Охота за Тополиным Пухом

       ОХОТА
           за
  (Тополиным)
      
       ПУХОМ

          повесть

         

               










                1991 г.

                ------ 1 -------


    Пора тополиного пуха выводила аллергиков из себя, заставляя принимать кого защитные, а кого и ответные меры. Дети, по крайней мере, те из них, что ещё не знают о том, что спички детям не игрушки, поджигали его, собирающегося больше трёх, вдоль поребриков, и наслаждались выходившим из-под их рук, зрелищем.
 - Наши в городе, - подумал Пух, и ему стало ничего так, как бывает ничего, когда становится окончательно ясно, что столкновения и скандала будет не избежать.
 - Не будет произведено ни единого выстрела. - Сказал один из его.
 - Город падёт в полночь, когда это будет меньше всего ожиданно, - стратегия не оставляла в этом никаких сомнений.
 - Так тому и быть, - подтвердил другой из него и они расстались до полуночи.

  Всё это было довольно странно, если бы не было порой тополиного пуха.  Посему, ПУХ шёл по делам. Дела - это такая вещь, что их можно иногда и отложить на потом. Он шёл по ним и раздумывал-размышлял именно о том, как это сделать, не в ущерб себе. Дела корчились у него под ногами, словно у них резало живот, но он беспощадно топтал их, давая понять и себе и им, но не известно кому больше, что именно он сейчас хозяин положения сверху и что так будет, по крайней мере, всегда. А если и не всегда, то довольно часто, ведь, если бы так было только чуть чаще, чем никогда, то всё, что впитывает в себя тряпка, под названием «жизнь», не не стоило бы и выеденного яйца. Впрочем, она и так его не стоит, но главное, чтобы сохранялась хотя бы видимость цены. А она пока сохранялась, так что, в конце концов, стоила свеч.  Если эти свечи будут сожжены этой ночью, то, может быть, ещё не всё потеряно, или, хотя бы, не навсегда.


 - На сегодняшнюю ночь назначен переворот, - сгустил краски провокатор в маске красноречия, призывая собравшихся его послушать и не поддаваться на другие провокации и сохранять спокойствие в подобной ситуации.
 - Они хотят заставить плясать под их дудку, но…
  «Если ОНИ - это о НАС,» - подумал ПУХ. «Или ещё кто-то хочет взять точку опоры в свои руки. Тем интересней.» - и он пошёл дальше, утопая ботинками в плавящемся от жары асфальте. В конце концов, чем рискует человек, проявляющий при некоторых обстоятельствах, своё любопытство - только ем, что ему прищемят нос? Что при тех обстоятельствах, при которых оно проявлено, является меньшим из многих иных зол. Это допущение сделало его безразличным к такой незначительной потере и оседлало уверенность идти до конца.
  ПУХ шёл по делам. Они корчились и принимали похотливые позы, но замечая то, что на них никто не обращает внимания, оставались лежать неподвижно, укрывшись покрывалом иллюзии принадлежать зеркалам.
  Когда идёшь по улице и видишь то, что хочешь видеть, а именно - ничего хорошего, то возникает желание сначала не принимать это всерьёз и надолго, а затем - не принимать в этом участия.  Он добивался этого довольно странным образом - он ложился спать. Сны открывали павильон предзнаменований и, кроме того, брали за это символические налоги. С ними было просто и приятно проводить время.  Совсем недавно минула та часть лета, когда можно было сидеть всю ночь и читать без настольной лампы или дежурного освещения. ПУХ выглядел измученным пытками бодрствования, но ложиться спать сегодня не было абсолютно никакого желания тем более, что мосты его памяти, всегда считавшиеся сожжёнными, опять развелись и развели его по обе стороны полушарий.


Адмиралтейская игла была по-прежнему светла, как и во времена Жени с Таней, но уже не производила того впечатления, как на них, и, свидетельство этого чуда, танцевало танго на его поехавшей крыше.  Он шёл по улице в предпоследней надежде запечатлеть её такой, как она есть, в отделах своей памяти для того, чтобы потом, по прошествии количества времени, так и не перешедшего в качество, рассказать чьим-нибудь детям о несовершенстве того, что принято считать совершенным - обо всём.
  Минуя штопор винтовой лестницы, солдаты оттепели пьяной, поднимались на колоннаду Исакия.  ПУХ наступал им на пятки и мрачные мысли шли по его пятам, логическим продолжением всего вышеизложенного.  По сути, из любого чего-нибудь можно сделать вывод и выводок последующих догадок, распечатает конверт красноречия и зачитает вслух его удивительный постскриптум. Он и в это раз не заставил себя ждать очень долго и прочно обосновался в его мозгу искрой состава преступления, которая, как известно, уже множество некоторых раз, заставляла вызывать пожарные бригады. Ещё оставалось несколько способов и некоторое время для того, чтобы всё отменить или переиграть, но идти на попятную было бы довольно странным, если бы это не было временем тополиного пуха…

             
                ------  2  -------

  Обстоятельства, которые вводят в заблуждения, вынуждают, порой, броситься в низ, не находя иного выхода исчезнуть с глаз долой, но это не всегда бывает выходом в город, поэтому ПУХ спустился вниз по лестнице, считая ступеньки и, в который раз, сбившись со счёта на двадцать первой. Заблудившись в своих догадках, он пошёл дальше в своих домыслах и


