А я ухожу, ухожу красиво. часть 2

  На причал мы прибыли к восьми часам. Погода после вчерашней грозы существенно изменилась: лёгкий ветерок гнал рябь на реке, длинные косы плакучих ив, росших сразу за пристанью,  слегка раскачивались над водой. Стало гораздо комфортней: дышалось легко, и рубашка больше не липла к телу.

– Это что? – Стас показал головой на теплоход, стоявший у причала.
– Как что? – Не понял я его удивления, - лайнер круизный.
 – Вижу, что лайнер, - как-то растерянно сказал Стас, -только почему «Густав Вебер», утром же был «Капитан Нэмо» ?
– Ну, так один ушёл, другой пришёл, что тут непонятного.
 –«Густав Вебер» завтра должен прибыть, - продолжал недоумевать он.
 – А ты откуда знаешь?
 -Так это, это, - Стасик закрутил головой, - а, вон в расписании написано. Я когда картину утром покупал, рядом на стене расписание висело, я там прочитал.
 «И как это он увидел?- удивился я,  - Почему я не увидел?» 
 - А тебе какая разница? – спросил я его?- Ждёшь кого-то? 
-Может и жду,  - Стас продолжал крутить головой, будто высматривая кого-то в толпе, - может и жду, -повторил он, как бы разговаривая сам с собой.
 
  Туристы, уставшие, видимо, от экскурсий неспешно расхаживали по причалу, фотографировались, толкались у киосков с сувенирами, мороженым, соком и прочим обязательным для вокзальных буфетов товаром. На площадке, где под навесом располагалась эстрадная площадка три паренька, расставив аппаратуру, исполняли что-то из группы «Любэ».  Мы подошли, поздоровались; ребята узнали меня.

 – Что Константин Палыч, отдыхаете? – Спросил  мой бывший ученик Ромка Гарев.
 –Да, вот показываю старому другу  наш Зажиганск, - кивнул я на Стаса и познакомил его с ребятами.
 - Слушай Рома, дело есть,  - утянул  я Ромку за киоск. 
-Рома, помнишь, я тебе рассказывал, как  в молодости мы с друзьями  организовали  ансамбль  «Ушкуйники»?
– Ну что вы, Константин Палыч, конечно – это же легенда города.
 – Так вот, Рома, этот дедок - наш лидер  Стас Батуев.
  Глаза у Ромки загорелись, - суперский  дедок, зачётный, - оценил он Стасика, и улыбнувшись, лукаво добавил, - прикольный  хоббит, особенно когда рядом  с вами  стоит.
– Вот, что Рома,- я доверительно взял его за рукав, - мы со Стасом хотим молодость вспомнить, ну, сделать попурри   из песен нашей молодости и исполнить на причале здесь и сейчас. Одолжи инструменты, пожалуйста,  минут на десять.
 – Да пожалуйста, только как вы без репетиции? - Задал он резонный вопрос, - не облажаетесь? 
- Рома, я же с вами сколько лет играю на репетициях и на выпускных  что-нибудь исполняю.
– А друг ваш как?
 -  Он в своём городе руководит вокально-инструментальным ансамблем ветеранов, играет на всех инструментах. А ещё в молодости Батуев закончил музыкальное училище,  не то, что мы с тобой самоучки.

   Солнце тем временем, дремотно зевнув, скатилось в золотистую хвою Барского леса, ветерок тоже куда-то смотался, и наступило время сиреневых фонарей и лиловых сумерек. На корабле светились развешенные на всех палубах  гирлянды, окна кают-компании  приглушенно   светились изнутри мягким интимным светом.
 
   Мы со Стасом   устроившись в глубине  сцены за барабанной установкой и синтезатором, взяли несколько аккордов, сыграли вступление к «Шисгаре», переглянулись между собой, с ребятами из ансамбля и, получив всеобщее одобрение вышли на освещённую часть сцены. Несмотря на плохое освещение, я заметил, что Стаса немного потряхивает. Я тоже немного волновался.

– Уважаемые гости нашего города и горожане, сегодня наш вечер откроют ветераны легендарной группы Зажиганска  «Ушкуйники», - объявил нас Ромка, - они исполнят попурри из песен их молодости.

