Цепные псы самодержавия. Глава 30

            Глава тридцатая

   
  После ужина Грабовский пригласил Илью в кабинет и библиотеку. Он был уверен,что количество книг произведёт на художника впечатление. Увы, он ошибся!
 Щукин, внимательно осмотрел ряды книг. Попросил разрешения снять некоторые из них с полки. Полистал...
 - Неплохая библиотека, но, по моему мнению, очень уж односторонняя. Вы извините за эти слова! - Илья сильно замигал, смотря в лицо Грабовскому.
 
«Ну и типус! Библиотека, моя гордость, от вида которой все гости приходят в неописуемый восторг, на на него не произвела никакого особого впечатления! Ну и странный человек!» - внутри у Николая всё вспыхнуло от возмущения. Едва сдерживая себя, нейтральным тоном, он поинтересовался:
 - Илья Самсонович, а что вы имеете ввиду под словом односторонняя?
 - Николай Васильевич, у вас, например, колоссальное количество книг по истории,  но нет ни одной по искусству или по мировым религиям. Я сразу же, как вас увидел, понял, что вы необычайно образованный человек. Немного таких можно найти в офицерской среде, - тихо пояснил Щукин, кротко улыбаясь.
 «А он прав! Зря я на него обиделся!» - признался сам себе Грабовский.
 
- Не знаю насчёт моей образованности, но я закончил три курса историко-филологического факультета  Новороссийского императорского университета, - пояснил Николай.
 - Сразу видно! Чувствуется уровень образованности! Ваша альма матер находится в городе Одессе! Знаю. Бывал в тех краях! Мне там очень понравилось! - вновь улыбнулся Щукин. - Николай Васильевич, заниматься живописью будет правильно  только в светлое время суток, используя натуральный свет. Рисовать с керосиновым или другим искусственным освещением не рекомендуется. Давайте присядем для того, чтобы вы могли записать всё, что нам будет необходимо. Только вот я не уверен, сможете ли вы найти хороший картон, кисти, качественные карандаши, масляные краски, мольберт многое другое в этом славном городишке?
 
- Конечно нет! - признался Грабовский. - Вы диктуйте, я запишу и завтра же закажу всё в Киеве через одного хозяина магазина. Магазин правда гастрономический, но это неважно! Из Киева мне в самое ближайшее время доставят всё необходимое.
 - Добренько! - тихо улыбнулся Щукин. - Ещё один мой совет, вы уж меня простите, Николай Васильевич, я их вам буду давать очень много.
 
- Да, конечно, говорите! - с готовностью ответил Грабовский.
 - Если у вас есть возможность, то купите карандашей, картонов великое множество. Они нам с вами пригодятся. - Илья потянулся и снял с полки книгу по анатомии человека. - А пока вам доставят нужные для живописи вещи, вы должны выучить наизусть анатомию! Не прочитать два или три раза, а именно выучить или зазубрить, - неважно какое слово употребляется.
 - Я понял, Илья Самсонович! У меня вот только один вопрос: вы будете надо мной «биться», стараясь научить рисовать, а я, может быть, к живописи не имею никаких способностей. Одно желание и всё! - заискивающим тоном спросил Грабовский.
 - Выучиться рисовать может каждый, но только при условии,если он этого хочет! Так что, Николай Васильевич, у вас есть самое необходимое - желание! - засмеялся Щукин. - Да, вас затруднит, платить мне по два рубля за одно занятие?
 - За один час или за одно занятие? - уточнил Грабовский.
 - Вы что за один час! Я же не академик! Побойтесь Бога! - Илья замахал руками, - за один сеанс.
 - Конечно! Конечно! Я хотел бы предложить вам комнату, в которой вы смогли бы с удобством  разместиться, - Грабовский вновь перешёл на заискивающий тон.
 «Что это со мной сегодня происходит? Лебезю перед этим чудаком, как ...и как,» - Николай не нашёл сравнения.
 - Если есть такая возможность, пожалуйста! Буду вам, Николай Васильевич, очень признателен. Если нет, то я могу жить и в студии, - предложил Щукин.

 Для Грабовского началась другая жизнь. Он временно, как ему думалось, отложил работу над романом о скифах. Теперь Николай штудировал книгу по анатомии человека.
 
