Семейные хроники. Юрий. На круги своя. 1979 г

             Семейные хроники. Юрий. На круги своя.1979 г.


     По прибытию из первой кубинской командировки в октябре 1978 года, оставив  жену с пятимесячным сыном у её родителей в Раменском, я вернулся в Волгодонск с твёрдым намерением устроиться  работать на гремевший в те годы на всю страну строящийся громадный завод «Атоммаш». Тогда он назывался  Волгодонский завод тяжёлого энергетического машиностроения - ВЗТЭМ. Проработав на нём больше года, я понял, что моя специальность  далека от специфики  этого завода, пусть, грандиозного и знаменитого проекта. Пока он строится, я  смогу  как-то продвигаться, но когда завод начнёт выпускать продукцию, более менее достойное место   мне не светит – я далёк от машиностроения, и предстоит  мне работа лишь  в  заводских  сервисных службах. Скорее всего не понадобится в дальнейшем и моё знание испанского языка на уровне профессионального переводчика.  А ведь меня обучали языку, чтобы в дальнейшем использовать, как  владеющего языком специалиста, во внешнеэкономической деятельности.
 
       Жена,  приехав с сыном  в Волгодонск летом следующего  1978 года  не проявила      особого желание покидать Раменское, хотя мы договорились о нашей дальнейшей жизни в Волгодонске. Ей предложили работу в Раменском ПКБ по специальности и место для сына в детсаду. Причём, эти жизненно необходимые опции находились в пятиминутной доступности. И вообще, после семилетней учёбы в Москве и работе на Кубе  я заскучал в Волгодонске,  серые  рабочие будни, поездки на работу на другой конец города в переполненном  транспорте, непролазная грязь на стройке, постоянные субботники в выходные дни  начали удручать меня беспросветностью. Единственной светлой  отдушиной для меня было в тот год строительство вместе с отцом  дачи на берегу Дона.
      Ещё один момент  облегчал мне принятие решения вернуться в Москву. Пока я был на Кубе, моя сестра Ирина с мужем Сергеем и дочкой  поменяли свою  однокомнатную квартиру в подмосковной  Щербинке (сейчас Москва) на  двухкомнатную в Волгодонске, причём в доме  напротив дома родителей.  То есть, родители  уже не оставались одни,    и  моя семья была бы уже лишней, по крайней мере, острая необходимость моего  присутствия в Волгодонске отпала. 

     В декабре 1979 года,   приняв решение возвращаться в Москву, отправился в  Раменское для подготовки практического воплощения  моего плана.  В Москве встретился с Петром Василенко, моим однокашником по институту, курсам переводчиков и работе    на строительстве  ТЭС Мариэль  на Кубе.  Возвратившись с  Кубы, он женился на разведённой москвичке с ребёнком и обосновался в трёхкомнатной  квартире жены  на Речном вокзале.  Устроился на работу в Трест "Гидроэлектромонтаж", где я с ним и повстречался. Он поддержал мой план и вооружил меня полезной   информацией. Ведь нас, выпускников  спецкурсов переводчиков, распределили  в Минэнерго СССР и, как бы то ни было, по закону мы имели право в течение трёх лет вернуться в Минэнерго и нам должны были предложить варианты трудоустройства. Сам Петр выбрал трест ГЭМ, но особо доволен не был.
    На следующий день я отправился в Управление кадров Минэнерго. Там меня, мягко говоря, пожурили за самовольный уход в другое министерство (Минтяжмаш СССР) и, принимая во внимание мою работу в Волгодонске по атомной тематике, предложили  для работы  два атомных главка  Минэнерго,  преобразованных в 1978 году  во всесоюзные  производственные объединения в составе аппарата Минэнерго  -   ВО «Сюзатомэнерго» и ВСМО «Союзатомэнергострой".
      В те годы конца 70-ых и начала 80-ых в СССР разворачивалась масштабная программа строительства крупных  атомных энергоблоков, которая застопорилась после крупнейшей в истории ядерной  аварии на 4-ом энергоблоке  Чернобыльской АЭС.  ВО «Созатомэнерго» являлось не только государственным заказчиком по сооружению АЭС, но и  эксплуатирующей организацией.  ВСМО «Созатомэнергострой»  являлось генеральным  подрядчиком - организовывало процесс строительства  под ключ и отвечало за вводы блоков в эксплуатацию. К слову сказать, с начала  80-х годов в стране   ежегодно вводилось в эксплуатацию  до двух мощных атомных энергоблоков в год,  и это было далеко не простой задачей.
 