разговаривал с теми, кто был ему дорог, открывая им всё новые карты, своим красноречивым молчанием, пытаясь объяснить, быть может, больше себе, чем им, почему всё так, а не по-другому… Тем самым, отпустив себя на все четыре стороны, он остался в мрачном расположении духа, выворачивающим, порой, наизнанку.
  На все «четыре стороны» ходил весь общественный транспорт, а некоторый из него даже чуть дальше, но, предпочитая ходить пешком, ПУХ отправился в сторону дома, в который необходимо было хоть изредка, но возвращаться хотя бы потому, что больше было возвращаться некуда и незачем. Дом был точкой отсчёта, началом новой системы координат, которая, возникнув на пустом месте, давала о себе знать, некоторым образом, давая узнать себя. Некоторые даже завидовали, что у него есть такая точка отсчёта, с большой кухней, тремя комнатами, тёплой водой и крепким сном, а также, всеми удобствами в отношении вымыть руки перед едой и сходить по нужде, но, отнюдь не привязывало его к ней, а порой, так и вовсе не хотелось туда возвращаться.
  День, превращаемый вращением Земли вокруг Солнца, в вечер, а затем, следующим образом, в ночь, за отсутствием занятия, более соответствующего обстановке, нежели ожидания полуночи, клонил в сон. Там, в прозрачных облаках безучастья, плавали пустые цистерны, с оттенком завидного постоянства, похожие на самолёты противника. Они плыли всегда в одном направлении - сверху вниз, но никогда не сталкивались с Землёй, а исчезали за её горизонтом, невесть какими, но без вести пропавшими навсегда.  Среди них бродили часовые, переодетые в минутную готовность, и говорили между собой о поделённом впечатлении…
 - Хорошо ещё если они это сочтут за шутку, а не за труд ответить нам тем же…



 - Тогда мы пошутим опять…
   В чём заключался смысл их разговора, он не знал, но по правилам письменной формы, их нужно было выделить кавычками, ведь за ними стояло нечто, к сути сего не принадлежащее и ничего с этим общего не имеющее. И, посему, это было всего лишь любопытно, как сон тем более, что пароль был неизвестен никому.
  Если бы мир оказался сейчас чуть тесней, чем это наблюдалось в последнее время, то это избавило бы его от ненужных встреч и новых знакомств, которые, как ничего новое, не могли  заменить старое полностью, ибо только оно обладает узлами памяти, которое первое не способно ни развязать, ни перерубить и, волей неволей, набивается на сравнение того и этого не в пользу следующего. случай не сводил его ни с одним из его старых знакомцев, которых он предпочёл бы видеть живьём и на своей стороне, и, не оставалось ничего другого, как воспользоваться техническими достижениями в области телефонной связи. Или почтовой.  Письмо из ниоткуда в никуда будет идти долго, - подумал ПУХ, и телеграмма из послезавтра понеслась стрелой прямо в позавчера, в которой он было написано, что он будет ждать у ларька «Союзпечать», ровно в восемнадцать часов. Подписавшись своим полным именем для того, чтобы дешифровщики не тратили своего драгоценного рабочего времени, он сел ждать.
 Получивший, по его мнению. должен будет придти, если почтальон будет скор на ногу, точно так же, как и на слово, а у него, между тем, останется время подумать и решить, идти самому или нет.
  Время приближалось к назначенному, но до полуночи ему было ещё не достать. Можно было подходить к измерению с разными мерами, но в равной мере до неё оставалось одинаковое количество промежутков, называемых часами. 



 - Сверим часы? - предложил ПУХ, попавшемуся ему на встречу прохожему, и тот шарахнулся от него, как от заговорщика.
Тогда он набрал ноль и восемь, и автоматическая тётка сообщила ему на ухо интересующую информацию, расставив ударения и акценты в нужных местах, давая возможность не выйти в аут.
  Троллейбус свернул на Славу, оставив в глазах очевидцев статическое электричество, и через двадцать минут подвёз его к дому, который встречал хозяина, как гостя, и на нежный поцелуй звонка отвечая взглядом в замочную щель, звенел ключами в прихожей. В углах тополиный пух завершал последние приготовления к штурму.
«Наши уже в парадных», - подумал ПУХ, и к нему опять вернулось ничего.
  Закрыв за собой дверь, он оказался бесконечно один в своей обители иллюзий на счёт того, что всё ещё можно поправить, что всё ещё обойдётся, и благоприятные известия будут скоро преобладать.  Средство для приёма телевизионного вещания стояло, как всегда, в углу, очевидно, наказанное за своё поведение, и было накрыто, покрывшейся пылью, тряпкой, свидетельствовавшей о частоте его включения.  Он сделал необходимые тыки и экран замелькал всеми цветами радуги, состоящими, как утверждалось, всего из трёх. Но на это раз, это были совсем другие цвета, которых раньше он нигде не встречал. Возможно, их никогда и не существовало раньше и это был плод его заболевшего изображения… Он сел в кресло, приняв одну из поз для раздумий и перестал думать об этом, переключившись на другой канал, оставив всё так как есть. Но, так как есть, очевидно, кого-то не устраивало, и запах горелых проводов засвидетельствовал ему своё почтение. Пришлось прервать задумчивость позы и принять меры, заключившиеся в том, что выдернуть его из сети. Этого, к счастью, хватило и ПУХ поблагодарил


мысленно бога и технику безопасности, за совершённое при нём чудо…
 - Слава богу.
  Лишившись ожидаемого зрелища, ПУХ вспомнил о хлебе и отправился на его поиски на кухню. Найдя его без особого труда, но почерствевшим, он спросил сам себя, как он мог так отстать от жизни, но не найдя нужного ответа, занялся приготовлением пищи иного рода, необходимой для поддержания жизни в его организме. Помня о том. что не хлебом единым, он изображал собой жуткую картину поглощения мяса «под баранину», тщательно пережёвывая вместе с ней, неземной голос из радиоточки. Поглощение пищи отвлекает от дурных мыслей и успокаивает нервы, у кого они есть, кроме того, имея ещё кучу замечательных свойств, посему, ПУХ любил хорошо и много поесть. Но тут его мерное почавкивание и, растекающееся по телу теплоту приятных ощущений, разлившееся вместе с глотками чая, разрубил надвое телефонный звонок.
 - Да, - ответил ПУХ, подавив в себе кусок раздражения.
 - Ой! А куда это я попала? - спросил чей-то незнакомый голос из оттуда.
 - А куда бы вы хотели попасть? - ответил ПУХ вопросом на вопрос, что было ему свойственно вообще, а не только в частности.
  После того, как место было названо и стало очевидно ясно, что звонившая попала совсем не туда, они почти одновременно нажали на свои рычажки для того, чтобы больше никогда не вернуться к этому разговору.
 - А ведь это могла быть «судьба», - вернул он свою последнюю мысль в состояние покоя. Впрочем, то, как всё вышло, это тоже, некоторым образом, «судьба», и то, что она смогла оказаться сама по себе, значит, до конца не забыла о его существовании. И, хотя поздно было из чего-нибудь выбирать, ПУХа бы не порадовал бы никакой выбор. Он просто боялся сделать его,

