Горький запах осени

               
                Ю.Казакову и А.Борщаговскому посвящается


   Столовая стояла на самом краю городка и называлась «Столовая номер 4». Но никто так не говорил. Говорили: «Столовая на Магаданской». Городок не большой и не маленький – картонная фабрика, лесопилка, кирпичный завод, несколько школ, детских садов, площадь с Домом культуры и остальное. Такое же, как и в других городах, на крупных картах не обозначенных.
За Магаданской, параллельно ей идёт шоссе. От железнодорожного узла и дальше, вглубь Сибири. Сразу за шоссе, если смотреть из окна зала, начинаются сопки. Ради красоты нетронутые человеком – лес валили в другом месте: часть для фабрики, большую часть увезти.
Год назад в городе начали строить железно-рудный комбинат и вместе с ним общежитие для будущих рабочих. Поэтому по шоссе постоянно едут машины, они везут в город всё необходимое для строительства. Теперь в «Столовой на Магаданской» почти всё время толпится народ: голодные шофёры, экспедиторы и прежние. Те, кто здесь всегда обедал в свой обеденный перерыв - работники «картонки».
Вера работала официанткой. Её обязанностью было не только обслуживание столов, но и уборка зала. Ещё она с охотой помогала на кухне. Не готовить, а что-нибудь попроще –  нарезать хлеба, принять продукты, взвесить крупу. Делала она это ради Дмитрича – хромого повара, очень доброго и чуткого человека. Вопреки хромоте Дмитрич с готовкой справлялся. Но это было раньше.
Когда из-за стройки народу в столовой прибавилось, столовая стала работать до девяти вечера. Так возникли «смены». В одной Вера, Дмитрич и посудомойка Селезнёва, в другой люди новые, их Вера знала только по именам.
Работа Вере нравилась. А после того, как она перешла на «через день», то считала, что лучшего места ей не найти.
Вера замужем. Четыре года как, но бездетна. Причины имеются, о них Вера никому не говорит. Да и кому? Из близких людей у неё лишь тетка и школьная подруга, с которой Вера видится редко. С тёткой Вера давно уже не откровенна, ещё со школы, после одной истории, рассказывать которую незачем. А вот сказать, что Вера – сирота, и жила у тётки (двухкомнатный домишко с огородом) пока не вышла замуж, нужно.
Муж тоже «близкий» человек, но ему-то как раз и не скажешь - Вера считает, что деток она не имеет из-за него. Из-за того, что, как супруги, они не живут. Спят на одной кровати, но не соединяются. Было, да сошло на нет. Об этом Вера не жалеет, не смог её Сергеев пробудить в ней страсть и дать женского блаженства. А вот того, что не зачать ей, жалко.
Жениха нашла тётка. Был он много старше Веры и, когда знакомились, представился не иначе, как по имени отчеству:
- Николай Николаевич.
Почему «был»? Есть и остаётся. Не помолодевшим и Вериным ровесником не ставшим. Наоборот - поредел волосами, выпятил брюшко, стал ворчливым. Или нудным и нервным, что одно и то же.
Но тогда Вера этого не знала. Не знала, что муж будет ей неприятен: тем, как говорит, как кряхтит над приносимыми бумагами, своим запахом.  Неприятен вопросами:
-Что ж ты? Могла бы с работы и хлеба принести. Или песочку сахарного. А?
- Так ведь хлеб копейки стоит, Коля. Экономия грошовая, а мне совестно.
- Совестно?
- Стыдно.
Когда муж ещё не был мужем, Вера в свойства его характера и другие особенности не вникала - Николай Николаевич был возможностью от тётки съехать. Надоело Вере слушать тёткины причитания, быть приживалкой, во всём спрашивать разрешения. Устала она жить с рукомойником, туалетом на улице и дровами, от которых в доме постоянный мусор. К тому же Вера видела, что и тётка хочет жить одна, и именно для этого она Веру с Николаем Николаевичем свела. Походив к ним с месяц, он после долгого вступления («Я человек бесхитростный, домашний…») сделал предложение, Вера согласилась. Пусть он. Немолодой, скучный, зато с собственной площадью: кирпичный дом, второй этаж, рядом магазин и автобусная остановка. Да и не в этом дело! Стерпится – слюбится, и не таких терпят. Но, дети… Сыночка от тётки не родишь.
