Дрова

1. Ботаника.
По приезде в Орел, куда перевели родителей, вначале мы жили в районе «Ботаника». Место окраинное, но для меня незабываемое. Прожили мы в этом месте года три, потом переехали в центр. Так называемый наш двор образовывался двумя стоящими под прямым углом двухэтажными домами, с других сторон не ограниченный ничем. Сейчас в этом же районе сохранились некоторые дома аналогичной постройки. Выглядят убого, даже по сравнению с пятиэтажками. Но тогда, как я припоминаю, дома выше двух этажей были только в центре города. В том направлении, куда смотрели наши дома, открывался путь в город, куда нас – детский контингент нашего двора, не особенно тянуло. Нам здесь было вполне комфортно. Конечно, назвать все это пространство двором можно было с трудом. Но мы – детвора, считали его своим двором и очень четко разделяли своих, из нашего двора, и чужих, которые нашему двору не принадлежали. Зиму я помню слабо, основные воспоминания относятся к лету, которое, я естественно, проводил во дворе.
Внутри дворового коллектива деления на группировки не было, все держались стаей, чтобы отбивать набеги чужаков. А чужаки были довольно агрессивные. Они обитали в расположенных неподалеку домах, которые почему-то назывались бараками. Там, в основном, жили работники местных заводов, которых на этой городской окраине было много.
Мы, как могли, извлекали пользу из этих предприятий. Расположенный рядом маслозавод снабжался разной сельхозпродукцией, используемой для выделывания масла, из которой нас интересовали семечки и горох. Когда на завод прибывали вагоны с семечками, это мгновенно становилось известным среди дворового коллектива. И мы бегом направлялись за добычей, пока вагоны не загнали на территорию завода, куда было не проникнуть. Возможно, какой-то сторож и охранял эти вагоны, но не припомню, чтобы он доставлял нам неудобства. Скорее всего, он обитал где-то в своей сторожке, предоставляя нам полную свободу расхищать заводские запасы, что мы и делали с большим удовольствием. Набив карманы семечками, мы делали вид, что вот-вот появится страшный дядька со злой собакой, и быстренько ретировались. После этого наши матери семечки жарили, и мы выходили во двор, устраивая подсолнечный праздник и, конечно, угощая невезунчиков, которые не участвовали в набеге на маслозаводские закрома. Горох тоже привлекал нас, хотя и в меньшей степени. Наши детские зубы раскусывали жареный горох легко, и, хотя, по общепринятому мнению, он уступал жареным семечкам, грызли с удовольствием. Естественно, происхождение его было тем же – из вагонов с сельхозпродукцией, которые не успели загнать на территорию маслозавода.
Еще одно расположенное рядом предприятие, на котором делали асфальт, предоставляло нам возможность проявить свою смелость, доходящую до бесшабашности. Узнай об этом родители, самых бесшабашных ожидала бы жестокая порка. В то время литература по дошкольному воспитанию не доходила до городских окраин. А если бы и доходила, то ее навряд ли читали, считая, что воспитание должно наследовать заветы предков. Естественно, и про ювенальную юстицию никто не слышал. Поэтому воспитание велось, способами, почерпнутыми из собственного детства. Сейчас это кажется странным, но тогда методы родительского воздействия ремнем воспринимались естественно, как родителями, так и детьми.
На упомянутое предприятие в больших емкостях по железной дороге привозили горячий битум, который в нашем лексиконе назывался просто – смола. Битум выливали в большие ямы в земле, откуда его потому брали для изготовления асфальта. Битум, вначале очень горячий, со временем остывал и твердел. В какой-то момент он покрывался твердой, но еще не прочной коркой. Высшие доблесть и проявление смелости состояли в том, чтобы пробежать от края до края ямы по этой еще не застывшей черной, вязкой массе. Самые бесшабашные это делали, нередко оставляя прилипшими где-то посередине свои сандалии. Начинал бежать в двух сандалиях, а прибегал в одном, или вовсе без них. Естественно, такой смельчак заслуживал восхищенные взгляды дворовой малышни и суровую порку после возвращения родителей с работы. К своему стыду, я так и не осмелился ни разу пробежать по этой колеблющейся черной поверхности.
Почти сразу за домом проходила железная дорога, соединяющая Орел с Брянском, по которой ходили большие черные паровозы. Особого восхищения они не вызывали, мы их побаивались и поэтому держались вдали. Сразу за рельсами начинались «посадки» - лесополоса, которая тянулась вдоль железной дороги. Место привлекательное во всех отношениях. Когда надоедало играть во дворе, мы перемещались туда, где наши игры приобретали новый импульс. Тут можно было лазать по деревьям, играть в войнушку, казаков-разбойников, прятки. Да мало ли какие игры могут придумать дети, над которыми нет родительского досмотра. А его не было потому, что все родители работали, детских садов не хватало, и мы почти весь день были предоставлены самим себе.
Еще одно место, к которому у нас было двойственное отношение – это большой яблоневый сад, который начинался сразу за посадками и полого спускался до самой реки – Оки. С одной стороны, нас привлекали яблоки, которыми к середине лета были усыпаны его деревья. Вначале зеленые, потом с розовыми боками. С другой, мы боялись подойти к саду. Как внушали родители, сад охраняли страшные сторожа со злыми собаками. На одного сторожа приходилось по десятку собак, которые нападали на каждого, кто осмеливался пересечь границу сада. А если такого смельчака не доставали собаки, то уж сторож обязательно выстрелит в него из двустволки, заряженной солью. Конечно, после такого увещевания, никто из нормальных детей в сад по своей охоте не полезет.
Вера в такую печальную участь того, кто осмеливался посетить яблоневый сад, каждое лето регулярно подвергалась сомнению. Начиная с июля месяца по нашему двору начинали ходить наши сверстники или чуть постарше, за плечами которых были мешки с ранними яблоками. Последние они, как мы говорили, «натырили» в саду. Торговцы с успехом продавали ранние яблоки нашим матерям, получая вместе с платой за товар и наше безграничное восхищение своей смелостью. В качестве поклонения перед этими смельчаками мы выдумывали разные небылицы, в которых они фигурировали наподобие лесных братьев, не боявшиеся вступать в схватки со сторожами. И хотя сторожа имели ружья, заряженные солью, а смельчаки только яблоки и смекалку, они постоянно выходили победителями, унося на себе мешки с яблоками. Мы, дети из благополучных семей, не понимали, что их смелость - вынужденная, определявшаяся тем, что тогда, в послевоенное время, многие семьи жили в большой нужде, и дети помогали, чем могли. Младшие воровали яблоки. Старшие воровали по-крупному.
Сад заканчивался на берегу Оки. Летом, для нас она обладала непреодолимым притяжением. Странно, но в те времена лето всегда было жарким, дождей не было, и мы каждый день бегали на речку. Пробегая мимо сада, опасливо поглядывали на него, памятуя о злых собаках, которые могут задрать прохожего, не особенно размышляя хочет этот прохожий сорвать запретный плод или просто проходит мимо. Насколько припоминаю, никто из нас за время таких походов на реку не пострадал от собачьих зубов. С походами на речку у меня связано первое осознание того, что между мальчиками и девочками большая разница. И не только потому, что мальчики были в трусиках, а девочки в купальниках. Уже в то время меня привлекали девичьи формы, которые разительно отличались от мальчишеских. С тех пор я относился к девочкам по-особенному, они заняли место слабых, независимо от возраста и положения.
Сейчас на месте наших домов промзона, в которой изобилие каких-то складов, производств и еще чего-то невнятного. Давно нет того асфальтового завода, но маслозавод остался и стал очень представительный. На месте садов большой микрорайон «Новая Ботаника», в котором я живу. Вполне комфортное для житья место. На краю микрорайона – остатки некогда большого парка, на удивление, не заброшенного. Здесь приятно бегать по утрам, просто пройтись днем или вечером, посидеть на лавочке, размышляя. Мамаши с детьми это место обожают. Но «Новая Ботаника» - место не простое, оно таит много загадок, к разрешению которых я лишь начал подбираться.
2. Райское место
Расположившись удобно за компьютером, собрался с удовольствием продолжить работу над очередным опусом, но нежное воркование жены: «Сходил бы, что ли, за овощами!», в котором угадывались стальные нотки, выдернуло меня из состояния творчества и перенесло в кондовую реальность. Впрочем, жаловаться нельзя, ее кухонное творчество ничуть не уступало моим опусам по качеству окончательной продукции. Иногда, сам себе тайком признавал, что, мне никогда не удастся достичь такого совершенства, как приготовленные ею свиные ребрышки с необыкновенным соусом. Поэтому считал своим долгом поддерживать ее кухонное творчество, ощущая себя при этом необыкновенно чутким, благородным и интеллигентным.
Мрачно (но очень тихо!) бурча себе под нос околесицу, навроде: «Ну что тут сделаешь, если даже собственная жена встала шлагбаумом поперек творческой магистрали, на которую я в это субботнее утро выполз в надежде провести его в творческих исканиях». Набрал кучу пакетов для покупок, взял список продуктов и отправился в магазин. Телефон не брал. Когда-то молодым и наивным я ходил в магазин с телефоном. И это всегда заканчивалось катастрофой – мне не хватало пакетов, чтобы разместить все покупки, учитывая добавления и уточнения, приходившие на телефон. Я не покупал пакеты в магазине, исключительно из экологических соображений.
Набросив куртку, вышел на улицу. Весеннее утро было великолепно! Солнышко светило, птички чирикали, машины не рычали, люди не толпились, малышня не кричала, футболисты не матерились. Идеальное время! Сразу же забыл свои переживания, подчинился судьбе, сказав, что, наверное, в этом и состоит мое интеллигентское предназначение на это утро. И направился в магазин. Путь проходил по пустырю, на котором с краю стоял совсем небольшой храм. Раньше на месте пустыря было старообрядческое кладбище. Но, увы, оно исчезло в результате социальных катаклизмов, которые преследовали страну весь двадцатый век. И этот пустырь не совсем органически вписывался в микрорайон современной архитектуры. Он располагался на берегу реки и сейчас солнце отражалось в воде, его блики проникали через еще не густую листву береговой поросли. 
Поднялся на пригорок на краю пустыря, глянул вниз в направление реки, в надежде увидеть блики на воде. И тут у меня началось! Во-первых, я не просто остановился, я буквально врос в землю. Во-вторых, непроизвольно начал тереть оба глаза, увидев перед собой то, что уж совсем не укладывалось в мои представления современного человека. Передо мной был храм, которого еще вчера не было. Там всегда был совсем небольшой одноэтажный храм, который имел очевидные признаки временной постройки. Было впечатление, что он поставлен здесь, как предтеча главного храма, который обязательно должен появится, потому что микрорайон располагался в таком месте, в котором без храма просто нельзя. Непроизвольно сделал шаг в направление храма, и он исчез. Отлегло и подумалось: «Ну вот, все встало на свои места». Сделал шаг назад, чтобы вернуться на тропу в магазин, храм появился. Более того, я явственно видел рядом с ним людей. Они входили в храм. Подъезжали даже машины. Стоял не шелохнувшись, наблюдая за происходящим. С удивлением обнаружил, что изменилось и окружение. Вместо тропинки, по которой шел в магазин, я стоял на асфальтированной дорожке. Да и сам пустырь назвать пустырем язык не поворачивался. Редкая поросль на его краю и заросли чертополоха превратились в ухоженные аллейки. Так, делая шаг вперед и шаг назад, я вызывал это видение, пытаясь как-то его объяснить. Спустя некоторое время, видение перестало появляться. Вновь передо мной был пустырь и церквушка на краю.
В крайней задумчивости пошел в магазин. Купил все по списку. Пошел назад. Проходя мимо того места, ожидал чего-то необычного. Но ничего не произошло. Пришел домой, отчитался по списку. Жена выразила неудовольствие тем, что список можно было бы расширить, если бы взял телефон. Отшутился, сказал, что и так нагрузился под завязку. Даже для пива места не осталось. На слово «пиво» жена отреагировала по-доброму: «В следующий раз купишь. Мне темного».   
 
Разошлись по комнатам, я к компьютеру - продолжать опус, жена – готовить восхитительные ребрышки.
Случившееся не отпускало. Опус, в котором описывал свои первые впечатления от Института Прикладной Физики, куда я поступил после института, как-то не клеился. В те далекие времена, когда наука, и особенно физика была в большом почете, в этом институте было много работ, которые находились за гранью реальности. По сравнению с ним известный Научно-исследовательский институт Чародейства и Волшебства братьев Стругацких, в простонародье НИИЧАВО, казался детским лепетом и фантазией младенца.
