Не поеду на Мальдивы

Лерка познакомилась с Димой самым для неё обычным образом — на танцплощадке.

Он стоял недалеко от входа, скучающе глядя на толпу, безо всякой надежды увидеть красивые движения. Всё было как всегда — под «медленную» музыку пары топтались на месте и чуть покачивались, вращаясь по часовой стрелке, кто на почтительном расстоянии, кто в откровенном объятии, под «быструю» топали пятками, шаркая при этом мысками в стороны.

Он забрёл сюда, привлечённый громким и довольно чистым звучанием модных песен и вяло шевельнувшимся интересом — как теперь выглядит провинциальная дискотека? Зрелище было таким же, каким он его помнил лет пятнадцать назад. Ничего интересного. Взгляд остановить не на чем и не на ком. Но всё-таки цветная иллюминация,  мощный звук, пёстрая весёлая толпа — какое-никакое развлечение. Он даже купил билетик и прошёл за калиточку и теперь стоял, опершись локтями на металлический заборчик, и флегматично смотрел на колыхание плотной массы танцующих.

Видимо, появление нового человека не осталось незамеченным — мимо него несколько раз прошли парни, предупредительно покашливая, и пробежали небольшими стайками девушки, стреляя глазами и призывно хихикая.

Было довольно спокойно — ни драк, ни скандалов, ни откровенно пьяных. Вокруг площадки прохаживались два милиционера.

Но в эту почти идиллическую картину вносило некий раздражающий диссонанс какое-то беспокойное мельтешение, беспорядочное, похожее на бегство, перемещение по площадке оранжево-голубого пятна. Он заметил его краем глаза и досадливо отвернулся. Вот если бы вдруг — вдруг! - обнаружилась девушка, умеющая танцевать, он бы пригласил её один, максимум два раза, и пошёл домой, где с чистой совестью сказал маме, что был на танцах. И мама была бы довольна, что сын в отпуске не скучает.

И вдруг это режущее глаз сочетанием цветов пятно подлетело к нему, вызвав ассоциацию с шаровой молнией, про которую он смотрел документальный фильм. Подлетело, схватило за руку и потащило за собой, с какой-то шальной весёлостью торопливо спросив:
- Можно вас?

И Дима, снисходительно относящийся к дамским причудам, пошёл, влекомый цепкой горячей рукой и лёгким интересом к происходящему.

Его словно вихрем дотащило до самого тёмного места, где обняли за шею и закружили, сильно креня то на один, то на другой бок, никак не сообразуясь с музыкой. Он машинально прижал к себе костлявое, трепещущее тело, ощутил его нервную, какую-то лихорадочную дрожь и страх.

И вдруг оно напряглось, замерло, отпрянуло, Диму снова схватили жёсткими пальцами за запястье и, коротко скомандовав:
- Бежим! - потащили в пролом в заборе.

Остановились они уже на другой улице, пробежав через пустырь и две подворотни. Дима, не привыкший к таким приключениям, запыхался от этой незапланированной пробежки по пересечённой местности. Рядом с ним в темноте прерывисто дышали, хихикали и нервно гарцевали на месте, хрустя каблуками по щебню. Он ухватил наугад — за локоть — свою спутницу и, не обращая внимания на её сопротивление, потянул под фонарь.

Это оказалась высокая, почти с него ростом, худая рыжеволосая женщина в ярком голубом платье. Она прятала лицо от света и от его взгляда, и он, чувствуя себя в праве, приподнял ей подбородок и посмотрел. Узкое лицо с зеленовато-серыми глазами, большой тонкогубый рот, острый подбородок, яркий, чуть смазанный макияж. Взгляд настороженный и какой-то шалый.
- Дальше куда побежим? - спросил Дима.
Она нервно засмеялась:
- Дальше никуда.
Торопливо оглянулась, прислушиваясь, и, видимо, успокоившись, нормальным тоном сказала:
- Спасибо.
- Вы скажите, куда вам надо, я провожу, - предложил Дима.
- Мне далеко, в санаторий, «Солнышко», знаете?
- Не знаю.
Она посмотрела на часики на руке.
- Ой, можно ещё на автобус успеть! На последний. Только обратно вы уже не уедете, придётся частника ловить. Знаете, что? Проводите меня до остановки, и я поеду.
- Пойдёмте.

Он согнул руку, и таким великосветским манером — под ручку — весело болтая, они минут за десять дошли до освещённой остановки, куда вскоре подошёл автобус. Ну, и, конечно, Дима в последнюю минуту вскочил вслед за ней, и проводил до корпуса, где они ещё час разговаривали, стоя на крыльце, и договорились встретиться завтра, и долго шёл потом один по шоссе, пока не поймал попутную машину.

Домой он вернулся поздно, радостно возбуждённый, что бывало с ним крайне редко, и сказал родителям, что был на танцах, познакомился с девушкой и провожал её домой.

Дима приехал в Псковскую область в отпуск.  Городишко, хоть и крохотный, но у него был центр, застроенный вперемежку старинными добротными домами и неказистыми «панельками». Вот в одном из старых домов, красного кирпича и затейливой кладки, с белыми наличниками, балясинами балконов и лепными украшениями, и жили его родители. Мать — директор школы, отец — чиновник местного масштаба. Элита города. Образование, солидные должности, материальный достаток, связи, уважение.

А вот детей у них долго не было. Уже под сорок они, отчаявшись родить, взяли из детдома мальчика шести лет. Диму. Совсем маленького не стали брать — силы уже не те, чтобы выхаживать младенца, да и работу даже на год оставлять не хотелось. А в шестилетнем уже виден характер, способности, недостатки. Мать всю жизнь имела дело с детьми школьного возраста. Отдали мальчика в подготовительную группу детского сада, занимались с ним сами, и он без проблем пошёл в школу и хорошо учился.

А через год Господь послал им и своего ребёночка. Вот правильно старые люди говорят: пригрей сироту, и свой появится. Родители, хоть и были атеистами и коммунистами, в народную мудрость верили. Да и как не поверить — вот она, дочка! Родная, желанная.

Дима всегда знал, что он не родной, помнил детдом, где, кстати, было хорошо, родителей приёмных любил и сестру младшую любил тоже и во всём помогал. Вообще рос спокойным, умным, беспроблемным ребёнком.

К нему относились очень тепло, с уважением к его мнению и желаниям, никогда не обижали, он был всегда хорошо одет, вкусно накормлен. У него было всё необходимое. И если он хотел что-то — игрушку, книжки, а позже модную одежду, пластинки, магнитофон, то знал, что на ближайший праздник ему это подарят.

На нём не экономили. Он много лет занимался в студии  бальных танцев, ему нравилось, он показывал приличные результаты, и родители оплачивали костюмы, специальные туфли, возили его на конкурсы.

Он хотел попробовать себя в спорте, и его записывали в секции и возили во Дворец спорта. Он походил в бассейн, на борьбу, на гимнастику и понял, что спорт — это не его.

Зато довольно рано определился с основным увлечением — биологией и посещал кружок юннатов в школе и во Дворце пионеров. Родители выписывали ему журнал «Юный натуралист», не гоняли от телевизора, когда там шла передача «В мире животных» или документальные фильмы о природе, не возражали против хомячков и попугайчиков, многочисленных горшков с землёй, в которых он что-то выращивал и осваивал разные методы прививки, а также терпели мох на оконном стекле.

Когда родилась сестра, Регина, он, конечно, видел, как её обожают родители, но относился к этому с пониманием, без обычной детской ревности. Она маленькая, а он большой. Она девочка, а он мальчик. С большими мальчиками не сюсюкаются так, как с маленькими девочками. Она родная, а он приёмный. Естественно, что её больше любят, ласкают, балуют.

В городе их семья считалась образцовой. Да она таковой на самом деле и была.

Дима мечтал о биофаке МГУ. Мать знала, что школьных знаний недостаточно для поступления, на медаль не рассчитывали — у него были две четвёрки, по физике и геометрии. О том, чтобы попросить учителей «натянуть» пятёрки, не могло быть и речи.

Она честно предупреждала сына, что шансы на поступление у него небольшие. Чтобы это не стало для него неожиданным ударом. И в десятом классе договорилась с тремя преподавателями из другой школы, чтобы занимались с ним дополнительно по физике, геометрии и биологии, именно подготавливали к выпускным и вступительным экзаменам. За деньги. То есть, практически наняла репетиторов.

Дима добросовестно занимался, но то ли недостаточно старался, то ли способностей не хватило — по физике так и осталась четвёрка, и на биофак он недобрал двух баллов.

Вернулся домой расстроенный, поникший, стыдящийся своего поражения, чувствуя себя виноватым за впустую потраченные на него деньги. Родители успокаивали, предлагали какие-то варианты: перенести документы в другой вуз, где этих баллов могло хватить, хоть бы и на вечернее отделение, а потом постараться перевестись на дневное, попробовать устроиться в университет лаборантом на какую-нибудь кафедру и на следующий год подавать документы снова. Многие поступают в желанные вузы и со второй, и даже с третьей попытки. В этом нет ничего страшного.

Но Дима по натуре своей был не борец. Не поступил — и смирился. Значит, замахнулся на факультет, который ему не по зубам. Идти в другой институт, рангом пониже, или поступать вторично казалось ему унизительным.

Он уехал в Москву, устроился на работу — стал прокладывать под землёй какие-то кабели. С мечтой о высшем образовании распрощался навсегда. Жил в общежитии. С каждой зарплаты половину отдавал родителям. Часто приезжал навестить их и сестру — на праздники, в выходные. Родители отказывались от денег — они хорошо зарабатывают, тебе жизнь устраивать, копи, самому пригодятся. И очень расстраивались, что сын отказался поступать в другое место, у него ведь были все шансы поступить в приличный вуз.

Но он регулярно привозил деньги, говорил: на ремонт, Регине на велосипед, на шубку-сапожки, на новый телевизор, да просто - я вырос и хочу помочь своим маме и папе. Главную причину не упоминал, чтобы не обидеть родителей. Он хотел вернуть то, что было потрачено на учителей для него. Точную сумму он не знал, при нём это никогда не упоминалось, но приблизительное представление имел. Мысленно округлил в большую сторону и решил во что бы то ни стало отдать. Во-первых, было стыдно, что не оправдал, во-вторых, казалось, что тогда на душе станет легче.

В Москве у него были продолжительные отношения с тремя женщинами, но ни одни не завершились браком.

В двух случаях бросили его — Дима был, конечно, симпатичный,   воспитанный, непьющий, но при этом не амбициозный, работа грязная, тяжёлая, без каких-либо перспектив в плане карьеры, разве что пенсия на пять лет раньше, комната в общежитии четырнадцать метров с кухонной нишей без окна, для одного нормально, а если семья, дети? Домов для сотрудников их организация не строит, рассчитывать не на что.

Обе женщины не без сожаления ушли искать более подходящие варианты. С квартирой, более престижной работой, более высокой зарплатой. Хотя и понимали, что Дима порядочный, верный, руку на женщину не поднимет и отцом будет замечательным. Но — материальная сторона для них оказалась важнее.

С третьей он расстался сам. Она, на его взгляд, была вульгарна, лжива, расчётлива, грубовата, он ей не доверял и очень скоро почувствовал неприязнь.

Последние два года жил один. В комнате у него была чистота и порядок, зарплаты ему с лихвой хватало, время от времени встречался с девушками, но домой никого не приводил.

И тут Лерка. Он смотрел на неё, как сказал бы Задорнов, с энтомологическим интересом, как будто ему в сачок для бабочек вдруг попался птеродактиль. Лерка была для него особью неизвестного ему класса, подкласса, вида, подвида и семейства. Она не поддавалась никакой классификации. И этим привлекала и настораживала. Но привлекала всё-таки больше.

Она работала и жила в детском санатории. Была медсестрой, имела дочку шести лет. Мать-одиночка. Тогда, в день знакомства, на танцплощадке она пряталась от назойливого ухажёра, спасибо Диме, он её спас.

Познакомила с дочкой. Дима сразу расположился к девочке, они нашли общий язык, она бежала к нему с радостным криком: дядя Дима!

Три недели, до конца Диминого отпуска, длился их конфетно-букетный период втроём. Он водил их в кафе, в кино, покупал сладости, цветы, игрушки, книжки. Несколько раз гулял с девочкой по городу, в парке, пока Лерка была на работе, покупал ей мороженое, газировку, воздушные шарики, потом они встречали маму после смены и гуляли уже все вместе.

Один раз, заметив аккуратную штопку на колготках и коротковатые рукава кофточки, зашёл с ребёнком в детский магазин и, учитывая её пожелания, накупил ворох вещей: два платья, гольфы, панамку, сандалики — чтобы замаскировать пять пар колготок и красивую тёплую кофточку на размер больше. Чтобы Лерка не поняла, что он заметил. Чтобы её не смущать. Девочка скакала от радости, держась за Димину руку, а Лерка растерянно доставала из сумки новые детские одёжки и не знала, как быть.
- Дима, ну зачем? Я не могу это взять. И денег, чтобы тебе отдать, у меня сейчас нет. Ну, кто тебя просил? Ну, купил бы панамку, а тут одежды на половину моей зарплаты. - И порывисто стала совать ему в руки эту сумку. - Пожалуйста, сдай это назад. Ты чек взял? Ну, они могут и так принять, они тебя ещё помнят. Иди прямо сейчас же!

Дима решительно не собирался ничего сдавать назад и попытался объяснить, что это ребёнку, почему, ухаживая, он может дарить маме цветы и духи, а дочке не может купить простого платьица? Но Лерка стояла на своём: цветы и духи женщине — да, это она примет от ухаживающего мужчины, но одевать ребёнка может только мать. Или отец. А не ухажёры.

Девочка, поняв, что может лишиться обновок, которые она, как взрослая, примеряла в магазине перед большим зеркалом под одобрительные реплики продавщиц, уже кривила губы, сдерживая рыдание, и Дима, неожиданно для себя сказал:
- Я купил это как отец. Мы с тобой поженимся, и я удочерю ребёнка. Ты согласна?
- Согласна! - радостно завопила девочка и, сорвав с головы панамку, закружилась, высоко держа её в поднятой руке. - Ура-а-а!..
- Лера?.. - взяв её за руку и требовательно глядя в глаза, повторил Дима. - Ты согласна?
И Лерка, переведя взгляд с Димы на дочку и обратно, дрогнувшим голосом сказала:
- Да.

Вот как удачно всё получилось! Лерка и не ожидала такого. Ей просто необходимо было уехать из этого городка, где у неё очень со многими мужчинами были запутанные, неоднозначные, внезапно оборванные или не до конца прояснённые отношения и где она имела сильно подпорченную репутацию и нелестное прозвище «Чикса».

Один ухажёр, он же сосед по коммуналке, полгода назад вернувшийся из тюрьмы и обнаруживший её невестой другого, мужик горячий и безбашенный, грозился «ноги выдернуть», чтобы не носилась по мужикам, и убить, если она не станет с ним жить. По принципу «не доставайся же ты никому». А тюрьмы он не боится. Лерка, до сих пор беззаботно крутящая хвостом направо и налево, на этот раз серьёзно испугалась. Это от него она убегала тогда на танцплощадке.

И ещё была пара бывших, желавших поквитаться с ней за то, что морочила голову, раздавала авансы, в результате «продинамила» и без объяснения причин бросила. Это был её стиль, поэтому многие имели на неё зуб.

Так что из города нужно было бежать туда, где её никто не знает. И ей, правда, уже хотелось нормальной семейной жизни, но за кого здесь замуж выходить?

И тут Дима. Дима ей нравился. Он совсем не был похож на парней и мужиков, с которыми она раньше имела дело. Она чувствовала в нём человека надёжного, заботливого, и особенно подкупало его сердечное отношение к её дочке. Одной тянуть ребёнка трудно.

Она уволилась из санатория, в котором была на хорошем счету, собрала вещи, и они с дочкой уехали вместе с Димой в Москву, где через месяц тихо расписались. Дима хотел удочерить ребёнка, но Лерка отказалась — не хотела терять пособие, полагающееся матери-одиночке. Он возвращался к этому вопросу ещё несколько раз, хотел, чтобы было всё как положено — ребёнок, мать, отец, одна фамилия. Семья.

Но Лерка то обещала подумать, то просила подождать, тянула время, а там и дочка выросла. Но она считала Диму папой, и у неё с ним были даже более близкие и доверительные отношения, чем с матерью.

И фамилию Лерка оставила в браке свою. Объясняла: хочет носить папочкину, он её любит больше всех и назвал с учётом фамилии, так что менять её ни на какую другую она не будет.

...Лерка родилась в  рабочем посёлке недалеко от того городка, где встретилась с Димой. Домик их стоял прямо на трассе, ведущей в Ленинград. По шоссе сплошным потоком тянулись машины, грузовики, фуры, автобусы. Между дорогой и их забором метра три, жирная липкая пыль густо покрывает жухлую траву на обочине, цветы в палисаднике, три окошка по фасаду. В тёплое время года мыть окна и стирать занавески приходилось каждый месяц. Выстиранное бельё развешивали на верёвке далеко за домом и то торопились поскорее снять — пыль добиралась и туда.

Отец, высокий, худой, рыжеватый Борис Харламов, тракторист, пил немного, детей своих — пятерых дочек — любил и хозяином был хорошим.

Мать — маленькая, кругленькая, расторопная, с певучим голосом,  работала весовщицей на складе. Отвешивала зерно, удобрения, ушла на пенсию с астмой.

Четыре дочки уродились в мать — пухленькие, беленькие, хохотушки и хорошие хозяюшки. Все замужем, у всех нормальные семьи, дети.

Борис их любил, но ждал сына. Мечтал назвать его Валерием, в честь любимого хоккеиста — Валерия Борисовича Харламова. Такая у него была мечта. Когда жена ждала четвёртого ребёнка, он был почему-то уверен, что вот на этот раз точно будет парень. Но родилась Лерка. Отец дал девочке женский вариант давно заготовленного имени — не мог больше ждать. Лерка получилась точная копия отца и стала его любимицей.

В погоне за сыном родители решились ещё на одного ребёнка, но опять родилась девочка, точно такая же, как старшие сестрички. Отец радовался, что успел назвать заветным именем пусть дочку, но зато какую - вылитый папка! - и перестал горевать, что нет сына. Лерка росла настоящей пацанкой.

Худая, длинноногая, длиннорукая, большеглазая, большеротая рыжая бестия носилась целыми днями с поселковыми ребятишками, забывая поесть и нарушая все родительские запреты.

Училась она на тройки и четвёрки, мамочку, папочку и сестёр любила, помогала по дому, без капризов выполняла всё, что поручат, и снова уносилась куда-то с приятелями. Мать только головой качала да вздыхала тихонько: ну куда опять поскакала, где её носит, ведь не уследишь и дома не удержишь.

Все остальные в семье, включая отца, были домоседы, постоянно хлопотали по хозяйству, любили посидеть не спеша за столом, вкусно поесть, почаёвничать, поговорить, потом, убрав посуду, поиграть в лото, в карты, в домино.

Борис иногда отпрашивался посидеть с мужиками, жена отпускала — нельзя мужа держать на привязи, он и так день-деньской с ними в бабьем царстве, пусть пообщается с приятелями. Борис, уходя, наказывал не волноваться, ложиться спать и как следует запереть дверь. Сам он после дружеских посиделок, чтобы никого не беспокоить, шёл  тихонько в свою мастерскую, где стоял топчан, была подушка, пара телогреек, а на случай сильных холодов старое ватное одеяло, и заваливался спать там.

Лерка была высокая, бойкая, за словом в карман не лезла, выглядела взросло, с двенадцати лет хороводилась с пятнадцати-шестнадцатилетними девчонками, которые уже гуляли с местными парнями, покуривали, выпивали, бегали в клуб на танцы, устраивали между собой разборки с драками и выдиранием волос и уже искали приключений на трассе, останавливали фуры, кокетничали с дальнобойщиками. И Лерка с ними. Такая жизнь ей ужасно нравилась, она чувствовала себя в своей стихии.