Имелся ещё один повод стать женой Сергеева. Не повод, а неизвестно на чём основанное опасение – никому кроме него Вера не интересна. Ни была, ни будет. На танцах в Доме культуры, куда Вера иногда с подружкой ходила, её никто не приглашал. Приглашали, конечно, но не те, с кем Вере хотелось танцевать и «серьёзно» знакомиться, или пьяные. А для пьяных все девицы хороши. «Неужели я такая дурнушка? – спрашивала она у зеркала. – Вроде бы, нет. И фигура у меня правильная»
Красавицей – так, чтобы оглядывались и облизывались - Веру не назовёшь. Но и назвать некрасивой неверно: черты лица в нужной пропорции, большие голубые глаза, светлые волосы. И зубы ровные, белые. И фигура складная, разве что, худая. Но это и хорошо, что худая – бегать по залу и обслуживать Вере не тяжело.
Но так уж случилось – досталась Вера Николаю Николаевичу, и никто кроме него не целовал Веру в губы и не ласкал руками её тела. Может быть, Вера такого человека (молодого, весёлого, сильного) не дождалась, поторопилась, боясь остаться в вечных девках.  Да что уж теперь... Хотя именно «теперь» женихов вокруг Веры хоть отбавляй – строители, шофёры с новой автобазы и транзитные. Через одного с Верой шутят, намекают. Откуда взялись?
Так она последний год и жила: столовая, где жизнь кипит, как вода в баке с картошкой, и время летит быстрее; выходной, когда не знаешь, чем себя занять, потому что уборка, мытьё пола, стирка, готовка ужина, навестить тётку – не занятия.  Так она и жила, пока в апреле не появился в столовой Юрий.
Имена постоянных едоков не узнать нельзя – Вера не глухая, слышит разговоры. Конопатый, толстогубый Сашка, суровый Василий со шрамом на лице, «Игорёк» с громким басом, берущий двойную порцию второго блюда… И новенький, которого она ни разу в столовой не видела – молчаливый, широкоплечий, некурящий (это Вера заметила сразу), всегда в чистом пиджаке, не в грязном ватнике, как другие, выбритый и… А здесь слов не находилось. Или находилось, но только одно – «необыкновенный».  Настолько, что понравился Вере, едва она на него взглянула, едва встретила его внимательный взгляд. Настолько «необыкновенный», что сердце Верино начинало быстро стучать, когда Юрий (обычно по вечерам) появлялся в зале и садился за столик. Если имелся свободный, то за него, свою особенность и необыкновенность таким образом показывающий.
Вера понимала, что это она придумала, что для других Юрий самый обычный человек, и только она видит то, чего нет. Пускай! Главное, чтобы никто о её внезапной влюбленности не догадался. Даже он сам – необыкновенный Юрий.
Очень скоро Вера знала, что ему приносить – борщ, гречу с гуляшом и стакан чаю. Знала, но делала вид, что не знает – минута, пока Юра «выбирал» в меню, а она стояла рядом, была для неё минутой счастья.
Иногда Юрий ей улыбался. И тогда Вера краснела.
Краснела также от того, что чувствовала на себе его взгляд: смотрит в спину, смотрит, как она несёт поднос с грязной посудой. Может быть, никаких взглядов не было, но ей хотелось, чтобы Юрий на неё украдкой смотрел.
