Боцман Клешня

   С ранней весны до поздней осени многие суда Дальневосточного морского пароходства делали рейсы в полярку. Для жителей Крайнего Севера доставлялись на зимовку промышленные и продовольственные товары, солярку в бочках для работы береговых дизельных генераторов и другие генеральные грузы. С запада такое обеспечение проводили суда Мурманского пароходства, а с востока - суда Дальневосточного. Оба пароходства имели большой ледокольный флот.

   Большая часть побережья Северного Ледовитого океана недостаточно обеспечена портами и причалами, поэтому выгрузка обычно производилась силами членов судовых экипажей. Несмотря на приличную прибавку к зарплате северного коэффициента и хорошие доплаты за самовыгрузки, мало кто из моряков обожал такие каботажные рейсы. И дело здесь не столько в том, что им приходилось морозить сопли, в то время как более везучие моряки ходили рейсами на юга, где можно было и пузо погреть, и получать двадцать два с половиной процента от зарплаты в валюте. Наверное, как я сам думаю, им не нравились слишком долгие стоянки, когда за бортом наблюдалось лишь мало приветливое ледяное однообразие. Хотелось постоянно куда-то двигаться, плыть, путешествовать по всему земному шару, делать кругосветки, открывать для себя какие-нибудь новые экзотические места, которыми так богата наша прекрасная планета.

   Мы  уже радовались, что наконец-то заканчивается наш последний рейс на Мыс Шмидта, что скоро пойдём домой, в родной порт Владивосток, обнимем своих родных и близких людей. Всем хотелось после этого севера сходить куда-нибудь в Японию или Индию, кто-то мечтал снова перейти экватор и посетить Австралию или страны Южной Америки, но неожиданно нам пришла радиограмма следовать в порт Мурманск, где наш дизель-электроход ледокольного типа «Капитан Готский» должен был остаться в аренде сроком на один год вместе с экипажем.

- Вот радость-то привалила, - негодовал Кэп, Виктор Фёдорович, молодой ещё мужчина, крепкий, как дубовый верстак, хоть сто лет на нём кувалдой стучи - не расшатается. - Опять  наш радист приятную новость принял, везунчик.

   В порт Диксон мы должны были следовать своим ходом и прибыть не позднее пятого февраля, где нас должен был ожидать атомный ледокол «Ленин» для дальнейшего сопровождения каравана с ещё тремя теплоходами.

   Чистой воды практически уже не было, и мы часто застревали во льдах на несколько суток. Перекачивали балластную воду с борта на борт и с бака на корму, ломая корпусом судна лёд вокруг себя. Двигаясь такими темпами, мы встретили Новый Год только на выходе из Восточно-Сибирского моря.

- В самую зимищу попали, ядрёна в кнехт. На улице за пятьдесят и темнотища, хоть глаз выколи, ядрёна в якорь! - возмущался наш боцман по кличке Клешня.

   Руки у него были, как клешни у краба. Он всегда их стеснялся, не зная куда деть. Да и куда их можно было спрятать, такие грабли? На своей робе он пришил огромные накладные карманы, как чехлы для совковых лопат, и вынимал из них руки лишь в случае необходимости. А случаи эти были практически постоянными за время рабочего дня, не считая частых авралов для палубной команды. Это был мужик уже зрелого возраста, по имени Матвей Данилович, невысокого росточка, кривоногий, как медведь-кавалерист, широкоплечий - настоящий морячилла, отработавший на морских судах уже лет двадцать. Обыкновенные рабочие рукавицы на его руку не налазили, как детские варежки на мужскую ладонь. Кроме кувалды, никаких молотков не признавал, в ладони их не чувствовал, как сам говорил. Никогда не пользовался гаечными ключами. "А зачем? - удивлялся он, - Сломаю ещё ненароком. Я и без ключа любую заржавевшую гайку откручу". Моя ладошка в его руке казалась чайной ложечкой в сковородке.

   Все двери в надстройку мы задраили для сохранения тепла, оставив лишь одну на корме, чтобы наш повар мог иногда выносить помои. Над штурманской рубкой постоянно светил вперёд мощный прожектор, освещая путь. Это был единственный свет, режущий густую темноту, бьющий чуть ли не на полкилометра так, что белые медведи разбегались. А свет из иллюминаторов кают до кормы не доставал. Поэтому, если выйти без фонаря, сделать несколько шагов и покружиться на месте, можно было вообще не найти входную дверь в надстройку. Так и тыкался бы на ощупь, как слепой, пока не замёрз напрочь.

