Реляция из Бухары от 10 марта 1722 года Петру I

Реляция [донесение Флорио Беневени] из Бухары от 10 марта 1722 года Петру I

«Всемилостивейший царь государь. Покорно доношу Вашему Величеству, что прошедшего 1721-го году 6 ноября прибыл в Бухара, а 15 декабря получил аудиенцию у хана, которой о моем приезде тоже доволен, явился и меня честно принял, а каким образом, этот курьер изустную реляцию подать может. Что касается до бухарских узбеков, и оные, увидя ханскую особливую до меня склонность, вначале стали все генерально на меня косо смотреть и, почитай, яму копать зачали. И я оных, а наипаче больших чиновных узбеков, поскорее через добрые подарки отчасти умягчал и друзьями устроил.

Однако ж со всем тем осторожно с ними поступать надлежало и на их дружбу надеяться не надлежит. Ибо собою такие непостоянные люди, что одним днём и мириться, и изменить готовы. Бог да не допустит какое несчастие хану, а то б узбеки над русскими военнопленными [полоненниками] то же, что и оные по приказу ханскому над узбеками, учинили преизвестными экзекуциями. Ибо тогда немалое число узбеков прирублено. А тут же и меня, чаю, живого не оставили б, и уже тому признак был, а именно: когда я сюда приехал, дан мне ханской матери загородной двор и то на время, пока в городе двор добрый опростают и поправят. Дней двадцать спустя аталык Ферасг [он же второй год в аталыцком чину] взыскан в измене внезапно по приказу ханскому на своём дворе атакован и туг изрублен, а сын его меньшой под арест взят.

И на тот день хан прислал ко мне, чтоб я на убитого аталыка двор скорее перебрался, опасаясь, чтоб узбеки меня не атаковали ночною порою, поскольку на этого аталыка русские военнопленные объявили, что сын его большой, которой в степи обитает, при случае, как: было ему по внушению отца его, к городу приступит, притом же и надо мною б потешится. Однако ж того Бог не допустил. Узбеки отнюдь не хотели, чтоб меня прежде персидского посла во аудиенцию допустить к хану, и непрестанно оному докупали, представляя, что кызылбаши, якобы пограничные и добрые на дружбу, имеют оные послы лучшее быть почтены, нежели русские послы, т. к. от русских никаких прибытков не имеют, кроме убытков, а Персия прибыль приносит, поскольку по вся годы по пяти и по шести послов посылаются, которые мусят [должны] и за чин заплатить прежде отъезду и... [в тексте неразборчиво] большую часть нажитку в казну положить.

Также предлагали хану, что Ваше Величество с Бухарой не граничите и Ваша дружба не древняя в пример шахской дружбы. Хан все те слова и слышать не хотел, а на последнее, что через меру узбеки о том ему досаживать стали, сердясь ответствовал:

«Русской посланник из дальнего края приехал и оной имеет быть гость мой дорогой, а кызылбашского не надлежит прежде почесть. Лишние слова ваши слышать не хочу, и, яко хан, что хочу, то сделаю».
После тех слов вставши с места, приказал на другой день меня на аудиенцию звать. Этот хан по сию пору через обман немалое число узбеков перевел, а искоренить не может [даже] при большой учиненной экзекуции, что [когда] особенно недруга аталыка Кор из рук упустил. Через уход его оной хан больше себе бед нажил, понеже оной аталык выехал на степь, подружился с иными партизанами узбеками, великое разорение учинил везде в окружности, до самого города [Бухары] в партиях подъезжал так, что ни одну деревню в целости не покинул, все разграбил и утащил. Кроме того, город так оскудел провиантами и иными запасами, что простой народ принужден был детей своих продавать и тем кормиться, а другие и с голоду померли.

Хан сам большую половину верблюд, лошадей и иного скота потерял и такую нужду претерпел в провианте и в фураже, что принужден на деньги покупать, поскольку опасался по своим деревням посылать, дабы и остальные верблюды узбеков в руки не попались. Однако ж ныне чаемся, что вновь будет поправление, для того что те узбеки, которые бунтовали и набеги чинили, отчасти попристали, и слово такое [ходят слухи], что хотят мириться с ханом. Один из больших узбеков [которой великие разорения учинил по Чаржовской дороге, меня же, как из Мавры сюда ехал, в дороге стерег] прошедшего февраля с ханом помирился и приехал в город. Однако ж, чаю, быть ему без головы. Только хан и сына его в город приманивает. Ежели хивинского Шергази-хана не станет, [то] и здесь спокойнее будет и все дороги свободны станут [Шергази-хан был убит рабами в 1728 году — узбекский хивинский хан из династии Шайбанидов в 1714–1728 гг. — прим. А.А.]. Ибо оной с бухарскими узбеками списывался непрестанно и уповал через их посредство также и бухарским ханом устроиться, чего ради, приготовление чинил войною на Бухара подыматься. Однако ж хивинцы того не допустили.