боялся каких-то перемен с ним связанных. Но ещё больше он боялся того, что всё останется по-прежнему.
  Он остался сидеть за столом, уставившись в одну точку перед собой, разминая серое вещество на тарелке ужина, размышлениями о том о сём, что занимало его время и силы в эти аллергичные дни.
«Покоримся и продолжим», - не смог он вспомнить, как это будет по-латыни и кто это сказал, но, память продиктовала ему этот состав преступления перед собой на родном, что было естественно само по себе, чем если наоборот.  Всегда можно сделать всё совсем по-другому или всё не так, но вся прелесть, иногда, заключается в том, чтобы сделать, как сделать, и совсем не пожалеть об этом, а результат последствий счесть, должным образом, не нуждающимся в объяснениях, что к чему.
Пусть то, что мы делаем, будет не всегда понятно другим, пусть будет понятно, хотя бы нам самим.
  Гаснущий фонарь трепыхался из последних сил, но, сгустив краски донельзя, снизошёл в незыблемую твердь, и возвёл над ней напраслиной своё зеркальное отражение.  Приближался час расплаты.
«Наши уже на балконах», - заметил ПУХ про себя, едва открыв балконную дверь.  Дуновение ветра бросило горстку из передового отряда в его комнату.
 - Так мы не договаривались, ребята, - обратился он к ним, как к своим, но у них был приказ.
 - А мы никак не договаривались, дружище, - ответствовали они, продолжая гнуть своё безобразие.


                -------  3  ---------

  Утро, наступающее каждый раз на больную мозоль, всё более склоняло к воспоминаньям о прошедшей ночи, но, ни коим образом, не к пренебрежению настоящим.  Куда ни шагни, если шагать вперёд, открывается пропасть и каждый следующий шаг, может привести к известным последствиям.  ПУХ, сделав


лишь один из них, наблюдал за гаснущими звёздами и молчал. Он не мог признаться самому себе в чём-то очень страшном или очень важном, но, слава богу, ещё отдавал себе в этом отчёт.
 - К чему всё это? - задавался он каверзным вопросом, на который, впрочем, не очень-то и хотелось получать ответ, потому что тот небрежно вытекал из самого вопроса.
  Он вернулся в комнату с проветренной головой и пустым желудком.
 - Ну что, примем пищу? - обратился ПУХ к расположившимся на ковре тополиным пушам  и пригласив тех принять более удобные расположения тел в мягких креслах, взялся накрывать на стол.
 - Ничего, - неубедительно успокаивали они его. - Время покажет.
  ПУХ бросил взгляд в часы, но они ничего не показывали. И это выглядело бы странно, если бы не было порой тополиного пуха…
 - Боже, я проспал всё на свете…
  Приличия заставляли его быть учтивым, хотя гости и явились без приглашения, расписываясь на обоях чернилами своей крови, напустив на лица вид многозначительной безразличности к происходящему.  При том обстоятельстве, что явства не были изысканными, они, так или иначе, были уничтожены до конца, не оставив ни в чём сомнения у преподобного отчима, на иконах мачехи, который наблюдал за этим с потолка своей вездесущности и делал зарисовки для истории. Своей истории.
  Всё, что не происходит, рано или поздно, остаётся на совести тех, у кого короче память и длиннее процесс пищеварения, который опрокинул всех, после совершённой трапезы, в ещё не разгладившиеся морщины кресел, и позволил говорить о чём-то, хотя, нехотя и не по существу.  За окном утро занималось тем, что выводить гулять собак и тех, кому не лень,


разгребать обеими руками условия недостаточной видимости.  Шаг за шагом, его продвижение вперёд было заметней и светлей и, наконец, старшая из двух сестёр, обратив на нас своё внимание, оказала нам честь.
 - Окислите свои рты, - сказала она, достав из своей потайной заслонки утра доброе слово и корзину яблок, которая растаяла, как первый снег, едва отдалась на съедение волкам. Обильное слюноотделение, в связи с этим, заметно затруднило обмен мнениями, но вскоре, развязало всем языки, да так, что потом пришлось зашивать рты и связывать руки.
 - Сверим Наши часы! - сказал один из нас, взяв огрызок с подоконника и зашвырнул его в угол, который на этот раз, оказался дальним.
 - Без Нас - шесть. - кто-то посмотрел на часы, должно быть, понимая в этом толк.
 - Хорошо. - согласились все и встали, отряхиваясь от своей лени и чего-то ещё.
  ПУХ включил вентилятор и ошмётки тополиных хлопьев, вместе с пылью, словно перекати-поле, цепляясь за половики и каждое слово, поползли к открытию свойств своей натуры и вывалились на балкон, где и притаились, замечательно становясь и страшнее и старше. Меры борьбы, которые, иногда, необходимо принимать для поддержания рамок приличия в долженствующем состоянии, заставляло делать то это, своего рода, сокращение поголовья, то выжигая огнём, то поливая проливным душем, то просто, возводя на них напраслину.  Когда-нибудь, они ответят тем же, но это будет ещё не скоро тем более, что не сейчас, ведь эволюция сознания происходит дольше всего и крепит, зациклившись на междометиях и местоимениях, ибо, имён не знает и не помнит.
 - Без Нас - шесть… - повторил про себя ПУХ, хотя это было вовсе не про него, оставшись один на один со своей ипостасью, заводя будильник своей посторонней