 

3. Школа-начало
В положенное время я был отдан в школу, которая находилась в полутора километрах от нашего дома. Мой маленький мирок раздвинулся. Теперь он включал Комсомольскую улицу с ее оживленным движением, трамвай, который по ней ходил, овраг, мимо которого пролегала моя дорога в школу. Сразу же возникло много новых впечатлений. Во-первых, в овраге меня поразила громадная авиабомба, которая осталась там с войны. Она так и лежала там, пока я учился в этой школе первые два класса. Следы войны в городе встречались часто, поэтому бомба казалась делом обычным. В полях и лесах за городом ржавели разбитые пушки, машины, валялись гильзы от снарядов. Позже, когда я был в пионерском лагере, нам запрещали ходить в один лес. Как говорили местные, там еще было полно мин. Даже в центре города были не убранные развалины здания, в котором до революции находился Институт Благородных Девиц. Бывшее четырехэтажное здание было разрушено до основания, но сохранилась ограда. В чудом уцелевшем одноэтажном доме в ограде жил мой двоюродный брат с родителями. Позже я часто приходил к нему, и мы лазили по этим развалинам, периодически находя оружие, патроны, амуницию.
Нельзя сказать, чтобы я рвался в школу, но и особого отвращения к учебе не испытывал. Как оказалось, в классе было много моих сверстников, тех самых, которые заходили в наш двор с мешками ворованных яблок. Это были мальчишки из бараков. Поголовно учились они плохо, и своими выходками доставляли учительнице сплошные огорчения. То же, что они делали вне школы, вообще вызывало оторопь. Особенно такая проделка, как катание на трамвайной колбасе. Колбасой мы звали длинный металлический штырь, торчащий из-под заднего вагона. Он использовался для сцепки вагонов и торчал из-под вагона приблизительно на метр. Смельчаки из моего класса на остановке забирались на него и, держась за вагон, проезжали таким образом остановку или две. Для них это было чем-то совершенно обычным. Но для меня непостижимым. Только в мыслях я мог представить, как я мчусь, стоя на колбасе. А кондуктор грозит мне через окно, но сделать ничего не может. Но - только в мыслях. Обычно же я плелся домой пешком, платить три копейки за билет, чтобы проехать одну остановку, мне казалось неразумным. Ведь собранные таким образом деньги можно было потратить на конфеты в ларьке на остановке. До сих пор помню шоколадные конфеты Ласточка и Цитрон, которые я там покупал. Конечно и сейчас на полках магазинов лежит эта Ласточка, но совсем не такая, как в те времена. Тогда Ласточка доставалась как результат напряжения детской души.
Однако, катание на колбасе – это не единственное, о чем я мечтал, но не смел воплотить. Однажды, увиденное потрясло меня, и я до сих пор вспоминаю впечатление восторга, которое испытал только от того, что был просто свидетелем произошедшего. Дело было зимой, после занятий я не спеша тащил свой портфель домой. Вдруг мимо меня промчался трамвай, за которым в вихре снега, между рельсами, уцепившись за колбасу и присев мчались два лыжника. Трамвай несся, как мне казалось, на бешеной скорости, а эти смельчаки вели себя так, как будто катание между рельсами, уцепившись за колбасу, было самым обычным делом. Мое потрясение было нешуточным. Наверное, именно тогда я осознал, что не все подвластно мне в этом мире.
Мои сверстники в классе, для которых катание на колбасе было делом заурядным, к учебе явно относились с нескрываемой прохладцей. В те времена домашку задавали уже с первого класса, как и ставили оценки тоже почти с первых днеей занятий. Мои герои детства, про которых мы выдумывали разные героические истории, в учебе проявляли себя самым плачевным образом. Они не делали домашку, игнорируя ее как явление, не совместимое с их свободомыслием. У нас была молоденькая учительница, недавно вышедшая из пединститута. И вот сразу после института ей достался первый класс, контингент которого были дети с рабочих окраин. Ее идеалы, еще не изжитые после института, толкали ее на разные педагогически приемлемые поступки, как-то, вызов родителей для беседы или родительские собрания. Но родители очень уставали на работе и приходить лишний раз в школу не могли. В результате мои герои из бараков только моральными жертвами нашей учительницы переводились в разряд троечников. Она их жалела, и понимала, что к лютым двоечникам родителями будут применены методы физического воздействия, которые никак не укладывались в методики, усвоенные ею в институте. Поэтому при первой же возможности, ставила им тройки, только бы отвести от них суровое отцовское наказание.
Вскоре лютые двоечники оценили присутствие в классе такого «ботаника», как я, который охотно делился с ними выполненной домашкой. Естественно, я не мог отказать моим бывшим кумирам в такой безделице, как списать задачи по математике или упражнение по русскому. И тогда я тоже понял, что вчерашний кумир не останется кумиром на всю оставшуюся жизнь. Жизнь многогранна, а кумиры приходят и уходят.
Наверное, в то время во мне стала просыпаться тяга к учебе. Мне нравилось читать не только то, что задавали по русскому языку, решать задачи по математике. Помню, однажды у меня стали появляться тройки по математике, что было крайне обидно. И тогда по совету отца, я прорешал все задачи из задачника и выписал их решения в специально заведенный блокнотик. Польза от этого была двойная. Во-первых, у меня уже никогда не было троек по математике, и во-вторых, весь класс знал о заветном блокноте, в котором есть все решения к домашним заданиям и контрольным. Последнее класс оценил. Мои кумиры меня, как бы, признали за своего. Конечно, держали от себя на некотором расстоянии, но мимо их бараков я ходил уже без опаски. Всем его обитателям было запрещено меня трогать. Но кататься на колбасе меня не приглашали.
И что было обиднее всего, так это их полное пренебрежение моими чувствами. Когда я подружился с одной девочкой из своего класса, ее звали Таня, таким же «ботаником», как я, то увидев нас вдвоем, они громко сопровождали нас криками: «Тили-тили тесто. Жених и невеста!». Мы шли через их нестройные ряды, давая им повод для безудержного веселья. И в то же время назавтра с утра они подходили ко мне и списывали домашнее задание, которое, как мне казалось, делали только мы с Таней. Но после занятий опять это: «Тили-тили тесто!». Однако, противоречивая в то время была молодежь, окружавшая меня. Но это было вполне понятно. Школа стояла на рабочей окраине, и жители этой окраины, в своем большинстве, не особенно высоко ценили образование. В то время большинство учеников, которых с трудом дотягивали до седьмого класса, шли в ремесленное училище. Они осваивали рабочие специальности и вполне удачно устраивались в жизни.
Кстати, городское ремесленное училище в то время находилось в здании Первой Мужской гимназии, которое я очень люблю, потому что оно связано с большим числом выпускников, фамилии которых мне дороги. Не буду перечислять эти славные фамилии. Совершенно неожиданно обнаружил среди них Жегалкина – российского, а потом советского логика, труды которого мне близки. А то, что он закончил гимназию в моем городе, я узнал совсем недавно. 
Отучившись два класса и получив табель с круглыми пятерками, я переехал в новый дом в центре города. Дом, по тем временам, был городским украшением, с большими окнами, балконами и красивым фронтоном. Да и сейчас он смотрится вполне достойно на фоне окруживших его новостроек. В том же доме находилась организация, в которой работали мои родители. Они были инженерами-дорожниками, а контора называлась длинно: Управление дороги Москва-Симферополь. Это были те времена, когда Симферополь входил в Россию. Потом он отойдет к Украине, и контору переименуют Управление дороги Москва-Харьков. Потом и Харьков отойдет Украине, но контора по-прежнему, сохранила название Управление дороги Москва-Харьков, символизируя тем самым, что управление любой дорогой, в том числе и Москва-Харьков, передавать украинцам нельзя. Что выглядит оправданным. Когда я бывал к Крыму, уже украинской вотчине, впечатление от местных дорог было самым тягостным.   

4. Новый двор
После переезда первое, что сделали мы – детвора нового дома, высыпали во двор. На людей посмотреть, себя показать. Занятия в школе закончились, впереди были каникулы, и поэтому настроение у всех было летнее. Двор требует особого описания, он явно был спроектирован «с претензией», но детям играть в нем было неудобно. Дело в том, что большую его часть занимала громадная клумба, в которой были проложены дорожки, обсаженные кустами смородины. По периметру клумбы – опять та же смородина. И украшением всего – изваяние в центре: на пьедестале помещены два медвежонка. Два большеголовых чудища, одно сидело, сложив лапки, в второе стояло, склонив голову набок. Получилось подобие небольшого парка. Парковые дизайнеры и архитекторы, которые проектировали эту парковую зону, предполагали, что местная детвора, парами, будет прогуливаться по этим дорожкам, погруженная в свои мысли, изредка бросая взгляд на изваяние медведей, чтобы вдохновиться чем-то патриотическим и благородным. После тихих прогулок, нагуляв аппетит, дети так же чинно должны были идти домой кушать.
У нас же, местной детворы, были свои взгляды на изыски паркого устройства. Мы восприняли заросли смородины, как непреодолимые леса, в которых обитают все: казаки, разбойники, индейцы и бледнолицые. Разделившись на две команды, мы начали с криками носиться друг за другом по этим зарослям, методично их вытаптывая. Занятие понравилось, и мы вооружились какими-то остатками строительного мусора. Все вместе, изображая Ледовое Побоище, мы почему-то набросились на беззащитных медвежат, и как-то совершенно случайно отсекли одному из них лапу. Лапа упала на песок, а мы собрали военный совет, как вернуть ее на место. Но ничего не придумали. Решили взрослым не говорить, а продолжить наши игрища. К концу дня вся клумба была основательно вытоптана, смородина осталась только в некоторых местах периметра, посередине бывшей клумбы, ныне вытоптанной площадки, сиротливо стоял обелиск – символ борьбы отцов и детей, рядом лежала отбитая медвежья лапа – символ детской свободы.
Наши родители были вполне интеллигентные люди, и главное, еще не забыли своего детства, то вскоре мишек куда-то отвезли, клумбу разровняли и сделали на ней спортивную площадку. Вполне приличная, там поместилась баскетбольная площадка с двумя щитами, волейбольная и турник. Осталось место даже для песочницы, в которую регулярно завозился песок.
Итак, двор устроился к обоюдному удовольствию и детворы и родителей. Дети резвились во дворе, а родители умильно глядели на них из окон конторы, будучи спокойны за своих чад. Дворовая жизнь продолжалась, мы взрослели, и дворовая детвора разделилась на группы, основой разделения был интеллектуальный уровень. Одни стали «хозяйственниками», их интерес сосредоточился вокруг рыбной ловли, в которой они стали настоящими профессионалами, другие – «спортсменами», участниками всевозможных спортивных секций. Я, как и всегда, остался в «ботаниках». Группы объединялись в коллективных играх, а летом все вместе бегали на речку.
Со школой повезло, она была прямо за забором нашего двора. Старое, двухэтажное здание, прямо напротив бывшей Первой Мужской гимназии, в которой в это время было ремесленное училище. Здание имело П-образную форму, в центре был двор, на котором, кажется, умещалось все. Там даже стояли два грузовика, которые раньше ездили, но сейчас стояли на приколе, и подвергались набегам школьников, имевших тягу к технике. Последние с энтузиазмом откручивали блестящие и не особенно детали. Авто за это не обижались, поощряя будущих кулибиных. Хотя они и не двигались, но сидеть за баранкой, гудеть и подпрыгивать на сиденье, имитируя гонку по военной дороге, уже было большим удовольствием. Иногда авто превращались в танки, иногда в аэропланы. Зависело от нашей фантазии.
Совсем недавно, изучая историю города, обнаружил, что директор этой школы в годы фашисткой оккупации был руководителем подпольной организации, и был казнен, когда организацию раскрыли.
Привычка к учебе, выработанная под влиянием отца, делала мою школьную жизнь достаточно простой. Учился легко. Положение нашего дома имело еще одно преимущество. Рядом располагалась детская библиотека, которая оказалась для меня неожиданным открытием. Она во многом сформировала мою тягу к книгам, которая сопровождает всю жизнь. Рядом с домом, почти на другой стороне улицы располагался Драматический театр. Место для меня знаковое. В нем я бывал часто, в основном на детских спектаклях. Первые впечатления помню хорошо. Но больше всего я увлекался Кукольным театром, которым руководил большой любитель детей – дядя Вася. Это было совершенно незабываемое впечатление.
