В поисках потерянной экзистенции

     В ПОИСКАХ ПОТЕРЯННОЙ ЭКЗИСТЕНЦИИ С ТЕМ, ЧТОБЫ ВВЕСТИ НАЙДЕННОЕ В БЫТИЕ.

Глава 1. Мифологизация понятия экзистенции
               
                1.1. К истории вопроса
           Каждая вещь, присутствуя в этом нами осязаемом и воспринимаемом мире с необходимостью для постижения ее нами должна иметь свое четкое понятие и определение. Но должна не сама по себе и не себе самой, а должна для нас, нами же и определенная в этом как вещь. Вещность ее стоит за нашим ее же определением, и состоит из нашего желания определять нечто как вещь, как то, что пригождается нам, поскольку мы в этом мире все еще в поисках своего места. Если, как говорил Л. Витгенштейн , «мир-это то, что имеет место», то человек в мире тоже переживает поиски и нахождение своего места, себя на своем месте, а может, именно место характеризует человека. Будучи искателями своего места в мире, уже данном, мы зачастую пропадаем в иллюзии построения собственных маленьких миров, полагая, что придумать, означает уже найти. Потенция человека бытийствовать (не просто находиться, или существовать как многие, но в полной мере быть человеком, или обладать бытием человека) в бытии остается в этом случае лишь потенцией, а самонахождение в бытии данном нам – так и не происходит. Это и отсылает нас в чувствование, в ощущение, но не в осознание, и не в рефлексию. Невозможно четко определить себя самого только опираясь на ощущения, так как, не отрефлексировав собственные действия, невозможно и быть за них в ответе (перед собой ли, перед миром, или перед обществом, или чем-то высшим, Богом, например, и т.д.). Мифологизация понятия «экзистенции» остается тем же ответом непроизвольного побега от себя в бытии и от бытия в себе. Я хочу сказать, что мифологизация в этом смысле означает отказ от попытки четкого знания того предмета, который на самом деле волнует наше присутствие и значимость нашего отличия присутствия каждого от каждого. А самый важный предмет познания и размышления для человека первичен – его собственная жизнь, существование, отличное от любого другого, свое и только свое бытие, наряду с другими людьми – возможно обретенное и проясненное остальным. Да, следуя мысли Я. Голосковкера , нет сомнений в том, что человек хочет определить четким словом такие понятия, которые, скорее, способны восприниматься только диалектически, тем самым словно замораживая их, остановить в них саму жизнь. Но глядя на понятие экзистенции, мы скорее ищем не просто общее слово-обозначение для этого понятия, а его самое, поскольку употребление этого термина столь разнообразно, что словно висит в тумане непроглядного «имагинативного абсолюта», или, иначе, в вечной возможности воображать этот мир и себя в нем, доказывая чистым воображением свою особую реальность того или иного. Почему именно мифологизацией я называю тот процесс познания и осуществления понимания понятия экзистенция, а потому, что выхватить, заполучить или осознать это самое для философов-экзистенциалистов получалось до сих пор обособленно, а это значит, что философы во мнении насчет экзистенции не сходились, а, наоборот, спорили. Конечно, полный список абсолютно всех, кого считают на данный момент в мире философами-экзистенциалистами, писателями-экзистенциалистами, и так далее, я привести не могу, да это и не нужно, ведь я пытаюсь показать просто разнообразие подходов к пониманию экзистенции, поэтому ограничусь теми, кого классически считают главными в направлении экзистенциализма в философии. Меня интересует не весь экзистенциализм как течение, а только именно понятие экзистенции, данное и преподнесенное философами. В основном имеются ввиду представители датско-немецкой экзистенциальной философии (С. Кьеркегор, М.  Хайдеггер, К. Ясперс), французской (А.  Камю, Ж.П. Сартр, Г. Марсель, С. Де Бовуар) русской (Л. Шестов, Н. Бердяев), так же Н. Аббаньяно и М. Бубер, краткое представление которых о понятии экзистенции как таковой я кратко попытаюсь привести ниже.
Начнем с того, кто считается первым, использовавшим понятие экзистенции в смысле не просто существования, а именно человеческой особенности, с Серена Кьеркегора , который экзистенцией назвал индивидуальное переживание человеком его собственного, неповторимого существования через чувства страха и ужаса. Именно страх и ужас, говорил С. Кьеркегор, характеризует осознание личного внутреннего ощущения собственной жизни, после чего человек переходит на осознание внешней. Пережить такой страх – ужас перед не просто непознанным, но даже как непознанным-ничем, может только человек, в нем же и сознает себя человеком перед высшим, которое, будучи религиозным философом, он зовет Богом.
         Мартин Хайдеггер , как сам он писал, вдохновившись работами С. Кьеркегора, создает свое понимание термина экзистенции, но пишет его немного иначе, как экзистенцию, отличную так же от понимания ее К. Ясперсом и Ж. П. Сартром. Экзистенция у него значит бытие самим собой или небытие самим собой. Т.е. понимание собственного бытия именно собой, или небытия собой, но не кем-то иным. Экзистенция - это не просто ведущее понятие, оно сопряжено с понятием и экзистирования, как продолжающегося бытия собой в деятельности присутствия. Так же он зовет такое присутствие сущим через его качества, анализируя такие качества и определяя их как экзистенциалы бытия присутствия.
         Карл Ясперс  подробнейшим образом разбирал вопрос именно экзистенции с разных сторон, доказывая ее невозможность быть проявленой в мире вообще, но сопряженной с транценденцией для каждого человека по-своему, в глубине момента вне времени и не присущей времени. Открывающейся только индивидуально и обособленно каждому в чувствах и понимании, но не в рассудочном опредмечивании этого понятия. Открытия для человека экзистенции (которая ему не принадлежит, т.к. она не принадлежность, не сам абсолют, но причастна к абсолюту) возможно в ситуациях, которые доказывают неповторимость каждого в историческом процессе жизни, и это в основном должны быть пограничные ситуации и чувства. Такие, как вина, боль, страх, борьба, смерть, и т.д. Тяга к экзистенции дает возможность прорыва от простого существования к истинному сущему, которого нет в человеке, но которое есть вне его. Интересно то, что Карл Ясперс не отрицал возможность прояснения экзистенции разумом, но конкретизировать это понятие для всех как всеобщее считал неправильным ввиду его недосягаемости как такового, лишь чувством и пониманием индивидуально. Он так же различал человека и мир, мир и экзистенцию, а также трансценденцию. Экзистенция выступает той связью, благодаря переходу в которую человек способен узнать о трансцендентном, но не познать трансцендентное. Говоря об индивидуальности, тем не менее, именно коммуникацию между индивидами он считал экзистенциальной, поскольку ведущей к одному единому трансцендентному.
         Альбер Камю , в отличие от других философов, не давал прямого ответа о том, что есть суть экзистенция сама по себе. Но если проникнуться художественно-философским смыслом его произведений, я бы сказала, что для него экзистенция – это тот момент понимания и прозрения наблюдателя, отрешенного от жизни, поскольку свою собственную жизнь он еще не обрел. Тот момент, когда в абсурдности бытия человек встает словно в полный рост, осознавая себя как отдельное существование, и задается вопросом об исключительно своем смысле жизни. Наверное, именно мгновение вопрошания о смысле жизни выводит вопрошающего из абсурдизма окружающего в отношения с трансцендентным. Но ответ на вопрос каждый способен найти только сам и только для себя. Это оптимистичный взгляд на абсурд в жизни для человека, который не может постичь более высокого разума и системы жизни, чем сам он, в сравнении, например, с пониманием абсурда существования как непроглядной тьмы у Ф. Кафки.
         Жан Поль Сартр , напротив, четко утверждает человека-экзистенциального как того, кто, попадая в этот мир существованием, обретает свою личную сущность благодаря собственной деятельной жизни и выбору. Т.е. можно сказать, экзистенция выступает как незавершенность человеком самого себя в деятельности самосозидания, творения собственной сущности, будучи изначально просто выброшенным в мир. Как незавершенность создания, она есть свобода безотносительная всего, что определяется как рамки (моральные, и другие), но именно благодаря этой свободе Сартр утверждает особую ответственность за свой выбор в построении себя перед собой и другими. В этом вынужденном присутствии человека в мире, который изначально к нему враждебен (поскольку чужой, другой, неизвестный), именно экзистенция, - это возможность стать в этом мире собой, благодаря самому собственному жизненному пути, ситуациям, и выбору в этих ситуациях. Экзистенция – не данное вначале, не трансцендентное как таковое, но прикладной скорее метод вырастить себя самого из себя неизвестного.
Габриель Марсель  определяет экзистенцию как особое бытие, истинное, которое не причастно времени, оно вневременное. Это ни в коем случае не абстрактное понятие, а вполне конкретное идеальное сущее, с которым человек может встретиться, и, тем самым, взглянуть за грань этого мира, в самый абсолют. Именно экзистенция есть встреча человеком истины о самом себе, словно мгновенно открывшееся чудо, возможное в человеческой жизни, которое так же и закрывается. Можно сказать – окно, открытое с двух сторон, -  и есть момент ясности экзистенции, как диалог своего я и другого, высшего абсолюта. В этом сопричастность человека и божественного.
         С. Де Бовуар , подходя к вопросу об экзистенциальной свободе со стороны этики, продолжает мысли Ж. П. Сартра в «Бытии и ничто», четкого определения экзистенции не дает. Однако, подразумевается некая индивидуалистическая свобода, разумная, и в плане выбора для себя и себя в ней, и в плане жизни с другими, не противопоставляя такую свободу для борьбы с миром. Напротив, как созидающую силу, направляемую самим человеком в себя и в мир.
Я специально здесь не разграничиваю философов -экзистенциалистов на группы религиозного направления и атеистического, как сделал это Ж. П. Сартр  в своей работе «Экзистенциализм- это гуманизм», и как принято считать до сих пор, потому что хочу показать, насколько разнообразны подходы к вопросу об экзистенции, существующие примерно в одно время. Ведь экзистенция, как существование, или нечто большее просто существования, не дана отдельно верующим или атеистам, она просто есть. Эта проблема собственного существования человеком волнует, к ней тянутся с разных сторон и с разным подходом, обладая, собственно, разным мышлением, все же открывают нечто, что зовут экзистенцией. И хотя в основном все утверждают, что абсолютного и всеобщего значения не может быть, все же, собственное особенное существование касается каждого, и можно предположить, что эта особенность может стать чем-то общим для всех, оставаясь в то же время и особой для каждого.
         Лев Шестов  соединяет понятие экзистенции с верой, которая есть мгновение, вспышка, меняющая взгляд человека на себя и на жизнь. Эта экзистенция - вера - есть дар человеку свыше, то именно в ней человек способен проявить себя человеком перед высшим, т.е. принять этот дар, в котором только может увидеть истинное бытие.
         Николай Бердяев , отрицая всякое систематизирование, не использовал экзистенцию, как термин, хоть и зовется философом-экзистенциалистом. Он говорил о личности и ее существовании до-мировом, вне-бытийном, божественном изначально. Личность можно прировнять к экзистенции, если мы обсуждаем его философию именно в таком контексте, она же есть и встреча с Богом - личностью, и жизнь становления себя, и борьба с другим – не-богом внутри себя самой. В этом состоит внутренняя жизнь экзистенции - личности, ее смысл и задача перед высшим – не отдаляться от него, а с помощью Духа как качества экзистенции, быть с Богом словно одним дыханием.
         Никола Аббаньяно , выстраивая свою теорию позитивного экзистенциализма, говорил об экзистенции примерно следующее: экзистенция - это путь, проложенный между небытием и бытием, движение самой личности не из небытия и не в бытие смотрящей, но вглядывающейся в себя самое, и выстраивающей целостность себя по ходу этого пути. Это процесс суть подлинное обретение человеком своей личности через экзистенцию, как то, с помощью чего существует способность двигаться в себе, но никогда до конца не завершаться, поскольку созиданию себя не может быть предела. 
Непросто определить понятие экзистенции и Мартина Бубера . Сквозь его поэтический философско-религиозный язык, четко ощущается искреннее желание дотянуться до того, что никогда не ты сам, но этот кто-то, «ты» всегда есть вне самого «я», ведь речь всегда идет о диалоге между «я» (собственно) и «ты» (другой, но не чуждый, скорее, высший абсолют или Бог). Возможно, что экзистенцией М. Бубер полагает отношения «я» – «ты», и встречу с «ты» – высшим, и диалог, как форму роста в себе и приближения к нему. Т.е. как само отношение - между, способность войти в отношение, и есть та всепроникновенная дверь, что стоит вне прошлого, и вне будущего, но лишь в продолжающемся сейчас моменте времени, пока длится в настоящем диалог. Истинное сущее человека представляется больше в чувственно – воспринимаемом отношении. И подлинное бытие находится внутри, оно не говорит отдельно, и не существует вне человека для самого человека, но есть другая сторона, вошедшая в отношение с ним, и поддерживающая откровенный диалог, пока тот длится, где суть и жизнь человека в нем и заключается. И во всем, что есть другие «ты» (люди, животные, растения, к примеру), видится только путь к абсолютному «ты», в нем, в это отношении между, суть экзистирования как бытия человеком.
Как мы видим, действительно не просто каждый философ мыслит это понятие по-своему, в чем-то имея схожие взгляды, но не соглашаясь полностью с подходом и пониманием проблемы, и даже называясь экзистенциалистами, совершенно разный смысл, иногда и прямо противоположный вкладывает в сам предмет философии – понятие экзистенции не определяют как нечто одно, ясное для всякого. Стоит ли возразить здесь о том, что, по сути, в этом и заключается смысл экзистенции, что она у каждого своя. Но тогда можно что угодно назвать экзистенцией (что, кстати, зачастую и происходит в сфере СМИ, рекламы, просто нелепого использования непонятного, но, видимо, красиво звучащего термина). Если у каждого своя экзистенция, то это может быть все подряд, а значит, ее и нет как таковой. Возникает серьезная дилемма – экзистенциальная философия есть, а самой экзистенции нет. Например в статье – исследовании  белорусских филологов Ирины и Виталины Винник  «Прилагательное «Экзистенциальный» как слово года»» - показано, что слово  «Экзистенциальный», став в 2019 году одним из слов года, по совокупному рейтингу в СМИ было связано с существительными: вопрос — 6,1%; кризис — 4,1%; проблема — 4,1%; угроза — 3,8%; философия — 3,3%; выбор - 2,8%; драма 2,8%; опыт — 2,5%; страх — 2,5%; человек —2,5%; эссе — 2,5%; ужас — 2,5%, а поисковые запросы значения слова «экзистенциальный» выросли более чем на 1000% после того как Джозеф Байден назвал  Дональда Трампа «экзистенциальной угрозой Америке»!
Потому и говорят иногда неприятные слова о том, что легче всего в жизни быть экзистенциальным философом – при одном и том же термине разница в понимании его же и делает философа исключительным. Что, собственно, заранее выхолащивает и без того еще не существующую основную суть экзистенции. Но даже и это не совсем так, как выглядит, - ведь каждый философ - экзистенциалист, старался именно вывести особое понимание экзистенции для всех остальных, каждый писал в своей системе и мыслил эту систему системой для всех (даже если эта философия имеет поэтическую форму, все же, остается системой знаний, которую представляют остальным к прочтению и осознанию. Ведь в художественном изложении, порой, некоторые идеи воспринимаются легче даже на интуитивном уровне, не теряя при этом смысловой нагрузки. Например, А. Камю и его «Миф о Сизифе», «Бунтующий человек», Ж. П. Сартр «Тошнота», Ш. Бодлер  и его знаменитые красотой и ужасающие не менее «Цветы зла», и т.д.). Г. Ф. Гегель  заранее словно предупредил подобное, говоря о том, что любая четко построенная абсолютная система, претендующая на всеобщность, с необходимостью станет лишь конкретной, и очередной.
Наверное, это и происходит в проблематике становления и потери, а может, еще совсем не найденной экзистенции. Поэтому я и зову понятие экзистенции мифологизированным, опираясь в этом вопросе на уже существующие теории о мифе, хоть в них и не присутствовал еще сам термин, - экзистенция. В чем именно заключается мифологизация, так это, прежде всего, проблема поиска, словно нащупывания с самого начала, символического восприятия предмета. Что в этом смысле скрывается за символизмом в способе раскрытия предмета, и как мифически выглядит экзистенция, нам кажется очень важным в смысле ее нахождения: проверить - разумом, рассудком, чувствами, воображением и ли чем-то иным мы способны все же постичь интересующую нас загадку. Для этого необходимо рассмотреть несколько главных теорий о мифологизации.
               