наблюдательности, намереваясь начать новую жизнь. Мгла рассосалась по дуплам и карманам, ибо всё, что
могло быть сделано для этого, было сделано на совесть, не оставляя шансов карманникам и очевидцам, заспанные глаза которых были узки, как щели в копилках, и цедили чаинки утра своими длинными ресницами. Огрызки валялись на ковре, как последнее и, возможно, единственное, напоминание об ушедшей и канувшей в бездну, ночи, не принёсшей убедительного отдохновения.  Проходящие мимо значительные события, оставляют неизгладимый, никаким утюгом, след, если удаётся засвидетельствовать им своё почтение.  Если же, вольно или невольно, они проходят стороной, то оставляют лишь чувство досады, что не сумел с ними соприкоснуться в полном объёме.   Только временные рамки, соприкасающиеся наибольшей площадью соприкосновения.   с плохой памятью поколений, оставляют право, без зазрений совести,
утверждать - «Да, я был в это время.»
 - Где? - зададут тогда провокационный вопрос компетентные лица.

                --------  4  ---------

  Окончательное пробуждение, сопровождаемое смыванием с лица холодной водой и глотком горячего кофе, остаточных явлений сна, снимает все вопросы с повестки утра и поднимает значение внешности, как таковой. При этом, вовсе не хочется просыпаться до конца или, скажем так, совсем не хочется просыпаться,
потому что цена тех вечных ценностей, тех, что на самом, деле ценны, рассосались, как новообразование при свете ущербной Луны, возникшие миражём под палящим Солнцем. И когда, наконец, будильник замыкает круг почёта, становиться очевидно ясно, что пора бросать дурные привычки и пристрастия. Вот только в кого?


  Окончательное пробуждение сопроводилось сладким потягиванием, хотя, сравнивать его вкус с поцелуем или пробовать его на язык, было некому.  Обнаружив вокруг себя только окружающую действительность и обнажив в ней свою предельную реальность, ПУХ бесцельно смотрел в потолок, бесконечный в своей, не так давно покрашенной, белизне, который был не чем иным, как полом квартиры этажом выше.  Это жутковатое ощущение много этажности, как когда-то многозначительности, соединяло в себе все неудобства, какие можно было себе представить, обладая хотя бы каплей воображения, которую приходилось добавлять в левый глаз, с некоторых пор ставший линять.  Спасение черпалось из бездонной бочки черпаком ожидания благополучного исхода и телефонных звонков, пускай даже и попадающих не туда. Спасательные круги были брошены в окно камнями преткновения и деться от них было никуда некуда.  Каша была заварена и оставалось только дождаться восемнадцати часов, чтобы понять, как её расхлебать.
  Завтрак ПУХа прошёл под аккомпанемент радиоточки в ежеминутных сводках погоды, которые не предвещали на этот счёт ничего радужного, хотя, радуга, как раз, может и будет иметь место.  О самом главном не говорилось ни слова.
  ПУХ собрал с ковра огрызки, словно бы тот был последний, который вечно убирает со стола, собираясь покончить со всем этим и тем, раз и навсегда, но, возникшее ощущение тошноты, отвлекло его от этого занятия, не замедлив воплотиться в своё логическое продолжение.  Таким образом, его природа не воспринимала никакой пищи, поглощённой в последнюю ночь, и стреляла в виски, словно целительная смесь из самоубийственных попыток.  Когда-нибудь, нельзя угадать, когда именно точно, её выстрел будет слишком точен для того, чтобы остаться в памяти навсегда. В его памяти, его навсегда.


Он спускался по лестнице с ощущением пустоты в голове и желудке, с полным и искренним ожиданием возвращения в мир старых и, может быть, ещё добрых, знакомых, покинутых им по нелепой случайности или, скорее всего, по случайной нелепости.  Покинутых, но не забытых.
  День только начинался, а события уже куда-то торопились и время, ожидаемое иногда, с таким нетерпением, не заставляло себя долго ждать, и в этот раз появилось на горизонте своим часом пик, излучающим всем своим взглядом любовь и надежду, что эта любовь будет не просто какой-то любовью…
И когда она, появившись на свет с началом шестого сигнала, соответствующего восемнадцати часам, займёт своё привилегированное положение над ним, то обнаружит его полную несовместимость и расторгнет это брак, и, оставшись не у дел, опустит руки и затянет гимн - «Гимн Великой Державе», за всё плохое.  Вскоре, вслед за этим проявлением её чувств, последует совершенно противоположное - подмести эту улицу с односторонним движением и установить там знак «прочих опасностей».  Что ж, таковы крайние положения этого маятника желаний и осознания того, что нельзя повлиять на его мерные раскачивания из стороны в сторону, разве что, перестать подтягивать гири.  Пух, законсервировав свою последнюю мысль о всеобщей и полной несовместимости, с ожесточением стал отталкиваться от асфальта повседневности, идя по пути к, невидимому дальше собственного носа, будущему, располагая данными несвежего беспокойства, как это почти всегда бывает, и запахом изо рта.  Впрочем, всё это не может претендовать на истину, ибо далеко от инстинкта, да и предпосылок к этому не было и нет…