Когда же пришли из Киева три больших ящика с художественными принадлежностями, то Грабовский начал пытаться рисовать.

 Щукин оказался талантливым учителем. Объяснял он всегда спокойно, не раздражаясь, на неуместные, порою, вопросы.
 - Вот я, сейчас за несколько минут изобразил карандашом на картоне лицо Нестеренко. Как вам кажется, Николай Васильевич, он похож? - спрашивал он.
 - Да, конечно, однако не хватает некоторых деталей. Мне так кажется, - ответил Грабовский.
 - Вы совершенно правы! Многих деталей не хватает! Однако вы, Николай Васильевич, должны знать, что портрет никогда не должен быть точной копией фотографической карточки. Важно отобразить не  образ человека, а уловить его характер. Понять  его душу, если можно так сказать, почувствовать человека портрет которого пишет художник - это и есть искусство. Кто это умеет делать является подлинным мастером портретистом. Кто нет-  имеет  только право именоваться художником.
 
- А как этому научиться уловить характер? - не понял Грабовский.
 - Никак! - пожал плечами Илья. - Я, например, делая, портрет карандашом, смотря на человека лишь иногда могу проникнуть в его душу. Если пишу красками, то никогда. Я учился у Чистякова Павла Петровича, академика - великого мастера портретной живописи. Увы... - вздохнул Щукин и принялся тереть свои веки указательными пальцами. - Мне не дано. С Серовым Валентином посещал акварельные классы Ильи Ефимовича Репина. По воскресеньям, утром. Илья Ефимович - это гений! Какие лица на его картинах! Писал он маслом, акварелью делал этюды к своим картинам. Как Илья Ефимович чувствовал акварель! Как чувствовал! Может быть попьём чайку, Николай Васильевич? - неожиданно прервался Щукин.
 - Конечно, Илья Самсонович! - сегодня же воскресенье! Есть время и попить чайку. Сейчас скажу, чтобы Надежда самовар поставила!
 - Добренько! Добренько! - заулыбался Щукин.
 
Грабовскому пришлось изменить ритм своей жизни! Теперь он поднимался с рассветом. После умывания и бритья занимался с Ильёй  живописью, затем наскоро пил чай и уходил на службу. В полдень возвращался домой, быстро обедал и снова рисовал часов до 3 пополудни. Затем вновь служба. Вечером конные прогулки. Служба, если оставались незаконченные дела, и ужин дома. Разговаривал со Щукиным, который оказался очень интересным собеседником. Правда более склонным беседовать на библейские темы, чем на другие. Ложился Грабовский уже рано.  По субботам Илья Самсонович брал выходной. Рано утром уходил в баню на первый пар. Возвращался перед обедом. Ел, а затем на кухне, до самой ночи рассказывал Нестеренко, Надежде и Фёдорычу библейские истории.
 
В воскресенье Щукин посещал заутреню, а затем они с Грабовским до захода солнца занимались живописью.
 Жить Илья пожелал в самой студии, под которую Николай  отдал пустующую большую светлую комнату с пятью окнами.
 - Идеальное помещение для занятий живописью! - одобрил Щукин, - да и я здесь жить буду. Тяжело мне в маленькой комнатке. Потолок давит...
 
Он выпросил у Надежды икону с ликом Святого Николая и повесил её в углу, под ней подвесил лампадку, купленную в церкви. Теперь в студии всегда был живой огонь.
 - Николай Васильевич, дело, конечно же ваше! Я не смею вмешиваться, но каждый православный должен, даже не должен, а обязан иметь, икону в доме. Как же без этого? - неоднократно мягко упрекал он Грабовского.
  Николай молчал.
 - А меня  страсть гложет: иконы писать! Ох и нравится мне это занятие! - с каким-то грустным восторгом  неоднократно говорил Илья.
 - Так почему в монастырь не уйдёте?  В каждом из них есть иконописные мастерские. Могли посвятить себя созданию икон, - спросил как-то Грабовский.
 - Монастырь? Нет это не для меня! Там бы я чувствовал себя запертым, как в узнице. Нет! Нет! Я путешествия люблю. По свету бродить. Вот два года назад я паломничество совершил на Святую Землю. Так впечатлений у меня теперь осталось до конца жизни. А ещё я грешник. Большой грешник! - Щукин принялся неистово креститься. - Выпить люблю. Ладно бы просто выпить, я иногда неделю, а то и две пью. Всё могу пропить, как последний пьянчужка.  Стараюсь поэтому ни капли в рот не брать. Знаю, что если начну, то не смогу остановиться.
 - Так поэтому и в нашем городе оказались? - усмехнулся Грабовский.
 - Это так! Истинная правда!   - кротко согласился Щукин, и глаза его стали вдруг влажными.
 