Этот Шергази-хан по эту пору еще держится в Хиве, для того что имел великую казну и оную всю узбекам роздал, дабы за него стояли крепко против претендента Темир Султана, бывшего Мусы хана сына [ещё в четырнадцать годов], которой ныне в Аралах обретается, понеже аральцы сперва его приняли и зачали противиться Шергази-хану, а потом [и] иные хивинские пять городков к ним пристали [присоединились], один только город Хива устоял. Узбеки, которые были при хане, после как довольно покорились ханским подаркам, все ушли и пристали к Султану, и только трое при хане по сие число держатся, которой ныне в день токмо на дворе живет, а ночью в башню запирается, в которой довольно провианту припас, а воду берет из колодца, понеже в здешних краях обыкновение воды на башни напускать. Однако ж едва может ли до сего равноденства устоять [Реляция Ф. Беневени была отправлена 10 марта, т. е. незадолго до весеннего равноденствия, которым всегда считался день 21 марта. Говоря о шатком положении Шергази-хана, Флорио Беневени мог предполагать, что этот хан продержится недолго, например «до сего равноденства» — прим. А.А.].

Темир Султан при Аму реке воду, которая в каналы пропускается, весьма затруднил, чего ради сами хивинцы принуждены будут или потерять хана, или живого на руки сдать Вашему Величеству. Ежели намерение охраняете реванш над хивинцами учинить, ни коли б так способно, как при нынешних случаях, не было. Сами бы бухарцы тому рады были, ибо от хивинцев великие обиды и разорения претерпели. А ныне, ежели Темир Султан [яко здесь, [в Бухаре] вскормленный и [от] сего хана послан в Арал] сядет на ханство, а от Вас посылка [военная] будет, не весьма рад будет сей двор. Про хана заподлинно сказать не могу, а что узбекам — смерть покажется.

Ведомости из Хива сперва были, что Вы велели писать до хивинского хана, дабы немедленно все русские военнопленные присланы были в Астрахань. Этот хан никакую резолюцию не учинил, только за тем же делом присланному от Аюка-хана послу ответствовал, что он прикажет узбекам и иным по своей цене всех военнопленных отдать, а которые прирублены, тех возвратить невозможно, и тому они не виноваты, поскольку князь Бекович не с дружбою, но с войною вступил в земли его и будто хотел Хиву атаковать. Ныне паки слышно с подтверждением, что русские войско в готовности обретаются и заподлинно сего марта месяца на Хиву подняться будут, и меня многие спрашивали, имею ли я какие вести.

Хан сам те вести услышал от одного каракалпакского бека, которой также рассказал, будто и на Каракалпаки русские командированы. Того ж дни оной хан те вести объявил своим министрам узбекам, которые не беспечальны явились, ибо повеся голову ни слова на то хану не молвили. Только большой ханской евнух, фаворит же его, сказал:

«Хивинцы кашу сварили, сами и кушать будут. Только жаль каракалпаков».
Если б наше войско с добрым порядком и под добрым командиром до Хивы добралось, то моею головою всякому благополучию обязуюсь. Только одних трухменов беречься, которым ни в чем верить не надлежит, поскольку самый непостоянной и лукавой народ, помешать может, а верно служить не будут. От Шергази-хана немало [из] казны взяли, клятвой Божьей обещая оному, что силою своею аральцов атаковать будут и Темир Султана живого ему в руки привезут, лишь бы получили от хана, что желали. Того часу поднялись к Аралу на место, чтоб с аральцами бой дать, но к Темир Султану пристали и от оного также подарки получили, притом же волю, чтобы Шергази-хана партизанов узбеков разорять и принуждать оных, дабы поскорее хана из Хивы выгнать.