   За полтора суток до подхода к проливу Вилькицкого, после которого до Диксона оставалось бы пройти всего ничего, начался тяжёлый лёд с мощными торосами. На этот раз мы вляпались так хорошо, что уже пятый день, как говорится, ни тпру ни ну. Все попытки раскачаться, перекачивая балласт с борта на борт и с бака на корму, ничего не дали. Судно прочно вмёрзло в лёд, толщина которого была, наверное, не меньше метра. Виктор Фёдорович ходил мрачнее тучи. Все понимали, что его вины никакой нет и быть не может. Разве угадаешь, когда на льды напорешься? Но он капитан, и никто с него ответственность не снимет.
   Авторитетный лидер, каким и положено быть капитану на флоте, где без дисциплины не выжить. Но, как мудрый человек, он прекрасно понимал, что в экипаже судна, как в наглухо замкнутой системе, установление чересчур жёсткой дисциплины создаст невыносимые условия для жизни экипажа. Он старался отдавать свои приказы так, чтобы их исполнители понимали, что они не какие-то чёрные козы, а единственные специалисты, способные выполнить этот приказ. Был, скорее, законодателем общественного мнения, часто позволял своим штурманам вступать с ним в дискуссии, не навязывая, а доказывая правильность своего мнения. Всегда выслушивал пожелания исполнителей, чтобы максимально облегчить им выполнение своих задач. Все уважали капитана не только за такую демократичность, но и как хорошего, мудрого человека. Обращались к нему строго на "вы". Кроме боцмана. У Клешни в лексиконе вообще не существовало такого личного местоимения. Он тыкал всем, будь перед ним хоть сам министр морского флота СССР. Все это знали, и в силу искреннего уважения к такому добросовестному труженику моря, легко прощали ему эту мелочь, даже сам капитан.

   Штурмана ходили понурыми, с опущенными головами, словно чувствовали за собой вину. Да вообще, у всего экипажа настроение упало ниже ватерлинии.

- А может, мы на меляку напоролись каким-то краешком? - выдвинул своё предположение помощник капитана по политической части, а попросту Помпа, когда ни у кого из комсостава уже не осталось сколь-нибудь ценных предложений. Никто даже не засмеялся, доподлинно зная, каким бывалым моряком является этот Помпа. - А что, разве не может такого быть? Ну хорошо, давайте так тогда... я предлагаю выйти всем экипажем с ломами и обколоть весь лёд по периметру.

- А-а, делайте, что хотите! - махнул рукой Виктор Фёдорович в отчаянии и вышел из кают-компании.

   Все напялили на себя казённые овчинные полушубки, завязали уши шапок на подбородках, обулись в валенки и вышли с ломами на долбёжку.

- И кто это додумался до такой дури, интересно? На улице минус пятьдесят пять! - возмущённо вопрошал Клешня у рядом работающего с ним матроса.

- Во-во, полный идиотизм, толщина-то с метр! Два часа дубасим, а даже лунку не наковыряли, - подтвердил его слова рулевой матрос.

- Легче было бы в бетоне отдолбошить. Может, к будущей весне и доковыряемся. Считай, пилим сук, на котором сидим, ядрёна в брашпиль!

   Помпа с ломом был где-то поблизости и не мог не услышать упрёка в свой адрес. Доложил капитану, тот вызвал боцмана к себе на ковёр.

- Вы чем-то недовольны, Матвей Данилович? - спросил капитан боцмана, переминающегося с ноги на ногу у входа в каюту, не зная, куда спрятать свои клешни. Когда Помпа вышел из каюты капитана и закрыл за собой дверь, Виктор Фёдорович смягчил тон.

- Проходи, Данилович, присаживайся! Да, согласен, идея не из лучших, но других нет, к сожалению. Лёд сжимает корпус, и кто знает, чем всё это может закончится. Ближайший ледокол в неделе хода от нас, да и занят он, караван в Тикси ведёт. Знаю, вы бывалый моряк, весь Севморпуть не один раз проходили. Нет ли у вас каких-нибудь идей? Нам сейчас любые предложения могут пригодиться.

