Пушистая сказка

   Всё началось с зайчика. Маленького и пушистого. Он лежал на снегу и смотрел мне в глаза. Он был снегом. Ну конечно, это я его нарисовал. Зачем? Знаете: солнышко, свежий снежок – так и хочется сделать что-нибудь милое, детское. Вот я и сделал. Славный был зайчик. Попрощался я с ним и пошёл, а он улыбнулся вдогонку.

   А дальше – дела. Но мне повезло – их оказалось немного, так что командировка моя превратилась в прогулку по прекрасному зимнему лесу. А в перерывах – дела.
Наутро – снова туда, где мой зайчик. Глядь – а он не один. Рядом – маленький ёжик. И лапка в приветливом жесте: «Будем дружить!» Радость. Словно солнце вливалось мне в душу, словно ёжик был солнцем, согревшим меня, приласкавшим своими лучами.
 
   Кто она? Незнакомка? Фея зимнего леса, что спустилась ко мне в белом облаке света, в одеянье мечты? Кто она, оживившая сон, превратив его в слово – ибо ёжик был словом – словом ласки. Почему она? Потому что рисунок был женский – эта нежность штрихов, эта трепетность линий – словно трепетность сказки, спустившейся в мир. Лишь потом я увидел следы. Каблучки. Словно ангел, парила она, чуть касаясь застывшего снега, и следы её ног были столь же воздушны, как творение рук – славный ёжик, согревший мне душу.

   И я рисовал ей в ответ, и зверьки оживали в снегу и смеялись, лаская друг друга. Так мы вместе творили наш милый и радостный мир. Мы не знали друг друга, мы не видели лиц, не слыхали имён – наши души слились воедино в мире маленьких славных зверьков. Я дарил ей цветы – белоснежные розы из снега, а она угощала меня пышным тортом из мягких снежинок. Это делали наши зверьки – и не только зайчата и мишки, но даже слоники и гиппопотамы. И лисёнок, нарисованный ей, погладил слоника. бывшего мной.

   Место было глухое. Там никто не ходил, кроме нас. И не трогал зверьков.

   А потом – снегопад. Он засыпал наш лес – и зверьков. Я пришёл. Пустота. Вместо мира – холодная снежная гладь. Ледяная пустыня. А они холодели под снегом, и слились с этим снегом – стали им. Их не стало. Если бы не она, я б ушёл. Я бы предал зверьков – хоть и плакал о них. Но оставить её? Бросить мир, сотворённый из наших трепещущих душ? Я не мог. И я спас этот мир! Медвежонок с лопатой, и бельчонок с лопатой – и они раскопали его! И мы воскресили зверьков: я – нарисованных ею, а она, своей нежной рукой воскресила моих – ещё более милых – восставших из снега... До чего же вы прозаичны! Да, мы их просто нарисовали.

   Встреча с ней? Я её не искал. А точней – избегал. Не хотел. Реальность разрушит мечту. А зачем? Но порой, глядя в женские лица – не в красивые – в милые – я искал в них её. Опасаясь найти. Опасаясь лишить себя сказки, Сказки, чистой, как снег. Очищающей свет наших душ, породивших её.

   А потом – солнце. А зверьки так любили его, и порой покрывались румянцем в розоватых закатных лучах. И снежинки, казалось, хотели взлететь – мотыльки из пушистого снега – и зверьки, как узоры на крыльях.

   И взлетят они – паром. Ибо солнце – их смерть.

   И когда я прошёл по уже ноздреватому снегу и увидел зверьков – стало ясно: «Конец». Нет, они ещё жили – но день, два – и конец. Я увидел их слёзы – как они истекали слезами, превращаясь в ничто. И глаза становились водой – но пока ещё были глазами. И глаза мои были водой. И увидел слезинку, Сотворённую ей. Нарисованную на снегу. И я к ней добавил свою. И руку в прощальном привете.

   Я уехал, я бросил дела – но не мог я смотреть, как они умирают! Неприятности? Пережил. Хотя, вроде бы – кому нужны все эти ёжики и зайчата в настоящей, серьёзной – и бессмысленной жизни? А чего они стоят сейчас – все дела, неприятности, служба? А зверьки – моя жизнь. И осталось немного. Но судьба улыбнулась мне – напоследок.

   Однажды я был там опять. Через годы. Десятки годов. Бывший я. Мои мощи – пока что живые. Что занесло? Не знаю. Не судьба, нет – зверьки. Они пригласили меня – зверёчки мои, чтоб на старости лет оживить мою душу – пускай ненадолго. Я не безумен. Послушайте дальше.
 
   В лес – не ходил. И остался ли лес, и поляна – не знаю. Не могу видеть место их смерти! Не могилу – они ж растеклись, став водой. И могилы их нет.

   Но их я увидел. Улыбка судьбы. Затухающий свет моей жизни – уходящий, но нежный. Картина. В нелепом общественном месте – в фойе кинотеатра. Для бессмысленных взглядов зевак, убивающих время. Для убийства минут в ожидании фильма. Не для них! Для меня! Как ждала меня эта картина, как звала, как молила: «Будь со мною! Приди!» Я пришёл, хотя шёл очень долго. Но она дождалась. И зверьки соскочили ко мне, улыбались, махали хвостами, ласкались. Наши дети – мои и её – дети сказки. И маленький ёжик лучами колючек опять озарил мою душу. И зайчик пушистою шёрсткой коснулся меня – и я вновь стал таким, как был раньше – в милой ласковой сказке. И лисёнок погладил меня по усталой седой голове.
 
   Я метался, искал. Кто она, где, откуда? ...Нашёл. Знал её я когда-то. И немножко любил – как прекрасную даму, не решаясь приблизиться к ней. Как жалел я порою об этом! А сейчас не жалею. Ведь иначе бы не было сказки. Несвершённая жизнь стала грёзой. Мечтой, нежным ветром овеявшей душу.

   А сейчас? Сказку – былью? Не надо. Белизна наших душ пожелтела от жизненной грязи. И они уж давно ноздреваты и рыхлы, и скоро расплавятся – грязью. Пусть она не касается сказки. Пусть останется сказка такою же чистой, как снег, породивший её.

   И летят белоснежные листья бумаги – между нашими душами. ...Экий вы прозаичный! По почте. И на них оживают зверьки, и волшебная песня мечты озаряет закат нашей жизни.

20.3.1999

Опубликовано в 2000 г, а также в книге: Григорий Казакевич. Развилки истории. Развилки судеб. СПб, Алетейя, 2021. С. 308-311.