       Понимая, что для работы    в эксплуатационном главке мне не хватит ни  знаний, ни практики, да что там не хватит,  я  был,  считай, абсолютным нулём в этой сфере энергетики, хотя  в моём  дипломном проекте в МЭИ  гидроаккумулирующая станция работала совместно с АЭС, но там мною  просчитывались лишь режимы  работы комплекса  ГАЭС - АЭС и ничего более. А вот строительство и в большей степени монтажные работы энергетического оборудования  не были для меня тайной за семью замками. В институте у нас  был довольно подробный курс строительства гидросооружений, да практически  мне довелось так или иначе принимать участие в процессе монтажных работ на Кубе и на Атоммаше.   Потому, без колебаний,    выбрал ВСМО «Союзатомэнергострой»  - производственный отдел монтажных  работ. В тот же день в Управлении кадров Минэнерго мне выписали направление на собеседование. Решил, сразу же – куй железо, пока горячо – направиться на переговоры  по адресу  указанному в направлении – Потаповский переулок 5 строение 7. Сказали, что это недалеко и транспорт не понадобиться. Минэнерго находилось и сейчас находится  в громадном представительном пятиэтажном корпусе, выходящим главным входом  на Китайгородский проезд.  Прежде  я был здесь  многократно, когда оформлялся в командировку на Кубу,  а после семи лет проживания в Москве я прекрасно ориентировался в пределах Китай-города,  да и Белого города. Подсказали, выйти на улицу Богдана Хмельницкого (Маросейка) и по ней от центра до левого поворота на Потаповский переулок. Пошёл пешком, хотя советовали пару остановок проехать на троллейбусе. Здесь мне  бывать  не приходилось, хотя будучи студентом пешком  исходил весь центр Москвы.
               
     Вокруг  старинные особняки с внутренними дворами. Но в глаза мне бросился с виду  старинный довольно большой  шестиэтажный дом. Располагался  он по левую сторону в метрах полуста от  поворота  с Маросейки.  Не то что он был красивым, нет, даже, можно сказать тяжеловатым на вид, как медведь, да и вид у него был неухоженный и даже показался  мне нежилым.    Но своей оригинальностью  привлек моё внимание, заставив  приостановиться, хотя в глубине Потаповского переулка  меня ожидали не терпящие отлагательства важные дела, ведь я шёл устраиваться на работу.  Несчётное число раз в течение шести лет   я буду проходить мимо этого дома, направляясь в  здание Минэнерго на Китайгородском проезде, и каждый раз что-то меня будет  останавливать с желанием   зайти внутрь. Как-то  даже   безрезультатно пытался   открыть дверь и войти хотя бы в вестибюль.  Что там внутри? В те времена  в Москве рушили старые дома и иногда появлялись сообщения о  нахождении спрятанных некогда былыми жителями кладов.  Я был почему-то уверен, что в этом доме точно есть клад.  Дом этот был действительно расселён и закрыт в ожидании капитального ремонта.  И как   же я был удивлён, узнав, что в этом доме во время ремонтных работ  действительно нашли замурованный в стене дорогущий  клад из золотых монет и драгоценностей. Неужели я чувствовал его?