 Они оказались одногодками, что удивило Грабовского. Он был уверен, что Илья лет на пять был старше него.
 Щукин был открытым и добрым. Никогда не врал. Вот только о себе рассказывал мало, с явной неохотой.

 Спустя только три недели Грабовский выяснил, что его учитель живописи родился в крестьянской семье, в Смоленской губернии. Его мать умерла во время родов. У отца не было времени им заниматься и, по просьбе помещика, он отдал ему Илью.
  В семье барина мальчика воспитывал гувернёр, который и открыл в Илье талант.
   - А почему помещик обращался с вами, как с родным сыном? -  из-за любопытства спросил Николай.
 - Так его сынок умер, маленьким ребёнком ещё. Лет пять ему было. Барин с барыней так горевали, так горевали, что всю любовь свою родительскую на меня обратили. Я ещё на их сыночка очень сильно был похож. Наняли мне учителя рисования. В четырнадцать лет мой приёмный отец отвез меня сначала в Москву учиться живописи, а потом в Питер, - тихо, с надрывом, рассказал Щукин.
 
 Грабовскому этот рассказ показался не очень убедительным, но он не стал уточнять детали. «Зачем?  Илья  человек хороший! Художник от Бога! Пусть  будет так».
 Объяснял Щукин толково, без суеты. Повторял до тех пор, пока не оставался уверенным, что  ученик понял.
 
- Илья Самсонович, а почему вы бросили учёбу в  Императорской академии художеств? Ведь вам, финансово хорошо помогал ваш приёмный отец?  Самое главное, что талант у вас есть! - в один из дней задал вопрос Грабовский.
 -  Николай Васильевич, барин был очень хорошим человеком, но усыновлять меня не стал. Может быть, конечно, усыновил бы, но умер, когда мне исполнилось семнадцать лет. - По лицу Щукина поползли слёзы.
 - Прощу прощения из-за нетактичного вопроса! - смутился Николай.
 - Почему нетактичный? Господь распоряжается нашими жизнями. Это же он решает сколько кому отпущено, - смиренным тоном объяснил Илья.
 - Так как же вы жили потом без финансовой поддержки? -  удивился Грабовский.
 - Моим ремеслом жил. Да и сейчас им живу! Портреты по заказу для купцов и купчих, отставных старых и небогатых офицеров пишу. Быстро, ярко. Зачастую аляповато, как заказчик желает. Несколько дней и тридцать или пятьдесят рублей у меня уже в кармане. Но это уже не искусство, а чистая халтура. - Вздохнул Щукин.
 
 Заканчивался апрель. Цвели деревья и сирень. Вокруг была такая красота, что в один из дней Щукин сам предложил:
 - Николай Васильевич, я обожаю природу, особенно весеннюю, но писать пейзажи не люблю. Однако вы должны уметь изображать красоту, которая нас окружает! Поэтому предлагаю вам ближайшие два-три воскресенья писать пейзажи с натуры. Акварелью! За городом есть такие невероятно красивые места... - предложил Щукин.
 - Конечно! С удовольствием! - обрадовался Грабовский.
 
Теперь он изучал технику написания картин акварелью.
 - Хорошо у вас получается, Николай Васильевич! - похвалил его в конце мая Щукин. -  Сразу видно, что через вашу душу проходит! Над  портретом  вам же надо работать. Много работать!
 Они  расположились на берегу реки, и Грабовский, стоя перед мольбертом, писал. От того, что на куске картона он может изобразить всё, что видит, Николай получал колоссальное удовлетворение.

