Бэ-Бэ

  Был у нас на судне один главный механик, Борис Борисович. Специалист, знал машинное отделение, как свои пять пальцев, настоящий моряк! Причиной случая, о котором хочу немного рассказать, послужила принятая мной радиограмма для него.

= ДРОГОЙ ПАПОЧКА МАМА НАВСЕГДА УЕХАЛА ДЯДЕ ВАЛЕРИЮ КУЗЬМИЧУ ЛЕНИНГРАД МЫ МАКСИМКОЙ ЖИВЕМ ТЕПЕРЬ БАБУШКИ МАШИ ПРИЕЗЖАЙ СКОРЕЕ ДОМОЙ МЫ ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЖДЕМ ЦЕЛУЕМ ТВОИ ЛЕНА МАКСИМ БАБУШКА МАША ДЕДУШКА БОРЯ =

   Такую радиограмму я просто не мог сам вручить адресату, духу не хватило. Её, конечно, не дочка отправляла, а бестолковая бабушка, мать Бэ- Бэ. Написала бы просто, мол, бросай срочно море и приезжай.

   Тогда на всех судах загранплавания существовала специальная должность помощника капитана по политической части. Обычно это были коммуняги до мозга костей без каких-либо морских специальностей, практически - дармоеды. Один раз в неделю читали команде лекции о международных отношениях, но основная их работа заключалась в том, чтобы строго следить за дисциплиной и жёстко наказывать любого за её нарушение. Каждый Помпа обязательно вёл и скрупулёзно записывал в свою Чёрную тетрадочку все негативные поступки членов экипажа. Одного его слова на берегу, сказанного шёпотом куда надо, было достаточно, чтобы тебя уволили с флота навсегда или лишили визы на выезд за границу, без которой ты будешь морячить по Охотскому, Берингову и Чукотскому морям до Сахалина, Камчатки и мыса Шмидта.

   Конечно, всем нам иногда приходилось ходить и в Магадан, и на Курилы, в Холмск, Авачу и Петропавловск-Камчатский. Для разнообразия можно недолго пожить и на одну голую зарплату.

   Мне, как второму радисту, например, Помпа вменил в обязанность настраивать судовой приемник «Волна» на советскую радиостанцию и следить за частотой сигнала, чтобы она не уходила, чтобы не было помех в приёмнике, и чтобы каждый член экипажа мог всегда слушать свежие новости по трансляции. Знал бы этот Помпа, что уже около Китая на этот приёмник невозможно было поймать советскую радиостанцию ни на какой частоте. Мне приходилось часами, даже после вахты, крутить ручки настройки этого допотопного приёмника.

-   Генрих Иосифович, я не могу поймать советскую радиостанцию ни на каких диапазонах. Мы же в Папуа-Новая Гвинея, а это очень далеко от СССР.

-   Ничего не знаю! Ты же радист, свои точки и тире принимаешь? Вот и новости для нас прими! Ты комсомолец, а значит, будущий член партии.

   Вот дубинушка, - ругал я Помпу мысленно, - знал бы ты, сколько раз я переспрашиваю у берегового радиооператора при связи каждую точку и тире. Пока сквозь атмосферные и прочие помехи, напрягая весь свой слух, вжимая наушники в уши, еле-еле с десятого раза услышишь и примешь правильно информацию, с тебя сто потов сойдёт. А когда ляжешь спать, тебе в каждом шорохе, в каждом отдалённом скрипе уже начинает мерещиться морзянка. Мне легче отремонтировать радиолокатор, эхолот или любую радиостанцию, разобрать эти приборы на детали по несколько раз и снова собрать. Я досконально знаю схемы всех электро и радионавигационных приборов, которых на судне более полусотни, и в каждом приборе по тысяче различных радиодеталей, собранных в схему. Нас хорошо учили, поэтому я хорошо знаю назначение каждой детали. Знаю, что будет с прибором, если изменит свои параметры хоть одна из них. Вот для чего я здесь нужен, для чего меня здесь держат, кормят, поят и платят валюту - для безопасности судоходства, Помпа ты лысая, - ругал я его чуть ли не матом, настраивая приёмник на советскую радиостанцию.

   Однажды, когда шли Тихим океаном, нас назначили судном-посредником по связи. Мы с начальником радиостанции несли круглосуточную вахту по Гринвичу, меняясь через каждые четыре часа, без учёта своей положенной по Москве. Из-за плохого прохождения электромагнитных волн в некоторых зонах Земли, прозванными мёртвыми, связь с берегом установить на коротких волнах бывает практически невозможно. Весь океан поэтому делят на отдельные зоны. Переходя из одной зоны, где нет связи, в зону, где связь можно установить на коротких волнах, тебя назначают посредником. Через твою радиостанцию, как через ретранслятор, все суда, находящиеся в мёртвых зонах, могут передать свою информацию берегу в средневолновом диапазоне. Четверо суток нам приходилось безвылазно торчать в радиорубке. Не то что поспать, бывало не было времени даже сходить пообедать, а тут ещё Помпа со своим комсомольским поручением.

