Таёжные тайны

                Таёжные тайны
      Мои коллеги по сибирским скитаниям собирались, и не единожды, описать наши мытарства в тайге и в горах, да так и не собрались. Прошло уже полвека, как мы вернулись в Европейскую Россию, и из четверых искателей счастья остался в живых лишь самый юный, ваш покорный слуга. Да и мне уже под восемьдесят, так что пора, наконец, поведать миру о наших походах и злоключениях. Остались, правда, дети и внуки троих моих соратников, но вряд ли отцы, а потом и деды, им рассказывали нашу эпопею хоть сколько-то подробно. Вот и моя дочь знает о том лишь фрагментарно. Что-то я ей старался не открывать, пока ребёнок учился в школе и в институте, ну а теперь пора уж рассказать всё, начистоту.
         Началось всё году в сороковом, а может и в конце 39-го, теперь уж и не упомнить. Мы тогда сидели в лагере на окраине Рубцовска, в Алтайских степях. Копали ямы, рыли канавы и клали фундаменты для будущего завода, кажется тракторного. Режим был сносный, ибо сидели у нас за лёгкие проступки – мелкие кражи и растраты, хулиганство и прочую ерунду. Были, однако, и такие, кто сознательно попался на мелочи, дабы избежать политической статьи. Я к примеру после последнего экзамена за курс средней школы на радостях рассказал друзьям услышанный недавно очередной анекдот на колхозную тему. Как в Лиге Наций обсуждают санкции против фашистов, захвативших очередную страну, грозят им всякими карами, а они и в ус не дуют. Но вот наш представитель подошёл к агрессорам, что-то шепнул им на ухо, и те, изменившись в лице, клятвенно пообещали прекратить свои безобразия. Удивлённые иностранцы конечно, тут же полезли с вопросами, как это вам господин Литвинов такое удалось? Да ничего особенного, просто я пригрозил их в колхоз послать. Друзья поржали, но потом мы заметили, что рядом с нами торчал какой-то семи- или восьмиклассник. Вряд ли он кого-то запомнил в лицо, а тем паче по фамилии, ибо половина старшеклассников была пришлой, из других районов, где учили лишь до 4-5 класса. Я правда дома, в Селижарово. доучился до шестого, а вот седьмой штудировал уже в Торжке. Но всё равно, любопытный взгляд оного юнца меня сильно встревожил, а через день мне поведали, что отца вызывали в райпрокуратуру и долго расспрашивали о нашей работе на Верхне-Волжской плотине, где я помогал папаше проводить плоты и лодки через шлюзы. Работа была самой заурядной, и летом, и зимой там подрабатывали многие селяне нашей волости, и такое внимание к рутинной работе показалось мне подозрительным. Прокурор подробно расспрашивал о начальнике нашего участка, о служащих конторы в райцентре, а под конец намекнул, что среди них есть, мол, «агенты гестапо», и готовится целое дело по оному поводу. Я испугался до смерти, к тому же на Верхневолжском бейшлоте (так по старинке называлась наша плотина) работало два поляка, давно впрочем обрусевших. Но мне сразу почудилось, что и их привлекут как агентов «дифензивы», состряпают целый заговор, и заберут нас всех скопом. Вот и решил действовать по примеру старших. Спёр в магазине две буханки чёрного, попался, посмотрел местный суд в действии, получил шесть лет, то был минимальный срок для такого случая, ну и слава Богу. И отправился в столицу, в бараки у станции Пресня-товарная, где тогда был главный сборный пункт для таких мелких нарушителей закона, как я.
    В ожидании отправки познакомился с трёмя мужиками, которые в юности, как и я, работали на реках и озёрах. Но я-то лишь помогал взрослым, а они работали вполне профессионально, много лет подряд. Сергеич служил плотогоном в Калужской губернии, водил плоты по Протве и Угре. Иваныч плавал по реке Унже в Костромских краях, сперва простым матросом, а потом шкипером небольшой деревянной баржи. Работал и на соседних реках, чаще всего на Ветлуге. Ну а Андреич работал под Рыбинском на цепном пароходе, об этой штуке речь пойдёт впереди. На пересылке мы быстро познакомились с низшим начальством, что ведало распределением зеков, и выполняя разные поручения, от погрузки угля до ремонта бараков, быстро стали «примерными» зеками. Мои коллеги тоже сели по мелочи, опасаясь как и я попасть под 58-ую статью. В середине тридцатых они получили верхнее образование, правда в заочном или вечернем виде, и часто помогали бригадиру и начальнику барака решать задачи и писать сочинения (те учились в вечерней школе). И вот, улучив момент, мы попросили начальство отправить нас всех вместе на какую-нибудь сибирскую реку, работать по специальности. Ведь за Уралом вечно не хватает людей, особенно квалифицированных речников (мы хотели на всякий случай удалиться подальше от родимых мест, да и во многих сибирских зонах год засчитывали за полтора, или даже за два). Руководство пришло в восторг, наши сокамерники старались осесть как можно ближе к столицам, а тут люди, можно сказать, проявляют «трудовой героизм». И вот не прошло и недели, как нас определили в партию, что отправлялась на Иртыш, в город Тобольск, где планировали расширить местное пароходство. Лучшего и желать было нельзя, и дней через десять мы отправились в путь. До Тюмени добрались благополучно и довольно быстро, но потом всё пошло вкривь и вкось. Сперва нас перераспределили в Усть-Каменногорск, где строилась большая электростанция, потом объявили, что скоро мы направимся на Амур, в распоряжение местного пароходства, потом хотели перекинуть куда-то ещё. Но проторчав месяц в Тюмени, мы не попали ни на Иртыш, ни на Амур с Енисеем, а отправились в Рубцовск, строить тракторный завод. Хорошо хоть все вместе, вчетвером. Так как в Тюмени мы работали на станции и были на хорошем счету у начальства, нам выдали соответствующие справки, и в Рубцовске мы в основном ремонтировали бараки и чинили «оборудование», от лопат и грабель до паровых котлов и дрезин. Обидно конечно, что не пришлось поработать на воде, но, однако, не попали в землекопы, и то хорошо. Никаких зачётов тут не было, но с другой стороны, от центра далеко, работа терпимая и начальство не шибко строгое. То бишь жить можно.
           В обязанности нашей бригады, помимо прочего, входили и похороны умерших строителей из нашего лагеря. Импровизированное кладбище было прямо за оградой стройки, место сухое, ровное, с мелким песочком под степной травой, и процедура была нетрудная. И вот как-то рядом, в соседнем котловане, прямо во время работы, умер бывший колчаковский офицер, работавший землекопом. Умер от старости и общего истощения, ему было уже за шестьдесят, за плечами остались три войны, ранения и контузии, и крестьянская жизнь до ареста, в Забайкалье, в глухой безлюдной степи. Лагерный врач подтвердил причину смерти, ничего ценного с собой у него не было, а летняя одёжка землекопа была столь ветхой, что даже бригадир на неё не польстился. Ну а прочие вещи покойного лежали в бараке. Ну и нам дали команду произвести погребение согласно официальному порядку, как только выработаем свою норму. Выработали мы её уже в сумерках, и подхватив тело бывшего воина и две лопаты, отправились на кладбище. Но там, когда стройка скрылась из виду, мы решили тщательно осмотреть останки. Дело в том, что где-то месяц назад мы с Сергеичем несколько дней работали вместе с оным колчаковцем, и заметили в его поведении некую странность. То есть заметил Сергеич, а потом и я, приглядевшись, понял что он прав. Что-то постоянно заботило бывшего штабс-капитана, хотя вроде бы у него не было никаких поводов для беспокойства. Родители давно умерли, жён и детей не было вовсе, да и вообще никаких родственников не осталось на свете. В лагере ему жилось неплохо, а о чём-то лучшем в жизни ли, в работе, мечтать уже было поздно. На всякий случай мы решили немного последить за ним. И вот дня через три заметили, что он украдкой сжёг на костре несколько бумажек, и среди них вроде бы пару писем. А потом расплющил в кузнице какую-то железку и бросил её в огонь, в самое пекло. И сказал вполголоса, что теперь осталось самое важное, можно более не волноваться. Интересно что, может у него где-то в подкладке или под стелькой золотые десятки спрятаны, нам бы они пригодились. И вот теперь настал момент прояснить оную тайну.
           Но тщательный осмотр усопшего ничего не дал, мы уже стали сомневаться в успехе наших поисков. Но вот в голенище его ветхого сапога я нащупал какое-то слабое утолщение. Осторожно разрезав кирзу, мы вытащили схематическую карту, явно нарисованную от руки, причём в разном масштабе на разных участках. А на её обороте были чёрной тушью, ровным хорошим почерком, написаны подробные объяснения. Получалось, что в верховьях одного енисейского притока, в безлюдной тайге, между Верхней и Средней Тунгусками, закопано что-то ценное. Скорее даже очень ценное, ибо из-за тысячи-другой тех же десяток человек не полез бы чёрти куда, да ещё в ходе гражданской войны или сразу после её окончания. К тому же что-то менее ценное можно было закопать и поближе. И почему тайник не открыли в конце 20-ых годов, когда страсти в стране улеглись, а уехать за бугор можно было довольно легко? Возможно, прятал один, а достать должен был другой, далеко не сразу получивший нужные сведения. Скажем, нужные лица были под подозрением, и лишь недавно смогли хоть что-то предпринять. Но человек, живущий под наблюдением, вряд ли смог бы совершить столь долгое путешествие по тайге. Опять же, что мешало нашему герою вместо скитаний по Сибири просто уехать в Китай, вместе с остатками колчаковской армии? Однако и это объяснимо – в эмигрантской сутолоке, в чужой стране и в незнакомом городе, крайне трудно утаить что-то от толпы соплеменников, злобных и бедных, только что бежавших за рубеж. Добраться же из Манчжурии до Америки, а тем паче до Европы, в те годы было крайне трудно, почти невозможно за разумные деньги. А человек, готовый отдать за переезд через океан круглую сумму, вызвал бы всеобщее подозрение. Возможно, наш офицер надеялся переждать несколько лет на родине, пока не улягутся страсти, потом потихоньку вынуть свои сокровища, и куда-нибудь смыться. Но что-то или кто-то помешали оному плану, а потом было уже поздно. А возможно он и не хотел покидать Россию, рассчитывая применить свои богатства и здесь, но уже в другой обстановке. Но что же он мог спрятать в глухой тайге, между Ангарой и Подкаменной Тунгуской? Явно что-то не очень тяжёлое, что один человек может пронести по горам и лесам. Или их было несколько, но координаты поручили хранить одному – чертовски маловероятное предположение. В общем, сперва надо было попытаться хоть как-то восстановить биографию нашего офицера. Ведь даже в самом благоприятном случае в тайнике могли оказаться вещи, может быть кому-то и важные, но для нас бесполезные. Скажем документы, компрометирующие какую-нибудь княгиню, уже умершую в эмиграции, или генерала, давно проевшего своё состояние.
            К счастью, главный писарь нашей конторы был в хороших отношениях с нашей группой, которую он уважительно именовал бригадой. Мы всегда быстро и качественно исполняли все его поручения, от починки столов и стульев в конторе, до изготовления емкостей под спирт и жратву. И вот, порывшись в бумагах, мы узнали много интересного про нашего офицера. Родом он был из Питера, где проживали все его родственники, после Февраля быстро сбежавшие на Британские острова. Сам же он никогда в эмиграцию не стремился. В русско-японскую и мировую войну воевал средне, ничем не отличившись, но и явных неудач за ним не числилось. В сентябре 17-го, ещё до большевистского переворота, покинул действующую армию, якобы по требованию солдатского комитета, в чине полковника. В столице официально демобилизовался, получив на прощание звание генерал-майора (интересно, за что?), но уже через две недели покинул родной город. Отправился сперва в Екатеринбург, а потом в Омск. Странное решение. Если он хотел примкнуть к противникам совдепии, то логичнее было бы двинуться на Дон или Кубань, или же в Оренбург к Дутову, в крайнем случае к Семёнову в Забайкалье. Ведь тогда никто не знал, и знать не мог, что чехословацкий корпус через полгода окажется на Сибирской магистрали, да ещё и выступит против большевиков. А ежели наш герой не хотел участвовать в гражданской войне, хотя бы на первых порах, то разумнее всего ему было отправиться в Москву, где в те месяцы собралось большинство колеблющихся. Кстати, когда белочехи захватили Омск, наш полковник (или генерал) от службы уклонился, ссылаясь на плохое здоровье. Предъявил кучу справок, хотя на германском фронте воевал безо всяких проблем. И потом, когда в Сибири правила Уфимская директория, всё повторилось. А вот через пару месяцев после Колчаковского переворота наш герой пошёл на службу, но в тыловые инженерные части. Он якобы отвечал за состояние водного транспорта в бассейнах Енисея и Оби. Весьма странное занятие для кадрового кавалериста. У нас сложилось впечатление, что эта служба была лишь предлогом, дабы без помех пробраться в нужный район и закопать там нечто. Ведь белочехи, Директория и временное правительство Сибири далеко в сторону от Транссиба не лезли, им хватало дел вдоль магистрали. И будучи начальником, наш кавалерист мог взять с собой в поход пару-тройку солдат, на большой лодке или маленьком баркасе, где уместилось бы всё, что угодно. А подчинённым знать маршрут не обязательно, как и содержимое мешков или ящиков.
        А почему наш герой не рванул в эмиграцию после 23-25 года, с откопанными ценностями или хотя бы с частью их? Трудно сказать, но наиболее вероятны были два варианта. Во-первых, его пребывание в России могло быть работой на всю семью, коия по каким-то причинам не захотела вывозить все драгоценности на запад. Вот его и обязали припрятать на Родине какую-то часть общего богатства. Но могло быть и наоборот – бежавшие второпях родственники что-то оставили, припрятали или переадресовали на его имя, благо он был последним в роду, кто ещё оставался в Питере. Ну а потом он решил всё приобщить на свой счёт, мол не увезли, значит вам и не нужно. Но с таким подходом, однако, путь за рубеж ему был закрыт, там в первую очередь потребовали бы отчёта об оприходованных ценностях, а ему-то сие было совсем не интересно. Семья же была богатая, и спрятать можно было не на один миллион золотых рублей, даже с учётом того, что большую часть родственники унесли на себе в туманный Альбион. В общем и целом, ситуация постепенно прояснилась, оставалось понять, как нам жить дальше с добытыми сведениями. На первый взгляд, всё было просто – дождаться освобождения и идти искать закопанное добро. То же не самое простое дело, но нам тогда казалось, что это фигня, главное покинуть места заключения. Но всё оказалось, увы, не так просто. Не прошло и трёх месяцев со времени завершения нашего расследования, как наш лагерь решили расформировать и на его основе создать новый, выпустив на свободу наименее опасных, или почти отсидевших свой срок, граждан. Работы было мало, новый нарком МВД боролся, хотя бы на словах, с «перегибами ежовщины», и мы, конечно, обрадовались такому повороту дел. Но никого из нас не выпустили, реорганизация лагеря в итоге вылилась в пустую формальность, а главное, всё время оной «реорганизации» как бы выпала из нашей биографии. То бишь более полугода мы были как бы не в заключении, и сие время нам не засчитали, хоть мы и сидели в тех же бараках, и выполняли ту же самую работу, что и ранее. За те же самые пайки. Правда, наш знакомый писарь всё время нас поддерживал, особенно морально – ставил нам перевыполнение норм, хлопотал об усиленном пайке и т.д. Но всё же было очень жаль такого невольного удлинения срока, хоть и со всякими льготами. А через пару месяцев после окончания реорганизации началась война. Сперва к нам прислали дополнительную охрану, ввели повышенные нормы и дополнительные наказания. Но работа от того только замедлилась, новых охранников селить было негде, да и кормить их нечем. Мы-то понимали, что жратвы хватает, но наше начальство резонно решило, что тратить продукты на пришлых дармоедов неразумно. Через пару месяцев наверху поймут, что в военную пору строгости неуместны, рабочих рук не хватает, и надо наоборот поощрять зеков к ударному труду, хотя бы самых безобидных из них. Так всё и вышло, охрану постепенно сократили до минимума, мы порой за день не видели ни одного караульного. Восстановили старые нормы, и даже негласно их сократили немного. Ввели разные поощрения за ударный труд, а на праздники самым отличившимся выдавали по стакану спирта. Называлось это борьбой с эпидемиями. Сие было неплохо, к тому же после победы ожидалась амнистия, хотя бы столь мелким преступникам, как мы, и народ постепенно приободрился. Но тут постепенно возникли новые проблемы.