                1.2. Экзистенция – символ или миф?
          Эрнст Кассирер  в своей теории подробнейшим образом описывает сам процесс познания предметности для человека – все начинается и заканчивается исходной закономерностью духа, который познает, не просто основываясь на воображении и регулирует накопление знаний с помощью языка, но выстраивает систему, которая становится для этого духа символической. Именно от творческого выстраивания символов и того, какая возникает система символизации, и зависит становление человека как самого себя и обособление от другого мира. Э. Кассирер употребляет это значение так же и в культурном смысле. Символ у него – средство, способ пройти человеку путь к себе, и обрести свою суть в общей жизни рядом с другими. В этом смысле сам символ несложно сравнить с понятием экзистенции, если бы экзистенция была способом обретения, отличия себя от другого. Но это лишь приписывание одному понятию качества другого, и не является, собственно, раскрытием понятия, а, скорее, заимствованием, что приводит к еще большей путанице.
         А.Ф. Лосев , как яркий представитель теории мифа, рассматривает сам миф с разных сторон, доказывая, что в человеческой жизни мифологично все изначально, и даже научное знание, например, все же остается в какой-то степени сказочным, нереальным, ведь оно реально только для некоторых людей, которые это самое знание и открывают, но не для всех остальных. Исследуя понятия мифа с помощью диалектики, А. Ф. Лосев раскрывает это самое понятие, оно становится живым, текучим, переменчивым, не статичным. Именно в нем, мифе, сосредоточена сама жизнь человека, его субьективация реальности, и ни в коем случае, не просто фантазии о ней. Миф предстает уже не просто как символический, наивный, еще детский способ познания реальности, которая якобы отдельна от человека и существует сама по себе, но он есть самая, что ни на есть, подлинность жизни именно человека, и присуща только ему. Здесь такая подлинность может быть названа экзистенцией, и порой она имеется ввиду, как то, что принадлежит только индивидуально каждому, неповторимо, и непередаваемо никому, осознанное или нет, остается в самом себе, и у каждого подлинность своя. Но подлинность ли тогда это на самом деле, и можно ли утверждать это как экзистенцию, если путаница понятий снова возникает? Хотя и у Э. Кассирера символ, и у А. Ф. Лосева миф – это чисто позитивные понятия, для трактовки и обоснования экзистенции они не подходят не только потому, что оба в себе завершенные, и ими нельзя просто апеллировать, называя все экзистенцией (мы не станем красть у других понятий их смыслы, с таким трудом гениально найденные и доказанные). Но и из-за широкого применения: если экзистенция - это способ жить или сама жизнь, возникает масса вопросов -  в чем состоит такой способ, как себя проявляет в каждом индивидуально, если он обобщен. А также, если это и есть жизнь человека, то нам кажется мало выразить это просто как индивидуальную подлинность, поскольку сама разница между живущими эту подлинность неясна. Потому я и считаю экзистенцию не просто потерянной, или мифически существующей, а все еще не определенной, она так и осталась тайной. И хотя аналогии провести можно, но правомерно ли выстраивать столь важное понятие только лишь таким способом? Мне кажется это весьма ненадежным, и, как я уже сказала выше, скорее побегом от настоящего знания, чем поиском его.
          В трактовке мифа Ролана Барта  мы встречаем систему многослойного смыслового значения, словно наращенного мифом в самом себе, в основе содержащую слово. В этой системе миф, напротив, обман, захватывающий в свою реальность концептом и заставляющий принимать себя как истинное бытие без сомнений. Сам миф предстает не просто чьим-то вымыслом, а умыслом, с которым в обществе происходит порабощение умов. Какое это имеет отношение к экзистенции? Как ни странно, самое прямое – многослойность значений (значимого и означающего), зависимость от слова и попытка все это представить как подлинное человеческое бытие, как раз очень похожа на ту негативную ситуацию с понятием экзистенции, в которой, не зная, экзистенцию используют иногда даже в рекламе простых бытовых товаров (например, экзистенциальная реклама посудомоечных машин британского производителя Finish, которую так и назвали в СМИ. В ней говорится о том, что экзистенциальный человек меряет жизнь количеством грязной посуды).
         Яков Голосковкер  о мифе писал, как о содержащем в себе особый смысл, который становится символом, ведущим дух по пути творческого понимания мира – к иммагинативному абсолюту. Как способ познания себя и мира, именно воображение, - суть та действенная сила, от которой зависит все понимание и осознание человеком себя, иммагинация, которая приводит к абсолютному познанию. Здесь важно то, что интуиция как акт познания относится к творчеству созидания человека, выстраивая его в нем самом, и сопрягаясь с абсолютным трансцендентным, выводит за пределы простого восприятия внешнего мира. Разве не интуиция говорит нам о том, что существует нечто экзистенциальное, и воспринимается как наивысшее, запредельное, способное показать человеку человека извне его самого, со стороны, как-бы приподнять сознание на другой, нечеловеческий уровень. Это очень заманчиво, когда то, что еще не ясно, но интуитивно прощупывается, есть способ объяснить со стороны абсолютного некоего или нечто, что стоит – за, и может быть ответом. Однако эта запредельность сама по себе хоть и знает ответ, возможно, но сказать его не может человеку напрямую (если мы не имеем ввиду, конечно, чудо откровения, но опять же, доказать или объяснить такое другим не представляется действительно возможным в полной мере), а объяснять экзистенцию через просто запредельность, абсолютное знание как то, что оно есть, не значит ее объяснить. Только вера выступает в главной роли связующего звена этого вопроса и возможного ответа. В религиозном понимании экзистенции Сереном Кьеркегором, Карлом Ясперсом, Львом Шестовым, Николаем Бердяевым и другими, это не проблема, а решение. Но нас интересует не вопрос веры в то, что суть экзистенция, а ее определение от человеческого сознания, чтобы понять, что может именно человек ответить самому себе о себе самом, не опираясь на возможное высшее. Но даже если и учитывая высшее, не использовать одну только данность этого для определения понятия, (поскольку таким же образом можно объяснить и другие понятия, и моменты жизни), где тогда будет различие экзистенции, например, с самим трансцендентным. И хотя некоторые философы не отличали трансцендентное от экзистенции, как способа постигать истину, все же мы еще в поисках, и с другой стороны хотим осмотреть данную проблематику. Поскольку понимание сути экзистенции не может представлять собой ни символ, ни миф. А экзистенция, стало быть, не может себя показывать, как символ и миф. Только конкретное ее определение важно найти и показать, и даже в подходе к нему, невозможно идти через символизм и мифологизацию.
               
