Низголовские таинства. Часть 2

(Окончание)

ОТ АРКТИКИ ДО УЛЛЫ

В названии «Низголово» галайский корень – «гало». В других языках есть похожие термины. Например, одно из латвийских селений называется «Nicgale» (Ницгале). И у литовцев есть «Neicga;s». Отчего бы это?

Латвийское «Nicgale» представлено в  географическом словаре царства Польского и других славянских стран (польском Словнике), что создавался варшавскими учеными на протяжении 22-х лет и выпущен на рубеже XIX и XX веков под надзором царской цензуры. Как видно из справочника, латвийское «Низголово» располагалось  в Динабургском повете, в парафии Ликсна (Liksna), сейчас это Даугавпилсский район Латвии.

В период составления энциклопедического тома, а это 1886 год, Nicgale называлось собственностью Зибергов. Малосведущему читателю это имя мало чего дает. А нам оно известно по родным краям, по лукомльской Свяде, впервые упомянутой при обследовании полоцких рубежей во второй половине XVI века. Тогда она принадлежала  «боленским панам». А в 1720 году Свяду купили Жабы, и наследница поместья связала свою судьбу с Плятерами – одной из графских ветвей Зибергов. Поместья этой линии множились, и графы не упускали из виду всю речную «улицу» Vla A, что пересекала междуречье, протягиваясь от Западной Двины до Березины. Свяда вблизи былого волока, важнейшего участка перехода из северного бассейна в южный, и появление там графов – как планомерный итог, выгодное следствие, прагматический шаг, чтобы утвердиться на трассе. 

Как записано в отчете Бешенковичской парафии за 1775 год, Плятер держал в посессии «имение Плешкунов» (так в тексте), и его полномочия расшифровывались: «пан Плятер, каштелян троцкий» (Троки под Вильно). Если расширить тезис, то будет так: Константин Людвик Плятер, воевода мстиславский с 1758 по 1770 годы, после чего стал трокским каштеляном. Каштелян - придворная должность, причем очень высокого пошиба. По сути, это управляющий замком – резиденцией Великого князя Литовского, который одновременно занимал королевский пост. Троки, как и Вильно, уступали только Кракову – резиденции короля.

Похоже, что на землях Белой Руси Константин Людвик объявился благодаря супруге, которая представляла род Огинских, гетмана Великого княжества Литовского, владевшего Бешенковичским графством – самой большой собственностью в парафиальном округе.

Имение Плешкунов (а по другим данным, Плескунов) располагалось в «подбрушье» графства, южнее Бешенкович, на землях монахов-базилиан. Содержа «добычу» в посессии, Плятер распоряжался четырьмя весями, в том числе, Москалёнками и Андруками, и двумя застенками, включавшими в общей сложности 47 крестьянских дымов. Это по состоянию на 1775 год. Спустя четырнадцать лет, по данным за 1789 год, Плешкунов (Плескунов) уже в собственности другого Людвика – Витковского, «будовничего оршанского» (так в тексте), снимавшего 3354 злотых и 10 грошей годового дохода. Выгодность налицо, но Плятер избавился от поместья, очевидно, опасаясь последствий: к тому времени земли монахов оказались на границе подступившей Российской империи, осуществившей первый раздел Речи Посполитой. Исчез с бешенковичской арены также гетман Огинский, уступив графство подканцлеру Великого княжества Литовского пану Иоахиму Хрептовичу.

Это не говорит о том, что Плятеры снялись с междуречья окончательно. Нет, можно назвать ряд других владений. Но перенесемся на берег Западной Двины – туда, откуда, плятеровские корни: в латвийское Низголово. Варшавские ученые частично раскрыли его историю. О Nicgalе в справке Словника сказано, что это «инфлянтская родина Вольфов по прозвищу Людингхаузен, властителей Краславы и Колупа».

Подумаешь, промолвит дотошный читатель: каких только имен и топонимов нет на свете!