          Вскоре после начала войны наша стройка стала медленно, но верно сокращаться. Трактора старого типа, чисто сельскохозяйственные, стали никому не нужны, а главное не было ни станков, ни материалов для продолжения строительства. Говорили, что вроде бы американцы  обещали поставить нам по ленд-лизу некий танковый завод, или хотя бы основные компоненты его. И строить его предстояло на нашей площадке. Но прошло три-четыре месяца, никаким заводом и не пахло, и нас, в числе прочих зеков, перевели в предгорья Алтая, в окрестности Колывано-Воскресенского завода. Здесь когда-то добывали медь и серебро, порой даже с примесью золота, и власти надеялись возобновить добычу на новом техническом уровне. В частности, драгметаллы планировали извлекать раствором цианистого калия с добавкой гашёной извести, из остатков от выработки меди. По идее метод был неплохим, но очень капризным и трудоёмким, да и цианистые соли приходилось везти из Дзержинска Нижегородской губернии, и были они очень грязными. А очищать их было очень трудно, крайне ядовитая и нестабильная гадость. И сие грязное дело как назло поручили именно нам, мол они люди технически грамотные, авось справятся. В Чирчике под Ташкентом вроде бы вырабатывали куда более чистый цианид, и везти его было ближе, но все попытки связаться с тамошним электрохимическим заводом окончились ничем. В конце концов мы наладили очистку оной дряни и приготовление щёлоков для растворения серебра и золота, но по ходу дела выяснилось, что сих металлов мало и в остатках руды, и в отвалах, и овчинка явно не стоила выделки. Пытались освоить Чудские копи, древние выработки, где ещё тысячу лет назад местные племена добывали цветные металлы. Андреич сразу сказал, что дело дрянь, ибо древние рудокопы углублялись в землю довольно глубоко, пока не натыкались на обильные грунтовые воды, кои вёдрами было не вычерпать. Или пока не трескались и ломались брёвна, крепившие потолок и стены шахты. А тут штольни уходили вглубь максимум на шесть метров, и никаких обломков и даже следов нужных минералов нигде не было видно. Значит, месторождение было маленьким, и древляне выработали его полностью задолго до появления русских в тех краях. Так оно и вышло, за четыре месяца упорной работы удалось лишь установить, что ничего путного в бывших Чудских копях нет. Получалось, что наш Колыванский лагерь создали зря, и надобно постепенно, но неуклонно, его переводить в другие места, где потребность в рабсиле велика. Но никому не хотелось покидать старых насиженных мест, особенно начальству, ведь лагерь наш расположен был очень удобно. Кругом тайга с обилием грибов и ягод, чистый горный воздух, недалеко озеро с песчаным пляжем и массой рыбы. Посему ещё года полтора, если не более, мы пытались извлекать полезную продукцию из отвалов старого рудника, особенно из их нижней части. Там по идее за сто лет должно было что-то как-то накопиться. Сперва мы действительно извлекли пудов тридцать серебра и полпуда золота, но на том все успехи и закончились. Пытались ещё промывать пески в русле местной речки, но там, увы, ничего не нашлось. И вот в конце 44-го года пошли разговоры что нас постепенно переведут в другие места. И в первую очередь в Тайшет, где разворачивалось строительство БАМ-а, точнее его западного участка. Туда, где-то в конце 45-го, после завершения «Строительства № 500» (железка от Пивани до Совгавани) должны были перевести большинство тамошних работяг, как зеков, так и вольнонаёмных. Ну и нам, скорее всего, предстоял путь в те края.
       Мы лично ничего не имели против БАМЛАГ-а. Почти рядом, по сибирским меркам, с нашим тайником, стройка очень большая, рабочих явно будет не хватать, особенно квалифицированных. Генерал Гвоздёвский, начальник 500-ой стройки, слыл человеком справедливым и честным, говорили, что он старается по мере возможности облегчить участь своих зеков, даже и политиков. Ну а по переезде в Тайшет он, естественно, будет командовать и новой стройкой. Пока, однако, на новой трассе трудились изыскатели и проектировщики, рабочие особо не требовались, и мы стали опасаться, что нас перебросят куда-то ещё, а куда и на какой срок – непонятно. И как потом оттуда пробираться на нужную нам речку? Да и какой там режим будет неясно, может мы и не доживём до освобождения, хотя по нашим статьям амнистия ожидалась вполне определённо. Но она-то будет после Победы, до которой ещё дожить надобно. В общем, пару недель мы ломали голову над подобными вопросами и не находили ответа. А потом, как-то сама собой, родилась мысль о побеге, даже не о побеге, а о полулегальном, если можно так сказать, путешествии к новому месту работы. В самом деле, в лагере царили бардак и суета, кого-то отправляли на временные работы, иногда за полсотни вёрст от наших бараков, кого-то готовили к отправке чёрти куда. А многих переводили на половинное довольствие из-за отсутствия работы, что конечно токмо усиливало нервозность сверху донизу. На таком фоне смыться было нетрудно, тем паче что лагерь особо и не охранялся, по крайней мере в реальности. Бежать было некуда да и не зачем, учитывая терпимый режим, посильную работу и надежды на амнистию. Но вот как потом явиться в Бамстрой без всякого обоснования, и как объясняться с местными гражданами, коль сие станет неизбежным? На последний вопрос ответить было просто, мы решили изображать из себя эвакуированных на Алтай жителей Европейской России. Мол работали на руднике, который в конце концов закрыли, из-за полного исчерпания полезных руд, а нас своим ходом, ибо транспорт и так перегружен, отправили на новое место работы. А так как в Сибири, даже на юге, населёние редкое, мы надеялись вообще обойтись по дороге без контактов с местными. А вот как отбыть из лагеря, не возбуждая особых подозрений… сия проблема была сложнее. Ну документы на руки нам могли и не выдать, все знали, что в нашей зоне царит бардак, да и оформлялись подобные вещи как правило в спешке. Но какие-то следы откомандирования в лагерной отчётности должны были остаться. То бишь надо было уговорить нашего знакомого писаря отпустить нас на БАМ, всё равно мол, нас сие не минует, и отметить оное в соответствующих ведомостях. И вот, хорошенько всё обдумав, мы начали потихоньку действовать.
        Нам очень помогло одно обстоятельство, на которое мы, честно говоря, и не рассчитывали.  В лагере неожиданно обнаружилась нехватка иодной настойки, осталось половина маленького пузырька. Её зимой часто использовали не по назначению, большинство зеков страдало от зоба, и приходилось добавлять иод в пищевую соль. А теперь не то что лечиться, большую рану замазать было нечем. Между тем мы ещё осенью в одном старом карьере нашли  кристаллы иодаргирита, то бишь иодистого серебра. Серебра там было кот наплакал, а иода после переработки оказалось почти пол-кило, что надолго избавило лагерь от подобных забот. Наш покровитель пришёл в дикий восторг и легко согласился на нашу афёру. Он и сам понимал, однако, что лагерь скоро прикроют, и ему придётся искать новое место работы. И Бамстрой его устраивал больше всего, так что иметь там как бы своих квартирьеров было неплохо. Забегая вперёд отмечу, что к сожалению мечты нашего писаря не сбылись, и он впоследствии попал вЖелезногорск на Енисее, где строили какой-то атомный завод. И наши пути более никогда не пересекались. А тогда нас оформили как переведённых на БАМстрой, и даже с собой дали нечто вроде командировочного предписания. Конечно, никакой серьёзной проверки сей документ не выдержал бы, но он предназначался лишь для мимолётного предъявления простым гражданам в крайнем случае, ежели возникнут какие-то подозрения. И мы надеялись, что он нам ни разу не пригодится. Собрали в дорогу немного еды, бесхозного инструмента, и небольшую рыболовную сеть. Приближённые нашего начальства ей брезговали, а нам, на четверых, она была в самый раз. Двинулись в путь в конце марта, когда снег   стаял почти повсюду, и скоро на южных склонах должны были появиться весенние грибы. На них, как и на рыбу, была у нас главная надежда. Ну ещё и на прошлогоднюю клюкву на болотах, там где они есть. Нам сперва надо было выйти к реке Алей севернее Рубцовска, дабы миновать самые населённые места, а потом идти вдоль реки на север, до впадения её в Обь. А далее уже вдоль Оби скорее всего до Новосибирска, а может быть и далее. Где переправляться через большую реку и как идти потом, мы тогда и не думали, на месте будет виднее. По рассказам, на Алее было полно заброшенных хуторов, кого-то раскулачили ещё в коллективизацию, а многих выселили уже в ходе войны. Там жили колонисты из немцев, чехов, словаков, карел и финнов, и хоть чехи вроде бы были наши союзники, всех их без разбора отправили на север, строить Норильск, Дудинку и дорогу между ними. И мы надеялись на брошенных хуторах запастись инструментом, какой-нибудь едой, а может быть, и найти подходящую лодку. Груза было много, и тащить всё на себе не очень хотелось. Правда, ещё в Рубцовске мы слышали разговоры местных рыбаков, что алейские лодочки очень мелкие, и по Оби на них далеко не уйдёшь. Ну нам пока добраться бы до Обских берегов а там видно будет, на большой реке найти или сколотить лодку будет легче.
          В нашей конторе, в пыльном и тёмном чулане, валялась огромная кипа географических карт. Их пару лет назад конфисковали у одного жителя Рубцовска, немца, которого как и его кулаков-сородичей с Алея, тоже отправили в места не столь отдалённые. Карты были на пол-Сибири, и большая их часть для лагерной жизни была абсолютно не нужна. И вот мы украдкой, по вечерам или рано утром, набрали себе полный комплект на весь путь, от середины Алея до нужной речки и оттуда до Тайшета. Ну а ближайший отрезок пути мы основательно изучили за зиму, выезжая за дровами и поделочным лесом, для ремонта и крепления шахт. Хороших деревьев в окрестностях нашей зоны почти не было, и мы порой ездили за 60-70 вёрст, не вызывая ни у кого подозрения.  И вот настал день отъезда. Мы с самого переезда из Рубцовска почти всегда работали обособленно от других, так что в лицо нас знало человек пять-шесть, не больше. Им сообщили, что оные типы переводятся в Тайшет, что не вызвало ни у кого ни удивления, ни подозрения. И вот начался трудный и опасный поход. Тепло распрощались с писарем, накануне он дал нам литровую бадейку спирта, и под видом выхода за дровами тронулись в путь. Недалеко от ограды у нас была припрятана большая тачка, с двумя деревянными колёсами, старая, но ещё крепкая. На ней мы надеялись доехать до местной речушки, это вёрст 10-12, а дальше плыть по ней. Река была мелкая и порожистая, но в весенний разлив вполне проходимая для мелких лодок и плотов. А у нас там зимой был уже приготовлен плот из восьми сухих брёвен, и толстая верёвка, дабы плотом управлять. Ведь поместится на оном плоту даже один человек никак не мог. До реки мы доплелись благополучно, хотя тачка оказалась жутко тяжёлой, толкать её приходилось вдвоём. Но мы не торопились, до конца войны оставалось, по всем прикидкам, 3-4 месяца, а там ещё пару ждать до амнистии. Наконец, дошли до реки, отыскали наш плот, и провели так сказать, пробное плавание, пока без всякого груза. Дело оказалось очень сложным, плот то упирался в берег, то застревал на камнях, то крутился в водовороте, не желая плыть по течению. Главное, он был слишком лёгким по сравнению с теми лодками, к коим мы привыкли на гражданке, и вода крутила наше утлое судёнышко, как ей вздумается. Посему через несколько дней, когда река стала спокойнее и шире, мы нарастили по два бревна с каждого борта. теперь, наконец-то, наш плот стал вполне управляем, и мы вздохнули свободнее. Но через пару дней возникли новые проблемы. До сих пор мы плыли по совсем безлюдной местности, а теперь, на равнине, вдоль реки попадались хутора и небольшие деревни. Приходилось плыть по ночам, а днём отсиживаться в приречных зарослях, отдыхать и варить обед. Рыбы было мало, грибов тоже, и вообще сия часть похода осталась в памяти как самая трудная. Да и мы ещё не вошли в ритм похода, не набрали опыта, потом многое из того, над чем мы сперва бились часами, решалось как бы автоматически.
