Красный кот

   Нынче весна ранняя. Я ещё перед восьмым марта начал по вечерам свои кошачьи песни горлопастить. Нас на весь двор всего-то трое котов, а подружек - аж девятнадцать. Да и то, надо сказать, одноглазый сосед, Циклоп, из второго подъезда, что-то совсем «мышей ловить» перестал, по два дня из квартиры не вылазит. То ли постарел уже, то ли обленился, как Илюша Обломов. Только жрёт, как свинья, да спит, как сурок. Выйдет с утречка на своё крылечко, на солнышке бока погреет с полчасика - и обратно домой. Тоже мне, жених, ядрён корень.
   А третий, Бонапарт, сокращённо — Боня, что у нас в подвале всю зиму прокочумал из-за того, что его хозяева прошлой осенью из дома выгнали - глупый, как курица - исхудал напрочь за зиму-то, одни рёбра под слежавшейся шерстью. Но к весне стал оживать потихоньку — помойки-то оттаяли, жратвы навалом стало! Я и сам иногда с ним на пару в этот «ресторан» захаживаю. Частенько там «деликатесы» выкидывают в виде рыбки с душком. Выходит иногда, только не поёт, а орёт дурью у своей дырки в подвал, прямо под окнами, да так, что все в него из окошек бросают, чем ни поподя.
 
   Вчерась... нет, вру, позавчерась, кажысь... с Пикселем драться пришлось. Этот Пиксель (ну, и имечко, ядрён кочан) вообще не с нашего двора. Совсем окабанел, собака! Я, понимаешь ли, старался, весь периметр границы двора почти через каждый метр пометил, как полагается, а он, гадёныш, словно нюх потерял. Это же нечестно, полное нарушение «котовского» закона о границах! Я же на его территорию не хожу. А если и захаживаю иногда, то только по вечерам, да и то всегда убегаю, когда он меня заметит. А этот нахал припёрся в мой двор после ужина, как раз, когда все наши дворовые невесты на променад выходят, и запел соловьём, как ворона. Тут гляжу, Муська из сто восьмой квартиры, дура-блондинка, на его блатную песню клюнула. Кричу ей: «Стой, шалава, не ходи к нему, а нето всю ночь тебя естеством пытать буду!» Да как наброшусь только на этого Пикселя, всю морду ему исцарапал. Хотел было ухо ему прокусить, да не успел — пёс Прометей откуда-то прибежал, гавкать начал. Пришлось нам обоим на деревья вскарабкаться — я на рябину запрыгнул, а он на берёзку еле-еле до первой ветки залез. Надолго теперь запомнит, как по чужим дворам «на съём» ходить.
 
   Я в третьем подъезде живу, на первом этаже. Хозяйка у меня добрая, бабой Верой зовут. Старая только, одинокая, целыми днями вяжет чего-то, сидя в своём до поролона протёртом кресле. Я уже ей надоел, все нитки всегда запутываю, играя с клубками. Поэтому она меня с самого утра на улицу выгоняет. Шляюсь везде, пока жрать не захочу. Форточка на кухне обычно всегда открыта, специально для меня. Поем, полежу маленько на своей подстилке, пока кусочки в животе не улягутся - и опять выпрыгну по дворам шмондить.
   К ней каждый день внук Вовка проведать приходит, чтобы в магазин сбегать, новости о родственниках рассказать. Дурак дураком, честное слово. Школу кое-как закончил, а никуда поступить не смог. Его даже в армию не взяли. Говорят, по здоровью. Так сразу же видно, что он «Того!» В прошлом году, летом, прибежал как-то и давай хвастать:

- Баб Вера, я же в институт поступил.

- Ой, Вовка, радость-то какая. Молодец, сам свою судьбу строишь. В какой же поступил-то? - у хозяйки словно крылья выросли, того гляди взлетит.

- Забыл, - Вовка с минуту вспоминал, напрягая свои выпрямленные извилины, - Очень длинное название. У папы спроси, он же платил.

-  Ну, а на кого хоть учиться-то будешь? - хозяйка вся напряглась, ожидая услышать что-то, вроде космонавтики, но Вовка опять начал долго работать своим «недюжим» умом.

-  На этого... как уж его? На начальника, этого... как уж его? В общем, поучусь маленько, пойму на кого - тогда и скажу!
 
