За кулисами музыки

                «Пусть всё забудется, любовь останется»
               
                А. Гершт

1

Зал захлебнулся в овациях.

- Браво! Браво!

- Благодарим Вас!

Александр Максимович М., автор новой вокально-симфонической кантаты, склонил голову в поклоне, грациозно прижав правую руку к сердцу. Композитор выпрямился и посмотрел в зал. Он чувствовал огромную тёплую волну любви, исходившую от сотен стоявших перед ним людей, видел восторженные глаза, улыбки, излучающие неподдельную радость.

Композитор слегка коснулся пальцами своего лица, словно хотел смахнуть наплывшую пелену, от которой зрительный зал, слушатели сливались в одну массу. Потом он развернулся к дирижёру, протянул ему руку, приветствуя и благодаря его за исполнение музыки. Красивым широким жестом обвёл артистов оркестра и хора, стоявших за его спиной и тоже аплодировавших ему. Снова обернулся к залу – аплодисменты не стихали.

Кружилась голова – не от успеха, хотя успех был ошеломляющим – голова кружилась от дикой усталости и болезненного состояния, которое Александр Максимович испытывал несколько последних перед премьерой дней.

- Хоть бы не упасть в обморок, - тоскливо подумал он и неуверенно оглянулся назад, ища глазами фигуру супруги, Софьи Васильевны, скрывавшуюся за сценой. Жена сопровождала Александра на все концерты и театральные постановки. Она любила слушать его музыку из зала:

- Ловлю настроение публики, - говорила она. Перед последним номером супруга композитора покидала зал, проходила за сцену и дожидалась мужа там.

Вдруг на сцену легко выпорхнула элегантная женщина в классическом чёрном костюме, облегающем стройную фигуру. Волосы аккуратно собраны в пучок. Лицо с плавными изгибами линий словно создано скульптором – аккуратный носик правильной формы, нежные рельефные губы, лёгкий слегка заострённый подбородок, высокие подтянутые скулы. Но главное, что заставило Александра на мгновение забыть, где он находится, невольно потерять чувство времени, – были её глаза. Удивительные серо-зелёные с жёлтыми прожилками глаза, в которых отражались пылкий характер и незаурядный природный ум. При внешне строгом сдержанном облике незнакомки её взгляд притягивал своей живостью, почти детской неприкрытой искренней радостью. Женщина в чёрном протянула композитору букет крупных тёмно-бордовых роз. Александр Максимович принял цветы, аккуратно взял руку незнакомки и слегка прикоснулся к запястью губами. Рука источала неуловимый аромат.

«Фиалка, ландыш, примула?», – перебирал он в памяти известные ему цветочные запахи, силясь отгадать, что это.

Ещё сильнее закружилась голова. В левой руке, сжимавшей букет, он ощутил ещё что-то. Бережно опустив женскую руку, композитор мельком взглянул на цветы – к их стеблям тонкой белой лентой была привязана записка. А женщина уже легко сбегала со сцены по ступеням – она растворилась в зале так же незаметно, как и появилась здесь перед ним несколько секунд назад.

Герой вечера ещё раз поприветствовал слушателей, потом решительно развернулся и пошёл за кулисы.

«Надо как-то незаметно убрать эту записку. Софочка увидит – огорчится, не понятно, что там написано», - судорожно думал Александр Максимович. Шагая между оркестрантами, он аккуратно подцепил тонкими натренированными игрой на рояле пальцами маленький сложенный в несколько раз листочек бумаги и быстро отправил его во внутренний карман фрака.

За сценой его встречала супруга – Софья Васильевна.

- Ну, что же ты так долго? Надо раньше уходить, Саша! Посмотри – на тебе лица нет, - хлопотала она. - Сашенька, - уже испуганно проговорила она, увидев, что на лбу мужа выступила испарина и он ещё больше побледнел. – Садись же. Садись в кресло.

Александр Максимович устало опустился. Он тяжело дышал. Софья Васильевна накапала корвалол в стаканчик с водой и протянула мужу. Вокруг царила обычная суета – за дверью гримёрки сновали люди, в соседней комнате шумели артисты, убиравшие свои инструменты, где-то рядом бушевала толпа слушателей, желавших получить автограф композитора. Александр прикрыл глаза: перед ним стояла фигура в черном костюме, и таинственные глаза с жёлтыми прожилками куда-то настойчиво звали его.