       Наконец, мы достигли Алея и вздохнули свободнее. Река была много шире той, по которой мы выбирались на равнину, и гораздо спокойнее. Рыба ловилась куда чаще и гуще, и грибы росли по прибрежным перелескам зело обильно. Почти все хутора были заброшены, причём явно не так давно, а деревни и сёла были видны издалека, и обходились нами ночью. К плоту присобачили ещё два бревна, в ничейном сарае у воды нашли отличные вёсла, и теперь можно было плыть без проблем. А главное, на брошенных хуторах, в сараях и на сеновалах мы нашли две почти новые пилы, двуручную и ножовку, плотницкий топор, молоток с гвоздодёром, долото и две стамески. Обнаружили два капкана, вполне рабочих, хоть и слегка ржавых, зайца или лисицу они вполне могли уловить. «Приобщили к делу» большой моток пенькового каната и корзинку с гвоздями и шурупами. Иногда попадались кульки с мукой и зерном, куски солонины и вяленого мяса. Они лежали в брошенных или забытых бочонках, часть прокисла или сгнила, но были и вполне съедобные. Только вот нормальной лодки, как нам и предсказывали, найти не удалось, местные челноки были явно маловаты для Оби. Да и поместить на них всю нашу поклажу было трудно. Но мы уже научились в совершенстве управлять нашим плотом, и готовы были плыть на нём хоть на край света. Постепенно мы привыкли к ночной жизни, и когда перед нами открылась за мысом широкая лента большой реки изрядно удивились – нам казалось, что до Оби ещё два-три дня пути. Влево от Алея уходит на север почти на десять вёрст большая старица, а в самом конце в неё впадают две речки, Большая и Малая Калманка. На этом пространстве, в то время совершенно безлюдном, мы стояли более суток, отдыхали и отъедались. Потом пошли обским берегом на север, что было очень непросто – после слияния всех проток левый берег тут резко возвышался над рекой, порой на 40-50 метров, а вода половодья подходила местами под самый обрыв. Хорошо, что течение было попутным, и один человек на плоту управлял им без особого труда. Временами, однако, течение усиливалось, и приходилось вести нашу посудину на двух канатах, привязанных сзади и спереди. Таких участков было немного, два или три, общей длиной не более пяти вёрст, но вымотались мы там ужасно. Высокий берег был плоский как стол, и отдыхать приходилось в оврагах и балках, местами врезавшихся в обрыв берега. Дно у них было мокрое, склоны крутые, и дрова приходилось собирать по часу и больше. Но вот, наконец, обойдя деревню Бураново, мы вышли на простор поймы. На две трети она была залита половодьем, но были места и вполне удобные для стоянки, был сухой хворост, и мы вздохнули свободнее. На следующий день осторожно, как на цыпочках, подошли к Барнаулу,
         Казалось бы, лучше всего было переправиться через Обь где-то возле Барнаула, в безлюдной местности, где на реке сплошь и рядом сухие и ровные берега. Но хорошенько подумав, мы всё же решили идти по левой стороне как можно дальше на север, до Новосибирска как минимум. Ведь на правом берегу в ста вёрстах от реки начинались горы, не шибко высокие, но покрытые диким лесом, с редкими просёлками и тропами. А за ними Кузбасс, самая населённая часть Сибири, с кучей военных заводов и просто с режимными объектами. А дальше на восток сплошь высокие горы, по которым пробираться к Транссибу нереально. Так что решено было выходить на железку вдоль Оби, пока по левому берегу, где деревни стояли подальше от воды, а вдоль реки шли сплошные протоки, болота и озёра, среди которых скрыться было нетрудно. Ну а у Новосибирска или Колывани переправиться на восточный берег и идти вдоль него, пока река не повернёт на север. А там выходить к Транссибу. Был ещё один момент, повлиявший на наше решение – у Барнаула далеко не у всех были лодки, а те что были, содержались в исправности и были надёжно привязаны к мосткам у воды. Ежели бы мы и смогли утащить незаметно какую-то посудину, хозяева быстро хватились бы пропажи, и вряд ли бы мы ушли от погони. А дальше, ближе к Камню-на-Оби и особенно за ним, лодки были буквально в каждой семье, и часто не по одной. И старые, подгнившие и рассохшиеся, там чинили далеко не всегда, ну а нам подошла бы почти любая. Так нам рассказывали местные старожилы ещё в лагере, и не верить им не было причин. Ну а пока будем использовать наш плот, вдоль берега он движется неплохо. К тому же ловить рыбу в большой реке куда проще, чем ставить капканы на зайцев и белок в глухой тайге. Тем паче, что в тайге все пушные звери на учёте у местных промысловиков…
           Два дня и ночь мы отдыхали вёрстах в десяти от Барнаула, в небольшом лесочке на крутом, овражистом берегу. Присматривались и принюхивались к местности, засолили десяток окуней в дорогу и наварили грибов. И вот двинулись в путь. Местность вдоль реки и правда была зело пустынной, иногда от одной деревни до следующей было более десяти вёрст, что нам было на руку. Но вот болот и проток сперва почти не было, крутой и обрывистый берег, порой метров по семьдесят высоты, подходил к самой реке. А дальше на запад шла ровная, почти безлесная степь, с редкими оврагами и речушками. Вдоль воды обычно шла неплохая тропа, и ночи были лунные, но двигаться вслепую, не видя что творится на материке, порой было боязно. У села Елунино мы всю ночь просидели в прибрежном ивняке, народ что-то праздновал, играли гармони и баяны, гремели песни и порой кто-то палил в воздух из шомполок холостыми зарядами. Как потом выяснилось, в тот день наши взяли Берлин, и все понимали, что война вот-вот закончится. Народ веселился и на другой день, мы с трудом дождались темноты и двинулись далее. Следующая заминка случилась у села Новообинцева, где в Обь впадали два ручья, текущие в глубоких оврагах. Там мы и прятались дважды, в светлое время суток. Крайние хаты села вроде бы стояли метрах в пятистах от берега, а то и дальше, но с рассвета и до заката селяне так и шастали к реке, обратно и вдоль неё. Далее раскинулось большое село Шелаболиха, и там тоже пришлось ждать до трёх ночи. Андреич ворчал, что по картам здесь уже должны начинаться плавни, по пять-шесть вёрст шириной, но пока их не было и в помине. Впрочем, берег долины быстро понижался, за Шелаболихой его высота не превышала 10-15 м, а за Кучуком коренной склон ушёл далеко влево, на пять-шесть вёрст от реки. Появились наконец поёмные леса, протоки, болота и старицы, а народу в пойме почти не было. Попадались шалаши и сараи рыбаков и сенокосцев, в одном из них мы нашли почти полпуда ржаной муки, лежалой и спёкшейся, но вполне съедобной. Мы её толкли и потом варили в солёной воде, разнообразив тем самым рыбную диету. На тёплых полянах появились обильные листья черемши, снабжавшие нас витаминами. В общем, на Оби было куда сытнее, чем на Алее, да и двигаться было спокойнее.
     На берегах проток и стариц изредка попадались старые брошенные лодки, сильно потрёпанные. Восстановить их было невозможно, хоть и заманчиво, ведь плыть даже вдоль берега куда легче, чем идти пешком. А наш плот медленно, но верно приходил в негодность, а чинить его было очень хлопотно. Пока что мы снимали и вынимали скобы, гвозди и накладки, открутили пару уключин и простое рулевое устройство с затонувшей барки. Для лодки оно было великовато, но мы решили не брезговать такой находкой, мало ли что. Дней через десять мы дошли до Камня, и сразу поняли, что что-то, где-то, случилось. Из случайных разговоров с горожанами выяснилось, что немцы капитулировали окончательно и бесповоротно, и война наконец закончилась. Значит, скоро будет и амнистия. Может и не так скоро, но пока мы доберёмся до Тайшета, она уж наверняка пройдёт. Да и узнать сие по дороге нетрудно. На радостях горожане кормили нас до отвала два дня, напоили отличным самогоном, и в дорогу дали больше литра. И никто ничего не спрашивал. Иваныч, вконец обнаглев, выпросил ещё два наждачных бруска, напильник, здоровенное долото и ножовку по металлу. Всё не новое, местами поеденное ржавчиной, но к работе пригодное. Тогда в Камне не было ни железной дороги, ни моста, ни известных ныне фабрик и металлозавода. Но к городу сходились оживлённые торговые тракты со всей бескрайней степи, было развито мукомолье и фабрикация кирпича. Имелись и маслобойки, и уже за городом пожилая сибирячка дала нам кусок самодельного масла весом почти в полкило. Мы и не знали, как её отблагодарить. Не хотелось уходить из столь гостеприимного города, но дела звали в дорогу.
    Мы решили, что по пути, ежели понадобится, будем пользоваться старой легендой, тем паче что после победы «брошенные эвакуированные» выглядели вполне правдоподобно. Да и про нелады алтайских лагерей знали многие. Весеннее половодье было в разгаре, река местами разлилась прямо до горизонта. Рыба ловилась плохо, и весенних грибов поубавилось, зато на солнечных косогорах появились молодые дождевики. Жареные в масле, они были очень вкусными, да и запасы, пополненные в Камне, пока оставались. За устьем реки Алеус, за береговым обрывом лежал большой сосновый лес, там на болотце мы собрали полведра прошлогодней клюквы. А на поляне нарвали вдоволь молодой черемши. Часто попадались старые брошенные лодки, но тут встала новая проблема – были они маленькими, узкими, и переправляться вчетвером в таком судёнышке через огромную реку было опасно. Придётся их сдваивать, решил Иваныч, у нас на Ветлуге в половодье всегда ставили помост на две лодки, а между ними оставляли пространство где-то в аршин. Получалась очень устойчивая штука, и надо для того пяток толстых досок, или десяток хлипких. На том и порешили, ежели где-нибудь не попадётся что-то посолиднее. Народу на берегу в те дни почти не было, и мы, двигаясь потихоньку по берегу, благополучно добрались до Новосибирска. Там перед войной построили второй желдормост, и мы надеялись, что хоть по одному можно перейти на ту сторону. Но оба моста охранялись, и победные страсти у горожан уже прошли. Да и город на том берегу подходил прямо к воде, не оставляя нам никаких укромных мест. Пришлось идти далее вдоль реки. Но уже вёрст через пять за городом мы наткнулись на вполне сносную лодочку, правда, со сломанными напрочь скамьями. Ну нам-то сие было не страшно. Недалеко валялась совсем поломанная посудина, но из неё мы выпилили вполне годные доски для помоста. Далее нашли ещё одну лодку, очень похожую на первую. У неё был пробит борт, но заменить две доски было делом несложным. Кое-где пришлось смолить щели, и в целом мы возились неделю, но паром получился хороший, устойчивый и вместительный. Наш старый плот, от греха подальше, разобрали на брёвна и рассовали по кустам, как будто их сюда принесло половодьем. Осталось найти удобное место для переправы на ту сторону.
           Переправляться решили в очень широком месте, на глаз тут было больше трёх вёрст. Зато течение было очень слабым. Тщательно разместили все вещи, прикрутили их верёвками и канатами. Сделали пробный круг у берега, всё вроде бы было хорошо. Переплывали Обь ночью, при слабом свете Луны, так что видно вокруг было метров на двадцать, не больше. Но и нас никто не заметил и не разглядел. Переправа прошла благополучно, и так как у правого берега было весьма глубоко, мы решили и дальше плыть на нашей посудине. Плыли по ночам, а днём отсиживались в приречной чаще, ловили рыбу в укромных местах, собирали грибы и пекли лепёшки. Мука скоро закончилась, но остались две большие краюхи чёрного хлеба, подаренные нам в Камне. На неделю хватит, а там видно будет.
         Первые проблемы возникли под Колыванью, большим и богатым сибирским селом. Хотя оно и расположилось на левом, нам совершенно неинтересном берегу, но его жители в течении суток много раз переправлялись на нашу сторону. Как мы поняли, в основном из подслушанных разговоров, они после половодья собирали принесённый рекой сверху хворост и прочую мелочь, вплоть до стогов сена и унесённых водой навесов и сараев. Причём «хворост» понимался чисто по-сибирски, у Сергеича под Боровском такие сушины именовались валежником, жердями, а то и просто брёвнами. Да и у нас на Валдае подобные жердины никто хворостом не называл. Впрочем, нам это было на руку, то чем брезговали колыванские богатеи, нам с лихвой хватало на готовку и обогрев. Только вот приходилось маскироваться, дабы наши огни не заметили посторонние. Долина Оби у Колывани расширилась почти до горизонта, я такого не видывал ни на Мсте, ни на  Волге, но на нашем берегу заросшие лесом склоны были куда ближе к реке, чем на том, левом. В лесах сплошь и рядом попадались пихты и кедры, дотоле мне неведомые, но нам от них никакого проку не было. Из разговоров местных мы уже знали, что урожай орехов прошлой осенью был средненький, и то, что не собрали селяне и медведи, кедровки и бурундуки, соболя и белки, к апрелю начисто подъели иные нахлебники. Интереса ради в полдень второго дня, когда на берегу толпилось много народу и двигаться всё равно было невозможно, мы за три часа облазили солидный кедрач на пологом, зело удобном склоне. Ну и нашли на четверых три десятка шишек, в основном мелких и недозрелых, частью даже просто несъедобных. Утешало лишь то, что в Восточной Сибири кормные года не совпадали с западными областями, а там порой орехи могли оказаться основной пищей. Впрочем, лазая по склонам, мы хорошо рассмотрели берег и тропинки вдоль него, и потом до полуночи шли беспрепятственно на северо-восток, никого не встретив и не потревожив. И вот на третьи сутки, в полдень, мы наконец-то миновали колыванские пригороды. Деревни на берегу встречались редко, и наша группа двигалась спокойно.
      Мы думали проплыть по Оби, благо вниз от Колывани она течёт параллельно Транссибу более 80 вёрст, вплоть до села Кругликово. А оттуда по хорошему просёлку выйти к железке, в районе Егоровки, и далее двигаться на восток вдоль полотна. Хотя лугов и покосов на нашем берегу было куда меньше, чем на левом, но всё же попадались шалаши косарей и сараи для сена, где можно было переночевать, разжиться солью, а то и мукой. Да и рыбы в Оби было полно, и хоть надоела она изрядно, но делать было нечего. Да и прочая живность предпочитала пойму реки окрестной тайге, зело бедной любыми кормами. Сперва всё шло хорошо, за двое суток мы проплыли более двадцати вёрст, но потом вечером, уже в полутьме, случилось несчастье. Наша посудина налетела на остатки какого-то судёнышка, затонувшего так ловко, что его совершенно не было видно сверху, а вода уже потемнела после заката, и не просматривалась вовсе. Деревяшки, пролежавшие в воде много лет, были твёрже камня, а мы вдобавок напоролись на очень острую жердь, то ли мачту, то ли бушприт бывшего баркаса. Правая лодка дала течь, и заделать её было нечем. К тому же от удара лопнули две поперечные связки, ибо они оказались сильно подгнившими, что ранее не было заметно. И заменить их было нечем. Пришлось снять помост и перегрузить всё барахло в левую лодку, и тянуть её бечевой, ибо мы в ней уже не помещались. Но так всё же было лучше, чем тащить на себе все вещи в мешках.
            Оказалось, что тянуть нашу посудину вполне по силам вдвоём, да сие было и удобнее, чем тащить лямку всем вместе. Лишь у очень извилистых берегов, да там, где было быстрое течение, приходилось придерживать корму вторым канатом, но таких мест было немного. В отличии от катамарана лодка сама по себе никого не интересовала, да и вообще наш берег был почти не обитаем. Так мы прошли почти 30 км, перейдя вброд и по мосткам несколько ручьёв и весьма приличную речушку, за которой берег стал зело высок для сих мест. Далее ночью миновали село Дубровино, там все спали мертвецки, да и вода уже начала спадать. Посему между приречными сараями и рекой была довольно широкая полоса, на нас даже собаки не лаяли. Но потом всё чаще вдоль берега стали попадаться болота, а с высокого склона долины стекали обильные ручьи, и их переходить было очень трудно. Помаявшись неделю, решили завершить плавание у села Камень, от которого шла грунтовка в сторону Транссиба. По пути она пересекала речку Ояш, но там, если верить карте, был мост, в селе того же названия. В Камне нам крупно повезло, семейной паре очень почтенного вида приглянулась наша лодка, и они обменяли её на два пуда картошки, полкило соли и бараний окорок кило на десять с гаком. Скорее всего, то были старообрядцы, во всяком случае, держались они приветливо и лишних вопросов не задавали. Баранина оказалась отличного копчения, с прослойкой сала и совсем без костей и картошка отменная, совсем не подмороженная и не подгнившая. До реки мы добрались легко, только вот дорога оказалась очень оживлённой. Часто приходилось прятаться в кустах, и вообще шли в основном по ночам, да и в темноте порой попадались встречные, пешком, верховые, а чаще всего на телегах. Но сие было терпимо, а вот перед мостом случилась неожиданная заминка. Мост был старый, узкий и очень дряхлый, телеги часто застревали между шатких брёвен, а верховые спешивались и медленно переводили лошадей, следя, дабы копыта оных не провалились в дыры настила. И даже ночью на мосту было оживлённо. А вокруг лежало село, когда-то большое и богатое, и укрыться там было негде. Пришлось искать обходные пути. Речка по сибирским меркам была маленькая, кое-где не шире 5-8 метров, но с быстрым течением и весьма глубокая, и вброд её было не преодолеть. Через несколько часов упорных поисков выше по течению мы нашли место, где здоровенная ёлка, свалившись поперёк реки, образовала некое подобие мостика. Переползать по нему было трудно, мешали густые ветки, но что-то пилить или резать мы побоялись. Чуть не утопили топор при переправе, но в конце концов перешли благополучно. Дальше на восток, то приближаясь к железке почти вплотную, то отдаляясь на несколько вёрст, шёл старый Сибирский тракт, и судя по всему, до реки Томь он был в сносном состоянии. По нему и пошли.
          Двигались довольно медленно, больше по ночам, но без особых трудностей. Днем уходили в леса, дабы огонь костра не был виден с дороги, и хвороста там было полно. Через неделю у нас кончилась картошка, и нормальная рыба не водилась в местных ручьях. Но ближе к Томи мы заметили большое поле и колхозников, что сажали на нём картошку. Они возились допоздна и заночевали тут же, в большом сарае, откуда шёл заманчивый запах сена. Девять мешков с непосажеными ещё клубнями стояли рядом. Один мешок был начат, в нём осталось менее трети, и лезть в него мы не рискнули. А из прочих вынули по паре картофелин покрупнее. Мешки были огромные, и судя по всему, никто не заметил столь малой пропажи. А ближе к реке нас обогнал, уже в сумерках, поддатый мужик, что гнал во всю прыть плохонькую телегу, по весьма неровной дороге. Мы пошли вслед, и на очередном повороте нашли слетевшую с его телеги торбочку с чёрствым, но вполне съедобным хлебом. Хорошо, что светила Луна, а то мы и не нашли бы в темноте, между ухабами, столь ценный груз. Перешли по вполне приличному мосту речку Лебяжью и приблизились к Томи. Здесь просёлок сворачивал круто на юг, и мы потратили полдня, пока нашли нормальный подход к руслу.