   Мы с Вовкой давно ненавидим друг друга. Он, как только меня увидит, сразу старается пнуть мне под зад, а я смеюсь над ним. Он со всей дури «пыром» норовит, а я в последний момент успеваю увернуться, и он пинает либо стену, либо мебель какую-нибудь, отшибая себе большой палец на ноге. Взвоет от боли, ругается, будто я виноват, что свой зад под пендаль не подставил, и давай за мной по квартире с веником носиться. Нравятся мне эти игры, я по всем полкам прыгаю, слоников с матрёшками на пол сбрасываю, а он веником по мне всё время промахивается — то лампу настольную разобьёт, то дефицитную колбу в китайском термосе, ядрёна канитель.
   А однажды моя бабуля валерьянку для меня на тумбочке нечаянно пролила. Я так унюхался, что одурел, море по колено стало. На Вовку сам сзади бросился, в ляжку когтями вцепился, хотел за задницу укусить. Вот уж он озверел, все стены испинал, тапочкой бра на стене разбил, а потом схватил швабру — и за мной. Загнал меня в ванную комнату и дверь за собой закрыл. Деваться некуда, я зашипел, как кобра, да как прыгну ему на грудь. Лапой ему щёку до крови исцарапал, спрыгнул и под ванну спрятался. Вовка от неожиданности и с перепугу аж в штаны надул. А когда у него снова появилась способность соображать, совсем обезумел. «Убью, сволочь!» - орёт. Встал на корячки и давай в меня шваброй под ванной тыкать, а там у хозяйки всякие баночки с бутылочками спрятаны были. Вовка, тыкая в меня палкой, разбил бутылку с ацетоном о кафельный пол. Вонища сразу — дыхнуть нечем. Пока он этот ацетон тряпкой вытирал, я чуть не задохнулся, забившись в дальний угол под ванной. Всё надеялся, что он угомонится, но Вовка ещё больше разозлился. Уж какими только нехорошими словами меня не обозвал, я таких и не слыхивал никогда. В своём институте, наверное, научился.
   Дотыкался до того, что банку с красной краской опрокинул — белую плитку на полу огромным пятном густо выкрасил, - «Ну, всё! Конец тебе пришёл, Редик!».

   Редиком меня сам Вовка, кстати, прозвал, когда я ещё маленьким котёнком был, потому что «Ред», в переводе с английского — «Красный», а у меня шерсть такая рыжая, что под солнечными лучами даже красной кажется.
   
   Тут моя хозяйка на крик вбежала, дверь открыла, и я, прямо лапами по краске, выбежал из ванной, оставляя дактилоскопические красивые следы до самой форточки на кухне — и был таков.
 
   А недавно у нас новенькая прописалась, в моём подъезде уже два месяца на пятом этаже живёт. Хозяева её гулять не выпускали, целомудренность блюли, видимо. Я даже имени её не знал, видел пару раз с улицы, когда она на балконе воздухом дышала. М-мва! Дамочка — чистый секс-модерн! Полосатенькая, пышных форм, как сарделька, пушистенькая такая. Я ей два вечера подряд серенады под её балконом мяукал. Таких ей «Лазарей» напел, всю глотку изодрал.
   Потом на пятый этаж поднялся, под дверью коврик хозяйский своим отличительным и неповторимым запахом отметил. Минут двадцать мяукал у двери, пока соседи меня не выгнали. Она через дверь промяукала мне, что, мол, не против, только не выпускают её.
   Что потом было, с ума сойти. Эта кошечка орала на весь подъезд, стонала от нестерпимого желания, истекая любовным соком. Дочь в садике, хозяйка на работе, а хозяин эту неделю в ночную смену работал. Проводил всех и поспать было намылился, да не тут-то было. Лежал и дрожал весь от ненависти ко всему женскому роду. В памяти ему сразу отчётливо представилась Пушкинская буря: «...То, как зверь она завоет, то заплачет, как дитя...». Позвонил жене на работу:

-  Чё делать-то? Кошка с ума сошла, орёт на весь подъезд постоянно, заснуть не могу.

-  Это она котика хочет, наверное. Ничего, пару деньков поорёт и перестанет. Там у меня в аптечке пузырёк с лекарством стоит, «Антисекс» называется. Накапай ей на носик немного, она и успокоится.

   Кошка не унималась, хозяин проклинал тот день, когда поддался на уговоры жены с дочерью заиметь это нежное создание, - «Не было у бабы забот, так купила порося!» Нет, так жить больше невозможно, сейчас её с балкона выкину!» - мечтал хозяин.

-  Алло! Ну, как, успокоилась? Ты капал ей на носик лекарство?

-  Весь пузырёк уже вылил. И на нос, и под хвост — ничего не помогает! Хотел уже было её с балкона выкинуть, все нервы выдернула, сволочь, но кое-что придумал. Наливаю в ванну холодной воды и кунаю её задницей несколько раз. После этого целых полчаса наступает состояние нирваны — тишина, как в раю.

-  Ты что делаешь, садист? Ты же ей всё там застудишь, изверг.