Ночами Вера думала о том, что жизнь её стала другой. Стала «тесной» - город, работа, избыточные выходные… Юрий, свое чувство к нему Вера сравнивала с широким окном, с которого сдёрнули плотную занавесь: хлынул свежий воздух, открылись бесконечные горизонты-дали и залитые солнцем просторы. Вот бы туда! В «Дальние страны» Гайдара, которые читала в детстве. Уехать! Забыв о муже, пристрастившейся к вину тётке, прокуренной столовой. Это для Веры столовая чуть-ли не дом родной, а для шофёров, для Юрия – короткая остановка, пообедал и дальше. На все четыре стороны, в синеющие от неба просторы и бесконечные солнечные дали. Уехать! Ехать, не определяя маршрут, сидя рядом с Юрием в кабине его машины. Просто рядом, ей достаточно. Можно молчать, можно говорить. Не ей, ему – как жил, что видел, почему одинок. В том, что Юрий не женат, Вера не сомневалась. Не сомневалась, но берегла себя от опасных мечтаний -  что было бы, если…
В июне семь Вериных смен он в столовую не приходил. И Вера, боясь, что больше Юрия не увидит, загрустила. Да так, что грусть её набросила серую тень на всё – на давшие пышный цвет и собравшие пчёл кусты сирени под окнами, на теплые дни с розовыми закатами, на птичий щебет по утрам, на тёткин огородик, который поливала.  Всё стало для Веры скучным. А муж казался в эти тяжёлые дни дураком – Николай Николаевич «переходил» на новые формуляры, просиживая половину ночи над принесёнными с работы бланками и бухгалтерскими книгами.
Но потом Верина жизнь опять засияла – Юрий не исчез.  Не только не исчез, но сделал то, о чём Вера боялась подумать.
- Спасибо, хозяюшка, - сказал он, улыбнулся и положил свою ладонь на руку Вере. Плотно накрыл Верины освободившиеся от тарелки пальцы своими. Горячими, сухими и очень чистыми, не «шофёрскими». 
- Это не мне, - смогла она тихо и хрипло ответить, чувствуя слабость голоса и дрожь в ногах.   – Это нашему повару.
- И ему. А меня в Славянское посылали, на карьеры.  Не думал, что буду скучать, - он засмеялся, увидев Верину растерянность, - по грече с гуляшом. 
Ничего особенного, обычная благодарность, многие говорят ей спасибо. И то, что коснулся Веры, тоже случается -  тот же рыжий нахальный Сашка иногда её гладит по спине. Но почему он сказал, что его посылали в Славянское? И то, что соскучился?
«Заигрывания» с Юрием Вера исключала. Люди – это глаза и языки. Языки – это сплетни, грязь. Да и не умеет она заигрывать. И зачем? Можно любить одним чувством без тела, её тело, как бабочка на булавке, не улетишь – работа, законный муж, тётка.
Но не получилось у Веры любить «одним чувством без тела» и на расстоянии.  Не смогла она забыть тот сблизивший их вечер, после которого ничего, кроме улыбки и «Здравствуйте, Вера».  И слава Богу! Мало ли, что хочется ей ещё хотя бы раз почувствовать горячую руку Юрия, увидеть, как он смеётся.
Не смогла Вера сдержаться.  И в середине августа, когда сопки за окном столовой начали желтеть, бросилась Вера выносить мусор.  Себя ругая, едва Юрий покинул зал. Выскочила следом за ним на крыльцо и пошла, как привязанная, глядя Юрию между лопаток, к его темнеющему в сумерках самосвалу. К помойке, возле которой его   самосвал стоял. И там, у кабины, Юрий, словно бы не слышавший идущей позади Веры, обернулся к ней. Лица  в темноте не видно, только блестящие его глаза. И мягкий голос:
- Молодец, что решились.  А мне нельзя, не имею права - замужняя, честная, чистая. Я ведь знаю. Любите?
- Мужа?
- Не меня же, чудачка.
- Не знаю. Нет.
- А почему тогда живёте? Что связывает, дети?
- Нет у нас детей.
Юрий вздохнул: 
- Очень жалко.
- Чего?
- Того, что не встретил тебя раньше. Ладно, пора мне.
Юрий звонко ткнул колесо сапогом, открыл дверцу, занёс ногу…
- А хочешь, поедем в тайгу? Хочешь, я отвезу тебя к Бобриному озеру? Или Боброву, не знаю точно. Там сейчас такая красота – кедры орехи рассыпают, лиственницы, как из золота, брусника от спелости лопается, на озере не вода, а зеркало. И тишина до звона в ушах. А? Ты не бойся, не буду я к тебе приставать. Веришь… - он засмеялся (блеснули теперь и зубы), - …Вера?