    А вот переправились мы через широкую и полноводную реку на удивление легко. Ниже желдор моста на воде скопилось огромная куча брёвен и плотов, кои отправляли в Кузбасс, для крепления шахт. Их зимой рубили по среднему течению Оби и в низовьях Иртыша, потом, когда вскрылись реки, доставили на Томь и сколь могли протащили вверх по течению. Но дальше шли быстрины и шиверы, река суживалась, а скорость течения росла. И большие плоты, а тем паче брёвна россыпью, там разметало бы водой по крутым берегам. И вот плотогоны лихорадочно строили небольшие и прочные плоти, дабы безбоязненно вести их вверх, в основном в Кемерово, а также в Берёзовку, в Крапивино, в Ильинское и на станцию Новокузнецк. А уж оттуда их развозили по всему Кузбассу. Как всегда, народу на перегрузке не хватало, сроки не выдерживались, и мы рискнули предложить свои услуги. Мол, потерявшиеся эвакуированные готовы поработать за жратву пару дней, а потом переправьте нас на ту сторону, пойдём дальше по назначению. Нас приняли с радостью, накормили до отвала, и двое суток мы помогали плотогонам в их трудной работе. Впрочем, она была не столько трудной, сколь утомительной, сама связка брёвен была не труднее той, которой я занимался на верхней Волге. Но вот наконец мы выполнили норму и с рюкзаками, полными провизии, отправились дальше на восток. До станции Яшкино шли по просёлку, но потом он свернул круто на юг, и мы потопали вдоль полотна Транссиба. По обочине трассы шла утоптанная тропа, хорошо видимая даже ночью, и мы воспользовались ей. Днём отсыпались в лесах, варили картошку и томскую рыбу, да подбирали упавшую с поездов снедь. Её, как нам и предсказывали плотогоны, было изрядно, вагоны ездили щелястые, мешки были драными а ящики дырявыми, и часто бывали дни, когда мы обходились подножным кормом. Ну и собирали в лесу щавель и черемшу, прошлогодние ягоды и перезимовавшие орехи. Кстати, охотников до дармовой еды было множество, не успевал очередной состав исчезнуть за поворотом как на полотно выбегали мыши, бурундуки, белки и ласки, дабы полакомиться на дармовщинку. Их мы прогоняли без труда, но вот однажды на шпалы вылез здоровенный барсук, явно нацелившийся на краюху белого хлеба. Наши крики и вопли его ничуть не испугали, он фыркал и хрюкал в ответ, и злобно рыл землю огромными когтями. Пришлось пару раз огреть его здоровой хворостиной, и лишь тогда он покинул поле боя, яростно огрызаясь и что-то ворча. Мы пытались, привязав длинный нож к крепкой хворостине, проткнуть его таким самодельным копьём, зверь был даже на вид вкусен и толст. Но он ловко увернулся от атаки, а нам пришлось точить нож, коим в горячке охоты сильно стукнули по рельсу. Хорошо хоть не сломали.
           А вот двух белок, попавшихся в маленький капкан (мы завлекли их кедровой шишкой), зажарили и съели, они были очень вкусны. А вот людей во время похода по полотну мы почти не видели. Дважды в день проезжали два вагона с ремонтниками, прицепленные к местному товаро-пассажирскому поезду, но мы быстро выучили их график. Они осматривали путь, проверяли стыки, сигнализацию на обочине и телеграфные столбы, и собрав монатки, катили дальше. На станциях они задерживались дольше, но мы станции старались обходить лесом и ночью. Сии работы имели тот плюс, что много раз наблюдая за ремонтниками, а порой и слыша их разговоры, мы постепенно освоили и их ремесло. Однажды сами проверили сотню стыков на обеих рельсах на каждом пути, и нашли один подозрительный. И точно, сидя в кустах мы с радостью отметили, что монтёры его тоже увидели, и сменили одну из накладок. А позже один из ремонтников забыл на шпалах объёмистую инструкцию по проверке телеграфных сетей, и мы её изрядно вызубрили во время долгих стоянок. Что ж, лишняя специальность всегда пригодится, особенно в нашем положении. А брошюру, основательно изучив, мы засунули в один из стыков, дабы её не унесло ветром. Сперва хотели оставить себе, но экземпляр был нумерованный, да ещё со штампом дирекции Сибирской железной дороги. И мы решили не связываться с казёнными бумагами. Однажды из леса к полотну вышел лось, что-то пожевал на обочине и ушёл, испуганный шумом поезда. Мы с жалостью проводили взором такую прорву мяса, но как-то её оприходить явно не было сил. Да и как хранить её в летнюю жару? Большинство станций и посёлков при них были маленькими, и мы благополучно обходили их по тайге. Было лишь два исключения, и первое станция Тайга. От неё на север, к Томску, шла оживлённая ветка, вдоль которой тянулись склады, пакгаузы, бараки и запасные пути. А мы по привычке двигались с северной стороны магистрали. Пришлось вернуться и обходить город с юга, где в полукилометре от станции уже начинался нормальный густой лес. Потом был Анжеро-Судженск с кучей угольных шахт, работавших и строившихся. Его мы тоже обошли с юга. А дальше как-то приспособились, чутьё что ли появилось особое, но города и большие посёлки мы уже обходили автоматически, почти их не рассматривая и не раздумывая. Так и шли до самого Красноярска.
         Также на оном отрезке пути пришлось нам преодолеть три реки, не шибко крупных, но вброд их было не перейти, и по упавшему дереву не перелезть. Яю, первую из них, мы прошли легко, по заброшенному мосту. Он хотя и трещал под ногами, и для телег и верховых был непроходим, но для пешего был вполне по силам. Пришлось лишь переложить дюжину досок, что-то закрепить и отпилить кусок балки. Она перевернулась и её конец торчал вверх, загораживая проход. Потом Кия, у города Мариинска. Тут пришлось изрядно повозиться. Через реку был единственный мост, железнодорожный, и он конечно охранялся, а лодок на берегу почти не было. А те что лежали на песке, были крепко привязаны к стойкам. Наконец, пройдя восемь вёрст вниз по реке, мы нашли здоровенный плот, рассохшийся и с лопнувшими кое-где связками. Однако четырёх человек с поклажей он выдержал без труда, пришлось лишь вырубить четыре крепких длинных шеста, дабы управлять оной посудиной. Хотя река там была не шире трёхсот метров, нам понадобился почти час, чтобы её преодолеть. Мешало сильное течение, да и управлять плотом оказалось много труднее, чем любой лодкой. Правда на том берегу, отдыхая после переправы, мы поймали  пару окуней и большую плотву, обеспечив себе ужин. А вот через Чулым, самую крупную реку между Томью и Енисеем, мы переправились неожиданно легко. По выходе из гор он делает большую петлю, внутри которой с запада на восток тянется горный хребет, густо заросший тайгой. А вдоль реки поля, луга, и вообще оживлённая местность. Кое-где через Чулым ходили паромы, и вот у одного из них мы заметили на другом берегу группу возбуждённых людей. Они явно ждали парома, а он спокойно стоял у другого берега. Паромщик то ли заснул, то ли заболел, а может просто отлучился по срочным делам. Ну и мы решили помочь согражданам. Отвязали старую посудину и повели её вдоль каната, отталкиваясь шестом ото дна, и изредка двигая вёслами. Всё вышло удачно, обрадованный народ одарил нас ведром картошки, стаканом пшена, куском сала и пожелал счастливой дороги. Мы, как обычно, прикинулись эвакуированными растяпами. Южный, холмистый берег был заселён гораздо реже, и мы спокойно прошли до самого Ачинска, большого города по сибирским меркам. Потом и сам город обошли с юга, так оказалось куда удобнее, хоть и пришлось переходить железку на Абакан. Но движение там было редкое и мы спокойно, даже и не таясь, перелезли по старым шпалам, улучив момент. А затем, вёрст через десять, перешли на северную сторону Транссиба, ибо поезда, идущие на запад, гораздо чаще везли продовольствие, чем идущие на восток. Вот мы этим и пользовались.
           Далее до самого Красноярска всё шло как по накатанной колее. Бывали сложности и неприятности, но мелкие, они даже как-то и забылись на фоне иных событий. Только вот рыбы было мало, а мы к ней уже попривыкли. Один раз попалась приличная речка, Кемчуг, она вёрст семь-восемь текла параллельно железке. Там мы неплохо порыбачили, но съели всё ещё быстрее. И вот слева от лесистых горушек, на холмистой равнине, показался Красноярск, большой и красивый город, как говорили местные. К несчастью, в город нам путь был закрыт, и приходилось думать, как же перебраться через Енисей. На мосты мы не надеялись, обошли город с севера и вышли на берег у Ермолаевского затона. На рассвете тихонько поднялись на прибрежные холмы, и долго смотрели на воду. Уже началось лето, но половодье было в разгаре, и течение было дикое, как на горной реке. Тут ни на каком пароме не перебраться. Впрочем, мы не особо огорчились, нам всё равно надо было двигать на север, почему бы и не по этому берегу. А переправимся там, где река малость присмиреет. Разглядывая карту в часы отдыха, мы наметили два варианта. Немного выше села Казачинского Енисей пересекал каменную гряду и там, на порогах, когда-то было устроено туерное (или цепное) пароходство. В толще воды, в самом удобном месте, укладывалась на дно солидная цепь или трос. На пароходе или буксире ставился сбоку барабан, цепь наматывалась на него спереди и разматывалась сзади. Иногда, когда скорость течения не шибко велика, на буксиры и баржи ставили особые захваты, которые охватывали цепь и не давали кораблю уйти в сторону. При этом буксиры и пароходы двигались своим ходом, а баржи тянули канатом – на берегу ставился ворот, который крутило водяное колесо или ватага из 4-5 человек, и на него наматывался канат. А когда баржа шла вниз по реке, ворот удерживал её от излишнего разгона. Моряки такую штуковину называли кабестаном. Вот мы и надеялись с помощью такого устройства пересечь реку. Но когда мы подошли к порогу, никаких следов туерного устройства не нашли. Река здесь узкая, меньше версты, и другой берег просматривался неплохо, но и там не было ничего подобного. Днём мы рискнули подойти к местному рыбаку, из близлежащей деревни Пороженской, неторопливо проверявшего поставленную накануне сеть. Он объяснил нам, что цепь была проложена очень давно, ещё когда строили железную дорогу, и последний раз её использовали года за три до войны. Уже тогда она была сильно стёртой и местами ржавой, ну её и решили «законсервировать» до лучших времён. К тому же в те годы посадили капитана цепного парохода и почти всю команду, они якобы японцам продались. Ну а никаких устройств на берегу и не было, цепь крепится на дне. Вон видите её начало, а конца отсюда и не видать. А пароход цепной этот всю войну где-то работал как простой буксир. Теперь вот хотят цепную проводку восстановить, да когда это будет. Рыболов был довольно молод, но в армию его не взяли из-за сильной хромоты. Мы однако особой хромоты не заметили, скорее всего он был из старообрядцев и не хотел иметь дела с орудиями убийства. Из сочувствия к бедным беженцам он отдал нам двух огромных щук, коих хватило на три порции отличной ухи.
    Тепло распрощавшись с рыбаком, мы побрели дальше на север. Людей на берегу почти не было, и часто мы шли и днём, лишь деревни и сёла обходили ночью. Прошли устье Верхней Тунгуски, она показалась нам даже шире Енисея. Течение постепенно слабело, и старые лодки кое-где валялись по берегам, но мы решили переправляться ещё дальше к северу. Перед Осиновским порогом река разбивалась на рукава, и там местами были плёсы с очень спокойной водой. Правда там переход занял бы 4-5 вёрст, но по дороге лежали дикие острова, где можно было и отдохнуть. Рыбы в Енисее было меньше чем в Оби, а может сказывалось бурное половодье. Но нам на жизнь хватало. Местами попадались заброшенные на вид шалаши, а в них то пара-тройка картофелин, то пригоршня-другая муки или пшена. А однажды в камышах мы заметили затопленный бочёнок, в коим оказалось кило три солонины. Она уже начала портиться, но обрезав края, остальное как следует прожарили на костре, и ели потом три дня. Прошли Маклаково, большое село, где готовились к строительству лесопильного комбината. Обошли в сумерках Енисейск, старинный уютный город, очень хотелось пообщаться с местными, но мы всё же решили не рисковать. Еды хватало, амнистию ещё не объявили, а прочие новости нам были не особо интересны. Подошли к реке Кемь, довольно широкой, метров за пятьдесят, хотя здесь половодье уже прошло. Но река была довольно мелкая, прибрежный просёлок пересекал её без всякого моста. Уже было по-летнему тепло и мы, сняв штаны и ботинки, перешли Кемь вброд. Течение было приличное, да и вода оказалась холодноватой, но переправились без потерь. Обошли Усть-Кемь, дальше шёл невысокий, но сухой и удобный берег, и почти везде по нему пролегла широкая тропа. Здесь ещё росли весенние грибы, на косогорах торчали дождевики, и мы радовались что сибиряки сию мелочь и не считают за еду. И рыба стала ловиться чаще, или же мы освоились с новой рекой. Два больших села, Анциферово и Баженова, очень удачно обошли слева, по высокому берегу долины, где не было ни болот, ни людей. А дальше деревни стали совсем редкими, их разделяло по двадцать-тридцать вёрст совершенно безлюдного берега. Однажды увидели полузатонувшую баржу и добросовестно её обшарили. Нашли немного жратвы, а главное кучу шурупов-глухарей с квадратными головками, явно изготовленными местным кузнецом, ключ к ним и коловорот. Всё было сделано топорно, но крепко, теперь можно было мастерить помост хоть между баржами. На всякий случай мы захватили и пяток кованных уголков из сварочного железа, вдруг настил придётся укреплять. Поклажа стала почти неподъёмной, но делать было нечего. Через притоки Енисея переходили вброд, хоть некоторые из них и были шириной под сто метров. Но всегда находилось мелкое место, где воды было ниже пояса. Только вдоль реки Сым пришлось пройти вёрст тридцать, пока нашёлся нормальный брод. Но иного выхода не было. Но вот наконец мы подошли к большому селу Ворогово, за которым начинались енисейские разливы. Тут нам опять повезло, в селе отмечали местный праздник, и мы вволю наелись, набрали с собой всяческой снеди, и разжились парой литров самогона. Селяне удивлялись однако, что это эвакуированные залезли в такую даль, но мы объяснили им, что надеемся устроиться на какой-нибудь пароход, где вечно не хватает людей. Вот и идём в Туруханск, там большой затон, где зимует десяток судов. И скоро как раз начинается навигация, авось устроимся. А ежели повезёт, встретим какую-нибудь посудину и раньше, и постараемся на неё попасть. Ну а коль совсем будет плохо, дойдём и до Игарки, попросимся на лесопильный завод или на пристань. Народ наши планы одобрил, кто-то вспомнил и про Норильск с Дудинкой, там тоже вечно не хватает рабочих. Но столь далеко мы не забирались даже в мечтах и в мыслях.
