У костра на рыбалке

Рассказ узника концлагеря.

   С Олегом мне пришлось однажды дежурить в штормовую погоду, когда ураганный ветер рвал с рижских крыш черепицу, сдирал с них стальные шкуры кровельного железа, загонял на городские улицы воды Балтийского моря, погружая в свой свирепый поток жилые дома и производственные здания, а на судоремонтном заводе в Милгрависе сорвал с якоря рыбацкое судно и ударил им по железнодорожному мосту, разрушив его. Мы дежурили у себя на работе, которое попало в зону затопления и была опасность непредвиденных аварийных ситуаций. Там он и рассказал мне о том, как пришлось ему, белорусскому подростку, в 1943 году побывать в концентрационном лагере Саласпилс. В том самом детском бараке, в котором немцы использовали детей для выкачивания крови для своих госпиталей. Там же выяснилось, что он еще и заядлый рыбак и мы договорились, съездим как-то в выходные на очень красивую и рыбную речку Абаву в ста километрах от Риги. И когда пришла пора, мы поехали. С вечера расправили снасти, забросили на ночь донки, развели костер и заварили чай из листьев земляники. Он получился красного цвета с кислинкой, вприкуску с дымком костра вкус был просто неповторим. Ну а на рыбалке в ночь да без бутылочки спиртного просто не бывает. Мы с ним не нарушили этот рыбацкий обычай и после небольшого «ни хвоста, ни чешуи» перешли к размеренным повествованиям о своих житейских былях. И я напомнил Олегу про его рассказ о концлагере и хотел узнать, как же оно там было в этом жутком нацистском творении. Но про детский барак он рассказывать не стал, сказал, что это трудно вспоминать, а вот финальную часть своей неволи описал. В 1944 году перед отступлением немцы вывезли их на Запад: «Из Риги нас морем перевезли в Германию, в какой-то лагерь. Да лагеря-то как такового, там никакого и не было, это было ровное поле, изрытое какими-то воронками и огороженное колючей проволокой. Тут мы прожили одну неделю, спали на земле под открытым небом. Потом нас стали развозить по трудовым лагерям. Меня сразу поставили загружать паровозы углем, накидывать его в тендеры. Кормили, как скот, очень плохо, а работать приходилось много и тяжко. Мы с напарником, он был старше меня на год, загружали до 12 паровозов в день. Очень скоро я совсем отощал, стал, как настоящий скелет. Бывало, нагрузишь тендер и пока нет другого паровоза, спустишься на дно ямы, а там большой стальной лист и он чем-то снизу подогревался, всегда был теплый. Видимо, чтобы уголь не смерзался. Вот весь измотанный, обессиленный, ляжешь на этот лист и тут же засыпаешь. Паровоз приходит, а грузить некому, я сплю в яме. Тут охранник прибегает, начинает будить, толкает меня сапогами, а я проснуться не могу. Тогда он берет лопату и со все силы, как грохнет ею по железу возле самого уха. Вскакиваешь, как очумелый и сразу за работу. По соседству с нами работало шестеро итальянцев, но и им было легче, у них кормежка было лучше нашей. Всем заключенным приходили посылки через Красный крест, а русские сидели на лагерном пайке. Однажды паровозы пошли один за другим, и мы уже не успевали их загружать. Не успеешь разогнуться, как уже подают следующий и приходится снова и снова бросать уголь в тендер. Скоро я так обессилел, что уже не хватало сил поднимать пустую лопату, а охранник рядом орет, бьет меня сапогами. Я лишился последних сил и упал. Охранник снял сплеча автомат и потянулся к затвору. Я понял, что это уже конец. Но это увидели итальянцы, которые работали поблизости. Они бросили свою работу и подбежали к нам. За руки, за ноги оттащили меня в сторону, дали мне по кусочку хлеба и стали за меня грузить паровоз. Пока они грузили, я немного отдохнул, хлеб добавил мне сил, я оживился и кажется повеселел. Следующие тендера я грузил уже сам. Но очень скоро я понял, что если дальше буду здесь бросать уголь, то не дожить мне до Победы, не увижу я ее. И я решил любыми путями попасть на другую работу. Рядом с нашим бараком находился барак коменданта и санчасть. И вот однажды я пошел к коменданту. За столом сидел толстый, краснолицый мужик, голова большая и круглая, как тыква, начиналась сразу из плеч. Пошел я к нему вместе с товарищем, который говорил по- немецки. Пан комендант, сказал я, и товарищ стал переводить мои слова, я же слесарь по специальности, а меня используют, как разнорабочего. Тут я, конечно сильно рисковал, потому, что никаким слесарем \я не был, но думаю, пока разберутся, я уже чему-то подучусь. Комендант посмотрел на меня пристально и что-то спросил у моего друга, записал мою фамилию и отпустил, пообещав перевести в слесаря. На следующий день мне было велено идти работать в цех и передали мастеру. Мастер был худой, очень высокий немец, блондин. Он мне сразу не понравился- бегает по цеху, кричит, всех подгоняет. Я поинтересовался у рабочих
- Злой, наверное, ваш мастер?