                1.3. Предтеча понятия экзистенции
            Чтобы найти «ясное, как солнце представление широкой публике» (начало названия знаменитой работы И. Г. Фихте ) понятия экзистенции как таковости бытия, мы должны определить самое важное – что именно и что точно значит отличие каждого от каждого? Вот вопрос, на который ответить получится, только если есть основания утверждать, что такое понятие, как экзистенция, еще не раскрытое для себя и в себе, но претендующее на бытийствование (со мной не согласятся большинство философов, отличающих бытие от экзистенции, но здесь присутствует именно надежда дать ход раскрытию понятия экзистенция, сделать его не мифическим, не потерянным, а живым, настоящим в бытии особым, возможно, но бытийствующим, а не номинально-показным) , на самом деле окажется главным в определении человека и его места в бытии.  Так же места бытия в человеке, и, на мой взгляд, отдельного бытия человека во всеобщем бытии. Человека, и только человека может интересовать вопросы о собственном бытии, и его отличии от бытия другого. Вещь в мире и жизнь в мире, жизнь вещи и отличие вещи от человека, все эти размышления с необходимостью наталкиваются на противоречия и сомнения в человеческом разумении, потому что на самые главные вопросы конкретных и однозначных ответов все еще просто нет. А на вопросы именно о том, что такое человек, в чем его суть и смысл бытия, и так далее, каждый способен ответить по-разному, в этом, как пишут философы-экзистенциалисты, и есть главное – свобода выбора быть кем-то, и никем иным, как собой. Но что такое быть собой, и что такое это, по сути, самое, быть? Я считаю вопрос о самом понятии экзистенции, или существования индивидуального человека основополагающим в проблеме решения всех предыдущих вопросов. Раскрытое по-настоящему полностью понятие экзистенции способно ответить на такие вопросы, как: так ли верно, что экзистенция – это суть существования каждого? Правильно ли считать, что экзистенция – это способ существования? И далее, на самом деле, даже если это и так, то что же все-таки само существование? В чем оно заключается, где находится, как сопряжено с человеком в бытии, и, что самое главное, в чем отличие одного существования от другого? Почему существования не перемешиваются, почему одно не заменяет другое, и где в этом во всем способна расти еще и личность человека? Как именно сначала одно существование, а потом одна человеческая личность граничит с другой и взаимодействует с другой? В чем именно грань, чья это грань, от которой зависит различение одного от другого, и как способен быть рост от простого существования в личностное у одного, и отсутствие роста, например, у другого? Одинаково ли изначально положение каждого для роста и развития и как пересекаются, и пересекаются ли вообще такие грани?
Глядя на все эти нерешенные задачи в действительности хочется вслед за Диогеном искать человека с фонарем, но уже искать не просто человека, а теперь уже потерянную экзистенцию. Хотя можно долго рассуждать о том, почему же экзистенция потеряна, если и вовсе, судя по вопросам, найдена не была. Но зачем, спросите вы, искать существование, которое и так уже данность неоспоримая, в этом нет смысла, только если не вдаваться в софистику или демагогию, или и вовсе не начинать с самого ничто, словно Р. Декарт, в сомнениях о собственном существовании. Все же, на мой взгляд, дело тут вовсе не в сомнении в существовании вообще или существовании частном, а вот в чем: где, как и откуда выявляется разность бытия каждого? Словом, как мне кажется, само понятие экзистенции нуждается в самораскрытии и уточнении, а также объяснении значимости этого фундамента для человеческой личной жизни. Итак, потеряна ли экзистенция? Да, если нет четкого и конкретного общего положения о том, что это такое, ведь если просто говорить об экзистенции, как о существовании, тогда ничто человеческое неотличимо от чего-бы-то ни было другого, находящегося в бытии. Предлагаю пуститься на поиски сути понятия экзистенции, начав с прояснения главного – что такое та грань, что разделяет одно существование от другого, и с помощью чего оба разнятся между собой. Для этого я стану рассматривать эти вопросы с положений об ограниченном и законченном, эти нам необходимые категории, которые далее буду прояснять.