      Отдохнув и отоспавшись, двинулись дальше, и вскоре достигли долгожданного разлива. Тут по берегам валялось множество старых лодок, но как назло, в основном совсем трухлявых. А те что получше, как нарочно лежали на островах, ближних и не очень. Пришлось чинить небольшую посудину, на двух человек, и на ней доставлять более солидные лодки. Притащили три, так как вторая, неплохая внешне, при проверке оказалась совсем негодной. И ещё одна понадобилась для сооружения настила, ибо на нашем берегу подходящих для него досок не нашлось. Однако паром построили быстро, пригодился прошлый опыт. Переход прошёл успешно, ночь была светлая, течение слабое, да и погода отличная. Отчалили сразу, как стемнело, а утром, ещё до рассвета, были на восточном берегу. Поспали, поели, осмотрелись и двинулись вверх по течению, но уже вдоль правобережья. Дело в том, что нужная нам река впадала в Енисей вёрст на тридцать выше того места, где мы переправлялись. Идти было не очень трудно, но в местах с сильным течением приходилось тащить нашу посудину на канате, всем четверым. Однако сие было легче, чем тащить груз на себе. Дошли до нужного места и крепко задумались. Наша река была весьма широкой, где-то метров в сто, а где-то и за двести, со спокойным течением. Хорошо бы и дальше двигаться на нашем пароме, но вёрст через 40-50 начинались пороги, и было их не меньше пятнадцати. Были они, правда, короткие и не очень страшные, наш понтон вполне можно было провести на канате между скал и камней. Но тащить канат руками… можно с частыми остановками для отдыха, но тогда трос надо к чему-то крепить на время. А везде ли найдётся подходящее дерево или камень, да и тащиться таким макаром мы будем месяца три. Лучше сделать ворот, но как и из чего, и к чему его крепить? Решили, однако, пока плыть на вёслах, или идти с канатом вдоль берега, присматриваясь к окрестностям. Может что и найдём, годное для ворота, и заодно прикинем, как густо растут деревья вдоль реки. Может и рыбы наловим.
        Первые километры мы шли спокойно и весьма быстро. Рыбы было мало, но так как река была совершенно безлюдна, мы могли рыбачить целыми сутками. Часто попадались кедры, а под ними прошлогодние шишки, в том году был огромный урожай, и как не старались его уничтожить таёжные жители, кое-что осталось и на нашу долю. Раз в капкан попался заяц, не шибко здоровый, но пару кило мяса в нём было. Вёрст через двадцать мы нашли на берегу сухой ствол то ли сосны, то ли кедра, лёгкий, прочный и главное, пустой изнутри. Просто какая-то деревянная труба. Мы распилили её на три части, примерно по метру длины, в вверху каждой сделали по два поперечных отверстия, дабы вставлять в них жерди, коими мы будем вращать оные штуковины. Осталось примерить, как и где мы будем крепить их на берегу. И тут нам улыбнулась судьба, по берегам торчало множество пней вполне подходящего размера, или сухих деревьев нужного диаметра. Ну а в крайнем случае можно было срубить и молодую ёлку или пихту, выросшую в нужном месте. Но мы всё же предпочитали пни и сухие деревья, не из любви к природе, там этого леса было как грязи, а дабы не оставлять слишком явных следов пребывания каких-то людей там, где им быть не полагалось. Первый порог преодолевали долго и осторожно, проверяли чуть ли не ежеминутно канат, ворот и жерди, что его вращали. Потом долго осматривали лодки, не оцарапали ли они дно о камни, проверили помост, не отошли ли где его доски от бортов лодок. Но всё было в норме, и мы потихоньку пошли дальше. Изредка попадались охотничьи избушки, но для промысла время было совершенно неподходящее, и все они пустовали. Иные были маленькие, где и один человек с трудом мог разместиться, но встречались и более просторные, с удобными нарами и печами, искусно сложенными из плоских камней, промазанных глиной. Нас удивляло, что во всех избушках лежали полезные вещи, пяток капканов, топор и пила, котёл и сковороды, миски и ложки, корзины и туеса, ножи и точильные бруски. А двери запирались самой простой щеколдой, входи кто хочет. Кое-где были серпы и косы, а в одном зимовье на стене висела даже капсюльная ижевская винтовка. Новая, выпуска 38-го года, она поразила меня каким-то простым изяществом своих форм. У нас на Валдае охотники больше всего любили курковые тулки, но тут, в тайге, винтовка была сподручнее. В непромокаемом мешочке лежали уже отмеренные порции дымного пороха, а рядом куски свинца и несколько форм для отливки пуль. Мелкие, скорее всего, предназначались для пушного зверя, а крупной тяжёлой и длинной, при удачном попадании можно было уложить и медведя. Мы, зная таёжные законы, позволяли себе взять лишь немного еды, пару сухарей или кусков солонины, горсть орехов или ягод. Такие мелочи никто не считал, да их легко могли сожрать мыши, бурундуки или колонки. Ещё два порога преодолели нормально, а вот на следующем пришлось прицепить канат к корме дальней лодки и удерживать её на нужном курсе. Иначе течение грозило унести наш паром чёрти куда. Провозились лишних два часа, но всё сошло благополучно. И в дальнейшем приходилось иногда прибегать к такому манёвру.
          Наконец, мы дошли до нужной речушки и свернули прямо на юг. Речка была извилистой и мелкой, и вёрст через сорок наша посудина прочно села на дно. К счастью, оставалось пройти не больше полусотни километров, и мы у цели. В сторону перевала, за которым лежал уже бассейн Ангары, шла узенькая тропинка, скорее всего, проложенная дикими зверьми. С трудом пройдя по перевалу и его окрестностям, усеянными камнями и скалами, мы постепенно приближались к заветному месту. Вот и красно-бурая скала, за ней кедр с четырьмя вершинами, и большой белый камень слева от дерева. На енисейском разливе, на маленьком островке, мы нашли солдатскую лопатку ещё времён Первой мировой. И вот, наконец-то, она пригодилась. Копали долго, мешали камни и корни деревьев, я ещё удивился, сколько их наросло за двадцать с небольшим лет. Но вот наконец из земли показался какой-то свёрток из пропитанных чем-то шкур или пергамента, размером не очень большой. Внутри оказалась коробка из оцинкованного железа, тщательно запаянная и покрытая толстым слоем жира или какого-то засохшего масла. Как выяснилось, то была выжимка из кедровых орехов, затвердевшая за многие годы. Под её слоем металл сохранился как новенький. Под коробкой в яме лежали ящики такого же вида, но гораздо более объёмные. И жутко тяжёлые, мы даже не стали их вынимать. Нести такую махину целиком невозможно, она не влезет и в самую большую лодку. Ну а по частям… даже если части окажутся компактными, спрятать такое обилие коробок или мешочков очень трудно, особенно в людной местности. А мы уже скоро должны были попасть именно в такие края. Посему, вынув из ямы ещё один предмет, полезный в хозяйстве (о нём речь впереди), всё остальное мы оставили в первобытном состоянии. Тщательно зарыли яму, дабы всё выглядело так, что её и не открывали, сверху утрамбовали землю и аккуратно покрыли дёрном. Посыпали его золой и полили водой из ручья, дабы всё росло, как и прежде, и даже ещё пышнее. Дело в том, что мы были уверены, что кроме покойного генерала, о тайнике знали ещё два-три его соратника, или соперника. Рано или поздно они отследят наши похождения, и захотят проверить сохранность сокровищ. Даже если они досконально знают состав клада, исчезновение одной маленькой коробочки их вряд ли сильно огорчит. А скорее всего они и не заметят её пропажи, особенно если наших следов там не будет заметно. Ну а заровняв все следы, мы решили познакомиться с содержимым жестяной коробки.
         Накалив отвёртку на костре, мы осторожно распаяли два шва и открыли коробку. Завёрнутые в прозрачные плёнки, вроде бычьего пузыря, там лежали броши, кулоны, серьги и кольца очень сложной конструкции, как бы сплетённые из множества металлических кусочков. Тонкие, бело-серого цвета, и со множеством ярко сверкавших камней. На меня сии побрякушки не произвели особого впечатления, я как-то привык, созерцая драгоценности на лотках Торжка и Твери, что все они должны быть чисто золотыми, большими и увесистыми. Но коллеги пришли просто в телячий восторг. Они объяснили, что сие изделия знаменитых питерских мастеров конца 19-го – начала 20-го века и стоят они очень дорого. Тем паче, что сделаны оные штучки в основном из платины, а среди камней есть очень крупные бриллианты. И десятка два хороших изумрудов, что тоже очень ценно. Так что мы не зря таскались по всей Сибири. Мы разделили всю добычу на четыре равных части, тщательно их завернули, уложили обратно в ящик и запаяли его. Вместо канифоли при запайке использовали кедровую смолу, и всё получилось неплохо. Обернули коробку в те же одёжки и стали думать, что нам делать далее, и куда идти.
           В принципе, идти надо было в Тайшет, сие было ясно. Но каким путём – вот вопрос. И где спрятать добычу, в глуши или ближе к железке? Сразу решили, что около Тайшета надёжнее, в тайге заметен любой след, а тем паче свежая яма. Мы и ту, что осталась от клада, замаскировали как смогли. Насыпали туда костей, старых и свежих, включая рыбные, обрывки мешков и пакетов от съестного и прочей фигни, дабы было похоже на яму для хранения пищевых запасов, коию нашёл и разорил какой-то медведь. Или же сам мишка в удобное место натаскал недоеденных остатков, пусть мол, слегка протухнут и будут повкуснее. Ну а потом мы часа два отрабатывали маршрут, заодно отдыхая от земляных работ и обедая. Спуск в долину Ангары сам по себе не представлял труда, но надо было заранее найти место, дабы переправиться через большую бурную реку с минимальным трудом. Там на двух-трёх порогах когда-то, в двадцатых годах, а то и ранее, существовало цепное пароходство, но более примитивное по сравнению с Казачинским порогом на Енисее. Если бы удалось найти лодку, а лучше спарку двух лодок, подобную тем, что мы использовали на Оби и на Осиновецком разливе, то переправиться по цепи было бы делом не столь трудным. Если, однако, хоть одна цепь на реке ещё цела. А далее предстояло идти пешком, или подниматься против течения по какому-то южному притоку Ангары, желательно по тому, что далее пересечёт Транссиб как можно ближе к Тайшету. Такая река, как оказалось, существует, только вот впадает она в Ангару почти у устья последней. То бишь потом нам пришлось бы идти вверх по течению, вплоть до самого Тайшета, где-то полтысячи вёрст по прямой, а по речным изгибам, наверно, и в два раза больше. Но с другой стороны, куда нам было спешить? Уже начался июль, а про амнистию ничего не было слышно. Мы надеялись, выйдя к Ангаре, узнать заветные новости, но потом предстояло где-то ошиваться ещё месяц, ежели не полтора, прежде чем явиться на Бамстрой, дабы всё выглядело правдоподобно. Вот за месяц мы и преодолеем пороги, шиверы и перекаты Бирюсы, как называлась наша река. Да ещё сколько-то времени уйдёт на поиски лодки, или лодок, на переправу и прочие мелочи. Кстати, ближе к устью, после слияния со своим самым большим притоком, река называлась Тасеева, как какая-то бабка из Иркутской деревни. Мне так и представилась в мыслях Тасеева Анна Ивановна, дородная и смешливая сибирячка. А ещё в среднем течении оную реку именовали Она. Сие название нам нравилось больше всего, вот она, наша Она течёт, острили мы, бывало, на привалах, отдыхая в знойный полдень под развесистыми кедрами на крутых берегах. Однако и имя Бирюса тоже неплохо, звучит красиво и напоминает о каких-то камешках. А о красивых камешках мы в те дни думали довольно часто. Потом, уже на стройке, узнали, что большую реку назвали в честь князя Тасея, что правил местными эвенками в 17-ом веке. Ну а пока надо было выходить на ангарские берега по кратчайшему направлению, ибо то был самый трудный участок нашего последнего похода. Недалеко от нашей стоянки по карте значились верховья Иркинеевой, по сибирским меркам небольшой реки, впадающей в Ангару в нужном нам месте. Были на ней пороги и стремнины, но вроде бы не шибко страшные. Да других рек в окрестности просто не было, все они были порожисты и быстры, и выбирать не приходилось. Итак, прикинув все за и против, мы двинулись в путь.
    Вдоль реки, почти от самого истока, шла звериная тропа, и идти было нетрудно. Первое время, без привычной рыбы, было туго, но у нас появилось неожиданное подспорье. В той же яме, откуда мы добыли ценности, лежал хорошо упакованный револьвер знаменитой фирмы Смит и Вессон с изрядным запасом патронов. Длинный ствол позволял стрелять на 50-60 шагов, а большего нам и не требовалось. Непонятно было, зачем прежний хозяин сунул в тайник сие оружие, обычное серийное изделие без всяческих прикрас. Наверное, выбросить было жалко, а таскать с собой опасно. Потратив пяток пуль на пристрелку, я выучился обращаться с оным оружием. Сперва уложил глухаря, а через пару дней двух больших тетеревов. Одно было плохо – стрелял сей револьвер очень громко, и для охоты приходилось выбирать укромные места, где не всегда попадалась дичь. На южных склонах уже поспели ягоды, а на опушках целыми толпами высыпали жирные маслята. А ближе к вершинам гор, где недавно сошёл снег, ещё росли строчки и сморчки. Через неделю похода Иркинеева стала уже приличной рекой, в которой плескалась рыбёшка, и наш рацион пополнился. По европейским меркам, кстати, сия река была вполне приличной, во всяком случае больше Волги у Селижаровского посада, и даже у Ельцов. Но в Сибири совсем другие масштабы… Попадались нам каркасы маленьких лодочек, когда-то обтянутые шкурами, но восстановить их было нереально. Лишь ближе к середине пути попались две обычные лодки, видно давно заброшенные и сильно подгнившие. Но мы сколотили из них одну, маленькую но крепкую, и сложили в неё весь груз. Тянули её двумя канатами, сзади и спереди, но всё равно сие было легче, чем всю поклажу нести на себе. Ближе к перевалу были места, где мы не могли сразу весь груз перетащить по узенькой тропке, и приходилось ходить дважды. Вдоль реки то и дело попадались избушки, шалаши и стоянки охотников, но пушной сезон и сбор орехов были ещё далеко, и все они были пусты. Деревень же нам попалось всего пять, по 10-15 дворов в каждой, а то и меньше. Мы их обошли от греха подальше, но подслушивали крестьянские разговоры при первой возможности. И вот из одного разговора узнали, что седьмого июля Верховный совет объявил, наконец, амнистию по случаю победы в войне. И мы под неё попадали. Тут тоже ждали возвращения родственников и соседей, хоть нам и непонятно было, что такого могли натворить таёжные жители, дабы попасть под арест. Здесь до ближайшего сельсовета было полсотни вёрст. Но вот наконец, с вершины высокой сопки уже была видна Ангара. На следующий день, вечером, мы подошли к реке. Обогнули слева большое село, что раскинулось у устья Иркинеевой, и двинулись вверх по течению ангарским берегом. Там, на одном из порогов, мы надеялись увидеть туерный буксир и трос, по которому он движется. Ну а дальше действовать по обстоятельствам. Но перед тем как идти по берегу, мы расстались с револьвером, так хорошо нам послужившем. Далее тащить его было опасно, в людных местах нас могли обыскать, хотя бы негласно, да и просто кто-то мог случайно увидеть столь опасную и для бывших зэков запретную штуку. Да и пользы от него теперь, когда рыба ловилась на каждом шагу, было немного. Сперва хотели просто утопить его в Ангаре, вмести с оставшимися патронами (шесть штук), но мне стало жалко выбрасывать столь совершенное оружие. Посему, с согласия коллег, я, тщательно протерев его рукавицей, дабы ликвидировать всякие следы, завернул револьвер и патроны в промасленную тряпку и спрятал её под большой камень у прибрежной тропы. Там ранее явно что-то прятали, так что лежать револьверу в ямке предстояло недолго. Ну а мы тронулись в путь вдоль «главного притока Енисея», как говорилось в нашем справочнике.
