Изменница родины

   Закончился очередной рейс. Поздно вечером судно, гружёное зерном под завязку, стало на якорь на внешнем рейде порта Владивосток. Уже через час с катеров поднялись на борт погранцы и санитарно-карантинная служба. Таможенники прибыли только ближе к полуночи и шерстили до самого утра, да так тщательно, будто доподлинно знали, что на борту имелась контрабанда.

   И без того до подхода больше суток не спал, да ещё эта таможня всю ночь покоя не давала. Только отошёл от борта последний рейдовый катер, не раздеваясь брыкнулся на диван и сразу отрубился. Даже не слышал, как судно пришвартовалось к зерновому терминалу.

- Вовка, хорэ харьку щемить, всё счастье проспишь. Половина толпы уже в город слиняла, только вахта осталась. На вот, держи! Новая спецификация по экипажу, - зашёл в каюту Витёк, третий помощник капитана, мой ровесник. - Судовая роль увеличилась на один организм. Наше семейство стало численностью аж в двадцать три рыла, должность дневальной перестала быть вакантной. Какая-то Татьяна Волошина - девятнадцать лет всего. Слушай, мне навигационные предупреждения нужны, у тебя уже восемь штук пропущено.

- Будут тебе и предупреждения и извещения. Ещё выгрузка не началась, впереди целых четыре дня стоянки, успею, - буркнул я, нехотя поднимаясь. - А сколько хоть время?

- Скоро девять. Кэп тоже на берег собирается, к нему жена с дочерью приехали. Партийный комиссар самым первым укатил. Так что пора нам готовиться к иксчейньджу - я тебе твои полтора килограмма мохера, а ты мне мои пласты. За тобой Пинк Флойд и Тройник Цепилинов.

- Перепутал. У меня твой Дип Пёрпл, Смоки и Роллинг Стоун, а Лед Зеппелин ты Толяну отдал, у него спрашивай. Ну чё, как у тебя с порнографическим журналом прошло, нормально?

- Не-а, в последний момент что-то зассал, за борт выкинул. Не хватало ещё из-за каких-то голых баб визы лишиться. А ты свой бангкокский нож провёз? Куда хоть запрятал?

- Такая же фигня. Крутился-вертелся, не зная куда заныкать, да так и булькнул в залив Посьета. Жалко до слёз, с выкидным лезвием был. Такой изящный, в ладонь как влитой ложился. Словно задом чуял - видал, как нас таможня шмонала? Такие ищейки обязательно бы нашли. Здесь уже не визой, а сразу тюрьмой пахнет.

   На этот пароход я пришл сразу после отпуска. Целых четыре месяца отдыхал дома у родителей. Школьные друзья после окончания институтов тоже все поразъехались в разные края. Через месяц я уже заскучал. Мама сразу это заметила и подговорила Маринку, мою двоюродную сестру, студентку третьего курса пединститута, познакомить меня с какой-нибудь своей подругой, после чего моя береговая жизнь сразу забурлила. Но почему-то ни одна из этих девчонок мне особо не нравилась. Тогда я всё ещё мечтал и надеялся повстречать скромную, умную и душевную девушку. Такую, которая бы уважала старших, любила детей, была в меру симпатичной и могла бы стать мне верной женой. А эти, я как-то чувствовал, были обыкновенными вертихвостками с единственным желанием сходить куда-нибудь на танцы подрыгаться, посидеть в кафешке с бокалом шампанского. Все разговоры велись лишь о модных шмотках и закордонных тряпках.

   Это был мой второй пятимесячный рейс на судне после отпуска. Как-то быстро подружился с Виктором и Анатолием, третьим и вторым помощниками капитана. Виктор родом из Петрозаводска, после армии окончил ленинградскую мореходку, на этом судне проработал около полутора лет. Толик, грузовой помощник, на два года постарше нас, жил во Владике, оканчивал местную высшую мореходку. Ему оставалось сделать последний рейс, после чего планировался отпуск, во время которого ему светило повышение. Капитан подал на него рекомендацию в старшие помощники.