Я до сего числа с ханом наедине говорить случая получить не мог. Только на гульбе, когда оной меня звал с собою гулять вне города, и то разговоров при людях имел, паче всего при узбеках, при которых никоторого лишнего слова молвить не следует. Однако ж надеюсь с ним довольно разговориться. Он сам, ведаю подлинно, что желает со мною наедине повидаться, но не ведает, как бы то исполнить, чтоб узбеки не ведали. Меня б тотчас съели ради подозрения, как при хане есть фаворит — евнух большой, у которого все управление на руках и что хочет, может при хане учинить. Оного я подкупил и другом сделал, так что мне за великую служит оборону от узбеков. Человек ума довольного и хану в младых летах не без пользы. Я с оным довольной [дельный] имел разговор, при котором обнадеживал, что хан желает с Вашим Величеством добрую дружбу и корреспонденцию, которые б час от часу умножались с пользою обеих сторон.

В конец велел через своего секретаря в конференцию мне сказать, что при нынешних случаях и возмущении от узбеков без посторонних людей разговор иметь не без опасности, также друг к другу часто ездить. Однако ж если Бог даст хану с неприятелями своими управиться, то все по желанию моему учинено будет. Хан лицом кажет, что высокие имеет идеи к владению, а силы не имеет за скудостью казны, которую не один раз узбеки опростали, а чем бы вновь наполнить, доходов не стало. Того ради я рассуждаю, что, если б наше войско в хивинские земли вступило благополучно, хан бы тоже рад был и ту бы радость держал и сам бы просил вспоможения и оборону против узбеков, которых бы желал весьма перевесть, дабы абсолютно ханствовать и не иметь от них депенденцию [зависимость]. И вправду, ежели б узбеков не было, хан бы в малое время великие силы прибрал [обрел].

Хан уругу [или роду], сказать, как узбеки, не имеет. Того ради принужден в драках узбеков употреблять против узбеков, а у них все заодно, и, вместо чтоб за хана постоять верно, временем сами к бунтовщикам пристают. А ежели братей или сынов при хане в аманатах [заложниках] и имеют, то на степи лежат [находятся] на несколько времени без драки и без ничего, а потом опять в город приезжают со ложью к хану и претендуют награждения, которой мусит на каждого кафтан надеть и похвалить за службу. Хан ни на кого так не надеется, как на своих холопов калмыков и русаков, сиречь на тех, которые на Руси родились. А которые и здесь родились от отца или матери басурманской, и тем не весьма верит и оных одних, без калмыков, николи в партию не высылает.

Ныне узбеки советуют хану, чтоб с ними вместе в поход выезжать, дабы поскорее всех злоумышленных или покорить, или весьма разорить, а потом бы к Самарканду [Самархану] поехать и тут совершенно короноваться. Ибо водится, что ханы бухарские в Самарканд ездят для посвящения на ханство. А именно камень такой есть, которой, сказывают, будто с неба упал, и на тот камень, когда хан сподобился сесть, то оного прямым ханом признают, понеже оной камень фальшивого хана, которой не с прямой линии объявляется, и вблизи не допустит, не токмо садиться. Узбеки нарочно хана на степь выманивают, чтоб свободнее оного предать, чему и сам давно догадывается и выезжать не хочет, токмо проводит их словами, будто поедет. И узбеки хану также лестят Балхом и иными местами, обещая паки под его владение привести, а наипаче при нынешнем случае, ибо балховские узбеки меж собою дерутся и разоряются. Одна партия хана хочет, а другая не акцептует [не принимает]. Одного недавно выгнали, а другой, которой ныне ханом, и тот брат большой помянутого Темир Султана, который в Аралах.

Прошу указу Вашего Величества, ежели реченный Темир Султан на ханство сядет, вести ли мне с оным дружбу или нет, и через которую дорогу мне назад возвращаться, лишь бы меня отселе наперед не выслали для ради узбеков. Хивинцы сами будут просить, чтоб через Хиву возвратиться. Оные заподлинно надеются, что с ними мир заключите, когда услышите, что Шергази-хана не стало, которого аталык сказал:

«Ежели живого в руки получим, пошлем к белому царю, дабы над ним то же учинил, что и оной над князем Бековичем, а не так, голову его пошлем».