5. Памятник Любви
В моей жизни дядя Вася олицетворяет целую эпоху, которую зовут детство. Он был директором Орловского Кукольного театра, - места, посещение которого для каждого ребенка было незабываемым событием. Кукольный театр располагался в старом здании на улице Посадской, которое уцелело во время войны. В моем представлении ребенка он был неотъемлемой частью культурно-образовательного оазиса, который сосредоточился в этом месте. Напротив располагался Орловский Драматический театр к задней части которого прилепилось двухэтажное здание. В нем когда-то располагалась гимназия, а в те времена – ремесленное училище. Налево кинотеатр Октябрь, тоже в уцелевшем от войны здании. Направо – моя родная 26-я школа. Здесь я учился в начальных классах. Потом на месте школы построили кинотеатр, вместо старого Октября, который тоже назвали Октябрь. Так в памяти старожилов Орла и остались два Октября: старый и новый.
Я жил неподалеку от этого оазиса и часто его посещал. Каждое воскресенье – обязательно, по будням – с разрешения родителей при условии выполненных домашних заданий. Но дядя Вася и его театр остались в моей памяти, как олицетворение чего-то совершенно необычного, что можно сравнить только со сказкой. Это и была сказка, потому что каждый спектакль в кукольном театре был сказочным. Не знаю, кто делал куклы для них, но в моей детской душе они запечатлелись как произведения искусства. До сих пор перед глазами стоит джин, выскакивающий из бутылки в спектакле Лампа Алладина. Он был высок – под самый потолок зрительного зала, его подсвечивали красным, одежды развивались в разные стороны, и для моей детской души это было большим испытанием. Помню после этого спектакля я еще долгое время с фонарем проверял под кроватью нет ли там этого страшного джина. Который, впрочем, был достаточно добрый. Но доброта его поступков никак не вязалась с диковатой внешностью. Моя детская душа была потрясена.
Дядя Вася любил нас – детей, приходящих на спектакли. Сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что и кукольный театр был для него выражением любви к детям. Этот человек, наверное, пережил трудные времена войны и вынес оттуда, что самое важное для человека, уцелевшего в ней, есть Любовь. И всю свою жизнь он посвятил этому чувству.
Всегда в окружении детей, с которыми он вел бесконечные взрослые разговоры. Ведь любовь неотделима от уважения к маленькому народу, который не доставал ему даже до пояса. Дети толкались вокруг, пытаясь прикоснуться к нему, взять за руку, сделать так, чтобы дядя Вася обратил на них внимание. Эта любовь была взаимной, она обогащала всех. И каждый уносил ее частицу домой.
Впрочем, дядя Вася увозил эту частицу на своем Москвиче, который всегда стоял перед театром, когда там были спектакли. После спектакля дядя Вася никогда не уезжал сразу. Был заведенный ритуал, когда в его машину набивалось несметное количество детей, и он катал нас по Комсомольской улице. Счастье от этого было ничуть не меньше того, которое я испытывал, когда выходил из темного зала на свет со слегка кружащейся головой. Так мы – дети той поры приобщались к культуре усилиями великого подвижника – дяди Васи.
Сейчас напротив здания бывшей гимназии выстроены в ряд много бюстов ее учеников, которые оставили после себя память в истории России. В своем большинстве, для нынешнего обывателя с его культурным и образовательным уровнем представляют собой нечто абстрактное, как параграф в школьном учебнике истории. Выучил, ответил и забыл. Однако, рядом с ними, напротив, на другой стороне улицы располагается монумент, который воздвигнут в моей душе в память о человеке, который олицетворял Любовь к детям. И сделал мою душу лучше и чище. Это монумент дяде Васе. 
Господь мой! Сколько же таких нерукотворных памятников осталось в Орле в память о незабываемых учителях, артистах, библиотекаршах, руководителях кружков и секций. Они формировали мою душу, мое отношение к жизни, Родине. И каждому из них прими, Господи, мою искреннюю благодарность.   
 

6. Военные развалины
Не буду рассказывать о первых друзьях, увлечениях, разочарованиях в новом классе. Он разительно отличался от моего прежнего, ученики были гораздо интеллигентнее, но, главное, - добрее друг к другу. Правда, «Тили-тили тесто, жених и невеста» изредка, но звучало.
Но наиболее запомнившиеся мне события того периода связаны с послевоенными развалинами, оставшимися на месте Института Благородных Девиц. Рядом с этими развалинами жил мой брат и я часто, особенно летом навещал его. Зимой там делать было нечего. Это я уже недавно узнал, что там располагался именно Институт. В то время меня мало интересовало происхождение развалин. Они сами представляли собой ценность. Их недра содержали все, что интересовало мальчишек тех лет, когда живы были участники Отечественной Войны. Отец моего брата тоже был участником войны, имел много наград, и мы с братом часто их перебирали. Там даже был Орден Ленина. Вообще военная тема в наших с ним играх звучала часто, устраивали бои: танковые, артиллерийские, самолетные. Фигурки танков, пушек, самолетов лепили из пластилина, а поле боя занимало всю комнату. После боев отправлялись в развалины и ковырялись там подручными инструментами. Оружие находили часто. Это были винтовки, автоматы, наганы. Две находки наиболее запомнились.
Однажды нашли настоящую гранату, еще не ржавую с зеленой ребристой рубашкой и еще не истлевшей деревянной ручкой. Отнесли ее отцу, который сразу же, как участник войны, оценил опасность находки и отобрал ее. После этого отнес к большому колодцу непонятного назначения, который располагался чуть-ли не в центре развалин, и зашвырнул ее туда. К нашему разочарованию, взрыва не последовало. Но нам это было не обязательно. Факт, что мы держали в руках настоящую гранату, приобщал нас к героике войны. Мы воображали себя теми героями, которые держали оборону в этих развалинах и обязательно отбрасывали врага с огромными для него потерями.
Второй находкой, которая запомнилась очень хорошо, - была десятизарядная винтовка Симонова. Ее приклад, конечно, истлел, ствол в одном месте поржавел, но все механизмы были в исправности. После того, как я извел на нее непомерное количество масла и ветоши, заработал затвор и спусковой механизм. Теперь я мог передернуть затвор, при этом он издавал приятный для мальчишеского уха щелчок, потом нажимал на спусковой крючок и раздавался еще один щелчок. Эта вещь в мальчишеской шкале ценностей ценилась очень высоко. Странно, но взрослые к моей находке относились вполне равнодушно, никто не пытался отобрать необычную игрушку.
Какое-то время, при игре в войну, я бегал со своим оружием, вызывая зависть дворовых. Но то, что зависть будет такой сильной, что подвигнет кого-нибудь из них на подлый поступок, мне в голову не приходило. Но оказалось, что в детских сердцах уже пробудились Шекспировские страсти. Однажды, когда мы гоняли по двору и окрестностям, играя в войнушку, во двор заехал мотоцикл с милиционером. Увидев его, я тотчас запрятал оружие в остатки смородины по периметру бывшей клумбы, а сейчас – спортплощадки. Но один из моих дворовых приятелей, увидев, куда я ее спрятал, взял ее и, щелкая затвором, пошел прямо на милиционера. Последний был несколько обескуражен. Наверное, вот так с оружием наперевес, да в мирное время, на него никто не наступал. Недолго думая, скорее, только инстинктивно, он отобрал оружие, бросил его в коляску мотоцикла и укатил. Для меня загадкой осталось, зачем он приезжал, что ему нужно было в нашем дворе. В ту пору я даже не догадывался о причинах, по которым мой дворовый приятель, в общем-то не злобливый пацан, сделал такую подлость. Позднее Вильям Шекспир поставил все на свои места. Но в то время книги В. Шекспира были на той полке, к которой я еще не приближался.
7. Связь с прошлым
Развалины и старое здание школы олицетворяли связь с прошлым. При воспоминании о них всплывали в памяти не только они, но и ассоциации, которые уводили в далекое прошлое. На это наслаивались фильмы, книги, которых в моем детстве было в изобилии. Наиболее глубокие формировали образ, который я примерял на себя в играх, отношению к жизни. Потом в этот образ вплетались, не только эмоциональные переживания, но и собственные размышления. И чем больше я знакомился с историей, размышляя над ней, в том числе города, тем более выпуклым представлялся этот образ, собирая исторические черты из ближайшей истории, не очень далекой и очень. Улавливались связи, ассоциации до того никак высвечивающиеся. Увлечение историей позволило увидеть источники тенденций, в том числе, собственной жизни. Прошлое оказалось источником ресурсов, воздействующих на собственную духовность. 
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена
И.А. Бунин
Судьба человека прослеживается в его поступках и произошедших с ним событиях. Судьба – объективна, ее можно описать, обсуждать, изучать, о ней можно даже посплетничать. Хотя замысел судьбы не материальный, материальны лишь его проявления. Именно они формируют и сопровождают жизненный путь человека. Однако, судьба – это не предопределение, в ней отчетливо видна свобода воли. Это, конечно, не значит, что всякий волен выбрать себе любой жизненный путь. Это не так! Мы уверены только в том, что нам предопределен путь движения к совершенству и любви. Но он реализуется, иногда, самым неожиданным образом, проводя нас через испытания, никак не обусловленные всей предыдущей жизнью. И хотя конечная цель у него предопределена, это не значит, что она будет всенепременно достигнута. Выбор каждого следующего шага на жизненном пути, могущего оказаться судьбоносным, определяется человеком. И в результате судьба есть череда звеньев: выбор, определяющий твое дальнейшее бытие, где ты вновь обречен выбирать. И так до последнего вздоха, выбор – последствия – выбор.
В точности также предначертание и судьба есть у каждого города. При его основании предполагается конкретная цель. Но судьбу города творят люди. В результате на пути к цели, происходят отклонения. Тут тоже свобода выбора, как в человеческой судьбе. Город выбирает жизненный путь выбором своих горожан. Именно они определяют его судьбу, которая, в свою очередь, влияет на его жителей. Иногда судьба города отражается не только в собственных жителях. Она может отразиться и в судьбе страны. И может оказаться, что исходно предопределенная цель не достигнута, где-то на жизненном пути города произошли кардинальные подвижки. А может быть, это иллюзия – намеченная ранее цель, и основная цель в смене предначертаний. Как знать! 
В 1566 году по указанию Ивана Грозного была основана крепость Орёл для охраны южных границ Русского государства. Этот год официально считается датой основания города. Одновременно с Орловской крепостью был заложен и первый городской собор во имя Рождества Пресвятой Богородицы. Об этом событии в дополнении к Никоновской летописи под 1566 годом записано: «Того же лета повелением государя царя и великого князя Иоанна Васильевича всея Руси поставлен бысть город на поли на реке Орлее». В 1577 году на правом берегу реки Оки появилась казачья слобода, где селились орловские городовые казаки. В слободе установлена деревянная церковь «Покровская казачья». Тем самым, реализовывался первоначальный замысел Орла, как города-крепости. Но Православие и судьба города неотделимы вплоть до прихода большевистской идеологии.
Итак, исходная цель основания города – охрана южных границ государства. Возьмем это основным посылом и посмотрим на историю Орла в лицах, с точки зрения замысла и его воплощения в судьбе города и его жителей. История города интересна именно в лицах, потому что ее творят конкретные люди, она связана с персоналиями. История любого города связана с его жителями, но история Орла интересна в силу необычности его персоналий, широтой, можно сказать, необъятности их интересов и выдающимися судьбами. Эти жители оказали влияние не только на становление города, их судьбы переплелись с судьбой всего государства.
Военная история Орла богата событиями, которые полностью оправдывают его назначение. В 17 веке Орёл продолжал своё существование как город-крепость с соответствующим гарнизоном: в остроге располагалась Пушкарская слобода, на левом берегу Орлика – притока Оки, селились бояре и дворяне, близ Оки продолжала разрастаться Казачья слобода, а близ Карачевской дороги — Стрелецкая слобода. Во второй половине XVII в. население города росло за счёт служилых людей: возникли Солдатская и Драгунская Заоцкая слободы. Пока формирование города вписывалось в основной замысел основателя - Ивана Васильевича.
Но после возведения Белгородской засечной черты в 1654 г. военная угроза городу ослабела. Одновременно развитие экономики сделало выгодным товарное производство хлеба в южнорусских землях. Удачное географическое положение Орла в верховьях Оки превратило его в торговый центр с большой пристанью. Зерно из Ливенского, Кромского, Орловского и Мценского уездов отправлялось в Калугу и Москву, а соль из Соликамска на Украину. Понятное дело, торговля выгоднее тяжкого ратного дела. И в Орле появились дворы торговых людей. В 1676 г. был восстановлен посад (за острогом), и бывшие стрельцы, казаки и пушкари стали торговцами. Окончательно военное предназначение Орла была утеряно после пожара 1689 года, когда частично сгорела и больше не восстанавливалась городская крепость. Тем не менее, замысел основателя не исчез, он продолжал отчетливо проявляться в судьбе Орла.