  Стас начал с «Шисгары». Народ заинтересованно стал подтягиваться к эстраде. Стасик был прав – публика процентов на семьдесят состояла из людей нашего возраста. Большая половина её состояла из женщин; на трёх бабушек приходился один пожилой мужчина. На причале кроме туристов было немало и жителей Зажиганска, приходящих каждый вечер  посмотреть какой пришёл теплоход, послушать музыку, просто побыть в толпе, которая сама, будучи настроенной на  активный отдых, заражала карнавальным настроением городских.
 
   Зрители подхватили  песню. Припев: «Шисгара» орали все, а потом каждый в меру своих знаний английского. Я английского не знал, так что Стас пел один и то на каком-то пиджин-инглиш, который, как известно,  понимают все, кроме собственно самих англичан. Толпа не отпускала певца минут пять; бабули в кроссовках, джинсах и куртках из джинсы, помолодев на глазах, приплясывали у сцены, энергично двигаясь в такт музыке.  Наконец Стас закончил, кто-то засвистел в толпе. Местные ветераны, узнав Стасика, кричали: - Да это же Батуев Стас! Батик! Батый!

  Стас от такого приёма каким-то образом подрос прямо у меня на глазах. Меня местные знали, и я для них интереса не представлял, по этой причине Стасу достался весь пакет уважухи и восторга. Волшебный бальзам восхищения публики мгновенно оказал своё действие – самооценка Стасика взлетела, а вместе с ней и сам Стасик. Задрав нос, он совсем, как в старые времена, небрежно бросил мне через плечо, - погнали попурри. Батый стоял посреди сцены по центру и явно кайфовал. Попурри тоже всем понравилось.

– А сейчас, - объявил он, кивнув небрежно в мою сторону, - ваш местный бард – Костя Карабин исполнит хит восьмидесятых – «Там, где клён шумит». Толпа приветствовала меня, кто-то даже вспомнил моё прозвище – Мотыль, которое я получил в молодости за свои долговязость и худобу.

 Я подошёл к Стасику, тот великодушно отошёл в сторону, разрешая и мне получить долю внимания публики. У него, видимо, слегка снесло голову от такого приёма, и он по-барски махнул мне рукой, дозволяя  исполнить песню, пока он отдыхает  «Вот педрила, -усмехнулся я про себя, - за понты всё отдаст».

  -Там, где клён шумит, над речной волной, - начал я.
Женщины подхватили с первой строки, те, кто был с мужчинами, мгновенно напрягли их на медленный танец. Кто-то из курящих дам, а таких оказалось тоже немало, достали зажигалки, подняли их над головой и раскачивались в такт песне. Стас  будто кого-то высматривал в толпе и не пел, а просто аккомпанировал;  хрипловатый  баритон его для таких вещей не годился. Всё внимание зрителей переключилось на меня, обладатель баритона скривился в снисходительной улыбке.  Я закончил петь;  публика похлопала, посвистела, кто-то крикнул даже: браво!

 Стаса  это, видимо задело, и он, подойдя ко мне вплотную, прошипел,  - Объяви: «Дом восходящего солнца».
  - А  ты потянешь ? – Удивился я.
 – Объявляй ! 
  - Ну, как скажешь, экселенц. А сейчас наш гость исполнит бессмертный хит группы «Энималз» - «Дом восходящего солнца» - объявил я в микрофон.

 Стас запел своим хрипловатым баритоном. Удивительно, но получалось у него очень неплохо.  Потёртый джинсовый костюмчик, седая щетина, хрипловатый  усталый голос создавали впечатление, что Стас рассказывает историю личной жизни. Публика, как уже было сказано, состоявшая  в основном из женщин  возраста пятьдесят +, как сейчас принято говорить, притихла и только зажигалки в  руках свидетельствовали о том, что исполнение песни нашло должный отклик в их душах. Стас опять сорвал аплодисменты; толпа женщин окружила его, выражая ему своё восхищение, они трогали его, и  что-то разом все говорили. От такого приёма у моего друга случился острый приступ звёздной болезни. Симптомы её  у него стали появляться ещё в годы нашей молодости при схожих обстоятельствах, то есть, когда успех группы он относил чисто на свой обособленный счёт. В такие моменты он склонял голову несколько набок, поддергивал   подбородок вверх и, благодаря этому, создавалось впечатление, что Стасик смотрит на всех сверху вниз.  Нас это немного драконило и одновременно забавляло. Вот и сейчас, захваченный вниманием, Стас забыл про меня, про то, что мы вообще-то вышли, типа, на разогрев и инструменты нам дали в аренду, срок которой заканчивается. Я решил привести его в чувство.