   Мы, трое молодых холостяков, на стоянках таскались по кабакам, снимая легкодоступных дам, глаз на которых у каждого уже был хорошо намётан. На судне жили в соседних каютах на верхней палубе, рядом со штурманской и радиорубкой. Нам нравилось, проснулся - и уже на работе.

   Во Владике мы с Витюхой снимали маленькую комнату у родной тётки Толика. Та овдовела четыре года назад, жила одна в двухкомнатной квартире на Второй Речке. Два года, как вышла на пенсию, но ещё продолжала работать, преподавала литературу в школе. И ей выгода - лишние деньги, и нам было где хранить своё заграничное шмотьё, которое за время стоянок не успевали отправить посылками домой. А это шмотьё быстро накапливалось с каждым рейсом у обоих.

   По таможенным нормам за один рейс, к примеру, разрешалось провозить всего полтора килограмма мохера, килограмм жвачки, одну пару джинсов и прочее.
Зарплата у моряков загранзаплыва и без того была не хилая, плюс тридцать процентов за отдалённость от столицы, плюс двадцать два процента от зарплаты в валюте, плюс бесплатное четырёхразовое питание на убой. Эти таможенные нормы были придуманы специально, чтобы по материальному благосостоянию мы не сильно вырывались вперёд от основного советского народа.

   Синтетические ткани, типа кримплена и трикотина, ткани из натурального шёлка, типа крепдешина и гипюра, на которые в Союзе в те времена был особый спрос, разрешалось провозить не более пятнадцати метров разрезами по пять метров. Такая тряпча в Сингапуре и Гонконге стоила сущие копейки, и рейсы с заходами в эти порты считались самым лакомым куском, особенно для тех, кто занимался фарцой. Для одесситов, ленинградцев и мурманчан таким лакомым куском были Канары, порты Лас-Пальмас и Санта-Крус, где цены на эту тряпчу были соизмеримы с нашими дальневосточными.

   Но, как говорится, голь на выдумку хитра. Толик фарцевал японскими коврами, привозя их по три штуки вместо одного, я отсылал домой многочисленные посылки с мохером и материей, закупая всё по три нормы, а Витюха специализировался на виниловых пластах. Конечно, всем было известно, что на каждом судне обязательно имелся один или несколько тайно завербованных стукачей, но мы втроём уже были одной добротно спитой и спетой командой, обманывающей таможню, активно и уверенно занимаясь этим иксченьджем(обменом).

   С каждой зарплаты пятьдесят рублей я автоматом клал на книжку, а остальные переводил домой родителям. Да и снимать с книжки мне приходилось только один раз, когда уезжал в отпуск. Зачем снимать, когда прямо в порту любой тальманше можно было легко толкнуть по дешёвке какую-нибудь шмотку типа джинсов, рублей за двести? Этих денег вполне хватало на все четыре дня стоянки.

   Новые рейсы у нас обычно начинались с Японии с грузом угля или щепы. Официально судно считалось лесовозом-пакетовозом, но могло перевозить и сыпучие, и генеральные грузы, а также могло взять на борт более четырёхсот контейнеров. После выгрузки угля мы порожняком шли в Брисбен под погрузку зерна. Зачистка трюмов после угля под зерно производилась силами экипажа. Пока переходили экватор, все, кроме капитана и женщин, в свободное от вахт время мыли, чистили и красили трюма и твиндеки. В Австралии в то время у докеров были очень сильные профсоюзы, которые отказывались грузить своим зерном не очень чистые трюмы судов, предлагая услуги для их зачистки, давая тем самым возможность заработать местным грузчикам. Эти услуги, конечно, обходились судовладельцу в крупную копеечку. Валютой платить нам не полагалось, а за деревянные рубли на такую работу дураков найти было негде, поэтому в добавку к основной зарплате за зачистку трюмов нам платили ещё и чеками ВТБ (внешторгбанка), а по-нашенски - бонами. Боны отоваривались только  в специализированных магазинах, типа Берёзка, а втихаря при желании их можно было толкнуть в отношении один к десяти. За один бон фарцовщики давали по десять-двенадцать рублей. За рейс у каждого, кто работал на трюмах, накапливалось по несколько боновских книжек по двадцать пять отрывных рублей в каждой. Из книжки можно было оторвать даже одну копейку. ГАЗ-21, например, стоила тогда пять с половиной тысяч рублей, да за ней ещё и очередь была длиной в три-четыре года, а в бонах - только тысячу двести и безо всякой очереди. Бонами платили ещё и в странах с неконвертируемой валютой. Заходы в порты Индии, Вьетнама, Кубы или Северной Кореи считались у нас невезухой, потому что ничего ценного там не купишь. А с визой на валюту на выгодных рейсах любой матрос за год мог даже без фарцовки и всяких махинаций с таможенными нормами свободно накопить приличную сумму.