Указами Екатерины II от 28 февраля и 5 сентября 1778 года были учреждены Орловская губерния и Орловское наместничество. Орёл стал центром губернии. В это время численность населения города составляла около 7,7 тысяч человек. И тут намечается вторая линия городской судьбы, которая связана с посещением в 1784 г. Орла великим подвижником Православия Серафимом Саровским. Он посетил Богоявленский собор в качестве послушника Саровского монастыря. Цель визита - сбор средств на строительство нового храма в его обители. Пожертвования Серафим принимал в Богоявленском соборе – одном из первых соборов г. Орла. Серафим Саровский (1759-1833) родился в Курске. Современник Пушкина, он был столь же известен в России. И его появление в Орле нельзя отделить от духовного импульса, который был получен городом в результате снисхождения Божьей Благодати от пророка. И эта Божья Благодать осенила духовную жизнь города, что было заметно в определенный период его развития. Иначе, чем объяснить, что город стал местом притяжения, средоточием обильных духовных проявлений. Только случайностью или географическим положением объяснить это невозможно. Орел выделяется на фоне других городов именно духовной жизнью его горожан, даже если они лишь краем своего жизненного пути соприкоснулись с ним. 
История Богоявленского собора непосредственно связана с историей города. После сожжения поляками и литовцами в 1606 г. Орел был в полном запустении почти 30 лет. В 1636 г. последовал царский указ о восстановлении города «на старом орловском городище». С этого момента он начал вновь заселятся, продолжая жить полувоенной жизнью. Одновременно с восстановлением и укреплением орловского острога в 1641-1646 годах, на месте нынешнего Богоявленского собора строится церковь, значительно изменившая впоследствии свой облик. Документ XVII века гласит: «Лета 7152 (1644) по челобитью орловского посадского Богоявленского попа Бориса, орловский губный староста Козьма Пеншин отмерил на Орле на посаде в Большом остроге» участок земли «под церковь во имя Богоявления Господа Бога и Спаса Нашего». Церковь перестраивалась и превратилась в большой Богоявленский Собор. Одно время его колокольня была самым высоким зданием в городе. Но времена меняются и … какое-то время в Соборе даже был Кукольный театр.
Сейчас рядом с собором установлен памятник Серафиму Саровскому. 28 июля 2016 года, в День крещения Руси, памятник освятил патриарх Кирилл. И не смотря на перипетии истории именно на территории Собора воедино сплелись замысел Ивана Грозного и духовное предначертание, проистекавшее из благотворительности. Духовный импульс святого Серафима Саровского, проявившийся в городской судьбе, оказался не слабее военной идеи Ивана Васильевича.
Не будем перечислять военное прошлое Орла и Орловской губернии. Оно этого заслуживает, но отстоит от наших дней очень далеко. Орел, так или иначе, поучаствовал во всех значимых войнах того времени. Как подтверждение, упомянем Алексея Петровича Ермолова, героя Отечественной Войны 1812 года и покорителя Кавказа. Он поселился близ города в своей усадьбе Лукьянчиково после опалы из-за связей с декабристами. Здесь он жил до 1831 года. И сразу же возникает первая ассоциативная связь Орла, как военного форпоста, с новым - духовным предназначением, как следствием импульса, проистекающего из Благодати от святого Серафима Саровского. А.С. Пушкин специально заехал в Орел, чтобы повидаться с Ермоловым во время своего путешествия на Кавказ в 1829 году. И такие, на первый взгляд случайные, ассоциативные связи в истории Орла прослеживаются постоянно. К слову, еще одна ассоциативная связь – в Орле родилась А.П. Керн – муза Александра Сергеевича.
Еще одна ассоциация связана с именем Дениса Давыдова. На Орловщине находилось его единственное родовое имение Денисовка. В судьбе воина и поэта переплетение двух жизненных линий, определенной предначертанием судьбы города, как военного форпоста, и вочеловечивание духовного импульса Серафима Саровского.
В Орле отчетливо заметен ряд явно выраженных эпох, когда основная деятельность, вокруг которой активизировалась городская жизнь, сменялась другой. Вначале крепость и все связанное с военным предназначением города. Затем пристань на Оке, как центр торговли и экономического развития города. Третий, особенный период развития города в конце ХІХ – начале ХХ века, закончившийся Гражданской войной. Наконец, весьма непростые, можно сказать, кризисные явления духовной жизни советского и постсоветского периода. Наиболее интересный с точки зрения городской судьбы, духовного развития города - третий период. Тогда Орел сформировался как крепкий провинциальный город, с развитой экономикой и патриотическим контингентом граждан. Город пронизывал дух патриотизма, развития, творчества. И в качестве подтверждения, начнем с события совсем необычного даже для страны, в которой патриотизм и православие были не отделимы в духовном ее становлении.
В 1835 году император Николай I повелел открыть в Орле Кадетский Корпус и назвать его “корпусом Бахтина”, в честь благотворителя - орловского помещика, отставного полковника М.П. Бахтина, пожертвовавшего на это полтора миллиона рублей и большое имение. К тому времени М.П. Бахтин был известен, как помещик, активно и успешно занимавшийся своим хозяйством. Настолько активно, что к первоначальному состоянию присоединил обширные угодья, в результате чего стал обладателем весьма значительного состояния. Но что-то произошло в сознании помещика, и он отдал все на благо воспитания и обучения юношества. К Орловскому Кадетскому Корпусу приписали ещё Курскую и Рязанскую губернии, благодаря собранным их дворянством дополнительным взносам - более 313 тысяч рублей. В училище принимались дворянские дети приписанных к нему губерний. Судя по пристальному вниманию к училищу со стороны Императорской Семьи, оно не было заштатным учебным заведением. Что самым непосредственным образом отразилось на его судьбе. Орловский-Бахтина кадетский корпус всегда был одним из лучших военных учебных заведений Империи.
Для постройки здания приобрели обширный участок у графа С.М. Каменского, на котором в августе 1837 года, в присутствие великого князя Александра Николаевича, состоялась закладка фундамента Корпуса. К слову, граф С.М. Каменский был основателем первого орловского театра. Его труппу составляли крепостные графа. Получилось, что благородная идеи М.П. Бахтина воплотилась не на каком-нибудь пустыре, а на месте, уже осененном духом творчества. 
В мае 1843 году последовало Высочайшее повеление об учреждении Корпуса. 6 декабря того же года Орловский-Бахтина кадетский корпус был открыт. И еще одна многозначительная ассоциация: на открытии корпуса 5 декабря 1843 г присутствовал статский советник Ф.И. Тютчев. И вновь переплетение линий – военная цель и духовное окружение. И такие переплетения исторического, военного, гражданского, политического, творческого компонентов, проявляющихся в судьбе жителей Орла, а значит и в формировании судьбы города встречаются постоянно. Еще одно подтверждение связи исторических ассоциаций: в августе 1843 г в Орловский-Бахтина кадетский корпус переведен начальником корпуса из Петровского-Полтавского – подполковник Хрущов с назначением батальонным командиром. Впоследствии Хрущов станет известен, как защитник Волынского редута в Севастополе. И очередная ассоциация: Севастополь – Севастопольские рассказы - Л.Н. Толстой. Вокруг городской судьбы формируется аура человеческих судеб, которые, в свою очередь, формируют судьбу города и, более того, - судьбу Империи.
В 1849 г. произведен первый выпуск из Орловского-Бахтина кадетского корпуса в числе 35 воспитанников, отправленных для окончания военного образования в Дворянский полк. Через несколько месяцев директор корпуса объявил своим подчиненным лестный отзыв о первых питомцах Орловского корпуса, выраженный в письме к нему Начальника Штаба военно-учебных заведений: «Поклонитесь сослуживцам и детям нашим. Ваши орловцы – прекрасные мальчики; дай Бог, чтобы и остальные походили на тех, которых Вы прислали». Ну разве это не очевидное подтверждение, что первоначальный замысел, возникший в душе М.П. Бахтина, был тем зерном, которое «…упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать».
За всё время существования Орловского Бахтина кадетского корпуса было выпущено более 3230 воспитанников. Более 2400 из них стали офицерами, среди них 230 генерал-майоров, 65 генерал-лейтенантов и 25 генералов. Выпускники Корпуса приняли участие во всех войнах, которые вела Российская Империя: Крымской (1853–1856), русско-турецкой (1877–1878), русско-японской (1904–1905) и Первой мировой (1914–1917). Они непосредственно делали историю Российской Империи, соединяя первоначальный замысел Ивана Грозного и духовное напутствие от Божественного Духа святого Серафима Саровского.
В годы Гражданской войны судьбы выпускников Корпуса разделились. Большая часть приняла сторону Белого движения, часть присоединилась к Красным. Дальше судьбы были вполне предсказуемые. Для Белых – гибель на фронте или эмиграция в Европу или Америку. Для Красных судьба готовила испытания. Кто-то служил в Красной Армии и впоследствии принимал участие в Великой Отечественной войне. Некоторые, что было ожидаемо в то время, были репрессированы по разным обвинениям. Все выпуски Корпуса, которые застали Революцию, разделили судьбу страны: гибель на фронтах Гражданской войны, изгнание, репрессии, службу в Красной Армии.
Но импульс, который привел к образованию Орловского-Бахтина кадетского корпуса, не исчез с последним выпусков в 1918 г. Судьбе было угодно, чтобы этот импульс проявился в форме Орловского бронетанкового училища. История возникновения бронетанкового училища как бы подводит к тому, чтобы унаследовать традиции Корпуса.
В мае 1918 году в городе Иваново-Вознесенске (ныне Иваново), по инициативе М.В. Фрунзе, были созданы 3-х месячные пехотные курсы младших командиров. 4 декабря 1918 года они были преобразованы в 14-е Иваново-Вознесенские курсы среднего командного состава с восьмимесячным сроком обучения. Эта дата считается днём рождения училища.
В июле 1921 году на базе курсов была сформирована 27-я Иваново-Вознесенская пехотная школа (с 3-х годичным курсом обучения). В сентябре 1925 году, по инициативе Наркомвоенмора М.В. Фрунзе, пехотная школа была переведена в г. Орёл. Приказом РВС №355 от 7 апреля 1925 года школе присвоено имя М.В. Фрунзе. Переведенная школа располагалась в здании Орловского-Бахтина кадетского корпуса, формируя преемственность военного предназначения города, реализованную в Кадетском Корпусе и военном учебном заведении для Красной Армии.
16 июля 1930 года на базе школы организована первая в Красной Армии бронетанковая школа и переименовывается в Орловскую бронетанковую школу им. М.В. Фрунзе. Первым начальником и комиссаром школы был назначен Сурен Степанович Шаумян (с 1929) — сын Степана Шаумяна, одного из 26 бакинских комиссаров, расстрелянных в 1918 году английскими интервентами. История страны и история города в очередной раз переплелись.
К 1935 году в Школе обучались 700 курсантов, которых готовили на лейтенантов — командиров взводов танков. 16 марта 1937 года школа переформирована в Орловское бронетанковое училище имени М.В. Фрунзе. Многие выпускники школы принимали участие в боевых действиях гражданской войны в Испании, в боях у озера Хасан и на реке Халхин-Гол, в советско-финской войне. Тем самым, вновь проявляется первоначальный замысел города, как военного форпоста. Но теперь этот форпост не только для охраны ближайших рубежей – город участвует в охране границ страны, расположенных за тысячи верст от него. 
С началом Великой Отечественной войны в июне — июле 1941 года училище отправило на фронт два танковых батальона, автомобильную роту, ремонтно-восстановительный батальон, два коммунистических батальона и одну автобронемастерскую. И в очередной раз в этой войне проявилась цель создания города – служить военным оплотом страны. Хотя тогда многие города европейской части страны служили этой цели. Просто в Орле это проявилось как продолжение многовековой традиции, начавшейся в середине 16 века.
Военное предназначение Орла проявилось еще раз в начале Великой Отечественной войны. На южной окраине города расположена Часовня Александра Невского, возведенная в память о подвиге воинов-десантников 201-й воздушно-десантной бригады, которые 3 октября 1941 года десантировались на орловском аэродроме и вступили в схватку с танковой группой Гудериана, наступавшей на Орёл. С винтовками, ручными гранатами сражались против танков. Эти несколько часов обороны Орла десантниками позволили организовать оборону под Мценском и приостановить продвижение немцев к Москве. В бою погибло более 600 десантников. Основная идея образования города воплотилась еще раз, город непосредственно оказался на переднем крае борьбы с супостатом.