 – Ромка, - обратился я  к лидеру группы, - давай нашу с выпускного сделаем, встряхнём народ.
 – Легко, - видимо, уловив суть интриги, сразу   согласился тот. Вы тоже будете петь?
 – Конечно, покажем Батыю, что у нас тут  не лаптем щи хлебают.

    Эту песню мы с ребятами из группы непременно пели  на каждом выпускном. Состав группы по понятным причинам менялся от года к году, и только я постоянно присутствовал каждый раз:  со временем это вошло в традицию. 
  Мы разобрали инструменты, сыграли проигрыш и я вступил:
 -« Больше нечего ловить, всё что надо я поймал. Надо сразу уходить, чтоб никто не привыкал».
                ***
  В актовом зале техникума на выпускном вечере сидели в основном молодые ребята. Для них, уходящих во взрослую жизнь,  эта тема была более чем актуальна, а слова песни озвучивали, декларировали их мировоззрение. На втором куплете начинали подхватывать те, кто знал слова, а припев: «Районы, кварталы, жилые массивы, а я ухожу, ухожу красиво» - уже пел весь зал. Долговязая моя фигура в строгом костюме, белой сорочке с галстуком, несколько диссонировала внешне с  ребятами, певшими со мной на сцене, но уже к середине песни, ни я, ни зрители не замечали этого. Все просто пели,  чувствуя здоровый драйв песни в тему, соответствующему моменту переходу во взрослую жизнь.
                ***

   Публика на причале, изумлённо смотрела на сцену: смена жанра, видимо, слегка удивила людей. Недоумение читалось на лицах присутствующих - три паренька в драных джинсах, в разрисованных футболках и  подержанный жизнью, потраченный временем долговязый худощавый старикан в джинсе, с пучком седых волос на затылке,  на ярко освёщённой сцене, пели что-то знакомое, но явно из другой оперы. Однако, как только очередь дошла до припева, все въехали в тему и вот уже толпа вместе с певцами на сцене скандировала:- « Районы, кварталы, жилые массивы…»
   «Интересно,- подумал я, - пожилые, можно сказать люди, а зажигают как молодые. Да они просто по-своему воспринимают слова песни, - осенило меня. Ну конечно - в нашем возрасте «больше нечего  ловить, всё что надо я поймал, надо сразу уходить, чтоб никто не привыкал» - это  грустная самоирония, простая констатация  факта, что всё прошло и ловить уже нечего. Всё правильно. А слова: «А я ухожу, ухожу красиво» – это вызов неизбежному, когда уже воспоминания занимают место реализованных или не сбывшихся мечтаний, когда всё уходит, уходит в прошлое … и не надо нам втирать, что после пятидесяти жизнь только начинается! Да, это довольно печально, но мы не падаем духом, мы не стареем, мы просто переходим на другой уровень. Мы уходим, но не грустим, мы уходим красиво и мы не грустим!»

  Отвлекшись на объяснения самому себе по этому поводу, я как-то потерял из вида Стасика, а он между тем стоял всё там же, то есть в толпе, и с растерянным лицом смотрел то на сцену, то вокруг себя, не понимая – куда делись дивиденды от только, что честно заработанного им успеха.

    Закончив петь, я раскланялся под бурные аплодисменты, передал Ромке инструмент и сошёл со сцены. Стаса на том месте, где я его видел со сцены, не оказалось.

 -Тут, только что наш солист стоял, - обратился я к женщинам, стоявшим  на том месте, где только что тусовался Стас, - не видели куда он делся?
–А его женщина какая-то утащила только что, - весело ответили они, - вон туда за киоск в кусты.
 
