! Допраздновались до того, что сигнал бедствия подают». Не поверили - Новый год как-никак. Толпа стала покидать борт на лодках и спасательных плотах. Агония судна длилась всего двадцать минут и затонуло в четырёх милях от берега. В течение пяти часов потерпевшие бедствие боролись с холодным морем. Восемь человек спасти не удалось.

-  Не-не, погоди, а от чего они умерли-то? - недоумевал я. - Четыре мили, это же всего семь с половиной километров.

-  Вечером, когда стемнело, девяти морякам на полу-разбитой шлюпке удалось добраться до скалистого берега мыса Карбонара, - не обращая внимания на мою реплику, продолжал рассказывать Володя. - Один парень поднялся наверх к маяку, весь израненный о скалы и кактусы. Его встретили вооруженные автоматчики. Кое как объяснившись со смотрителем и охраной, те поняли что произошло и направили телефонограмму в Кальяри. Через два с половиной часа оттуда вышла спасательная экспедиция. Нашим пришлось барахтаться в холодной воде ещё два с половиной часа до прибытия на место буксира. Уже потом, в госпитале, куда доставили и живых, и мёртвых, дали заключение, что несколько человек погибли на спасательном буксире от асфиксии.

-  Чё такое — асфиксия?

-  А хрен ё знает! Это так утопление, наверное, по научному называется, - ответил Гриб, разводя руками. - Погибли семеро — четвёртый штурманец, начальник рации - я его не знал, два моториста, электрик, токарь, буфетчица и один матрос.

-  Они чё, плохо плавали? - снова спросил я.

-  Ага! Попробуй, поплавай! Это тебе не в бассейне с тёпленькой водичкой - высота волны с трёхэтажный дом, и температура воды чуть выше десяти градусов. Семь километров пёхом-то не всякий прокостыляет. Погиб ещё и сам капитан. Закрылся в каюте и ушёл на дно вместе с судном, - как-то наигранно спокойно, словно специально выпендриваясь передо мной, закончил он свой рассказ.

- Ах, хороши огурчики! Сам солил?

-  Не, а чё капитан-то в каюте заперся? Чё он в шлюпку-то не полез, как все? - не унимался я.

-  Хороший мужик был потому что. Честный, настоящий моряк. Не стал начальство подводить, а то там знаешь сколько бы голов полетело? Такова уж система была — кому-то погибать, а кому-то в кабинете постановку на вид по партийной линии получать. Ладно, пошли теперь ко мне. Жена к младшему сыну уехала, с внучкой в куклы и дочки-матери играть. Часа четыре в нашем распоряжении точно есть. И бутылочка у меня найдётся. Огурчиков своих прихвати малость.

-  А чем тебе здесь-то плохо? Тащи сюда пузырь — и все дела.

-  Пойдём, пойдём, я тебе ещё столько лапши на ухи навешаю и фотографии для достоверности покажу. Правда, они у меня все разбросаны как ни попадя, никак всё альбомы не сделаю.

-  И фотографии тащи, я тебе помогу их по альбомам распихать.

-  Э, нет, брат, альбомы я сам составлять буду. Раньше-то мы всё мечтами о счастливой жизни жили, а теперь всё больше воспоминаниями о ней. Это, как букет полевых цветов составлять — с душой надо обязательно. Порой и цветок-то - ерунда сущая, сеном пахнет или полынью голимой, а воспоминания приятные. Пошли, говорю! Я тебя жерихом вяленым угощу, сам на Оке на спиннинг поймал. Здоровенный гад, как лошадь.

-  Хочешь за мудрых козлов выпить? - убирая со стола, хотел я ещё разок подковырнуть Гриба. - А тебе от жены не влетит?

-  За себя мы всегда успеем, сначала нужно за тех, кто в море, - подмигнул мне Володька, забирая со стола трёхлитровую банку с малосольными огурцами.
- Что у тебя за вредная привычка такая — любую мою хорошую идею со всех сторон рассматривать, даже с плохой? Влетит, конечно, но это же будет потом. Ах, хороши огурчики у тебя. На закусь - только в путь...

 
*Трамповый рейс — чартерный
*Генеральный груз — штучный (навалом)
*BLASCO-KANADA LINE –  линия ЧМП — Канада (англ.)

*Эпизод в рассказе с тх «Комсомолец Калмыкии» взят из коллекции статей «В нашу гавань заходили...» журналов «Морской флот» и «Огонёк». События реальные.