Мы проследили одну ветвь городской судьбы, источником которого был Иван Грозный. Теперь проследим еще одну, связанную с Духом Божьим от Серафима Саровского и сопровождавшую духовное развитие города. Мы исходим из того, что появление наиболее почитаемого в России святого никак не может остаться без последствий для места, в котором он осуществлял свою деятельность. Его влияние на город – не непосредственное, как влиятельного жителя, но мистическое. К духовной судьбе города мы переходим по ассоциации с творчеством И.А. Бунина. Хотя Иван Алексеевич не был уроженцем Орла, но с городом связано очень многое, что отразилось в его творчестве. И первая ассоциативная связь Орла и Ивана Алексеевича определяется тем, что преподобный Серафим Саровский был самым почитаемым им святым.
УЧИТЕЛЬНЫЙ СТАРЕЦ
Кто нам сиял звездой чудесной?
Кто солнцем был средь тьмы ночной?
Чей образ прелести небесной
Исполнен в юдоли земной?
Кто нас учил любви великой,
И сам ее примером был?
Пред кем смирялся злобы дикой
В сердцах смятенных ярый пыл?
Кто жаждой вечного спасенья
С дней детства раннего палим,
Кто жил надеждой воскресенья? —
Он — преподобный Серафим!
И ныне всюду вспоминая
Его великие дела,
Молитвам Старца Русь святая
Себя навеки предала!
С 1889 по 1892 год И.А. Бунин жил в Орле, работая в редакции «Орловского вестника», где вышла его первая книга – «Стихотворения. 1887 – 1891». Орел был городом его молодости, первой любви, первых литературных произведений. Таким образом, через ассоциацию Бунин – Серафим Саровский переходим к Орлу, осененному Божественным Духом святого и избранного распространять Его по всей России. И еще одна связь Ивана Алексеевича со святым. Как отмечал один близкий в эмиграции к Бунину человек: «Бунин делал то, что должно, молился Богу и преподобному Серафиму Саровскому, переживал о судьбе каждого встреченного им человека, и писал о любви».
В Орле ассоциативный ряд, источник которого святой, продолжается через плеяду литераторов. Этот ряд подчеркивает, что Орел не просто наследник крепости, поставленной чтобы отбиваться от супостата. Он живет еще в одном измерении – духовном, источник которого Божья Благодать, проистекающая от святого.
И вот мы уже в Орле XIX века, в городе, где оборонительная идея, сформулированная Иваном Грозным (представленная Орловским-Бахтина кадетским корпусом), соединилась с духом святого. Естественно, что такое соединение должно привести к всплеску необычных проявлений, который должен удивить своими влиянием и содержанием. И он действительно удивляет.
Наше исследование судьбы Орла – это не сбор исторических фактов, его определяют ассоциации. Они не вещественны, но их влияние на материальные проявления несомненны. И первая ассоциация, которую проследим – это Иван Бунин и Леонид Андреев. Племянник Л. Андреева, А. А. Алексеевский, писал: «Андреев и Бунин – оба были уроженцы Орловской губернии, земляки Тургенева, Лескова, Фета и других, и оба по игре случая, начали свою литературную деятельность в «Орловском вестнике» и одно время даже печатались в нем…». Потом они познакомятся в литературном кружке «Среда» (не путать с нынешним оппозиционным листком «Орловская среда»), который объединял российских литераторов. Это уже непосредственная дружба двух писателей. Но сейчас оба лишь определяют ассоциацию, вызванную одним городом, где они творили. Всякая ассоциация – не материальна и, следовательно, имеет гораздо большее влияние на духовную жизнь, нежели материальные проявления любого порядка. Получается, что ассоциации лежат в корне всех событий, случившимися с людьми, а через них с городами и странами.
Материальное может воздействовать на духовное только своим духовным содержанием. Конечно, если таковое имеет место. И если нет духовного компонента, то и взаимодействия нет. Ассоциации полностью не материальны, они как бы намечают план для дальнейшего развития материального мира. Именно поэтому они интересны в исторических исследованиях. Ассоциации проявляются в материальном плане тем, что провоцируют события, которые, на первый взгляд не связаны между собой. Поэтому их можно принять за случайности, но это не так. Это лишь реализация ассоциаций, которые управляются высшим, духовным разумом. Без ассоциаций история есть лишь череда во многом случайных событий, с ними – события приобретают внутреннюю логику, которую можно выразить даже документально.
Историк ищет ответы на вопросы: Что, когда его интересует исторический факт; Где, когда интерес представляет историческое пространство; Когда – историческое время; Почему – причины события и Какие последствия будут иметь исторические факты. История всего лишь наука, укладывающая причинно-следственные связи в рамки формальной логики. Она не изучает ассоциации, а, следовательно, не изучает духовную связь событий, которая нас сейчас интересует в наибольшей степени. По ассоциации мы можем перейти от И. Бунина и Л. Андреева ко всему литературному сообществу России конца XIX начала XX веков. Но сейчас нас интересует судьба Орла, поэтому проследим ассоциативную цепочку от Леонида Андреева к другим замечательным обитателям Орла. Поэтому двинемся дальше, чтобы проследить цепочки, можно даже сказать фонтан ассоциаций, к которому придем через личность Леонида Андреева. Для этого, обратим внимание на здание, которое ныне располагается в Воскресенском переулке.
Здание построено в 1795 г. В 1808-1918 гг. в нем находилась Орловская мужская гимназия. И сразу же первые ассоциации: ее посещал основать Орловского театра Каменский С.М. Еще одна не обычная для гимназии ассоциация: В 1812 г здесь размещался госпиталь для раненых русских воинов, участников Отечественной войны с Наполеоном, в устройство которого принимал участие поэт В.А. Жуковский. Вспомним генерала Ермолова и создается вполне законченная картина, основой которого служат два источника: замысел Ивана Грозного и Благодать Божья, источником которой был Серафим Саровский. Она проистекла от него, чтобы осенить город. И ее материальные проявления видим в создании Орловского-Бахтина кадетского корпуса и мужской гимназии.
Подтверждением этому служит огромное число ее выпускников, которые оставили след в истории России. Орел считается третьей литературной столицей. Благодать Божья, проистекшая от Серафима Саровского, наиболее явственно проявилась через литераторов, имеющих отношение к городу. Не будем перечислять писателей и поэтов, которых по выражению Н.С. Лескова: «Орел вспоил на своих мелких водах столько литераторов, сколько не поставил их на пользу Родины никакой другой русский город». Это очень затруднительно, и вызывает не только восхищение, но и удивление. И действительно, с Орлом связаны судьбы Ивана Тургенева и Леонида Андреева, Ивана Бунина и Бориса Зайцева, Афанасия Фета и Алексея Апухтина, Михаила Пришвина и Сергия Булгакова, Сергея Городецкого и Сергея Есенина, который жил здесь с женой Зинаидой Райх. Невозможно объяснить это изобилие, если не принять за основу чего-то не материального, духовного основания. Но если увидеть в этом влияние Духа Божьего через Святого, то все становится на свои места. Дух Божий он веет везде и везде проявляется по-разному. Нам не дано предвидеть, но мы можем восхищаться. Благодать Божья проистекает от человеков, нам надо лишь ее принимать и сохранять в душе. Благодать есть Бог, ощущаемый в сердце (Блез Паскаль)
Но почему Благодать Божья в Орле проявилась только через литераторов? Духовность веет во все стороны одинаково. Известный советский математик И.И. Жегалкин окончил эту гимназию в 1889 году. Среди ее выпускников государственный деятель, председатель Совета Министров П.А. Столыпин. Его фраза: «Им нужны великие потрясения — нам нужна Великая Россия!», произнесенная в 1907 г., для России, похоже, актуальна вечно. А А.П. Киселёв - «законодатель» школьной математики. По его «Элементарной геометрии» несколько десятилетий учились школьники Советского Союза. Этот ряд можно продолжить. Но остановимся, наша цель достигнута. В Орле переплелись два духовных начала, они воплотились в персоналиях, чтобы потому воздействовать на судьбу страны. Хотелось бы проследить это движение и дальше, но не получается. Измельчал народ!
Хотя не буду слишком строгим. В здании Мужской Гимназии располагается Исторический факультет Орловского Университета им. И.С. Тургенева и имеется еще Федеральное государственное казённое военное образовательное учреждение высшего образования Академия Федеральной службы охраны Российской Федерации. Что является признаком, пусть и слабым, что исторические предначертания Орла пробиваются. Как слабая трава у тропинки!
 
Дрова
Хотя в нашем доме было центральное отопление, все же в кухне располагалась громадная, печь. Центральное отопление работало от угольной котельной, тут же под домом. Мы заходили туда зимой, чтобы отогреться, в этот таинственный мир огня, каленого железа, угля, необыкновенных запахов. Здесь работал вечно подвыпивший истопник, черный, в разводах угольной пыли, курящий то-ли цигарки, то-ли самокрутки. Сейчас не помню. Он нас не прогонял, а усаживал на лавку, и мы отогревались. После чего убегали опять на мороз, гонять шайбу. Меня он выделял особо. Дело в том, что моя мать работала завлабом в лаборатории, которая располагалась тут же во дворе. А так как истопник был рукастый, то часто по ее просьбе, чинил разнообразное оборудование. За что и получал единственно приемлемую для него валюту – спирт, которым в изобилии снабжалась лаборатория. Поэтому он завсегда передавал привет мамаше и интересовался нет ли чего для починки.
Печь на кухне использовалась для приготовления пищи по выходным дням. В обычные дни готовили на керосинке и примусе. Печь топилась дровами и углем. Два-три раза в год казенная машина от предприятия привозила нам дрова и сваливала перед нашим сараем. Сарай – это отдельная история того времени. Это сейчас у жильцов многоквартирных домов нет сараев. Раньше сарай был неотъемлемой частью квартиры, как бы ее продолжением. У нас было два сарая, один – дровяной, в том числе и для моего оружейного арсенала, который я натаскал с развалин. Другой более опрятный, там отец устроил себе столярную мастерскую. Иногда запершись на целый день, возвращался с какой-нибудь полочкой, табуреткой или даже шкафчиком. Он был рукастым и на досуге делал полезные вещи. Но вернемся к дровяному сараю. Мне он был ближе, в нем хранились мои детские вещи, в том числе и упомянутый арсенал.
После того, как дрова были привезены, мы с отцом укладывали их в сарай, чтобы в ближайшие выходные распилить на пеньки. Дальше предстояло их поколоть, чтобы поленья влезали в печку. Отец делал это сам, топора мне не доверял. Пилили вдвоем двуручной пилой, укладывая толстые стволы на козлы. Пилка дров вдвоем – процесс имеющий значительный психологический эффект.  Надо в нужный момент потянуть пилу на себя, но не резко, и во время ее отпустить. При этом все время следить за тем, чтобы пила не уходила ни вправо, ни влево. Тогда пилка дров происходила быстро и без напряжения.
После колки, я сносил поленья в сарай, укладывал вдоль стены высокую поленницу. Теперь наша прожорливая печь обеспечена надолго.
Пилка дров ставила меня в особенное положение, я как бы наблюдал жизнь двора со стороны. А она продолжалась и ничуть не тише, чем та, в которой принимал участие я. Вот из соседнего сарая вырвалась громадная свинья, которую там держали. Весело визжа, она носилась по двору, не допуская мысли, что придется вернуться назад в скучный сарай. Ребятня, радуясь возможности почувствовать вкус настоящей охоты, гоняется за ней, кто с хворостиной, кто – просто так. Главное, чтобы кричать погромче, создавая полное впечатление охоты на бизона в индейских прериях.
Или вот во двор въехал автомобиль с арбузами, и мои друзья помогают его разгружать. Польза от них минимальная, скорее мешают, но они твердо знают, что имеют полное право потребовать хотя бы один арбуз за работу. После этого они будут делить его. При дележе обязательно возникнут претензии, которые громко разрешаются. Конечно, эти и другие детские забавы отвлекали мое внимание, но я поднимался над всем этим. Ведь я участвовал в серьезном деле – пилил дрова для собственной печки, которая снабжала едой всю семью.
Утром в воскресенье отец или я растапливал печь, чтобы мать смогла приготовить, в том числе, и пирожки. Кухня наполнялась печным теплом, запахом горящих поленьев. Нас с братом от плиты гоняли, чтобы мы не мешались. Изредка удавалось посидеть перед поддувалом, наблюдая, как в него, через колосники падают угольки. Печка гудела, издавала жар. В ее духовке румянились пирожки, сверху стояли сковородки, кастрюли. Технологический процесс обеспечения семьи едой был в разгаре.