  Его ручные часы безучастно топтались на месте, словно бы плохо позавтракали или он просто забыл их завести.
 - Который сейчас час? - спросил ПУХ, как можно вежливей, у повстречавшегося навстречу человека, в ботинках на босу ногу и в шляпе, на лысую голову.
 - Не веем, - извинился тот, как мог и развёл руками, словно бы действительно не знал.
 - Нверное, мы живём в разных часовых поясах, - подумалось в след вслух ПУХу и он решил побеспокоить кого-нибудь другого, может быть, тот окажется не таким счастливым и ответит на его элементарный вопрос, не требующий дополнительных умственных способностей, а только ручные часы.
 - Который час?..
 - Извини, что опоздала. - Она безоговорочно узнала его по тем приметам, что хранились в архивах её зрительной памяти.
 - Ерунда, - отказался он от извинений, пытаясь не ошибиться в избранных словах. - Здравствуй!..
 - Здравствуй, здравствуй…
  Огонь старой дружбы вновь загорался в их глазах и они бессмысленно улыбались друг другу, лишь потому, наверное, что им было приятно видеть друг друга, вот так, бессмысленно улыбающимися. Она была из тех хороших друзей, что никогда не становятся жёнами своим друзьям, а он из тех, с которыми невозможно находиться рядом слишком долго. ПУХ где-то читал об этом или просто слышал, и ему нравилась эта мысль. Это многое объясняло и многих оправдывало, хотя, в конце концов, не могло ничего решить. Решительно ничего.
 - И что, ты до сих пор живёшь совсем один?..
 - Да нет… с к о т о м…
 - И где ты его отыскал?..



  Ему на миг показалось, что она не поняла его юмора.
 - Не скотом, а с котом, - пояснил ПУХ, что было, всё-таки, излишним. В подобной ситуации, излишним.
  Драгоценное время утекало сквозь пальцы  самоиронией судьбы, накоротко замкнув собирающуюся было, цепь иллюзий, насчёт…  Воспринимая новое, как хорошо забытое старое, можно оставаться в полной уверенности, что время стоит на месте и ничего нового под Солнцем, в смысле, хорошего, от него ждать не приходится.
 А дальше, воспринимая тенденцию благополучия, как окончательно бесповоротную, уже невозможно воспринимать остальные допущения всерьёз, ибо, из нескольких зол, всегда хочется выбрать добро, да только выбор, как всегда, оказывается невелик. И следуя отыгранному состоянию, перенесённому на ногах, можно с долей стопроцентной уверенности, сказать, что где-то им предстояло осесть и даже назвать это место.

                ---------  5  ---------

  Производная от произвольно развивающегося события встречи, выставляла на суд жюри свои нелепые забавы, включающие цветы, спиртное и разговор, отправив на задворки подсознания память о том, что за добрым вечером всегда происходит раннее утро и открывает глаза на многие вещи, казавшиеся, в этот промежуток времени, серыми. И если не принимать их к сведению с водкой погоды, или просто, вовнутрь, то можно навсегда остаться в своих заблуждениях на этот, или любой другой счёт.
  Загнанный в угол пульс напоминал о себе прямыми попаданиями в висок, как свидетельство тяжёлого труда, не претендующего на то, чтобы стать плодотворным.



 - И как зовут твоего кота?.. - догадалась поинтересоваться она, когда домашние заготовки были использованы и исчерпаны по полной и нужно было импровизировать на босу ногу.
 - Все С Коты! - выдохнул ПУХ, посмотрев выползшему из-под кровати белому С Коту в голубые глаза, персонаж которого был лёгок на помине.
 - Странное имя… -
Последнее время, ей всё казалось странным, даже то, что в иные и лучшие времена, таковым не показалось никогда.  Что-то сбивало её с толку и кот, почувствовав это, отправился на кухню перекусить, с недоверием оглядываясь на «странную гостью». Немые свидетели ничего никому не скажут об увиденных ими немых сценах, даже если им очень захочется это сделать. Всё равно не скажут.  Что ж, иной раз лучше многозначительно промолчать…

  Утро тёрло своими крохотными детскими кулачками покрасневшие глаза одновременно поправляя причёску, и, откинув на дуршлаг сны, пило отравленную воду. Большими жадными глотками
пило отравленную воду.  Суета оперлась о косяк, безучастно наблюдая с высоты своего роста саму себя со стороны, находясь по поводу этого в полном недоумении. На то, как промокают ноги, горло и даже порох, у тех, с кем было что бок о бок, даже если и в другом измерении, даже если и было на самом деле… Но ведь было и никуда от этого не уйти.
 
  Дождь, обещанный во второй половине дня, рассыпался каплями в извинениях за то, что начался слишком рано. Было похоже, что он действительно раскаивается, взяв всю вину на себя, или просто не до конца знал, что ничего не случается слишком рано или слишком поздно, если это обещают синоптики.



Теперь он взял шефство над садами и парками, клумбами и газонами, что было весьма кстати, после двухнедельной засухи. Всё становилось на свои места и занимало в них наиболее удобные позиции, однако, сие благоденствие не могло так долго продолжаться и ПУХ, зная об этом, откровенно скучал.  Он знал, что всё то, что сегодня радует, завтра, будучи в огромном количестве, станет пугать именно масштабностью происходящего и то тепло, что так могло бы согреть душу и тело, будет схоронено до следующей поры в кладовках и чуланах, диванах и сундуках. И ни один заговорщик не выживет.


                -------  6  --------

  Израсходованные драгоценности тёмного времени суток, оставляли за собой массу впечатлений и заспанные глаза, не смываемые никаким кофе, а также право на возвращении своей среды, как, впрочем, и четверга.  Присутствие в их компании домашних животных успокаивало и не оставляло желать ничего лучшего и большего сразу.  Их души, кружа под потолком взявшись за руки, шагали от облака прямо к облаку, и свет люстры в триста шестьдесят   свечей отождествлялся у них отдушиной во внеземное, являющее собой нечто, к сути сего не принадлежащее и ничего с этим общего не имеющее.  Совершив таким образом, демократический, если не демографический, взрыв, они встретили день, как выясняется, лишь затем, чтобы растворить в себе его осколки, как порцию утреннего кофе и, совершив необходимые перемещения, вернуться восвояси, напрочь забыв о существующем безветрии. И в который раз, было всё равно, куда возвращаться, как если бы слово домой объясняло всё.




