Поклонение пастухов

Вы ходите по галерее, и вдруг – стоп! Вот на этом полотне всё идеально. И экскурсовод-искусствовед насущен в качестве живой Википедии: кто автор, год создания. Без толкований.

Представление о том, что такое «идеально» у каждого своё. Ошибочно считать, что Джоконда или Незнакомка видятся всем красавицами, достойными свидания без размышлений. И женские «портреты» Пикассо тоже способны вызывать эротическое чувство. Неизменно одно: вам не нужно объяснять самому себе природу восторга. Окружающим – да, и чаще всего звучит неубедительно.

Так что у меня безнадёжная миссия – попытаться тезисно рассказать о навсегда лучшем, в моём восприятии, Рождественском полотне голландского художника Геррита ван Хонтхорста «Поклонение пастухов» (1622 год). Моя встреча с картиной равна ощущению: именно так это и было в тех Яслях. Это подлинные – Иосиф, Мария и простые пастухи, коим Ангел открыл благую весть. (Ничего из схожего на тему Рождества таких чувств во мне не рождало).

Тут в дело вступают искусствоведы: «караваджист», «игра света и теней для усиления эффекта восприятия», и самое оригинальное толкование, что я прочёл в одном из Телеграм-каналов: «Мария и новорожденный Иисус изображены на одном уровне со зрителем, вы как бы находитесь среди собравшихся. Такой приём в изображении религиозного сюжета – это протестантский подход с его стремлением сделать библейскую историю более близкой и земной».

Я привычно игнорирую эту межконфессиональную ревность «о чистоте веры», поскольку понимаю: эти парни из «Низменных земель» с тем самым видом на Делфту ухватывали кистью то, что не даётся ни религиозным послушанием, ни аскезой в художественной школе. Геррит ван Хонтхорст сдаёт самый тяжёлый экзамен – свечение от младенца выглядит естеством, а не сказкой восторженного неофита. В пространство хлева вмещается Мир и человеческая история: здесь животные, которым Адам успел дать имена до грехопадения, родители Христа Иосиф и Мария, и троица пастухов, коим открыта благая весть благодаря их чистосердечию, а не уму или талантам. Новый Адам рождается в некомфортных (а то и унизительных) для современного человека условиях, но никого и ничего случайного вокруг Него нет.

Это – единственное толкование, которое я себе позволю в отклике на любимое Рождественское полотно. Ибо,

Ван Гог умер, Дарья
А мы ещё нет
Так что Дарья, Дарья – не нужно рисовать мой портрет
Ты можешь добиться реального сходства
Или феноменального скотства;
Ты всё равно рисуешь саму себя – меня здесь нет

– спел ныне иноагент Борис Гребенщиков.

Главное и привычно непостижимое таинство картины – откуда в художнике из Утрехта прорастает не только вдохновение, но и дерзновение шагнуть на ту территорию искусства, где легко пасть в стандартизированную пошлость – нечто вроде картинок, наклеиваемых на пасхальные яйца и куличи.

Торжество веры на полотне Ван Хонтхорста для меня умещается в строку Бродского – «Родила Тебя в пустыне я не зря».* Мрак легко поглощает целые страны и континенты. Но он бессилен против нескольких маленьких свечей. А у выживших, претерпевших до конца, не изменивших себе и познавших благую весть нет – ни философий, ни воспоминаний, ни вопросов. Только радость путника, однажды вернувшегося домой, и обнаружившего, что в этом доме он не одинок.

После корявой объяснительной о природе любви к картине гения из Нидерландов примите поздравления с Рождеством, дорогие читатели этой страницы.


******


*Иосиф Бродский, «Колыбельная»

Родила Тебя в пустыне
Я не зря.
Потому что нет в помине
в ней царя.

В ней искать Тебя напрасно.
В ней зимой
стужи больше, чем пространства
в ней самой.

У одних – игрушки, мячик,
дом высок.
У Тебя для игр ребячьих –
весь песок.

Привыкай, Сынок, к пустыне
как к судьбе.
Где б Ты ни был, жить отныне
в ней Тебе.

Я Тебя кормила грудью.
А она
приучила взгляд к безлюдью,
им полна.

Той звезде, на расстояньи
страшном, в ней
Твоего чела сиянье,
знать, видней.

Привыкай, Сынок, к пустыне.
Под ногой,
окромя неё, твердыни
нет другой.

В ней судьба открыта взору
за версту.
В ней легко узнаешь Гору
по Кресту.

Не людские, знать, в ней тропы!
Велика
и безлюдна она, чтобы
шли века.

Привыкай, Сынок, к пустыне,
как щепоть
к ветру, чувствуя, что Ты не
только плоть.

Привыкай жить с этой тайной:
чувства те
пригодятся, знать, в бескрайней
пустоте.

Не хужей она, чем эта:
лишь длинней,
и любовь к Тебе – примета
места в ней.

Привыкай к пустыне, милый,
и к звезде,
льющей свет с такою силой
в ней везде,

точно лампу жжёт, о Сыне
в поздний час
вспомнив, Тот, Кто Сам в пустыне
дольше нас.

(1992 год)