Но здесь обратим внимание на «инфлянтские корни». Колуп – это современное Калупе в Даугавпилсском районе. Знакомясь с его «подноготной», нельзя не удивиться выявленным фактам. Колуп был привязан к «Инфлянтам», но - польским. Там действовала отдельная католическая парафия Ницгальского повета, прикрепленная к Динабургу и объединявшая 5000 верующих, преимущественно латышей (1883 год). В их числе назывались около 200 россиян-староверов, или раскольников.

А владельцем Колупа был на тот час граф Станислав Плятер-Зиберг, располагавший 11024-мя десятинами земли, на которой выделялись фольварки и, обратим внимание, 208 ферм составляли обширное хозяйство "заведующего". А центральной точкой, где властвовали Плятеры, была Краслава, на расстоянии 60 километров. В Краславе Плятеры строили дворец, потому что река, входившая в систему большой водной «улицы» - от Балтийского до Черного моря, давала неоспоримые преимущества для обогащения, бизнеса.

Плятеры прославились производством и поставками спиртной продукции: выпускали и продавали по прибрежным корчмам горячительные напитки. Водочные «потоки» растекались по всей трассе, принося баснословные барыши. 


Более ранний Колуп – это «крыжовский» удел, входивший в состав динабургского комтурата. Современный Даугавпилс не «на своем месте» - первоначальный Динабург возник в 19 километрах выше по течению, ближе к Краславе. Там был исконный замок - резиденция комтура (командора, наместника Ливонского ордена), который удерживал власть над частью современной Латвии – Латгалией, и контролировал прохождение грузов по северной ветке торговой трассы, вниз до Риги.

Но самым интересным для нас будет то, что имение делилось на две части, и одна из них называлась Baltmujzi, что в простонародном лексиконе означает «Bialy dwor» (Белый двор).

Раскрывая более глубокую историю, авторы справочника акцентировали внимание на том, что «Белый двор» в 1540 году обособился от комтурата, и его собственниками стали Дахлены (Arendowi de Dahleni). Тот передел закрепил в 1591 году польский король и великий князь Сигизмунд III. Теперь имение принадлежало Арнольду Дахлену, сыну Аренда.

А несколько ранее, в 1568 году, обладателем второй части «Белого», в виде Колупа, стал Николай Толмачов, минский овчесный.

Переход собственности от одного лица к другому – обычное явление, ничего особенного в этом нет. Но здесь важно другое: «Белый двор» в Инфлянтии и «белые» топонимы в междуречье.

Обратим внимание на даты передела. 1540-й – это время Боны Сфорцы, дочери миланского герцога, которая инициировала поволочную померу. А 1591-й – это Сигизмунд III, король польский, одевший также шведскую корону и носивший ее семь лет. Кроме того, это время «союзное» - когда уже не Великое княжество Литовское определяло политический и экономический курсы, а союз с Короной - Речь Посполитая.


Итак, комтуратское прошлое латвийского «Белого» связано с реформой, предпринятой королями. Правление Зигмундов (Сигизмундов) – это время дележа княжеских земель, введение поволочной померы, вхождение в капитализм, Ливонская война. Это вторжение Грозного с востока, претендовавшего на возврат прошлого, возвращение былого княжеского наследия. Междуречье – «белые» земли Грозный  рассматривал как свою «вотчину».

Инфлянтия в том ряду – не просто комтуратские земли на запад от Полоцка. По версии грозновских обследователей, это «Неметчина», так представлен западный полоцкий рубеж при описании правобережья Западной Двины. К «Неметчине» относилась инфлянтская часть придвинских земель, что простирались в сторону Риги. Об Инфлянтии сведений мало, ей посвящена отдельная статья в польской энциклопедии, что отсылает нас в эпоху уже упомянутых королей.