  Алые машины пожарных, взвизгнув ужаленной кошкой, проскочили перекрёсток и скрылись из виду, как с глаз долой, так что, свидетели отказались комментировать эти события со своей, не пожарной, колокольни. Странность этих обстоятельств, ворвавшихся в сознание посторонним звуком, до ужаса режущим слух, казались неслыханной выходкой, если не знать, что за всем этим последует выходной. И можно будет процитировать классика, что «всё это было давно и не правда», и запить чем-то горьким для того, чтобы отбить запах и посмотреть на мир сквозь стекло тары, для того, чтобы узнать наконец, цвет, но лошадиные силы прервали, наладившуюся было связь, на неопределённое время «как получится» и не останавливались на достигнутом ровно столько, сколько для этого требовалось.
  Трамвайная западня поглотила её маленькую фигурку, унося к месту сутулых спин и, напудренных пылью, томящихся на подоконнике, цветам, растворяя остатки её роскоши в среде обитания. Поклонники этого дня недели, как и любого другого, доставали до её тайны, словно бы до таянья снегов на арктической шапке, как если бы она была не за семью печатями.
 - Знаете, - говорил он им, что бы отвлечь от действительности, - Иногда всё-таки, хочется быть хоть чуть-чуть оригинальным. Причём, чистой воды оригиналом.
 - И в чём же вы видите проблемы? - находили они его желание эксцентричным.
 - Проблемы с очистными сооружениями…
  Ища нужный ответ, верный способ или единственный выход, необходимо проявлять массу сообразительности, не имея семи пядей и необходимой наличности. А дальше, разбив её об асфальт, можно смело отправляться в музей, где происходит выставка заезжего коллекционера.  К тому же, в музее всегда есть



куда бросить взгляд, не рассчитывая на то, что его кто-нибудь подберёт. А расставшись с ним, со спокойной совестью отправиться домой, и смело менять его, сообразно изменяющейся обстановке, и, смело сказав об этом вслух, или просто подумав, разогревать суп или что-то ещё, соответствующее времени суток или объёму пищевода.
  Переходя от одного экспоната к другому, точно так же, как и из зала в зал, смотритель музея проплывал между ними, как подбитый корабль, изредка присаживаясь на свой шатающийся табурет.  ПУХ был единственным посетителем и это обстоятельство его несколько смущало, так, что хотелось поскорее уйти, но их глаза встречались и он понимал, что нужно ещё немного остаться тем более, что смотрителю это было приятно.  ПУХ любил делать кому-нибудь приятно, иначе, он бы не был ПУХОМ.  Смотритель любил заглядывать в глаза, иначе, он бы не был смотрителем.
 - Нравиться? - поинтересовался он для того, чтобы спросить и, может быть, завязать разговор, переходящий в знакомство.
 - Да, - ответил ПУХ, хотя сам ещё до конца не разобрался. - Да.
  Больше добавить к сказанному было нечего, а отнять уже не представлялось возможным. Со временем, проходящим стороной, понимаешь, что завязывать новые знакомства совсем не тоже, что завязывать новые шнурки. Понимание этих первобытно простых вещей. наводит нехотя на мысль, что расстояние, измеренное теми, кто не был на войне, в несколько раз отличается от измеренного теми, кто был.  Но в какую сторону, сказать трудно, потому что совсем трудно что-либо сказать.  А вывести всех на чистую воду, почти не реальная задача для всех остальных, ибо «всех» и «на чистую воду», а с очистными сооружениями…




  Смотритель, навсегда заплутав в подробностях возведённой на него напраслины, сел на свой шатающийся табурет и заплатки его глаз стали источать слезу - источник гроз и сновидений, но, рождающий иногда, искру праздного любопытства. дальше, казалось, ехать некуда, а ждать опасно.
 - Всего хорошего. - сказал ПУХ, давая понять, что уходит.
 - Всего… - ответил смотритель, не настаивая на том, чтобы тот остался на ещё хоть чуть-чуть, в тайне от всех надеясь, что случиться именно так.
 - Хочешь, я позвоню в свой звонок?..
 - Для чего?..
 - Для того, чтобы отменить расписание…
 - Зачем?..
 - Как, зачем? Для того, чтобы навсегда не опоздать.
 - Куда?..

  К исходу дня восстание было жестоко подавлено. ПУХ стоял у окна, каменным поясом рук облокотившись на подоконник, наблюдая за тем, как изверги и изуверы рубили тополя и жгли их пушистую вату.  В этот момент он впервые и, почему-то отчётливо-очевидно, почувствовал себя бедным родственником за съеденным столом суток, бедным и никому не нужным. Аллергики одержали победу, взяв верх над первопричиной своих бед. Они ликовали и танцевали на улицах всю ночь, остатками тлеющей ненависти глядя вослед побеждённым в этой нелепой битве. ПУХ очень хотел их всех повидать и, быть может, объясниться, но так и не собрался с духом.  На чьей совести останется этот факт? Ему так хотелось, чтобы только на его…