2

Стояли тёплые сентябрьские дни – любимое Александром время года, когда кажется, что лето не закончится, но осень настойчиво напоминает о себе охапками желтых и багряных клёнов, все чаще досадно-крапающим дождиком и прохладой вечернего ветра.
На следующий после премьеры день композитор проснулся поздно – через неплотно зашторенные окна пробивались лучи солнечного света. В квартире было тихо. Александр сел, опустил ноги в мягкие домашние тапочки, накинул на себя тёплый махровый халат, заботливо развешанный супругой на стуле рядом с кроватью. И, прежде чем идти на балкон, чтобы выкурить утреннюю сигарету, направился к шкафу – он вспомнил про записку, которую вчера так и не прочитал. Концертный фрак висел на плечиках на своём месте. Немного волнуясь, Александр опустил руку во внутренний карман, но там было пусто.

«Где же она? Я точно в этот карман её положил», - композитор судорожно вспоминал вчерашние события.

Проверил на всякий случай все остальные карманы – записки нигде не было. Снял даже брюки с вешалки. Но и в брюках ничего не оказалось. «Соня нашла», - от одной мысли об этом у него перехватило дыхание. – «Так, ладно, пойду покурю. Если нашла, то сама мне скажет. Что же там может быть написано?».

Александр, избалованный вниманием столичной музыкальной публики, привык к проявлениям любви своих поклонников, точнее, поклонниц. После концертов ему дарили цветы, хороший алкоголь, преподносили какие-то небольшие сувениры, конфеты. Однажды даже привезли с Кавказа настоящие бурку и папаху. Но записку он получил впервые. Конечно, он получал письма, телеграммы из разных городов и сёл страны. Жена была его личным секретарем и занималась корреспонденцией – сама распечатывала конверты, просматривала их содержимое и, если нужен был ответ, откладывала письма в отдельную стопку на его столе. Записка, привязанная к цветам незнакомкой в чёрном, будоражила его воображение.

Александр Максимович вышел на балкон и нервно затянулся. Квартира с этой стороны окнами выходила в парк. Был выходной день – по дорожкам, не торопясь, прохаживались пары, гоняла на велосипедах и самокатах детвора, кто-то выгуливал на поводке собак. Александр машинально опустил руку в карман халата и нащупал там …

«Записка! Видимо, вчера переложил из пиджака в карман халата и забыл об этом», - он сел в плетёное ротанговое кресло, подарок друзей, и развернул бумагу. Текст был написан перьевой ручкой каллиграфически выведенными буквами с лёгким наклоном:

Дорогой Александр Максимович!
Благодарю Вас за чудесный вечер, подаренный мне сегодня. Я многое слышала о Вас, слушала Вашу музыку по радио, но на концерт пришла впервые. Ваша музыка необыкновенна. Она проникает в мою душу, заставляет меня жить. Она помогает мне снова чувствовать – любить и ненавидеть, радоваться и плакать. Я пережила тяжёлую трагедию. Мне казалось, что я никогда не буду радоваться пению птиц, срывать и нюхать цветы, смеяться, услышав детский смех, наслаждаться шуршанием опавших листьев. Я думала, что больше не смогу свободно, полной грудью вдыхать воздух и от этого наполняться чувством полноценности бытия. Но когда я услышала Вашу музыку, стала исцеляться. Теперь я живой человек, и я смеюсь, плачу, радуюсь и горюю вместе со звуками Вашей музыки. Я пришла на концерт, чтобы признаться в том, что через музыку я полюбила Вас. Только прошу – не беспокойтесь. Мне ничего от Вас не надо. Может быть, в минуты уныния или усталости Вам станет тяжело, так помните же – есть на свете человек, который просто и бескорыстно Вас любит. Я не могу обещать Вам чем-то помогать, это невозможно. Но знайте – я всегда за Вас молюсь. Если Вас вдохновит моё письмо, и Вы что-то сочините в ответ на него, я почувствую это сердцем. Каждую субботу в любую погоду с 20 до 21 часа я гуляю в парке у станции метро В. Если Вы захотите встретиться, всегда сможете меня там найти. С любовью, Констанция.