  «Опоньки, нифига себе, - мачо!» - подумал я, - наверное, женщины шутят; Стасик в молодости был, конечно, боек до женского пола, неужели до сей поры всё ещё такой пылкий,- я просто представить себе не мог, как этого мелкотравчатого куда-то утащила какая-то женщина, и был очень потрясён этим. Но впереди меня ожидало ещё большее потрясение. В поисках Стасика я направился за киоск, на который показали женщины.
   За киоском возле кустиков  сирени какая-то маленькая круглая, как колобок женщина таскала моего друга за грудки.

  -Паразит, - шипела она, - тварь,  мерзавец!
– Я сюрприз, - хрипел полузадушенный Стасик,  - я только сюрприз тебе хотел…
- А Терция, Богдан, Конфетка, Божена с кем, я тебя спрашиваю? С кем ты их оставил урод?

 Хиповая восьмиклиночка Стасика валялась на газоне,  его лысина бледнела в романтическом сиреневом свете, сам он стоял на ногах только потому, что женщина  вцепилась бульдожьей хваткой в его курточку. У меня не было никаких сколько-нибудь жизненных версий, которые бы смогли объяснить происходящее.
 
 – Мадам, а вы уверены, что знаете этого джентльмена? – Задал я вопрос в спину душившей Стасика дамы.

  Женщина повернулась ко мне, но хватки не ослабила. Однако, когда она меня разглядела и, как можно было догадаться узнала, то отпустила жертву; ярость на её лице сменилась  удивлением; она назвала меня по имени.
 
 – Костик, Карабас! – Улыбаясь, женщина превращалась на глазах из злой Гингемы в божий одуванчик.

 Я тоже узнал её: - «Так вот в кого превращаются Дюймовочки в возрасте «пятьдесят плюс»! – Промелькнуло в голове.» 
-Светик, - вспомнил я  имя супруги Стасика, - сколько лет, сколько зим?! Ты откуда здесь взялась?»
 - Я-то с парохода, а вот этот алкаш как сюда попал?
 - Стас в гости ко мне приехал, вчера ещё,-  я подошёл ближе и встал так, чтобы оградить Стасика от возможного продолжения агрессии.  Освещение за киоском было так себе, но я всё же разглядел, что во-первых:  бедолага без очков и подслеповато щурится, а во-вторых: его левый глаз  подбит и по всей видимости недавно.
- Светик, за что ты ему в глаз зарядила и ещё душишь тут за углом?
–О, Константин Палыч, это грустная, хотя и поэтическая история, которую за пять минут не расскажешь.
–Что ж, приглашаю вас к себе и готов выслушать вашу грустную поэтическую историю. Раньше, как я помню, у вас была идеальная пара - интеллигентные молодые люди живущие музыкой. Да и не виделись мы столько лет. Поедем ко мне.
–А пароход? Я же пассажир этого круизного лайнера, мне на нём возвращаться домой.
 – Сейчас договоримся с пароходным начальством, и я вас забираю. Согласны?
 – А как мы потом с этим товарищем домой доберёмся?
– Я отвезу вас, на машине, мы же товарищи!
  - Ну, ладно, на пароходе мне уже осточертело, - по правде сказать, да и город посмотреть хочется, и за Стасиком пригляд нужен.
– Пойдёмте, мин херц, - взял я товарища под руку, - а кстати, Стас, где твои очки?
  Он не торопясь достал их из нагрудного кармана куртки.
 – Она всегда перед тем, как бить снимает с меня очки, - заметив мой удивлённый взгляд, пояснил он.
 «Видимо, часто Светик его лупцует – подумал я, - вон, уже и ритуал  у них выработался».
-Пожалуйся, бедняжка, пожалуйся, - прошипела воинственная супруга Стаса.

   Вопрос о досрочном убытии Светланы Петровны с парохода решился в одно касание. Стасик с подбитым глазом сидел в машине на заднем сидении, пока мы улаживали  дела.

   Ко мне мы приехали ближе к полуночи и расположились на веранде. Я достал из холодильника шашлык, Светик стала разогревать его в духовке, а я с фонариком пошёл за зеленью в огород. Ползая по грядкам в поисках огурцов и помидор, я услышал, как Светик воспитывает Стасика, а тот огрызается ей и, судя по всему, успешно.
 