          Путешествие до туера длилось долго, почти две недели, но сие нас не очень огорчило. Мы опасались, что выдавая себя за амнистированных граждан, потерявшихся при переезде на БАМ, можем возбудить подозрения слишком уж быстрым прибытием на ангарские берега. А сбившимся с пути эвакуированным маячить здесь было как-то не к лицу, мы помнили удивление наших собеседников на Енисее. Вот в Тайшете всё будет по-иному. Двигаясь по берегу, мы тащили с собой на канате свою маленькую лодку, дабы не нести на себе многочисленные вещи. Конечно, мы надеялись при переправе, или после неё или даже до неё, надыбать вторую лодку, дабы создать связку по образцу енисейской или обской. Но до цепной переправы ничего стоящего не нашлось. И сама переправа, когда мы наконец дошли до неё, оказалась не цепной, а канатной. Маленький буксир пересекал реку наискосок от берега до берега, как мы и надеялись с самого начала, ещё по довоенному опыту. Присмотрелись к ситуации, поняли, что переправа фактически не действует из-за отсутствия работников. Опытных ветеранов забрали в сапёры ещё в 42-ом, а два местных рыбака, пожилых и обременённых радикулитом, едва справлялись с проводкой пустого буксира через порог вверх, да и то часа за три-четыре, с огромными усилиями. Присмотревшись и оценив обстановку, мы предложили свои услуги, для начала ничего не сообщая о себе. Но никто никаких сведений и не требовал – убедившись на опыте, что мы вполне справляемся с управлением цепного судёнышка, рыбаки с радостью предоставили нам работу на канате. Переправив вверх-вниз десяток барж, мы вполне освоили систему проводки, и следующую партию, всего в четыре посудины, отправили вверх по реке за полдня. Местные пришли в восторг, и попросили нас немного задержаться, дабы провести через порог ещё один, довольно большой, караван барж. Мы конечно не стали возражать. Отдохнув пару дней, приступили к делу. Предстояло переправить вверх дюжину барж, в том числе три очень крупных, а потом вниз ещё пять. Операция прошла успешно, и рыбаки предложили нам остаться до конца навигации на оном пороге, обещали море жратвы и тёплую избу для житья. Но мы объяснили, что нас ждёт на Тасеевой ответственная работа, а сюда мол, скоро вернутся старожилы, ибо демобилизация армии уже началась. Наша маленькая лодчонка приглянулась одному рыбаку, а взамен нам разрешили взять две посудины побольше. Строить помост, однако, мы пока не стали, дабы не выдавать своих планов. Получили в награду кучу еды, два литра спирта, и тепло попрощавшись с рыбаками, тронулись в путь.
          Плавание по Ангаре было не особо трудным, попадались пороги, но более лёгкие чем тот, на котором мы недавно трудились. Найдя безлюдный залив, соорудили очередной паром, и далее плыли со всеми удобствами. Вода вошла в берега, рыбы хватало, и мы, разнежившись, чуть не прозевали устье Тасеевой. Хорошо, что сия река была шириной в пол-Ангары, других подобных вокруг просто не было. К тому же напротив устья из воды торчал остров Сосновый, километров пять в длину и не менее двух в ширину. На нём рос настоящий лес, и в середине ясно виднелись холмы метров по десять высотой. Ближе к устью Бирюсы (всё же мне сие название нравится более других) торчало ещё три островка, а на левых берегах Ангары и Тасеевой, на мысу, поднималась лесистая возвышенность метров в 150 высоты, если даже не больше. Её крутые склоны, казалось, вырастали прямо из воды двух больших рек, и хоть не было на склонах ни скал, ни больших камней, вид был очень внушительным. Казалось бы, мы уже прошли и проплыли пол-Сибири, чего токмо не видели, но вот вид сей горы как-то поразил воображение. Возможно, однако, что тут повлияли и преходящие обстоятельства. В разгаре было лето, жаркое и плодоносное, самые сложные отрезки пути были уже пройдены, амнистия объявлена, и понятно, что жизнь казалась веселее и проще, чем в начале похода, да даже чем в его середине. Подниматься против течения, конечно, было куда труднее, чем плыть вниз по Ангаре, но мы уже приспособились, еды хватало, да и спешки особой не было. Селения по берегам были редки, мы их проходили ночью, благо ничего существенного от местных жителей и не надеялись получить. Миновали несколько порогов, где медленно тащили нашу лодочную сборку канатом, но и сие было терпимо. Каждый день жарили по сковородке грибов, до отвала ели чернику и голубику, а кое-где, на южных склонах, прогретых солнцем, уже и брусника поспела. Тут однако, была одна сложность, на ягодники часто выходили медведи, и хоть они при виде людей обычно убегали в лес, подальше от реки, такое соседство было не очень приятно. Посему мы никогда не ходили по ягоды в одиночку, а всегда втроём, оставляя одного для охраны лодок. Местные мишки имели ещё одну вредную привычку, они часто выходили к реке, кого-то там ловили или что-то искали на дне. Вроде бы морской рыбе ещё рано было идти на нерест в ручьи и реки, да в Енисейском бассейне вроде бы и  не было таких рыбных миграций, как на Дальнем Востоке. Но тем не менее… Может быть, они просто отдыхали в прохладной воде от дневных трудов, но нам от того было не легче. Попадались нам на пути косолапые и южнее, на Бирюсе, но там их было меньше. Выходили к реке лоси и олени, барсуки и лисы, белки и зайцы, но мы отпускали их с миром. Муки, полученной на туере, хватило до конца похода, рыба ловилась неплохо, да и солониной нас снабдили изрядно. А уж грибов-ягод было хоть залейся. Рыбаки с буксира научили нас, как искать гнёзда диких пчёл и объяснили, что достаточно напустить в такое гнездо немного дыма, и его обитатели становятся очень смирными, почти неподвижными. Можно в такой момент выгрести из их логова полкило мёда, а то и побольше, если гнездо старое. Но мы грабежом пчелиных гнёзд не злоупотребляли, им ведь на зиму тоже нужен изрядный запас. К тому же дикий мёд был ужасно сладким, просто приторным, и буквально после двух-трёх ложек его ужасно хотелось пить. В преддверии Тайшета мы решились вскрыть жестянку с чаем, захваченную из лагеря, и раз в 3-4 дня позволяли себе кружку ароматного напитка. Но надо сказать, что травяные и ягодные чаи, коими мы баловались всю дорогу, оказались ничуть не хуже настоящего напитка. А может быть, мы просто к ним привыкли за несколько месяцев трудного пути.
         Но вот наконец и порог Бурный, и две деревни того же названия, одна на правом, а другая на левом берегу. Ещё десяток вёрст, и мы узрели устье Бирюсы. Или Чуны, обе реки показались нам одинаковыми по размеру. Свернули вправо и потащились дальше, всё вверх и вверх по течению. Она показалась нам ещё безлюднее, чем Тасеева, хорошо ежели на 50-60 вёрст реки приходилось по одной деревушке. Берега скоро стали крутыми и высокими, местами торчали настоящие скалы, а уж огромных камней было пруд пруди. Пороги стали чаще, и преодолевали мы их порой с большим трудом. Особенно запомнились три Брата, Нижний, Средний и Верхний, так назывались три порога, следовавшие один за другим, с промежутками по две-три версты. Хорошо хоть между Братьями по берегу были удобные места для стоянок, за сутки мы преодолевали лишь один из них. Но вот миновали ещё полсотни вёрст, река стала шире и спокойнее, по берегам появились луга, болота и старицы. Зато и селений в долине прибавилось, приходилось соблюдать осторожность. Мы конечно всегда могли рассказать любопытным про эвакуацию, амнистию и прочие неурядицы нашей жизни, но лучше было обойтись без того. Скорее всего, любопытных могло и не быть, но тут, в каких-то ста вёрстах от Транссиба, настроение публики могло быть и не столь благодушным как где-то севернее, и дальше от цивилизации. Только в селе Шитка мы рискнули ненадолго остановиться – там встречали священника, вернувшегося из мест, не столь отдалённых, и заодно отмечали открытие церкви. Закрыта она была ещё в конце 20-ых годов, а народ в селе был сплошь верующий и бурно радовался переменам. Выпили за освящение храма, поздравили батюшку с возвращением, послушали местные новости, закусили и отправились далее. Река стала совсем спокойной, по правому берегу кое-где ещё попадались обрывы и скалы, а на левом сплошные протоки и острова шли один за другим. В одном месте у подножия горы мы разглядели строителей и небольшой экскаватор, и кучи земли вдоль берега. Очевидно там копали выемку для железной дороги, на постройке которой и нам предстояло работать. Но вот, наконец, у пункта Заготскота мы свернули налево, в узкую протоку, выходящей почти к самому Тайшету. До станции осталось пройти вёрст восемь по укатанному просёлку. По дороге, ближе к городу, мы увидели большую свалку древесных отходов, в основном опилок, коры и мелких веток. Здесь, в сумерках, и зарыли наш клад. А на следующий день мы уже бродили по городу, присматриваясь и прислушиваясь. На первый взгляд всё было нормально, и мы двинулись на станцию.
          В Тайшете царила дикая суета, на стройке и на станции толпилось множество людей. На стройплощадке ежедневно разгружалось множество вагонов, и мы несколько раз помогали грузчикам, когда им было совсем невмоготу. Вопросов нам не задавали, да и легенда про потерявшихся эвакуированных была наготове. На четвёртый день мы заметили, что погрузкой-разгрузкой ведает единолично один прораб, как мы поняли, работавший с Гвоздёвским ещё на трассе Пивань – Ванино. Он был из зеков, но расконвоированным, и вроде бы даже досрочно (или условно) освобождённым. Мы долго приглядывались к оному типу, не решаясь с ним заговорить, но через пару дней счастливый случай неожиданно решил нашу судьбу. Загружая в вагон помятый и искорёженный экскаватор мы услыхали, как сей прораб жаловался, что на всём строительстве нет ни одного человека, кто бы мог проводить через пороги баржи «туерным методом». Сам генерал, мол, оным обстоятельством зело удручён, и не знает, что предпринять. Работавших тут специалистов в начале войны подчистую забрали в сапёры, и пока никого не демобилизовали. Видно, понадобились в других местах, но нам-то от того не легче. И мы решились. Отработали и затвердили слегка изменённую легенду и вечером, улучив удобный момент, подошли к оному прорабу. Рассказали ему предельно кратко, что мол нас собрались переводить на Бамстрой, а потом вроде амнистировали после Победы, но документов не дали, вы уже вроде бамовцы… вот мы и припёрлись в Тайшет. Ну а далее расписали наши способности по части судоходства в особо узких местах, упомянули, что и на Ангаре совсем недавно пришлось потрудиться, понятно, не уточняя подробности о полых стволах и ручных воротах. Мужик пришёл в дикий восторг но добавил, что наше положение сложное, и запутанное, и разрешить его сможет лишь сам Гвоздёвский. Впрочем, он был уверен, что всё кончится хорошо, генерал всегда старался облегчить участь своих подопечных, а при такой редкой специальности он сделает всё, что в его силах. Да и формально мы вроде как уже не зеки, ну а отсутствие документов можно списать на неразбериху, царящую в нашем бывшем лагере. О ней мол, давно все знают даже и здесь, в Тайшете. Нам, конечно, услышать подобные откровения было очень приятно.
       Единственным препятствием оказалось отсутствие начальства – генерал со своим адъютантом решал какие-то проблемы в Братске, точнее в Братском Остроге, города тогда по существу ещё не было, и должен был вернуться завтра вечером. Послезавтра с утра он будет утрясать срочные дела, а вот после обеда можно напроситься на приём. Не напрямую конечно, а через зама. Он, впрочем, в курсе всех проблем, и рад будет помочь. Зам нас принял часа через три, с подачи прораба. Внимательно выслушал, порадовался нашим способностям, но узнав все нюансы подтвердил, что решить дело может лишь сам Гвоздёвский. Подумав, он велел нам явиться послезавтра к четырём вечера. Он мол, доложит начальству все обстоятельства, но мы должны быть готовы всё без утайки рассказать сами. Со всеми подробностями, дело сложное, и с кондачка его не решить. Ну а пока помогайте на разгрузке, спать есть где, и жратва найдётся. И вот больше суток, с маленькими перерывами для отдыха, мы грузили всякую дрянь на подводы, коии по просёлку отправлялись в сторону Невельской. Там уже построили некое подобие станции, и часть грузов далее на восток везли по рельсам, правда, в основном конной тягой. Но всё равно получалось быстрее и легче, да и надёжнее, чем трястись по ухабам. Потом часа два отсыпались, привели себя в порядок, и под конвоем прораба отправились к начальству. Тут вышел небольшой казус, в здание управления стройки пропускали строго по пропускам, пусть даже и временным. Нам их выписали заранее, но то ли наш затрапезный вид, то ли сами пропуска, отпечатанные кое-как на дешёвой бумаге, возбудили подозрения у бравого вахтёра. И лишь когда подошедший адъютант объяснил ему, что мы идём на приём к самому генералу, все проблемы мигом разрешились. Здание управления оказалось большим бараком, чистым, просторным и уютным, со множеством комнат. И сортир тут был, на первом этаже, очень удобный. Но долго осматриваться, однако, не пришлось, нас быстро провели в приёмную и усадили на простую дощатую скамью. Адъютант, постучавшись, зашёл к Гвоздёвскому, о чём-то они там перемолвились, а через пару минут в кабинет позвали и нас.
             Генерал оказался крепким, стройным человеком с приятным круглым лицом, и вроде бы среднего роста. Я от страха его толком и не разглядел. Помню только, что он был в обычной гимнастёрке, с какими-то тряпочными погонами, на коих я ничего не разобрал. Он видно уже узнал про нас от адъютанта, и сразу начал нас расспрашивать о работе. Мы бойко отбарабанили заготовленный текст, а я не преминул добавить, что уже в детстве помогал отцу проводить плоты через Верхневолжский бейшлот и Мстинские пороги. А то подумает, что это мол за нахлебник у старших. Генерал одобрительно покачал головой, задал ещё несколько вопросов и перешёл к самому главному. Так вас сперва хотели отправить к нам ещё как заключённых, а потом вы попали под амнистию? Мы хором подтвердили, что так всё и было. А с бумагами, как обычно на вашей зоне, что-то напутали или просто их потеряли? Мы опять выразили полное согласие. Ну что ж, вздохнул Гвоздёвский, придётся нам всё самим оформлять, ну ладно, не впервой. Он тут же дал нужные указания своему заму, а адъютанту велел при первом же удобном случае выразить своё неудовольствие начальству нашего алтайского лагеря. Мол, переправить людей на новую работу даже толком не могут. Нашему знакомому прорабу было приказано найти нам место в бараке и оформить соответствующее довольствие, пищевое и вещевое. Наш покровитель весело доложил, что уже нашёл нам жильё в Братске, прямо рядом с цепным пароходством, и оформил все прочие формальности, но с послезавтра. Мы как раз доберёмся до места, ну а пока нас прокормят за счёт местных сил. Генерал согласился, пожелал нам на прощание ударной работы и счастливой жизни, и мы отправились на станцию. Ближайшая оказия до Братского острога отправлялась завтра вечером, ну а пока мы несколько часов поработали на станции, разгружая очередной вагон. Потом дорога, добирались на подводах, и очень долго. Но вот наконец и Братск. Пару часов знакомились с посёлком и его жителями, перетащили наши пожитки в барак, слегка отдохнули и плотно пообедали. Ну а потом отправились на Ангару.