Хлопнула дверь – вернулась из магазина жена. Александр Максимович нервно смял записку. Вроде ничего крамольного и не было в ней. Бывало, что в письмах ему писали: «с любовью к Вам», «любим Вас и Вашу музыку», «любимый мой композитор» и тому подобное, но здесь, в этой записке было что-то сокровенно личное – такое, чем внезапно не захотелось делиться с женой. В душе Александра Максимовича поселилось смятение – образ незнакомки с зовущими глазами не давал ему покоя.

Семейный мир Александра Максимовича и Софьи Васильевны был устоявшимся, размеренным и предсказуемым. Когда жена вошла в квартиру, он, ещё не видя её, уже знал, что сейчас она развешивает свой плащ на плечики и убирает его в гардероб, потом аккуратно снимет уличные туфли и ровно поставит их во второй ряд обувной полки, наденет домашние тапочки, подойдёт к зеркалу и, явно любуясь своим отражением,  несколько жеманно поправит волосы. Он мог бы даже описать выражение её лица и знал, что она сейчас скажет ему, узнав, что он курил до завтрака. Он абсолютно всё знал наперёд. А в записке, в этой записке, которая всё ещё хранила едва уловимый запах то ли фиалки, то ли ландыша, было странно волнующее его, давно забытое чувство, которое будоражило, бодрило и заставляло как-то по-дурацки улыбаться.

Александр быстро затушил недокуренную сигарету, вышел с балкона, встретил жену, отнёс сумку с продуктами на кухню. Софья прошла в его кабинет, выложила на рабочий стол ворох корреспонденции и утренний номер газеты, которую супруг любил читать за завтраком.

- Сашенька, ты опять с утра за курево? Забыл, что врач строго-настрого запретил тебе курить натощак?

- Софочка, ну, пожалуйста, не порти мне с утра настроение, - тоскливо протянул и досадливо сморщился Александр.

- Я ему ещё и настроение порчу, вы посмотрите! – возмущенно воскликнула Софья Васильевна и принялась накрывать на стол.

Александр вернулся к себе в кабинет. Волнение никак не унималось. «Как юноша перед первым свиданием», - думал он, тщетно пытаясь успокоить сбившееся дыхание.

«Сейчас Софа заметит, что со мной что-то не так. От неё ничего не скроешь». Записка жгла ладонь. Куда её спрятать? Композитор подошёл к стеллажу с книгами. Взял первый попавший под руку томик в немного потрепанном чёрном переплёте – сборник стихов русских и советских поэтов, который Александр частенько перечитывал в поисках вдохновения и образов. Записка перекочевала из кулака в книгу и, разглаженная, разместилась там между страницами.

- Саша, - донёсся с кухни голос Софьи, - что это за дама вчера тебе цветы преподнесла? Ты стоял там с ней, любезничал, мне Маша сегодня позвонила, сказала.
Александр молчал. Сейчас устроит ему допрос. Нужно подобрать слова, чтобы не выказать волнения.

- Так что за дама в чёрном была? – голос с кухни донёсся громче и настойчивее, чем в первый раз.

- Я не знаком с ней, не знаю, – Александр подошёл поближе к приоткрытой двери кабинета.

Он поспешно поставил книгу на полку и повернулся к столу – на нём стояла ваза с розами, подаренными незнакомкой. Композитор потянул пальцами за лепесток, желая оторвать его от бутона. «Засушу на память», - мелькнула в голове мысль. Но лепесток свежесрезанной розы не желал отделяться от основания. Александр дёрнул сильнее, ваза наклонилась и опрокинулась на стол. Вода заливала листы неоконченной рукописи, цветы упали на пол.

Композитор вскрикнул то ли от боли – в попытке удержать вазу он накололся на шип розы, то ли от досады – рукопись была безнадёжно испорчена.

- Саша, что у тебя стряслось? – Софья появилась на пороге. - Да что ж такое! Ковёр испорчен! Моя любимая ваза – у неё трещина! – жена горестно всплескивала руками. Рукопись, казалось, не волновала её.