 Он забросил, вернее отложил, написание романа о скифах на неопределённое время. Его полностью  захватила живопись. Овладела им настолько, что Грабовский спал всего несколько часов в сутки. Ему хотелось рисовать и рисовать...
 Ивона по-прежнему приходила к нему раза два в неделю глубокой ночью и оставалась, но совсем ненадолго. Николай  старался как можно быстрее выпроводить женщину.   
  - Очень устаю на службе! Нужно выспаться, - оправдывался он.

 Грабовский упорно работал над портретами. Получались они у него очень посредственно, а если говорить честно, то плохо.
 - Вы, Николай Васильевич, не рвите душу свою! Не рвите! Художников хороших очень много, а вот приличных портретистов раз и обчёлся, - успокаивал его Илья.
 
Сам же Щукин писал иконы. Доски, по его заказу, притащил Нестеренко. Половина комнаты - студии была завалена ими. Однако Илья выбрал из них всего четыре штуки, На одной он изобразил Святого Георгия Победоносца копьём побивающего змия и подарил икону Нестеренко, который пришёл в благовейный трепет от такого внимания. Вторую - икону Святой Варвары Великомученицы Щукин вручил Надежде. От такого подарка кухарка сначала плакала, а потом три дня подряд благодарила Илью.
 
- Завтра пойду в храм божий для того, чтобы батюшка освятил икону! - объявила она.
- И мою отнеси! - попросил Нестеренко.
 
- Ох добренько! Добренько! - счастливо улыбался Щукин.
 Теперь он грунтовал доску размером аршин на аршин для написания ещё одной иконы.
 - Всё делаю по древней технике. Пишу  только темперой. Как и полагается! Как писали ещё Евангелист и Апостол Лука.
 - Илья, а почему вы курс Императорской академии художеств не захотели закончить? Вы ведь практически отказались от хорошей карьеры и благополучной жизни! - спросил Грабовский, работая над портретом.
 Перед ним стоял гипсовый  бюст римского императора Константина.
 
- Почему не захотел? Я хотел.... Увы, тяга к странствиям меня погубила. Один год я с мая по июль гонял плоты по Волге, потом бродил по донским степям. Вернулся в академию. Попросился. Меня взяли. Увы,  к весне я почувствовал, вдруг, тягу совершить паломничество на Святую землю. Больше года  меня не было в России. Вот так-то! Вообще, Николай Васильевич, как только наступает весна и пробуждается природа, не могу я сидеть на одном месте. Неизведанные дали манят меня. Мечтаю вот на Кавказ податься, в горы. Спать даже не могу и... - Илья замолчал и вздохнул.
 Да, сложно у вас устроено внутреннее ощущение мира, - нейтрально высказался Грабовский.
 
 Было жарко, ведь шла уже середина июня. Николай пришёл домой к обеду. «Сейчас надо быстро поесть и рисовать. Кажется, что у меня наметился положительный сдвиг в понимании написания портрета. Надо работать!» - думал он, входя в дом.
 Возле двери кухни перед ним молча вытянулся Нестеренко. У него был смурной вид.
 На кухне,тихо подвывая, как побитая собака, возилась с кастрюлями Надежда.
 - Что случилось? - встревожился Грабовский.
 -У-у-у,- нечленораздельно мычала прислуга, не в силах произнести что-либо внятное.
 - Нестеренко! Что произошло? - громко спросил Николай.
 - Вот это вам, башблагородь! - он протянул корнету половинку тетрадного листа, сложенную вдвое. - Илья ушёл! - подавленным  голосом добавил он.
 - Илья ушёл? Как это ... Как это? - от услышанной новости у Грабовского начала больно пульсировать в голове.

