Диктатура искусства

     Шли 30-е года 20-го века.
     Один диктатор сидел в своём кабинете ночью и писал.
     Его окно одиноко светилось на мрачном фасаде угрюмой громады Дома Свободы.
     На дворе было нехорошо, мерзко и промозгло, и ветер хлестал дождём наотмашь по бронированному оконному стеклу.
     Диктатор приглушил «Радио Коминтерна» и прислушался. За дверью осторожно кашлянул часовой.
     Диктатор встал из-за стола, прошёлся, хромая и припадая на изувеченную охранкой ногу, по толстому ковру, помешал в камине кочергой, вернулся и набил пенковую трубку. Ещё с юности, с тюрем и каторги, полюбил Он свою старую, обкуренную трубку из пенки. К тому же Его уверяли, что с нею и в профиль Он похож на Сталина, и Он приказывал только в таком виде рисовать себя на плакатах.
     Большие напольные часы хрипнули два раза и выдали несколько тактов «Вы жертвою пали».
     - Ну-с, - негромко сказал диктатор, - продолжим…
     В те далёкие времена, 19-й – начало 20-го вв., было принято оставлять после себя любому маломальскому вождю Полное Собрание сочинений, а иначе в будущем могли возникнуть сомнения, так ли уж велик он был.
     Все Старшие, и Маркс, и Энгельс, и Ленин со Сталиным давно уже написали свои сочинения и они, многотомные, возвышались над миром могучими Монбланами, или лучше сказать, столпами, с вершин которых титаны и гиганты мысли ведут перекличку через пустое пространство веков.
     Диктатор тоже имел свое Собрание сочинений, не очень большое, но и не слишком маленькое, а приличное, о 27-ми томах.
     Диктатор был не очень молод. Не то чтобы Он был пожилой, такое говорить могут только троцкисты, а просто, года идут, ещё вчера Ему было шестьдесят восемь, а сегодня уже шестьдесят девять, и один Карл Маркс знает, что с Ним будет дальше.
     Поэтому, не мешкая, Он занялся архиважным делом – оставить свой след в искусстве.
     И здесь, как и с собранием сочинений, основная бумажная работа была уже выполнена – роман «Моя борьба», повести, поэмы, пара дюжин пьес и сборник притч «Так говорил Председатель» были скомпонованы в десять томов, роскошно изданы и заняли свое место в солдатских красных уголках, избах-читальнях и библиотеках.
     Оставалась самая малость – стать выдающимся критиком, вроде Белинского из Советского Союза.
     Это только кажется, что это неважно и что вполне достаточно тридцати или сорока томов Собрания сочинений, а на самом деле это очень важно для того, чтобы у  грядущих поколений и через тысячу, и через две тысячи лет создавался верный диалектический взгляд на Его исполинскую фигуру.
     Со всех лагерей согнали критиков и искусствоведов, помыли, накормили и поставили задачу. Надо было сделать так, чтобы все поверили.
     Думали-думали, сожрали гору белого хлеба, искурили папиросы, исписали массу дефицитной бумаги и – придумали.
     Критиков расстреляли как английских шпионов, а Он засел за работу.
     Диктатор пыхнул пенковой трубкой, очнулся от раздумий и продолжил:
     - Страница сто пятьдесят семь: «В христианстве много злобного, мелочного, чисто еврейского…» - и Он красивым маленьким почерком, ежеминутно сверяясь с образцом, написал на полях страницы: «А Анатоль-то был изрядным антисемитом!» - и удовлетворенно хрюкнул.
     Сегодня он рецензировал «Дневники» Анатоля Франса; потом, если хватит ночи, возьмётся за этого, как его, идиота Достоевского.
     - О-хо-хо, - сказал Диктатор и потёр усталые глаза.
     Стопочка листков с Его хлёсткими цитатами лежала перед Ним между бронзовой чернильницей и малахитовым Марксом, и Он, заглядывая в них, щедрой рукой разбрасывал перлы своей мысли по полям и между строк книжек своей библиотеки.
     Ночь кончалась. Снизу раздался топот подкованных сапог – это чеканила шаг смена караула.
     Диктатор вышел на балкон. В кустах притаились агенты и ели Его глазами; приникли к своим прицелам снайперы.
     - О-хо-хо… - повторил Он и широко, золотозубо, зевнул.
     Он посмотрел вдаль – восток взалел, словно Великий Сталин посылал солнце, чтобы развеять мрак над загнивающей Европой.


         2018 г.