Здесь, при дворе, не оставил я объявить, что надлежит мне до Вашего Величества курьера отправить [с известием, что в добром здравии прибыл в Бухара, и что Ваша царская грамота со всякою честью и почтением принята была от сего хана, при том же просить указу Вашего, по которому тракту мне назад возвращаться будет, ибо с хивинцами у нас теперь недружба], и просил от сего хана на то позволения, которой ответствовал, что меня во всем вольным чинит и, когда ни захочу, могу послать. Однако ж сколько я ни трудился, такого человека ради нечистых дорог по сие число послать не мог. Токмо января месяца до астраханского губернатора писал, и то через ногайца одного [посланного от Чакдор-Джаба [Чапдержапа], по их обыкновению, при караване с листом до сего хана], и слышу, что оной ногаец и караван по сие число в Хиве задержаны. Ныне принужден с ханскою рекомендацией этого курьера отправить до Темир Султана, которой по ханскому прошению велит его препроводить до калмыцкого юрту, а именно до Аюка-хана, к которому я также писал и просил, дабы помянутого курьера [ежели сам пребывать будет в дальности от Астрахани] на Саратов или где-нибудь инде [в другом месте] немедленно поставить.

По сие число от сего двора мне на харч ничего не дано, и я же о том не досаждаю, яко персидский посол, которой весь прожился, так что и сам и все свиты его люди платье с себя распродали. Также и оружие, и не знает, как бы отселе подняться в дорогу. Не додали харч его, [хотя] сполна ж повещено, и выезжать ему велено и больше не мешкать в городе. Оного посла харч содержится в полторы тысячи денег на день: самому — тысяча, купчине — пятьсот, и то на пятьдесят дней только. Да еще как грамота ему вручена, дано в презент ему двадцать тысяч, а купчине — десять. Ко мне сперва приносили также харчевые деньги — по тысяче денег на день, и я не принял, и одно [первая причина], что требовал больше, нежели кызылбашскому послу определено.

Другая причина: по случаю, не на все дни сполна, приносили деньги, то я ответствовал, что благодарен на ханской милости, но, не имея ноне нужды великой, изволил бы после все вместе [получить] числом таким, каким пристойно и за благо рассудит. Этот двор с той причины гораздо на смех подняли кызылбашского посла, говоря, что я через два государства проехал и сытым сюда прибыл, всех щедро одарил, что все контанты [довольны] были. А он с границы на границу перевалился и, приехав, деньги на корм захотел, а подарки его тоже плохи. И здешние таковы: стыду не знают и сами претендуют. Помянутой посол иной комиссии и не имеет до хана, токмо просить о добром союзе против общего неприятеля — Шергази-хана, дабы добрый друг и сосед потрудился о лремене его, поскольку слышно было, хан намерен был Темир Султана высылать.

Комиссия также, но партикулярно [между прочим], чаю, от оного посла была, чтоб меня шпионировать и в некредит [невдоверие] поставить. Ибо мне донесено, что при разных случаях узбекам на Вас наговаривал, сказывая, прибыль не будет Бухара от дружбы Вашего Величества, понеже с ними не граничите, и ежели дружбу желаете для купечества за свою прибыль, и так через Хиву и через шахские области торговые русские непрестанно ездят; рассуждал все тем, что с Вами крайнюю дружбу иметь не надлежит, понеже знакомство Ваше им ничего не поправляет. И оной посол, дабы лучше узбеков о том уверить сказывал же, что и шах сам то же б учинил и с Вашим Величеством великую дружбу весть не хотел бы, ежели бы между двумя государствами Каспийское море не было.

Против таких посольских слов не оставил я ныне также шаху услужить. Бухарской и кызылбашской разной закон [вероятно, имеется в виду, что персы — шииты, а бухарцы — сунниты] моим словам кредит прибавил, а потому ведомости такие рассеялись, будто Да’уд-бек [Даут Бей], о котором я прежде этого писал, Шемаху взял и оною владеет и будто Ваше Величество по его прошению на секурс [на помощь] ему многочисленное войско послали, с которым всем Ширваном завладели. Такие вести хотя и фальшивые были, однако ж хан рад тому явился и сказал своим ближним, что Ваше Величество также и кызылбашев не любите и вспоможение чините лезгинцам, которые сунниты и одного закону суть с бухарцами.

Что касается до коммерции, Вашему Величеству доношу, что оная коммерция в здешнем крае с добрым порядим, как инде [в других местах] практикуется, николи заведена быть не может, разве тогда, как хан получит соврените [свободу, т. е. укрепит свою власть], узбеки ему мешать не будут, Узбеки капитуляции не разумеют. Они знают только, кого могут обирать. Им все равно, что русские, что басурмане — всех обирают. Того ради и здесь одному приезжему торговому за деньги вдруг товар свой продать невозможно, для того что здесь не сыщется такой торговой богатой [человек]. Только перепродавцы товар берут в долг, а платят как продадут на лавке. Не без того, что и денежный человек сыщется, однако ж со страху от узбеков себя не оказует.