   Мы конечно понимали, что проводить баржи, даже небольшие, через крутые пороги – это вам не лодку тащить по шивере. Посему полдня, пока не подошла первая посудина, облазили всю реку, проверили цепь, кабестаны и канаты, проверили как они действуют. Всё вроде было в порядке, но с непривычки сперва не всё ладилось, и мы вспотели как бобики. Но к полуночи провели все четыре баржи, и тут же завалились спать, даже не поев. Но часа в три ночи проснулись от голода. Так наелись, что сразу уснуть не смогли, но это оказалось на руку. В начале пятого послышался шум, и вскоре мы увидели колёсный буксир, подходящий сверху. Ему надо было срочно идти в Богучаны, но стопорное устройство разболталось вконец, и не желало цепляться за цепь. Пришлось заняться ремонтом, хорошо все инструменты были под рукой. Но одна ось лопнула при починке, пришлось будить кузнеца и ковать новую. Впрочем, пока раздули горн и собрали дрова, окончательно рассвело, и работа пошла веселее. К девяти утра ремонт закончили, но буксир был очень широк и неуклюж, и на его проводку ушло ещё часа два. К счастью, в тот день было всего две баржи, и нам удалось кое-как выспаться. Вечером заехал наш прораб, остался доволен сделанным, и пообещал доложить заму или самому генералу, если будет удобный случай. У оного прораба была приземистая и мохнатая лошадка, видно местной породы. На вид неказистая, была она очень выносливой и понятливой. Пока прораб выяснял что-то в соседнем бараке, мы нарезали ей вволю хорошей травы, и быстро стали друзьями. Мы выложили начальству наши просьбы, не бог весть какие сложные – кирка, пара лопат, метров сорок тонкого троса и столько же толстого, ибо канат на одном вороте был изрядно потрёпан. Прораб обещал всё просимое доставить утром, в качестве награды выдал две банки американской тушёнки, и пожелал спокойной ночи. До утра мол, ни барж, ни буксиров не ожидается. Что ж, и на том спасибо.
         В последующие дни мы исправно трудились, перетаскивая буксиры и баржи через порог. Всё шло нормально, случались мелкие поломки и неувязки, но без них ни в каком деле не обойтись. Приехал однажды адъютант Гвоздёвского, похвалил нашу работу, и рассказал, что всё уладилось. Числились мы теперь освобождёнными по амнистии, но с обязательством отработать на стройке до сдачи дороги в эксплуатацию. Оказывается, был и такой вариант обращения с бывшими зеками. Капитан (он был в годах, судя по всему бывший инженер, и видно попал в армию из запаса) от себя добавил, что не советует нам возвращаться в Европу и после завершения стройки. Мало ли что может быть… К тому же через 6-7 лет развернётся строительство огромной электростанции в Братске, а потом придётся перекладывать железку в окрестностях города, ибо она строится без учёта зоны затопления будущего водохранилища. Так что лет на 10-12 работы хватит, и платить обещают неплохо. Мы конечно с ним согласились, поблагодарив за информацию. Удивила, конечно, такая торопливость, зачем строить линию, зная, что её всё равно придется перестраивать. Нам потом объяснили, что восточнее Братска обнаружено большое месторождение хорошей желе-зной руды, и надо его побыстрее освоить. Вот и строят дорогу по самому простому и дешёвому варианту, ну а перестроить её потом будет нетрудно. Честно говоря, меня сии аргументы не убедили – различие обоих направлений было невелико, а городить потом новую трассу было явно дороже, чем сразу построить оптимальный вариант. Но нас, как водится, не спросили.
        «На цепи», как острили наши соратники, мы сидели до конца ноября, исправно проводя вверх и вниз разные посудины. Всё в общем шло нормально, лишь иногда приходилось туго, когда попадалась совсем уж старая развалюха, которую, казалось, и пальцем тронуть опасно. Но ни одно судно на пороге не развалилось и не застряло. В октябре река замёрзла, но из-за быстрого течения наш плёс был свободен ото льда ещё месяц, и мы перекидывали вверх-вниз небольшие плоты и просто связки брёвен. Наверху копили стволы, пригодные для выделки шпал, а вниз шли кряжи для крепления Кузнецких и Норильских шахт. Отправив последние деревяшки, проверили и отрегулировали своё хозяйство, смазали и покрасили всё что нужно. Работали не спеша, понимая что с закрытием навигации нас перебросят куда-то ещё. Так и вышло – только мы отоспались и слегка отъелись, как нас отправили на резку, очистку и пропитку шпал. Рядом с посёлком Чунский, чуть в сторону Тайшета, намечалось создание лесопильного завода, а пока что туда доставили новенький комплекс для выделки шпал, в разобранном виде. Надо было его собрать, отладить и начать работу. Установка была скопирована с новейших американских образцов, но тем не менее половины винтов, болтов и гаек не хватало, а некоторые детали оказались короче или длиннее нужных размеров. Так что почти два месяца мы приводили в порядок сей громоздкий и сложный агрегат. Наши снабженцы ворчали и матерились, собирая недостающие железки, но в конце концов удалось укомплектовать сию капризную установку полностью. Потом ещё неделю возились с пропиточным устройством. Оно было рассчитано на работу с чистым креозотом, а вот каменноугольную смолу, даже обильно разбавленную дёгтем и скипидаром, долго отказывалось употреблять вовнутрь. Но в конце концов мы и с этим справились.
       На резке и пропитке шпал наша бригада работала до начала апреля. К тому времени Ангара на порогах уже очистилась ото льда, и мы думали, что нас вернут на цепь у Братского Острога. Но всё вышло немного иначе. Наконец-то вернулись из армии бывалые речники, и их сразу поставили на наше место. Ну а нам велено было отправляться вниз по реке, в район между Богучанами и Кежмой (точнее место работы и в управлении стройки никто не знал). Там мы как раз год назад переправлялись по заброшенной цепи через реку, а теперь видно решили восстановить в тех краях туерное судоходство, ибо перевозки росли с каждым месяцем, а так, своим ходом, через пороги даже мелкие баржи не всегда и не все могли пройти. Так оно и вышло. Нас снабдили изрядным запасом жратвы, инструмента, болтов, глухарей и гаек, дали две лебёдки и старый, но очень мощный домкрат. Выделили и канаты разного размера, и запасной ворот, благо старые могли запросто сгнить или рассохнуться. Бочка машинного масла и запасные телогрейки, майки и штаны дополнили экипировку бригады. Нам выделили большую лодку, прочную и очень вёрткую, с хорошим рулём и кучей вёсел и шестов. На прощание генерал, он сам с адъютантом и замом пришёл на пристань нас провожать, выдал Андреичу самое ценное – подробную карту местности, где были обозначены оба перехода, коии нам надлежало восстановить. И ещё шесть страниц убористой машинописи, где описывались основные пороги тех мест, со слов судоводителей и бывалых рыбаков. Ну а наш любимый прораб, прямо перед отплытием, украдкой положил в лодку двадцатилитровую канистру медицинского спирта. Некий запас, не шибко большой, нам выдали и официально, но в тайге сплошь и рядом лежал снег, вода была ледяная, и лишнее средство «для сугреву» было очень и очень кстати.
           Нам обещали, что раз в неделю с проходящих барж будут пополнять продовольствие и удовлетворять наши запросы по части инструмента, крепежа и всех прочих железок и деревяшек. Обидно было покидать насиженное и удобное место, но с другой стороны, на трассе Тайшет – Лена в последнее время стало слишком уж оживлённо. Везли новую технику и новых техников, к нам переводили пленных японцев с линии Известковая – Чегдомын. Её построили ещё до войны, но в 44-ом рельсы отправили на трассу Пивань – Советская Гавань, более важную. Впрочем, старые зеки шушукались, что Ургальскую ветку начали разбирать ещё раньше, когда не хватало материала для постройки Волжской рокады. Говорили, что из Америки шёл большой пароход с рельсами специально для Волжской трассы, но немецкая подлодка потопила его ещё в открытом море, вёрст за триста до Камчатки. Навели её на цель, конечно, япошки, сами они остерегались топить корабли, шедшие в нейтральный тогда Союз. Ну а у бошей в 42-43гг подлодок хватало и для Тихого океана. После войны Чегдомынскую трассу начали восстанавливать, но решили, что сперва надо достроить стальной путь до Лены. Наверное, сие было верно, но нам-то от того было не легче. Там, где военнопленные, там и усиленная охрана, агенты госбезопасности, внеплановые проверки и прочая фигня. Тут всё что угодно может случиться. А мы уж лучше будем вкалывать на Ангарских порогах, вдали от мировых проблем и тревог. И ждать своего часа.
      Переход вниз по реке длился больше месяца, мешал нерастаявший, иногда очень толстый лёд и острые камни, местами совершенно закрывавшие речное русло. Мы сдуру надеялись на весеннее половодье, но вплоть до устья Илима вода поднялась метра на полтора, а местами и того ниже. Вообще-то в Братске нас предупреждали, что Ангара река своеобразная, и на большую воду надежды мало. Но мы так привыкли к вешним разливам у себя на родине, когда бывало мелкий ручеёк разольётся весной на десятки метров, что не поверили старшим товарищам. А вот теперь приходилось потеть почём зря. Недалеко от села Невон  нашу лодку стукнуло об огромный валун с острыми краями, уж больно сильное там оказалось течение. Одна доска треснула, ещё две разошлись, хорошо хоть успели причалить к берегу. Ремонтировались три дня, но всё заделали капитально. Ниже дела пошли веселее, пришла наконец талая вода с Илима и Оки, самые трудные пороги слегка залило, а иные и вовсе скрылись под водой. Сперва мы хотели остановиться на ближней к Братску «цепи», но хорошенько подумав, решили в первую очередь поработать на дальней. Потом, когда вода спадёт, спускаться по реке будет совсем трудно, а подниматься всё же легче. Так оно, к счастью, и вышло.
       Учли и то, что ближний порог мы как раз проходили год назад, а дальнего и в глаза не видели. Так что разумнее было начинать с самого трудного места. Цепь там оказалась солидная, даже толще чем мы думали. Слегка ржавая, но сие не страшно. А вот кабестаны подгнили и рассохлись, на одном пришлось менять ворот, да и второй требовал основательного ремонта. В общем и целом, возились дней десять, да потом ещё пару дней проверяли все устройства на вшивость. На Енисее и в низовьях Ангары ещё продолжался ледоход, и мы успели починить вторую установку до начала навигации. А потом разделились попарно, и до поздней осени таскали вверх и вниз буксиры и баржи. Работы было много, но продвигалась она легко, благодаря прошлогоднему опыту. Да и пороги тут были попроще, чем под Братском. Мы иной раз умышленно не торопились с работой, дабы начальство не подумало, что она нам даётся столь просто. Когда река покрылась льдом, нас опять отправили в Лесогорск, так решили назвать посёлок у Чуны, где мы трудились прошлой зимой. Шпалорезка работала исправно, но теперь сюда доставили большую лесопильную раму, как обычно, недоукомплектованную. Вот нам и предстояло её довести до ума. Это оказалось куда сложнее прошлогодней работы, рама была старая, потрёпанная, и возились с ней всю зиму. И едва успели проверить и опробовать капризный агрегат, как нас отправили на Ангару, на уже знакомые пороги. И мы до ноября проводили  по цепи баржи и буксиры, большинство из них были нам знакомы по прошлым годам. Несколько списали по ветхости, а вот новых не было совсем – по словам начальства, зимой дорогу должны довести до Братска, и здесь останется лишь местное судоходство. А для снабжения приречных деревень и посёлков туера не нужны, хватит двух-трёх самых мощных буксиров и пяти-шести крепких барж. Посему после оеончания сезоны мы несколько дней собирали всё, что могло пригодиться в другом месте, а потом вывозили сие в Тайшет. Река уже замёрзла, ехали на санях, запряжённых северными оленями, под управлением эвенков. То бишь ехали наши запасы, а мы шли пешком, благо снега было ещё мало. Олешки оказались животными слабыми и не шибко выносливыми, и перегружать их было нельзя. Зато они сами находили себе еду, иногда в самом неожиданном месте, и спокойно спали на морозе, хоть и не очень сильном. И дорогу они безошибочно выбирали самую ровную и лёгкую, так что идти по санным следам было легко.
       Конечно, жалко было расставаться с хорошей работой, в тихих местах, вдали от суеты городов и большого начальства, порой весьма нервного. Но приказ есть приказ. В Тайшете мы несколько дней маялись на складе, таская ящики и ожидая отправки на новый объект. Ходили слухи, что большинство народу со всей трассы соберут в Братск, где начнётся стройка плотины. Но пока что проектировщики не могли никак решить, строить ли один огромный гидроузел за бешеные деньги, или несколько более скромных. А нас пока отправили в Усть-Кут, конечную точку всей нашей дороги. Там строились, а частью ещё планировались, большая грузовая станция, депо, речной порт и судоремонтный завод. Вот на постройку депо и последующую отладку техники и отправили нашу бригаду. Строителей как таковых там хватало, и нас поставили на любимое дело, сборку и отладку всяческих механизмов и агрегатов. Как всегда, были они старые и изношенные, чего-то не хватало, а что-то было в избытке. Мы особо не спешили, депо планировалось сдать во временную эксплуатацию в 51-ом, вместе со всей линией, а до того были всяческие расширения, переделки, перепланировки и прочая реконструкция. Наконец, «хриплый рёв паровоза огласил берега Лены», как написали в многотиражке нашей стройки. Но дорогу пока что приняли лишь во временную эксплуатацию, ибо оставалась масса недоделок. А уже через год-полтора энергетики окончательно приняли проект с одной огромной плотиной ниже Братского острога, и сам посёлок в связи с этим переносился на новое место. И большой участок железки, много более ста вёрст, требовал перестройки. Пока, впрочем, ещё шло проектирование, никакой строительной базы не было, и было ясно, что к постройке ГЭС приступят не ранее 55-го года. А уж когда закончат, аллах ведает. Я долго удивлялся, чем одна плотина лучше трёх, ведь их можно строить одновременно и съэкономить массу времени. Или, ежели не хватает средств, строить поочередно, и когда дело дойдёт до третьей, или даже четвёртой, первая уже начнёт давать прибыль. Да и земли под воду уйдёт намного меньше. И так видно думали многие, ибо в нашей газете появилась большая статья на оную тему, а потом еще несколько разъяснений и дополнений. Якобы между Братском и Свирском во многих местах ложе реки подстилают известняки и доломиты, легко размываемые водой, и строить там что-то серьёзное очень опасно. Но я в сие не очень-то и поверил.
           Ведь не везде же долина Ангары сложена такими породами, наверняка можно было найти места, где их нет, или почти нет. Опять же если опасные породы залегают прямо под руслом, то их давно бы размыло рекой, а ежели они в глубине, так можно при постройке их и не трогать. Вот строят же на Волге огромные плотины на песке и ничего, никто не боится за их устойчивость. Да и наша газета совсем недавно опубликовала восторженную статью о строительстве Пермской ГЭС. Там вообще на малой глубине лежат толстые слои гипса, а оный легко растворяется в воде, как сахар. И ничего, как-то вывернулись. Но мои коллеги пояснили, что наши правители вообще страдают гигантоманией, им кажется, что так лучше и дешевле. Ну на первый взгляд иногда и правда дешевле, но уж никак не лучше. Впрочем, тогда нас больше волновала собственная судьба. Она решилась в декабре 51-го, когда множество строителей, и нас в том числе, перебросили на постройку речного порта. Хотя и депо, и большинство станций, не говоря уж о вокзалах, были ещё не готовы, в порту вовсе конь не валялся, и он был признан ударным объектом. Тут мы собирали, монтировали и отлаживали краны для перевалки грузов из вагонов в баржи и обратно. Эти краны мало чем отличались от иной, уже привычной техники, и два с лишним года мы проработали спокойно. После смерти Сталина прошла амнистия, потом некоторых зэков стали выпускать, иных даже реабилитировали. Но мы пока решили не высовываться. Наконец, речной порт более-менее довели до ума, и тут мы, в первый раз, оказались перед выбором. Можно было вернуться на железку, достраивать станции и разъезды, или же переносить Братский участок на более высокие места. А можно было идти на строительство ГЭС, там уже начинались подготовительные работы. Недолго думая, мы решили вернуться на же-де. Электростанция обещала быть крупнейшей в Союзе, то бишь там будет обилие начальства, неизбежные строгости, по большей части нелепые, и вообще обилие народа. А на трассе всё было знакомо и привычно. Нашего генерала, правда, перевели на работу в МВД, начальником какого-то управления, но на линии остались его зам, наш знакомый прораб и бывший адъютант; теперь он, в чине майора, заведывал охраной стройки. Непонятно было, что и от кого тут необходимо охранять, тем паче что число заключённых падало с каждым месяцем. Но нам-то иметь знакомого человека на такой должности было очень выгодно. Первые два года монтировали телеграфные аппараты, устройства блокировки и светофоры, путевую сигнализацию. Два месяца укладывали запасные пути на разъездах и станции Родники, там где чаще всего возникали заторы и пробки. Работа была нетрудная, никто нас не торопил, ибо полную готовность трассы теперь определяло состояние Братского участка.