-  Да ничего с ней не будет, я только остудил её пыл немного. Надо её срочно стерилизовать, иначе мы все с ума здесь сойдём!
 
   В пятницу всем семейством хозяева на дачу на «викэнд» собрались и её решили с собой взять, травку там всякую понюхать. Это был шанс, упустить который я просто физически не мог. Эллочку, как звали мою возлюбленную, вынесла на руках её главная хозяйка и подружка Маринка, девочка лет пяти - от горшка два вершка, как говорится. Пока взрослые багаж в машину укладывали, я у дырки в подвале серенады для Эллочки орал, соблазняя её всеми фибрами души. И Эллочка не утерпела, выпрыгнула из рук Маринки, и ко мне. Пока семейство ахало и охало, мы с Эллочкой уже в подвал через дырку занырнули.

-  Эллочка, ты где, милая моя? - кричала в дырку Маринка со слезами на глазах.

-  Кис-кис-кис, Эллионора, вылезай сейчас же! - скомандовала мама Маринки.

-  Эля-Эля-Эля, кис-кис! Вылазь оттуда, дура! - громко крикнул в дырку хозяин, а потом себе под нос тихонько, чтобы дочь с женой не услышали, нервно добавил: «Проститутка несчастная!», - Вылазь, дурында, а то сейчас без тебя уедем! - Но мы уже ничего этого не слышали, издавая дикие звуки в экстазе любви, - Ладно! Тьфу тогда на неё, Мариша, раз она такая! Поехали! - скомандовал хозяин, успокаивая свою плачущую дочурку.

   До воскресения мы с Эллочкой жили в подвале, арендуя у Бонапарта половину его объёмной жилплощади. Иногда мне приходилось бегать домой, воровать у бабы Веры сосиски для своей Эллочки, когда в «общественном ресторане» все «деликатесы» вороны-воровки растаскивали.
   Как-то в обед спускаюсь в подвал с двумя сосисками в зубах, а моя Эллочка с Бонапартом мне изменяет. Я чуть с ума не сошёл от такой наглости. «Боня! - кричу, - Друган! Ты чё, зараза, делаешь, ядрёна копоть! Я ж тебя, Наполеон, сейчас Циклопом Вторым сделаю!» - Беня с перепугу так рванул от меня, что в дырку не по трубам, а прямо с места, как Брумель, выпрыгнул.

-  Ну, чё, Эллочка-людоедочка? По рукам пошла? Скоро твои хозяева приедут. Вот тебе две сосиски, презент от меня — и прощай! «Прошла любовь, завяли помидоры...» - замурлыкал я себе под нос, направляясь к дырке. Она, вся чумазая, как Золушка,  размазывая свои слёзы грязными лапками, мяукнула мне во след: «Хо-хо, парниша!», - что в переводе означало, что она, дескать, совсем не виновата, что зря я её с этим Боней познакомил, он сам к ней пришёл.
   
   К маю я уже стал уставать от своих дворовых невест — надоели, захотелось чего-то свеженького. И подался я во двор к Пикселю. Уже парочку невест у него там оприходовал, так сказать, а он даже ни нюхом, ни рылом, ни аза в глаза не знал —  профессионально сработано. А там у него одна «Ангорочка» проживала, я краем уха слышал, Циклоп как-то намякивал. Кого-кого, а ангорских кошек у меня отродясь не бывало. Неделю целую караулил, в траве затаившись, как шпион. И вот однажды вечерком она на крылечко вышла — дождался. Красавица — слов не подобрать, одно слово, «Ангорочка»! Я уж и на Пикселя наплевал, забыл про него даже, как её увидел. Чего только не выделывал перед ней, как только не изгалялся — ноль эмоций, одни презрения. И пел, и плясал, и акробатические этюды всякие показывал — всё псу под хвост. Набрался храбрости, подошёл прямо к ней и сказал:

  «Здравствуйте, мадам! Я Редик, из соседнего двора, влюбился в вас с первого взгляда. Ни есть, ни спать, ни думать уже ни о чём не могу, ядрёна мышь. Разрешите вам предложение сделать, будьте моей, не пожалеете...», - хотел ещё много всякой лапши ей на уши навешать, а она сразу мне, так это нехотя: «Чего ж сразу-то не сказал? Гляжу, крутишься чего-то, как белка в колесе, песни распеваешь. У нас так не принято. Сказал бы сразу, чё те надо, я бы сразу дала, чё ты хошь. Ну, пойдём куда-нибудь, страдалец!»