   Сегодня только пожилые люди ещё помнят, что за кордон из-под нашего железного занавеса в те далёкие времена без намордника никого не выпускали, обязательно нужна была отличная характеристика и чистая родословная, вплоть до третьего колена. Мне крупно повезло, что я, по сути сущий разгильдяй, смог просклизнуть через это суровое сито. Благо, никто из моих родственников за границей не проживал, а все прадеды, деды и родители всегда жили истинными пролетариями, никогда ранее не были судимы и интернированы. Чисто случайно свезло, что за время учёбы в мореходке я как-то исхитрился охарактеризоваться с положительной стороны, а главное - политику партии и правительства понимал правильно.

   Сам я тогда считал себя уже достаточно мудрым человеком, опытным моряком, прошедшим все четыре океана и побывавшим в полутора десятков различных стран мира. Это было, пожалуй, самое счастливое время в моей жизни. Молодость сама по себе уже с избытком наделена счастьем, когда ты полон сил и надежд, а все эти шторма и долгие разлуки с родными и близкими тебе людьми являлись лишь временным неудобством, как вынужденные издержки в любом деле. Лишних людей в экипаж судна не брали. Каждый, и я в том числе, чувствовал себя на морском судне важным и нужным винтиком одного общего механизма, без которого он нормально функционировать не сможет. Пусть и в таком маленьком коллективе, но эта самая нужность давала некую уверенность в себе, заставляла всегда быть ответственным за свои деяния, вселяла гордость за то, что именно мне доверено представлять за границей такую великую страну, как Советский Союз. А тот факт, что мы брали тряпчи сверх нормы, для нас особым грехом не считалось. Ну какой это грех, если у меня осталось полно валюты, а купить на неё что-то нужное не дают? Поначалу, конечно, глаза разбегались от вида всяких заморских безделушек, и в первом же порту я спускал всю валюту, возвращаясь на судно с пустыми карманами. Только потом, после рейса, глядя на собратьев, как они целыми машинами выгружают домой всякое шмотьё для продажи, удваивая, утраивая или даже учетверяя свои кровные капиталы, утешался тем, что эти купленные безделушки останутся со мной навсегда для памяти. Со временем мы стали опытными, и у Толика с Витьком была такая же фигня. "А не пошли бы вы куда подальше, уважаемые таможенники, со своими нормами", - пришли мы к окончательному выводу. Вот так, непосильным трудом у меня уже было кое-что накоплено в кубышку для старта при вступлении на новый уровень жизни в качестве главы будущего семейства. Оставалось самое главное - найти себе подходящую кандидатку в жёны.


***


   Первый раз я её увидел, когда по отходу в рейс она пришла убираться у меня в радиорубке. "Ба-а, вот это клуша! Такая молодая, а уже старая, - удивился я, снимая наушники с головы, в упор разглядывая нового члена экипажа. - Настоящая Марфушенька-душенька из фильма-сказки Морозко. И чё тебе дома-то не сиделось, красотка? Торговала бы себе квашеной капустой на местном базаре ".

- Здрасьте! Я новенькая, Таня зовут, убираться к вам пришла. Решила сверху начать, в штурманской уже убралась, - улыбалась она во всё мордастое веснушчатое выражение, занося в рубку веник, ведро с водой, швабру и прочие причиндалы.