До родителей стали доходить слухи о дочуркиных похождениях, а запах табака и алкоголя они и сами замечали и были в ужасе.

Остальные дочки росли спокойными домашними девочками, ни в чём дурном никогда замечены не были, после школы поступили кто в училище, кто в техникум, а одна даже в институт в Ленинграде. Встречались уже взрослыми с приличными парнями. А в двенадцать лет играли в куклы, учились с мамой вязать, любили печь с ней пирожки и печенье, переживали из-за троек и радовались лимонаду «Дюшес», который ставили на праздничный стол в их день рождения.

И семья их по праву считалась образцовой. Пока не появилась Лерка.

Малолетнюю оторву увещевали, уговаривали, совестили. Приводили примеры из жизни знакомых — как положительные, так и отрицательные - грозили, наказывали. Отец несколько раз порывался вытащить из брюк ремень и вложить ума любимице «в задние ворота», раз уж по-хорошему до неё не доходит, но озорная вертлявая Лерка ловко уворачивалась, хохотала и заботливо предупреждала папочку:
- Пап, смотри, опять штаны упадут!

Борис заливался краской и оставлял ремень в покое. Давно как-то был случай: девчонки  разбаловались, разбросали игрушки и не слушались мать, которая призывала убирать всё на место и готовиться ко сну.

Отец покричал, призывая к порядку, но перевозбуждённые дети не послушали и его, тогда он единственный раз припугнул их главным воспитательным козырем — расстегнул и дёрнул ремень. Свободные брюки свалились с его тощего живота и упали на пол, и грозный отец предстал перед своими девчонками в голубых застиранных кальсонах. Зрелище было настолько уморительное, что хохотали до слёз все — и дети, и мать. Отсмеявшись, быстро всё убрали, но воспоминание об этом случае долго ещё их веселило.

А отец тогда чуть не сгорел со стыда. Так опозориться перед дочерьми! Да и перед женой. Стоит только вспомнить, как в одном исподнем подбирал штаны с пола и натягивал на задницу, так хоть сквозь землю провалиться!

Девчонки его не боялись, знали: папка добрый, никогда никого пальцем не тронул и ремнём этим, ну, потряс бы для устрашения, но ни на кого бы не замахнулся. Если бы штаны не упали. Хи-хи-хи!..

В четырнадцать лет Лерка стала ходить с подружками на танцы в соседнюю деревню — в своём клубе её знали и по просьбе родителей не пускали, а пролезешь тайком, так обязательно кто-нибудь донесёт. А в деревне не клуб, а просто танцплощадка, и туда приходят и из других деревень и сёл, и из общежития, и захаживают солдаты из расположенной неподалёку воинской части.

Танцы Лерка обожала. Страстно. Причём, танцы не как вид искусства — красивые движения под красивую музыку, а как вид времяпрепровождения, мероприятие, место, где на пятачке с четырьмя фонарями по углам, один из которых не работает, под оглушительную музыку в толпе взрослых, по большей части незнакомых людей, кипит своя, такая манящая, возбуждающая, кружащая голову жизнь. Симпатии, знакомства, объятия, ссоры, ревность, разборки, драки, приезд милиции, слухи, интриги, провожания домой.

И бесконечные разговоры потом, смакование мельчайших подробностей. Именно это, по мнению малолетней Лерки, и была настоящая жизнь!

И она топталась в обнимку со взрослыми парнями, говорила, что ей шестнадцать, и позволяла некоторые вольности, и тут же сбегала, пряталась, шла танцевать с другим, сбегала и от него, часто не дождавшись окончания музыки, что не могло остаться незамеченным, торопливо приглашала кого-то сама на другом конце площадки. Этот кто-то, как правило, был со своей девушкой, и Лерка не раз была бита и оттаскана за волосы в кустах за неработающим фонарём взрослыми девками.

Нравы на танцплощадке были простые. Вешалась на чужого парня — получи от его подруги.  И от её подруг. Девчонки на разборки редко ходили по одной, обычно с подружками. Постепенно Лерка тоже обросла компанией подруг по танцам, а драться она умела с детства, и вот это была полноценная, захватывающая жизнь!

Однажды она познакомилась там с очень симпатичным солдатом — высоким, стройным, обаятельным грузином. У него были большие карие глаза, нос с горбинкой, тонкие усики, сильные горячие руки. Лерка соврала ему, что ей семнадцать, и он приглашал её несколько раз, а потом пошёл провожать. Летние сумерки, Леркины слова и всё её поведение не давали ему ни малейшего повода заподозрить, что она отнюдь не выпускница школы, готовящаяся к поступлению в техникум.

Они шли в Леркин посёлок высоким берегом небольшой речушки, и всё было, как положено: пение соловья, цветущая черёмуха, доносившиеся из редкого березняка весёлые возгласы, затихающая позади музыка, высокая тоненькая девушка с копной рыжих кудрей, весёлая и дразнящая. Она то висела на его руке, прильнув к плечу, то вдруг, почувствовав его ладонь на своей талии, уносилась вперёд, мелькая длинными голыми ногами, кружилась, обняв белый берёзовый ствол и призывно смеясь.

Горячий солдат с удовольствием играл в эти догонялки, петляя меж берёзами, и, в очередной раз поймав плутовку, прижал к стволу и прильнул к ней в жарком поцелуе, шаря нетерпеливой рукой по лёгкому платью.

В этот момент послышались тяжёлые шаги и хриплый голос дяди Васи, односельчанина, работавшего вместе с Борисом.
- Это ещё что? А ну, отпусти девку! Лерка, шалава, марш домой! Всё отцу расскажу!
Он выдернул Лерку из объятий кавалера, увесисто наподдал ей тяжёлой рукой механизатора по тощей заднице и передал из рук в руки кстати подвернувшейся компании девушек, возвращающихся в их посёлок.
- Девчата, доведите эту … до дома, ишь, на танцульки повадилась, … дома должна сидеть, при матери, алгебру учить!..
И обернулся к ничего не понимающему солдату.
- А ты думай, кого лапаешь, взрослый мужик, тебе нормальных девок мало, на малолетку потянуло? Смотри, она хоть и оторва, но ещё раз тебя с ней увижу, руки-ноги переломаю! Она друга моего дочь, понял?
- Она сказала, ей семнадцать, школу закончила...
- Врёт, - устало сказал мужик, - четырнадцать ей, так что, сам понимаешь..

Солдат, при всём своём темпераменте, головы не потерял, всё понял, поблагодарил дядю Васю и обещал к Лерке больше не приближаться. Они крепко пожали друг другу руки и разошлись.

Лерку, приведённую девчатами, как было велено, прямо в дом, отец, к счастью, не видел — уже спал. Её, растрёпанную, с размазанной тушью и помадой, отхлестала скрученным в жгут полотенцем старшая сестра. Лерка отворачивалась, подставляя спину, и прикрывала руками лицо. Мать, вышедшая из комнаты, тихо плакала, прижимая к губам угол наброшенного на плечи платка. Экзекуция прошла в полном молчании. После чего сестра, обняв мать за плечи, увела её в комнату, а Лерка шмыгнула на кухню — очень хотелось есть.

Потом на этой же танцплощадке она познакомилась - о, это вам не парень из соседней деревни, не солдат и не студент из стройотряда! - с итальянцем! Вот так, ни больше, ни меньше. Итальянец. Антонио. Архитектор. Приехал из Италии по договору на строительство стадиона в райцентре.

Антонио был красивый, взрослый, хорошо говорил по-русски, но с лёгким, очень забавным акцентом. Сказал, что специально изучал язык, потому что всегда хотел жениться на русской девушке. И тут такая удача — работа в Советском союзе! Он здесь уже два месяца. Русские девушки очень красивые. Но Лера — он произносил Лерия — лучше всех! Кажется, он нашёл своё счастье.

Лерка сразу поняла, какой шанс подкинула ей судьба, и вцепилась в Антонио всеми руками и ногами. Дурой надо быть, чтобы упустить. Второго такого не будет.

Во-первых, Антонио ей очень нравился, во-вторых, ей нестерпимо хотелось вырваться из этого пыльного посёлка с единственным клубом, куда её до сих пор не пускали, и из семьи, которую она очень любила, но постоянные запреты, нотации и чувство вины ей порядком надоели.

Она видела, что не оправдывает ожиданий родителей, огорчает их, заставляет волноваться за её будущее. И сама от этого расстраивалась, но с собой ничего поделать не могла. Получалось, что сёстры хорошие, а она плохая. Но она же не виновата, что они, как клуши, любят сидеть дома, печь, вязать, читать, а ей необходимо яркое, быстрое, шумное мельтешение, приключения, риск, общение, приключения.

И  она твёрдо решила выйти замуж за Антонио и уехать в Италию. Не в Ленинград, не в Москву даже, а за границу! Все рты разинут, как узнают. Вот вам и Лерка-оторва. И мамочка с папочкой успокоятся, что судьба её сложилась лучше некуда, и подружки от зависти все локти себе сгрызут. И Лерка тщательно скрывала возлюбленного от всех, а пуще от подруг, а то ведь отобьют мигом, одно слово, что подруги.

Они встречались в городке, где она потом встретится с Димой. Ехать туда от дома полчаса, автобусы ходят каждый час. Ей пришлось признаться Антонио, что она учится в восьмом классе, но он отнёсся к этому спокойно, сказал, что у них девушки выходят замуж рано.

По обоюдному молчаливому согласию они избегали людных мест. Лерка опасалась, как бы не встретился кто знакомый, а он говорил, что теперь, когда у него есть Лерия, ему не нужны ни развлечения, ни другие девушки вокруг. Он хочет быть только с ней.

Лерку прямо распирало от счастья и гордости. Так хотелось кому-нибудь похвастаться! Но нельзя. Пока нужно держать в тайне их отношения. И они гуляли по вечерам в рощице на окраине, ходили иногда в кино, где в темноте, да на последнем ряду их никто не заметит. Причём, заходили в кинотеатр и выходили из него порознь — так придумала Лерка, для конспирации. Ей очень нравилась таинственность, окутывающая их отношения.

А отношения были уже совсем серьёзными. Антонио говорил, что женится только на чистой, непорочной девушке, которая докажет ему свою любовь и верность. У них в семье строгие нравы. Лерка, которая искренне считала себя именно такой, прекрасно его понимала. У неё в семье тоже строгие нравы. И она доказывала целый месяц свою любовь к нему и демонстрировала заботу и хозяйственные навыки.

Он жил в общежитии для строительных рабочих на выезде из города, обшарпанном двухэтажном бараке. В комнате стояли четыре койки, но он был там один. Сказал, что ему положен номер в гостинице, но оттуда далеко добираться до объекта, поэтому он согласился на общежитие, да и хочется быть поближе к простым, рабочим людям, получше узнать загадочную русскую душу.

Кухня на этаже была общая, но Антонио ею почти не пользовался, только кипятил иногда чайник. Говорил, что питается в столовой на строительстве, там вполне прилично кормят, а ужинает иногда в городе, в кафе. Но очень скучает по домашней еде. Лерку он ничем не угощал, в кафе не приглашал, что понятно — там их могут увидеть знакомые. Когда она бывала у него, они пили чай с самым дешёвым печеньем и с очень вкусным вареньем, которого у него была литровая банка. Лерка ела его столовой ложкой, она вообще любила варенье, а это было какое-то необыкновенное, она даже не могла понять, из чего оно. Оказалось, белый тутовник с вишней. Сказал, что подарили товарищи по общежитию.

Поэтому Лерка, переживая, что любимый вынужден питаться общепитовской едой и желая показать себя заботливой хозяйкой, каждый раз прихватывала из дома пирожки, котлеты, огурцы, помидоры, яйца, блины, яблоки. Привезла даже пару салфеток и полотенчиков и красиво сервировала стол в его комнате, используя посуду, имевшуюся в шкафчике на кухне. Антонио хвалил и еду, и сервировку, и Лерка таяла от счастья. Хотя, даже будучи подростком, она видела, что он скуповат, но не обижалась — она где-то слышала, что европейцы все такие экономные.

Он сказал, что срок его командировки заканчивается, через два дня ему нужно улетать домой, чтобы продлить, но скоро вернётся, уже надолго. А вообще, строительство рассчитано ещё на год, и почти всё это время он будет здесь.

Они договорились, что Лерка закончит восьмой класс, поступит в какое-нибудь училище, а когда стадион будет построен, он придёт к её родителям, как положено, попросит её руки, и они вместе улетят в Италию, где сразу поженятся.

Свадьбу лучше играть в Италии. Кто бы спорил! Жалко только, подружек на этой свадьбе не будет, не перед кем будет покрасоваться.

Мама у него хорошая, примет Лерию как дочку, дом большой, с фонтаном во дворе, Лерии понравится. Лерке уже всё нравилось!

И она сможет продолжить учёбу по выбранной специальности, итальянский язык простой и очень красивый, она быстро выучит. И он произнёс какую-то длинную фразу. Лерка впервые слышала итальянскую речь. Действительно, красивая.

Лерка страдала в ожидании предстоящей разлуки и решила всё-таки приехать к нему в день отъезда, повидать, ещё раз попрощаться, сказать, что любит, что будет ждать. Правда, он предупредил, что приезжать, а тем более, провожать его не нужно, он уезжает вечером, а днём у него много дел, так что попрощались заранее.

Но Лерка решила приехать, хоть ненадолго. Она сидела в автобусе, грустная, но в предвкушении, как он удивится и обрадуется, увидев её. Везла завёрнутые в бумагу пирожки, бутерброды и огурцы — это можно взять с собой, поесть в дороге.

Интересно, а в самолёте кормят? Вот в поездах, она слышала, есть вагон-ресторан. Лерка не ездила никуда дальше райцентра, да и туда только на стареньком автобусе. А вот скоро она полетит с Антонио на самолёте. В Италию! У неё аж дух захватывало. Жаль, никто из девчонок не увидит. Ну, она напишет им письмо, а возможно, и вложит фотографию. Например, свадебную. Тут же представила, как это письмо зачитывают всем посёлком чуть что не до дыр, в мельчайших подробностях рассматривают фотографию — и завидую-ю-ют!..

Она ехала примерно к пяти часам, рассчитав, что он должен уже вернуться — надо же ему собраться, переодеться перед дорогой. А тут она. Как он обрадуется!

Она поднялась на второй этаж. Если его ещё нет, спустится вниз, подождёт на лавочке. Но дверь оказалась приоткрыта, и из комнаты доносилось много голосов, как показалось Лерке — почему-то детских. Лерка заглянула и, удивлённая неожиданно представшей перед ней картиной, машинально вошла.

На трёх кроватях, вздыбив одеяла и подушки, прыгали в обуви дети. На вид им было лет по шесть-восемь. Панцирные сетки скрипели и стонали, дети смеялись, визжали и что-то радостно выкрикивали. Ещё один ребёнок, лет двух, стоял спиной к Лерке, держась за ножку обеденного стола.

За столом сидел Антонио и ел. Перед ним на салфетках, привезённых Леркой из дома, стояли тарелки, кружка, и он ел ложкой что-то мясное, остро пахнущее, не обращая внимания на бедлам. Вошедшую Лерку он тоже не заметил. Ел размеренно и сосредоточенно, глядя перед собой.

На четвёртой кровати была навалена гора каких-то вещей, на полу стояли две большие раскрытые сумки, и во всём этом добре энергично копалась высокая женщина, похожая на цыганку. У неё были распущенные чёрные кудри, бусы в несколько рядов на шее и длинная широкая цветастая юбка. Она держала в поле зрения всех присутствующих, покрикивала на детей, поглядывала на Антонио и сразу заметила Лерку.
- Девушка, вам кого?
Лерка на секунду замешкалась. Может, зная, что Антонио сегодня улетает, в комнату пустили новых жильцов? Да, но общежитие мужское! И Антонио вот он, в тренировочных штанах и майке, сидит, отрешённо что-то ест.
- Антонио!..
Любимый и ухом не повёл. Зато женщина выпрямилась, откинула за спину волосы, отчего зазвякали многочисленные браслеты на смуглой руке, и уставилась на Лерку большими горячими глазами.
- Тебе Антона? Что хотела-то?
И тут заметила в руках у Лерки авоську с бумажным свёртком внутри.
- Передать что?

Лерка растерянно протянула авоську.

Женщина подошла, вынула свёрток, понюхала и развернула его рядом с тарелкой Антонио. Тот, не поднимая глаз, протянул руку, взял свежий пупырчатый огурчик и с хрустом откусил. Ребёнок, нетерпеливо топчась на месте и подвывая, тоже стал тянуть ручонки. Женщина что-то раздражённо сказала ему и отвела от стола. Малыш заревел и сел на пол. У него было круглое плоское лицо, глазки-щёлочки и прямые жёсткие чёрные волосы. Остальные трое, кудрявые, большеглазые, перестали прыгать и уставились на стол.

Женщина покопалась в сумке, вытащила кольцо пахнущей чесноком колбасы, отломила кусок, дала одному, другому. Малыш встал на ноги и дёргал её за юбку, подняв вверх зарёванное смуглое лицо. Получив кусок колбасы, он снова плюхнулся на попу и стал проворно есть. Трое старших ели, сидя на разорённых кроватях. Стало тихо.

Лерка глупо стояла у двери и не знала, что делать. Женщина, держа в руке остаток колбасы, подошла к ней.
- Ты кто?
- Лера.
- Местная? Что тебе Тоха обещал? Жениться? Крутил с тобой?

Лерка, как болванчик, кивала в ответ на каждый вопрос.

- Эх, девки!.. - без малейшей злости, скорее, с жалостью, сказала женщина. - Что ж вы дуры-то такие! Я Катя, жена его. Не веришь?
Она пошарила рукой по юбке и вынула откуда-то из складок потрёпанный паспорт.
- Вот, гляди!

Лерка уставилась на документ с фотографией Антонио. Республика Молдавия, какие-то Сороки… Штамп о регистрации брака с Катериной…
- Катерина — это я, - пояснила женщина, - можно просто Катя.

Разворот, озаглавленный «Дети», исписан полностью.

- Пятеро, - пояснила Катя, - двое старших на хозяйстве остались. А этих с собой взяла, пусть мир повидают. Тут и до Москвы рукой подать. В Детский мир хочу их свозить, на Красную площадь. Да вот ещё, довесок, - она вытерла подолом юбки лоснящуюся жиром мордашку подсунувшегося к ней малыша, легонько хлопнула по заду, направляя его к старшим, и доверительно сказала: - Ох, беда!.. Он, Тоха мой, никак на одном месте жить не может. Всё его куда-то тянет, то в Сибирь на стройку завербуется, то в Поволжье, то на Украину. Интересно ему. А я дома с детьми. Говорят, это у него от прабабки. Прабабка, говорят, цыганка была, таборная. А то в Казахстан подался. Деньги, правда, домой исправно посылает, он вообще работящий. Но и бабу себе на каждой стройке находит. Кобелина. Говорят, это у него от двоюродного деда. Тот раз пять женился, да в деревне половина ребятишек, говорят, от него была. Потом он в Крыму  работал, уж года полтора прошло, вдруг ко мне домой женщина молодая приходит, в дверь стучит. Зимой. А на руках дитё, в одеяло завёрнутое. Здесь, говорит, такой-то живёт? Здесь, говорю, только его сейчас нету. В командировке. Знаю, говорит, его командировки. И протягивает мне кулёк: на, говорит, это ваше. Растите. А мне, говорит, надо личную жизнь устраивать. Развернулась и ушла. Взяла, куда деваться — дитё. Не бросишь. Своих пять бегает, и эту до кучи. Хорошо, хоть ума хватило свидетельство о рождении в одеяло сунуть и отказ от ребёнка на тетрадном листочке. Подготовилась, мамаша… Тоха приехал через четыре месяца, сразу всё понял. Прости, говорит. Ну, шею, конечно, намылила. Девчонку оформили, всё, как положено. Потом он сюда, к вам подался, а тут его, значит, на малолетку потянуло. Тебе, поди, и шестнадцати нету? - проницательно определила Катя.
Лерка машинально качнула головой.
- Что ж ты, девка? - укорила Катерина, - ладно, с ровесниками целоваться, но ты ж видишь, мужик взрослый. Мать-то куда смотрит?