Другая также не малая причина, что, на приклад, купец один от другого товар купит на наличные деньги и оной товар продержит хотя три года, потом захочет назад отдать, и то по узбекскому суду позволено, и прочая. А что касается до товара здешнего, то оного сыщется довольно. Некоторой на Руси годится, а некоторой и далее. А русской товар здесь весьма потребен. Однако ж после учинившейся с Хива недружбы ногайцы весь торг здесь попортили, для того что премножество товару привозят и дешево отдают или на иной товар меняют, чтоб поскорее на своих верблюдах назад возвратиться. Пред приездом моим велик ногайской караван был здесь, которой, опасаясь меня, как скорее мог распродал свой товар и поехал. По приезде моем также караван большой в Хиву прибыл, и с того каравану верблюдов с триста товару сюда привезено, а именно сукна, порешин [выдр], бобров, стали, олова и стволов на фузеи, целые три верблюжные юки. И я хотел отобрать такой заповедной товар, и послал я к караван-баше и к другим при караване приезжим татарам человека, чтоб их ко мне позвал, и оные не послушались, сказав:

«Мы степные татары, а не астраханские и посланника не знаем».

А между тем пошли к аталыку новому бить челом о заступе, чтоб я их не изобидел. И оной аталык, взявши от них подарок, прислал ко мне с прошением, чтоб оных новоприезжих татар степных, яко суть уругу его мангуцкого [г. е. рода Мангыт], не изобижал, а что не послушались и не пришли ко мне, и то б я им простил. Чего ради я более оных и не прошал [не звал]. Оные татары все степные сказались, опасаясь меня, а то были астраханские и казанские. Также весь товар, которой привезли, ни один не был под клеймом, и за оные пошлина не заплачена, яко тихим образом выслан из разных мест от торговых и вручен помянутым татарам яко прикащикам, и, как я слышал, большая часть была индийского товару из Астрахани с русским и армянским товарам вместе.

Много же товару, сказывали мне, из Саратова к калмыкам и татарам приносится, и при том товаре юков по десяти, по двадцати бывает вдруг курков и винтовочных стволов, которых ныне в Хиве тьма продано от ногайцев. А помянутые три юка токмо сюда привезли ногайцы ради того, чтоб всегда с Хива недружба велась, чтоб товар через их руки послан был. Сами же ногайцы при здешних басурманах говорят, что, по древнему поведению, им одним (а не русским) с товарами как в Хиву, так и в Бухару приезжать довелось. Как позволите, Ваше Величество, об здешних полоненных русских казаках, солдатах и прочих, не токмо которые при князе Бековиче взяты, но и про оных от каракалпаков и казаков [казахов] заполоненных/

Ко мне непрестанно прибегают некоторые, про откуп просят, а иные и милостыню требуют, ибо хозяева худо их кормят при такой дороговизне, и я делаю, что могу, одного Христа ради, понеже и сам не знаю, как бы своих людей прокормить, и то в долг, пока милость Вашу получу, об которой прошу Вашего Величества. Изволите надо мною умилосердиться и узреть на такие мои великие иждивения через такое долгое время. Этот курьер по повелению Вашему объявить может о русских полоненных при хане и при придворных его — [их] двести пятьдесят наберется, а во всем городе — с тысячу, в Самарканде и по иным городам и деревням, на степи при узбеках, которые бунтуют, — всего на все 2000.

Как сказывают, в Балхе и в Анкуе также их число немалое, а в Хива и в Аралах тысячи с полторы наберется [все такие люди при оказии могли б служить, а оружия доброго не имеют]. В Кизылбашах, в Астрабаде, [их] довольно, понеже из Хивы непрестанно туда бегают, надеются на дружбу шахову с Вашим Величеством и паки вновь в полон попадаются. Тоже: буде человек русской отселе уйдет в Хиву — полонят, а из Хивы сюда уйдет — полонят же. А ежели бы не то было, наши бы русские, собравшись по пяти десять, по сотнице, умели бы в Кизилбашскую землю пробиться.

Вашего Величества всемилостивейшего нижайший раб Флорио Беневени».

Подготовил с примечаниями: ‘Али Албанви

Литература

1. Посланник Петра I на Востоке. Посольство Флорио Беневени в Персию и Бухару в 1718–1725 годах. М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1986. С. 65–72. [Электронный ресурс] Режим доступа: свободный. — Загл. с экрана (дата обращения: 08.01.2025). — Яз. рус.