Александр молча вышел и вернулся с ведром и тряпкой. Сначала собрал цветы в вазу, затем стал вытирать свой стол.
Раздался телефонный звонок. Софья Васильевна вышла из кабинета. Александр отделил лепесток, разгладил его и положил между страницами той же книги, где уже лежала записка.

3

Лето как будто забыло, что пора уходить – сентябрь выдался на редкость тёплым. Софья Васильевна удивлялась, наблюдая за мужем. В последний месяц он заметно отстранился от неё, стал замкнутым и раздражённым. Он то подолгу молчал, то вдруг из-за какого-то пустяка взрывался, потом приходил в себя, старался загладить вину, и долго сбивчиво извинялся перед ней. По вечерам, нарушая семейную традицию, он уходил один гулять по городу. Софья обижалась, но успокаивала себя тем, что муж ищет вдохновение, и одиночество необходимо ему для творчества.
Днями Александр маялся в четырёх стенах своего кабинета – старался переключить мысли от ставшего уже мучительно назойливым образа незнакомки в чёрном. Он пытался читать, но не мог сосредоточиться на текстах. Подходил к роялю, пробовал наигрывать что-то из старых сочинений, потом из классики, но пальцы не слушались его и начинала болеть голова. Он включал проигрыватель с любимыми пластинками, стараясь забыться в музыке, но и это не помогало. В мыслях была только она, ждущая его в парке. Упрямая память не отпускала от себя её серо-зелёные с жёлтыми прожилками глаза. И даже фиалково-ландышевый запах, казалось, навязчиво витал в его комнате. Тогда он нервно выбегал на улицу, и в непривычно быстром темпе нарезал километры по вечернему городу. Углубившись в раздумья, он бродил по парковым дорожкам, шуршал опавшими с клёна листьями и испытывал жгучую тревогу, словно что-то хотел сделать, но забыл и никак не может вспомнить.

Обессиленный и душевно опустошённый, он возвращался домой и, не отвечая на вопросы супруги, запирался в кабинете. Вновь перечитывал записку и вдыхал тончайший аромат розового лепестка. Он всё ещё наивно надеялся, что накатившее на него наваждение потихоньку развеется. Но ничего не развеивалось, и даже время не лечило, а словно назло ему подбрасывало в костёр выжигающей душу страсти новые и новые щепки творческих фантазий.

В октябре был запланирован очередной концерт. «Напишу ей письмо и передам при случае, если придёт», - решил он.

Так тщательно он еще никогда не готовился к публичным выходам. Взволнованно спрашивал у жены, отпарен ли его костюм, готов ли галстук-бабочка и в тон ему платочек в карман фрака. Его нервозность была отчаянно заметна. Супруга тоже тревожилась, не понимая причин взволнованного состояния супруга.
Изменив своему обычаю находиться во время концерта за кулисами, в этот раз композитор сел в зале. Но никак не мог сосредоточиться на своей же музыке. На финальных аплодисментах он прямо из зала вышел на сцену. Публика как обычно благодарила музыканта овациями, «браво», «бис» звучали не переставая, конферансье помогали уносить цветы. Но Александр Максимович ничего не замечал – незнакомки, ради которой он сегодня превзошёл самого себя, не было. Не пришла она и за кулисы после концерта. Записка осталась одиноко лежать в кармане.

Шло время. Миновал октябрь. Ударили первые заморозки. Александр не находил себе места. Его злили те мелочи, на которые он раньше не обращал внимания – телефонные звонки, разговоры жены, даже крики детей во дворе. Устоявшаяся семейная жизнь со своим распорядком и выделенными в нём часами тихой размеренной работы, озаряемой приходами вдохновения, когда он по несколько часов подряд, не выходя из кабинета, мог исписывать нотами разлинованные листы – всё это враз закончилось. Та жизнь, о которой ещё не так давно он думал, как о скучной серой повседневности, теперь казалась ему раем на земле, тем тихим пристанищем в круговерти человеческой жизни, к которому он долго шёл, которого достиг и теперь так стремительно потерял. Но самым ужасным было то, что он перестал писать музыку. Душа словно впала в творческую спячку.