                --------  7  -----------

  Факты, остающиеся на совести тяжёлым осадком, не растворимом даже в спиртосодержащем настроении, вызывали ответную реакцию организма нестись куда-то очертя голову, на другой конец чужой страны, где будут хоть чуть-чуть рады его появлению. Пускай, сиюминутно и пускай, хоть чуть-чуть, но только рады.
  От вокзала до вокзала - поезд. Змея сцепленных вагонов, составляющих поезд. Полотно на километры, мимо тех мест, где хотелось бы сойти и остаться навсегда. Вагон номер девять, место двадцать один. Проводница со стаканами у титана с кипятком и пакетики с чайной пылью, пускающие свои наркотические корни, тщательно выжимаемые пассажирами после того, как напиток стал крепче. Наконец, очередь дошла и до ПУХА. Облизывая искусанные губы, проводница приглашала в ресторан и отвечала на глупые вопросы, без которых было не обойтись.  Он был для неё одним из пассажиров, она для него - одной из проводниц.  И между ними ничего не было, точно так же, как и не могло быть, по той причине, что никогда.  ПУХ поблагодарил её кивком головы и прошептав спасибо и, подвинув свой стакан ближе к окну, продолжил смотреть сквозь его двойное стекло. Его глаза разлетались с пейзажем на встречных скоростях, не успевая охватить и обработать весь информационный полукруг. Полотно железной дороги поворачивалось к солнцу спиной, постепенно окунаясь в темноту.  Все эти вещи происходили как бы, независимо друг от друга и, видимость этой независимости, сохраняла свой цвет и запах, а также вкусовые качества, однако, при всём этом, была всего лишь видимостью и, наступающее по пятам тёмное время суток, должно было разрубить её узел навсегда. Или, хотя бы, на какое-то время.



  Увеличивающееся с течением вечернего времени притяжение, заставило разложить матрац и разложить на нём части тела и, бесцельно глядя в потолок, слушать, как звенят в пустых стаканах ложки.  Приходящее в этот момент нечто, нельзя было назвать сном. Это был полусон, двери которого открывались наружу, а запирались изнутри, а сквозь замочную скважину, можно было наблюдать за движением звёзд.  Спускающиеся под откос сумерки, определяли границы этого полусна и выставляли на ней своих часовых. Их количество, неподдающееся счёту на пальцах, стояло истуканами по обе стороны колеи, держа в руках по тысяче свечей, дрожа от холода и изнывая от жары, но не покидающие своих постов.
  Те, кто смеет утверждать, что обстоятельства всему виной, делают несколько шагов в сторону от реальности и не замечают элементарных вещей, как и элементарных частиц, получившихся от избытка изображения.  Казалось, что поезд идёт по кругу, между стиральной доской холмов, извиваясь ядовитой змеёй, пытающейся настичь свою жертву. Жертву каких-то обстоятельств. Его ядовитый глаз выхватывал из темноты каждый её неверный шаг, заставляя и следующий шаг делать неверным.

  Утро, ни во что не ставя ночные откровения, прикоснулось лбом к оконному стеклу, наблюдая за пробуждением уставших пассажиров, подносящих к носу совсем ручные часы, пытающихся распознать, сквозь слипшиеся ещё веки, сколько они показывают.
Убедившись в том, что время работает на них, они укладывали голову на подушку, пытаясь продолжить просмотр снов, которые могли оказаться вещими. Могли оказаться… Вещими…
  ПУХ, сделав с часами тоже самое, собрал свой нехитрый багаж, растворив в утреннем кипятке ложку кофе. Без него было шесть, а с ним? Сколько было с


ним? У ПУХА болела голова и опускались руки и неизвестно, что было причиной, а что следствием, но верное средство и цитрамон чуть помогли. Он вышел в тамбур, по пути занеся проводнице гранёный стакан в подстаканнике. Она кивнула ему головой, мол, всё в порядке, спасибо, поправив растрёпанные волосы.
 - Счастливо…
  Сойдя на полпути ПУХ решил вернуться в город. Почему? Потому что нельзя всех вот так сразу бросить. «Всех» и «Так сразу».  Казалось, он отсутствовал целую вечность. Вечность, это промежуток времени, не укладывающийся в воображении, примерно так же, как сложенный в миллион раз лист в кармане пиджака.  Из этого не следовало бы делать никаких выводов, даже поспешных. В том числе, поспешных.  Тем не менее…
Привычным движением, ПУХ распахнул двери своей квартиры и застыл на пороге каменной глыбой, в результате увиденного кошмара, именуемого «бардак».
 - Вернулся? - спросил его Бардак.
 - Да, - не нашёл в этом вопросе ничего особенного ПУХ.
 - Надолго? - повторил вопрос Бардак.
 - Как получится…
 - А как получится?
  Получалось всегда так, как бог на душу положит, поэтому ПУХ ничего не сказал и вместо ответа пожал плечами. 
  Описывать в деталях, что собой представляет бардак, как он есть, в своём доме, нет никакой необходимости, как описывать погоду на улице, когда действие происходит в уютном кафе, ведь все бардаки, случающиеся в отсутствие хозяев, похожи, а случающиеся в их присутствие - тем более. Единственная деталь, отличающая это бардак от других, был кот.  Все Скоты висел на верёвке, привязанной к люстре, и покачивал хвостом. Казалось, он был ещё жив, но так только казалось.  Это просто сквозняк


раскачивал мёртвое тело друга. ПУХ просто забыл затворить за собой дверь.
 - А у тебя гости. - сказал ему Сквозняк.
 Из ванны слышался плеск воды, как если бы там что-то стирали.
 - Какие могут быть гости? - промолчал сам себе ПУХ, и приоткрыл дверь, из-за которой слышался плеск.
 - Ты?  - произнёс он вместо имени и отчества, как если бы хотел сказать - «Опять ты», или «Что ты здесь делаешь?» или «Кто тебя звал?». И лишь безразличие к происходящему за бортом восприятия, сковало ему язык.
 - Ты?..
 - Я. - бросила Она, хлопнув по его щеке своей мокрой ладонью, и стала смывать потёкшую тушь.
Он даже не стал спрашивать, за что, просто неопределённость, в обозримом будущем, диктовала свои условия, требующие придержать язык за зубами.  Хотя, ПУХ вряд ли мог в этот момент думать о будущем, если он вообще мог о нём когда-нибудь думать, и он вернулся к Бардаку и Сквозняку, и те с удовольствием приняли его в свою кампанию.