    Однако, вернусь к повествованию о том, ради чего я в тот далёкий декабрьский день  1979 года нежданно-негаданно впервые за много лет проживания в Москве нарисовался  в Потаповском переулке,  который после этого судьбоносного визита на шесть с лишком лет станет мне почти родным, да и весь этот старинный московский район.
     Дом, который я отыскал и пред которым  предстал, намереваясь войти в него,  мне тоже пришёлся по душе своей лаконичной  и приятной взору архитектуре.  Он величественно возвышался своей шестиэтажной громадой над окружающими его двухэтажными  зданиями. Располагался (и сейчас располагается) в глубине от  переулка,  как бы внутри двора.  Даже не верилось, что я буду  работать в этом прекрасном здании, ведь ещё утром я не подозревал о его существовании. А как там внутри? А внутри оказалось всё прозаично - вестибюля практически нет, на маленьком пятачке у входа охранник за столом, лифт.  Охранник - раньше их называли вахтёрами - надев толстые очки, покрутил моё направление, записал в толстую амбарную книгу  и,  позвонив, видимо, кадровику, направил меня  к нему  на второй этаж.  На дверях  стеклянная табличка «Начальник отдела кадров "Баранов В.Д.» Постучался - разрешили войти. Баранов, седовласый представительный  мужчина лет за пятьдесят,   прочитав направление, задал несколько обычных вопросов об образовании,  работе, месте  проживания. А вот  последним  вопросом был несколько неожиданный:  «Вы член партии?»  Да я был членом партии.  На флоте на третьем году службы  мне предложили вступить в  КПСС. Замполит дивизиона противолодочных кораблей капитан третьего ранга Григорьев агитировал по житейски просто: «Давай вступай пока есть возможность, на гражданке с этим дело туго, а без этого доверия не будет». «Вот наконец-то спросили, - подумал я, вспомнив  слова замполита Григорьева, - раньше никого не интересовало".
 
       Баранов, удовлетворившись допросом , позвонил, видимо, в отдел  и направил меня на пятый этаж  в комнату 503. На дверях этой комнаты уже не было никаких табличек, только номер.  Уже не стучал в дверь – думал это  отдел, там люди, ибо смешно стучаться в дверь, за которой много людей. Однако, ошибся - в довольно просторной комнате в углу  у окна сидел единственный  её обитатель . Пришлось извиниться и, не переступая порога, просить разрешение войти. Человек поднял голову от каких-то бумаг на столе и, просканировав мою персону мимолётным, но пристальным взглядом,  кивком дал добро и  предложил сесть на стул стоящий  перед его столом спинкой к окну. Пока он изучал направление, я украдкой  рассмотрев  его, понял, что перед мной сидит не простой человек.  Крупная голова  римского патриция, с короткими черными с проседью волосами на широких спортивных  плечах, роста похоже около среднего. Словом, мужик имел яркую мужскую внешность и, похоже, недюжинные умственные способности. А его положительную ауру я почувствовал сразу. Так я встретился, или, вернее сказать, всевышний свёл меня  с  Григорием  Медведевым, известным в недалёком будущем писателе, который сыграет большую роль в моём становлении, как человека. Но в те минуты пока ещё ничего решилось – вот скажи он мне любезно, что у него уже, к сожалению, есть  кандидат на моё место, и  ничего бы не произошло, моя жизнь была бы другой, лучше или хуже, но другой.  Иной, однако, я бы себе не пожелал. Благодарю Господа, за тех хороших и не ординарных людей, которых он  великодушно посылал в мою жизнь.
 
    Представившись  начальником только что организованного   Производственного отдела монтажных  работ  Медведев  принялся расспрашивать меня, как и подобает это   при приёме на работу,  да ещё в такою серьёзную во всех отношениях организацию.  Глаза его потеплели после моих слов об учёбе в МЭИ. Как я потом узнал, его  старший сын Павел   учился в то время на 4 курсе МЭИ. Закончив МЭИ он, что называется, пошёл  по стопам отца, работая  в атомной энергетике,  и даже был одним из топ-менеджеров гигантского российского концерна Росэнергоатом. Словом, то,  что  я сообщил о себе, его, видимо, удовлетворило, и он предложил мне должность старшего инженера в его отделе.  Мне  понравилось его общение со мной, хотя оно было, разумеется, официальным. Было видно,  что передо мной находился  большой профессионал,   умный, интеллигентный и предупредительный человек.  Я был бы рад иметь такого начальника.
 