Глава 2. Ограниченное, законченное и другие категории, ведущие к пониманию сути экзистенции
               
                2.1. Положения об ограниченном
           Итак, положение первое: Каждое ограниченное потому и зовется ограниченным, что ограничено чем-то, а значит, соседствует с тем, что не присуще ему самому как ограниченному. И само себя способно обрести и доказать только через соседнее чужое, отталкиваясь всегда от чего-то. Свое место в мире для ограниченного это всегда будет лишь то место, на котором нет другого, чужого. А все остальное место в мире после границы ограниченного – это все бытие, что не вмещается в границы ограниченного.  А значит, что ограниченное – само по себе не есть достаточное, оно для себя данность только в том случае, в котором существует другое, чужое, за границей, бытие.
           Положение второе: ограниченное не самодостаточно в своем самоопределении и самобытии. И чтобы прояснить, что есть ограниченное, понадобится знание границ и знание того, что находится за границами. Именно знание за границами, не относящееся к границам и ограниченному, чужое и неприкасающееся к границам, способно рассмотреть и открыть понятие ограниченного, поскольку объемлет его, пусть даже ограниченное об этом и не подозревает. Это самое знание всегда чье-то, поскольку всегда принадлежит, тем самым подтверждая существование некоего целого за границами ограниченного.
В то же время, ограниченное постоянно нуждается в озабоченности миром извне, а именно, этим неким чужим целым (как писал М. Хайдеггер  про озабоченность миром и соприсутствие), чтобы доказать самому себе собственную значимость. Т.е., ограниченное беспрестанно оглядывается озабоченно вокруг границ, подтверждая, находя, иногда обнаруживая все новые границы, принимая все остальное бытие за них, изучая, познавая границы, ограниченное мнит, что познает бытие вокруг себя. На деле же познает лишь границы себя самого, без которых, получается, ограниченного и нет. На первый взгляд, мы говорим о пустоте в рамках чего-то, но это не совсем верно. Пустота ограниченная (словно полость в чем-то) не может существовать как то ограниченное, которое способно к познанию своих границ и способно к познанию вообще. Поэтому не пустота, но потенция – вот существование, которое мы называем ограниченным. 
            Положение третье: Потенция, не знающая себя, не выросшая в сознающее себя целое, граничит с другой потенцией или с другим целым, взаимодействуя с бытием границами. Где границы этой потенции – связь и возможность соприкосновения с бытием внешним – и есть, собственное понятие ограниченного. Поскольку качество самих границ, а не внутреннее содержание (коего еще нет, а есть лишь потенция к этому), говорит о том, какое ограниченное само по себе, то само понятие определенного ограниченного целиком зависит от собственных его границ.
Чтобы не уйти в размышлении в абстрактное, приведу конкретный пример обычной бытовой человеческой жизни: итак, рассмотрим ситуацию, где двое - сестра и брат борются за наследство отца, который еще жив, но не обозначил наследника его состояния. Внезапно в дом, где все совместно проживают, приезжает незнакомый для сестры и брата гость, которого отец зовет своим давним учеником. Гость при смерти, и отец, он же глава дома, тратит все силы на помощь ему. Сестра и брат, которые думают только о наследстве, внезапно решают, что гость этот - внебрачный сын отца, который претендует на свою долю наследства. О госте они ничего в действительности не знают, и отец отказывается что-либо прояснить, ухаживая за больным. Сестра и брат убеждают друг друга в своих мыслях о госте, и соглашаются в том, что гость – претендент на все наследство отца, и отец отдаст ему все, как только тот выздоровеет. Сестра и брат решаются в отсутствие отца убить гостя. Они не успевают этого сделать, план раскрывается, и правда о госте тоже. Гость оказывается сыном императора (царя, короля, к примеру), которому и в голову бы никогда не пришло отбирать чужое наследство.
В начале этой истории кажется, будто сестра и брат принимают решение свободно и безотносительно, защищая свой достаток, и самодостаточны в своих решениях настолько, что доходят до действия (если бы их не остановили). Но на самом деле сестра и брат находятся в своих ограниченных маленьких мирах, существующих только для них (мир борьбы за наследство), и полагают, что мыслят свободно. В этом случае теория символизма Э. Кассирера сможет подсказать подход к пониманию индивидуальностей. Эта ограниченность становится ясна и видна только тогда, когда выясняется, с чем и как она граничит – за границей их миров существует сын императора с совершенно другой смысловой нагрузкой и другим своим миром. В этой ситуации определяется четкая ограниченность бытия сестры и брата, замкнутая на их обоюдной цели – завладеть наследством отца. Конечно, внутренний мир человека сложен и многогранен, и я не сомневаюсь, что для этих двоих - сестры и брата так же существовало огромное многообразие всего, но в этом конкретном примере, на мой взгляд, ясно показано, что ограниченное само по себе не существует, или не экзистирует (о том, что такое «экзистировать», будет прояснено ниже).
Границы его – его косвенное определение и косвенное доказательство существования. А прямого доказательства быть не может. Мы можем обратиться к логике предикатов, так как поиск здесь строгого и четкого понятия, похоже, вывести можно через предикаты.
Вполне правомерно будет звучать вопрос о том, какое именно значение в рассуждении об экзистенции, как о понятии, имеют положения об ограниченном? Но прежде, на мой взгляд, чтобы определить суть экзистенции, необходимо начать прояснять, с какой позиции - субъекта или объекта мы воспринимаем и стараемся познать саму экзистенцию?