- Верю. И не боюсь.
- Так поедешь? Займёт часа четыре, не дольше.
- Поеду.
- Спасибо, - рука Юрия нежно легла Вере на плечо. – Тогда выбирай день и место, где я тебя без свидетелей подберу. Я же понимаю – никто о поездке знать не должен. Правильно?
Вера не ответила, не могла говорить в эти мгновения Вера.
И это Юрий понял. Убрал с плеча руку (там у Веры сразу стало холодно), залез в кабину, нагнулся:
- Ну я поехал. Смотри, не передумай. Сейчас - так, завтра – по-другому.  Если передумаешь, скажи.
- А если нет?
- Тогда скажешь, когда и где мне тебя ждать. Счастливо оставаться!
Хлопнула дверца, с рычаньем завёлся мотор, Веру обдало густым запахом сгоревшего бензина…
Поездка состоялась через неделю, во вторник. Юрий забрал Веру в частном секторе, в конце заросшего кустами переулка Калинина, недалеко от тёткиного дома. Хотя для Веры этот день был праздничным – оделась она обыкновенно, только чуть завила над ушами волосы и на шею повязала предназначенную для особых случаев шёлковую косынку.
До назначенной в полдень встречи Вера была у тётки. Напевая, мыла посуду, убирала пустые бутылки; улыбаясь, вытирала пыль и подметала брошенные кем-то окурки.  Ничего не замечая, ничем не раздражаясь. Заметила тетка.
- Что? – спросила она. – На свидание собралась?
- С чего это ты решила? – тёткина догадка Веру совершенно не испугала.
- Светишься вся, вот и решила.
- А хоть бы так! Нельзя?
- И правильно, Верка! Так ему и надо, твоему счетоводу.  Я тут по радио новую песню слышала. Ой, песня! До слез довела. Там пели… что жить без любви нельзя. Пусть – пели -  любовь обманет, пусть печалью будет, но никак без любви человеку не прожить. Просто, но не прожить. Особенно бабе. Правильно, Верка! Иди и люби! А я вино буду пить за твоё счастье, вот.
А Вера была счастлива и без тёткиного вина. И без песни она теперь знала, что без любви жить невозможно. Чем она кончится, как долго будет длиться? Может быть, только этот день.   Но и без него жить ей дальше невозможно. 
***
На обратном пути (снова на переулок Калинина) они молчали. Всё, что можно было сказать, они друг другу сказали. А что словами не говорилось, то чувствовалось.
Чувствовалась разлука – Юрия в сентябре переводили на новый участок. Далеко-далеко, почти к Анадырю. Когда он устроится, напишет Вере. И Вера к нему приедет – потому что иначе нельзя – ни ему, ни ей. После мягкого мха, на котором «всё само собой и случилось». На котором вкусила Вера женской сладости и горела в огне страсти. Нельзя теперь иначе. Теперь только ждать – письма, развода и новой жизни, до краев наполненной любовью…
***
Юрий уехал, а Вера поняла (почувствовала, ощутила, не веря чуду…) что беременна.
Через восемь месяцев родила мальчика. Назвали Мишенькой. Михаил Юрьевич.
Живёт Вера опять у тётки. Мальчик спокойный, ночами не будит. Тетка от ребёнка подобрела, и ради внука перестала выпивать.
Всё бы хорошо, но нет от Юрия письма. Но надежда, что Вера его когда-нибудь получит, есть. Раз он не пишет, не зовёт -  значит не может.
 Так и есть. Не может Юрий написать письмо Вере. Нет больше Юры. Погиб зимой, ухнув с грузом в скалы.
Но Вера не знает, Вера ждёт и надеется. И любит.
Жить без любви, быть может, просто, но как на свете без любви прожить? Как?! Без любви, веры и надежды?


*В столовой, 1960, художник Кобзев Р.А.