        Наконец, дошла очередь и до него. Тут мы опять занимались телеграфом, системами контроля и электрикой. Большую часть оборудования снимали со старой линии, но новая была длиннее, и чего-то всё время не хватало. А какой-то умник наверху решил, что разница столь невелика, что можно обойтись наличными средствами. Мол, разъезды построим пореже, и путей на станциях скостроляпим поменьше, и всё будет хорошо. А потом дорогу можно будет всегда усилить. Но как и боялись строители, и мы в том числе, хорошо не вышло, приходилось писать бесконечные заявки на то, на сё, и жаловаться на их невыполнение. Но наконец работы завершились, и в 58-ом всю линию приняли в постоянную эксплуатацию. Заключённых на стройке почти не осталось, лишь чуть более сотни уголовников-рецедивистов вкалывали на лесопилке в Лесогорске, там где мы когда-то, очень давно, монтировали пилораму. Гвоздёвский год назад ушёл на пенсию, вроде бы по состоянию здоровья. Конечно, провести всю жизнь в тайге, да в чистом поле нелегко, да ещё и на такой работе, где часто приходилось рисковать головой. Как нам шёпотом поведал один бригадир, со слов то ли зама, то ли адъютанта, однажды Сталин после отчёта попрекнул нашего генерала, что у него зеки живут лучше, чем многие граждане на воле. Ну Фёдор Алексеич, как умный и дальновидный человек, сей реприманд предвидел и отвечал, что там очень суровый климат, а в тот год выдалось ужасно мокрое и холодное лето, и ежели не давать доппайка, то строители лягут костьми безо всякой пользы для дела. Генсек, вздохнув, отпустил его с миром, но добавил под занавес, что горбатого могила исправит. Было сие ещё на пятисотом строительстве, между Пиванью и Совгаванью. Многие, кстати, по привычке называли её гаванью Императорской. Да к тому же и командовать ему уже было некем, контингент на стройках и заводах сменился изрядно. Но нам было немного жаль, что теперь уж не придётся работать под началом генерала Гвоздёвского… Ладно, пусть заслуженный человек отдыхает.
       В стране уже прошёл Двадцатый съезд, культ личности критиковали вплоть до самого верха, и мы решились, наконец, легализовать наше положение. Это дело оказалось очень трудным, наш алтайский лагерь вроде бы подтвердил, что мы были амнистированы после Победы и отправлены в Тайшет, но никаких документов представить не мог. Якобы, часть архива сгорела при пожаре, а его восстановление дело долгое и трудное. Можно было объявить себя реабилитированными в последние годы, но жалко было почти на тринадцать лет записывать себя в заключённые, безо всякой пользы. Да и как бы мы в таком случае получили причитавшиеся нам деньги, коих уже прилично скопилось на особых счетах? Дело в том, что условно, досрочно или как-то ещё не совсем освобождённым гражданам, которые однако уже не считались зеками, при отличной работе полагались некие суммы. Но на руки их не выдавали, а перечисляли на личный счёт, обычно в ближайшей сберкассе Госбанка. А поскольку наша группа всегда перевыполняла все задания и планы, особенно когда они писались задним числом, денег скопилось тысяч десять, ежели не двенадцать. И ежели мы сумеем доказать, что мы это мы, ударно работавшие с лета 45-го года на стройках Сибири, то всё будет хорошо. И мы старались изо всех сил. Надо сказать, наши бывшие начальники, прораб и знакомые бригадиры, зам и адъютант генерала, всячески старались нам помочь. Но увы, были и доброхоты совсем иного склада. Какая-то сволочь написала в управление строительства, что мы под видом работы на туерной переправе тырили продукты и ценные вещи с проходящих барж, воровали дрова с буксиров, спекулировали спиртом, водкой и лекарствами, а также совращали местных девушек, в основном несовершеннолетних. И всё это за неполных три года! Как заметил со смехом наш друг-прораб, такое не под силу и Илье Муромцу. Но нам-то было не до смеха, пришлось опровергать сии измышления. Тут надо отдать должное нашему майору, он не только сам сочинял опровержения, справки и докладные записки, но и дозвонился до Гвоздёвского. И через пару недель генерал прислал официальную справку, что означенные граждане не токмо не замешаны ни в чём предосудительном, но все годы с 45-го по 53-ий работали исправно на самых трудных участках стройки, всегда выполняли и перевыполняли планы и нормы, и достойны всяческого поощрения. С такой бумагой мы почувствовали себя гораздо увереннее, и последующие пасквили опровергать было легче. Интересно, что два из них, самые бестолковые и бездоказательные, были подписаны, причём подлинными именами. И когда их авторов вызвали к прокурору района, они с пеной у рта доказывали свою правоту. Мол, нельзя поступаться принципами, органы всегда правы, и ваще всяким врагам народа никакой пощады не полагается, пусть они даже ни в чём, по сути, и не виновны. К счастью, сии поклёпы остались без внимания и ни что не повлияли... Наконец, через полгода с гаком, мы получили в конце концов паспорта, трудовые книжки и кучу всяких справок и выписок, подтверждавших наш ударный труд на магистрали. И расчётные книжки из сберкассы, с которых можно было снимать не более пятисот рублей в месяц. Но и это было очень неплохо.
       Вроде бы можно было, откопав наши побрякушки, мотать за Урал, в Европейскую Россию. Но как это сделать, не вызывая подозрений? Ежели люди стремятся на родину, им незачем копаться в тайге, а если они хотят ещё подработать, то зачем же уезжать буквально через неделю после утряски всех проблем, не выявив и половины местных вакансий. В конце концов мы решили так: ищем вроде бы работу тут, не очень удачно, и начинаем подумывать об отъезде. Потом получаем письма из дома, выясняем обстановку, и постепенно склоняемся к возвращению на родину. Так и сделали. Ходили и ездили по окрестностям Тайшета, заехали в Братск, однажды добрались даже до Канска. Были и в Иркутске, но скорее с экскурсионными целями, хотелось увидеть Байкал и исток Ангары, на которой мы провели столько лет. С работой, кстати, и впрямь было не очень, многие освобождённые осели в привычных местах и не спешили возвращаться в родные пенаты. Конечно можно было податься в землекопы, грузчики или лесорубы, чернорабочих везде не хватало. Но мы всё же были квалифицированными механиками и электриками, и не собирались исполнять где попало грязную работу. Тем временем пришли письма от родных, мы их читали при знакомых, и всё чаще поговаривали об отъезде на запад. Так что когда через три месяца и вправду собрались домой, никого сие не удивило. Можно было управиться и побыстрее, но мы настолько привыкли к Сибири, к сухим ясным зимам и тёплому лету, что невольно тянули с отъездом. Не сразу, но в один из походов удалось незаметно пройти к тайнику и откопать наши богатства. Мы сильно тревожились за их сохранность, но всё оказалось нормально. Металл нигде не потемнел, камни не потрескались, и даже коробка не проржавела. Тщательно завернули всё в тряпки и обрывки газет, а свёртки спрятали в кожаные мешочки с провизией. Их охотно использовали местные, и никто не обращал внимания на оные мешки. К тому же у каждого их было несколько, на полрюкзака, не держать же рыбу вперемешку с хлебом и ягодами. Так что за маскировку мы были спокойны, коробку тайком утопили в Бирюсинском омуте, стерев следы наших пальцев.
          И вот можно было отправляться в путь. С трудом достали плацкарту в пассажирский поезд, он хоть и шёл от Хабаровска, но стоял у каждого столба. Тепло распрощались с товарищами, на проводы пришло почти тридцать человек. Мы и не думали, что нажили себе столько друзей. Еду запасли сами, но наши коллеги принесли кое-что более существенное. Две грамоты, кои нам забыли (или не захотели) вручить, каждому плоскогубцы, кусачки и стамеска, и мне персональное направление в МВТУ от руководства стройки. На вечерний правда, но я и не собирался тратить шесть лет на сидение за партами. Кстати, в Бауманском училище были отличные мастерские, где делали порой опытные образцы всякой сложной техники, и мы уже прикидывали, как бы туда устроиться. Ну а бывший зам с майором подготовили нам рекомендательные письма от парткома строительства. Я даже смутился, с такими характеристиками впору было идти в ЦК. Но коллеги быстро охладили мой пыл. Мол, и от большевиков есть польза, ну и хорошо. И на том спасибо. И вот, наконец, мы стоим на низком щербатом перроне, ожидая хабаровского поезда. Его ещё вёл паровоз, хотя после 20-го съезда везде трубили о переходе на новые виды тяги, в первую очередь на электричество. Но мы-то понимали, что сие программа не на одно десятилетие. Кстати, будучи на Байкале мы видели, что железка от Иркутска до Слюдянки уже электрифицирована, благо там на перевале крутые подъёмы и спуски, к тяжёлым поездам и электровозы приходилось прицеплять по два. Несколько забегая вперёд отмечу, что от Тайги до Новосибирска нас уже тянул электровоз, забавный такой ВЛ-22, с площадками и мостиками, дабы с них слезть на землю, сзади и спереди локомотива. Наверно, площадки делали для удобства, мол спрыгнул и соединяй состав винтовой упряжью, и обратно влезть нетрудно. Но на Транссибе уже тогда в основном применялась автосцепка, благо дорога была загружена сверх меры. И к западу от Оби вдоль путей повсюду ставили столбы, тянули провода и монтировали подстанции. Но вот мы влезли в вагон, помахали на прощание соратникам, обещали приезжать раз в год на праздник открытия движения до Лены. Подняли стаканы со спиртом и уже на ходу чокнулись за встречу с своими друзьями. Да, они нам собрали в дорогу очередную канистру медицинского, и мёрзнуть не пришлось. И вот начался наш поход в родные места, долгий, в старом холодном вагоне, и слегка тревожный. Ведь никто не знал толком, чем всё это кончится, несмотря на благоприятные предзнаменования.
           В дороге возникла совершенно непредвиденная трудность. Собираясь в путь, мы, понятное дело, запаслись кедровыми орехами и черемшой, копчёной рыбой и вяленой олениной. Не жевать же пустой хлеб с жидким чаем две недели. Ну и мочёной брусники с клюквой прихватили, как витаминные добавки. В Тайшете, в Канске, да и в Красноярске сие выглядело обычно, но дальше на запад запасы наших попутчиков стали заметно беднее. За Новосибирском же ароматы наших рюкзаков стали определённо интересовать часть вагонной публики. Пришлось самые лакомые куски припрятать подальше, а остальное доесть, поделившись с попутчиками. За Пермью запасы кончились, пришлось на остановках бегать по буфетам и магазинам. Хорошо хоть стоянки были длинные, по полчаса и больше. Но вот наконец мы и в Москве. Ярославский вокзал встретил нас мокрым снегом, мороз был не сильным, всего-то пару градусов, но после Сибири эта мокрая сырость неприятно резала глаза и лёгкие. Я как-то даже оробел, мне столица огромной страны представлялась совсем в другом свете. Мои коллеги, побывавшие в белокаменной ещё до лагеря, утешали своего молодого друга, что мол, не всё так плохо, привыкнешь, однако. В Бауманском училище нас сперва встретили неприветливо, что это мол за беглецы с трудового сибирского фронта. Но познакомившись с нашими аттестатами сильно подобрели, им подобные работники, оказывается, были нужны позарез. Смущало лишь отсутствие у нас какой-то жилплощади. Но мы заверили институтское начальство, что готовы переждать пяток лет в любом общежитии, хоть в бараках, а пока вступим в жилищный кооператив, на любых условиях. Ведь деньги слава богу есть, и не столь малые. Ознакомившись с нашими финансами, местный профком пришёл в дикий восторг, и нам были обещаны отдельные квартиры, маленькие, и с крохотными кухнями, но зато свои. Так мы и поступили на службу в училищные мастерские. Работа оказалась не очень-то и трудной, и я, успешно сдав на следующую осень вступительные экзамены, пошёл учиться на вечерний, в том же самом училище. Кое-какие курсы давались с трудом, но в общем учёба шла нормально, помог богатый жизненный опыт. А через год женился на студентке старшего курса, я у них вёл практикум по погрешностям механических измерений. Эти занятия должен был бы вести некий профессор, почтенный и опытный, но он был перегружен более ответственными курсами, и сей предмет передоверил опытному вечернику. Он тонко заметил, что работая на туерной цепи, подгоняя детали машин и вымеряя рельсы на стройке по ширине и длине колеи, мы хорошо выучились мерить и учитывать погрешности измерений без особой теоретической подготовки. Что правда, то правда. К тому времени мои друзья уже восстановили свои семейные связи, и мы могли наслаждаться сомнительными прелестями столичной жизни. Согласно старому уговору мы никогда не заговаривали о найденных ценностях, как будто их никогда и не было. Но отмечая заметные улучшения в жизни моих друзей я понимал, что они успешно реализовали свою часть клада, хотя скорее всего и не всю. Но сие, однако, только догадки.
           Я же так и не решился продать свою долю, да и нужды в том особой не было. Работа была денежная, а запросы скромные, даже после женитьбы. Машину мы с женой всегда считали скорее обузой, чем подмогой, тем паче в советских условиях, а дача с зимним домом и большим участком досталась от родственников. Они же снабдили нас превосходной мебелью, польстившись на большой румынский гарнитур по моде 60-ых годов. Гарнитур и впрямь был хорош, но нам добротные изделия начала века нравились больше. Потом, когда выросла дочь, она и получила на свадьбу все старинные финтифлюшки. Она, кстати, познакомилась со своим будущим мужем в Испании, в маленькой деревушке между Барселоной и французской границей. Они с подругами выбрали самый дешёвый курорт на Пиренеях, купались и загорали в своё удовольствие, как им казалось, в самой глуши. Но рядом купались и загорали какие-то парни из Португалии, решившие в то лето отдохнуть за границей. Чем испанские пляжи лучше португальских, я так и не понял, ни тогда, ни потом, но факт остаётся фактом. А поскольку моя дщерь в институте изучала наравне с английским и португальский язык, она оказалась для иноземцев весьма желанной собеседницей. В итоге один из них так проникся чувствами к нашей продолжательнице рода, что пару раз прилетал в Москву, пока не добился взаимности и желания вступить в законный брак. Да и наша дочь за оное время побывала в Португалии раз пять. Там они и обженились. Потом собрались купить дом в уютном городке Альбуфейра, на берегу океана, но пришлось бы, однако, брать большой кредит и погашать его потом всю жизнь. Вот тут и пригодились старинные побрякушки – комплекта из двух серёг и броши хватило и на дом, и на мебель, и на маленький участок с каменным сараем (то ли кухня, то ли давильня для винограда). Ну а остальные фитюльки пока лежат про запас. Вот подрастёт внук, а там будет видно. Что ещё? В Москве мы дважды виделись с генералом, он радушно принял бывших подчинённых и долго вспоминал былое. К сожалению, Гвоздёвский умер ещё не старым человеком, не дожив и до семидесяти лет. Много раз ездили в Тайшет на встречи с бывшими коллегами, но постепенно традиция угасла. Многие переехали в другие места, кто-то умер, а оставшимся было не до юбилеев. Вот пожалуй и всё, что я хотел рассказать о «делах давно минувших дней», оставшихся в нашей памяти.