 Он быстро прошёл к себе в кабинет. Сел в кресло и развернул бумажку.
 » Уважаемый Николай Васильевич! На улице лето, поют птицы, светит солнышко. Лето! Душа моя уже давно просится в далёкое путешествие. Ночами не могу спать. Думаю о Кавказе.
 Убегаю позорно, как дезертир. Не нашёл в себе сил для того, чтобы поговорить с Вами и проститься, как положено! Мне стыдно! Очень стыдно, но желание путешествовать завладело мною полностью.
 Николай Васильевич, кланяюсь Вам в пояс за доброту и заботу, которую Вы проявили ко мне! Побольше бы таких прекрасных и честных людей на Руси, как Вы!
 На память о своём пребывании в вашем гостеприимном доме, оставляю Вам икону «Казанской божьей матери». Пусть Надежда освятит её в храме, Прикрепите её   в вашем кабинете в красном углу. Дом не может быть полноценным без святого образа!
 Илья. «
 Грабовский прочитал записку два раза. Хотел было порвать её, уничтожить без следа, но потом положил на край письменного стола.
 «Эх, Илья! Илья Самсонович! Как преступник сбежал!» - пульсирование в голове усилилось. Грабовский достал из кармана портсигар, вынул папиросу и закурил.
 Вкуса табака не чувствовал. «Слабый очень! Дерьмо!»
 
- Нестеренко! - закричал он.
 - Я тута, вышблагородь! - в кабинете почти мгновенно появился денщик.
 - Нестеренко, у тебя есть крепкий  табак и курительная бумага?
 - Так точно, вашблагородь! - без какого-либо удивления ответил тот. - Вам дать?
 - Давай! Самокрутку сам сделаю! - убитым голосом объяснил корнет и поднял глаза.
  Перед ним, на самой верхней полке, стояла икона «Казанской божье матери».
 Грабовский встал и бережно снял доску. Икона была размером аршин на аршин ( 71 сантиметра на 71 сантиметр. Примечание автора). Глаза божьей матери казались живыми. Они смотрели на Николая грустно, с упрёком. Грабовскому стало, почему-то очень стыдно... Он отвёл свой взгляд в сторону.
 - Вашблагородь, табак и бумага! Очень крепкий! - Нестеренко протянул ему блюдце.
 - Отнеси Надежде, икону! Пусть освятит у батюшки. Поставлю у себя в кабинете, - корнет протянул денщику доску.
 Затем сел в кресло. Неумело свернул самокрутку и закурил.
 - Кха! Кха! Кха! - закашлял он.
 
 Из глаз покатились слёзы, в горле сильно запершило. Зато пульсирующая боль в голове мгновенно исчезла.
 Со следующего дня Грабовский стал курить самые крепкие папиросы.
 - Сознание проясняет! - объяснил  корнет своим удивлённым однополчанам такую резкую смену в своей привычке к слабому табаку.
 
Несколько дней после неожиданного ухода Ильи Грабовский  находился в подавленном настроении.
   Однако, несмотря на это, по субботам он продолжал выезжать на «Бальтазаре» на природу. Вёрст за десять от города. Брал с собой карандаш, картон,  акварельные краски, этюдник. Находил живописное место, которое ему хотелось изобразить. Отпускал коня пастись, а сам занимался живописью.
 
По воскресеньям Николай работал над техникой написания портретов.
 Вернулся к роману о скифах. Теперь у него возникла идея не только написать роман, но и сделать иллюстрации к нему. Навыков художника у него вполне хватит.
 Очень часто, почти ежедневно, Николай вспоминал Щукина. «Талантливый образованный человек, который живёт так, как он хочет. Правильно ли это? Я уверен, что нет! Однако это его жизнь и Илья вправе делать с ней что хочет. Признаюсь самому себе в том, что мне этого, немного странного человека, очень не хватает. Что же теперь поделаешь? Щукин сам выбрал свой путь».
 
От мамы Николай получил очередную, довольно внушительную, посылку книг и альбомов репродукций.
 Особенно поразили Грабовского альбомы олеографий (Олеография - многокрасочная, до 20 красок, литографический оттиск репродукций с произведений масляной живописи) издания А. Суворина «Русская портретная галерея», а также издания М. Вольфа «Императорский Эрмитаж. Собрание лучших картин в цветных копиях».
 