Лерка испугалась — вдруг эта энергичная Катя приедет к ней домой и всё расскажет?
- Она не знает…
- Ну, в общем, так. Тоху я отсюда забираю. Он уже и заявление написал, два последних дня отработает, потом тут погуляем, в Москву съездим, поглядим, закупимся, и домой. За комнату коменданту на неделю вперёд заплатила. Да, и сразу предупреждаю: если родишь, мне не привози, не возьму, мне уже во!.. - она провела ребром ладони по горлу. - Хватит!

Лерка стояла ни жива ни мертва. Катя вздохнула, разломила пополам остаток колбасы, протянула ей кусок:
- На! Домашняя. Чтой-то ты бледная совсем.

Лерка, как во сне, откусила. Антонио доел свою еду, встал из-за стола и, не взглянув в сторону женщин, лёг на дальнюю кровать, лицом к стенке.

Дети, как по команде, кинулись к столу, вмиг расхватали оставшиеся мамочкины пирожки и бутерброды с краковской колбасой, старательно нарезанной Леркой длинными тонкими лепестками. Самая младшая не могла дотянуться и ревела, держась за столешницу и тряся попой, потом, ухватив за край, стянула бумагу на пол. В ней оказался последний помятый кусок белого хлеба с одним ломтиком колбасы. Малышка плюхнулась рядом и, всхлипывая, стала есть. Антонио проворчал что-то не по-русски, и Катя пошла к нему.

Лерка на ватных ногах выскользнула из комнаты, тихонько притворила дверь и кинулась вниз по лестнице. Вылетела из подъезда и побежала, не разбирая дороги. Остановилась, запыхавшись, в каком-то дворе, села на лавочку. Сердце колотилось, было одновременно и жарко, и холодно, и тошнило. Бе-е-е!.. Лерка выплюнула непрожёванную колбасу, забросила кусок, который продолжала держать в руке, в траву и, отплёвываясь, поплелась  искать автобусную остановку.

Сильно хотелось пить — много-много чистой холодной воды. По дороге она набрела на уличную колонку, напилась и умылась. Стало легче. Но было до слёз обидно — как мог её обмануть такой  взрослый, красивый, влюблённый Антонио? Тоха…

И пугали Катины слова: если родишь… Что - она, Лерка, может родить?.. Она не хочет! И следующие недели три она, к радости мамочки, сидела дома, делала уроки, помогала по хозяйству и тревожно прислушивалась к своим ощущениям и к разговорам взрослых сестёр. Но обошлось.

Она закончила восьмой класс и поступила в городе в медицинское училище. Её всегда привлекала медицина. Причём, ей хотелось быть не врачом, а именно медсестрой — ходить в накрахмаленном приталенном белом халатике, делать разные процедуры. Она и в школе на военном деле была лучшая по перевязкам и оказанию первой помощи, и с племянниками любила возиться, и с детства у неё любимая игра была «в больницу» и «в доктора».

В училище было общежитие, и Лерка уговорила родителей, что ей удобнее будет жить там, а не мотаться каждый день на автобусе туда-сюда. Родители долго не соглашались — пятнадцать лет, куда ей жить одной, а автобус ходит регулярно, и остановка рядом. Но съездили на родительское собрание, послушали и про общежитие, что там строгий порядок, комендант, воспитатели, и согласились.

Лерка вырвалась на свободу.

Учиться ей было интересно, а потому нетрудно. Легче даже, чем в школе. И она училась на твёрдые тройки-четвёрки и тратить драгоценное время ради получения пятёрок не считала нужным. Главное, чтобы не отчислили и выплачивали стипендию.

А всё свободное время — танцы, кино, гулянки, свидания, компании. Вот это жизнь!

В общежитии ей нравилось. Вокруг молодые девчонки, шумно, весело, постоянный круговорот и обмен продуктами, одеждой, косметикой, конспектами, сплетнями, кавалерами, разборки, выяснения отношений между собой и сплочённое противостояние общежитским строгостям и правилам. Лерка моментально сориентировалась и замечательно вписалась в эту самостоятельную, почти взрослую жизнь.

По выходным ездила домой. Там по ней скучали, беспокоились за неё. И Лерка скучала. Приезжала, с удовольствием проводила субботу и половину воскресенья с родителями, сёстрами, племянниками, ела вкусную мамочкину еду, встречалась с поселковыми подружками.

А вернувшись в общежитие, разбирала привезённые с собой продукты, переодевалась и неслась в клуб, на танцплощадку, на свидание, в кино. Прекрасно знала, какого коменданта чем «подмазать», как пробраться после отбоя через дверь котельной, да и комната находилась на первом этаже, по договорённости кто-нибудь из девчонок оставлял окошко незакрытым.

Она окончила училище и попала по распределению в детский санаторий. С проживанием. В небольшой отдельной комнатке.

Лерке там очень нравилось.

Нравилась работа — как она и мечтала, в туго накрахмаленном, ладно сидящем на её стройной фигуре халате, в таком же колпаке на рыжих кудрях, в туфельках, она летала по санаторию, всё успевая, всё замечая, во всё вникая. Работником Лерка была очень ответственным, аккуратным, все нормы и правила соблюдала добуквенно и требовала того же от других.

Чрез некоторое время её стали недолюбливать и побаиваться уборщицы — Лерка не ленилась проверять графики генеральных уборок, проветривания, кварцевания, условия хранения инвентаря, моющих средств, которые до неё в большом количестве уносились по домам.

Повара — Лерка дотошно во всё вникала, перевешивала, не ленилась встать пораньше и прийти на кухню задолго до начала своего рабочего дня, чтобы закладку продуктов производили при ней. Поварихи, привыкшие каждый день таскать домой сливочное масло, хлеб, сыр, мясо, сахар и прочее, злились, пытались «взять в долю», припугивали, потом смирились и даже зауважали. Лерка была честна, неподкупна и бесстрашна.

А главное — она очень любила детей. И ей было в радость с ними возиться. И дети её любили, лезли на руки и не боялись идти в процедурный кабинет, если там принимала тётя Лера. У Лерки была лёгкая рука, с детьми она была ласкова, умела весело отвлечь, успокоить.

И не нужно было тратить время и деньги на дорогу. Жила она, считай, прямо на работе, на территории большого парка, в корпусе для сотрудников. В комнате одна, никто не следит, когда пришла, куда ушла, кого к себе привела. Но парней Лерка к себе не водила. Развлекалась в городе, в свою уютную, чистенькую комнатку никого не допускала. Приезжали к ней несколько раз сёстры, мамочка, им очень всё понравилось, они были рады, что Лерка так хорошо устроилась.

И на продукты она почти не тратилась. Ела на работе, за еду из зарплаты вычитали сущие копейки. Домой теперь ездила уже не каждые выходные, но возвращалась всегда с сумкой, набитой разной домашней снедью, а в комнате был небольшой холодильник, и на общей кухне было целых два, больших, и две плиты, и столы, и шкафчики, и полно посуды.

Бытовых проблем никаких не было. Лерка покупала себе хорошие вещи, иногда втридорога у спекулянтов. Делала подарки родным.

И пыталась устроить личную жизнь, а именно — «крутила хвостом направо и налево», как в сердцах говорили про неё те, кто относился к ней хорошо, и «меняла одни штаны на другие без разбору», как говорили все остальные.

В городке и даже в определённых кругах в райцентре у неё была нехорошая репутация. Нехорошая и противоречивая. Потому что её считали одновременно и доступной, и «динамщицей».

Ещё со времён училища она представлялась новым знакомым мужчинам как Альбина, это имя казалось ей шикарным, и часто случались неловкие моменты, когда встречались сразу несколько знакомых, и одни называли её Лерой, другие Альбиной.

Насколько дисциплинированна и ответственна она была на работе, настолько же неразборчива и взбалмошна в своих беспорядочных отношениях с противоположным полом.

Так прошло несколько лет. Подружки по школе и училищу одна за другой выходили замуж, рожали детей. Всем им теперь было некогда, у всех семейные заботы. Лерке всё чаще не с кем было пойти погулять, пошляться, обойти за вечер, как она любила, две-три танцплощадки.

Ей захотелось ребёнка. Своего собственного, девочку, чтобы можно было сколько угодно её обнимать, целовать, наряжать, играть с ней, гулять, ездить в гости к родным. Она продолжала «крутить хвостом», но уже лелеяла мечту о дочке и начала задумываться о семейной жизни.

Тут произошло два важных события: она получила комнату в их городке, и ей сделал предложение один очень положительный мужчина.

Поподробнее о каждом из них.

Когда Лерка получила направление в санаторий, в училище ей подсказали сразу написать заявление и встать на очередь. Лерка послушалась, совершенно не веря, что ей дадут какую-то жилплощадь. Написала и забыла. И вот прошло несколько лет, её вызвали в жилотдел и вручили ордер.

Комната в коммунальной трёхкомнатной квартире в старинном доме недалеко от центра. Как потом выяснилось, минутах в двадцати ходьбы от дома, где жили Димины родители. Второй этаж, комната вдвое больше, чем в санатории, просторные коридор, ванная, кухня. Во второй комнате живёт женщина чуть постарше неё, третья заперта.

Лерка прыгала от счастья. Настоящее городское жильё, а не служебная комнатушка. Из широкого окна виден сквер с памятником, универмаг, кинотеатр, автобусная остановка близко, а ехать до санатория пятнадцать минут.

Лерка засучила рукава, отмыла, вычистила комнату, хотя, справедливости ради надо сказать, что была она довольно чистая, свежеоклеенная симпатичными обоями. Перевезла свои вещи, купила мебель — деньги у неё были. Родители и сёстры тоже дали ей много всего, нужного в хозяйстве. Лерка обустроила свою комнату на загляденье, оставила место для детской кроватки, столика. Поселилась и стала жить совсем уже по-взрослому.

И тут, опять же, около танцплощадки, познакомилась с высоким, широкоплечим мужчиной, загорелым, с голубыми глазами и большими, сильными крестьянскими руками.

Он был из Белоруссии, работал дальнобойщиком, возил на своей длинной фуре замороженные (он говорил: «морожёные») овощи из Польши, Венгрии. В их городке оказался по служебной надобности недавно и ненадолго. Увидел Лерку и влюбился. Звали его Стах.

Лерке он нравился — симпатичный, чистый, ясный, пышущий здоровьем, спокойный, добрый. Но у неё никогда не было таких отношений и таких ухаживаний. Лерка растерялась.

Он два раза пригласил её на танец, а потом предложил уйти из этого шумного и небезопасного места и прогуляться по центру города, по скверу, посидеть на скамейке около клумбы, поговорить.

Лерке было непонятно и странно. Он, танцуя, не распускал рук, не прижимал Лерку к себе, не лез целоваться, от него не пахло ни табаком, ни алкоголем. И он говорил Лерке «вы», пока она сама не сказала, что можно на «ты».

Они погуляли по освещённой площади, посидели на скамье, он купил мороженое и смочил в фонтане свой большой отглаженный носовой платок, чтобы Лерка могла вытереть пальцы и испачканное платье. Потому что это была её особенность: что бы она ни делала, что бы ни ела - обязательно заляпается, испачкается, обрызгается, уронит. Аккуратная и собранная она была только на работе.

Стах рассказывал ей о своей работе, о доме, о семье, расспрашивал Лерку — вежливо, ненавязчиво. Жил он в общежитии, но не предлагал, как другие ухажёры, взять бутылку и пойти к нему или в парк. Лерка вообще не поняла, понравилась она ему или нет.

Но он предложил ещё встретиться, рассказал ей, какой у него график, попросил разрешения встретить её с работы, спросил, что привезти из очередного рейса.

Они стали встречаться. Он уезжал на четыре-пять дней, привозил Лерке импортные сувениры: коробку конфет, кофе в красивой банке, платок (он говорил: «хусточка»), копчёную колбасу, сыр, соки в коробочках. Они ходили в кино, он обязательно вёл её в буфет, покупал кофе, пирожные, мороженое, лимонад.

Днём гуляли в парке, ездили за город, катались на лодке, наведывались в райцентр, заходили в магазины, покупали что-то каждый себе в хозяйство и в подарок родным. Заходили в кафе пообедать. Он был заботлив, предупредителен, вежлив. Обращался с Леркой уважительно, нёс сумки, оплачивал все билеты, угощения. Не делал никаких попыток к сближению.

Лерке было скучно. Она привыкла к коротким, иногда всего на несколько дней, связям — с алкоголем, близостью на первой-второй встрече, с бурными выяснениями отношений, резким и неожиданным разрывом, обычно по её инициативе, с попытками встретиться и угрозами со стороны отвергнутого ухажёра.

Сама же она, доведя кавалера до белого каления, бросив без объяснения или на его глазах переметнувшись к другому, хоть и пряталась, убегала, петляла, как заяц, но с непонятным упорством шла опять в те места, где высока была вероятность встретиться с оскорблённым «бывшим». Ей доставляло удовольствие скрываться от него в чужих объятиях на танцплощадке, затесаться в толпу девчонок, сбегать через пролом в заборе, через разбитое окно в туалете.

А тут Стах. Нет, мужик, конечно, видный, и одет хорошо, и не жадный, но… скучный. И Лерка, пока он был в рейсе, продолжала привычным образом развлекаться с другими.

Наконец, Стах пригласил её к себе в гости. Заранее, за два дня, на обед. У Лерки уже всё перегорело, а он только решился. Но обижать его не хотелось, он, правда, был хороший, и Лерка пошла.

Задумалась, что с собой взять? Её никто ещё не приглашал на обед. А если и приглашали куда, то выпивку и простенькую закуску обеспечивала приглашающая сторона. Вот когда с родителями и сёстрами шли в гости к кому-то, то тогда брали с собой торт, бутылку вина, конфеты, а если шли к родственникам, то и мамочкины пирожки, соленья, варенье. А тут вообще непонятно. В конце концов решила идти с пустыми руками.

Нарядилась, накрасилась, начесала кудри. Пошла.

Общежитие то же, где жил Антонио. Это было неприятно. Ещё издалека увидела Стаха. Он сидел на лавочке, ждал её. Встал, пошёл ей навстречу. К этому времени они уже гуляли под ручку, и вот сейчас Стах галантно оттопырил локоть, и они чинно прошли в подъезд, поднялись по лестнице и вошли в комнату в другом крыле здания.

Лерка быстро огляделась. В комнате очень чисто, две кровати, посередине стол и четыре стула, на тумбочке маленький телевизор с антенной.

Стах, смущённо улыбаясь, гостеприимно повёл рукой. Лерку поразил не столько порядок, сколько стол. Он, действительно, был накрыт к обеду. В центре стояло блюдо с запечённой курицей, несколько мисок - с отварной картошкой, овощным салатом, какими-то соленьями, тарелки с нарезанным хлебом, салом, сыром и колбасой. Лимонад «Дюшес». В молочной бутылке с широким горлышком три красные гвоздики. Цветы. Это для неё? На подоконнике глубокая тарелка с фруктами, коробка конфет, печенье, мармелад. Видимо, к чаю. И никакой выпивки. То есть, её действительно позвали, чтобы покормить обедом?

Стах предложил гостье располагаться, а сам сходил на кухню и принёс холодную бутылку шампанского. Лерка повеселела и почувствовала себя уверенней.

Не то чтобы она любила выпить, но так получилось, что выпивка была обязательным атрибутом всех её отношений с мужчинами. Всегда по-быстрому, с наскоку, второпях, в каких-то сомнительных местах и всегда в лихорадочном состоянии лёгкого подпития.

И они сели за стол, пока всё горячее, и Стах ухаживал за ней, и предложил даже положить на колени чистое полотенце, чтобы не испачкать нарядное платье.

Лерке моментально вспомнились полотенца и салфетки, оставленные в комнате Антонио. Где-то они сейчас? Выброшены на помойку? Или перешли по наследству следующим жильцам? Или Катя, женщина хозяйственная, прихватила их с собой?

Интересно, вспоминает ли Антонио Лерию, глядя на них? Но никаких чувств к нему давно уже не осталось. Даже обиды. Характер у Лерки был лёгкий, она быстро забывала плохое.

- Лерочка, выпьем немножко шампанского?

Лерка кивнула, и Стах аккуратно открыл бутылку, налил в стаканы примерно по треть. Лерка никогда не видела, чтобы так открывали шампанское. Всегда было нетерпеливое сдирание фольги, проволочной сеточки, раскачивание пробки, выстрел - особенно весело, если пробка попадала в кого-нибудь или в потолок, или в тарелку - обильная пена, стекающая по бутылке, заливающая стол и колени.
- Лерочка, давай за нас! За наше счастливое знакомство! Я очень рад, что встретил тебя.
Стах легко коснулся своим стаканом её, многозначительно глядя ей в глаза. Лерка улыбнулась ему и выпила. Шампанское она любила.
- Что ты хочешь? Ножку? Грудку?
Он ловко отрезал и положил ей на тарелку большой румяный кусок курицы.
- Это ты сам готовил?
- Конечно, сам. Я люблю в свободное время повозиться на кухне. Тут плиты, конечно, старые, но в одной вполне приличная духовка. Это я запекал на соли.
- Как это? - удивилась Лерка.
- Не знаешь? Такой рецепт: берёшь килограмм соли, высыпаешь ровным слоем на противень, кладёшь курочку, и в духовку на полтора часа.
- Килограмм? Она же вся солью пропитается!
- На самом деле нет. И соль впитывает лишний жир. Вот ты попробовала, разве солёная?
- Нет, - признала Лерка, - очень вкусно.
- Кушай, пожалуйста! Вот огурчики, капустка, помидорки, всё домашнее.

Лерка, обожавшая разные соленья, с аппетитом стала уплетать курицу и пробовать всё, что стояло на столе. Было, правда, всё очень вкусно. И не лень ему было готовить на общежитской кухне.

Она освоилась, расслабилась, они дружески болтали, смеялись.

Лерка ела так же, как и вступала в свои многочисленные короткие связи — торопливо откусывала большие куски, забрасывала в рот мелкие, глотала, почти не жуя, шумно запивала лимонадом, икала, облизывала пальцы, вытирала тыльной стороной ладони губы и подбородок, заляпала-таки платье на груди и полотенце на коленях.

Стах был человек простой, Леркина манера вести себя за столом никаких ассоциаций у него не вызвала. Ему было приятно, что она нарядилась для него, что сначала стеснялась, что оценила его старания, что ест с таким удовольствием и детской непосредственностью.

Они выпили ещё — за Лерочку и за их будущее, и Лерка не могла уже больше сидеть, ей хотелось двигаться, хотелось активных действий со стороны Стаха. А он включил телевизор, нашёл какой-то концерт и стал убирать со стола. Лерка походила по комнате, всё рассматривая, покружилась одна под музыку, потом подхватила вошедшего с кухни Стаха, он её обнял, они потанцевали. Потом под телевизор и разговоры допили шампанское с фруктами.

Стах заварил чай. Лерка была сластёна, и он с нежностью смотрел, как она по-детски надкусывает конфеты, чтобы узнать, какая начинка, жуёт печенье вприкуску с мармеладом, роняя крошки и крупинки сахара себе на платье, дует в чашку, вытянув губы трубочкой, шумно прихлёбывает горячий чай.