   Я так устал после вахты, так невыносимо хотелось вздремнуть хоть часок, что, настраивая этот ненавистный приемник и услышав в нём на какой-то волне русскую речь, пустил эту радиостанцию по всем каютам и пошёл спать. Буквально через час Помпа организовал срочное комсомольское и открытое партийное собрание всего экипажа. Меня не просто пропесочивали, а решался даже вопрос об исключении из рядов ВЛКСМ, что было равносильно полному увольнению с флота с позором.

-   Товарищи! Среди нас завёлся один такой псевдокомсомолец, который пропагандирует среди нашего советского экипажа чуждую каждому из нас ложную и враждебную информацию радиостанции Голос Америки… позорить флаг Родины...считаю не достоин... ВЛКСМ... нашей партии и правительства во главе с...  Предлагаю исключить его из рядов ВЛКСМ и ставлю этот вопрос на голосование! Товарищи, поднимите руку, кто За?!.. Так! Получается, что я один такой безжалостный, а вы все тут добренькие сидите? Хорошо! Кто хочет выступить? Начальник радиостанции, коллега? Что ж, прошу...

-   Товарищи, мы все, конечно, осуждаем поступок второго радиста, но хочу информировать, что наше судно три дня назад Владивосток назначил дежурным по связи по второй зоне Тихого океана. Нам с Николаем приходится нести круглосуточную вахту по Гринвичу. После основной по Москве, мы обязаны принимать ещё и всю информацию от других судов, находящихся в мёртвой зоне связи. Мы просто не высыпаемся, товарищи! Из-за усталости, услышав по радио на первой же попавшейся волне русскую речь, Николай, не убедившись, что это вражеская для нашей страны радиостанция Голос Америки, нечаянно пустил её по трансляции. За халатное отношение к своим комсомольским обязанностям предлагаю объявить ему строгий выговор без занесения. Я, как член партии, знающий Николая, как хорошего специалиста, прошу не исключать его из рядов ВЛКСМ.

-   Так, кто еще? Ага, сам капитан хочет выступить. Прошу...

-   Исключить из рядов ВЛКСМ, значит, с позором выгнать с флота к чертям собачьим. За что? Кто из членов экипажа, интересно, кроме вас, Генрих Иосифович, слушает это радио? Там же один треск и помехи. Я хоть и далёк от радиосвязи, но прекрасно понимаю, что Маяк в середине Тихого океана не поймаешь. Да и некогда нам всем, мы работаем - потому и устаём. Не дам! Не дам я вам, Генрих Иосифович, выгонять с флота хороших моряков. Как председатель партийного комитета нашего судна, предлагаю возложить на моего помощника по политической части, то есть, на вас, Генрих Иосифович, обязанность настройки судового трансляционного приемника на волну советских радиостанций для получения свежей информации о политической жизни нашей любимой Родины. Кто «За»? Кто «Против»? Принято единогласно!

    Хороший у меня капитан. Хоть и строгий, но справедливый - не дал на растерзание. Пусть теперь Помпа сам крутит эту ненавистную мне ручку приёмника.

   Ну да ладно про меня, я же о Борисе Борисовиче рассказываю. Так вот, стал я репку свою чесать, что делать с такой радиограммой? Если я принял радиограмму и дал подтверждение о приёме, то должен лично доставить её адресату. Но зачем убивать хорошего человека сейчас? Можно вручить эту радиограмму при подходе домой, всё равно же он не сможет пешком по океану домой поспешить. Решил сначала капитану её показать.

-   А чего ты мне-то её впихиваешь? Сам принял, сам и вручай!

-   Это непростая радиограмма, сами понимаете. Вы, как капитан, из целесообразных и гуманных побуждений имеете право положить её под сукно до лучших времён. До подхода во Владик, например. Наш главмех хороший мужик, но при таких обстоятельствах у любого может гирокомпас одну из степеней свободы потерять.

-   Кто тебе сказал, что я имею такое право? Это же частная радиограмма, а ты не имеешь права разглашать частную информацию. Даже мне. Так что иди и делай свою работу!

-   Я знаю, что вы с ним дружите. Ладно, пошёл я тогда.

-   Стой! Знаешь что? Ты её  Помпе отдай, пусть он на свою душу грех принимает. Здесь не дружба, здесь служба главнее. Ну да ничего. Думаю, наш Дед крепкий мужик, выдержит.
      