 – Костя, где вещи этого обормота? – Спросила Светик, как только я перешагнул порог веранды, - с чем он вообще приехал? 
-С сумкой на колёсиках, - ответил я  и только тут заметил, что Стасик стоит по другую сторону дивана у стены; очков на его лице не было.

 – Ты что, Светик, опять его бьёшь? Хватит уже, он всё понял: мир, дружба, жевачка.
 –Где сумка? – Оставив мой  призыв к примирению без внимания, повторила вопрос Светик.

  Я посмотрел на Стасика; тот отчаянно делал мне знаки, из которых можно было понять, что говорить этого нельзя. Мужская солидарность, конечно,  достойное поведение  в дружбе, но я не видел никаких оснований, чтобы  скрывать местонахождение сумки – не бомбу же он там привёз.
 – В чулане, сейчас принесу.

 Я принёс сумку и поставил её перед Светланой.
 Та моментально открыла её.

–Ага,  так я и знала, - разгневанная супруга стала быстро доставать и разворачивать какие-то свёртки. Из свёртков она доставала бутылки с портвейном «Три топора» и ставила их на стол. Стасик, было, рванулся к ней, но резкий окрик «Сидеть! Место!» пришиб его к стене.

 – Ты что, отморозок, всю пенсию потратил на это пойло? Наверное, и деньги, которые  я на корм кошкам оставила тоже на это спустил.
–Не. На кошек, нет, - лепетал Стасик, я за кошками попросил тётю Тасю посмотреть, и деньги на корм все ей отдал.
– Тётя Тася, такая же алкашка, как и ты, пёс.
 
«Интересно, сколько лет этой тёте Тасе,  если седой и лысый Стасик зовёт её тётей, - а  Светик утверждает, что она действующая алкашка? – совсем не к месту мелькнуло у меня в голове».

 Тем временем, Светик, видимо, снова входя в раж, подлетела к дивану, вскочила на него и опять схватила Стасика за грудки. Я кинулся разнимать дерущихся, дабы не пришлось вызывать «Скорую» кому-нибудь из супругов. Деликатно отодрать руки Светика от Стасика, так, чтобы не причинить ей боль, было делом не лёгким. Стасик хрипел, Светик шипела, а я повторял как попугай один и тот же вопрос, - да что это такое?

 –Что здесь происходит? – Раздался неожиданно у нас за спиной высокий женский голос.

  Мы все повернулись. В дверях стояла моя супруга - Мария Ивановна. За плечами у неё висел рюкзак;  в руках она держала дамскую сумочку.
  – Маша, а что так рано, ты же до сентября у Лёни хотела погостить? – Брякнул я от неожиданности.
 – Константин, это что за кот Базилио и лиса Алиса?
 
  Немая  сцена длилась, наверное, несколько секунд,  и только я открыл рот, чтобы объяснить происходящее, как Мария Ивановна своим громким голосом классной руководительницы   удивлённо вскрикнула:
- Ба, да это Стасик Батуев! А это, это же Светик! Боже мой, что с вами стало? Боже мой!

  Супруга моя тоже работала преподавателем в нашем технаре, преподавала русский и литературу. Она была самым демократичным из всех преподавателей, могла поставить на место без употребления ненормативной лексики любого хайвана в группе, могла сказать правду в глаза всем от уборщицы до директора. В группе, где она была классным руководителем, всегда были лучшие успеваемость и дисциплина, а выпускники - её бывшие студенты, приезжая в родной город, в большинстве своём обязательно приходили к ней повидаться.
 
 Я с ней никогда не спорил.

   Через полчаса, сделав синтаксический и морфологический разбор перипетий столь неожиданной встречи, мы сидели за столом и пили привезённый Машей коньяк – подарок младшего сына. Стасику было разрешено пить портвейн (он сам попросил),  так как Светик, учтя моё ходатайство, а также по случаю «Праздника встречи в кои-то веки», амнистировала его, но чтобы совсем уж не оставить без последствий его выходку, она объявила, что пусть он пьёт сколько хочет, а остальное,  она выльет. Стасик, видимо прикинув свои возможности, попросил чайный стакан. Я осторожно подал реплику, в том плане, что сердце Стасика утомлённое портвейном, может не выдержать таких нагрузок. Светик в ответ на это беспечно махнула рукой. Когда я вернулся из кухни с чайным стаканом, Стасик уже выпал в осадок и в позе эмбриона спал на диване.