После чаепития, когда Лерка уже думала, как бы ей поприличнее попрощаться и уйти, Стах сказал, что он взял билеты на французский фильм, и, если они сейчас выйдут, то как раз не спеша доберутся до кинотеатра. Лерка обрадовалась. Значит, программа их сегодняшнего свидания не закончена, а только набирает обороты. Ну и медлительный же этот Стах!

В зале они сидели, как два голубка — он обнимал её, держал за ручку, а она склоняла к его плечу свою вечно встрёпанную рыжеволосую голову. Но после фильма он проводил её до двери в квартиру, поцеловал, поблагодарил за чудесный день… и ушёл.

Раздосадованная и ничего не понимающая Лерка, в которой ещё играло шампанское, минут через десять после его ухода выскочила из дома и отправилась прямиком на танцплощадку. Там встретила знакомого, которого давно водила за нос, кинулась ему на шею, выпила с ним вина в кустах прямо из горлышка и пошла к нему домой, где отомстила Стаху за пренебрежение ею как женщиной.

Через неделю, вернувшись из рейса, Стах позвонил в дверь Леркиной квартиры. Она только что вышла из ванной, открыла с полотенцем на голове. Стах радостно её обнял, поцеловал, погладил по спине, сказал, что соскучился, и начал затаскивать в квартиру мешок картошки, сумку, корзину.
- Лерочка! Я к себе заезжал, вот, смотри — овощи, масло, сало, варенье… Это мои родные тебе прислали. - И, смущаясь, признался: - Я родителям про тебя рассказал. Они очень рады.

Лерка не знала, как на это реагировать, пригласила войти, но он сказал, что только с дороги, устал, да и поздно уже.

С тех пор он из каждого рейса привозил что-то нужное в хозяйстве. Продукты, стиральный порошок, клеёнку, мыло, сумочку, тёплые тапочки из овчины. И на одном из свиданий сделал ей предложение.

- Лерочка, давай поженимся!

Лерка смотрела на него во все глаза. Вот этот мужчина может стать её мужем. Отцом её детей. От него, наверное, будут красивые и здоровые дети. И сам он видный, хозяйственный, работящий. Хочет она этого? Или нет?..

- Я ведь через два месяца отсюда уезжаю. Совсем. Было бы хорошо нам сейчас расписаться и свадьбу сыграть здесь, чтобы все твои родственники могли прийти, да? А потом уедем ко мне и там отгуляем ещё раз. У нас знаешь, как свадьбы гуляют! Три дня, всей деревней! Лерочка, я всё уже обдумал…

В душе у Лерки моментально возник протест. Он уже всё решил! За неё! И когда расписаться, и где свадьбу играть. А с ней посоветоваться не надо? А главное - «уедем ко мне»! С чего он решил, что она с ним куда-то поедет? В такую даль, да ещё в деревню?

Лерка, хоть и жила всю жизнь в посёлке и родители её работали в совхозе, всё же по складу характера не была деревенской жительницей. Крестьянская жизнь в деревне, затерянной где-то на краю света в лесах и полях, её совершенно не привлекала.

Ей нравился Стах - хорошо подстриженный, модно одетый, регулярно выезжающий за границу, много зарабатывающий, имеющий возможность доставать, покупать, привозить, дарить дефицитные импортные вещи, продукты. С ним приятно было пройтись по центру города под ручку, посидеть в кафе.

Но представить его в рабочих штанах с граблями или с вилами, сгребающего сено или кидающего навоз, она не могла. А ещё и сама рядом — рыжие кудри спрятаны под платочек (хусточку!), вместо нарядного платья линялая блузка и юбка мешком, поцарапанные ноги в калошах — кормит курей, доит корову, квасит капусту бочками. А рядом бегают чумазые ребятишки, босые, в ситцевых рубашонках, подпоясанных верёвочкой.

А Стах именно об этом и заливается:
- У нас колхоз большой, правда, мы на отшибе, у нас деревня - одна улица всего, кругом поля, леса, речка! Красота! Родительский дом на самом краю стоит, вокруг простор. Брат мой напротив построился, рядом с ним сестра. Есть ещё две сестры младшие, они пока при матери и отце. Мы первое время поживём с ними, пока свой дом строим. Представляешь, весь конец деревни наш — четыре дома, и все Стерпиши! Правда, здорово?
- Кто? - не поняла Лерка.
- У нас фамилия такая — Стерпиш, - объяснил Стах. - вот поженимся, и ты тоже будешь Валерия Стерпиш.
- Ничего я не буду стерпишь! - взвилась Лерка, - и свою фамилию менять не собираюсь.
- Ну, хорошо, это мы потом решим, - уступил Стах, - хотя жена и дети должны фамилию мужа носить. А то что же это за семья, если у всех фамилии разные? - Стах примирительно обнял Лерку. - Я уже поговорил со всеми. Родители ждут, со строительством колхоз поможет. Я механизатором могу, комбайнёром, трактористом, механиком, надоело в дальние рейсы мотаться, хочется жить на одном месте, своей семьёй. И тебе работа найдётся, дипломированная медсестра у нас на вес золота. На центральной усадьбе поликлиника есть, в двух сёлах рядом фельдшерские пункты, а в райцентре больницы, детская и взрослая, поликлиники, на многих предприятиях свои медпункты — вон сколько мест, ещё выбирать будешь! Дом отстроим большой, детишек родим — двух, трёх, сколько получится, хозяйство заведём, огород, скотину. У нас земли полно, с выпасом и сеном проблем нет, знай только, не ленись.
- Скотину?.. - слабо переспросила Лерка, у которой голова шла кругом от таких перспектив.
- Ну да, а как же? Корову, можно двух, свиней, кур, гусей, да у нас птицу и не считают, а зато молоко, масло, мясо, яйца, творог — всё своё. Бычков можно брать в колхозе на откорм — живые деньги, на строительство, на мебель.
- Бычков. - Понимающе кивнула обалдевшая Лерка, и простодушный Стах радостно стиснул её в объятиях.

С неделю, наверное, после этого разговора Лерка ходила сама не своя, как оглушённая. Ей впервые сделали предложение. Не лапали в темноте, не подпаивали, не вели в первый же день «на хату», а предлагали законный брак, большой дом и детей. Что делать? Радоваться? Соглашаться?

Стах ей нравился. И наверняка он будет верным, заботливым мужем и хорошим отцом. Да, но к нему в придачу идёт жизнь в деревне, далеко от её родных, скотина и куча детей. Лерка категорически не хотела никуда  уезжать.

Она хотела бы выйти за Стаха, но чтобы жить в райцентре, встать на очередь, получить квартиру. А потом, возможно, перебраться в Ленинград или в Москву. И чтобы Стах продолжал работать дальнобойщиком, Лерка слышала, какие дополнительные возможности заработать даёт эта профессия. Они бы жили в добротно обставленной квартире, хорошо одевались. Родили бы ребёночка — одного! В крайнем случае — двоих. Куда больше? И дети росли бы в городе, занимались музыкой, фигурным катанием. А чем им заниматься в его деревне? Гусей пасти? А ей коров доить, свиней кормить? Да ни за что!

Отказать? Но Стах такой приятный и относится к ней совсем не так, как другие. И пока он не узнал про этих «других», наверное, надо с ним расписаться и уехать отсюда, где у неё очень нелестная репутация и слабые перспективы на замужество. Но так далеко от родителей и от сестёр! Дай Бог, раз в год выберешься их навестить. Если хозяйство отпустит. Нет-нет, Лерка к этому не готова. Даже ради семьи и ребёнка. Да-а-а, а если больше не предложат?..

Пока она терзалась сомнениями, плохо соображая, что происходит вокруг неё, Стах, посчитав вопрос решённым, развил активную деятельность. Они подали заявление в ЗАГС, съездили в гости к ней домой, он познакомился с родителями, сёстрами, попросил Леркиной руки и получил согласие родителей. Он сразу всем понравился, и сёстры, радуясь за Лерку, всё же недоумённо переглядывались: надо же, какого положительного, видно, что порядочного, и красивого мужика отхватила их взбалмошная сестрица. За таким как за каменной стеной. Может, Лерка в замужестве угомонится и будет нормально жить. Конечно, соглашаться, расписываться и ехать к мужу! Будем письма писать, звонить по межгороду, а когда, может, получится и в гости друг к другу съездить. Ничего страшного.

И Стах вместе с её роднёй вели подготовку к свадьбе, а Лерке, ввиду её растерянного состояния, велено было купить себе свадебное платье и больше ни о чём не беспокоиться.

И Лерка, покоряясь чужой воле, ездила в райцентр, и выбирала платье и туфли и чувствовала себя, как муха, попавшая в варенье, и не знала, как ей вырваться.

Как во сне, выслушивала практичные планы Стаха, даже соглашалась и поддакивала, и принимала участие в активном обсуждении сестёр с матерью её наряда и организации её, Леркиной, свадьбы. И перебирала белые гипюровые платья, и прикладывала к рыжим кудрям символ невинности — фату. Взгляд у неё при этом был отрешённый.

Она сказала, что платье купила, но его никто не видел. Ну, так примета есть, что муж не должен видеть платье до свадьбы. Лерка для верности не показывала его вообще никому.

На самом деле, платье она, хоть и выбрала, но не купила. И заявление в санатории написала, но не на увольнение по собственному желанию, как договаривались со Стахом, а на очередной отпуск.

И накануне регистрации брака, когда всё уже было готово — снят и украшен зал в столовой, заказано угощение, закуплено спиртное, приглашены гости — сбежала из города. Буквально из-под венца. Просто исчезла. Это было совершенно в её духе — задурить голову, делать многообещающие намёки, кое-что позволить, что-то пообещать и — сбежать.

Она не знала, какой переполох поднялся, когда обнаружилось её исчезновение. Как её искали, волновались, опасаясь самого худшего, обзванивали больницы, всех знакомых.

Даже обратились в милицию, где к их заявлению отнеслись с возмутительным легкомыслием. Сбежавшая невеста — это ж классика. Очень романтично. И сказали, что пропавшая — взрослый человек, волен уехать, куда ему хочется, даже не ставя никого в известность. Не переживайте, мамаша, вернётся ваша дочка, мало ли куда она подалась. Имеет право. Она вон, на работе сказали, отпуск взяла, может, на юг рванула. А ты, парень, радуйся, что до свадьбы сбежала. Ещё лучше себе найдёшь.

И, не в силах сдерживаться, молодые милиционеры игриво переглядывались и маскировали кашлем смешки.

Когда безутешный Стас и его несостоявшиеся родственники вышли из дежурной части, за дверью раздалось весёлое ржание и гогот в несколько глоток. На фотографии, которую принесли обеспокоенные заявители, они сразу узнали Харламову Лерку, она же Альбина, она же Чикса, она же «динамщица».

Заявление не взяли, сказали, если не вернётся через три дня, тогда, может, примут, но, сами понимаете… И снова подмигивание и сдавленное хихиканье стражей порядка.

Но на третий день Лерка позвонила сестре мужа одной из своих сестёр и таким окольным путём попросила передать мамочке, что с ней всё в порядке, она уехала в отпуск, а замуж не пойдёт, она не готова, извините, что так вышло.

На самом деле она уехала в деревню к знакомой, с которой училась вместе в училище. Знакомая оказалась уже замужем и с ребёнком. Лерка дала её матери денег, вроде как сняла койку, и весело провела месяц, бегая по окрестным клубам и танцплощадкам и взбаламутив местную молодёжь. Спала она до обеда, потом возилась с ребёнком, ела ягоды с куста и зелень прямо с грядки и даже в охотку помогала хозяйке на огороде. А вечером наряжалась и снова уносилась, вызывая зависть у подружки и тревогу у её мужа и матери.

Под конец отпуска вернулась отдохнувшая, весёлая и поехала повидаться с родителями — соскучилась. И очень удивилась, когда её встретили упрёками за сорванную свадьбу, за стыд перед Стасом, позор перед гостями, за напрасные хлопоты и впустую потраченные деньги. Она и думать давно обо всём этом забыла.

С удовольствием вышла на работу, в свободное время, как всегда, ходила на танцульки. Но компания подружек по танцам постепенно разваливалась, девчонки одна за другой выходили замуж, рожали детей, танцы их больше не интересовали — зачем, если муж уже есть — и сводили общение с Леркой на нет.

Без компании, в одиночку, да с такой репутацией на провинциальной танцплощадке было довольно стрёмно, и Лерка иногда прибивалась к стайкам малолеток. Те относились к ней неуважительно, с презрением и опаской, и несколько раз побили в излюбленном для всяческих разборок месте — в туалете с выбитым окном и незапирающейся дверью. Одна стояла на стрёме, остальные азартно прореживали Леркины рыжие кудри, царапали лицо и руки, высыпали на грязный мокрый пол содержимое её сумочки.

Лерка стала чаще ходить  в клуб, в Дом культуры — там публика была постарше, и вся обстановка в целом приличнее и безопаснее. Но открытые танцплощадки с разбитыми фонарями, пьяными парнями, разборками, драками, приездами милиции манили её к себе неудержимо. Словом, всё было, как обычно, даже немножко скучно.

Но зато стало интересно в её собственной квартире.

Во-первых, она стала конфликтовать с соседкой, Райкой. Та была толстая, ядрёная, зычная, неуклюжая и неаккуратная. Лерка, которая, несмотря на свою безалаберность, была чистоплотна, как кошка, если что проливала или рассыпала, тут же дочиста отмывала, убирала. И не давала спуску Райке, постоянно указывала на заляпанную плиту, плохо вымытый пол, крошки на столе, жирную раковину, прокисший суп, пустые бутылки и окурки, оставленные её кавалерами.

Потому что Райка страстно хотела выйти замуж, и у неё часто ночевали разные мужики, некоторые задерживались на недели и даже месяцы, но потом куда-то испарялись. Ехидная Лерка называла их «пробники» и в ответ на Райкино возмущение по поводу её замечаний разъясняла, что таким образом, призывая Райку к чистоте и порядку, повышает её шансы на замужество. Кому нужна в жёны неряха, у которой в хлебнице плесневые огрызки и чайник, заляпанный жиром? Свой чайничек, беленький, с красными маками на боку, Лерка держала в комнате.

Но не только упрёки в нечистоплотности бесили соседку, а ещё то, что кавалеры её, «пробники», все, как один, заглядывались на Лерку — стройную, рыжую, глазастую, красиво одетую, озорную, не то что косноязычная, прущая напролом Райка в засаленном халате.

Шеи у Райки не было, а золотых цепочек и разных бус было много, и всё это добро лежало, как на витрине, на могучей груди, упакованной в добротный атласный бюстгальтер, надёжно зафиксированное сверху подбородками и складками, заменяющими шею. И ещё она носила шиньон. На нём хорошо смотрелся высокий накрахмаленный колпак — Райка работала поваром в школьной столовой.

И вот это было главной причиной их вражды. Райка таскала с работы сумки, набитые ворованными продуктами. И всё свободное время стояла у плиты, перерабатывая добычу в жирные, острые, пережаренные блюда, которыми щедро угощала своих кавалеров и от души наедалась сама.

Лерка, кристально честная во всём, что касалось работы, особенно детей, которая до грамма проверяла, что и какого качества кладётся поварами в кастрюли, не шла ни на какие уступки, не велась на подачки, яростно выступала на собраниях, с первого дня работы Райки в школьной столовой вела с ней непримиримую войну.

Та сначала только посмеивалась: чем там может грозить сопливая шалава, про которую говорят, что на ней пробы ставить негде? А она, Райка, человек опытный, всю жизнь в поварах - то в больнице, то в детском доме, и в школу эту её устроили по знакомству.

И везде были свои негласные внутренние правила — сколько, чего и как можно взять. Потому что, во-первых: глупо быть у воды и не напиться, да и маленькая зарплата как бы сама подразумевала, что остальное работники доберут сами, во-вторых, если пустить на питание «контингента» все отпускаемые продукты, то треть точно отправится на помойку. Ну, не съедают нигде столько! Так чем впустую переводить, лучше домой забрать.

И даже при таком раскладе каждый день полные баки объедков отправляются на корм скоту. Скоту, значит, можно, а ей, Райке, нельзя? Вот какая Лерке разница, купила Райка этот брусок масла, батон, курицу, сахар или принесла в работы? У тебя в санатории, можно подумать, не таскают. Но городок маленький, и Райка знала точно: в санатории теперь не таскают.

Лерка, у которой была своя насыщенная жизнь и на работе, и вне её, пока ограничивалась только словами — ругала, объясняла, ехидничала, высмеивала. Но с некоторых пор стала грозить пожаловаться куда надо, позвонить, написать, наслать проверку. Она знала, куда обращаться. И Райка притихла, стала таиться, не выставлять напоказ боевые калорийные трофеи.

Но Лерка бесила её до зубовного скрежета. А тут ещё немыслимое событие, которое невозможно скрыть: Лерка сорвала собственную свадьбу, отказала такому классному жениху, какой Райке и не снился. И не жалеет ничуть, порхает себе, весёлая и беззаботная, как стрекоза. А Райка, которая спит и видит выйти замуж, родить детей, быть хорошей матерью и женой, с ног сбилась в поисках подходящего спутника жизни, и кормит, и рюмочку наливает, и обстирывает, и ублажает, а они на эту тощую язву пялятся. Вот почему одним всё, а другим ничего?

А Лерка, действительно, не могла отказать себе в удовольствии пройтись по местам общего пользования в модном кримпленовом платье с копной отливающих золотом кудрей, в туфлях на каблуках, удлиняющих и без того длинные тонкие ноги, или в нарядном, туго затянутом на талии халатике, с тюрбаном из полотенца на голове, сказать что-нибудь насмешливое, подразнить с трудом заарканенного Райкой кавалера взглядом, улыбкой, запахом французских духов, гибкостью девчачьей фигуры. А потом, вздёрнув подбородок, гордо удалиться в свою комнату и с вызовом щёлкнуть задвижкой.

Тем более, что некоторые Райкины «пробники» оказывались её знакомыми и попадались даже ею отвергнутые. Как тут Райке не беситься и не гореть желанием вцепиться ей в волосы?

Вот так они и жили в своей коммунальной квартире, пока однажды в ней не появился новый жилец. Здоровый краснорожий мужик с хриплым грубым голосом и пудовыми кулаками. У него был ордер на вселение в их третью, пустующую комнату. У Райки в тот день был выходной, она первая познакомилась с соседом и моментально поняла, какой шанс посылает ей судьба.

Мужик понравился ей сразу — настоящая опора и защита, не то что какой-нибудь слабосильный хлыщ. И по всему видно, любит поесть, оценит по достоинству и её стряпню, и должность. А главное — сосед оказался человеком давно разведённым, без детей, а стало быть, без алиментов.

Правда, дважды судимый, но Райку это не смутило. Она сама, было дело, по молодости имела срок, правда, условный, за халатность.

Если они поженятся, то у них будет две комнаты — в одной спальня, в другой гостиная. Две трети квартиры их! Лерка окажется как бы подселенка к их семье. В таком положении особо рот не раскроешь. Тем более, если у Райки будет такой защитник! Вдвоём они эту фифу живо поставят на место, а то и вовсе выживут из квартиры. А ребёночек родится, им и третью комнату отдадут. Надо только поговорить с кем надо, договориться. И Райка, вдохновлённая такими радужными перспективами, начала активно обхаживать нового жильца.

Звали его Николай, сидел он за разбой и за драку, работал водителем грузовика на стройке, калымил, мухлевал с путевыми листами, продавал на сторону песок, кирпич, цемент. В общем, они с Райкой оказались, как две половинки одного целого.

Он привёз из общежития две сумки своих вещей, в комнате стоял топчан, небольшой столик,  шкаф. Райка притащила ему два стула, дала вешалки для одежды, предложила вместе пообедать. За обильным обедом да под водочку быстро обо всём договорились. И спать вечером легли уже по-семейному, в широкую и мягкую Райкину постель.