- Здрасьте! Володя, радист, очень приятно! - поприветствовал я в ответ. - А чего здесь убираться? У меня всё чисто, вчера всю угольную пыль вытер. Знаешь какой слой был?

- Положено, старпом велел! Я ща, быстренько, подотру только, - выплеснула она больше полведра воды на пол и принялась развозить шваброй мокроту по полу.

- Ты чего делаешь, сумасшедшая? Вода же под передатчик протечёт. В нём почти киловатт мощности, а внизу как раз силовой транс находится - взорвёмся все на хрен. А ну, вали отсюда быстро, я сам всё сделаю.

   Улыбка  моментально слетела с лица дневальной. Она только хлопала веками, готовая разрыдаться.

- Ну чего стоишь, давай быстро воду собирать. Нельзя допустить, чтобы она на передатчик попала, - командовал я, крича на всю палубу. - Давай в две тряпки, скорее!
Стали мы, как сумасшедшие, собирать воду тряпками и отжимать их в ведро. Управились за несколько минут, аж вспотели оба. Запыхавшись, уселись на диван.

- Кто тебя учил так убираться? Ты же не палубу драить пришла, - отчитывал я её. - Больше не приходи сюда, сам у себя убираться буду. Тем более, над дверью написано - "Посторонним вход воспрещён".

- Ну я же не знала, - начала она оправдываться, выпучив глаза.

- В штурманской можешь, а сюда я тебя больше не пущу. На кой мне нужна такая уборка?

   Девчонка ушла, чуть не плача, а я подумал: "Мало того, что крокодилица, так ещё и курица безмозглая". Жиденькие светлые волосы, собранные в пучок, толстые щёки. Вместо носика приляпана маленькая ляпушка с двумя дырками. Глазки, как две щёлки, почти без ресниц, открытый узкий лоб, толстые губы. Да и стать не лучше - рост метр с кепкой, короткие ноги-бутылки, талии почти нет, мощная грудь свисала до пуза, величиной до приличной стадии беременности.
Минут через десять зашёл старпом, моложавый мужчина лет сорока, добродушный дядька.

- Ты чё её выгнал? Она первый раз, новенькая. Объяснил бы сначала, как надо, чё орать-то сразу? Бедная, аж похудела на пару кило, рыдает навзрыд. Нельзя же так, она ещё и в наших каютах убираться будет. Надо бы как-то повежливее с ней, девчонка же совсем.

- Всё понимаю, но, Михалыч, поставь себя на моё место. Врывается какая-то глупая баба, выплёскивает ведро воды прямо под работающий передатчик, а там триста восемьдесят внизу и полторы тысячи вольт в середине. Так шандарахнет, мало не покажется.

   Потом я уже сам сожалел, что так грубо с разбегу набросился на дурёху, даже виноватым себя чувствовал. Через три дня пришли в порт Кобе, где нужно было выгрузить только два трюма, а остальные планировалось выгружать в Токио. Вернувшись из города, я искал Толика, второго штурмана. В город всегда выпускали группами по три человека, назначая старшего тройки, который отвечал за всю группу, приглядывая за остальными. Нужно было следить, чтобы все соблюдали облико морале, не связывались с контрабандой и не потерялись, не приведи Господи. А главное, чтобы никто не попросил политического убежища. Это тогда считалось предательством родины, а старшего группы, у которого оказался перебежчик, запросто могли на пожизненно лишить визы. Такие случаи являлись, конечно, большой редкостью, имена изменников клеймили позором во всех советских газетах. В Кобе мы с Толяном были назначены старшими троек и лазили по городу везде вшестером. Толик, как обычно, по взаимовыгодной договорённости прилюдно купил мою норму мохера, якобы для себя, а я для него ковёр, на который он заблаговременно указал мне пальцем...

- Э-э, толпа, грузового не видели? - обратился я к собравшимся в курилке у трапа.

   Мой вопрос повис в воздухе, все были увлечены общением с японскими докерами и ржали при этом на весь пароход, как лошади.