                2.2. Экзистенция как объект и как субъект.
                Экзистирование как  действие себя.
          Рассматривать понятие экзистенции со стороны, делать это понятие объектом исследования, казалось бы, правильно, это ведь именно то, что мы пытаемся найти, как же иначе? Вот мы, вот поиск, вот перед нами маячит призрачная экзистенция…сейчас мы на нее посмотрим с разных сторон, и обнаружим, что она есть, и что есть суть ее. Надо просто пристально посмотреть, сравнить, провести анализ, подхватить пару-тройку аналогий, и высказаться, отметить, что мы на верном пути. Подтвердить некоторыми авторитетными цитатами, выбранными по теме, подтянуть мнения известных философов, и вроде как найти искомое. Это наше «вроде как» – ключевое. А попробуем найти суть осеннего листочка, упавшего нам в руки в парке, когда мы хотели присесть на лавочку, но та в тот момент была мокрой. Вот примерно так и выглядят наши поиски, когда мы, не зная изначально, что ищем, делаем это самое искомое уже сразу сторонним от нас, представляем это, воображаем это, а потом зовем тем, что искали. Но на самом деле даже не подозреваем, что плетем вымысел, и себя окутываем этими сетями, они-то и не дают нам в действительности добраться до искомого. Как можно найти неизвестное нечто, о чем мы ничего не подразумеваем, но что стоит отдельно от нас? Вещами в себе тоже разбрасываться не хочется, ведь наш вопрос лежит немного в другой плоскости – не внешнего, но внутреннего мира человека. Итак: вот я, человек, хочу познать свое собственное существование, делаю этот вопрос отдельным от себя, и смотрю вне себя на то, чего еще не знаю, и - не вижу. Глядя на это неизвестное, я по-прежнему ничего не вижу, вглядываюсь в пропасть, сказал бы Ф. Ницше , но даже эта красивая фраза не спасет наши поиски. Итак, ничего не вижу – факт. Потому что чтобы увидеть нечто, это стоит хотя бы представить. Потому что не знаю, на что смотрю, и вообще не вижу того, чего для меня в моем знании еще нет. Я не слеп, т.к. все остальное, что я уже знаю, так или иначе передо мной обо мне, и я могу это видение объяснить, как минимум, а как максимум, воспользоваться, чтобы показать другому мои отличительные черты. Ведь все, что мы знаем о себе, -  такое, которое можно было бы рассказать, является не чем иным, как отличительными чертами, присущими, как мы мыслим, только нам, и указывающими на нас в бесконечности всех остальных. Что мы можем задать в своем поиске, находясь собой и в себе, на своем теперешнем месте, такими, какими внутри для себя, а снаружи для других, выглядя собой перед кем-то или чем-то, и вопрошать – что суть я самое? И у кого вопрошать, если изначально ставить этот предмет к рассмотрению как нечто чуждое, отдельное, незнакомое, и, тем самым, совсем не наше. Мое, как человека, существование не определено, а как быть тогда с сутью моего существования как человека, и человека, отдельного от других? Если мы ставим предмет нашего поиска вне нас, то должны быть готовы к тому, что он, возможно, и найден будет не нами. Кто-то другой способен будет указать на мое отличие, определить меня и задать мне мою суть, с которой я могу согласиться или нет. Но, тем не менее, это уже будет существовать помимо меня обо мне, и найдет свое место в бытии. Все найдет свое место в бытии, но чужое. Но не я.
Далее, чтобы открыть себя для себя же, мне предстоит не просто вновь искать нечто далекое, словно синюю птицу, а еще и опровергать (или соглашаться) о мнениях обо мне, или чье-то уже рассказанное обо мне, будь то правда или искажения. Но даже чтобы распознать правду или искажения о себе, я все-таки должен уже знать себя. Замкнутый круг, который возникает, стоит только смотреть на себя со стороны. Да, некоторые философы (С. Кьеркегор, Ж. П. Сартр, А. Камю и т.д.) считали, что определить себя как себя, а не как кого-то иного, можно лишь, взглянув на себя словно со стороны, понаблюдать за собой как за незнакомцем, и самому вывести для себя обозначения, назначения существования, и раскрыть истину. Я бы не согласилась с таким подходом, потому как наблюдать сторонне за собой, во – первых, словно за вазой на столе, полностью не получится. И, даже наблюдая, нет возможности построить действительно независящее ни от кого, и даже от себя, мнение о себе самом. Тем более, знание о себе не может быть раскрыто, если фундамент этого знания – объект.
Если экзистенция – это объект познания, то познающий находится в позиции того самого ограниченного, положения о котором проясняют это субъективное состояние познающего и его попытки качеством границ войти во взаимосвязь с новым знанием об экзистенции. Тем самым якобы заполучить экзистенцию для себя и в себя, словно взяв в руки некий предмет, объявить теперь этот предмет в руках новым собственным состоянием тела. Экзистенция не может быть чем-то отвлеченным, что познается снаружи себя, что далеко, и что как-то оттуда способно объяснить наше отсюда бытие собой.               
Возникает вопрос – если невозможно понять сущность экзистенции таким методом, то можно предположить другой. Например: понять сущность через действие. Здесь опять же возникает вопрос: экзистенция может экзистировать, и как это проявляется?
Однако в положении об ограниченном экзистенция не экзистирует или в этом смысле существование не существует – не совершается действие именно существования. А существующее остается номинально познанным, становится только определением опять же границ ограниченного, словно Кантовская «вещь в себе». Так что же получается, а именно то, что возникает не ответ на вопрос – что такое экзистенция (в смысле просто существования), а вопрос на уже данные в прошлом ответы – что такое экзистенция. И вопрос звучит так: Если экзистенция как таковость себя самой ограничена, следуя положениям об ограниченном как таковом, то тогда такая экзистенция не экзистирует (если она не деятельна, но статична по определению, то сама себя никак не проявляет ни для внешнего другого, ни для себя самой как нечто особенное, а значит, не экзистирует) т.е. остается в потенциале ожидания, чуждая при этом самой себе? А значит, такая экзистенция отрицает саму себя, и не может быть доказана как экзистенция.
Из этого следует, что ограниченное как потенция или самоотрицает свою собственную экзистенцию, или еще не может зваться экзистенцией с самого начала. Но так, как, чтобы отрицать себя, надо уже быть собой полноценно, а мы пришли к тому, что это не так, значит, экзистенцией не может зваться то, что не экзистирует. Экзистировать здесь значит действовать себя, а не находиться в действии, и не самому действовать. На первый взгляд может показаться странным такое понятие, но я проясню: действовать себя – скорее индивидуальное состояние, способ быть. У М. Хайдеггера, возможно, такое состояние зовется присутствием, которое озабочено внешним миром, и потому оно действует через заботу, и таким образом себя доказывает как экзистенцию. Но для М. Хайдеггера само состояние еще не есть действие, оно лишь в выжидании действия, а действие – это забота о внешнем мире, и в этой заботе присутствие соприкасается с миром вообще. Поэтому скорее по аналогии можно казать, что «озабоченность миром» Хайдеггера схожа с действованием себя, но различия в этих понятиях все же есть. А именно: действовать себя – это не находиться в покое, но и не находиться в движении, поскольку для того, чтобы находиться в этих состояниях, должно быть что-то конкретное, что находится в том или ином состоянии. А значит, само по себе может и не быть в состоянии, а быть чем-то отвлеченным от состояний. Поэтому действовать себя - это само состояние, а не нахождение в нем. Состояние похожее по смыслу со словом «глаголить», осуществляться, или, в итоге, экзистировать.
Если экзистенция познает себя саму, и сама есть свой субъект познания, то, возможно, она должна бытийствовать (жить) вне нас неким абсолютным понятием, а может, и причастным к некоему абсолюту, собственным бытием. А мы, собственно, просто причастны к такой экзистенции, совсем не полагая разности между остальными. Т.к., будучи причастными, мы тем самым уравниваем права и возможности каждого человека на бытие к той самой экзистенции, которая сама больше о нас имеет и знает, чем мы о себе. Стало быть, мы для себя на можем быть раскрыты, если не определены с позиции знающей – себя - самой экзистенции. Что, в общем-то, выглядит просто глупостью. Ведь получается, что наше собственное существование опять же от нас отделено, и существует само по себе. А человек в этом смысле и вовсе теряется в просторах бытия, так и не пойманный в понятийные сети. Загадка, витающая в облаках сущности, борющаяся с порывами ветра -истинного знания, не способная даже нащупать себя такую, какая есть на самом деле. Обидно думать про себя так, но приходится, чтобы все же постараться избежать побега от себя, прикрываясь невозможностью определения. Но мы еще не сдались, и продолжаем размышлять.
Если экзистенция, как субъект, неотделима от человеческого бытия, то человек предстает ее носителем, или содержащим в себе ее саму, или присоединенным к ней (а мы говорим о сути существования человека), то такая экзистенция должна объяснять человека на самом деле, как факт, как бытие, и при этом должна объяснять каждого человека. Вот что получается, если мы делаем субъектом экзистенцию – она становится определением сути каждого человека. И далее мы стараемся найти определение сути каждого человека, делая это объектом познания, и снова попадаем в замкнутый круг. Значит, экзистенция не может быть субъектом познания и не может быть раскрыта как понятие в самой себе. Возвращаясь к вопросу об ограниченном как категории, потому что, если экзистенция – это субъект познания, то тогда вывести понятие и раскрыть его суть через нечто ограниченное, на мой взгляд, так же не получится.
               
                2.3. Экзистенция как способ бытия
     Если мы рассматриваем экзистенцию как способ существования и бытия человеком, то мы должны полностью отдавать себе отчет о таком способе, брать ответственность за него, и уже знать, как и чем живы мы, а не кто-то другой. Способ быть для нас здесь открывается в том ключе, в котором мы сами делаем себя (следуя мысли Ж. П. Сартра). Однако, экзистенция – способ дана изначально каждому человеку, или приобретена им в течение жизни? Религиозностью можно объяснить веру в то, что тебе дают – ты принимаешь, и в этом простая и понятная истина, от тебя не зависящая сама по себе, только в том смысле, в котором ты можешь принимать, доверяясь даровавшему полностью. Это не слепота, такая, как мы описывали выше, от незнания, это уже отношение к чему-то, непознанному, но подаренному, и определение себя через качество, проявленное при получении дара. И через это качество определение себя в отношении к чему-либо, к миру, к жизни, например. Именно то, как ты принял, чем посчитал, показывает тебя, и отличает от других. Несомненно, мы соглашаемся с таким способом жить, или живем им сами, или же наблюдаем за другими, живущими и мыслящими подобным образом. Но чтобы получить дар, надо уже быть кем-то, ведь без получателя и дар теряет свое значение как дара – нечто непонятное и никем не полученное, не может ни дароваться, ни приниматься в дар.  Значит, получатель до действия посыла, - уже кто-то, отличный от других, поскольку дар, о котором сейчас идет речь (такой, как способ бытия индивидуальности) именно полагается персонифицировано, может и каждому, но он должен быть отличен, чтобы существовало индивидуальное отношение принятия. Следовательно, как способ, экзистенция может быть подарена, но такая экзистенция не сможет быть познана и прояснена, или найдена. Она остается загадкой.
Если же экзистенция – это способ быть собой, заключается в постепенном выстраивании себя, как индивидуальности, тогда как именно и когда именно она обнаруживается человеком? Может ли она выстраиваться человеком? Свой способ быть собой сами из себя же и строим на протяжении жизни? Замечательно и очень позитивно выглядит такая мысль, если бы не несколько «но». А именно: но если мы строим способ быть собой всю жизнь, то к концу жизни мы должны точно знать себя настоящих, или таких, по крайней мере, которыми мы себя хотим видеть. Жаль, но так не происходит. Мы не знаем даже о своем конце жизни, как же мы можем построить способ быть человеком, если человек способен умирать в младенчестве? Конечно, человек, как кирпичик в собственных руках, строит себя в личность, встраивает в того будущего себя, кем хочет быть (если у него есть такая возможность), но это все не есть самое то важное изначальное состояние, отличающее его от всего прочего, которое мы ищем. Это скорее уже воображаемое им самим о себе самом, глядя где-то и на других, ожидание своего отличия по поверхностным признакам, будь то – внешность, например, привычки, и т.д. Хотя все это иллюзорно, ведь все эти качества приобретаемы многими, и, если экзистенция – это такой способ, тогда мир таков, где каждый в голове у каждого, и тем самым не отличим от каждого. В мировой литературе таких примеров утопического и антиутопического общества, когда один человек отличается от массы, а масса отличается от человека, хоть сама масса из людей и состоит, довольно много (взять хотя бы «Глобальный человейник» А. Зиновьева , Д. Оруэлла  «1984», Х. Ортега-и-Гассета  «Восстание масс», и т.д.). Все эти примеры обязательно сталкиваются еще с одним совершенно непроясненным вопросом – или ты принимаешь в дар (веруя) свою исключительность как способ быть собой, или ты строишь сам свою исключительность (экзистенцию) чтобы стать собой, подвластно ли это самое человеку несвободному? Способен ли несвободный принимать и характеризоваться этим принятием, или строить сам, и отдавать себе отчет об этом?
Экзистенция как способ может существовать только в том случае, в котором она уже сросшееся с человеком бытие. Но в этом и подвох – вновь замкнутый круг, где для каждого она должна быть индивидуальной, но это значит, что общей для всех. Это полностью опровергает ее как исключительность, и делает просто природой людей. Или подручным средством, собственный смысл существования становится способом быть, и мы пользуем себя для бытия собой, но тогда мы сами для себя словно: «Бог под боком, подмигивает третьим оком. Угрожает пожизненным сроком. Подсказки электрошоком – Совершенство, это жестоко» (строки из песни  рок группы «Оркестр Че») Т.е. мое настоящее существование, смысл и отличие меня от другого есть, собственно, способ использовать себя так или иначе. Я не согласна с таким выводом, поэтому как способ не могу определить экзистенцию.
Мы уже пришли к тому, что, чтобы подтверждать себя как экзистенцию, экзистенция должна экзистировать – другими словами, действовать себя.  Значит, мы должны рассмотреть подробно, что такое действие себя, а может, и действие себя самого, и что является основой этого состояния, а также обязательным его условием.
Здесь и пойдет речь о законченном и об отличии законченного от ограниченного. А именно: действовать себя возможно только в законченном состоянии. Но как определить, что такое законченное? Предлагаю рассмотреть положения о законченном.
               