   Закинув Стасика пледом, мы поужинали и теперь, сидя вокруг стола под зелёным абажуром слушали историю жизни семье Батуевых, которую рассказывала Светлана.

  Сначала всё было хорошо, Светлана преподавала в музыкальной школе, Стас руководил на заводе художественной самодеятельностью, хотя числился вальцовщиком в цехе по производству металлоизделий. С наступлением девяностых всё в одночасье пошло кувырком: завод стал угасать, и руководству стало не до самодеятельности; Стасу предложили пойти работать по специальности в цех. Увы, из руководителя музыкального коллектива не получилось даже подсобного рабочего. Побегав в поисках работы и выяснив, что страна на данном этапе не нуждается в музработниках, Стас по протекции отца одной из учениц Светланы, устроился дворником. Для артиста, привыкшего к богемной жизни, настали трудные времена – приходилось вставать в четыре- пять часов утра и мести двор, а зимой ещё и грести снег. Что поделать - надо  было как-то жить. Светлана  работала преподавателем в музучилище и худо-бедно на жизнь зарабатывала.

 С приходом миллениума стало немного легче. Стасик снова собрал музыкальную группу и работал в  ресторане за городом, услаждая новых русских пением шансона, благо, что сипловатый баритон его, как нельзя лучше подходил для этого. Со временем он со своей группой морально устарели для новых русских, и их вежливо попросили на выход; золотых парашютов им, естественно, никто не предложил. Стас, опять - таки, по протекции родителей учениц Светланы, устроился в дом культуры возродившегося того же завода, на этот раз в качестве руководителя бит-квартета ветеранов. Всё вроде, налаживалось, и квартет, руководимый Стасом, даже решили послать на какой-то конкурс в областном центре. Стас взбодрился, находясь на подъёме, и вместе со своими музыкантами они решили вспомнить молодость, то есть, стали бухать на репетиции, потом на концертах, а потом, чтобы не терять формы – каждый день. На этом они и погорели.
 
    На конкурс приехали ещё несколько коллективов. Ансамбль Стаса выделялся среди всех тем, что имел  сценические костюмы, мастерством исполнения и приятными манерами. Их прочили в победители. Однако, художественный руководитель одного из ансамблей конкурентов по фамилии Камерзон, имел другое мнение. Он заслал лазутчика в коллектив Стаса утром в день концерта. Лазутчик, как выяснилось позднее, когда-то вместе служил с одним из ветеранов Стаса в  армейском ансамбле песни и пляски. На радостях они приняли по чуть-чуть коньячка, потом, разумеется, уже всем коллективом допили бутылку, чтоб она не волновала их свой близостью и доступностью, потом совершенно случайно у бывшего сослуживца в футляре от гитары нашлась ещё одна, потом… в общем ко времени выхода на сцену дедки из руководимого Стасом  коллектива вместе с руководителем надрались так, что не только петь, но и стоять не могли без посторонней помощи.

 После   такого конфуза карьера Стаса стала чахнуть на глазах. К тому же вскоре  с  одним  из ветеранов случился инсульт, ещё один умер в первую волну ковида, и музыкальная карьера  Стасика на этом закончилась.   Благо, что к этому времени  Станислав Львович Батуев достиг возраста, дававшего ему право на получении пенсии. Пенсия ему была назначена нищенская,  но доканало его не это, а то, что теперь он был лишён  дела, которым занимался всю жизнь. И Стас начал пить по-чёрному, то есть, один. Жизнь с ним стала невыносима.  Светик боролась как могла, и  ей удалось взять ситуацию под контроль. Она надоумила Стаса обучать игре на гитаре в частном порядке. Вроде всё наладилось;  для поддержки штанов они ещё занялись разведением кошек породы мейн-кун.   Рецидивы у Стаса хоть и редко всё же иногда случались. А неделю назад Светик, решив, что супруг  завязал со спиртным напрочь, решила отдохнуть от его общества и отправилась  с подругой в речной тур на теплоходе, не предупредив своего благоверного.