Измученный от невысказанности мыслей и чувств, от неопределенности своего душевно-эмоционального состояния, в одну из суббот композитор решил съездить в парк у метро В. Он не мог придумать объяснение для жены, почему ему нужно отправиться туда в вечернее время одному. И потому решил, что просто незаметно уйдет из дома, а причину своего отсутствия придумает, когда вернётся обратно.
Ровно в 19.00 в субботу он вышел в прихожую. Жена решила посвятить этот вечер уборке – протирала полки на стеллажах в его кабинете. Дверь в комнату была закрыта, играла радиола, и композитор рассчитывал выйти из дома незамеченным. Когда он застегнул пуговицы пальто и взял в руки шляпу, дверь кабинета отворилась, на пороге появилась Софья Васильевна:

- Саша, что это?! – она вскрикнула так громко, что Александр вздрогнул.

- Софа, зачем так кричать? - он посмотрел на неё укоризненно, но тут же осёкся – жена держала в руках раскрытый томик в потрёпанном черном переплете и с удивлением рассматривала засохший лепесток розы. Из книги к её ногам выпал свёрнутый листок бумаги.

Она наклонилась и подняла его. Александр тревожно вскинул на неё глаза.

- Дай, пожалуйста, мне.

Но Софья Васильевна быстро развернула его и начала читать. Дочитав до конца, она изменилась в лице и, нервно потрясая запиской, закричала:

- Саша, откуда это?! – её голос дрожал, она часто моргала, в глазах застыла растерянность.

Александр в уличной обуви и пальто стремительно подошёл к жене и взял из её рук бумажку. Это была записка Констанции.

Жена размахивала руками, нервно бегала из одной комнаты в другую, что-то кричала. Александр Максимович молчал. Он не знал, что говорить. Это был крах. Душевные терзания, бессонные ночи, ставшая заметной за последнее время худоба – всё это теперь не просто будет мучить его, исчерпывать до дна душу, но станет предметом семейных разборок, попыток подловить и уличить его взгляды, слова, поступки и даже мысли. Жизнь из состояния скрытого беспокойства переходила в открытый конфликт.

Так и не раздевшись, он прошёл в кабинет, сел в кресло к рабочему столу. В комнату ворвалась жена:

- Ты почему молчишь?!  Откуда у тебя эта бумажонка?

Она зачем-то схватила висевший на напольной вешалке концертный фрак и стала яростно им размахивать:


- Так вот для чего ты так наряжался и прихорашивался на концерт? А это ещё что?!
Из кармана фрака на ковёр выпала свёрнутая записка – ответ Александра Констанции.
Софья Васильевна хотела поднять упавшее письмо, но Александр Максимович стремительно взвился и, не дав жене даже возможности прикоснуться к бумаге, схватил её и тут же бросил в горевший камин.

Софья Васильевна оцепенела. Её муж, размеренный человек, никогда не совершавший резких действий, довольно тяжёлый на подъём во всём, что касалось физических нагрузок, только что совершил невероятное – в одно мгновение преодолел пространство в три-четыре метра и уничтожил, очевидно, второе за сегодняшний вечер обнаруженное ею тайное послание. Она хотела снова закричать, потребовать от него ответа, но внезапно почувствовала упадок – слабость рук, мелкую дрожь в коленях, в глазах вдруг потемнело, кружилась голова, сердце, казалось, било в набат. Муж, всегда послушно следовавший её указаниям, соблюдавший установленный ею еще на заре семейной жизни порядок, делившийся с ней своими переживаниями, размышлениями и даже творческими замыслами, человек, с которым она прожила тридцать лет без ссор и потрясений, в один момент стал ей чужим. Поникший, с посеревшим лицом, растрёпанными волосами, какой-то жалкий и помятый, он, вероятно, сам от себя не ожидавший такой прыти, стоял сейчас у камина, растерянно опустив руки, и молчал. Наверняка у него подскочило давление, болела голова, как это всегда бывает, когда он волнуется – пишет музыку, готовится к концертам, интервью или встречам со слушателями. Наверное, надо измерить ему давление, дать таблетку, уложить в постель. Но вместо заботы и тревоги она впервые почувствовала отвращение к мужу. Перед ней стоял посторонний мужчина. Неприязнь, которую она испытывала, глубоко поразила её, давящая тошнота подкатила к горлу, и единственное, что хотелось сейчас – больше не видеть его. Софья Васильевна молча вышла из кабинета и, не прикрыв дверь комнаты, ушла в свою спальню.
Александр не знал, сколько он простоял после ухода жены – время как будто прекратило свой ход. Минуту ли назад жена, окинув его взглядом словно незнакомого человека, ушла, или уже прошло несколько часов? Когда он смог сдвинуться с места, сразу хотел пойти к ней, рассказать обо всём, что пережил в последнее время, объяснить, что ни разу больше не встречался с той женщиной, броситься в ноги супруге и просить о прощении. Но чувство безысходности, крушения семейного мира, тоска от своего душевного падения овладели им настолько, что он только дошёл до двери, закрыл её, снял ботинки, сбросил пальто и ничком упал на диван.