     Тем не менее,  потребовалось  согласование  моей  кандидатуры  с курирующим монтажный отдел заместителем. Мы спустились на второй этаж, где,  как я понял по внешнему убранству  коридоров,   располагалось руководство объединения. Подошли к солидной двери, где  табличка золотыми буквами по черному фону извещала, что за дверью находится кабинет Первого заместителя начальника объединения  Решетникова Евгения Александровича. Таким образом, за этой дверью мне предстоит встреча  ещё с  одним неординарным человеком, под руководством   которого мне придётся работать и встречаться по работе в течение последующего  десятилетия моей жизни.  Разумеется, его должностной уровень всегда был значительно выше моего. А перед уходом на пенсию уже в довольно преклонном возрасте он уже много лет находился в высоком ранге заместителя министра. 
 
     Кабинет Решетникова  оказался  залом, уставленным журнальными столиками, креслами и стульями. Разумеется,  в наличии был и главный большой стол с телефонами и телевизионным монитором. На каждом столике пачки документов. Как я догадался потом, всё это держать на большом столе было невозможно, и хозяин разложил их по темам на разные столики. Возможно, каждый столик отвечал за свою тему. Похоже, это был  мозговой распорядительный  центр всего объединения. Когда мы с Медведевым, по разрешению секретарши в приёмной вошли в кабинет, его хозяин как раз перебирал бумаги за маленьким столом, на котором стояла зажжённая настольная лампа. Завидев нас Решетников снял очки и встал из-за стола. Выше среднего роста, поджарая спортивная фигура, возраст между 40 и 50. На самом деле ему тогда было почти 43 года.    Едва заметный  шрам на щеке, похоже, от ожога, делал его  старше, а лицо  жестким. Видимо, он был недоволен, что его оторвали от дел. После представления меня Медведевым он   окинул   взглядом  с едва заметным прищуром глаз  мою персону и,   не задав мне ни одного  вопроса, уже надевая очки, вымолвил одно слово: «Добро». При выходе из кабинета любопытство заставило меня оглянуться – Решетников уже сидел за столиком, погружённый в бумаги. Я был поражён этим человеком, такого суперменеджера я видел впервые.
      Впоследствии мои домыслы  оказались верными – Решетников  был управленцем высочайшего уровня и  делу отдавал себя   полностью.  Меня, кстати, он особо не привечал и напрямую  со мной старался не работать.  Возможно, во мне он увидел «протеже»  или  представителя всем известного народа – не первым, ни  вторым я не был. Более того на строительстве  энергоблока №2  Ровенской АЭС у меня с ним произошёл конфликт, в котором, по моему мнению он, был неправ. А дело было так.  На втором энергоблоке Ровенской АЭС с середины 1981 года  монтажные работы перешли в завершающую стадию и мне пришлось с августа  постоянно находиться на площадке. Энергоблок планировали запустить в декабре.  Погода поначалу  была хорошая, но к концу октября резко испортилась. Одет я был не по сезону, ноги постоянно были мокрые, и я уже бегал по стройке  с температурой. Командировка закончилась, я позвонил Медведеву в Москву, он дал добро на возвращение. Я взял билет на поезд Брест-Москва  с посадкой в Рафаловке. Это километрах  в  тридцати от площадки АЭС. Отъезд в пятницу.
