Солнце встает с востока. 80. О розовых очках

Они возвращались назад, и опять на углу был старый приземистый дом. Туренин часто здесь ходил и только теперь обратил внимание, что на трех углах старые дома. Он к ним привык. И без них ему будет плохо, как без местных дурачков, на смену которым затем пришли нищие, но и те пропали.

Дом напротив стоял пустым. Его вот-вот снесут.

Они свернули направо и уже возвращались назад по той улице, по которой шли к Артуру.

-Не пойму. Почему у тебя с ней ничего не получилось? Я помню, как она после полупары подошла к тебе: «Вы такой человек!» - и в глазах исключительная радость, восторг,  прямо «ура!»,  какое счастье. И ты перед ней, склонив голову, в свой манере, принимаешь ее комплименты, как должное.

-Ольга мне нравилась, но… Теперь она профессор. А мы с тобой кто? Никто? Вот болтаемся по городу.

-Лучше расскажи о Ларисе. Тьфу, о Свете.

-Что Лариса. И я – Лариса.  Света есть Света. Света работает в больнице. Кстати, ты знаешь, Скубаев умер, - Туренин не знал об этом. – Это она мне сказала. Он был в списках умерших. Последний раз я его встретил тут, на базаре. Он меня увидел и «гы-гы», Воха, как, мол, дела. Если раньше он ходил со свитой, то тогда был один.
 
Они опять стояли на том перекрестке, где полчаса назад решали, куда идти: налево? и если налево, то там куда.

-Он меня никогда не интересовал.

-Пошли на остановку? Возле парка.

Они перешли дорогу.

Туренин думал об Ольге, о том, что Акчурин сказал о ней. Зачем он показал ему дом, в котором та жила? Вчера, когда шел дождь, и на душе было тяжело, он достал телефонный справочник, где, чтоб так отвлечься от мыслей, которые так и напирали, заставляя его думать, о чем? все равно о чем, только бы голова работала, искал знакомых. Среди прочих он нашел телефон Ольги. Там тот же адрес, но другое имя, и неизвестно тот же это телефон.

Конечно, все, что между ними было, события давно минувших дней. Впрочем, между ними ничего не было. Это она сказала ему в последнюю их встречу. Если быть точным, то сказала, что он ее совсем не знает.

Так что же он любил? Но это было тогда. Это тогда он процитировал поэта. Теперь это только приятное воспоминание.

"Я уже наговорил много всего.Сначала об Ольге. Не надо было вообще о ней. Хотя сказал о ней вскользь и все же. Не хватало, чтоб я выболтал о ней все, что я знаю или о чем догадываюсь.Здесь она заблуждалась, когда говорила, что я ее не знаю. Знаю. (Или, может, еще что-то есть, что не для моих ушей?),- и дальше. - Он (Акчурин) ухватился за Ольгу, потому что знает, что меня до сих пор мучает вся эта история с ней. Но если поставить ее рядом с Ниной, то она далеко,почти на солнце. Так, что же меня мучает? Не то, что она вроде как отказала мне. Тут неопределенность: как бы отказала и не отказала, а ждала от меня, так сказать, решительных действий, хотя бы признания в любви. И все могло бы получиться, если б я ей не нагрубил. А затем вообще пропал".

-Что Лариса? – повторил Акчурин. – Опять Лариса.

-А, кстати, ты с ней разговариваешь? Или между вами «абонент недоступный»?

Он с ней разговаривал.

-Хотя о чем с ней говорить, - начал Акчурин. – Ты ведь был тогда, когда мы забирали книжки. Она сильно изменилась. Стала старухой. На нее страшно смотреть. И еще ходит с палочкой. Да, с палочкой.

Они уже были возле многоэтажки, которую построили на месте музея и теперь отделывали нижний этаж под магазины, когда к ним подбежал на коротких ногах бородач лет сорока, мол, где тут продают собачий корм. Туренин махнул рукой: «Дальше».

-Вспомнил. Мы так же шли с тобой, я вызвался проводить тебя до вокзала, а там ты по мосту шел к тете Кате, и вот, когда позади нас остался дырявый забор стадиона, ты сказал, что, дескать, для того, что избавиться от Ольги, забыть ее, представь ее недостатки. «Но это невозможно», - тогда ответил я. Вот и сейчас она вся в солнечном сиянии.

Акчурин, казалось, понимал его.

И дальше:
-Тебе не кажется странным, что идет война, а мы говорим об Ольге, которая уверенна, что меня нет, да и она для меня фокус мозга иллюзия.

-Но это ты начал.

-Я начал. Вчера Нина разговаривала с однокурсницей. Ее сын в армии, пока только на курсах связистов, но она то сдает его в плен, и тогда для нее Украина ничего не значит,  то защищает ее. Женщина в растерянности, она не знает, что делать. Она надеется на то, что у нее найдут смертельную болезнь, и тогда его отпустят.  Что ты думаешь по этому поводу? Что для тебя эта война?

-Войну организовали масоны. Это заговор против людей. Им нужно, чтоб они умирали: сначала ковид, теперь война, дальше нас ждет голод – и трупы, трупы, трупы.

-Да, да. Говорили, что только военные объекты. Людей не тронут. Врали, врут. У нее сестра в Бородянке. Там в разбитых российских танках телевизоры, и еще, не перебивай меня, я знаю, что ты скажешь: что этого не может быть – она видела, как русские у соседей сначала: «Дай пожрать!» - а затем очередь в хозяина, его жену прикладом, чтоб не кричала, не билась в истерике и прочее и тут же стали выносить из дому их вещи.

-Они что, все там голодные?

-Не знаю. Понимаю, война и все такое. Понимаю, что кровь невинных людей и мародерство - нормально. Как раз воевать и не захватывать имущество, или что там еще? противоестественно. Но для меня это как раз и дико. Ведь цель благая. Ведь почти освободители. Поэтому отказываюсь принимать это, не укладывается в голове.

-А, может, и не русские?

-Вот и я… А потом ее сын в армии и тут такое, наверное, произошло, что она стала на сторону Украины и соврала, хотя, ну, я уже говорил. Соврала специально. Но можно ли ее осуждать, когда русские могут его убить. И знаешь, все равно, как будто снял розовые очки.