Лерки несколько дней дома не было — приболела мамочка, и она ездила на работу из родительского дома. А когда вернулась к себе, Николай увидел её и влюбился со всей страстью своей звероподобной натуры.

Лерка, которая, в общем-то привыкла к нетрезвым, хамоватым, не уважающим её ухажёрам, этого Николая реально боялась. Он, преспокойно живя с Райкой, как с женой, потому что так было ему удобно во всех отношениях, открыто при ней пытался соблазнить Лерку. Она старалась как можно реже с ним пересекаться и надеялась, что они распишутся и Райка приберёт его к рукам.

Но наглая, громогласная Раиса, люто ревновавшая своего сожителя к соседке, устраивала бурные сцены не своему мужику, а ей. Как будто это она к нему приставала.

Лерка стала оставаться на ночные дежурства и даже иногда ночевала в каморке кастелянши.

И скоро познакомилась на рынке с солидным золотозубым азербайджанцем. Он не стоял за прилавком, не торговал, а ходил по рядам, о чём-то переговаривался с продавцами, брал любой фрукт с витрины, подкидывал на ладони, откусывал, остальное бросал в ящик под прилавком.

Потом, когда Лерка пыталась понять, чем он занимается на рынке, он туманно ответил, что «улаживает дела». А тогда, в первый день, Лерка шла вдоль фруктового ряда в блестящем, струящемся шёлковом платье салатового цвета, свободно распустив по плечам свои рыжие кудри, и её наперебой окликали весёлые продавцы, расхваливая и свой товар, и её красоту.

Лерка посматривала на абрикосы, и вдруг высокий, симпатичный, очень взрослый мужчина спокойно и безо всякой игривости приветливо сказал:
- Вот эти абрикосы самые лучшие. Сладкие, сочные и чуть с кислинкой. - Лерка как такие любила. - Я могу помочь вам выбрать самые вкусные.

И он взял верхний абрикос, разломил и показал Лерке. Она удивилась — человек стоял по эту сторону, где покупатели, а продавцы не разрешали ничего трогать на витрине и набирали товар из ящиков позади себя.

Но этот мужчина вёл себя, как хозяин. Он протянул на ладони румяный, истекающий соком абрикос, словно предлагая попробовать, и Лерка чуть качнула головой — она не ела ничего не мытого. Он понимающе кивнул и не глядя протянул руку в сторону прилавка. Ему тут же подали пакет, и он стал осторожно, по одному, выбирать абрикосы, разрушая аккуратно выложенную пирамиду.
- Килограмм?
- Да.
Он подал наполненный пакет продавцу, тот положил на весы и хотел вытащить лишнее, чтобы выровнять вес, но мужчина сказал:
- Оставь.
Лерка заплатила за килограмм, и мужчина заботливо спросил:
- Ещё что-нибудь? Зелень?
Лерка колебалась. На рынке всё было очень дорого. А зелени у мамочки на грядках полно, надо только съездить. Мужчина тихо бросил через плечо:
- Сделай.
И продавец аккуратно собрал один общий пучок из петрушки, укропа, кинзы и зелёного лука. Мужчина положил его Лерке в пакет, поверх абрикосов.
- Подарок.
И предложил выпить по чашечке зелёного чаю с халвой.
- От чистого сердца.

Лерка любила и зелёный чай, и халву, и мужчина ей понравился, и день был жаркий… И она пошла с ним на зады рынка, где в неказистом дощатом сооружении находилось чистое и красиво убранное кафе «для своих».

Мужчину звали Алим, он не скрывал своего восхищения белокожей, зеленоглазой тоненькой Леркой. Они стали встречаться. Он относился к ней тепло и как-то по-отечески заботливо. Жил в хорошо обставленной комнате в доме рядом с рынком, и Лерка часто у него ночевала. Конечно, он был женат и имел детей, но Лерку это не смущало. Они были далеко, а здесь у них тоже сложилось некое подобие семьи. И Лерка всё реже бегала на танцы и всё чаще оставалась с Алимом.

Так прошёл примерно год, и однажды он сказал, что ему нужно уезжать домой и он не знает, приедет ли сюда опять. Он очень грустил, что они, возможно, больше не увидятся, и Лерке было жалко. Он уехал, и больше она его не видела.

Зато он оставил о себе крепкую память, да ещё какую — через месяц Лерка уже точно знала, что беременна. И твёрдо решила рожать. Не прикасалась ни к сигаретам, ни к спиртному, не заводила отношений ни с какими мужчинами.

Взращивала в себе здорового младенца, доченьку. Покупала на рынке творог, фрукты, варила себе говядину без соли, пила витамины, гуляла в санаторном парке, неукоснительно выполняла все рекомендации врачей. Покупала вещи для ребёнка, вила гнездо.

К этому времени в её квартире произошли радикальные перемены.

Во-первых, Лерка, видя, что Райка не только не внимает её предостережениям, но и распоясывается ещё больше, всё-таки сообщила, куда надо, и на школьную столовую посыпались одна проверка за другой. Райке бы хоть сейчас притихнуть, но она, ослеплённая любовью к Николаю, ревностью к Лерке и надеждами на семейную жизнь в отдельной квартире в центре города, с остервенением продолжала свои махинации, и как раз в период этих проверок в школе произошло массовое отравление детей. Около десяти школьников оказались в больнице, а Райка под следствием. Что уж там и как было, Лерка не знала и не злорадствовала, но срок её соседка получила неожиданно большой.

Во-вторых, она переживала, куда ей идти с ребёнком. Потому что в квартире жил злой от потери кормившей и ублажавшей его Райки Николай. А Лерка жила то у родителей, то оставалась в санатории.

В квартиру одна не совалась — боялась оказаться там один на один с Николаем, который во всеуслышание заявлял, что любит её, хочет и что она по-любому будет его и расплатится за всё время, что он перед ней унижался, как пацан. Когда нужно было взять что-то из вещей, она точно узнавала, что его нет дома, шла вместе с двумя какими-нибудь знакомыми, быстренько хватала, что надо, и убегала.

Мать и сёстры уже освободили место для кроватки и ждали Лерку с новорождённым ребёнком к себе.

И вдруг, когда она была уже в декрете, Николая арестовали — попался с ворованным цементом, учинил драку со стражами порядка, да ещё был пьян. В общем, посадили и его. Лерка оказалась в квартире одна. Две запертые комнаты, всё остальное в её полном распоряжении. Она не спеша всё убрала, вымыла, подготовила и в срок родила здоровенькую девочку.

Дочку назвала своим любимым именем — Альбина. Уж очень оно ей нравилось. Фамилию дала свою, а отчество, как у мамочки — Алексеевна. Во-первых, любила дедушку Лёшу, а во-вторых, хорошо сочеталось: Альбина Алексеевна.

Отчество, действительно, подходило к имени, но вот само имя к внешности девочки - ну никак. Дочка была вылитый Алим — смуглая, черноволосая, кареглазая, покрытая чёрным пушком. Многие удивлялись, когда слышали, что её зовут Альбина - «белая», «светлая».

Но Лерке было всё равно. Она обожала дочку и называла её Алечкой. И в этом имени была частичка от имени отца. Не то чтобы Лерка его любила, но была благодарна за хорошее отношение и за дочку.

Они замечательно жили с Алечкой одни в большой квартире, Лерка растила дочку со всей ответственностью: кормление, прогулки, купание — всё по режиму, потом прикорм — всё с рынка, свежее, потом игры, книжки, песенки — всё, как положено, потом…

Потом Лерка выдохлась, устала сидеть круглосуточно с ребёнком и сотни раз повторять одно и то же: ням-ням, пись-пись, би-би, мишка косолапый… Ей страстно хотелось на работу и на танцы. Вернуться в привычный ритм. Ребёнок у неё уже есть, теперь надо устраивать личную жизнь.

Конечно, ей помогали и мама, и сёстры. Брали Алечку к себе в гости. Она среди них всех, светлоглазых и белёсеньких, казалась галчонком. Про отца не допытывались. Не хочет Лерка говорить — и не надо. Её дело. Главное, ребёночек есть, а мать-одиночка теперь не позор.

В полтора года Аля пошла в садик, а Лерка на работу. В выходные, когда дочка гостила у родни, ходила на концерты, танцевальные вечера. Хорошо одевалась, вела себя с достоинством. Присматривала приличного мужчину. Но всё-таки её тянуло на танцплощадку, и только, сходив туда несколько раз, столкнув лбами двух кавалеров и по старой доброй традиции подравшись в туалете, где так и не застеклили окно, она почувствовала, что вернулась к нормальной жизни.

В Лерке удивительным образом уживались три человека — ответственная, безупречно выполняющая свои обязанности медсестра, любящая заботливая мать и неразборчивая в связях вертихвостка.

Пять с лишним лет Лерка жила полной, насыщенной жизнью в каждой из своих ипостасей, а потом освободился Николай и вернулся в квартиру.

Годы отсидки не охладили его жгучего желания, а, наоборот, распалили ещё больше, и в первый же день он сгрёб Лерку в охапку и, бормоча вперемешку слова любви и угрозы, вознаградил себя за годы мучительного воздержания. И наказал Лерку за то давнишнее пренебрежение к его чувствам. Хорошо хоть, дочка была у бабушки. Поздней ночью, когда натешившийся и упившийся водкой Николай забылся тяжёлым сном,  Лерка  с большой опаской выползла из его комнаты, лихорадочно покидала  в сумку документы, деньги, кое-какие свои и дочкины вещи и, не заперев дверь, чтобы не щёлкнуть замком, убежала. Трясясь, как в лихорадке, пешком добралась до санатория и больше в квартиру уже не вернулась.

Тут надо сказать, что к моменту возвращения Николая Лерка была почти официальной невестой. «Почти» - потому что никак не могла решиться и дать положительный ответ. Мужчина этот ей не особо нравился, он был намного старше, скучный, платил алименты на двоих детей, но жил в райцентре, в двухкомнатной квартире и обещал воспитывать Алечку, как родную дочь. Лерка колебалась, тянула время, а после возвращения Николая стала сильно склоняться к тому, чтобы сбежать отсюда и затеряться в райцентре. О том, что ей сделано предложение, знали многие, узнал об этом и Колька. И стал повсюду её разыскивать, чтобы вернуть к себе, и красочно описывал, что сделает с женихом, покусившемся на его бабу.

Несостоявшийся жених, до которого, конечно же, донесли эти намерения, радуясь, что не успел получить согласие, счёл за благо навсегда исчезнуть из Леркиной жизни и пропал. Лерка жила то у родителей в посёлке, то в санатории, устраивая туда же Алечку. К дому своему близко не подходила, но со временем осмелела и стала заглядывать на танцплощадку, хотя и знала, что туда наведывается Николай — разыскивает её. Но отказать себе в удовольствии пощекотать нервы — себе и другим — она не могла, за что и ходила то с расцарапанным лицом, то с потрёпанной шевелюрой, да и в руках у Кольки успела дважды побывать — в кустах на пустыре за танцплощадкой.

И тут встреча с Димой. На этот раз Лерка проявила несвойственную ей решительность, инстинктивно почувствовав в нём опору и защиту. Нужно было собрать вещи — жалко же бросать всё, что нажила за эти годы. Дима практично предложил взять одежду, обувь, игрушки, книжки, посуду, а мебель продать — смысла тащить её в Москву нет, да и не встанет она вся в его комнате. А может, что-то возьмут родственники. И вызвался помочь. Лерка призналась, что она боится идти в квартиру, потому что там буйный сосед-алкаш, уголовник. Дима велел не волноваться, и они пришли к Лерке домой.

Там на кухне сидели вдрызг пьяный Николай и какой-то мелкий пропитой мужичок в наколках. На столе лежал нож, «финка», которым они резали колбасу и огурец. Колька вызверился, увидев Лерку с незнакомым фраером очень приличного вида. Вставая, опрокинул стол, принялся махать ножом и выкрикивать угрозы. Дима, который оказался крупнее Кольки, перехватил занесённую над ним руку, заломил кисть, и тот, морщась от боли, выронил нож.
- С-с-сука!..

Наступив на нож и держа Кольку на расстоянии вытянутой руки, Дима попросил Лерку набрать ноль-два и вызвал милицию. Потом взял за шиворот притихшего собутыльника и затолкал в комнату.

Стражи порядка приехали быстро. Дима коротко и толково обрисовал ситуацию и выволок из комнаты второго.  Следы пьяного дебоша и нож были налицо, а гость, покрытый тюремной росписью, оказался беглым в розыске. Так что Диму даже поблагодарили за содействие милиции, а соседа со товарищи посадили в синюю машину с решёткой на окошке и увезли. Товарища судили и отправили досиживать, прибавив за побег, а Николаю дали пятнадцать суток. Этого времени Лерке с Димой с лихвой хватило, чтобы спокойно собраться.

Дима не был столь трепетным и застенчивым, как Стах, и предложил остаться вместе ночевать, чтобы утром сразу продолжить сборы. Люди взрослые, квартира свободна, ребёнок в санатории, вопрос с женитьбой решён. Так что, как говорится, чего тянуть.

Действительно, они были одни у Лерки дома, поужинали, попили чаю с мамочкиным вареньем, приняли душ, впереди расстилалась целая ночь без будильника в конце и чистая удобная постель. Ложись и наслаждайся.

Дима был спокоен, уверен, настроен на долгую, с чувством, с толком, любовную игру, и его немного удивило и озадачило поведение Лерки. Она нервничала, дёргалась, стеснялась, глупо хихикала, потребовала выключить свет, без умолку болтала какие-то глупости, и Диме пришлось вытягивать весь танец одному, не надеясь на партнёршу, которая не чувствовала ритм и не слышала партнёра. Он отнёсся к этому снисходительно — сколько неопытных и «глухих» партнёрш перебывало в его руках - и во время занятий танцами, и потом. Ничего, станцуется.

Лерка не могла не оценить своего нового мужчину и не понять, что такого качественного любовника у неё ещё не было. Совсем другой уровень. И это вызывало в её мятежной душе неосознанный протест.

К родителям вместе решили не ехать. Всё как-то второпях, неожиданно. Лучше потом, когда распишутся, приехать в какие-нибудь праздники всей семьёй. Лерка съездила одна, попрощалась, сказала, что уезжает в Москву. Родители всполошились — куда, зачем? Здесь у неё всё так хорошо налажено — работа, квартира, дочка в садике, родители близко — а в Москве всё с нуля начинать? Хоть Алечку оставь, пока не устроишься. Но Лерка торопливо уверила, что у неё всё продумано, не волнуйтесь, и умчалась.

Общежитие находилось в высоком, странной формы здании. Дима жил на четырнадцатом этаже. Лерка первое время боялась смотреть в окно — кружилась голова и подступала тошнота. Потом привыкла.

В комнате у него был порядок. Не уютно, не красиво, а просто, удобно, функционально и довольно чисто. Вся обстановка была подобрана для удобства одного конкретного человека. Теперь же в ней предстояло жить троим. Лерке стало неудобно. Они нарушат Диме его привычный уклад, стеснят его. Но он, казалось, не видел никаких проблем. Знакомил своих девочек с их новым жильём, шутил, строил планы.

Комната его была примерно таких же размеров, как и Леркина. К ней примыкала небольшая, метра три, кухонная ниша без окна (Лерка называла её «кухонка»), был совмещённый санузел с сидячей ванной и крохотная прихожая. Практически отдельная квартирка гостиничного типа.

И большой коридор, куда выходили два ряда дверей таких же квартирок, с крашеными стенами, плиточным полом и двумя окнами в торцах, где играли дети — гоняли мяч, прыгали через скакалки, возили машинки и кукольные коляски, катались на велосипедах, просто носились.

Лерке больше всего понравилось, что ванна, туалет и кухня свои, вымыл — и знаешь, что чисто, и можно всё оставлять, а не уносить в комнату. Её очень сильно напрягало вынужденное совместное пользование ванной, унитазом, кухней со всякими нечистоплотными личностями вроде Райки и её ухажёров.

На следующий после приезда день они поехали в мебельный магазин и по дороге очень удачно зашли в ЗАГС, подали заявление. Купили мягкую подростковую кушетку с двумя ящиками, секретер, стеллаж, резную деревянную ширму.

Первым делом устроили Алечку. Отделили ей секретером и стеллажом дальний угол, куда поставили кушетку, а с торца отгородили ширмой. Хочет Аля — откроет край ширмы, вроде как дверь к себе, хочет — закроет наглухо. Расставили книжки, игрушки, поставили настольную лампу, повесили в изголовье бра — их Лерка привезла с собой. Алечке всё очень нравилось.

Кровать у Димы была двуспальная — он любил удобства, а вот шкаф решили купить ещё один, большой, с антресолью, а уже имеющийся двустворчатый поставить в Алечкин закуток — у девчонок много одежды. Тесновато, конечно, в комнате стоит ещё обеденный стол, телевизор, прикроватная тумбочка, и Лерка мечтала о комоде.

Кровать, стоявшую изголовьем к стене, развернули, Диму, спящего спокойно, отправили к стеночке, а вертлявая Лерка устроилась с краю. Ей же отошла и тумбочка. Дима повесил себе привезённую Леркой двойную полочку — для часов, книжки, всякой мелочи.

В общем, устроились. Лерка вымыла ванную, кухню, расставила привезённую посуду. Дима сам предложил купить и поставить в единственный свободный угол высокую узкую кухонную колонку.

Передав Лерке бразды правления хозяйством, Дима вышел на работу. Лерка, никогда не бывавшая в большом городе, в столице оробела и боялась отойти далеко от дома. Гулять с Алечкой выходила в свой двор, за продуктами в ближайший магазин. Хорошо, почта, парикмахерская и аптека находились на первом этаже их здания. Транспортом не пользовалась, в метро не совалась, ей казалось, она в них никогда не разберётся.

В выходные Дима водил и возил их в другие магазины, в кино, в парки, объяснял и записывал на листочке номера автобусов с указанием, куда, на какой остановке выходить. Лерка осмеливалась поехать куда-то только после того, как несколько раз побывает там с Димой.

Так робеть и осторожничать было не в Леркином характере, но её сильно сдерживала Алечка. Лерка всё боялась, что девочка захочет в туалет, пить, что-то купить, будет о чём-то спрашивать, а она не знает, как, где, что ответить. Чувствовала себя неуверенно и не хотела ударить лицом в грязь перед ребёнком.

Через месяц они расписались, Дима сразу прописал их с дочкой у себя и подал документы на расширение площади. Ещё через некоторое время Алю устроили в детский сад. Она, выросшая в садике, санатории и часто бывавшая в гостях у бабушки и тёть, была абсолютно «садиковским» ребёнком, быстро привыкла и ходила с удовольствием.

У Лерки развязались руки. За дочку она была спокойна, садик новый, современный, не то что тот, в который Аля ходила в их городке. И воспитатели хорошие, и занятия проводились два раза в день по расписанию, детей готовили к школе, и кормили хорошо.

Теперь Лерка, отведя чистенькую, нарядную дочку в садик, самостоятельно занималась изучением своего района, всё время расширяя круг освоения и радуя этим мужа. Потом она покупала продукты, поражаясь столичному изобилию и стараясь быть экономной - уж очень всё было дорого, а накормить своих хотелось повкуснее, Дима давал ей на хозяйство достаточно, но своих денег она не имела, и это её напрягало. Потом возвращалась домой, разбирала покупки, готовила обед — на своей чистой «кухонке», с удовольствием, первое-второе-компот-десерт, накрывала горячие кастрюли и сковородки сложенными полотенцами, сервировала стол и, занимаясь какими-то мелкими домашними делами, ждала мужа и дочку.