Википедия расписала «визитную карточку» Инфлянтии, но в виде «Инфляндского воеводства», которое сформировалось под началом Великого княжества Литовского и Короны в XVII веке (1620 год). А что было ранее? Единственное, что можно почерпнуть из всемирной электронной сети, так это название. «Инфлянт» - искаженное немецкое cлово «livland» (страна ливов Ливония). Такой же термин употреблял царь Грозный, когда велись переговоры с королями об обмене территориями. Он предлагал вернуть захваченные полоцкие земли - регион до Уллы, а взамен получить «Ливляндию» (так называлась в то время Ливония), включая Ригу.

И тут нельзя обойти вниманием еще одну работу, и тоже поляка – Яна Натансона. В 1922 году он выпустил книгу под названием «История восточной границы Речи Посполитой». Книга уникальная – прежде всего тем, что в ней расписана история вторжения грозновских сил в междуречье, переписка московского князя с польским королем, сведения о Сушанском обрабе – околотке в Придвинье, который очертили для  восточного соседа, словно компенсируя ему потерю княжеской «вотчины» в Полоцкой земле, и ряд других интересных сведений. Единственное, чего не хватило автору, так это исторического анализа обстановки, предшествовавшей Ливонской войне. Чем руководствовались великие князья (а к ним относился и московский царь), втягиваясь в войну? Сегодня можно сказать однозначно: закончилось вторжение большим переделом, упрочением союза с Короной и созданием Речи Посполитой. А первое, что извлекли короли, это окончательная ликвидация независимых очагов в Белой Руси, например, самостоятельного Лукомльского «уезда», подчинение его Оршанскому центру (уже через три года после вторжения). Налицо польза, что извлекла Корона.

Воеводы, а это силовое давление, выпуск и торговля средствами поражения, укрепили вертикаль власти, которая расширила область покорения данников – крестьян-христиан.

В книге много топонимических названий, которые всплывали при обсуждении договоренностей с Грозным. Большинство из них касалось мест, связанных с приречной структурой, в той или иной степени сопряженных со сквозным движением торговых потоков по Vla A. Упоминались и Лукомль, и Дрисса (ныне Верхнедвинск), и междуреченские замки, в том числе Копец, Лепель, Биелмак. Они особенно зазвучали, когда возникла тема Инфлянтии. Опираясь на документальные источники, главный из которых «Сборник императорского исторического общества», том LXXI, автор рассказал о сути переговоров, что вели королевские и царские делегации. Король не уступал Инфлянтию, на чем настаивал Грозный, надеясь на обмен междуреченских замков. Это так, но удивляет, что в сноске к публикации Натансон назвал ряд населенных пунктов «инфлянтскими», в числе которых были Кобец (Kopiec) в устье Дисны и Белмак (Bielmaki), который пока невозможно точно установить, лишь предположительно это соответствующее поселение в области Чашников, на границе с Лукомлем. О вероятности такого исхода свидетельствует запись в тех посольских разграничениях – что Биелмак «на юге от Двины». Ссылаясь на «инфлянтские» корни, автор пояснил, что названия в двух номинациях – как на местном наречии, так и московском, для Грозного.

Из каких соображений Натансон приписал междуречье к Инфлянтии, однозначно не ответишь. Если почитать сегодняшний оригинал переговоров – тот самый «Сборник императорского исторического общества», то там нет подобных утверждений. Белорусский ученый, кандидат исторических наук Вячеслав Носевич тоже отверг спорные авторские высказывания.

Но есть ли обоснования инфлянтского «следа» в истории края? Неужели Натансон руководствовался фантазиями?

Из стержня переговорного процесса видно, что король не уступал Инфлянтию, считая ее своей и выражался, что она никогда не была «русских государей». (Если вдуматься, то он признавал за московским царем бывшую Полоцкую землю?) Действительно, если проанализировать обследование, что исполнили посланники Иоанна Грозного, когда его войска вторглись в междуречье, то не найдем ни одного слова «инфлянт», или «ливлянд», что равнозначно «ливам» (от слова «Ливляндия»). Везде речь идет о «литовских людях», что непочтительно встречали вторгшихся «гостей»: убегали, а то и «побивали». Лишь косвенно можно предположить, что ливы встречались среди жителей Полоцкого повета. Например, в земли, что лежали севернее Дисны, опричников вообще не пустили. Там же наблюдались многочисленные поселения, покинутые жителями. Похоже, что «инфлянтов» (ливляндских людей – ливов) причисляли к общей категории «литовцев», заселивших дисненско-улльский регион. Нельзя исключать и такой аргумент: «крыжаки», с целью захвата водного торгового маршрута, ставили свои замки в междуречье, но это не говорит, что заселяли территории своими людьми.