4

Когда Александр Максимович проснулся, то не мог понять, какое сейчас время суток, почему он спит в брюках и джемпере, и как на полу оказалось его пальто. Софья Васильевна всегда строго следила за порядком, и он не мог себе позволить не то, что бросить на пол одежду, а даже оставить её на стуле, не повесив на плечики и не убрав в шкаф. Болела голова. Поднывал желудок. Очень хотелось пить. Александр Максимович встал, переоделся в домашнюю одежду, поднял пальто, взял ботинки и вышел из кабинета.

Часы в коридоре показывали 9. Где-то за окном по проспекту шелестели машины, спешили прохожие – наступило серое ноябрьское утро. Но в квартире было непривычно тихо. Почему Софа не хлопочет, не готовит завтрак, не включила по своему обыкновению радио? Он робко приоткрыл дверь её комнаты. Там никого не было. Александр заглянул в гостиную – пусто. Вышел снова в прихожую и только теперь увидел – на вешалке нет Софиной норковой шубки, а под ней не стоят чёрные кожаные сапожки. Жена не оставила записки, и он не знал, где она, ночевала ли дома или ушла вчера вечером. Александр снова зашёл к ней. На туалетном столике лежал ежедневник, раскрытый на странице, где был составлен список дел на неделю: «записать Сашу к кардиологу», «отнести в химчистку Сашин фрак», «заказать переплёт нот», «купить для Саши журнал «Музыка сегодня» с рецензией на новую симфонию». Сашу, Сашин, для Саши…

Александр обхватил голову руками – как он мог не замечать этой ежедневной заботы, как позволил себе привыкнуть к ежеминутному комфорту, которым окружила его жена?! Как мог предать её? Он подошёл к Сониной кровати – в изголовье на стене висело фото, где они, юные выпускники консерватории, шли, взявшись за руки и, смеясь, смотрели в объектив фотоаппарата Валерки, их друга-однокурсника. Александр снял фото со стены и вгляделся в счастливое лицо жены. Соня подавала большие надежды как пианистка, могла стать концертирующей артисткой, но своей музыкальной карьере предпочла роль супруги композитора. Она отвечала за рабочий график мужа, согласовывала встречи с журналистами и издателями. Договаривалась о концертах и гастролях. Сопровождала его во всех рабочих и гастрольных поездках, чтобы следить за режимом дня (по рассеянности Александр мог забыть вовремя поесть или принять лекарства). Они вместе ходили на приёмы к врачам. Вместе прогуливались по вечерам в парке около дома. Всё вместе. Жена оберегала его покой в часы работы, когда он сочинял музыку. Тогда дверь в кабинет плотно закрывалась, никто не мог войти и потревожить его. В это время Софья Васильевна отключала домашний телефон, старалась не шуметь, не ходить по квартире и не заниматься хозяйством.
Александр поднёс к губам фотографию и нежно прикоснулся к лицу супруги.

- Боже мой! Как я мог так поступить с ней? Как мог растоптать её любовь? Она меня не простит.

