Глава 28. В объятиях мамы

Летний вечер разливался в гостиной, как густой, медовый напиток, окутывая все вокруг своим теплым, золотистым светом. Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь открытое окно, играли причудливыми узорами на выцветших обоях и мягких, пуховых подушках дивана. Старые подушки, с яркими, словно ожившими цветами, казалось, вобрали в себя всю летнюю палитру: багряные маки, васильковые незабудки, и солнечные ромашки, чьи краски, хоть и поблекли от времени, но все еще дышали теплом и радостью прошлых лет. За окном, облака, белые и легкие, словно сновидения, медленно плыли по небу, меняя свои формы и очертания, отбрасывая на стены гостиной легкие тени. На диване, словно два котенка, уютно свернувшись калачиком, расположились Вера и ее мама, Алена Степановна. Легкий аромат летних трав витал в воздухе, смешиваясь с теплым дыханием летнего вечера. На полу, рядом с диваном, лежала толстая книга с заложенной в ней страничкой, как будто ее читатель только на минутку отлучился. На экране телевизора, в мягком и завораживающем мерцании, словно ожившая сказка, крутился “День сурка”.

Спустя несколько эпизодов, Вера уже перестала следить за происходящим на экране. Ее глаза были устремлены куда-то вглубь себя, в какой-то далекий уголок ее души. Все вокруг казалось ей сном, странным и зыбким, словно отражение в старом зеркале, которое искажает реальность. Она смотрела на маму, на ее склонившуюся голову, с темно-русыми волосами, которые уже тронула легкая седина, и на легкую тень, падающую от нее на подлокотники дивана, создавая таинственные силуэты. Мягкий, теплый свет окутывал ее, словно невидимый кокон, защищая ее от любых невзгод.

Алена Степановна, типичная русская женщина средних лет, немного за сорок, полного телосложения, с добрыми, но задумчивыми карими глазами, тихо сидела, наблюдая за экраном. Она была как олицетворение той русской души, о которой много говорят, но редко видят. Говорят, что русские не улыбаются, и когда смотришь на Алену Степановну, с ее легкой печалью во взгляде, уже начинаешь в это верить. Но стоило ей только погрузиться в просмотр фильма, как все сомнения рассеивались, словно утренний туман под лучами восходящего солнца. Ее смех, глубокий и мелодичный, с легкой хрипотцой, словно неожиданный летний ливень после долгой засухи, был как музыка, которая заполняла все вокруг, разгоняя любую тоску. Она запрокидывала голову, ее щеки наливались румянцем, а в глазах вспыхивали искорки веселья. И, смотря на Алену Степановну, понимаешь, как бы ни была страшна и несправедлива жизнь, светлое в ней все же есть, и оно всегда будет пробиваться сквозь тучи отчаяния. Этот смех согревал и успокаивал Веру, словно мягкое одеяло, сотканное из любви и заботы, укрывающее ее от любых тревог. Она смотрела на маму, и чувствовала, как от нее исходит тепло, как будто это солнце проникало сквозь все слои ее души, согревая ее, как долгожданное весеннее тепло согревает промерзшую землю.

Вера перевела взгляд на экран. Мужчина в костюме, с вечно недовольным выражением лица, снова и снова, просыпался в одном и том же дне, в этой нескончаемой карусели абсурда и комедии. Алена Степановна смеялась, запрокидывая голову, и ее смех звучал как некое противоядие против всех бед, против серой повседневности и однообразия жизни, против тоски и разочарования. Она с жадностью впивалась в каждую реплику, в каждую нелепую ситуацию, словно в эти моменты для нее не существовало ничего другого, кроме этого маленького, смешного мира. Вера пыталась улыбнуться в ответ, но улыбка получалась слабой, еле заметной, как бледный цветок, который только начал распускаться под лучами робкого солнца. Ей просто хотелось погрузиться в этот уют, в это ощущение покоя и безопасности, и в этот смех, который был так непохож на всё остальное, как будто он родился в каком-то другом, более счастливом мире.