- Скажи - Буль-до-зер! - просила какого-то аборигена дневальная Таня.

- Бурдозера! - отвечал японец, и вся толпа снова ухохатывалась, а громче всех, конечно, Таня - наивная и простая, как сибирский валенок. Так откровенно мог смеяться только ребёнок, сохранивший чистоту души и доверчивость. Именно это и подкупало в молодой девушке. Даже я, глядя на неё с умилением, засмеялся от души.

- Чё пристали к бедному японцу? У них в языке совсем нет буквы "Л". Второго штурмана не видели? - повторил я свой вопрос.

- Там, на трюмах где-то лазит, - соизволил отмахнуться вахтенный матрос.

   В Токио в мою группу записали Волошину. Валюты у неё за эту неделю накопилось - кот наплакал, да и ту она уже всю в Кобе потратила, накупив всяких безделушек. "Я просто прогуляюсь с вами по городу, на Токио хочу посмотреть", - сообщила она, даже не догадываясь, что повиснет обузой на наших плечах. Мы опять объединились тройками, но на этот раз уже с группой старпома. Михайлович, как и я, ещё ни  разу не бывал в филиале лондонского музея восковых фигур мадам Тюссо, что находился под токийской телебашней, в котором, по рассказам очевидцев, были собраны самые страшные монстры в истории мистики  - Дракула, маркиз Де Сад, Призрак оперы, Франкейштейн и многие другие. За тачку и за билеты в музей за молодую русскую даму нам со старпомом пришлось расплачиваться из своего кармана, деля непредвиденные расходы пополам. По-японски никто из нас, конечно, не шпрехал. Как говорится - не копенгаген. Хай-хай, бакаранай, банзай и харакири - вот и все наши познания. По-английски японцы тоже ни бельмеса не понимали. Полный пномпень. Вот сайз, вот прайз - всё остальное общение происходило на пальцах. Только уже в музее попался экскурсовод, владеющий английским. Мы очень удивились, когда наша Танюша вдруг стала свободно с ним общаться. Они так легко и быстро говорили, что мы с Михайловичем едва успевали ухватить лишь отдельные фразы. Девчонка потом рассказала, что училась в школе с уклоном на английский, дважды поступала в иняз, но не смогла набрать для поступления необходимых баллов. Впечатлений от этой экскурсии у всех, конечно, было много, а уж у нашей Тани эмоции вообще выплёскивались через край. Мы со старпомом потом замучились выслушивать слова благодарности за нашу великую щедрость, что потратили на неё где-то по тысяче йен каждый. В ответ, корча из себя истинного джентльмена, я даже зачем-то пригласил эту дуру к себе на чашечку кофе.

   После ухода лоцмана вышли в нейтральные воды. В Токио на крышки трюмов были погружены и надёжно стянуты тросами несколько десятков контейнеров, по пути следования предназначенных для выгрузки в Маниле. Было уже за полночь, когда я, приняв и передав всю необходимую информацию и доложив обо всём капитану, который в это время как раз нёс вахту на мосту с четвёртым помощником, спустился в свою каюту. На судне было не принято запирать свои каюты на ключ, находясь на борту. Воровать нечего, валюта, документы и все ценности всегда сдавались на хранение в сейф третьему штурману - судовую кассу. О воровстве даже речи не было. Закрывать на ключ, конечно, не запрещалось, скорее это делалось на добровольных началах, чисто из противопожарных соображений.
   Взял кофеварку, зашёл в туалетную комнату налить воды, раздумывая, не принять ли душ перед отбоем. Растворимый кофе тогда почему-то действовал на меня, как снотворное. Вдруг заметил, что в кровати кто-то шевелится.