     И тут , как снег на голову, на стройку приезжает Решетников с командой, в которой находился и Медведев. Я даже обрадовался, если я уеду, то на стройке полно наших, да ещё не таких, как я. Всю информацию о работах я передал Медведеву и готовился к отъезду. Зря радовался.  К концу  дня Медведев меня извещает, что Решетников приказал мне остаться. Я знал, что  Решетников приехал со своим помощником из Производственно-распорядительного  отдела Тращиловым, да и Медведев находился на площадке. Зачем я ему понадобился? Если я останусь, то окончательно свалюсь. Медведев понимал ситуацию, видя, что я на пределе. Договорились, что я уеду, дома подлечусь за выходные, а в понедельник выписываю командировку и возвращаюсь в Ровно в соответствующей сезону одежде. Так и сделал. В понедельник  вечером я  уже  кемарил  в вагоне  на пути в Рафаловку, а  на следующий день с утра  поспешил в управлении строительства на большое совещание в конференц–зале в 9-00.  Зал переполнен московским и местным людом.  Сел подальше от стола президиума. Вошли Решетников,  начальник управления  строительства Смоктий, главный инженер Зураб Гамрикели, директор и главный инженер АЭС. И тут произошло неожиданное – Решетников, не успев сесть за стол, увидел меня, и это в зале где находило с полусотни мужиков. По его лицу  проскользнула злая маска, и я  почуял, что мне предстоит малоприятная публичная экзекуция. Дальше  последовал бесцеремонный вопрос, мол, а ты что здесь делаешь. Зал замер в недоумении. Я, разумеется, понял, что вопрос риторический, но ответил с надеждой на то, что у него всё таки хватит такта    сдержать себя, и разобраться со мной тет-а-тет.  Напрасно, Решетников публично выставил меня с совещания, да ещё в догонку крикнул, что командировку не подпишет, что означало, что я после двух месяцев  пребывания на стройке, фактически больной смотался  за 1000 км туда и обратно за свой счёт. Я, конечно, с позором покинул  зал - не вступать же мне в пререкания при таком аншлаге. Конечно, мне бы стоило   поговорить с ним после совещания и объясниться, но я был предельно возмущен его поведением. Не теряя времени, пока  соответствующие указания не будут спущены  на уровень исполнителей, я отметил командировку, купил обратный билет и тем же днём уехал в Москву. Думал, всё забудется, а ещё думал, ну вот крутой управленец на уровне Минэнерго, как говорят в народе, «смалился» с простым инженером,  несолидно как-то. Ну опозорил и выгнал меня с совещания, дал мне понять, кто начальник, кто подчинённый, показал всем свою крутизну, ну и достаточно. Ан нет! Не успел он появиться в Объединении, как тотчас вызвал Медведева. Ну вызови меня, устрой  разнос – я уже перегорел, извинился  бы ради мира. Такие жёсткие отношения на работе кому понравятся? Медведев вернулся озабоченным и  передал  указание подготовить объяснительную записку. Это означало дисциплинарное взыскание.   Тут уж я  постарался всё описать подробно в «красках от самой печки». При этом    не задевал его самого, чтобы не подлить масла в огонь. Медведев прочитал мою бумагу и одобрительный взгляд  сопроводил словами: «Ну ты даёшь!» Или моя докладная подействовала, или  Медведев постарался, или и то и другое вместе, но Решетников моё дело закрыл. Правда,  с тех пор ни разу  не брал меня в командировку с собой и, вообще, старался со мной не общаться.  А ведь, как я потом узнал, мы были почти земляками. Решетников родился в Таганроге, заканчивал Новочеркасский политехнический, я же из Шахт, учился в Шахтинском энергетическом техникуме.
 
     Двадцать семь лет спустя после того уже  порядком забытого случая, я смотрел захватывающий сериал  Сергея  Урсуляка «Ликвидация». Эпизод фильма, когда Жуков выпроваживает с совещания  главного героя сериала Гоцмана, внезапно вызвал во мне чувство  до боли знакомого дежавю.  Ну конечно же!    Ровно тоже же самое произошло со мной много лет назад -  память тотчас выдала «на гора» пережитые эмоции  моего  позорного изгнания с представительного совещания на Ровенской АЭС.