 – Я просыпаюсь, утром, - подал голос из под пледа проснувшийся Стас, - а тебя нет. На столе деньги и записка- так мол и так, кошек корми, вернусь через десять дней, уехала в тур на теплоходе «Густав Вебер».

 Он сел на диване: лицо помято, на левом глазу   красовался фингал;  выглядел бедолага неважно.
 
   Я отвёл Стаса умыться, после чего он был усажен за стол; ему налили большую кружку кофе и  он рассказал, как оказался в Зажиганске.
 
   На следующий день по отъезде Светика, Стас получил очередной гонорар за свои уроки, пришёл домой, и тут на него навалилась тоска. Стас решил немного выпить, чтобы восстановить душевное равновесие. Отправившись за спиртным, он встретил своего старого знакомого и поведал ему свою  печаль, тот предложил ему помощь и отвёл в алкомаркет, куда накануне завезли любимый напиток Стаса - портвейн «Три топора». Стас купил спиртное на весь гонорар, то есть, целый ящик вина. У него хватило выдержки довезти на такси портвейн до дома. Дома он отправился к соседке тёте Тасе и предложил ей  разделить с ним его печаль.

 Тётя Тася проработала всю жизнь в торговле; толерантность  в отношение спиртного   у неё сформировалась ещё  в советские времена. Вдвоём они выпили 0,75 портвешка  и по предложению тёти Таси на этом остановились, то есть разошлись спать по домам. Утром  Стасик вновь почувствовал приступ тоски и отправился к тёте Тасе с предложением продолжить, но та сказала, что она не алкоголик и с утра не пьёт. Стасик сел пить один. После первого стакана у него вдруг неожиданно родилась замечательная идея – догнать «Густава Вебера». Как и на чём догнать Стас ещё не придумал, но идея захватила его так, что про портвейн он забыл.  Стасик залез в интернет, который, как известно, знает всё, и выяснил, что «Густав Вебер» через два дня прибудет в Зажиганск; план погони родился тоже мгновенно.

  Кошки, за которыми ему наказала смотреть Светик, были оставлены на попечение тёти Таси; на ближайший поезд  был куплен билет и страдалец отправился догонять Светика, без которой, как выяснилось он жить не мог ни дня. С собой он прихватил гитару и  пять огнетушителей портвейна, чтобы угостить Костяна Карабина, у которого он решил остановиться в Зажиганске и заодно вспомнить молодость. В поезде он встретил какого-то мужичка, который ехал уже третьи сутки. Мужичок предложил Стасу по чуть-чуть коньячка. Так как коньяка у радушного соседа по купе было действительно чуть-чуть, то Стас с катушек не слетел,  и всё было бы хорошо, если бы он не попал под тропический ливень в Зажиганске.  Карабас встретил его очень радушно, они намахули по чуть-чуть, чтобы Стас не заболел после водных процедур. Всё обошлось, они даже попели и поиграли на гитарах, но когда уже ложились спать, он вдруг почувствовал себя плохо  - у него поднялось давление. Константин его подлечил.   Утром  друзья отправились в город, где при посещении причала у Стаса и родилась идея  сыграть на причале вечером следующего дня, когда по его расчётам прибудет «Густав Вебер», предполагая, что Светик услышит, увидит его и это будет для неё сюрприз. После чего они помирятся навеки.


 – А я у меня голова разболелась накануне, во время  грозы и я всю  ночь не спала, - взяла слово Светик.- Потом съездила на экскурсию, и так устала, что решила лечь спать. На причале музыка какая-то играет, шум и вдруг слышу Стаськин голос в колонках, думала показалось, нет, снова слышу, а когда он запел «Дом в котором встаёт солнце» я встала и пошла посмотреть, кто это так похоже поёт. Стаську увидела и глазам не поверила – стоит в толпе тёток мой ненаглядный и всем сразу улыбается, радостный такой. Ну, дальше Костя знает что было.

  Мы посмеялись, поцокали языками, удивляясь как это всё Батуев так ловко организовал и как ему во всём свезло сначала, а потом обернулось мордобоем.

  Часы тем временем на веранде пробили двенадцать раз. Спать не хотелось,  и мы решили выйти на Жигану:  полюбоваться на звёзды, посмотреть, как перемигиваются в темноте бакены на реке.