 Ему казалось, что он сходит с ума. Всё, что произошло с ним, напоминало какую-то жуткую фантасмагорию. Как теперь вернуть жизнь в нормальное привычное русло, в котором можно было спокойно думать, писать и просто жить?
Композитор выбежал из квартиры, спустился на первый этаж, взялся за ручку входной двери подъезда. Взгляд зацепился за клетчатый манжет рубашки. «Что это я?». Он опустил глаза вниз, увидел мятые домашние брюки, тапочки… «Совсем с ума сошёл ты, Саша!», - обращаясь к самому себе, вслух проговорил Александр. Он представил, что сейчас откроется дверь и с улицы войдёт кто-нибудь из соседей, окинет его удивлённым взглядом, спросит, что случилось. А он растерянно будет молчать. «Как всё это глупо и нелепо! Я теряю рассудок. Нет, рассудок я уже потерял. Софу потерял. Теперь я теряю сам себя», - слова маятником пульсировали в его сознании и отзывались торопливыми толчками в сердце. Он быстро поднялся на свой этаж, отворил незапертую дверь и вошёл в квартиру. Сил что-то делать, предпринимать, даже просто думать – не было. Он в изнеможении прислонился к косяку входной двери и устало закрыл глаза. Надо было переодеться и идти искать жену. «Но как её искать? – я не знаю, где она». Александр ощутил странный неприятный холодок – сначала он пробежал по спине, спустился в ноги, потом замёрзли руки – словно он умирал, и части его тела постепенно лишались жизненной энергии, тепла, словно их покидала горячая, несущая силы, дающая волю и желание жить кровь. От этих мыслей он вздрогнул и, желая скинуть с себя этот смертельный холод, начал быстро растирать ладони и стопы. «Всё-таки надо одеться», - окончательно развеивая овладевший им ужасный морок, он из прихожей прошёл в свой кабинет. Но вместо того, чтобы надеть тёплый халат, сделать себе горячий чай, подошёл к книжному стеллажу, протянул руку к полке и взял томик в чёрном переплёте, который стоял на том же месте, что и прежде. Записки и лепестка розы среди страниц теперь там не было, но нежный аромат всё ещё незримо витал в воздухе – стоило раскрыть книгу. Глаза наткнулись на строки:

Забудьте, забудьте, забудьте меня.
И я вас забуду, и я вас забуду.
Я вам обещаю — вас помнить не буду,
Но только вы тоже забудьте меня.

Он почувствовал, что где-то в глубине души начинает зарождаться уже забытое лёгкое волнение – словно маленький клубок раскручивается в области солнечного сплетения, он ширится, начинает захватывать своим неуёмным беспокойством живот, грудь, голову и доходит до сердца. В кончиках пальцев появляется трепет, который можно унять, только играя на старинном кабинетном рояле. Он слишком хорошо знал это состояние – так приходило вдохновение. Александр с книгой в руках сел к инструменту.

В прихожей раздался звук поворачивающегося в замочной скважине ключа – жена открывала входную дверь. Александр, не успев прикоснуться к роялю, замер.

- Саша!

Композитор стремительно распахнул дверь кабинета и выбежал навстречу Софье. Она растерянно глядела на него, как будто не узнавая – кудрявые с прожилками седины волосы были растрёпаны, щеки покрылись каким-то нездоровым румянцем, глаза странно горели.

- Саша?

- Софочка, Софа, я… я пишу, кажется, сейчас буду писать, музыка идёт, приходит, - быстро, путаясь в словах, взволнованно произнёс он.

- Ты будешь писать?! – изумлённо протянула жена. Она знала, что муж перестал сочинять после той злополучной премьеры. Она понимала, насколько этот творческий застой – почти три месяца без новой музыки – мучителен для него. Она сама не знала, что доставляло ей бОльшее страдание – эта история с запиской или вынужденное музыкальное безмолвие мужа-композитора. Софья Васильевна готова была отпустить горечь, обиду, простить его и, несмотря ни на что, начать возвращать семейную жизнь на привычные рельсы. Сейчас два простых слова «я пишу» прозвучали для неё так, словно среди устоявшейся засухи внезапно прогремели грозовые раскаты и пролился долгожданный спасительный дождь. Дождь, от которого возвращается живительная влага творческого озарения. Дождь, который, несомненно, напоит их высохшие отношения, а в доме снова появится радуга с отражением миллионов солнечных брызг мира и тихой семейной радости.

- Сашенька!