   "Эх, капитан! Вот раньше, всего сто лет назад, капитан имел право в целях безопасности отдать приказ даже вздёрнуть на рее любого. Прошли те строгие времена, скоро и самого капитана, как обыкновенного матроса, будут наказывать, - горестно рассуждал я, направляясь к Помпе. - Наш Генрих любит такую работу выполнять. Хлебом не корми, дай грязными руками в чужой душе покопаться".

-   Это ты правильно сделал, что не стал сам ему вручать. Тут дело непростое, морально человека подготовить нужно. Ну иди, ступай, Николай, я сам ему вручу.

    Запил наш Бэ-Бэ, ушёл в запой глубоко и надолго. Затарился в Мельбурне спиртным под завязку. Мы уже экватор перешли, а он всё никак не просохнет. Возле Филиппин как-то ночью пьяный вдрызг пришёл ко мне на вахту в радиорубку.

-   Это ты, Колька, принял мою радиограмму? Как ты мог? Ну как ты мог, а?

-   А что было делать? Сам пойми, Бэ-Бэ, это моя работа. Не ты один такие радиограммы получаешь, бывают и хуже.

-   Надо было не давать её мне до прихода во Владик. Хочешь выпить?

-   Я на вахте, Бэ-Бэ, извини!

-   Всё равно сам бы скоро на берег списался. Пора уже, хватит, наплавался! Кэп всё уговаривал - мол, куда я без тебя? Вот и доплавался. Пацан ещё только во второй класс ходит. Рога не жмут, наплевать, давно знал, что с рогами живу. Вот сука, тварь поганая, детей бросила, не дождавшись! А этот её хахаль даже старше меня лет на десять. Ладно бы с молодым ушла, ещё бы понятно. В оперном театре у нас в Волгограде пел, тенор хренов. Вот сука, тварь поганая! Давай выпьем, брось ты эти наушники на хрен.

-   Не могу, Бэ-Бэ, сам понимаешь, вахта. Шёл бы ты спать, утром поговорим.

   Ещё до прихода в Манилу Борис Борисович так нажрался, что пришёл в кают-компанию, едва стоя на ногах. Увидев Помпу, схватил его одной рукой за грудки и стал трясти, как грушу. Видно, Помпа хорошо его морально подготовил!
-   Я из тебя сейчас всю душу твою поганую вытрясу, слизняк! Погань поганая! Присосался тут, пиявка, червь навозный!

-   Вы... как вы себя ведёте? Как вы смеете? Хотите поговорить как мужчина с мужчиной?

-   Это кто, ты, что ли, здесь мужик? Посмотрите-ка на этого мужичонку, люди добрые! Какой же ты мужик, если у тебя даже рогов нет? Если с похмелуги ни разу не страдал? Если грыжу не надрывал, ничего тяжелее авторучки за всю жизнь не поднимал? Насрать мне на твою партию, понял? Хошь я тебе сейчас от имени народа всю твою харю коммунистическую растворожу?

   Никто его не стал останавливать, удерживать и успокаивать. Отлично знали, что Бэ-Бэ никогда даже мухи не обидит, хотя силищи в кулаке на любые две рожи хватит для глубокого нокаута. А если бы и вдарил Помпе разок, никто бы не возражал. Генрих, мягко говоря, струхнул, а попросту - обвалялся. Все понимали, что в лице нашего Помпы он от отчаяния проклинает всю тяжёлую социалистическую систему жизни на флоте. Терять главмеху уже было нечего, с флота всё равно уходить - воспитывать своих детей, брошенных матерью. С золотыми руками он на берегу и без партийного билета себе на хлеб всегда заработает, а вот лизать зад ему больше никогда и никому будет не нужно.

-   Из-за всяких таких Помп мне всю свою моряцкую жизнь в рейсах приходилось под одеялом водку пить, когда по дому тосковал по своим ребятишкам. В Брисбене мы с поляками борт в борт стояли; видел ты, Помпа дармоедная, как там польские моряки живут? С жёнами своими плавают, по одному могут на берег выходить, а не как мы, по тройкам, чтобы каждый за каждым приглядывал. Значит, каждый третий у нас в экипаже шестерит на тебя, сволочь! Поляки тоже при социализме живут, но они всю ночь по городу гуляли, виски пили, а не как мы, до семи вечера. А опоздай я на минуту, так ты меня сразу в изменники Родины, в свою чёрную тетрадь запишешь. Они свободны, а ты, гадина, нас всех здесь в тюрьму засадил. У-ух, ненавижу, коммуняга вонючая!

    Сто лет, можно сказать, прошло, а мне до сих пор помнятся эти справедливые слова нашего Деда. Отчётливо вижу удовлетворённые лица членов команды, радующиеся в глубине души, что нашёлся всё-таки хоть один свободный и гордый человек, не побоявшийся высказать прямо в лицо главному представителю партийных органов откровенную правду. Слишком уж горькой она была для всех нас, эта правда.