  В 1985 году Решетникова назначили начальником вновь образованного Главного Производственного управления (ГПУ) по строительству. К нему замом по строительству АЭС ушёл Медведев. Пару раз я был у него на совещании. Последняя  наша встреча состоялась на площадке строительства АЭС Хурагуа на Кубе в 1990 году. Уже в ранге зам министра он инспектировал нашу стройку.  Меня  тогда только, что перевели из управления строительства, где я был начальником отдела подготовки производства тепломонтажных работ, в дирекцию АЭС руководителем тех содействия Управления  комплектации технологическим оборудованием и материалами. Хотя мне пришлось лично  контактировать с ним   по вопросу состояния  оборудования на складах и  открытых площадках хранения, он ни словом, ни взглядом не дал понять, что каких-то пять лет назад я работал под его началом в   «Союзатомэнергострое».
               
     Заслуги Евгения Александровича Решетникова в строительстве АЭС были большими.  Благодаря своей  энергии,  неукротимой настойчивости и  медвежьей хватке,  он фактически    на себе вытягивал все пуски новых   энергоблоков.  Как у него на всё  это хватало сил?

       Но вернёмся в предновогодний декабрь 1979 года, в тот день, когда сформировалась совершенно новая и необычная для меня линия жизни, которой я следовал довольно успешно более десятилетия и которая круто изменилась  в следствии   эпохальных событий  начала 90-ых годов.
     После визита к Решетникову мы с Медведевым зашли к кадровику. Главным препятствием для меня теперь остался вопрос с пропиской.  Учитывая то, что до наступающего нового 1980 года осталось меньше недели, договорились, что я появлюсь в Объединении  с пропиской, трудовой книжкой  и другими необходимыми бумагами после 10 января.
        Вопрос с работой  был почти решён.   С женой мы решили, что я пропишусь в квартире её родителей. Родители были за то, чтобы жили мы вместе в их 2-х комнатной квартире в Раменском, хотя я предлагал  вариант съёма квартиры.  Мне нужно было срочно возвращаться в Волгодонск, чтобы начать увольнение с работы  и оформлять выписку с местожительства.  Тем не менее  на следующий день  нам с женой удалось попасть на памятный для меня концерт Владимира Высоцкого, состоявшийся  в  Доме культуры Раменского  РПЗ. В ожидании выхода на сцену  «живого»   Глеба Жеглова мне вспомнилась, как в феврале 1967 года  во время преддипломной практике на Новочеркасской ГРЭС в молодёжном общежитии электростанции довелось впервые услышать голос Владимира Высоцкого. Кто-то крутил на магнитофоне на весь коридор  без передыху редкие по тем временам записи. Его хриплый голос, песни под гитару с блатным содержанием мне тогда не понравились. Разумеется, я не знал, что песни те исполняет талантливый  актёр    московского театра, думал, что какой-то урка. В 1979 году Владимир Высоцкий  был на пике славы, как поэт - бард, замечательный актёр театра и кино, и присутствовать на его концерте, слушать его живой голос было большой удачей.  К сожалению, через полгода его не станет.
 
     В Волгодонске  известие о моём отъезде сразу после нового года всех повергло в шок, причём и дома и на работе.  Отец не хотел  верить, что я всё-таки  переберусь в Раменское.  Всё лето я и он с энтузиазмом    строили дачу на Дону – я выдавал идеи, он их воплощал со свойственной ему умением и  настойчивостью. Участок нам выделили в марте 1979 года на левобережных  песчаных неудобьях в месте впадения  в Дон  судоходного канала. Место было превосходное во всех отношениях- красивая природа,  купание, рыбалка.  Чего не скажешь о самой земле – намывные пески, идущие на большую глубину, и сверху тонкий, изъеденный  солончаковыми  язвами плодоносный слой.  Отец, не мешкая, привёз несколько самосвалов  чернозёма, и в ближайшие 10 лет, благодаря стараниям нашей  неустанной труженицы -  матери, урожаи всего , что сажали  были превосходны, как с огорода, так и с фруктового сада.  Осенью на участке уже стоял кирпичный двухэтажный домик, с большим крытым балконом. Это было первое дачное строение на  нашей улице. Люди, проходящие по улице,   останавливались и подолгу рассматривали наш необычный по тем временам дачный домик.
   