После того, как в дом провели газ, печь разобрали, ее заменила газовая плита на четырех ножках. Приготовление еды стало гораздо удобнее, но деятельность по обеспечению этого процесса стала значительно скромнее. Вернее, она вовсе исчезла. Надо было лишь повернуть краник и поднести спичку к конфорке. Вспыхивал голубой огонек и вскорости закипал борщ или чайник. То ли дело на печи. Результат тот же, но каков процесс! Дрова надо загрузить, бересты нарвать, засунуть в печку и в нужных местах запалить. Иногда с одной спички запалить печь не удавалось. Но вот, вначале маленький огонек побежал по бересте, потом перекинулся на дрова, наконец, дрова занялись, и печка загудела. С гордостью поглядываешь вокруг. Я справился с этим делом, значит пирожки будут.
Довольный, иду в свою комнату, делать уроки.
8. Зимние каникулы
Наступил декабрь, а с ним и сумасшедшая гонка - подготовка к Новому Году. Ослушаться жену я не мог и безропотно поплелся в торговый центр за подарками. Список родственников и друзей, которым наши подарки были до крайности необходимы для счастливой жизни в следующем году, был впечатляющим. Поэтому вполне приличный кусок времени я должен был вычеркнуть из своего любимого времяпровождения за компьютером, где ваял очередной опус, и провести его в поисках подходящих подарков. Далеко не каждая вещь, по-моему, вполне подходящая, удовлетворяла жену. Та была слишком блеклой, эта широкой, а эта вообще древняя, как мамонт. Однако объемные пакеты потихоньку наполнялись. Я, как тягловая сила, сопровождающая центр принятия решений, радовался. Чем тяжелее ноша, тем ближе конец списка и свобода.
Наконец, дошли до главного блюда - подарка для жены. Чтобы не мешаться под ногами, я был оставлен на лавке в сопровождении двух объемистых пакетов, из которых пока ничего не вываливалось, но которые уже просили пощады, угрожая развалиться у меня в руках, если в них втиснуть что-нибудь еще. Вытирая пот, сидел на лавке и наблюдал окружение. А окружение было таким же активным, как я несколько минут назад. Активничали жены, преследуемые мужьями, исправно исполнявшими роль тягла. Активничали мамочки, таская за руку детей от одной торговой точки к другой. Детям было легче, чем мужьям. Иногда они канючили и получали то шоколадку, то мороженое, то газировку, которая хранилась в материнских запасниках. Это, конечно, скрашивало им броуновское движение, называемое подготовкой к Новому Году.
Глядя на детей, накатили воспоминания из собственного детства. В те времена такого повального ажиотажа с участием детей, конечно же, не было. Естественно, все ждали Новый Год, и по многим причинам. Но не припоминаю, чтобы родители сходили с ума в поисках подарков родне и нам – ненаглядным чадам. Для нас – детей, ожидание Нового Года, конечно, было связано с началом зимних каникул. Сами понимаете, даже если любишь школу, как прирожденный ботаник, все равно каникулы есть каникулы.
Родители заботились о моем культурном досуге во время каникул. Поэтому покупали на все десять дней абонементы в кино и театр, и я каждый день приобщался к искусству. В кино, как правило, крутили мультики или детские фильмы, и это было два часа безграничного счастья. Мультик по телику в то время было редким событием. Чаще говорящая голова рассказывала про происки американской военщины, которой противостоит наше социалистическое отечество. Или, что советский народ под руководством партии в едином порыве совершает чудеса трудовой доблести и новый 19… год встречает замечательными трудовыми успехами. Нам были до лампочки и американская военщина и трудовые успехи под руководством КПСС. Мы радовались этим двум часам счастья. А потом пересказывали во дворе какие мультики видели. Конечно, привирали, но нельзя же осуждать детей за желание продлить мгновения счастья и поделиться ими с близкими.
В театр каждый день ходить не удавалось, но раза три – четыре за каникулы я там бывал. Именно с тех пор я стал театралом. И потом, когда учился в институте регулярно чередовал посещения с друзьями пивного бара под негласным названием «Аптека», что рядом с Павелецким вокзалом, и с подругами - театра. С друзьями, после третьей кружки, было весело и интересно, с подругами приятно. Друзья были постоянные, подруги постоянством не отличались. Друзей помню до сих пор, хотя уже давно разбежались по разным углам нашей необъятной. Подруги почему-то из памяти стерлись. Не хочу делать глубокомысленных выводов, но какие-то сравнения приходят на ум.
Но вернемся к предмету. Второй причиной моего ожидания Нового Года была елка. Для моих родителей никогда не было вопроса – ставить елку или не ставить. Конечно, ставить. Наверное, им самим нужен был этот праздник, может быть, хотелось воспоминаний детства, елового запаха, новогодних угощений. Елка доставалась безо всякого труда. Обычно за несколько дней до Нового Года во двор въезжала машина от предприятия, где работали родители, нагруженная доверху елками. И каждый работник выбирал себе понравившуюся. Отец относил ее в сарай, на холод, чтобы не обсыпалась. Там она ждала своего времени, когда вся семья: отец, мать и мы с братом начинали ее украшать. Я заглядывал в сарай, и накатывала волна счастья от предвкушения праздника.
Наступало время, когда елка переносилась в большую комнату и устанавливалась на крестовине. Затем начиналось украшение. Из шкафа доставались коробки с немногочисленными елочными игрушками. Сами эти коробки уже были праздником, и начинались суета и споры куда повесить то или иное. Не заполненные игрушками места заполнялись конфетами, хлопушками, мишурой, ватой. Под елкой обязательно помешался Дед Мороз. Был ли он одинок, или со Снегуркой, сейчас не помню. На елку вешалась гирлянда, которая зажигалась не с первого раза. Надо было подкрутить лампочки, и тогда она оживала. После этого, в комнате гасился свет и праздник вступал в свои права. К тому времени я был уже на каникулах, а брат еще не учился. При горящей гирлянде и выключенном свете мы с ним сидели в полумраке на диване, и каждый ждал, что вот сейчас, еще немного, и Дед Мороз под елкой окажется живым и с подарками. Даже подарки нас не особенно волновали, мы в те времена не особенно были избалованы ими. Но настоящий Дед Мороз – это была вера, которая даже во взрослом человеке не исчезает окончательно, каким бы Фомой неверующим он ни был. Что ни говори, но в жизни много чудес, и почему бы часть из них не приписать Деду Морозу. Ну самые приятные. Вы понимаете, о чем я.
Потом начиналось хождение к друзьям, каждый гордо демонстрировал свою елку. Я говорил: «Ух-ты!», но в душе-то знал наверняка, что моя елка – самая лучшая. Так украшенная она стояла все школьные каникулы и еще с неделю. Потом как-то буднично ее разбирали, игрушки клали в традиционные коробки. Стеклянные игрушки заворачивали в вату, чтобы они дожили до следующей елки. Бумажные просто клали навалом. С каждой игрушкой я был хорошо знаком. За те немного лет, которые я уже удосужился прожить, я держал их в руках уже несколько раз, и они были как старинные друзья, с которыми вот так встретился накоротке и опять разбегаешься в разные стороны. Дела зовут, понимаешь.
Позже, когда я учился в институте и приезжал домой на каникулы, елку не разбирали до моего приезда. Получается, что она стояла в комнате почти месяц. Для брата это было замечательно, ведь теперь, когда у всех елки уже убраны, у него она стояла, символизируя собой продолжение праздника. К нему приходили его друзья, чтобы вспомнить этот праздник. Я же, взрослый студент, относился к ней достаточно равнодушно. Про Деда Мороза не размышлял, просто отходил после сессии.   
Особая тема в детстве – это новогодние подарки. Не припоминаю, чтобы дарили что-то серьезное, какие-нибудь игрушки, спортивный инвентарь или из одежды. Дело ограничивалось кулечками со сладостями. Они были регулярными, об этом заботился профсоюз на родительской работе. И когда ходил в театр по каникулярному абонементу, всегда в фойе за отдельным столом стояла тетечка, которая по моему билету выдавала тот же заветный кулек. Тетечка была наряжена Снегуркой, рядом стоял мешок, из которого она доставала подарки. Иногда веселая и молодая, тогда получать подарок от нее было радостно. Иногда скучная и, как сейчас понимаю, после новогоднего возлияния, она даже ничего не говорила по причине затруднений со здоровьем. Тогда получение подарка принимало характер официоза – дошла очередь, получил, отошел в сторону, чтобы не мешать другим.
Больше всего в этих кулечках меня интересовал вопрос: «Есть ли в нем мандарины. И если есть, то сколько». Как правило, их там были два, редко три. И это было единственное время в году, когда мне доставался этот заветный новогодний фрукт. В остальное время не припоминаю. Сейчас, начиная с ноября, мандаринами завалены все магазины. И люди уже, наверное, никогда не поймут, что один этот фрукт из бумажного новогоднего кулечка может быть олицетворением детского представления об изобильной жизни, когда у тебя все есть, даже мандарины. Все детство – это сплошное счастье, но не всегда детское счастье подразумевает изобилие того, что так хочешь.
Получив свой кулек, я торопился в зрительный зал, чтобы усесться в красное, бархатное кресло и ждать, когда прозвенит третий звонок. Потом громадная люстра начинала меркнуть и шум в зале стихал. Занавес раздвигался и на сцене был бал в дворянской усадьбе, где танцевали усатые гусары с очаровательными дамами, или густой лес с партизанским лагерем, или еще что-то такое же завораживающее. О новогоднем кульке забывалось, все внимание было приковано к гусарской дуэли или подвигу мальчика-партизана. Рядом сидели такие же мальчики и девочки, некоторые с родителями, большинство без, родители работали. И все переживали за наших и ненавидели врагов. Наши всегда побеждали. И это тоже было частью новогоднего праздника.
Спустя много лет, я вновь хожу в тот же театр, сижу в тех же бархатных креслах и, слава Богу, переживаю такие же эмоции, которые переживал в те новогодние каникулы. Но уже без новогоднего кулька.
9. Пельмени
Пельмени в нашей семье были праздничным блюдом. Не припоминаю, чтобы их готовили в обычные дни. Но в праздники обязательно. Готовила всегда мать, отец допускался лишь к прокручиванию на мясорубке мяса и лука, и в качестве поощрения иногда к лепке. Нас – меня и брата к лепке не допускали, но иногда нам удавалось слепить по паре корявеньких пельмешей. И какое это было счастье, когда сваренные они доставались авторам. Тогда они казались самыми вкусными, и каждый расхваливал свое произведение, хотя оно и выглядело весьма непрезентабельно. Ели пельмени только с уксусом, сметана и масло в качестве приправы не признавались.
Эту традицию – делать пельмени по праздникам, мать унаследовала из своей семьи. Она была родом из Омска – большого города в Сибири, семья была большая и очень дружная, и перед праздником все садились вокруг стола и занимались лепкой. Этот ритуал был как бы прелюдией к самому празднику и непонятно чего все больше ждали – лепки или праздника с праздничным столом, центральным блюдом на котором были пельмени.
Подавались пельмени в большой тарелке. Как сейчас ее вижу – по краям были цветки, кажется, это была сирень, они выцвели, так как тарелка была вполне почтенного возраста. Она была наполнена пельменями, от которых поднимался пар. Мы сидели за столом: отец и мы с братом, а мать доставала пельмени и накладывала в тарелку. Потом все садились, и начиналось пиршество. В памяти не отложилось, употребляли ли взрослые алкоголь или нет, наша семья была из трезвенников, но не это главное. Вполне возможно, что рюмку, другую взрослые выпивали.
В памяти очень четко отложился этот стол на кухне. Кухня была большая и выполняла роль столовой. В ней проходили все праздники и семейные торжества. Гости приходили редко, или я просто не помню всех. Но тогда накрывался большой стол в большой комнате, которая именовалась залом. И в этом случае центральным блюдом тоже были пельмени.
Почему я вспомнил сейчас эти пиршества. Наверное, потому, что они были редкими и каждое обещало нечто необыкновенное. На праздники 1-е Мая или 7-е Ноября родители ходили на демонстрацию, чтобы что-то там демонстрировать, Мы дети не понимали смысла этих мероприятий, но чувствовали себя сопричастными чему-то очень взрослому, когда в колонне проходили мимо трибуны. На ней стояли партийные руководители и произносили в микрофон какие-то странные слова. Полагаю, что и для самих партийных бонз все это было не совсем понятно, когда они кричали на всю площадь: «Да здравствуют советские пожарники!», хотя на самом деле перед трибуной проходила колонна дорожников, то есть строителей дорог. И уместнее было бы призвать их повышать качество дорог, которые, как известно, в России вторая беда. Первая беда – дураки, но они по большей части стояли на трибуне, и поэтому никак не могли быть причастны к племени дураков. За это могли наказать.