- Софочка, прости меня. Я хотел идти тебя искать, но не смог… Я не смог выйти из дома, у меня было предсмертное состояние, это ужасно… - импульсивно говорил он, размахивая книгой. – Прости, прошу тебя. Я люблю только тебя. Поверь мне! Эта записка… я не хотел, понимаешь, это какое-то наваждение. Я запутался… Я потерялся. Потерял тебя. И потерял самого себя. Но я не хотел, я… - он не знал, что ещё сказать, и просто лепетал что-то уже совсем несвязное.

- Саша, Сашенька. Как будто мы с тобой разлучились на долгие годы. Я тебе верю, я хочу тебе верить… И ты меня прости. Мы стали словно чужими, - голос Софьи задрожал, она начала быстро моргать, по-детски шмыгнула носом и невыплаканные слёзы побежали по её бледным щекам.

Александр бережно взял руки жены, приложил их к своим губам и поочередно поцеловал:

- Дорогая моя, прости.

– Я прощаю. Будем жить как раньше. Иди. Пиши. Я буду тихо. Я не помешаю. Иди. Иди, - уже почти шептала она, прикладывая к глазам белоснежный носовой платок, и стараясь не показывать своего волнения и какой-то непреодолимой волны нахлынувшего счастья от того, что она дома, что она простила, и что слёзы принесли ей душевное облегчение, и что в их доме снова зазвучит музыка.
Александр Максимович закрыл дверь кабинета и сел за рояль. Он начал перебирать клавиши, сначала как будто только нащупывая рождающуюся мелодию. Постепенно она приобретала свои очертания – словно из-под карандаша художника вырисовывался её силуэт, потом проступали детали лица, проявлялись руки с длинными утонченными пальцами, изящное красивое тело... Гармония раскрашивала карандашный рисунок мелодии то в пепельно-меланхоличную грусть, то в угольно-гнетущую тоску одиночества, потом в стремительно просиявшую серебристую радость, дальше в накатившую багряно-пурпурную волну страсти, а потом снова – в лёгкую дымку грусти и в размеренное, пусть привычное и обыденное, но мирное душевное успокоение. Успокоение от того, что всё проходит. Прошла и поднявшаяся над Александром Максимовичем и его семьёй буря. Всё приходит в обычную колею – сердце унимается, душа возвращается из своих скитаний на место, а он снова сидит за любимым роялем и приводит в этот мир новую музыку.
    
5

В начале апреля наконец стало всё более ощутимым приближение весны. По утрам, бывало, еще морозно, зато днём капель игриво выстукивала танцевальные ритмы, от которых становилось веселее ждать, когда же окончательно растает снег и на газонах покажется первая изумрудно-жизнерадостная трава.

В выходной день Констанция осталась дома. Она отказалась ехать с коллегами по работе на запланированную в пригородном санатории вечеринку. Не поехала и к другу, который настойчиво звал её на дачу – отдохнуть, развеяться, погулять на свежем воздухе.

Со дня памятного для неё концерта прошло уже больше полугода. Она по-прежнему субботними вечерами гуляла одна в парке у метро В. Но сколько ни всматривалась в фигуры прохожих, так ни разу и не увидела знакомый по телепередачам, фотографиям в газетах, трансляциям концертов силуэт композитора М. Но она всё ещё ждала его ответа. Она чувствовала, нет, она знала, что он придёт – через музыку. По вечерам после работы она включала радиоприёмник и слушала подряд все передачи.
Воскресным апрельским утром Констанция по привычке включила радио. Сначала передавали новости. Потом был какой-то детский радиоспектакль. После прогноза погоды диктор сказал:

- А сейчас прозвучат лучшие романсы отечественных композиторов. Откроет нашу программу новый романс Александра М. на стихи Александра Володина.
Из приёмника полилась музыка в исполнении приятного мужского баритона:

Простите, простите, простите меня.
И я вас прощаю, и я вас прощаю.
Я зла не держу, это вам обещаю,
но только вы тоже простите меня.

Забудьте, забудьте, забудьте меня.
И я вас забуду, и я вас забуду.
Я вам обещаю — вас помнить не буду,
но только вы тоже забудьте меня.

Как будто мы жители разных планет.
На вашей планете я не проживаю.
Я вас уважаю, я вас уважаю.
Но я на другой проживаю. Привет.

Ноябрь-декабрь 2024 г.
 г. Вологда