                2.4. Положения о законченном
           Положение первое. Когда говорят о том, что есть нечто законченное, то оно же, говорят, и закончилось, и всегда подразумевают, что нечто было, таким образом, относя это нечто в прошедшее время, и к настоящему времени это нечто уже не может иметь отношения, поскольку его законченность приравнивается к просто концу его самого, который уже свершился. Но быть законченным или закончиться, - не одно и то же. Чтобы быть законченным, нечто должно осуществлять себя самое как особое себя ото всех других в бытии вне себя, знать себя как целое, изнутри себя не имеющее границ. Как же тогда, не имея границ, можно говорить о целости такого законченного – только если есть четкое знание такого законченного о себе, которое не дает возможности спутать себя с чем-то иным. И это самое главное! Т.е., знание своей особенности и своего отличия от любого другого. Такое знание не предполагает просто знание своих или чужих границ в бытии, или знания о том, чем граничит с этим законченным или как определяет это законченное что-либо другое извне. Такое законченное, знающее себя изначально как себя, без сравнения с другим, и без выведения понятия о себе самом с помощью чужого извне, не имеет границ, оставаясь при этом целым. Потому что сами границы могут быть поставлены изнутри или извне. Если границы установлены изнутри, то само нечто, что ставит их для себя, становится ограниченным собою перед чем-то иным, тем самым самоотрицая свое знание о себе, как об исключительном, а значит, становится ограниченным, но не законченным (ведь при этом знании границы как доказательства отличия не нужны), и это основное различие определяет, что суть одно, и что суть другое. Если границы устанавливаются кем-то или чем-то извне для законченного, то такое законченное на самом деле вновь остается ограниченным, ведь чужие границы, принятые за свои, или принятые как чужие границы для себя, уничтожают возможность быть собой полноценно, а значит, и быть целым. В таком отношении отрицается знание о себе как о чем-то, что не равно другому. Итак, законченное не имеет границ, зная себя изначально как целое, независимо от сравнения с другим, знает так же себя как отличное от другого.  Возникает вопрос, откуда же берется такое знание? И мы этот вопрос не забудем, но немного отложим, ведь чтобы на него ответить, стоит следовать далее за законченным.
           Положение второе. Каждое законченное есть целое, не имеющее границ, способно не просто смотреть на другое и вглядываться в бытие вне себя, но оно способно к захвату и преображению под себя, поскольку двигает себя. Каждое законченное может находиться в состоянии двигания себя, направляя себя в чужие границы, которых для самого законченного нет. Но возникает вопрос: если для одного понятия нет границ, а для другого они есть, как это все присутствует в бытии одновременно? Но ведь границы, как мы уже вывели, суть качество и определение именно ограниченного, и в этом смысле именно законченное способно захватывать чужие качества. Тогда правомерен следующий вопрос – почему вообще существует ограниченное, если законченное способно и может быть всем бытием? Потому что в этом случае ничто не было бы отличным от другого, справедливо будет вспомнить греческий хаос, где тем не менее не ничто и с ни – с - чем перемешано в бытии, а именно, все вещи не упорядочены, и не на своих местах. В этом случае не просто огурец был бы помидором, или не отличался бы от помидора, а и огурца-то не было бы, и пустоты не было бы, и полноты всего. Тем более, если речь идет о человеческой жизни и ее отличии от жизни другой, внешней, и столкновении самих именно человеческих жизней.
           Положение третье: Захватывая границы, законченное продолжает быть собой, приобретая лишь новые качества, т.е. расти в себе самом. Однако это вовсе не означает, что ограниченное существует только для того, чтобы быть поглощенным законченным и исчезать, ведь при этом ограниченное не могло бы быть потенцией для себя самого. Если законченное остается собой, приобретая новые качества – границы – суть самого ограниченного, то ограниченное тем самым освобождает свое место для другого, отдает себя, чем двигает положения вещей в пространстве. И в том есть его смысл существования, но не экзистирования. На этом этапе уже становится ясно, что простое существование еще не есть экзистирование, и не может объяснить нам, что такое сама экзистенция, она все еще остается для нас убегающим белым кроликом Л. Кэрролла, и нам придется последовать далее.
Захватывая и обновляясь, законченное в этом положении якобы становится неким агрессором, выглядит паразитом, и справедливо будет заметить – разве не равные исходные даны бытием для ограниченного, чтобы потенцией расти в себе, и для законченного, чтобы так же расти в себе? Чем же так ограниченное обидело бытие, что то, в свою очередь, решило отдавать бедное ограниченное во власть законченного? Можно предположить здесь две версии: первая – исходные в бытии даны равные, и именно трение обеих категорий (словно единство и борьба противоположностей Г. Ф. Гегеля ), создает жизнь в пространстве, не давая ни мгновения статичности, и постоянным изменением местоположений создает само пространство, которое не где-то там вокруг, и не где-то внутри, и не просто то место, на котором экзистирует существование, а снова становится неуловимым в смысле его определения. Но именно определения как нечто или ничто, ведь постоянно мы отталкиваемся именно от местоположений. Вопрос о том, что в этом суть пространство снимается только если это не место, а качество бытия, сохраняющее себя постольку, поскольку существует трение категорий ограниченного и законченного. Пока происходит трение категорий между собой, это движение, но такое, которому не нужны направления, но нужна пульсация. Т.е., пространство - это не просто здесь в бытии находящееся и содержащее в себе нечто (или как у М. Хайдеггера «здесь бытие» или выхваченный момент времени), а именно пульсация, вызванная самим трением, и существующая вместе с трением, и никогда не отдельно от категорий, вступивших в трение. Получается, что жизнь - есть трение. В этом случае ограниченное не выступает в роли жертвы для законченного, но в роли провокатора на трение и, возможно, именно в этом заключается в итоге жизнетворчество и жизнетворение. Возникает ли вопрос о том, почему именно категории ограниченного и законченного, вступая в трение, творят жизнь? Да, конечно, и ответом будет: потому что разность и разновидность всех вещей, и существований в бытии неоспорима, а именно в чем она заключается, эта разность, и как растет, для этого должно быть что-то, что не равно другому, и у этого чего-то должны быть границы от другого.
               