  Кто ж ё знал, что у них так принято? Такая стерва оказалась, мамочки родные! Чуть до инфаркта-миокарды не довела. Так увлеклись с ней за сараями, что я и не заметил, как к нам местный пёс прискакал, вислоухий, на «Плуто» из мультика похож. Как начал тявкать, придурок, всё настроение испоганил. Я как психанул, как вцепился когтями ему в промежность, всё его «хозяйство» в клочки изодрал. Этот «Плуто» от неожиданной боли взвыл, как раненый лев. Пока он раздумывал, убегать сразу ему или зализывать свои раны прямо здесь, я вцепился обеими лапами в его кожаный, маслянистый «пятак», пытаясь разорвать когтями ноздри. Пёс тут же сообразил, что нужно было сразу «делать ноги», завизжал, как свинья недорезанная, да как дал дёру, поджав хвост. Я за ним, хвост крючком, до самой дороги бежал. Он, бедолага, бежит, да всё оглядывается. Увидит, что я догоняю, взвизгнет поросёнком и газу прибавит. К дороге прибежали, он сломя голову через шоссе ломонулся, чуть было под машину не попал. Визг тормозов, грохот от ударов, бамперы с фарами в разные стороны разлетаются, а «Плуто» целёхонький, только перепуганный до полусмерти, в овраг  кубарем скатился, сердце в пятках. Люди все в меня пальцами тычут, дескать, вон он, виновник торжества, красный котяра, эдаку кобелину чуть не изнасиловал.

   Во двор к своей «Ангорочке» вернулся, а там Пиксель уже возле неё крутится. Я, весь запыхавшийся, как гаркнул только трёх этажным на него, а он сразу:

-  Не-не, Редик, я ни-ни! Для тебя её охраняю. Видел, как ты эту псину изуродовал. Ай, молодца! Уважуха тебе от меня. Мой двор — твой двор!
 
   В конце июля ни в моём, ни в Пиксельском дворе ни одной кошки уже не видно было -  все окотились, кто четырьмя, кто пятком. Сидим мы как-то во дворе на завалинке вчетвером — я, Боня и Пиксель с Циклопом — детей подсчитываем.

-  Двадцать семь кошек умножить на пять... это будет... скоко будет, кто знает, а? До хрена, в общем, - подсчитал математик Циклоп. - И что характерно, больше половины от меня.

-  Тю, секс-гигант нашёлся, тоже мне, - возмутился Боня, - Твоих пол процента, дай Бог, наберётся. Я уж про себя скромно промолчу, но надеюсь, никто здесь не сомневается, что половина всех котят — мои дети.

-  Ага, повесь у себя в подвале где-нибудь медаль «Отца-героиня» на самом видном месте. От тебя, крота подземельного, не больше двух кошек «залетело», если не меньше. Если уж по-честному, то восемьдесят процентов — моя заслуга. Штук сто котят моих кровей будут — это уж к гадалке не ходи, - умирая от скромности, высказался Пиксель.

-  Ладно вам, мужики, ссориться. Все наши - попробуй разбери, ху из ху? - покорил я всех своей мудростью, - Штук сто двадцать, сто тридцать приплода будет, это факт. Ну, пусть штук семьдесят хозяева утопят за ненадобностью, сколько-то сами умрут из-за слабой иммунной системы, но штук сорок, пятьдесят будут жить благодаря нам.

   «Наше дело не рожать — сделал дело, да бежать!», как говорится. Нам ли ссориться, друзья? Мы свою миссию пока выполняем, а это главное!

   P.S. Да, вот ещё чего забыл сказать. Николай Николаевич, хозяин квартиры, в которой моя Эллочка живёт, блатную песню про меня сочинил на мотив песни Бандерлогина-Бачковского:

 
Тут недавно у соседей появился красный кот.
Как увидел - удивился, расклебянивши свой рот.
Чёрных, белых, серых, рыжих, полосатых признаю.
Видел с паховою грыжей, одноглазых, в лишаю.
 
Я при всём честном народе зуб не мешкая б отдал.
Думал, нет таких в природе. Видно, Бог вчера создал.
Где купили, где достали? Никому не говорят.
Новость кошечки узнали, быстро выстроились в ряд.
 
Он, как сыр, катался в масле, жил за пазухой Христа.
Лишил девственности кошек, штук, наверно, больше ста.
Это что? Не понял сразу. Провалиться был готов.
Кошек нет, так он, зараза, стал насиловать котов.
 
Чемпион в развратном спорте, от него всё можно ждать.
Отвернись, и перепортит всех собак, ядрёна мать!
Как не стыдно с красной рожей? Видно совести не ма.
Ты ж, котяра, обезбожил, ведь на улице зима!
 
И в жару, и в лютый холод, или в вёдро, или в дождь.
Десять лет, а он всё молод - расплодился, красный вождь.
Жил до старости глубокой Дон Жуаном красный кот.
С плодовитостью высокой, где март месяц — круглый год.