- Волошина, ты? Ты.. ты чё здесь, а? - удивился и даже как-то перепугался я, раздвинув занавески над кроватью. - Ну ты ваще-е!.. Ты хоть знаешь, сколько время?
Таня лежала на моей постели в одной ночнушке и виновато улыбалась. Свесив ноги, она тихо пробурчала:

- Тсс! Я не могу уснуть одна, боюсь. Мне вампиры всякие мерещатся. Сам же на кофе приглашал, - стала она быстро одеваться. - Ты же мужик, - вдруг ляпнула она в избыточном откровении, - а как я ещё могу тебя отблагодарить? Михалыч уже старый, а ты молодой. Я даже влюбилась в тебя. Немножечко. Можно я сегодня у тебя заночую?

   "Ну ни фига себе, сюрпрайс! - подумал я, отстраняясь от поцелуя, не зная чего ответить дурёхе. - Была бы хоть маленько посимпатичней, а то - корова коровой. Ляжешь с такой, а потом потенция на всю жизнь пропадёт".

- Погоди, Тань! Давай поговорим, кофейку попьём, - предложил я, не желая обижать несмышлёную девчонку. - Прости, но у меня есть девушка на берегу. Мы оба любим друг друга и собираемся скоро пожениться, - врал я искренне, как умел. - Не могу я ей изменить, понимаешь?

   Она молча глотала кофе и смотрела на меня как-то непонятно. Её взгляд можно было принять и за укоризну, и за сожаление, и за стыд. По соседству за стенкой находилась каюта капитана. Благо, он был на вахте. Сначала мы оба долго молчали, не зная чего сказать, потом стали потихоньку шептаться. По моей просьбе она немного рассказала о себе. Родилась в Ангарске, воспитывалась без отца. Около года назад стала круглой сиротой, мать скоропостижно скончалась на заводе, прямо на рабочем месте. В институт больше поступать не захотела, окончила ШМОньку (школа мореходного обучения) во Владике, потому что давно мечтала посмотреть мир.

- Ты хорошая девушка, Тань, и очень мне нравишься, но извини... моё сердце, к сожалению, уже занято, - продолжал я играть свою лживую роль, чтобы не обидеть девушку. - А знаешь, в тебя Витюха, наш третий штурман по уши втюрился. Да-да, не смейся, он сам мне на днях проболтался.

   Короче, выпроводил я её тогда, умудрившись при этом не только не обидеть, а даже уверить бедную девчонку, что она симпатичная и ничем не хуже других. Про Витьку я, конечно, наплёл, прекрасно зная, что тот от природы такой заядлый охотник до женского пола, что не упустит возможности переспать даже с негрой, лишь бы у неё самое главное имелось.

   После пополнения запасов в Сингапуре, мы наконец пошли в Брисбан под погрузку зерна. Началась жаркая страда по зачистке трюмов. Все очень уставали, отвыкнув от физического труда. В тропиках выдавалось сухое вино для акклиматизации, каждому всего по одному пузырю на три дня. Многие из толпы вечерами собирались на корме, подкопив этого сухаря, чтобы скоротать время пустой болтовнёй под слегка развязавшиеся языки. Я же уставал настолько, что под вечер прямо-таки валился с ног и спал, как убитый младенец. В Австралии, кроме гастрономических товаров, всякое шмотьё стоило раза в три дороже, чем в Сингапуре. Надо быть набитым дураком, чтобы отоваривать здесь валюту. Только уж в крайнем случае, когда точно известно, что других заходов до Союза уже не будет, а карманы распирает так, что валюта не лезет и сыплется из них на палубу. Брисбан - достаточно крупный город штата Квинсленд. Субтропики, очень тепло, но не жарко. Широта соответствует Майами в северном полушарии, где, кстати, небесный Ковш Большой Медведицы черпает воду из Атлантики. Здесь уже ни Ковша, ни Полярной звезды на ночном небе не отыщешь, впрочем, как и Южного Креста в родном небе.  Мне всегда нравилось любоваться ночным небом в разных странах. В такие минуты как-то понимаешь, что такое вечность. Хорошо мечтается и верится, что ты всегда будешь жить таким же максимально свободным, что жизнь только начинается, что и твоё великое счастье не пройдёт мимо, а обязательно когда-нибудь постучится в твою дверь. Нужно только немного подождать, всему свой срок.