                -------  8  ---------

  Всё, рано или поздно становящееся на свои места, всё равно приобретает оттенки временного отсутствия, и с этим ничего нельзя поделать, даже если возникает подобная необходимость. А она возникает и, должно быть, не на пустом месте, если до таких пор берёт за горло, что становится трудно дышать. Порядок в доме и голове был восстановлен, но на это ушло некоторое время, которое принесло с собой слёзы и осень или слёзы осени.  И та шептала ему на ухо: «Будь послушен», и он не задумывался, в чём именно, а просто был и был послушен.


  ПУХ был прикован цепями к постели и бросался на стены своей оболочки, не представляя, как из неё выйти, а главное - куда из неё выйти. И что последует за выходом.  Деревья поздней осени рвали на себе последние крашенные волосы, находясь в ожидании той, которая даст им белые парики, превратив всех в блондинок и блондинов, вослед приходящей моде.  Ветер диктовал им свою волю, терроризируя простудой и воспалением ума, и те угоднически сгибались под его грубыми ласками, но уже знали, что скоро придёт зима.
Они уступали силе, потому что не знали, как поступить по-другому и, капитулируя, махали окровавленными пальцами, но уже знали, что скоро их забинтует Зима…
  Не терпящим бедствие обсуждать границы стихии, но ей испытывать их на крепость рук, надёжность ствола и глубину корней. ПУХ уступал силе.  Он не выдерживал натиска, заливавшего его берег эмоций. Напряжение внутренних сил возрастало и готово было вырваться наружу голодным зверем. Он ложился раньше обычного, но долго не мог заснуть, но если уж засыпал, то дрых до седьмых будильников и пробуждался с распухшей от пересна головой, не способной к восприятию реальной действительности такой, как она была.  Тупорылые свиньи сгорали от нетерпения увидеть самосожжение изнутри, а пожарные от любопытства выяснить причину возгорания. И никто, конечно, не будет виноват в отсутствие средств пожаротушения…


                -------  9  --------

  Сквозь двойные линзы стёкол, заправленных в оконные рамы, хотелось видеть больше, во всём больше, чем есть на самом деле, ведь взвешенная смесь состояния опасности, возведённая в отрицательную степень долготы дня, как раз и отличается тем, что


открывает на много глаза и даже вооружает их до зубов.
И если при этом, левое ухо улавливает грохот ползущего по улице трамвая, а правое - болтовню радио, висящего на противоположной окну стене, предающее обзор утренних газет, песни по заявкам и ещё что-то существенно-неважное, то значит, что всё замечательно идёт, и становится страшнее и старше. И никогда точно и наверняка не знаешь, в каком месте и у кого произойдёт выкидыш новой или злой шутки.
  Состояние дел, а точнее - не у дел, способствовало появлению, а точнее, проявлению, лени, тоски и скуки.
И тогда ПУХ ушёл с работы на час раньше. При этом, вовсю было приятно знать, что этот час его, уже улично личной жизни, будет оплачен по тарифу и выпадет из круга других, точно таких же часов, и можно со спокойной совестью сходить с ума. Продолжать сходить с ума.  И никто не найдёт его в это выпавший час, если будет искать. Даже если будет искать - не найдёт.
  ПУХ шёл по улице, обходя стороной маленькие скрючившиеся комочки мёртвых воробьёв, наблюдая, как шины пролетающих колесниц, превращают их в мокрое место на сером асфальте. Лица идущих навстречу людей, казались слишком задумчивыми, что подтверждало возникающие опасения, что что-то не так.
Ведь, видимых причин задумчивости не было. Видимых - не было.  А так как всему есть предел или, если угодно, конец, то этот час подвёл последнюю черту и переполнил последнюю чашу терпения или чувства, закрыв свой лицевой счёт. Нужно было опять возвращаться в исходную позицию, то есть домой, и подводить там черту, и переполнять там чашу терпения, а, может быть, чувства.  При этом, свойство оставаться прежним, лишь внешне напоминало то, что должно было напоминать при этом. И оно захлёбывалось в собственной крови, плутало в собственных извилинах, избавляясь от возведённой напраслины, в условиях недостаточной видимости.


  Так, идя по запахам до окончания срока эксплуатации, в обёртке своего камуфляжа он, пробродив до вечера, вернулся к тому, от чего всегда старался уйти как можно дальше. Руки послушно отыскали в кармане ключи и, знакомыми движениями, вонзили их по очереди в замочные скважины. На это у них ушло чуть больше времени, чем обычно, так как они дрожали, не то от холода, не то расстройства. Дрожали. Он дошёл до ручки, от которой начиналась точка с запятой, которая, по чьей-то глубокой логике или идее, должна была стать многоточием, после которого имя его, должно было писаться с большой буквы не только тогда, когда стоит в предложении первым, а не быть сдачей с рваного рубля.
  Глазам не нужно было долго привыкать к темноте, так как, найденный на ощупь выключатель, оставил о себе хорошее впечатление покорного слуги, и на этот раз превратив, в долю секунды, темноту пещеры в залитую светом операционную.  Сегодня в него явно переселился дух включателя и это было весьма кстати.
 Или так только казалось, на первый брошенный назад взгляд.

  Белое пятно, вылившееся на голову вспышкой сверху, не оставило ПУХУ никаких шансов и круги, поплывшие перед глазами, растекались по их белкам красными полосками.
 - Почему так светло?.. - успел спросить себя ПУХ, и упал на диван, убитый горем…











                КОНЕЦ 

      1991 год от рождества Христова
  набрано как есть, с изменениями, не меняющими бессмысленности произведения в Октябре 2013 года
Использовать только для интимного чтения, а не для интимных целей.
Все сходства с автором случайны, все совпадения не действительны, все чувства преувеличены.
Спасибо за проявленное внимание.
                искренне свой - Анект Пух.