Мы, то есть дети, не обращали на эти лозунги никакого внимания. Нас занимал сам процесс движения в колонне взрослых, празднично одетых, с транспарантами и знаменами, неестественно возбужденных. В обычной жизни те же взрослые выглядели по-другому. Но вот трибуна пройдена и начинается следующий этап: все хотят домой в тепло к праздничному столу. Куда-то деваются транспаранты и знамена, все становятся обычными людьми, спешащими отделаться от обязанности демонстрировать непонятно что, непонятно кому, и отправиться по домам.
И мы с отцом и матерью наконец-то оказываемся дома. Быстро снимаются праздничные костюмы, скоро накрывается стол, так как все было заготовлено заранее. И мы все садимся, чтобы начать торжественный обед. В это время между взрослыми ведутся взрослые беседы, которые нам детям совсем не интересны. Они обсуждают, кто стоял на трибуне, что говорили, словом, это были обычные разговоры взрослых. Нас же больше интересовало угощение, стоявшее на столе, и которое в обычной жизни нам доставалось редко. Жизнь в то время не особенно баловала разносолами, все жили вполне скромно, и увидеть изобилие на столе можно было только в праздник. К этому событию припасались деликатесы, каждый доставал их как мог. Но, как правило, могли все.
Наконец, наступал долгожданный момент. Мать доставала уже упомянутую тарелку с выцветшими цветочками по краям и с резным краем, которая представляла собой апофеоз праздника, когда на столе появляются долгожданные пельмени. Все замолкали, наступал первый момент торжества: пельмени отправлялись в кипящую воду. Когда поднималась крышка кастрюли, куда булькались пельмени, то по кухне распространялся необыкновенно вкусный запах, это был запах лаврового листа и черного перца, которые уже были в кастрюле и поджидали пельмени в гости. И хотя мы с братом уже порядочно подналегали на деликатесы: два вида колбасы, очень вкусную селедку, сыры, шпроты, тем не менее, от этого запаха у нас появлялось чувство полнейшей пустоты в желудке, и мы с нетерпением поглядывали на мать. Скоро ли наступит этот долгожданный момент, который затмит своим величием все эти взрослые игры в демонстрацию чего-то очень непонятного, чего-то совсем из другого мира, в котором толстые дядьки на трибуне кричат что-то невнятное, и динамик разносит по площади: «Ду-ду-ду», и иногда «Бух!».
И после этого мы с братом пойдем во двор, где товарищи тоже из-за праздничного стола, с которыми можно будет уже совсем серьезно обсуждать, что каждый из нас съел, и насколько это было вкусно. Мы были вне конкуренции, пельменей за праздничным столом ни у кого не было. 
10. Учительница
Какова роль провидения в жизни человека? Сам ли он прочерчивает линию судьбы, или это делают внешние силы, иногда позволяющие ему взглянуть на результат, как бы говоря: «Нравится тебе или нет, но такова жизнь». Можно ли влиять на судьбу, поворачивая ее, когда кажется, что так лучше. Наверное, можно, но человек смиряется, принимая жизнь как она есть. 
Летом я не поступил в институт, не прошел по конкурсу. Пришлось устраиваться на работу и готовиться снова. Моя тетка устроила меня лаборантом в кабинет биологии одной из школ, рассчитывая, что работа не пыльная, и у меня будет время для подготовки. В первый рабочий день пришел к директору, представляться. Оказался вполне нормальный мужик, коротко обрисовал мои обязанности и повел в кабинет биологии. В это время там занятий не было, поэтому мы прошли в комнату за кабинетом – лаборантскую. Теперь это будет моим местом работы. За лабораторным столом сидела молоденькая девушка, рассматривая что-то в микроскоп. Как оказалось – учительница биологии. Невысокого роста, стройная с пышной прической, выглядела очень молодо. Встретив в другом месте, не подумал бы, что она закончила ВУЗ и учительствует. Директор представил ее: «Людмила Петровна. Твоя непосредственная начальница». Потом назвал меня. Сказал несколько дежурных слов, пожелал трудовых достижений и вышел. Мы остались вдвоем. И тут она внимательно посмотрела на меня. Нельзя сказать, чтобы я стеснялся девушек, даже если они были преподавательницами. Однажды даже водил дружбу со студенткой местного пединститута. Но то, как она на меня посмотрела, вызвало во мне незнакомое чувство. Посмотрела прямо в глаза. Просто, без жеманства, как будто предлагая начать беседу о чем-то важном. Я ответил таким же прямым взглядом, и она начала розоветь. Вначале щеки слегка порозовели, потом подбородок, после порозовело все лицо, и отвела взгляд. Я даже удивился, что так может краснеть учительница биологии. Но от ее взгляда внутри стало горячо, по спине побежали мурашки, а ноги отказались держать. В одно мгновение между нами возникла связь, которую до сих пор не могу объяснить. Это было нечто мистическое. В комнате повисла тишина. Оба чувствовали ее неестественность, но не могли разорвать, потому что были погружены в возникший, между нами, внутренний диалог. Диалог был без слов, но все было понятно. Во всяком случае, у меня было полное впечатление, что я все понимаю правильно. «Я долго тебя ждала», - говорила она. «Я постараюсь сделать тебя счастливой», - отвечал я. Диалог длился бесконечно, это были прекрасные мгновения.
Чтобы как-то прервать повисшую тишину, Людмила Петровна сказала: «Вот ваше рабочее место». А спустя некоторое время: «Вы любите биологию?». Биологию я не любил, любил математику и увлекался кибернетикой. Но, чтобы не дать ей подумать, что я равнодушен к биологии, ответил: «У меня по биологии пятерка». Впрочем, у меня по всем школьным предметам было отлично. Но хвастаться не стал в силу врожденной скромности.
Она рассказала, что мне надо делать. Как я и предполагал, времени для подготовки в ВУЗ у меня оставалось немало. После этого предложила чаю, и за чаем до конца урока рассказывала мне о генетике. На следующем уроке у нее были занятия, и я помог ей заставить стол в классе разнообразными мензурками, пробирками и штативами. После этого ушел в лаборантскую и стал расставлять по порядку весь, с моей точки зрения, биологический хлам. Хлама было мало, вскоре я освободился и уселся на рабочем месте с задачником по математике, который всегда таскал с собой.
На перемене Людмила Петровна, возбужденная уроком у старшеклассников, вошла в лаборантскую и опять меня приковал к месту взгляд ее серых глаз. Под этим взглядом ничего не хотелось думать или делать. А просто сидеть и впитывать доставляемое им наслаждение. Опять по спине побежали мурашки, и я ощутил слабость в ногах. Но сидя, чувствовал себя увереннее. Она попросила сменить некоторые приборы в кабинете. Посмотрела на мой задачник: «Вы любите математику?». Ответил, что да.
— Это очень здорово. Поможете мне. Я собираюсь продолжить учиться генетике. А там очень много математики. В институте, нас биологов не очень напрягали математикой. Так, чуть-чуть. А сейчас, когда начала углубляться в генетику, поняла, что без нее там делать нечего.
Я искренне поинтересовался: «Вы мне покажете свои книги по генетике?». Она даже вспыхнула от удовольствия. Судя по всему, генетика была ее настоящим увлечением. И всякого, кто интересовался ею, она причисляла к хорошим людям. Было что-то детское в этом, когда мы сразу зачисляли человека в хорошие или плохие только по одному, часто незначительному, признаку. Например, если человек любил собак, то он хороший.
Так прошел мой первый рабочий день. Я не особенно напрягался, уделяя должное математике. За это время еще пару раз обменивались теми многозначительными взглядами, которые заставляли проваливаться сердце, а руки – дрожать. После шестого урока я мог уходить, но мне не хотелось расставаться с Людмилой Петровной. Она вела кружок «Юный биолог», к ней пришли старшеклассники, почти мои ровесники, они что-то химичили.
После кружка из школы мы вышли вместе. В школьном дворе никого не было. Медленно побрели к трамвайной остановке. Говорили о том о сем, главным образом про собственные увлечения. Она была начитана, много знала. Для своего возраста я тоже много прочел. Поэтому тем для разговора было много. Я жил в центре, она ближе к вокзалу. На трамвае ехали вместе. Когда выходил, опять ощутил ее взгляд. Шел домой в задумчивости. Сегодня произошло то, чего никогда не было. Возникшее чувство было вполне взрослым, превращая меня в человека, осознавшего нечто совершенно новое, не переживаемое раньше. Во дворе встретился с друзьями. Как правило, такие встречи затягивались надолго, мы трепались, обменивались новостями. Все учились в одной школе, и круг знакомых был общим. Но сейчас, слегка поздоровавшись, ушел домой. Там заперся в своей комнате, и до ужина делал вид, что решаю задачи. А на самом деле пялился на чистый лист бумаги, пытаясь понять, что же произошло. Не хватало опыта, чтобы разобраться в своих чувствах. После ужина читал Хемингуэя. В те времена его книги были редкостью. Меня снабжал редкими изданиями приятель, с которым мы разбирали математику и физику. В них он был откровенно слаб. Но у его отца была шикарная библиотека, из которой никому не разрешалось давать книги. Для меня делалось исключение. Поэтому у меня на столе всегда лежал интересный томик.
На следующий день пришел в школу задолго до первого звонка, вскоре пришла Людмила Петровна. Она была бледнее вчерашнего, и у нее были заплаканные глаза. Вызвала прилив жалости. Подумал, может быть, она прихворнула. Спросить постеснялся, все-таки чувствовал дистанцию, не смотря на наши молчаливые диалоги накануне. День прошел вполне по-деловому, она просила что-то делать, я исполнял. Даже стало обидно. Мой юношеский максимализм не мог допустить, что после вчерашнего наши отношения приняли форму начальник-подчиненный. И только, когда уроки закончились, и она усталая пришла в лаборантскую, понял, что ошибся. Вновь она одарила меня тем взглядом. Душа воспарила. Значит я не ошибся, и ее вчерашний взгляд не был обычным кокетством. Я улыбнулся в ответ. Мы все поняли. Из школы вышли вместе. Решили пройтись, был прекрасный сентябрьский день. Говорили о генетике, математике, прочитанных книгах. Прошли мимо центральной библиотеки и я, чтобы произвести впечатление, сказал, что часто вечерами сижу здесь в читальном зале, изучая научные труды. Она поинтересовалась, чем кроме математики, я увлекаюсь. И тут меня понесло. Нет, я ничего не придумывал, потому что и без выдумки мог многое рассказать. В то время увлекался Кибернетикой. Осваивал работы Винера, Эшби. Для недавнего школьника это было необычно, она слушала внимательно. Я рассказал ей пару смешных историй. Как я вычитал в философском словаре, что Кибернетику придумали капиталисты, чтобы сильнее угнетать рабочий класс. Смеялись оба. И вот, чтобы читать книги по математике и кибернетике, я вечерами просиживал в читальном зале. Она сказала, что редко здесь бывала, но теперь придется приходить чаще. Тогда Работ по генетике в широком обиходе почти не было. А через межбиблиотечный абонемент можно выписывать книги и журналы из других библиотек, даже из Ленинки. Предложил ей встретиться здесь сегодня вечером. Помедлив, она согласилась. Не заметили, как прошли вначале один мост, потом другой. Разговорившись, не обратил внимание, что прошли мимо моего дома. Только после того, как перешли второй мост, подумал, что, быть может, надоедаю своей болтовней, и предложил расстаться до вечера. Она села на трамвай, я повернул назад.
Вечером, около шести, я был в библиотеке, взял отложенную мною толстенную книгу «Теория информации», и погрузился в чтение. Как оказалось, читать оригинальный труд было трудно, и я полез в библиотечный каталог в поисках популярного изложения. И тут я увидел ее. Она стояла перед библиотечной стойкой, держа в руке несколько формуляров с подобранной литературой. Выписав пару заинтересовавших меня книг, подошел к ней. Одета она была в чем-то необыкновенном. Это была уже не учительница биологии, а божество, сошедшее с небес, чтобы показать нам землянам, что ждет нас там, если … . Что если …, я не додумывал, потому что не надеялся на чудо приобщения к райской жизни. По молодости, и начитавшись Ремарка, считал себя великим грешником. Подождав, пока нам принесут книги, оба смущенно молчали. Я пытался сказать какие-то дежурные слова. Поощряя, она изредка поднимала на меня глаза. Но смущение мое было столь велико, что даже с ее поощрениями, не мог разомкнуть уста. Наконец, принесли книги, и мы пошли за мой стол, где стояли две настольные лампы, и мною было занято мое традиционное место. Разложили литературу и погрузились в чтение.