  Под фонарём у ворот вились мириады мотыльков-однодневок. Ночь была необыкновенно нежной и тёплой. Свежесть чувствовалась только у воды, земля же прогретая за лето солнцем ещё не успела остыть. Мы сели на перевернутые лодки на берегу; попеременно загорались и тут же гасли белые и красные огоньки  на бакенах, по случаю новолуния ночного светила на небе не было. В отсутствие луны небо казалось необычайно звёздным и бездонным. В тишине река едва слышными всплесками набегавших на берег волн  напоминала о своём течении.

 –Все реки текут, - тихо сказала вдруг Светик. 
–В море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы течь опять, - закончила Маша библейскую цитату.
  –Как сказал Екклисиаст,  – вставил свой пятачок  Стас, видимо полагая, что не все  знают автора этих строк.
– Нет, Стас, это сказал царь Соломон, - хлопнул я его по плечу, - Екклесиаст –это одна из книг Библии. 
 – Стас, ты такой невежа во всём кроме музыки, - вздохнула Светик, - сколько с тобой живём уже, а ты не устаёшь меня удивлять.
 
   Любитель поспорить и оставлять за собой последнее слово на этот раз промолчал, видимо, многолетняя дрессировка его чему-то всё же научила.

 – Наши жизни тоже текут, как реки, но никогда не возвращаются, - грустно продолжила она тему. Вон у Карабиных дети, внуки, а мы с тобой  Стас – уйдём как вода в песок.
– А действительно,  почему у вас никого нет? - Спросила Маша,- ты всё рассказала, а про это ни слова.
 – Как с таким оболтусом можно было заводить детей в те годы, когда самим есть нечего было. Как я могла уйти в декрет, если кормилец сам находился на моём иждивении, а потом уже поздно было  мне рожать.

–Помнишь, Костя, - Маша взяла мою ладонь в свою, - как я на их свадьбе сказала тебе: «Интересно будет посмотреть:  кого родят этот Мальчик-с-пальчик и Дюймовочка». Сказала, не подумавши, молодая была, а выходит  - сглазила.
 – Да причём здесь ты, Маша, - возразила Светик, - судьба у нас, видно, такая. Ладно хватит о грустном. Сегодня я слышала, как Константин Палыч с парнями на пристани пел о том, что надо уходить красиво. Уходить нам ещё, конечно, сильно  рано, хотя молодёжь и считает нас старпёрами, даже слово такое выдумали, но рассказать им о том, как мы жили надо. Ты, ведь, Костя, типа, шрифтштеллер - писатель, то есть, по-немецки, - вот и напиши.  Напиши, как мы жили, строили БАМ,  Камаз, да что там, коммунизм строили!
 – Строили, особенно мы с тобой,- подал голос Стас, не желая больше оставаться  не периферии беседы.
 - Да, строили, - Светик шлёпнула его по затылку, - а попали в дикий капитализм, заблудились, как матрос Железняк, он тоже «шёл на Одессу, а вышел к Херсону».
 - Напишу, только Марию Ивановну, вот спрошу, - отшутился я.
– А что, - повернулась ко мне жена, - и вправду напиши, а то строчишь свои охотничьи рассказы и складываешь в стол, а это,  может быть, через много лет найдут историки  и по твоим рассказам узнают, как мы жили. А если ты их подписывать будешь, то и тебя помянут.

  Все рассмеялись.

   Вдруг над рекой раздался густой бас пароходного гудка; из-за поворота реки, оттуда, где находился порт, показался весь в огнях белый пароход. На борту которого, подсвеченная прожекторами, золотилась надпись «Густав Вебер». Пароход шёл вниз по реке, в нашу сторону; мы решили подождать – уж очень красивое зрелище – плывущий по тёмной реке в ночи,  весь в огнях   четырёхпалубный  белый пароход.

  Через несколько минут в ста метрах от нас по фарватеру Жиганы проплыл круизный лайнер, на верхней палубе которого сидели и стояли  люди. Едва пробиваясь через шум винтов парохода, до нас донеслось: - «Районы, кварталы, жилые массивы, а я ухожу, ухожу красиво!»