Дима заканчивал работу в одно и то же время - за исключением тех дней, когда у них случался аврал, но тогда он предупреждал - и ему было удобно по пути домой зайти в детский сад и забрать Алечку. Она радовалась, когда её забирал Дима — с ним было интересно, они шли домой другой дорогой, не как с мамой, по пути он покупал ей что-нибудь, что-то показывал, катал на карусели в другом дворе, подсаживал на турник, рассказывал обо всех попадавшихся на пути деревьях, кустах, цветах, птицах. Не торопил, не одёргивал, не отмахивался ни от каких вопросов. Они очень подружились. Приходили домой, их встречала радостная Лерка, все усаживались за стол, вкусно ужинали, смотрели телевизор, играли в разные игры. Идиллия, да и только.

На следующий год Алечка пошла в школу, там подружилась с двумя девочками, одна тоже жила в их общежитии, на другом этаже. Лерка, соответственно, подружилась с их мамами, стала общаться, а то она уже с ума сходила одна дома.

Недалеко от них был спортивный комплекс с секцией гимнастики для младших школьников, и несколько девочек из класса там занимались. Алечка попросилась тоже. Дима поддержал — это полезно, интересно, красиво, тем более, Аля гибкая, лёгкая, пусть занимается, если ей хочется. Лерка записала дочку, съездила на вещевой рынок, как подсказала знакомая мама, и купила гимнастический купальник и чешки. И отвела на первую тренировку.

А придя забирать, нашла её в вестибюле на банкетке, в обнимку со спортивным рюкзачком, всю зарёванную.
- Алечка, что случилось? - испугалась Лерка, - ты поранилась?

Дочка, всхлипывая, помотала головой.

Тут стали выходить другие девочки, в том числе одноклассницы, подошла тренер, и выяснилось: в раздевалке Алю стали дразнить, потому что она вся густо покрыта чёрными волосиками,  даже над губой пушок, как усы. В двух одновременно переодевающихся группах были и кареглазые брюнетки, и сильно смуглые девочки, но вот такая, «волосатая» - одна Алечка.
- Её не дразнили, - объясняла серьёзная девочка, одноклассница, которая хорошо общалась с Алей, - никто же не говорил, что она плохая или некрасивая, просто кто-то спросил: а чего ты такая волосатая и чёрная? Ну, и глупые стали повторять. А Але обидно.
- Вы простите, так некрасиво получилось, - виноватилась тренер, - я услышала шум, пришла и говорю: ну, смотрите, Танюшка у нас рыженькая, как морковка, Анечка беленькая, как одуванчик, у Кати и Веры веснушки, у Гули и Динары волосы чёрные прямые, у Сонечки чёрные кудрявые, у меня на голове вообще цвет «баклажан», одни бледные, другие смуглые, мы все разные, у нас вон у тренера по дзюдо знаете, какие руки волосатые? У-у-у!.. Видели Карена Вагановича? Видели, говорят. Дразнили? Нет. Почему? Молчат. А Алю почему дразнили? У неё, кстати, волосы шикарные, густые, кудрявые, я бы с ней не задумываясь поменялась, а то у меня на голове три волосинки в два ряда, - тренер, женщина лет тридцати пяти, с комичным видом двумя пальцами приподняла на своей голове короткие крашеные волосы, - что ж теперь, каждого за что-нибудь дразнить? Все люди разные, тем они и интересны.
- Ну, она же девочка, - сказал кто-то.
- Девочка, - согласилась тренер, - и очень красивая.
- А руки волосатые!
- И что?
- Как у дяди! Как у Карена Вагановича!
- Потому что у них один тип внешности — южный. В южных странах все такие, и никто внимания не обращает.
- Я была с родителями в Испании, - сказала одна девочка, - они такие же, и у испанских тётенек вот тут усики, - девочка повозила пальцем по верхней губе.
- Давайте попросим прощения у Али, и пусть она спокойно приходит на следующую тренировку, никто ей всяких глупостей говорить не будет. Да?
- Да!
- Извини, Аль, правда, мы не хотели!
- Извини!..
- Но она же правда чёрная!..
- Иди ты отсюда!..
- Не обижайся, ладно?..
- Ты же в школе на физкультуру переодеваешься, и никто ничего не говорит, правда? А тут просто одна… дура сказала, а другие давай повторять.

Аля вроде успокоилась, вытерла слёзы, они пришли домой и вели себя, как обычно, потом, когда Аля заснула, Лерка рассказала Диме. Ему было очень жалко Алечку, впервые столкнувшуюся с таким отношением, но как мальчик детдомовский, а потом приёмный он встречался с подобным много раз и давно имел стойкий иммунитет. А у Алечки всё только начинается...

На следующий день Аля сама пожаловалась Диме, и он убеждал её не обращать внимания на глупых и злых людей, а их, к сожалению, много, но и не дразниться в ответ, просто ходить, тренироваться, стараться делать всё лучше всех и утереть им всем нос! Девочка слушала его, кивала, повеселела, но на тренировки ходить отказалась наотрез.

В школе была продлёнка, и Лерка могла подумать о работе, но она всё тянула — не хотела оставлять Алечку на весь день в школе. Дома она и отдохнёт, и поест приготовленный мамой обед, и они сходят погулять. И спокойно, в тишине сделает уроки, если что не понятно, придёт с работы Дима и всё объяснит и поможет — у них с первого дня сложилось так, что с уроками помогал Дима, он всё знал, умел понятно и наглядно растолковать, был терпелив и спокоен — и сможет побыть одна, поиграть, почитать. А на продлёнке, шум, много детей, уроки толком не сделаешь и не отдохнёшь, и школьным обедам Лерка не доверяла, Райка же не одна такая. К тому же, Алечка до сих пор ещё иногда после обеда ложилась поспать часок-полтора.

Всё было так. Но главное, Лерка страшилась работы, хотя от сидения дома уже готова была волком выть. Как её искать, работу в Москве? Какую? Какие тут требования? Вдруг её вообще никуда не возьмут? Она никогда не искала работу, как пришла по распределению в санаторий, так в нём всё время и работала. Дима её не торопил, его устраивало, что жена дома, занимается ребёнком, хозяйством, встречает его с горячим ужином.

Аля закончила третий класс, у неё было много приятельниц, они уже одни ходили в школу и домой, заходя по дороге в магазин за чем-нибудь сладеньким и немножко задерживаясь во дворе на качелях или каруселях.

Летом Лерка, как всегда, съездила с Алей на недельку к родителям, повидала всех родственников, похвалилась дочкой и своей жизнью в Москве.

Вообще, они ездили туда втроём — Дима останавливался у своих родителей, она с Алей у своих. Ходили друг к другу в гости.

К Диминым - два раза: в начале и в конце отпуска. Лерка не любила там бывать. Его мать казалась ей слишком строгой, слишком проницательной. Лерка понимала, что не такую жену она хотела своему сыну.

Вообще, Лерка свёкров своих побаивалась, стеснялась и не знала, как с ними себя вести. Оба они были людьми образованными, властными, сдержанными, всю жизнь на руководящих должностях. И младшая Димина сестра родителям под стать — серьёзная, неулыбчивая, официальная. С Леркой и Алечкой безукоризненно вежливы, доброжелательны, дарили хорошие подарки, накрывали праздничный стол. Но застолье было чопорным, все держались скованно, общение получалось натянутым.

Лерка тяготилась этими визитами, видела, что их с дочкой терпят только из уважения к взрослому сыну. На третье лето она сказала Диме, что не пойдёт больше в гости к его родителям, и он, всё понимая, не настаивал. И родители его не настаивали. На этом их общение прекратилось. Ко всеобщему облегчению.

А вот Дима бывал у Лерки в доме часто, его там все любили и встречали с радостью.

Осенью, устроив Алю на продлёнку, где её давно ждали подружки, Лерка занялась поисками работы. Покупала толстую газету с объявлениями, выбирала самые, на её взгляд, подходящие, звонила. Чаще всего ей отвечали, что уже не требуется, иногда подробно расспрашивали, какое образование, стаж, задавали узкопрофильные вопросы, на которые она не могла ответить, несколько раз говорили, что перезвонят и пригласят на собеседование. Но не позвонили ни разу.

Дима советовал найти неподалёку от дома лечебное учреждение или такое, где по штату положены медики, и прийти прямо в отдел кадров и спросить. Но Лерка стеснялась. И ей хотелось такую работу, к какой она привыкла в санатории. В поликлинику, например, или в больницу ей не хотелось. Там совсем другая специфика.

Потом она прочитала, что в госпиталь для ветеранов войны требуется медсестра, и разволновалась. Это её привлекало. Госпиталь чем-то похож на санаторий, а старики — на детей. Она не стала звонить, а поехала сама. Там с ней очень доброжелательно побеседовали, но с сожалением сказали, что у неё нет необходимых навыков, перерыв в медицинском стаже большой, требуется переподготовка. Лерка, которая, действительно, многое подзабыла, смирилась с тем, что в медицине ей больше не работать, и стала просматривать объявления, где не требовалась никакая квалификация. Главное, чтобы ездить недалеко и график удобный.

Предложений было полно, но всё какая-то ерунда. Она несколько раз ездила, даже пробовала,  но попадала то на сетевой маркетинг, то в какие-то липовые конторы по обзвону населения с целью предложить что-то купить, оформить, короче — заплатить деньги, и где фактически не было зарплаты, только процент со «сделки», то предлагали набирать полный баул разной мелкой бытовой техники и ходить по учреждениям её продавать и учили, как проникать в офисы, минуя охранников. Времени, сил, нервов и денег потрачено уйма, а толку ноль.

Позвонила туда, где требовались сотрудники без опыта на конвейерную линию по производству замороженной пиццы.
- Прописка московская? - сразу спросили на том конце провода.
- Да, московская, - гордо ответила Лерка.
- Вы не подходите, - бодро сообщили ей, и она опешила.
- Почему?
- У нас работает другой контингент. Вахтами. График — тринадцать часов в день, один выходной в неделю. Согласны?
- Нет, - растерянно сказала Лерка и положила трубку.

Недалеко от дома была гостиница, на воротах висело объявление: требуется котломойщица. Лерка прикинула: котёл — та же посуда, график удобный, ходить можно пешком. Пошла. Начальник отдела кадров, усталый мужчина средних лет, сочувственно выслушал её и сказал, что на эту работу ей идти не надо.
- Почему? - чуть не обиделась Лерка. - Посуду мыть я умею. Что ж я, не женщина, что ли?
- Женщина. - Согласился завкадрами, с удовольствием глядя на стройную, симпатичную, хорошо одетую посетительницу, - но вы не сможете, - мягко сказал он и посмотрел на худые Леркины руки. - Вы знаете, что такое котёл?
- Ну, посуда такая, вроде кастрюли…
- Имеется в виду не алюминиевый котелок, который с собой в лес берут и в нём гречку с банкой тушёнки варят. У нас промышленные котлы, в которых таких, как вы, двое поместятся. - Он улыбнулся. - Вот эти котлы, которые вы и с места не сдвинете, противни, большие кастрюли, сковороды, все в жиру, горелом масле, нужно отмыть со специальными средствами, выполоскать, расставить по местам, вымыть столы, раковины, стены, пол. Всю смену в воде, с химией. И объём работы большой, за смену не присядешь. Поверьте мне, это не для вас.
- Спасибо, - пробормотала ошарашенная Лерка. - До свидания.

Даже в котломойщицы она не годится. Лерка приуныла. Но через какое-то время, гуляя с дочкой, набрела на маленький магазинчик в подвале жилого дома. Аля просила пить, они зашли, купили сок, и на двери Лерка увидела приклеенный листок с написанным от руки объявлением: требуется фасовщица. Она тут же обратилась к продавщице, и та проводила её в крохотный кабинетик, к хозяйке.

Договорились в две минуты. Прежняя фасовщица неделю назад попала в аварию, работы накопилось полно, хозяйка в панике, и тут Лерка! Показали место работы — тёмный, холодный склад, заставленный товаром, длинный металлический стол, большая квадратная раковина, весы. На следующий день она уже вышла на работу. После первой получки велели сделать медкнижку.

Работа ей нравилась. Две продавщицы, работавшие посменно, были примерно её возраста, тоже провинциалки, недавно живущие в Москве, хозяйка нормальная, грузчик, сорокалетний весёлый мужик, вечно слегка поддатый, сразу положил на Лерку глаз и так и увивался около неё. Лерка расфасовывала по пакетам и подложкам конфеты, печенья, вафли, халву, фрукты и овощи, резала, взвешивала и заворачивала в прозрачную плёнку масло, сыр. Руки у неё были ловкие, работала она быстро, успевала помочь продавцу разложить товар на витрине, поболтать, пококетничать с грузчиком, купить свежие продукты домой.

Так она работала несколько лет. У неё появились свои деньги, она чувствовала себя уверенней, повеселела, обросла знакомыми и приятелями.

Алечка тем временем въехала в подростковый возраст. Она была симпатичная, тоненькая, хорошо училась, имела подруг. Правда, была застенчива, обидчива, неуступчива, ну, так у каждого свой характер, а в целом с ней проблем не было.

Теперь же она подолгу стояла перед зеркалом, рассматривая себя со всех сторон, говорила, что она уродина, не то что другие девочки, и высказывала Лерке претензии по поводу своей внешности.

Попросила на день рождения вместо подарка деньги на эпиляцию, хотя никакой катастрофы там не было. Волосики на руках и ногах посветлели, стали более редкими, в глаза не бросались. Лерка и Дима убеждали, что в её возрасте эпиляцию ещё не делают, что это больно, уговаривали подождать несколько лет и, если желание не пропадёт, тогда уж делать. Аля злилась, плакала и вытребовала себе женскую бритву.
- Сама-то бреешь ноги! - обличала она мать, - а я, значит, ходи, как обезьяна?
Лерка, действительно, брила, хотя волоски у неё были светлые, незаметные, и Дима добродушно ворчал, что они гораздо лучше той жёсткой «стерни», которая отрастает после бритья.

Но, несмотря на наличие бритвы, ходила Аля постоянно с длинными рукавами и в штанах. Одежду стала выбирать бесформенную, больше на один-два размера, которая полностью скрывала её стройную фигурку.

Как-то в выходной поехали все втроём в зоопарк. Всю неделю предвкушали, как проведут там целый день. Аля и Дима хотели насмотреться на тигров и жирафов, а также на крупных птиц, а Лерка хотела подольше побыть около маленьких обезьянок. Обсуждали, как будут не спеша гулять, сидеть на скамейке с мороженым, купят лимонад, пообедают в кафе, потом посидят напротив бассейна с морскими животными и пингвинами. Только бы погода не подвела.

День выдался чудесный, они уже подходили к кассе, весёлые, радостные, и тут вдруг Аля остановилась, заявила, что никуда не пойдёт, а поедет домой.
- Алечка, как же так? - испугалась Лерка, - мы ведь уже приехали. Мы же всю неделю собирались, мечтали, как целый день проведём тут все вместе. И погода какая хорошая! Ну что ты? Пойдём!
- Вот и идите сами! И погода хорошая, и вы такая красивая пара! - с обидой выкрикнула Аля, повторяя слышанные от кого-то слова, - а я между вами, как головешка!
- Доченька, что ты говоришь? - ужаснулась Лерка, - ты же наша красавица…
- Правду! - крикнула Аля, - что, не так? Вон, даже люди оборачиваются!
Несколько человек, действительно, с недоумением взглянули на неё.
- И не красавица я, и не ваша! Может, ты мне и не мать? Я на тебя вообще не похожа!
- Алечка, господи, как ты можешь?.. Как не мать? Я тебя родила, вырастила, люблю тебя больше жизни! Как это не похожа? У тебя мой нос, лоб, форма ушей, фигура. Вспомни, как бабушка говорит: вы у меня обе востроносенькие!
- Говорит. - Улыбнулся Дима. - Сколько раз слышал. Это так. А ещё у тебя, как у мамы, тонкие, изящные щиколотки и запястья, длинные пальцы. Такая форма кисти называется аристократической. А на такой ножке, кстати, можно браслетик носить. Золотой. Очень красиво, особенно, когда ноги загорелые. Не думала? Может, на день рождения выберем? С брелочком? А?

Аля замолчала, по-детски открыв рот. Мысль о золотой цепочке на ноге её заинтересовала. Ни у кого из подружек такой нет!
- Я подумаю. - Буркнула она. И запальчиво крикнула маме в лицо: - лучше бы ты меня от Димы родила!
- Алечка, - смутилась Лерка, - но с Димой мы познакомились, когда тебе уже шесть лет было.
- Вот лучше бы ты сначала с ним познакомилась, а потом меня родила! - упрямо стояла на своём Аля.
- Я, конечно, польщён, - сказал Дима, - но подумай: тогда это была бы совсем другая девочка. Или мальчик. Или даже двойня. Не ты. Понимаешь? Вообще другой человек. А тебя бы не было.
Аля постояла с открытым ртом, пытаясь осознать Димины слова, потом выпалила:
- А почему вы своего ребёнка не родите?
- У нас есть ты. - Просто объяснил Дима. - А ты братика хочешь? Или сестричку? Мы можем рассмотреть этот вопрос.
Он улыбнулся, а Лерка покраснела.
- Никого я не хочу. - снова буркнула Аля. Шмыгнула носом и смилостивилась: - ладно, пошли.

Дима никогда не заговаривал о совместных детях. Казалось, его полностью устраивает Алечка в качестве единственного ребёнка. Лерка с удовольствием родила бы второго, но, во-первых, как-то не получалось, а во-вторых, разница в возрасте теперь была бы  слишком большой, да и в комнате тесно, куда там ещё одного. Хотя, при наличии двоих детей, особенно разнополых, дали бы трёшку… Но, видно, не судьба. Заговаривать с мужем на эту тему она стеснялась.

Дима любил Алечку, и ему было совершенно всё равно, у кого и от кого она родилась. У него не было потребности иметь именно биологически своего ребёнка. Он не знал разницы между кровным и не кровным. И к тому же, он был уверен, что вообще не может иметь детей. Нет, он не ходил к врачам и не обследовался, просто потому, что ему это не было нужно. Он сам сделал такой вывод на основании того, что за все годы ни одна женщина от него не забеременела. И даже был рад этому. Он не знал своей наследственности, но подозревал, что вряд ли она хорошая — дети из благополучных семей крайне редко оказываются в детском доме. Что бы он передал своим детям? Он не представлял. И не хотел рисковать. Есть Алечка — и хорошо.  А уж от кого она, какая у неё наследственность — это вопросы не к нему.

Алечка уже заканчивала школу, Дима практически учился вместе с ней — помогал по всем предметам, особенно по физике, биологии, математике, химии, проверял то, что задавали наизусть, «гонял» по параграфам, таблицам, датам. Был в курсе всех её учебных дел. Аля была склонна к гуманитарным наукам, но ещё не определилась, кем хочет быть, чем заниматься. В девятом-десятом классах она стала учиться хуже, ленилась, много времени проводила с подружками, Дима тянул её изо всех сил, часто, когда все уже спали, он сидел, оформляя её реферат или собирая материал для доклада. Лерка смотрела на их занятия, слушала и не представляла, как бы Аля училась без Димы. Она и половины из этого не смогла бы объяснить дочке, а начиная класса с седьмого — вообще ничего.

Лерка думала, что Але самое подходящее будет — пойти в какой-нибудь колледж, получить профессию. Но дочка хотела в институт, правда, ещё сама не знала, в какой. Лерка, практичным своим умом понимая, что в приличный вуз на бюджет ей не поступить, начала откладывать деньги на платное обучение.

Дочка была уже большая, ездила по всему городу - одна и с друзьями-подружками, дома много занималась с Димой, остальное время просиживала в интернете — продвинутый Дима купил всем мобильные телефоны, компьютер в дом, провёл интернет. Быстро освоил всё сам и обучил Алю. Пытался научить Лерку пользоваться компьютером, но она относилась к адской машине с предубеждением и наотрез отказывалась. Ей было абсолютно не интересно.