                2.5. Знание и место
          Способно ли существовать такое знание, в котором не было бы ни малейшего сомнения? Да, я предполагаю, что это - знание собственного отличия от другого.
Когда вопрошается о знании как таковом, или об особенном знании, всегда имеется ввиду важный момент – нахождение знания. Где находится знание, к которому хочется прикоснуться, и впитать в себя, сделав, тем самым, его своим – покорить его, заарканить, обладать им, извлечь, понять, запомнить…и т.д. Оно самое представляется не менее темной стороной той луны, шутки ради говоря, как и наша потерянная экзистенция. Собственно, мы стали описывать путь нахождения экзистенции, именно основываясь на категориях (ограниченное и законченное), проясняя их, но не прояснили пока на самом деле. Но ведь – какое отношение все это имеет к экзистенции? Эти категории связаны с человеком и с человеческой жизнью, они – суть характерности бытия человеком. Сложно сразу объяснить, что такое суть характерности – мы знаем, что каждому человеку присущ характер, и многие считают именно характер тем, что делает его собой, личностью, но, самое главное, отличает от другого человека. Да, в какой-то степени, это именно так, но, опять же, мы очень любим смотреть вглубь, и пытаться найти что-то основное, что есть на самом деле, а не только то, что видно на поверхности. Поэтому позволим себе немного лирики.
Философия для меня когда-то казалась тем местом, способом, и основой жить, где я смогу быть совершенно откровенной в своих поисках, не бояться задавать вопросы, не стесняться выглядеть незнающей перед знающими людьми… Неким Островом Настоящести философия мне представлялась в моем невежественном положении. И так же казалось, что выстраивание собственного характера связано, прежде всего, с тем, как я вижу себя в будущем – умную, способную выдержать спор, дать отпор обидчикам, вовремя сказать слово нет, и т.д. все остальные клише культурной моей сугубо индивидуальной жизни, которая ни при каких обстоятельствах индивидуальной не была вообще. Как только я это осознала – а это стало очевидным с возрастом, я задалась вопросом – мой характер мой ли на самом деле? И вот, находясь настолько далеко от себя, насколько это возможно, я поняла, что, вообще-то не только не была собой, но даже к себе не приближалась никогда или, как в том мультфильме говорили, не была «всамделишной». И естественно было для меня вновь проигнорировать все, что я знала или думала о себе ранее, и пуститься в поиски себя (и назваться тем Господином нЕкто из фильма «Дом, который построил Свифт» Марка Захарова), словно не меня уже родили на этот свет, но я сама себя способна была родить (создать) заново. Тогда я начала с того, что показалось мне в отношении себя самой самым пластиковым и ненастоящим – моего характера. Конечно, можно было философски начать с того, чем мое тело и его реакции отличаются от мира животного (следуя по пути мысли Дж. Локка , А. Шопенгауэра , И. Фихте , Ф. Шиллера  и др.), но так как я уже имела представление о прошлых достижениях в этой сфере, решила пойти иначе – меня беспокоил мой характер и мои внутренние реакции, планы, видение себя и т.д. Изучать эту сторону можно чисто психологически, и пусть мне многие возразят, но я твердо уверена, что только К. Г. Юнг мог был бы все объяснить и ответить на все вопросы, если бы не одно но – не способна психология открыть тайны бытия взаимосвязи меня и мира, только философия и философский подход к этому возможен. Так возникло первое предположение: если я имею в себе и представляю собой некую характерную таковость, и (уже на этот момент) осознаю себя отличной от других, то в чем эта таковость заключается? Мною уже было выяснено, что такой таковостью я перестала обладать, или, вернее сказать, перестала находиться в иллюзии обладания ею. Мой прежний характер был фальшивым, раз я его стала рассматривать со стороны, он уже был ко мне не причастен, но само его бытие должно было иметь свою суть, чтобы я смогла обрести характер истинно мой. Вглядываясь глубже в эту проблему, я отметила, что, чтобы различаться с кем-то, надо быть не этим кем-то, во-первых. Во-вторых, надо быть кем-то другим, знающим о ком-то вне себя самого, и, в-третьих, знать, где грань между всеми нами. Грань совершенно не очевидна, она-то и стала загадкой.
Сама по себе грань не может существовать отдельно, она должна быть чьей-то, и здесь снова подстерегает нас вопрос – если она чья-то, то есть кто-то, кто безграничен, чтобы грань себя определяла или не определяла, должен быть кто-то или нечто, что знало бы грань, и знало бы, грань как чью-то, но был (было бы) другим безграничным, при этом находился (находилось) бы рядом. Потому что грань действует себя саму как разграничение, она экзистирует, разграничивает одно от другого, но сама не самостоятельна, хотя в действии мы можем ее поймать как отдельное, все же это не то бытие, которое познается через действие себя. Ведь если не так, то она есть третье звено в этой цепочке, и собственное понятие. Тогда отделена от присущности к чему-то. Значит, это неверно. Грань всегда чья-то. И всегда кто-то, у кого ее нет, знает о ее существовании. Далее, грань существует, как присущее кому-то (чему-то) только в пространстве, потому что в том качестве, в котором она есть отделение присущего себе от другого, она – то и создает целостность того, к чему присуща. Если эта грань была бы временная, то, к чему присуща была бы она, и то, что ее знало бы, тоже находились бы во времени, а значит, не было бы постоянным, могло бы меняться и не имело бы права осознавать себя. Далее, следуя этому рассуждению, грань предстает перед нами как качественная часть чего-то, а не самостоятельное нечто. Ну чего на самом деле это может быть часть, как не ограниченного? Здесь становится понятно, как возникает ограниченное, как категория бытия человеком, и как характеристика, и ее противоположность (с необходимостью, как мы выяснили), категория законченного.
«Законченным» я стала звать другую категорию по причине ее никогда не завершенности (законченное в себе не конец себя самого, а целостность – это позитивное понятие), как завершившееся может пропасть, исчезнуть, умереть, законченное в своем окончательном состоянии себя как качества, а не как формы - видения имеет возможность в своей целостности пребывать и далее развиваться, просто не теряя ни части, преобразовываться. И это тоже я, человек, и эти две категории составляют мою, как человека, настоящесть, этим я бытийствую в бытии человеком, в этом моя человековость (не стоит путать с человечностью, культурным понятием, а потому и массово во времени изменчивым). Таким образом, ограниченное и законченное суть характерность бытия человеком. Это – присутствие во мне того бездонного колодца как пути к самому себе – характера индивидуального, у которого есть характерность как основа быть человеком, отличным от всего иного. Но пока не отвечающим на вопрос об отличии человека от другого человека. Поэтому, мы продолжаем рассматривать положения о законченном, и искать экзистенцию.
               
Глава 3. Экзистенция и структура: слои и свобода.
               
                3.1. Свобода
           Вторая версия того, почему законченное захватывает ограниченное, заключается в том, что исходные в бытии даны не одинаковые, не равные. Законченное может экзистировать (действовать себя) только обладая изначально свободой, тогда как ограниченное такой свободы лишено. Именно знание своей свободы и есть фундамент того знания о себе как об отдельном существе, отличном от другого, присуще именно законченному. Только свобода быть собой (похоже на свободу быть, о которой писали Ж.П. Сартр или А. Камю) в этом случае играет решающую роль в выборе роста без границ, захватывая при этом чужое, преобразовывая это в себе, и становясь новым собой, новым для себя законченным и целым. 
Эта свобода не может быть просто абсолютной свободой, которую дали, или взяли, по аналогии с экзистенцией, которую мы в этом ключе уже обсуждали. Так же эта свобода не может быть произволом – словно детская игрушка, которую подарили, чтобы посмотреть, на что именно способен с ней в руках человек, чтобы охарактеризовать его, и дать ему определение. Эта свобода не может быть и закономерностью в морально-этическо-ценностном значении как необходимость, потому что тогда теряет свою провокационность. Как провокация, свобода не просто не должна чем-то быть, она сама есть должное себе не быть ничем кроме свободы, и показывать себя в таком случае для мира и человека в нем через качество провокации. Провоцировать на – ее единственное возможное категориальное значение, и все это значение укладывается для человека в основное: свободное желание знать свое отличие от другого. Где как провокация она проявляется так: готовностью свободно знать свое отличие от другого.
Готовность не появляется просто, не возникает спонтанно, но, возможно, посещает человека в определенный момент и в определенном месте, когда он сам готов проснуться от себя ненастоящего, и увидеть свою фальшь, чтобы быть спровоцированным на свободные поиски собственного отличия.
Ранее было сказано, что только законченное обладает изначальной свободой, и знает себя как отличие, но стоит пояснить, какой именно такой изначальной свободой? Но тем не менее, пока лишенное свободы изначальной ограниченное всегда остается лишь потенцией, с необходимостью, существующей для и только для чего-то другого, но не себе и не внутри себя (для такого ограниченного вполне подходит такая свобода, которая есть необходимость у Гегеля). Таким образом получается, что ничто не существует друг для друга, но каждое по замыслу бытия все же на своем месте, хоть и не занимает места совсем, так как место подвижно и иллюзорно, но категориально разность различима. Но такая свобода, как провокация, все же может осуществляться в ограниченном, и именно это дает такой категории шанс на существование и смысл бытия на месте, занимаемом ею. А свобода как знание себя, свободное от незнания себя, без ничего больше – доступна только законченному, и назвать ее можно просто – это свобода не впускать в себя другого.
Именно это есть главное различие двух свобод ограниченного и законченного: ограниченное свободно провоцирует законченное и впускает его в себя, отдавая себя ему, а законченное свободно не впускать в себя другого, кроме как поглощения и роста. В смысле в момент захвата уже не существует ничего другого или чужого, все становится тем законченным, и именно свобода здесь весь процесс делает возможным. Потому что только свободно развиваясь, законченное вообще сохраняет свою целостность, и внутри такого целого не бывает борьбы, но трение с ограниченным составляет деятельность, и, по сути, самодеятельность целостности как таковой (что применимо и к миру внешнему так же, по аналогии, как и к человеку, к миру внутреннему человека так же, как и к миру внешнего человека в окружении других людей).
Таким образом, говоря о двух версиях возможного существования ограниченного и законченного – о том, исходные данные в бытии одинаковые или нет, из любой версии выше, лишь один возможен общий вывод: Законченное способно экзистировать тем образом, о котором писалось выше, тогда как ограниченное в любом случае не экзистирует, а значит, и не имеет прямого отношения к экзистенции, разве что как бывшее чужое, ставшее новым качеством законченного целого. И прежде чем перейти к главному вопросу – что такое экзистенция, нам стоит рассмотреть вначале еще одно положение о том, может ли законченное стать ограниченным, а ограниченное - законченным.
               