После приезда из Раменского  у меня с родителям состоялся серьёзный разговор. Отец обижался на меня, уговаривал не уезжать из Волгодонска, ведь в городе всё только начинается, аргументировал он. Но я понимал, что надо уезжать, чтобы сохранить семью и добиться чего-то   в жизни. Тем более, мне удалось получить такую интересную, неплохо оплачиваемую и перспективную работу, на которой могут пригодиться  мои навыки профессионального переводчика. Кроме того, в душе моей теплилась мечта, зародившаяся  на Кубе в 1977 году, когда однажды  увидел в Гаване  на первой авениде возле советского торгпредства уазик  с надписью крупными белыми буквами на испанском и на русском:  «АЭС Хурагуа». Как мне захотелось быть там и строить эту АЭС, а не какую-то допотопную «тепловуху», на которой я работал переводчиком!

   Весомым  аргументом  отца, который, впрочем, я и сам прекрасно осознавал, было то, что мне придётся  ездить на электричке  из Раменского  в Москву, а также  жизнь, как он говорил, «в роли бесправного примака» в тесной квартире зятьёв. Во многом он оказался прав.   Такая реакция домашних на мой отъезд была мною ожидаема.  А вот то, что произошло на работе после подачи  заявления на увольнение,  удивило и даже привело в состояние некой  растерянности - не ожидал я такого. Вначале меня вызвали в отдел кадров, где  давать ход   моему заявлению никто не собирался, хотя оно было завизировано начальником монтажного отдела Парсановым, где я работал -  «Да как же так ? Мы на тебя рассчитывали, ведь мы не каждого берём на работу». Словом,  увольнение через партком  завода, я же член партии.  Мне всё это показалось странным,  будь я мало-мальским руководителем а не  рядовым старшим инженером, от меня на заводе практически ничего не зависело.

      В парткоме со мной беседовала заместитель секретаря, симпатичная моложавая женщина. Я изложил  мотивы моего решения об увольнении, мол,  семья там, я здесь уже почти два года.  Сохранение семьи было моим единственным аргументом.  Она меня увещевала по-разному -  и призывала к партийной  сознательности, и рисовала радужные перспективы  такого уникального предприятия, как Атоммаш, самого города, и что отдельные квартиры на заводе получают в течение двух-трёх лет, и что с пуском производства сразу вырастут зарплаты.   Она говорила правду, всё так и будет на самом деле, пока через каких-то 6 лет, 26 апреля 1986 года  не грянет вначале Чернобыль. В то время  уже  всё будет  решено  с моей  командировкой   на строительство кубинской  АЭС Хурагуа ( Мечта сбывалась).  А позже последует    пресловутая «перестройка», развал страны, а сами парткомы распустят за ненадобностью. 
      Закончила беседу, предложив   мне ещё   подумать  до следующего  дня.  Мне то что думать, я уже всё решил и даже почти устроился на работу, правда, об этом я никому не говорил.  На следующий день выслушав моё  окончательное решение, она ошарашила  меня  словами: «Ну хорошо, ты хочешь уволиться, а партком хочет тебя оставить, поэтому звони жене и говори, что сразу после нового года завод предоставляет твоей семье трёхкомнатную квартиру, заезжайте, живите и работайте вместе с женой  на заводе. Это решение согласовано с генеральным директором. Ты можешь спросить, мол,  а почему именно тебе такие льготы.  Отвечаю – все хотят устроиться на наш завод, увольняем только тех, кто нам  не подходит. Ты первый увольняешься по собственному желанию».  Но даже такое заманчивое обещание      не подвигло меня даже на колебания, да и какой бы я выглядел  после этого дешёвкой, если бы согласился.