В своём письме мама предложила назвать роман «Скифская мальва».
 «Николаша, Арга -главная героиня твоего произведения, кроме своего блестящего ума, очень красива. Её красота утончёна и в тоже время проста, как цветок мальвы, которым восторгались скифы,» - писала мама.
 - Она права! - воскликнул Николай. - Моя мамочка настоящий гений! «Скифская мальва»! Загадочное и притягивающее всех любопытных название! Только «Скифская мальва» и никак иначе!
  Это письмо от матери дало Николаю огромный импульс писать! Писать! Писать и писать?
 «А как же живопись? Ею тоже необходимо заниматься! Заниматься всегда и совершенствовать мои способности. Только времени не хватает катастрофически! Нужно сделать расписание моей жизни ещё плотнее. Не отвлекаться на мелочи! Служба, а затем писать и рисовать. Мне нужно меньше спать. Думаю, что пять часов - это очень много! Надо приучить себя спать не более четырёх часов. С Ивоной должно обстоять всё более быстро,» - Грабовский начал вырабатывать для себя жёсткие условия жизни. «Я буду почти спартанцем. Ну что сделаешь? Если хочешь в жизни чего добиться, то нужно жертвовать всем приятным».
 
Была уже середина августа. Жаркий солнечный день. Воскресенье.
 Грабовский принял решение рисовать акварелью дом, где живёт и конечно же сад.
 Он уже в восемь часов утра выбрал себе удобное место в передней части сада, где росли декоративные деревья,  кустарники  и цветы.
 В глубине был разбит сад с фруктовыми деревьями. Там занимался своими делами садовник, Надежда с Нестеренко собирали большие тёмно-синего цвета сливы.
 Николай вынес мольберт, разместил на нём лист картона и принялся делать кистью первые мазки.
 
Сзади послышались чьи-то шаги.
 - Николай, доброе утро! Я слышала, что ты увлёкся рисованием, но никогда не видела твоих работ. Мне было бы очень интересно! - послышался голос Ивоны.
 - Доброе утро, пани! Вы слышали, но никогда не выказали своего желание увидеть мои рисунки, усмехнулся Грабовский и посмотрел на женщину.
 Ивона сейчас выглядела очень хорошо. Несмотря на морщины, слегка отвисающий подбородок и седину на висках. Она была очень женственной, что привлекло немедленно внимание Николая.
 
 - Ты талантлив не только в постели, но и как... как... как, - Ивона не могла подобрать подходящего сравнения. - Я сегодня к тебе зайду. После 10 часов ночи, - прошептала она.
 - С удовольствием! Только не позже, - сделал замечание Николай.
 - Почему? - удивилась она.
 - Как почему? Сначала я тебе покажу свои рисунки, потом мы пойдём в постель. А спать мне когда? - цинично, но честно, оъяснил ей Грабовский.
 - Николай, ты всегда немножко мне хамишь! - Ивона надула свои красивые губки. - С такой женщиной, как я, ты должен забыть о сне!
 - Может быть! - усмехнулся Грабовский.
 - Ты неисправим! - хмыкнула Ивона и ушла.
 
  Почти все однополчане корнета Грабовского жаловались на  монотонность и однообразие жизни, отсутствие развлечений, кроме игры в карты.
  Николаю же не хватало времени на воплощение в жизнь своих замыслов.
 Он не заметил, как пролетел сентябрь. Потом наступил октябрь ...
 
 Перед  Покровами выпал первый снег, и стало холодно.
 Через несколько дней поднялась температура воздуха, и пошёл дождь.
 Холодный ливень заливал полковой плац. Затопило окраины города, а дождь продолжать лить, не переставая.
 
 Грабовский  посмотрел на часы. Было половина десятого  вечера. Потом посмотрел в окно. Темнота.
 «Пора идти домой. Надежда, наверное, уже раза два разогревала ужин».
  Корнет  одел тяжёлый брезентовый плащ. Вышел, запер кабинет на ключ.
 На улице сильный порыв ветра ударил ему дождём в лицо. Грабовский вздрогнул   натянул на голову капюшон и медленно пошёл. Ступал осторожно, чтобы не провалиться в глубокую лужу. Старался выбрать места, где не было воды.
 «Сколько  уже времени проделываю этот путь. Обидно будет если провалюсь по колено в какую-нибудь яму».
 Дорога заняла гораздо больше времени, чем обычно.
 «Зато ноги сухие!» - был доволен Грабовский.
 Он отпер калитку и поднялся на крыльцо.