   Уже вечером, возвращаясь из города, мы, все три группы - моя, Витькина и Толика, сидели на открытой площадке маленькой таверны неподалёку от порта, потягивая кто пивко, кто винцо, болтая ни о чём и неся всякий вздор, любуясь красотой мысов Золотого побережья.

- Ну чё, мужики, пора двигать на коробку, - взглянув на часы, констатировал второй помощник. - Седьмой час. Лучше пораньше прибыть, а то помполит скоро икру метать начнёт. Не хочется, а надо!  А где Татьяна? - оглядев толпу и не обнаружив в ней глупую девчонку, записанную на этот выход в его группу, Толик сразу встревожился. - Куда эта дурёха делась? Кто её видел в последний раз? - посмотрел он внимательно на Витьку, потому что ни для кого уже не являлось секретом, что они давно сожительствуют.
Витюха сам удивился не меньше, что было прямо-таки написано на его морде.

- Недавно вот тут с краешку сидела, рядом со мной, - пробормотал третий, оглядываясь вокруг. - Может, до ветру убежала? Чё-то я даже не заметил, когда она сдёрнула.

- Ну что за дура?! Вечно с ней приключения на заднее место случаются. Сиди здесь, не давай толпе разбежаться, а мы с Вовкой пойдём официантов поспрашиваем, - распорядился Толик.

   Расспросы ничего не дали. Кто-то видел, как минут двадцать-тридцать назад какая-то молодая толстуха садилась в тачку, отъезжающую в центр города. Вся наша толпа сразу занервничала, не зная, чего делать в такой ситуации. Прождали ещё минут двадцать - безрезультатно.

- Всё, больше ждать нельзя. Надо двигать, а то все опоздаем. Ну ё... - выругался Толян многоэтажным матом.

   Прихватив коробки с баночным пивом, которых каждый понакупал здесь минимум по паре, все вприпрыжку побежали на пароход. Помполит встретил толпу с красной мордой, обнеся каждого отборным матом, хлеще самого боцмана, а услышав о пропаже Волошиной сразу заткнулся, словно кадык с перепугу проглотил. До отправления оставалось около трёх часов - хоть маленькая, но надежда пока оставалась. На счастье, наш шипчандлер (поставщик продуктов) ещё разбирался с последними документами, не успев покинуть борт судна. Капитан схватил его за шкирку и с комиссаром они быстро куда-то рванули на машине коммерсанта. Через час у трапа скопилась целая куча машин - портовые, посольские, полицейские, телевидение и прочие. Вскоре все узнали страшную новость - Татьяна Волошина стала предателем родины, попросив политического убежища в этой стране.

   Когда возвращались с зерном, настроение в экипаже было мрачнее тучи, как говорится, упало ниже ватерлинии. В кают-компании и в столовой команды за обедами стояла гробовая тишина. По пути на пару суток зачем-то зашли в северокорейский порт Нампхо, где в первый же день Толик нажрался так, что не смог выйти на вахту. Тому было уже всё по-барабану - ни должности старпома, ни визы ему больше не светило. Витюха тоже прекрасно понимал, что его ждёт долгий, а может быть, даже пожизненный каботаж (рейсы без захода в иностранные порты). Кто его выпустит за кордон, если рыльце в пушку. Самый главный предлог - вероятная возможность слинять за кордон к своей невесте. Во Владике по приходу мы в последний раз разделили шмотьё по отработанному иксчейньджу и пожали друг другу руки на прощание. Представители КГБ по несколько раз допрашивали каждого члена экипажа по отдельности. Через пару дней объявили, что наш экипаж подлежит расформированию. Капитану, конечно, влетело здорово, но помполиту повезло больше всех - с флота ему сделали пиком под зад, чуть было партийный билет не отобрали. Толику, естественно, хлопнули визу на пожизненно, а Витькину хоть и не закрыли совсем, но, как у нас говорилось, положили под сукно сроком на один год. Заработав за исправительный срок положительную характеристику, у него была возможность получить визу снова, хотя сам Витёк в это совсем не верил.