Зато у неё теперь появилось свободное время — с хозяйством она справлялась легко, а дочка с мужем прекрасно обходились без неё. Лерка теперь всласть общалась с многочисленными приятельницами, снова, как в молодые годы, «вертела хвостом», уже имела несколько стремительных коротких связей, которые резко оборвала без объяснения причин — с грузчиком, с водителем-экспедитором, с женатым мужиком из соседнего дома.

А тут одна приятельница рассказала, что ходит иногда на танцы — в клуб, в парк — и у Лерки аж сердце зашлось — в Москве же полно танцевальных площадок на любой возраст! Она попросила взять её с собой — и понеслась душа в рай!..

Лерка сначала с подружками, потом и одна моталась по танцевальным вечерам — для тех, «кому за...», «кому после...», «кому вечно двадцать пять» - знакомилась, давала телефон, кокетничала, намекала на доступность и льнула, потом изображала оскорблённую невинность и сбегала, пряталась, не подходила к телефону или отвечала не своим голосом, прикидываясь то строгой старшей сестрой, то злой свекровью. Короче, развлекалась вовсю и чувствовала себя счастливой. Знала расписание всех мероприятий, особенности каждого такого места, стала завсегдатаем и скоро приобрела там репутацию, сравнимую с той, что была у неё в родном городке.

Аля не интересовалась, куда мать уходит по вечерам или в выходные. Ушла куда-то, и хорошо. Обед приготовлен, одежда её постирана и выглажена, никто не нудит: не наклоняйся низко к тетради, не сиди долго перед экраном, поздно уже, выключай компьютер, ложись.

Мужу Лерка небрежно говорила:
- Дим, я на танцы, - и он, добродушно посмеиваясь, ворчал: - вот неймётся тебе, на старости лет прыгать. Там уж из кавалеров, небось, песок сыплется. Ну, иди, развлекись, да смотри, осторожней — мало ли кто туда ходит. От метро будешь ехать, позвони, выйду встречу.

От остановки до их подъезда было довольно далеко, и дорога плохая, неосвещённая, рядом круглосуточные палатки, возле которых крутились подозрительные личности. Лерка, разгорячённая и возбуждённая очередным приключением, на обратной дороге успокаивалась, с автобуса или троллейбуса её встречал Дима, она брала его под ручку, и они мирно шли домой, разговаривая по дороге о домашних делах, об Алечке.

Одна из подруг, с которой они иногда ездили на танцы, жила на их этаже, у неё был пьющий муж, от которого она сбегала, чтобы «почувствовать себя женщиной и посмотреть на трезвых мужиков». Лерка заходила за ней и за это короткое время умудрилась за её спиной завязать отношения с её мужем. Эпизодически, пользуясь разницей в рабочих графиках, она шмыгала в их комнату, и они развлекались — по правде сказать, развлечение было так себе. И её не смущало ни  то, что постель и мужчина, с которым она в неё ложится — подружкины, ни то, что кавалер её, и в подмётки не годящийся законному Диме, до, во время и после опрокидывает стопарики портвейна и потом засыпает, не будучи в состоянии даже закрыть за Леркой дверь.

Но она снова была в своей стихии, и к ней вернулось ощущение полноценности бытия.

Аля между тем закончила школу и поступила в какой-то сомнительный институт на факультет рекламы и связи с общественностью. Лерка не могла понять, чему там учат и каких специалистов готовят. Причём, форма обучения была то ли вечерняя, то ли заочная, по крайней мере, занятия были после обеда и не каждый день.

Лерка и Дима оплатили первое полугодие, сумма была не очень большой, а потом Аля устроилась на работу в магазин, торгующий джинсами, где был гибкий график, и дальнейшую свою учёбу оплачивала сама.

Леркин магазинчик закрылся, она опять стала искать работу. Такую же — фасовщицей, у неё уже был приличный стаж в этой области и медкнижка. Нашла в большом, только что открывшемся гипермаркете, её взяли на кондитерскую фасовку. Условия там были гораздо лучше, коллектив большой, много мужчин, зарплата выше, всегда есть возможность подработать. И соответственно, сослаться на подработку и иметь целый свободный день — хоть танцуй, хоть с кем гуляй, хоть как развлекайся. И уж Лерка этим пользовалась без зазрения совести. Магазин находился в часе езды от дома, Дима в том районе никогда не бывал, встречал Лерку, как всегда, на остановке.

Аля сблизилась с компанией, интересующейся эзотерикой, духовными практиками, психологией — всем понемножку, поверхностно и бессистемно. Одевалась в чёрное, балахонистое, говорила непонятно, отдалилась и от матери, и от Димы.
Лерка боялась, не попала ли дочка в секту, Дима говорил, что вроде не похоже, но тоже тревожился.

Он вместе с Алей готовился к вступительным экзаменам, потом живо интересовался учёбой, ему хотелось почитать её учебники, конспекты, он был готов опять помогать, вместе во всём разбираться. Но Аля резко пресекла его искреннее желание, сказала, что в его помощи не нуждается, её учёба — это её личное дело, и нечего туда лезть. Дима растерялся, извинился, но сказал, что, если понадобится помощь, он всегда готов. Лерке было его даже жалко и немного неудобно.

Потом Аля стала упрекать мать в том, что она растёт безотцовщиной, и от этого все её проблемы. И требовала сказать, от кого она её родила. Вот так — не «кто мой отец?», а «от кого родила?». Лерка, которая не знала ни фамилии Алима, ни его места жительства, ни даже, на самом ли деле его так звали, говорила, что это был хороший человек, но уехал, когда Лерка ещё не знала даже, что беременна, а сообщить ему она не могла, потому что связи с ним никакой не было.
- То есть, я родилась неизвестно от кого. Ты бы, мамочка, хоть адрес узнала, прежде чем в постель ложиться, хоть сообщить бы смогла о таком незначительном событии, как моё рождение. Может, отец бы меня к себе забрал!
- Аль, ну, не надо так. Почему неизвестно от кого? От хорошего, красивого человека. Так получилось, что он вынужден был уехать. О твоём рождении просто не знал. Это бывает. - Вступился Дима и тут же сам попал под раздачу:
- Бывает? Почему-то у других так не бывает! Это ты во всём виноват! Если бы не ты, я бы, может, сейчас у своего папы жила бы!
Дима счёл за благо дискуссию не продолжать, надел наушники и включил передачу про животных, а Лерка долго ещё выслушивала дочкины обвинения и при всей своей языкастости молчала, остро ощущая свою вину перед Алечкой.

На новой работе Лерка быстро со многими подружилась, рассказывала о своих приключениях на вечерах «кому за...».
- Ну, ты даёшь, - удивлялись женщины, - и как у тебя сил хватает? Тут домой приползёшь, ноги гудят, в выходной хочется только одного — отоспаться, и то не получается, дел полно, какие там танцы!
- Я вот не пойму, а как муж тебя отпускает? - недоумевали мужики, - моя бы на танцы собралась!.. Щас!..
- Нормально отпускает, - говорила Лерка, - он знает, я танцы люблю. Вот неугомонная, говорит, и охота тебе! Ну, езжай, развейся, попрыгай, раз хочется.
- Странно, - не успокаивались мужики, - он у тебя что, старик, что ли совсем? Или не того?.. Что ты от него по танцулькам носишься?
- Муж у меня классный мужик, - говорила Лерка, - и на танцы я бегаю не от него. Просто я люблю музыку послушать, там бывает, что живой оркестр играет, и попрыгать люблю, и принарядиться, пофорсить.

И один раз показала фотографию мужа. Все с удивлением увидели красивого крупного молодого мужчину.
- Он чего, младше тебя, что ли?
- На семь лет. - Невозмутимо ответила Лерка.
- Ничего себе! Такой мужик! Да это он от тебя должен на танцы бегать.
- Не, он не любит. Он домосед.
- Лер, ты меня извини, - горячился грузчик Ванька, - но на эти вечера ходят не для того, чтоб музыку послушать. Слушать музыку ходят с мужем, в приличное место. Я вот даже представить не могу, какие мужики на эти танцы ходят. И с какой целью. Уж точно, не музыку слушать и не попрыгать, как ты говоришь. А чтобы бабу снять. Где ещё найти бабу подходящего возраста, которая тоже за мужиками охотится? Вот на этих ваших вечерах. Что, скажешь, не так?
- Ну… Это, конечно, тоже есть. Но многие, правда, приходят отдохнуть, потанцевать, познакомиться…
- Вот! Познакомиться! Так это получается клуб знакомств. А то танцы… Можно подумать. В нашем-то возрасте. В молодости — да. А сейчас мне бы и в голову не пришло в какой-то клуб идти, где молодящиеся бабёнки себя предлагают. Тьфу!.. Ладно ещё, одинокие, но ты-то замужем! И муж у тебя молодой, видный, доверяет тебе, а ты, как… Хвостом крутишь. Сколько раз подходила с телефоном: Вань, ответь мужским голосом, что меня дома нет или что я твой муж! Что, не было? Нам, конечно, весело всё это слушать, со стороны, но мне лично за твоего Диму обидно. Нехорошо, Лер, неприлично. Несолидно даже. В нашем возрасте нужно друг друга беречь и внуками заниматься. Вот наша радость.
- Да ладно тебе, Вань! Я же так просто, для развлечения. А внуки…

Лерка, хоть и застряла в подростковом возрасте, внуков хотела. Очень хотелось потетешкать родного сладенького малыша, ещё раз пережить первые зубки, первые смешные слова, игрушки, книжки, стишки, прогулки, чистую безусловную любовь. И помогать Алечке — сидеть с ребёнком, стирать, гладить, готовить обед. Она очень надеялась, что её серьёзная дочка удачно выйдет замуж и будет счастлива в браке.

Но у Лерки уже были опасения, что она может этого и не дождаться.

Аля в своей компании, увлекающейся всякой потусторонней заумью, познакомилась и стала встречаться с молодым человеком, Артёмом. Лерка видела его один раз. Молодой человек закончил какой-то технический вуз, работал инженером, был невзрачен внешне и неприятен в общении. Из всего, что говорила о нём Аля и что увидела сама, Лерка поняла только одно: Артём любит пиво.

А Лерка всё пыталась выискать хоть какие-то признаки того, что он любит её Алечку. И не находила.

Аля начала оставаться у него ночь. Всегда звонила, предупреждала. Лерка не возражала — девочка взрослая, знакомы они давно, в квартире семья в полном составе — мама, папа, дедушка-историк. И надеялась, что, познакомившись ближе, увидев его в домашней обстановке, Аля разочаруется в нём, расстанется и найдёт кого-нибудь другого.

В Москве молодых мужчин — миллионы! На любой вкус. Есть, из чего выбирать. Лерка росла в крохотном городишке, и то ей есть что вспомнить. А если бы в Москве — у-у-ух!.. Но Алю словно верёвкой привязали к этому Артёму, который был обидчив, как она сама, и постоянно дёргал за верёвочку — то притянет к себе, то оттолкнёт, то дуется неделю, то неожиданно простит и требует приехать прямо сейчас. Лерка бы такого и двух дней не потерпела, а дочке словно нравится.

Диме тоже было обидно за Алю, для него такое обращение с женщиной было неприемлемо. Но Аля  только отмахивалась: не лезьте в мою личную жизнь!

Иногда, в добрую минуту, рассказывала матери о его семье: у них четырёхкомнатная квартира, каждая комната принадлежит одному человеку, каждая дверь запирается на ключ. Мама, папа, дедушка, Артём — все живут отдельно, каждый у себя, встречаются на кухне и в коридоре. Друг к другу заходят только по приглашению. Они с Артёмом приходят к нему, дверь запирают, и кто там ещё в квартире есть, кто пришёл-ушёл — их не касается. Красота!
- Так это коммуналка получается, - сказала Лерка. - Как так можно? Они же одна семья. Или его родители разведены?
- Почему разведены? Нет. Просто у них квартира нормальная, и они уважают личное пространство друг друга.
Ещё Лерка была удивлена, когда Аля рассказала, что мама Артёма не занимается хозяйством.
- Как это? А кто занимается?
- Все понемножку. Мама говорит: я же не могу одна троих мужчин кормить, обстирывать, я же не прислуга. Она кандидат наук, дома после работы ещё какие-то статьи пишет, ей у плиты стоять некогда. У них дедушка в основном готовит, хотя он чуть ли не профессор. Но он на пенсии давно, у него в институте теперь нагрузка маленькая, а готовить он любит. Вот вчера он суп гороховый приготовил и мясо тушёное с подливкой. А мы с Артёмом макароны сварили. А мама и папа больше полуфабрикаты покупают. Это экономит время. А то полжизни можно у плиты протоптаться.
Лерка не знала даже, что на это сказать, а Дима с интересом спросил:
- Ты считаешь это правильным?
- Конечно! - с жаром сказала Аля, - если с головой в хозяйство погрузиться, то ничего в жизни не добьёшься. Каждый должен сам себя обслуживать. А не один всех. И тем более, женщина. Вон, мать готовит, стирает, гладит, моет, а когда она последний раз книгу в руки брала? По телевизору только концерты смотрит. С ней же поговорить не о чем! А зато ты наушники надел, Дискавери включил и лежишь, балдеешь.
- Алечка, но Дима продукты покупает, тяжёлое  домой приносит, и делает всё, о чем попросишь, и, кстати, в наушниках постельное бельё и полотенца гладит. А у них кто стирает-гладит?
- Кому нужно, тот и стирает. Может и ещё чьё-то закинуть, если попросят. А гладит мама своё, а мужикам что гладить? Рубашки если только, но их теперь редко надевают. Костюмы, пальто, плащи они в химчистку отдают, постельное в прачечную. Джинсы, футболки, всякий трикотаж гладить не обязательно. А постельное бельё, кстати, гладить даже вредно, об этом давно уже пишут. А ты ещё крахмалишь! Вообще прошлый век! Вот если бы пользовалась интернетом, то знала бы и не делала лишней ненужной работы.
- Ну, не знаю… - с сомнением протянул Дима, - глаженое крахмальное бельё — это же так приятно! И моя мама крахмалит.
- Мещанство! - поморщившись, снисходительно отмахнулась Аля.
- Ну и ладно! - с наигранной бодростью сказал Дима, - зато тебе не придётся с таким мужем у плиты часами стоять и по хозяйству надрываться. А то, действительно, полжизни потерять можно. Лучше это время потратить на образование, карьеру, развитие. А еды сейчас готовой полно продаётся. В микроволновке разогрел, из лоточка поел, потом его выбросил, и даже посуду не надо мыть.
- Вот именно. - Серьёзно подтвердила Аля.
- Кстати, Алечка, раз уж речь зашла… А вы жениться собираетесь? Уже два года встречаетесь.
- Институт брака себя изжил, - с некоторым превосходством сообщила Аля своей недалёкой матери, - штамп в паспорте — простая формальность. Она убивает живое чувство и делает человека зависимым.

Значит, Артём жениться на Алечке не хочет, поняла Лерка и даже немного успокоилась — может, дочка встретит более подходящего и приятного человека.

Но время шло. Аля закончила институт, долго не могла найти работу, везде требовали опыт, а откуда он у человека, только что окончившего институт?

Наконец, пристроилась в маленькое частное издательство, специализирующееся на выпуске каких-то шарлатанских книжек. Вот тянуло её ко всякой мистике, оккультизму и всякой ереси. Она собиралась поработать там год, получить запись в трудовой книжке и, имея какой-то стаж, попытаться устроиться в рекламное агентство.

И продолжала встречаться с Артёмом. Лерка удивлялась про себя — неужели ей не надоело общаться с одним и тем же скучным, самодовольным парнем, который разговаривает со всеми назидательно и свысока, в основном, на две темы: о необходимости личностного роста и о пиве — как о любимом напитке и о пивоварении как великом достижении человечества. Но Аля, видимо, его любила. А он любил пиво.

Она теперь неделями не появлялась дома, и Лерка с Димой, оставшись одни, могли, наконец, наверстать упущенные радости своего супружества. Дима готов был превратить в медовый месяц всё принадлежащее им время, он любил свою шальную, взбалмошную, по-детски наивную и по-женски хозяйственную и заботливую Лерку, всё такую же тощую, рыжую, озорную, хотя и заметно увядшую.

Но та оставалась верна привычкам, приобретённым ещё в подростковые годы. У себя дома, на своей удобной постели, со своим законным любящим мужем, точно зная, что никто не придёт, не нарушит их уединения, она дёргалась, была скованна, торопилась скомкать, оборвать красиво начавшееся любовное действо, выбросить из него все украшающие его элементы.

Это было всё равно что свести изысканный танец к примитивному «два притопа, три прихлопа» или заглатывать деликатесы большими непрожёванными кусками, лишь бы поскорее набить желудок.

Дима, много лет потративший на то, чтобы научить жену получать удовольствие от полноценного, неспешного супружеского секса, добился, конечно, некоторых успехов, но Лерка всё равно предпочитала короткие торопливые поцелуи и объятия в подъезде, в лифте, в гостях где-нибудь в коридоре, на кухне, в ванной, куда в любую минуту могут войти, застать, а вернувшись домой, где ничто не мешало, сникала, и не хотела уже ничего.

- Ты прямо, как дворовая девка, которую зажимает в сенях барин, - добродушно, хотя и с некоторой досадой говорил Дима супруге, лихорадочно целующей его в примерочной кабинке магазина или в лифте, останавливающемся по требованию на любом этаже, и знал, что пыл её угаснет, едва они вернутся домой. - Ну, что за удовольствие - второпях, тайком, кое-как? Ты же взрослая женщина, зрелая, замужняя, у тебя нет необходимости торопиться и прятаться.

Его терпению можно было только позавидовать. И посочувствовать.

В гипермаркете было много мужчин, и они, как «рыбак рыбака», чувствовали Леркину доступность. К ней на кондитерскую фасовку, где она работала одна, часто ныряли  грузчики, водители, охранники, в большинстве своём гастарбайтеры. Имея дома чистого, любящего Диму, она вступала со многими из них в короткие сомнительные связи, при всей своей чистоплотности не брезговала приходить в квартиры, где жило порой по шесть-восемь человек в комнате - вповалку на матрасах на полу. Но известные приличия при этом неуклонно соблюдались: понимающие товарищи благородно уходили, оставляя комнату в распоряжение того, к кому Лерка согласилась сегодня прийти. Тем более, не надолго же.

Аля давно уже работала в рекламном агентстве. Должность и зарплата её устраивали, и она не стремилась подниматься вверх по карьерной лестнице, чем вызывала к себе сначала настороженное, потом пренебрежительное отношение коллег и начальства. У неё не было честолюбия. И у Артёма не было. Его тоже всё устраивало. Живут, как два старичка — с недоумением и горечью думала Лерка, - мне бы  в своё время такие возможности!

Они так и жили у Артёма в комнате в их большой неуютной квартире, в соседстве с его странной семьёй. Он жениться не предлагал, а Аля, разумеется, сама об этом не заикалась. Да и не понятно было, хочет ли она этого. Или её и тут всё устраивает. И ведь не спросишь. Все материны попытки Аля резко пресекала:
- Не лезь в нашу жизнь! Мы сами разберёмся!

Одно время Лерка заводила разговоры о том, чтобы им снимать квартиру и жить самостоятельно. И Аля вроде даже разделяла эту идею и даже говорила с Артёмом. Но он вообще не понял, с какой стати тратить деньги на съём чужого жилья, когда у них есть своя прекрасная квартира и собственная комната.

- Что тебе не нравится? Здесь всё есть, быт налажен, живём бесплатно. А в чужой квартире, на чужих диванах, с чужими ложками-тарелками, думаешь, будет лучше? А цена? Одна зарплата будет уходить на оплату жилья, а жить на что?

Их зарплаты полностью уходила на одежду, питание, какие-то повседневные нужды, на косметику и пиво.

Родители Артёма в жизнь сына не лезли, насчёт женитьбы ему на мозги не капали. Ну, живёт взрослый сын с женщиной, и хорошо, пусть живёт. К Але относились прохладно, как к чему-то временному и неважному. Но были вежливы.