                3.2. О взаимозаменяемости
           Если законченное может стать ограниченным, то такое законченное должно навсегда исключить из себя знание о себе, как об исключительном и неповторимом, и перестать отличать себя от другого. Чтобы перестать отличать себя, для законченного необходимо придумать или создать себе самому границы, в которых оно находило бы себя для того, чтобы заглянуть за эти границы. Одним словом, оно должно сначала себя полностью забыть, а потом предать. Для этого истинное знание о себе исказить, чтобы придумать ложное, затем в эту ложь поверить, и сделать ее второй истиной. Т.е., примерно, как знающему стать незнающим – отринуть знание и придумать ложное, затем принять эту ложь как правду. Далее такое законченное не смогло бы быть потенцией как ограниченное изначально, ведь изначально законченное изначально ограниченным даже при таком переустройстве себя уже не станет. Собственно говоря, законченное не сможет в действительности стать ограниченным как таковым, но способно исказить себя в попытках себя ограничить, сломать себя, выдавая себя за другое, и быть поглощенным другим законченным, став новым качеством, но уже не своим. Так ломаются личности, по аналогии законченное – личность. Как пример, это - Николай Ставрогин из романа «Бесы» Ф. М. Достоевского … Или другой пример - герой романа «Глобальный человейник» А. Зиновьева , пытающийся сломать себя. Или у А. Камю  его «бунтующий человек».
Если ограниченное может стать законченным, то потеряет свою суть в ограничениях - качествах себя. Для такого ограниченного это просто смерть вникуда, без оглядки, потеря даже потенции себя, и смешение всех смыслов, поскольку без своих же границ-качеств, потенция исчезает в ничто, и даже нечему растворяться в законченном. Только если здесь не возможен трансцендентный (как у И. Канта ) прыжок в бездну совершенно осознанно, смерть ради перерождения в новую категорию бытия. Не канатоходец Ф. Ницше, а, скорее, умирающий человек в преддверии «Сверхчеловека» – себя самого нового. Но возможно ли это в условиях пограничных категорий ограниченного - законченного, нельзя сказать наверняка. Но в любом случае с прыжком или без, такое ограниченное уже никогда не сможет быть поглощенным. Именно здесь уместно будет вспомнить понимание смерти, как свободы, и свободы, как смерти в произведениях А. Камю.
Для ограниченного - только смерть есть выживание, как переход к другому себя, для законченного такой возможности нет, оно ведь уже целое, и только нарастает. Ограниченное может быть смертно только в том случае, если осилит трансцендентный прыжок, и не станет частью законченного. Может, это и есть настоящее место чуда в человеке, его жизни, и жизни вообще. Но, тем не менее, все еще не понятно, как такое возможно, когда мы видим множество аналогий: человек и его внутренняя жизнь (миры, которые есть, и которые он строит, в которых сомневается или определяет настоящими), человек и его внешняя жизнь с другими людьми (миры, которые возникают как общее жизнетворение и жизнетворчество категорий ограниченного и законченного, что соединяют каждого с каждым, (но пока еще мы не доказали, что именно их и различает)), человек и мир внешний, то бытие, что бытийствует само по себе, и без человека, и его связь с таким бытием, присутствие в нем и собственное место бытийствования (место необходимо для закрепления, чтобы не пропасть, или не попасть в пропасть) строится именно на этих категориях – ограниченного и законченного, и где наша экзистенция?
               
                3.3. Слоистость
           Эти категории просто бытия и человеческого бытия возможны только в том мире, в котором строение его не разнится с его наполнением. В том бытии, где мир не бывает общим или частным, состоять из чего-то, или не состоять, быть пустым или наполненным чем-то извне. В конце концов, отвечать понятием о том, что такое вовне и извне, посюсторонний или потусторонний, и о прочих различениях в себе – мир просто может быть многослойным.
Представим себе мир не как то пространство и время, где формы, отдельные друг от друга, или части, взирают на него с надеждой понять свое существование. Т.е. посмотрим на мир не так, как мы его физически видим – не словно он что-то отдельное от нас. Художник и картина, писатель и его книга, музыкант и его музыка – неотделимы на самом деле, даже когда говорят, что произведения выпускаются в мир. Затем решают, какой мир – чужой, бесчувственный, или принимающий, понимающий, свой или нет, и т.д., все же больше говорят о себе, о мире человеческого бытия, чем реально о мире вокруг. И это не потому, что мир вокруг непознаваем, а потому, что нет никакого вокруг. Позволим себе больше не упираться в чужие глаза. Просто изменим спектр видения вопроса: мир - не отдельное существующее (не вещь в себе, потом феномен, и явления И. Канта, не тот, который есть пока мы его видим у Беркли, и т.д.) от нас, а мы не просто его части. Древние греки отлично умели жить в красоте своей космогонии мира, в мифах, но мы уже так больше не можем, мы стали так далеки от себя, что потеряли и мир в холодных звездах темного космического пространства, как говорил А. Лосев. Отчуждение себя от мира, придуманного казалось правильным, но на замену вымыслу пришли вроде научные знания, которые никак не помогли нам обрести себя в мире, поскольку он для нас стал откровенно чужим, а мы всего лишь временные Господа никтО. Но так только кажется. Картина мира и бытия - это не шахматная доска, на которой расставлены фигуры во времени и пространстве. Мы решили попытаться увидеть все снова, словно впервые, и нашли то построение, которое объясняет все вышеперечисленное и собирает воедино – пульсирующее от трения животворящих категорий (пространство), - это слои, потому что человек в себе, человек с человеком, человек снаружи, все это возможно только в многослойности, и именно многослойность мира нераздельна с его слоями, нет отделенного слоя, отчужденного слоя, поскольку тогда это не слой целого, а просто чужой кусок. Многослойность не фигура, не форма, она есть все в нас и с нами, мы не отделимы от этого. И эта многослойность позволяет в себе существовать трению, жизни, переживаться как пульсация, необремененная временем (поскольку здесь постоянство состоит из изменений, время как оно нам кажется, несущественно в таком понимании) – пространство здесь выступает постоянным перемежением слоев, которые, в свою очередь, его и характеризуют. В таком состоянии можно наконец увидеть, что такое экзистенция. Многослойность нельзя воспринимать как просто мешанину всего, но можно представить, как некий живой организм, в котором мы так же органично живем, слои не сами по себе, но их характеризуют категории ограниченного и законченного, жизнь пульсирует вне времени, и это вовсе не означает, что все есть все, и все перемешано. Как раз само отличие, разница между мной и другим, не грань, (как мы уже нашли ее качеством ограниченного), потому что нет фигур. Не знание или свобода, поскольку это тоже присуще всякому в многослойности.
Экзистенция – это просто то, что не разрешает распасться каждому и пропасть бесследно. Это то, что собирает все воедино, и то, что различает. Это – вмешательство в еще неразлеченное в человеке в самом себе. Экзистенция – это возможность разрешить себе быть без каких-либо условностей. Это просто безусловная возможность разрешить себе быть. Невозможно разрешить быть кому-то другому, но возможно только себе, и в этом появляется понимание своего подлинного отличия от другого. Здесь нет больше поисков и доказательств, стремлений или борьбы за свое, здесь есть всегда та способность мира и человека, что совместная – свободное разрешение быть.
                Заключение. 
Знание экзистенции – словно драгоценность для человека, которую трудно отыскать, но легко потерять. Как узнать, что перед нами драгоценность, и как ее увидеть – если она для ищущего находится в темноте. Только если на нее упадет свет, она покажется ищущему, только через преломления света, направленного на нее, она обнаружит свою суть как драгоценность. Стать тем самым светом возможно, если считать философию предметом освещения. Именно философия способна быть тем, с помощью чего можно высветить настоящие драгоценности в человеческой жизни.