-Не, что ты, это он с виду такой, а вообще он, душа- человек.
   Доработал я здесь до пятницы, а в пятницу расслабился и проспал, аж до десяти. Что делать? Пошел к врачу. Тот спрашивает, чем я болен, на что жалуюсь?
- Да вот, говорю, живот болит и рвота, прямо сил нет, как болит.
    Выписал мне врач какой-то рецепт, а я пошел досыпать.
На следующий день только прихожу на работу, подбегает мастер
- Ты где был?
 -Болел, пан мастер.
 - А бюллетень есть?
 -Есть какой- то документ, но не знаю, что это такое
 И протягиваю ему рецепт. Он посмотрел мою бумажку
 -Это же не бюллетень, это рецепт?
-Не знал, пан мастер, а знал бы, попросил бы бюллетень.
    Так и сошло мне это с рук, не стал мастер докапываться. И стал я с тех пор помаленьку отлынивать от работы. Иногда опаздывал на два часа и если вижу, что кто-то из начальства ходит возле бригады, то беру ключ побольше или железяку и иду, делаю вид, что ходил по делу. Мастер увидит, погрозит пальцем, а сам улыбается.
-Хитрый ты юноша.
  Но однажды наш мастер не вышел на работу. Не вышел и на следующий день, исчез совсем. Наверное, забрали в армию.
 А в апреле 1945 года нас освободили американцы. Жили мы по- прежнему своей лагерной жизнью, но свобода стала неограниченной. От лагеря нам досталась легковая машина и мы выпросили у военного коменданта города разрешение на пользование ею. И на этой машине ездили, куда только захочется. Почти у каждого из нас были теперь велосипеды, но не хватало нам в бараке радио и мы решили раздобыть его у местного населения. Втроем отправились искать приемник. Высмотрели, у кого на крыше есть антенна, заходим в дом. Встретила нас старушка.
- У вас есть радио? - спрашиваем ее.
-Нету у меня никакого радио -  отвечает старуха.
А я вижу стоит в уголке под салфеткой какой-то лакированный ящик.
- Как же, говорю, нету, а что это там в углу?
       Ваня Курский быстро схватил ящик в охапку и хотел уже бежать с ним, но старуха вцепилась в него и рванула из рук Вани так, что приемник выпал из рук и трахнулся об пол. Крики, вой, и мы побыстрее, побыстрее и ушли. Нашли второй дом с антенной, заходим. Видим приемник стоит на столе, а за столом хозяин старик. Ваня был посолиднее нас, и он обращается к хозяину:
- Военной комендатурой города велено конфисковать радио приемные и радиопередающие аппараты.
Но старик упирается, отдавать приемник не хочет. Тогда мы ему предложили двести марок в залог и сказали, что через три дня вернем приемник целым и невредимым. И старик уже согласился, но тут вошла старуха. Эта оказалась ушлой и быстро разобралась в ситуации и тут же побежала за полицаем. Пришел полицай и всех нас сгреб в полицию, которая оказалась рядом с домом. Ваня Курский по дороге рванул и сбежал, а мы остались вдвоем. Полицай завел нас в кабинет к начальнику и сдал, как арестованных. Тот стал нас допрашивать, что-то записывать в тетрадку. А в это время я гляжу в окно и вижу нашего Ваню Курского. Он согнулся и тащит на спине радиоприемник. Он идет прямо под окнами, и я толкаю товарища в бок-смотри. Тот довольно кивает головой. Ваня еще не успел скрыться из виду, как прибегает та самая старуха и кричит:
- Ограбили, приемник отобрали!
Оказывается, пока мы тут сидели Ваня вернулся и, припугнув старуху, отобрал у нее приемник. Нас с другом посадили в холодную камеру, и мы там просидели часа два. А чрез два часа нас затолкали в кузов грузовика и повезли куда- то на окраину города.