С теплом и симпатией к ней относился только дедушка. Но он был уже в летах, в последнее время сильно сдал, потом слёг и вскорости умер от инфаркта. Але стало совсем неуютно в их доме. Дедушкину комнату родители стали использовать в качестве кабинета и библиотеки. «Дети» в кабинет не заходили. Им там нечего было делать.

При редких встречах, когда Аля забегала домой, Дима с огорчением видел, что выглядит она, как поникшая, уставшая от десятилетнего тягостного брака женщина средних лет. Ему было её жалко, хотелось помочь, но как? Она очень отдалилась от него, прежняя душевная близость давно пропала. Его это огорчало.

Несмотря на то, что Аля практически постоянно жила у Артёма, в комнате было совсем тесно. За годы совместной жизни они обросли вещами, да и просто устали от невозможности свободно двигаться или побыть одному.

Они раз в год ходили в жилотдел, приносили требуемые справки, узнавали, как движется очередь. Очередь практически стояла на месте. Они в списке даже пару раз откатывались назад. И вдруг пришло письмо с приглашением явиться в кабинет. У Лерки сильно застучало сердце. Неужели дождались?

Дима отпросился с работы, у Лерки был выходной. Они даже принарядились и, полные радостных надежд, пошли.

Там их встретили два молодых человека, которые сказали, что очередь скоро вообще аннулируется, поскольку их организация ничего не строит и строить уже не будет, а государство квартиры теперь не выдаёт, времена нынче не советские. А вот они могут предложить им отличный вариант — их банк даст им ипотечную ссуду под очень низкий процент. Они приватизируют свою комнату, продадут её, эта сумма пойдёт как первоначальный взнос, остальное будут выплачивать в течение двадцати или тридцати лет, в зависимости от того, какую сумму возьмут в банке и от своих возможностей. Подумайте, прикиньте, посмотрите объявления о продаже недвижимости, вот вам наши контактные телефоны.

Они вышли в полном обалдении.

- Тридцать лет! - пыталась осознать предложение Лерка. - да я столько не проживу! И уж точно не проработаю.
- Если приватизировать комнату, то сразу снимут с очереди, - сказал Дима. - Ипотеку мы не потянем, это понятно, у нас уж пенсия на носу, а времена меняются, сейчас жилья нет, а вдруг через год наша организация начнёт строить дом для своих работников, кто знает? Раньше-то строила. А мы будем уже сняты с очереди. Нет, торопиться не надо. Подождём. А вот молодые могли бы — пожениться, взять ипотеку, оба работают, жили бы и выплачивали потихоньку.
- Это да. Но там Артём ни жениться не хочет, ни ипотеку брать. Его и так всё устраивает. Дим, я не понимаю - вот ты меня с ребёнком взял, сразу женился, к себе прописал, хоть и комната маленькая, не испугался. А наша Алечка чем хуже? Почему он на ней не женится? Ведь он, по сути, просто пользуется ею — постоянная женщина под боком, ответственности никакой, в любой момент выгонит её, и всё. А она могла бы за эти годы и замуж выйти, и ребёнка родить. Нет, как привязал он её к себе.
- Да уж. Ну хоть бы оглянулась, посмотрела по сторонам, сколько хороших мужиков вокруг, что ж у неё на этом Артёме свет клином сошёлся? Понятно уже, если за столько лет не сделал предложения, так уже и не сделает. Правильно ты говоришь: его всё устраивает. А у неё молодость, самые золотые годы проходят.

Аля с мамой регулярно перезванивались, иногда встречались где-нибудь «в городе», ходили по магазинам, пили кофе, даже ездили в выходные на экскурсии. Лерка спрашивала: а что делает в это время Артём? Аля отвечала: встречается с друзьями, отдыхает дома, смотрит фильмы, пьёт пиво. Против её встреч с матерью не возражает. Видимо, хочет сам побыть без её Алечки, думала Лерка. Не возражает он, надо же! Кто он такой, чтобы возражать?

Домой Аля заглядывала редко, но они ничего не меняли в комнате, всё оставалось, как было, Алечкин уголок не трогали, на её тахте, купленной после подростковой кушетки, Лерка даже глаженое бельё не раскладывала, не то что лежать на ней.

Летом, как всегда, поехали навестить родных. Димины родители были совсем плохи, болели и в этот раз сказали, что, пока живы, переоформили всё своё имущество — квартиру, дачу, машину — на дочь, Регину. Чтобы после их смерти  у неё не было проблем с наследством.

Ему дали крупную сумму денег. Он прикинул — это те, что он присылал и привозил им в качестве компенсации за репетиторов и просто сыновней помощи. Сумма была сильно округлена в большую сторону. Он не посмел отказаться, взял. Видел, что для родителей это важно. Такое решение его нисколько не возмутило и не обидело. Он считал, что это совершенно правильно. И к этим деньгам относился как к внезапно свалившемуся на голову наследству.

А Лерка возмутилась. И обиделась за него. Ей от свекрови ничего не было нужно, но так нечестно — всё оставить дочери, а сыну шиш.

- Всё правильно, - спокойно объяснял ей Дима, - Регина родная дочь, она родила им внучку, продолжила род, всю жизнь живёт с ними в этой квартире, дохаживает обоих. Естественно, что они всё оставили ей.
- Ну, и что, что родная! - не могла примириться Лерка, - я вот слышала, по телевизору говорили, что приёмные дети имеют такие же права, что и родные. И наследство поровну! Ты можешь в суд подать!
- В суд подавать я не буду. - Твёрдо сказал Дима. - Я не буду судиться ни с родителями, ни с сестрой. Ну, подумай сама, - продолжал он уже мягче, - делить квартиру, дачу, это же разрушить весь привычный уклад семьи, в которой я вырос. Счастливо вырос, между прочим. Да даже если всё продать и поделить деньги, то не такая уж большая сумма получится, это же не Москва, тут совсем другие цены. И сестра с ребёнком останется ни с чем, и нам эта сумма погоды не сделает. А деньги нам как раз достались, и немаленькие. Давай подумаем, как ими лучше распорядиться.

Они предложили Але самой взять ипотеку, только на себя, чтобы потом не пришлось делить с мужем, использовать эти деньги как первый взнос, обещали помогать выплачивать, сколько смогут, но она отказалась.
- Ипотеку я не потяну, нам и так денег только на жизнь хватает, что я Артёму скажу, если вся моя зарплата будет на квартиру уходить? Жить мы на что будем? Тем более, что где жить, у  нас есть, там комната в полтора раза больше вашей.
- Так это Артёма комната, ты в ней живёшь на птичьих правах. А так было бы у тебя своё жильё, хочешь, живи, хочешь, сдавай.
- Нет, в ипотеку ввязываться не буду.

Ну, нет так нет. Лерка не понимала — две приличные зарплаты, каждая больше, чем у них с Димой, за квартиру не платят, живут в семье, в полном хозяйстве, и все деньги уходят на повседневную жизнь. Как так-то? Они с Димой всегда имеют в заначке кругленькую сумму, каждый месяц понемножку откладывают — на какую-то крупную покупку, на непредвиденные расходы, не дай Бог кто заболеет, на «чёрный день».

Дима положил деньги в банк, под проценты, но с возможностью в любое время снять. Лерка банкам не доверяла и очень волновалась. Дима стал уговаривать её поехать в отпуск на курорт, за границу, отдохнуть, искупаться в море, поваляться на пляже, съездить там на экскурсию, повидать мир.

- Сейчас все дороги открыты, деньги у нас есть, можем себе позволить.
- Вот ещё — такие деньги на курорты тратить! - возмущалась Лерка, - я в отпуск лучше к мамочке поеду. И кухонку хочу побелить, и шторы поменять.

Лерка постоянно освежала и украшала своё жилище — белила, красила, переклеивала обои, всё своими руками, в охотку. Дима был на подхвате.

- На дискотеку походишь там, в отелях анимацию проводят по вечерам, - продолжал он соблазнять упрямую Лерку.

Но ту не манили ни заморские аниматоры, ни отельные дискотеки, ни пенные вечеринки. Она плохо себе всё это представляла, и ей заранее всё не нравилось.

И пляжи, какие они ни будь - хоть галечные, хоть песчаные - её тоже не привлекали. Она стеснялась раздеваться даже при муже, что уж говорить про заморские пляжи, где разгуливают такие красотки — Лерка видела в рекламе.

Стеснялась своей худобы, носила длинные красивые юбки. Бабы в раздевалке на работе, от которых не скроешься, как ни прячься за дверцу шкафчика, восхищались её модельной фигурой, особенно длинными тонкими ногами без малейшего признака целлюлита.
- С такими ногами тебе надо мини носить и каблуки-шпильки, - завистливо говорили они, - а ты всё в длинные юбки заматываешься, такую красоту прячешь. Эх, если бы мне!..

Дима и раньше частенько предлагал поехать в отпуск в дом отдыха или в санаторий на юг — Лерка и слышать не хотела. Её душа просилась к мамочке, на грядки с огурчиками и зеленью — сёстры смеялись: наша Лерка, как коза, салат, редиску, зелень, огурцы готова прямо с грядки есть, встанет на четвереньки - и пошла!.. Правда, Лерка это обожала. И на привычную провинциальную танцплощадку, нравы которой были ей известны, понятны и годами не менялись.

Теперь Дима мог пригласить её за границу — хоть на старости лет успеть что-то увидеть.
- В Таиланд, а? Фруктов там поешь экзотических, сколько хочешь, манго, личи, дуриан попробуем, а? Или вот, на Мальдивы, смотри, какая красота! - он указывал на разворот журнала, - в океане будем купаться, можно бунгало снять со своим собственным пляжем! Там и рыбалка есть, представляешь, я поймаю тунца, нам его зажарят на гриле, и ты будешь есть свежую рыбину, там вообще морепродуктов полно, ты же любишь. Ну, разок-то хоть давай съездим, а?
- Да не поеду я ни на какие Мамдивы! - презрительно коверкая слово, отнекивалась Лерка, - чего я там не видела?
- Да ничего ты там не видела, - с сожалением говорил Дима, - ну неужели тебе не интересно?
- Нет! - упрямилась Лерка. - и плавать я не умею.
- Ну, будем гулять по берегу океана, по полосе прибоя. По колено в воде. За ручку. Ракушки собирать. Воздухом дышать. А хочешь, круг большой надувной купим, будешь на нём плавать.
- Ага, а все на меня будут пялиться.
- Да никто не будет пялиться! Полно людей на таких кругах плавает. Сидишь в нём, как в кресле, ногами болтаешь в воде, руками плещешься, красота!
- Не поеду на Мамдивы! - с непонятной обидой выкрикивала Лерка, и Дима с недоумением видел, что довёл её почти до слёз, и не понимал — почему?..
- Ну, ладно, ладно, прости, - отступал он, - какие уж нам Мальдивы. Поезжай во Псковскую губернию, покуда щавель в стрелку не пошёл.

И Лерка поехала в очередной раз к мамочке, одна, отпуска у них немного не совпали. Папочки её уже несколько лет как не было в живых, мамочка совсем старенькая, но ещё бодрая. Очень сокрушалась, что Алечка не приехала, всё расспрашивала, как дела  у неё, когда же внученька замуж выйдет, очень хотела дождаться от неё правнука. Алечка тоже любила бабушку и ездила почти каждый год. В этот раз не смогла. Они с Артёмом посещали какие-то дорогие тренинги, росли и совершенствовались как личности.

Лерка повидалась со всеми, объела две грядки с зеленью, опустошила теплицу, обобрала кусты смородины и крыжовника. Она делала в большой миске овощной салат, садилась на лавочку под окнами с видом на большую клумбу и ела его ложкой вприкуску с ломтём черного хлеба, политого подсолнечным маслом и круто посоленного. И блаженствовала. Какие там Мамдивы!..

Помогала мамочке консервировать огурцы, помидоры, варить варенье.

Потом поехала развеяться в их городок. Прошлась «по местам боевой славы», мимо дома, где жила, посмотрела на бывшее своё окно. Там висели другие шторы и стоял большой горшок с цветком. Кто-то там теперь живёт?..

Ноги сами привели ей к любимой танцплощадке. Там висел плакат, сообщающий, что по четвергам здесь проводятся танцевальные вечера «для тех, кто за...». Лерка обрадовалась. Ты смотри, прямо, как в Москве! Четверг уже завтра.

Она нарядилась, благо, было во что, начесала поредевшие и уже давно крашенные кудри и пошла в радостном предвкушении.

Танцплощадка за эти годы преобразилась — её обнесли кованым заборчиком, новыми фонарями, причём, горели все, пол залили ровным асфальтом, поставили вместо кассы билетный автомат.

На Лерку, как на новенькую, сразу обратили внимание немногочисленные местные стареющие мачо, устремились наперебой приглашать эффектную стройную девушку неопределённого возраста. Лерка сменила несколько кавалеров, двоим дала телефон, с третьим обещала продолжить знакомство после танцев, и вдруг услышала поодаль:

- Ба!.. Вот так встреча! Лера! Ты, что ли?..

Голос Николая, бывшего соседа, от которого она так поспешно бежала из этого города с Димой. Лерка прервала танец, привычно заметалась среди танцующих и понеслась в сторону спасительного туалета. Он тоже претерпел изменения — на полу гладкая плитка, две новые большие прямоугольные раковины, сушилки для рук, жидкое мыло, целый стеклопакет вместо вечно разбитого окна.

Лерка, запыхавшись, влетела в общий тамбур, из которого две двери вели в мужское и женское отделение, рванула на себя украшенную изображением барышни в пышной юбке и, поскользнувшись тонким каблуком на разлитой лужице мыльной воды, упала спиной и немножко боком с высоты своего немаленького роста прямо виском об угол раковины.

Нашли её через полчаса, вызвали «Скорую», но она смогла только констатировать смерть до прибытия.

Слова, так испугавшие её, обращены были не к ней, а совсем к другой женщине по имени Лена, и произнёс их вовсе не её бывший сосед. Колька после очередной отсидки в их городок больше не вернулся, сгинул где-то на просторах страны.

Безутешные мать и сёстры позвонили Диме, Але, и они на следующий день уже приехали. Лерку похоронили  на поселковом кладбище, рядом с отцом, Борисом Харламовым.

В Москву Дима и Аля возвращались, как чужие. Он пытался разговаривать, утешать, отвлекать, но Аля смотрела на него с ненавистью и сказала, что это он во всём виноват. Вот если бы поехали вместе, мать не понесло бы на танцы. И вообще, надо было ему, как мужу, давно запретить ей даже думать про танцульки. В конце концов, в её возрасте это просто неприлично. А он поощрял.

Дима стал жить один. Ничего не трогал, всё оставалось, как при Лерке. И при Алечке. Он стал плохо себя чувствовать. Держалось высокое давление, болела поясница, голова, он стал плохо спать, появилась изжога. Лерка следила за его здоровьем, готовила вкусную, но здоровую пищу, вовремя отправляла его к врачам, вникала во все их рекомендации, тщательно им следовала, каждый день мерила и записывала его давление, сразу принимала необходимые меры.

Дима был мужчина крупный, склонный к полноте, любивший тайком съесть что-нибудь вредное — жирное, копчёное, солёное, жаренное в масле типа чебурека. Лерка беззлобно с ним воевала. Дима благодарно покорялся. А теперь Лерка ушла. Посыпалось здоровье. Дима  сдал, постарел. Сколько он сможет ещё работать? А уйдёт на пенсию, что делать? Даже внуков нет.

Как-то позвонила Аля, в первый раз за всё время после маминой смерти. Сказала, что заедет, заберёт кое-какие вещи. Он обрадовался, приготовил ужин. Аля пришла, порылась в шкафах, в маминых вещах, которые все так и лежали на своих местах, сложила полную сумку и направилась к двери. Ужинать отказалась. Дима предложил остаться.
- Куда ты на ночь глядя, с таким баулом? Останься, поужинаем, поговорим, утром поедешь, суббота завтра. А?..
Он искательно заглядывал ей в глаза.
- Ты что, с ума сошёл? - грубо оборвала его Аля. - Хочешь, чтобы я с тобой в одной комнате ночевать осталась?
- Алечка, что ты говоришь? Это же твой дом, ты же здесь  всегда жила.
- Я здесь с мамой жила. А теперь получается, осталась с чужим мужиком. Понимаешь разницу?

Она потащила сумку к двери. Дима вызвал ей такси, и она уехала.

Он часто думал: и у него, и у Али в одном и том же возрасте - в шесть лет — появились: у него приёмные родители, у неё отчим, при наличии родной мамы. Но почему-то он своих родителей и сестру любит, уважает, благодарен им за всё, а Аля, с которой они были так дружны всё её детство, теперь его ненавидит, считает не просто чужим, но и во всём виноватым. Как так получается? От чего зависит? Что и когда он сделал не так? И как ему жить дальше?

Аля ему не звонила. Он набирал несколько раз, но Аля заявляла, что говорить им не о чем, и обрывала разговор.

Дима страдал, полнел, мучила одышка, сердцебиение. Летом поехал в отпуск к сестре — родителей уже не было, а сестра с мужем и с двумя детьми встречали его приветливо, хотя и сдержанно. Он привозил всем подарки, играл с племянниками.

В этот раз большую часть отпуска провёл у Леркиной матери. Там ему были рады, там ему было тепло, легко, для тёщи, сестёр и их мужей и детей он был родным. Его благодарили за подарки, за любую помощь и чувствовали себя виноватыми перед ним за то, что Лерка умерла на танцплощадке. Что её понесло, стрекозу, на танцульки в таком-то возрасте? При живом-то муже! Да ещё таком замечательном. И они винили себя, что не уберегли.

Общее горе их ещё больше сплотило. Как странно — а с Алей окончательно развело. Бедная девочка. Она ведь совсем одинока. Как Дима. Но он мужик, ему легче. А ещё легче было бы, если бы они поддерживали друг друга. Но не сложилось.

Через год Аля позвонила и сообщила, что они с Артёмом расстались. Совсем. Союз их изжил себя, дальнейшее совместное проживание невозможно, и она возвращается домой. Дима заподозрил истинную причину и оказался прав — Артём полюбил другую. И вот тот союз крепкий, перспективный и плодотворный — молодая невеста из хорошей семьи, одобренная мамой и папой, ждёт ребёнка, подано заявление в ЗАГС, идут приготовления к свадьбе. Але обо всём сообщили его родители, постфактум, оберегая сыночка от неприятного объяснения.
- Я приеду вечером с вещами, позвоню с дороги, встретишь, ладно, там сумок много. Ну, и ты понимаешь… - замялась Аля, и Дима поспешил ей на помощь:
- Понимаю. Не волнуйся.

Он прибрался в комнате, приготовил ужин и ушёл ночевать к приятелю, жившему на другом этаже. Через несколько дней снял самую дешёвую комнату, какую смог найти — за Кольцевой дорогой, в том направлении, где находилась его организация. Решил работать, сколько сможет, а потом платить за комнату из тех денег, что остались от родителей. На сколько их хватит? Что делать, когда кончатся? Там будет видно. Рассчитывать всё равно больше не на что.

Через несколько лет Аля, так и не нашедшая себе нового спутника жизни, поменяла полностью интерьер в комнате и завела двух котов.

Диму, ушедшего на пенсию с диабетом, камнями в почках и гипертонией, забрала к себе жить семья Леркиной сестры, жившая в родительском доме. Она, так же, как и Лерка, была медиком, женщиной решительной и за Диминым здоровьем взялась следить так же ревностно, как за здоровьем собственного мужа. Дима почувствовал себя лучше, с удовольствием возился в саду, помогал их внукам с уроками, много занимался с ними, как когда-то с Алечкой, ездил в гости к сестре.

И думал: какое счастье встречать старость в большом кругу родных людей.

               
                05.01.2025