Вначале буквы почему-то прыгали перед глазами, не желая складываться в строчки. Хотя раньше такого за собой не замечал. Но потом увлекся и начал вчитываться. Все казалось интересным, идея измерения информации увлекала. Скосив глаза, увидел, что Людмила Петровна делает какие-то выписки. Подумал, что не зря затащил ее в библиотеку. Так мы просидели до самого закрытия читального зала. Пришла хорошо знакомая мне тетя Тамара и громко объявила, что читальный зал закрывается, надо сдавать литературу. Я объяснил Людмиле Петровне, что сейчас все ринутся из зала и у стойки будет столпотворение. Поэтому лучше посидеть минут пять и потом спокойно, без суеты сдать книги. И если она хочет, то можно отложить свои книги до следующего раза, но не более, чем на пару дней. Она с благодарностью посмотрела на меня. Здесь в библиотеке она полностью признавала мой авторитет.
Сдав книги, вышли и пошли вдоль трамвайных путей по тому же маршруту, которым шли сегодня днем. Я ей рассказывал, что такое Теория информации и кто такой Клод Шеннон, ее создатель. Она с интересом слушала. Наверное, мой рассказ, действительно был достаточно популярным. В глубину теории я проникнуть еще не мог, только школьная подготовка была скудновата. Но популярную литературу я осваивал вполне сносно и мог ее пересказать.
Расстались сразу за мостом. Она села на трамвай, я побрел домой, он был рядом. Проглотив ужин, улегся спать. Сегодняшние впечатления не прошли бесследно, и я уснул, как только улегся на подушку. Во сне пришла она, почему-то заплаканная. Хотелось приласкать ее как котенка, но она ускользала из моих рук. Потом, помахав рукой, исчезла. Проснулся с тяжелым чувством, предвестника беды или несчастья. Со мной такое бывало, когда просыпался в напряжении, ожидая чего-то неприятного. В школе это бывало перед контрольными, особенно по английскому. Но сейчас-то контрольные мне не грозили. Лежа, начал размышлять с какой стороны ожидать неприятности. Когда почти уверил себя, что тревога ложная, пришла мысль, что неприятность может случиться не со мной, а с близким человеком. Отбросил бесполезные размышления, надо было бежать на работу.
В тот день Людмила Петровна пришла первой и, когда я вошел, то первое, что ощутил – ее завораживающий взгляд. Она подняла свои глаза от микроскопа и одарила всепроникающим взглядом, поднимающим меня до блаженства. Я был тогда еще юн и не задавался серьезными вопросами о настоящем, будущем. Просто плыл по жизни, полагая, что все окружающее: люди, события, создают лишь благоприятный фон моего существования. И эти молчаливые диалоги бессознательно воспринимались, как залог чего-то большого, несомненно, счастливого, что перенесет меня из школьного детства в счастливый мир взрослости. Иначе, как счастливым, взрослый мир я не представлял.
Вчерашнее бдение в читальном зале на наших отношениях сказалось самым благоприятным образом. Она иногда стала называть меня на ты, что я отметил с большим удовлетворением. Времени для обмена мыслями у нас было достаточно. Я рассказывал ей о своих школьных делах и мечте закончить факультет кибернетики какого-либо московского института. Она очень популярно объяснила основные законы генетики и о возможности управлять наследственностью. Мало что понял до конца, но основную идею, кажется, уловил. Вечером опять сидели в читальном зале, погруженные каждый в свои тексты. Вечером провожал ее почти до дома. Когда мы расставались, было уже темно, мы стояли в тени еще по-летнему зеленому куста. Уходить не хотелось, и я с удовлетворением отметил ее желание продлить нашу встречу. Значит я был ей не безразличен. Она очнулась первой: «Пора домой, завтра рабочий день». Как-то само собой получилось, что предложил в субботу пойти в театр или в кино. Она вскинула на меня глаза и тихо произнесла: «Я согласна». Теперь у меня была цель в жизни: дожить до субботы и испытать блаженство, когда ты сидишь с любимой в темном зале и никто не потревожит это уединение. Это магия зрительного зала.
Так продолжался весь сентябрь: встречи в школе, прогулки, свидания в читальном зале, возвращения по вечернему городу. Люда обращалась теперь ко мне на ты, я к ней на ты, если рядом не было школьного персонала или школьников.
Я не задавал себе вопроса, была ли это любовь. Я просто жил в той атмосфере, когда незнакомый совсем недавно человек, вдруг стал тебе близким. И эта близость, общение с ним доставляет ощущение постоянного счастья. Естественно, я не задумывался о нашем будущем, был слишком юн. Но все мое существо было принизано этим чувством, как источником все поглощающего счастья. Даже ревновать Люду к ее увлечению генетикой я не мог. Оно было ее частью, а все, что было частью Людмилы, было прекрасно.
Люда была взрослее меня и сумела разобраться в своих чувствах. Она меня любила, и любовь возникла внезапно, по независящим от нас причинам. Это была любовь с первого взгляда. Она не осмеливалась окончательно признаться себе, что возникло глубокое чувство к юноше, моложе ее, вчерашнему школьнику. И что ее жизнь уже немыслима без этого чувства, оно поселилось в душе, заполнив ее полностью. Чувство было сильным, прекрасным и, одновременно, вызывало душевную тяжесть, когда возникали мысли о будущем. Ей хотелось продолжения всего того, что было, но одновременно боялась, что все зайдет слишком далеко и этот пожар испепелит нас обоих.
Иногда наши руки соприкасались. Вначале эти соприкосновения пугали, потом мы перестали их бояться, я брал Люду за руку, когда этого никто не видел. В театре или кино, в темном зрительном зале я всегда брал ее за руку. Она не отнимала, и так мы сидели все время спектакля или сеанса. Большей близости у нас не было. Мы, главным образом Люда, установили барьер, дальше которого по негласной договоренности никто не заходил. Мне очень хотелось обнять ее, прижать к себе, иногда я делал попытки, как бы не в серьез. Но она, на мгновение крепко прижавшись, потом резко выскальзывала из объятий и становилась очень грустной. Понимала, чем все это закончится, если мы перейдем барьер. Я же просто хотел продолжения, не опасаясь никаких последствий и не заглядывая вперед.
В октябре пришлось уйти из школы. Возникли какие-то административные неурядицы, должность лаборанта то ли сократили, то ли директор захотел произвести перестановки. Тем не менее мы встречались с Людой каждый день. В будни я поджидал ее недалеко от школы и провожал домой. Вечером встречались в читальном зале, а потом долго гуляли или ходили в кино, театр, филармонию. Наша душевная близость крепла, мы уже говорили о самом сокровенном, но единственная тема оставалась под запретом – наши чувства и будущее. Следующим летом я планировал поступать в московский институт, она - в аспирантуру.
Однажды вечером, когда на улице была совсем скверная погода, она пригласила меня к себе домой. Сказала, что ее родители приходят очень поздно и у нас будет время побыть вдвоем. В прихожей мы оказались совсем близко друг к другу. Какой-то порыв толкнул нас друг к другу, она оказалась в моих объятиях. Крепко прижалась, так, что своей грудью я почувствовал ее тело. Казалось, она хотела раствориться в моих объятиях. Прижавшись, молча стояли бесконечно долго. Ее голова покоилась на моей груди, и я почувствовал, что она плачет. Плакала тихо, я, скорее, угадал, чем ощутил это. Потом медленно отстранилась, пару раз всхлипнула и сказала: «Пошли пить чай».
Мне было совершенно непонятно, почему она плакала. Тогда я не мог допустить мысли, что она прозревает будущее. Но это было именно так. Своей тонкой натурой она чувствовала, что наше будущее печально. И оно сделает ее несчастной. Но, подчиняясь чувству, антиподу рассудка, отказаться от своей любви, не могла. Видеть меня каждый день, знать, что вечер будет наш, для нее стало необходимостью. Я же просто наслаждался нашим общением, хотя было трудно удержаться от того, чтобы не сжать ее в объятиях, прижать к себе, покрывая поцелуями губы, лицо, шею. Чувствовать ее объятия, ощущать прерывистое дыхание. В такие мгновения я ощущал себя ответственным за нас, защищающим нас обоих. Но это была иллюзия, приятная, но иллюзия. На самом деле, я, вчерашний школьник, подчинялся ей полностью. И когда она выскальзывала из моих объятий, не настаивал, а занимал подобающее место школьника рядом с учительницей. Именно это, моя юность и ее неуправляемая разумом тяга взрослой женщины ко мне, вызывали ее страдания. Она не могла и не хотела прекращать наши встречи. А я, не понимая, что несу ответственность за обоюдное чувство, просто наслаждался им. Меня любила взрослая женщина. Во всяком случае, я воспринимал ее, да так оно и было, взрослой. Хотя внешне она выглядела юной.
Когда мои друзья встречали нас, прогуливающихся по улицам, у них не возникало сомнений, что мы почти ровесники. Я познакомил ее с ними. Некоторые ей понравились, от других она старалась дистанцироваться, не объясняя причину. Пришел Новый год, мы его встречали вместе с моими друзьями. Танцевали с ней до самого утра. Она была необыкновенно красива в платье, которое я назвал новогодним. Когда остались одни в комнате, все остальные разбрелись парочками по углам, впервые позволила себя поцеловать. Еще один барьер пал в наших отношениях. Теперь мы могли долго стоять целуясь, крепко прижавшись, не отрываясь друг от друга. Она призналась: «Мне так хорошо в такие мгновения. Хочется продлевать их бесконечно». Пошутила: «Я даже готова поступить с тобой в один институт, чтобы изучать твою кибернетику. Хотя ничего в ней не смыслю». Так мы впервые заговорили о будущем.
Впереди было несколько месяцев нашей безоблачной жизни. Потом я должен уехать поступать в институт, она – в аспирантуру. Я не сомневался, что поступлю. За последнее время прорешал, кажется, все олимпиадные задачи, которые удавалось раздобыть. Она тоже была подготовлена основательно, благодаря нашим регулярным бдениям в читальном зале. Думать о том, что будет, когда я уеду, а она останется, было невыносимо тяжело. Возникало тягостное чувство, трудно выносимое, если Люды не было рядом. В последнее время, по мере приближения моего отъезда, оно накатывало чаще. Люда очень переживала, когда встречала меня в таком состоянии. Старался не показывать своих переживаний, она была чуткой, чувствовала глубже меня. Ее трудно было ввести в заблуждение о моих реальных мыслях, чувствах.
Наш последний барьер – физическая близость, оставался не перейденным. Я не понимал почему. Но она видела дальше и понимала, что, если этот барьер убрать, и из-за каких-либо, неведомых обстоятельств мы расстанемся, ее жизнь потеряет смысл. Ей хотелось сохранить все как есть. Понимала, что, даже устранив этот барьер, не сможет удержать меня. Смысл моей жизни в этой загадочной кибернетике.
И мы мучились, оставаясь вдвоем, когда сидели в полумраке ее комнаты. Я обнимал ее за плечи, она, положив мне голову на грудь. Наконец, наступил день моего отъезда. Поезд тронулся, она осталась на перроне, мы улыбались друг другу.
Вернулся через месяц, поступив в тот самый институт на факультет кибернетики. Она в этот день на отлично сдала последний экзамен в аспирантуру. Встретились вечером, я пришел к ней домой. Призналась, что чувствовала, сегодня мы встретимся. Потом гуляли по городу по тем местам, где встречались почти год. Был теплый августовский вечер, когда дыхание осени ощущает только по начинающим желтеть листьям и быстро наступающим сумеркам. Рассказывали друг другу о том, как проходили экзамены, о своих переживаниях. Но это было на поверхности. На самом деле, мне хотелось рассказать, как я ждал встречи, как мне не хватало ее присутствия. Спросить ее что она переживала без меня. Но что-то удерживало от полной откровенности. Наверное, уже тогда я почувствовал возникающее отдаление, которое ощущает мужчина, когда перед ним встают обязанности, обусловленные предназначением – в первую очередь, работой. Еще не осознавал этого окончательно, осознание пришло позднее. В душе явно присутствовали два чувства – любовь к женщине, в котором я был подчиненным, и тяга к самостоятельности, творчеству, если хотите, где я был независим от женщины, пусть даже горячо любимой. Совмещать это можно было только не расставаясь. Передо мной возник выбор: либо-либо.
Встречались весь август. Расставание в последний день прошло на удивление просто. Я был уже полностью в предвкушении будущего – учебы, творчества, открытий. Мое чувство к Люде осталось, но для меня выбора уже не было. Переписка вначале была бурная. Она писала длинные письма, я отвечал не многословно. Это ее обижало. Внезапно она перестала отвечать.
Через год я приехал на каникулы. Узнал, что Люда вышла замуж и уехала в другой город.