- Ну, все, думаю, будут расстреливать за мародерство. Если только вывезут за город, прыгну через борт, что будет то и будет. Но до окраины не доехали, остановились, в кабине о чем-то посовещались, и машина развернулась, мы поехали обратно. Нас привезли в тюрьму. Тут снова допросили, выяснили, что лично мы ничего не отняли, не украли, никого не ограбили и нас отпустили. Мы вернулись в свой лагерь. А по лагерю уже поползли слухи, что скоро будут нас передавать на советскую сторону. И лагерь забурлил, встревоженный радостной вестью. Но вместе с этим распространялся и другой слух, будто бы США собирается напасть на Советский Союз и всех военнопленных, оказавшихся на немецкой территории, задержат. Но подошло время передачи на советскую сторону всех находящихся в лагере, стали готовить списки и формировать из них батальоны. Сказали, что в первую очередь будут передаваться военнопленные. Хоть и страшно было попасть в число военнопленных, т.к. можно было остаться здесь навсегда, но желание поскорее вернуться на Родину толкнуло многих из нас записаться в число военнопленных. Мой товарищ из военных коротко рассказал мне, что надо говорить о своем пленении и я записался в военнопленные. Из мест набольших сражений наиболее знакомым мне было место под Ленинградом, где в одной деревне мне приходилось бывать перед войной и которую я хорошо знал.
   И вот подошло время давать показания.
- Где попал в плен? - спрашивает майор.
- Под Ленинградом, в деревне…-  и называю деревню.
- Проходи.
    Так попал я во второй батальон. В вагонах телятниках нас перевезли на советскую сторону. Вместе с нами переехала большая группа гражданских лиц. На советской стороне нас стали строить по батальонам. Я сразу же пристроился к гражданскому батальону. Майор, командовавший разгрузкой, посмотрел мне вслед и прокричал, что я стал не туда, но я только рукой отмахнулся- иди ты, мол, подальше, теперь я сам знаю куда мне лучше становиться. Из Германии нас привезли на Урал и определили на работу в Магнитогорске. Работать приходилось по двенадцать часов в сутки. Истощенные, измученные тяжелым подневольным трудом в Германии, многие не выдерживали такого напряжения и бежали по домам. Нашелся и мне попутчик для побега. Денег на дорогу у нас не было и решили мы идти пешком. Так и сделали. За первые сутки прошли километров 70, за вторые километров 60, а за третьи еще меньше. Кормились тем, что удавалось выпросить у жителей сел, по которым проходили.  Но много ли могут дать люди, у которых и у самих в закромах пусто. Спать по ночам старались в деревенских банях, а днем прямо в лесу. Подсчитали, когда же мы придем домой при такой скорости и оказалось, что дома можем появиться только зимой. А одежонка- то у нас летняя, да и та ветхая, а обувь вряд ли до осени  выдержит, она и так на ладан дышит. Надо было искать средства, чтобы ехать поездом. Однажды поздним вечером натолкнулись на табун лошадей, пасшихся в поле. И друг мне говорит:
- Знаешь, давай одну лошадь угоним, забьем, снимем шкуру и продадим, вот нам и билеты.
Тут я сразу был против:
- Нет, если нас поймают на этом, то 15 лет не вылезать нам из тюрьмы, а я этой тюрьмы уже насмотрелся вдоволь. Там немцы меня по тюрьмам швыряли, а теперь еще и свои посадят. Ты как хочешь, а я тебе в этом деле не помощник.
   Друг задумался над моими словами, но не на долго. Он все же поймал какую-то лошадь, сел на нее верхом и поехал к лесу. А что мне оставалось делать? Оставаться здесь? А вдруг хозяева начнут искать лошадь, нагрянут сюда и тогда меня чужака обязательно заподозрят и отвечать буду я? А, черт с ним, погибать так с музыкой. И я пошел следом за другом. Пока я шел за ним к лесу, искал его на опушке, друг успел убить лошадку и, когда я подошел, он уже сдирал с нее шкуру. Я помог ему, и когда мы шкуру содрали, запихнули ее в мешок, где лежали наши вещи, и поспешили подальше от этого места. Уходили всю ночь, а под утро наткнулись на баню, стоявшую у самой опушки леса, недалеко от деревни. Банькой, видать вечером пользовались и она была еще теплая внутри. Мы кое- как растянули шкуру снаружи по стене, чтобы она малость просохла, а сами разделись и улеглись на свежей соломе на полках. Друг, человек большой смелости, уснул сразу же, а я видать все же трусоват- никак не мог уснуть, хотя намаялся за день здорово. В темноте мне виделись призраки, преследующие нас, потом слышались какие-то голоса, перед глазами вставали картины расплаты за украденную лошадь. Уснул я уже когда свет в окошке посерел, а проснулся от крика моего друга:
-  Что ж ты спишь, собаки шкуру сожрали, на что мы теперь поедем?
Я с спросонья не понял, о чем это он, а когда понял, уже и ехать не хотелось никуда.
  Но все же мы нашли способ доехать до дома. Способ не простой по тем временам и опасный. Мы добирались на товарняках, а тогда каждый товарный поезд сопровождал охранник с карабином. Он сидел на тормозной площадке последнего вагона и мог запросто всадить в нас пулю, если бы заподозрил в нас воров или диверсантов.