Поделить территории, к чему привела война с участием Короны, Швеции и Московии, было уже сложно.

Ряд других факторов свидетельствуют, что земли, прилегающие к Двине, могли быть когда-то единым, взаимосвязанным анклавом. И об этом говорят не только однокоренные Низголово и Ницгале. Преобразования, что постигли ливов после королевских реформ, преобразили земли. Круг собственников стал иным. После сукцессии (смены правопреемников), пишет Словник, многие инфлянтские поместья достались Богомольцевым, Брзостовским, Радзивиллам, Реуттам, Сангушко, Потоцким, Пруссинским и другим магнатским родам из числа землевладельцев Великого княжества Литовского. В их числе также бочейковские Цехановецкие.


В подтверждение инфлянтского «следа» приведем еще один довод – что 19 февраля 1861 года с «Высочайшего соизволения» (по указу царя) было удовлетворено ходатайство дриссенской (верхнедвинской) шляхты о введении на территории повета динабургских правил, то есть, «жить по-инфлянтски». Этот факт подтвердил Семенов-Тяньшанский, русский и советский географ-исследователь, автор фундаментальных работ по истории городского и сельского расселения. А вот еще одно доказательство - по данным Лепельской парафии за 1775 год, имение Белое (между Лепелем и Полоцком) было в распоряжении «пана Щитта, каштелянича инфлянтского». Каштелянич – это сын каштеляна, наследник.

Но здесь хочется обратить внимание на более давнюю историю. Центральноевропейский край – а это Полоччизна, отмечен географическими терминами того же ряда, что и Инфлянтия. Я имею в виду наличие «белых» топонимов. Лепельское озеро называлось в старину «Белым», а водоток оттуда распространялся по сторонам, где фиксировался новый «белый» ряд. Например, Белая церковь (современный памятник древнего зодчества) была сооружена на восточном крае Лукомльской возвышенности. Да и вообще, весь междуреченский регион можно уверенно назвать «белым». Топонимов с этим корнем не десятки, а сотни. Да и вся область Придвинья пронизана исходной бело-балтской «начинкой». Взять хотя бы реку Нача, откуда протянулись собственнические устремления на Уллу, в Бешенковичское Низголово. Есть разные научные высказывания о значении гидронима Нача. По одним, это исходный западноевропейский термин, обозначающий «плыть», «течь», а по другим – славянское слово, означающее «начало» и связанное с земледелием: починком. Третьи не сомневаются, что Нача имеет балтское происхождение, и приводят в доказательство похожие литовские и прусские соответствия.

Не будет преувеличением, если скажем, что все обоснования справедливы и варьируются в зависимости от тысячелетней истории.

«Белый» шлейф, как дымная поволока, растекался вниз по Двине, до Балтийского моря, которое тоже содержит в себе ту же тему. «Балтийский» - это «балтайс» («вaltais»), что в переводе с латышского означает «белый». А если протянем дальнейший вектор, дальше на север, то окажемся в ледовом Белом море.

А потому естественно видеть одни и те же имена собственников – владельцев земельного достояния, что в динабургском (даугавпилсском), что в бешенковичском краях.

На снимках (из интернета): 1. Плятеровское поместье с замком в Краславе, на берегу Западной Двины (Даугавы); 2. Трокский каштелян Плятер; 3. Церковный храм в латвийском Калупе (бывший Колуп); 4. Озеро Низголово (сейчас Низголовье), с горловиной в сторону Уллы, которое повязывалось речной протокой.


07.01/24