- Ну, не-е, я могу только троса плести да палубу красить, - виновато пробасил боцман. Он непривычно чувствовал себя, так как не очень часто к нему за советом обращался сам капитан. - Хотя, не знаю, поможет ли тебе, вам то есть, - поправился Клешня, смущаясь. - Могу рассказать один подобный случай, который с нами однажды в Карском море произошёл. Мы тогда тоже надолго застряли, и капитан распорядился якоря на самодельные деревянные сани смайнать и оттащить их вперёд на парочку смык. Затем выдолбить или подорвать под якорями лёд и утопить их. А потом, когда они вмёрзнут, вытравливать якоря, работая машиной на малый вперёд. Но ничего у нас тогда не получилось — сил не хватило. Якоря с цепью очень тяжёлые, сани ломались, не скользили. Да и народу у нас было всего четырнадцать человек. А потом, когда я, работая уже на другом судне, впервые увидел, как наш пароход ледокол на усах тащил... меня удивило, что мы по чистой-то воде больше шестнадцати узлов не давали, а тут аж двадцать! Словно нас этот ледокол себе на горб взвалил. А ведь эти усы - обыкновенные троса, только толщиной с мою клешню.

- Так-так, интересная идея. А у нас тросов хватит? Вы сможете их в такую толщину сплести?..

   Утром, сразу после завтрака, (хотя, какое утро в полярную ночь?), всех собрали на общесудовое собрание. Присутствовало сорок восемь человек команды, четверо несли вахту. От меня, как от радиста, толку в этом мероприятии было не больше ломаного гроша, только небольшая добавка к общей тягловой силе. Чтобы не мешаться под ногами, меня оставили нести свою родную вахту в радиорубке. Суть предложения заключалось в том, чтобы оттащить как можно дальше по курсу сплетённые Клешнёй и его помощниками стальные троса усов, привязать на конце толстую охапку брёвен и там утопить это всё под лёд. Виктор Фёдорович назначил командовать парадом самого Клешню.

- Идея ваша, Матвей Данилович, вам её и реализовывать. Командуйте, я в вашем подчинении!

   Работа спорилась. Клешня оказался довольно неплохим командиром, только слишком часто орал матом на подчинённых. Часов через восемь знатоки-пиротехники и поджигатели костров смогли булькнуть самодельный якорь в воду. А ещё через вахту ко мне в каюту ворвался возбуждённый до предела судовой врач, Валька, мой друг.

- Чего лежишь? Вставай скорее, сейчас начнётся. Вся толпа уже лучшие места по бортам облепила, встать некуда.

- Не, не выйдет ни хрена, зуб даю, - слышались возгласы в толпе. - Слишком много скруток у Клешни.

- Не каркай! Клешня знает, чё делает! Все троса, какие были, в ход ушли.

- Эх, ещё бы хоть метров десять, тогда бы под более острым углом вытягивали.

- И так сойдёт, ща увидишь.

   Опробовали машину на малый вперёд. Клешня со вторым штурманом на баке работали брашпилем, выбирая всю слабину усов, чтобы постоянно было внатяг.

- А-а, не видать ни хрена! Хоть бы северное сияние вылезло, - ворчал Валька.

   Клешня гаркнул в микрофон по-гагарински: «Поехали!». Пароход затрясся на одном месте, как лихорадочный. Все затаили дыхание, оборвёт — не оборвёт? Через пару минут бронированный нос судна начал немного подниматься, залезая на лёд.

- Дыбится! Пошло дело, дыбится коняга! - ликовал Валька.
 
   А ещё через пару минут толстый лёд перед баком с грохотом треснул, и судно закачалось с борта на борт, как на чистой воде. Впереди образовалась кривая трещина метров в десять.

   На общесудовом собрании экипажа Виктор Фёдорович вручил Клешне почётную грамоту за доблестный труд и заявил перед всеми, что в будущем никуда боцмана от себя не отпустит. А Помпа пообещал даже сделать запись благодарности в его трудовой книжке.

   В Диксон мы прибыли на две недели раньше срока. Я тоже отличился. На подходе к Мурманску принял радостную радиограмму, в которой говорилось, что аренда нашего судна отменяется. В Мурманске мы встали под погрузку генгруза назначением в канадский порт Монреаль.

- Ну-ка, Данилыч, сожми свою клешню в кулак!.. Во! Вот так и ходи по Монреалю, пусть канадцы знают наших! - подшучивали мы над боцманом.