Один
Такой же, как все.
Я, как все… так кажется со стороны.
Поступил сразу на второй курс исторического факультета в Институт международных связей, сдав первый год экстерном.
Я,как все… обычная внешность, брюнет, загорелая кожа, худощавый, рост метр семьдесят.Только глаза немного выделяются - насыщенного бордового оттенка, похожие цветом на спелую вишню.
Я, как все… обычный парень, одеваюсь в джинсы и футболки, на ногах - ботинки, на руках - перчатки без пальцев, на голове - бандана.Весь стиль призван скрыть фигуру и максимально защититься от чужих прикосновений. Хорошо, что в этом учебном заведении разрешена свободная форма одежды.
Я, как все… по документам у меня счастливое детство: роддом, детсад, школа. Родители Марс и Мария Ильм, погибли три года назад в авиакатастрофе. Ничего, бывает.
Я как все. Только вот почти все из перечисленного - ложь, даже цвет моей кожи.
Мне не девятнадцать, а восемь лет, и три года назад меня разморозили на военной базе «Свобода», вывели из анабиоза, в котором я провалялся двадцать лет. Воскресили, подлатали шкурку, так как спать меня уложили не просто так, а в связи с ранением, не совместимым с жизнью. Но технологии идут вперед, и медицина наконец научилась восстанавливать оторванные конечности. Слава нанитам и расе шахисов их изобретших!
Проснулся и вдруг узнал, что война, на которой воевал в течение пяти лет, давно закончена мирным договором. Смирись солдат, ты больше никому не нужен. Родина давно прекрасно обходится без тебя, и враги стали друзьями, а ты все проспал.
Три года реабилитации, чтобы узнать новые законы жизни, влиться в общество и стать законопослушным гражданином. Самое сложное - осознать, что остальные джеты уже давно рассеялись среди серой массы обывателей, слились с ней, адаптировались, а в анналах истории мы числимся, как простые солдаты, не посрамившие отечество. На главной планете Федерации даже поставлен памятник в нашу честь. М-да…
Видел я этот памятник из черной бронзы: шесть фигур бравых джетов в боевых костюмах около танка класса «Аврора», раненые, с оружием наперевес, кто-то без шлемов, приникли к машине и отстреливаются от невидимого противника. Очень реалистично, сам в такой ситуации не раз бывал. И главное, скульптору удалось передать, как мы похожи друг на друга, просто братья. Говорят, джеты до сих пор носят цветы к этому памятнику, даже спустя двадцать лет, и еще долго будут носить, пока хоть один из нас жив.
Мне начислили пенсию, помогли поступить в институт на выбор. Я выбрал Имперский. Самый лучший, с возможностью проживания в учебном городке. Представьте себе, целый город, масса людей моего возраста, отличное место, чтобы затеряться и не отсвечивать.
К сожалению, на свои деньги я мог позволить лишь двухместную комнату. Зато в ней был душ и туалет, а так же балкон с видом на парк. Фактически это - общежитие, рядом своя больница, спорткомплекс, библиотека. Красота.
От военного прошлого, кроме наград в коробке, остались шрамы на спине да в районе бедер, которые не смогли полностью убрать медики в госпитале ветеранов, а еще - привычка спать с ножом под подушкой. Ну и так всякие мелочи, различимые только для профессионалов.
В общем, шифровался по полной программе, сам даже стал верить, что обычный гражданин, старался забыть прошлое и просто жить, тем более у меня было ради кого, но об этом позже.
Жил в комнате один, наслаждался своим новым положением до определенного момента. И не было печали, пока ко мне не подселили соседа.
Топот этого индивида услышал еще с лестницы и заранее насторожился; он открыл дверь мощным плечом и обозрел серым взглядом пространство своего будущего ареала обитания. Буркнул:
- Сойдет.
И я понял, что начались неприятности. Интуиция меня никогда не подводила.
Двухметровый детина со спортивной сумкой в руке еле втиснулся в дверной проем и занял пустую кровать.Парень был похож на молодого волка: сильный, наглый, самоуверенный тип.
От него пахло хвоей, медом и чуточку опасностью.
- Матвей!– рявкнул он, протягивая руку и добродушно оскалился, осматривая меня с ног до головы взглядом хищника, увидевшего перед собой аппетитного кролика.
- Павел,- представился я, пожимая большую ладонь, внимательно вглядываясь в будущего соседа. Где-то я уже видел такие серые глаза, ну да ладно, после анабиоза память не раз шутила со мной шутки.
Рукопожатие было крепким, но парень не пытался напирать и показывать силу, все в рамках приличий, разве только длился контакт чуть дольше дозволенного, но я пропустил этот факт мимо. А зря.
Матвей оказался шумным, неугомонным и неряхой. Разбрасывал свои вещи по всей комнате, а потом начинал искать нужный предмет гардероба, спрашивая, почему-то у меня. Я отвечал, так как почти всегда знал, где он что побросал. Профессиональное.
Парень коротко стриг свои каштановые волосы, одевался, как рокер, слушал металл и гонял на байке как сумасшедший. От него пахло медом и травами и это, пожалуй, больше всего сводило с ума, именно это, а не хаос, который он устраивал в комнате. Мне постоянно хотелось подойти ближе и вдохнуть аромат, исходящий от его тела. ****ец! Я стойко игнорировал свои порывы.
Учился он средне, не забывал про вечеринки и попойки, большая часть которых проходили у нас в комнате. Когда мне надоедали чужие люди, грохот музыки и парочки, целующиеся у нас в ванной, я доставал спальный мешок и шел ночевать в парк. Да, вы правильно поняли, ночевал среди деревьев, иногда забирался на ветку большого дуба и дремал в тишине и покое, прислонившись к стволу.
С Матвеем по поводу вечеринок поговорил лишь один раз, он меня послал, назвав занудой и сухарем, я в ответ перестал прибираться, и вскоре наша комната превратилась в свалку, в которой чистой оставалась только моя постель и стол рядом. Пивные бутылки захламили пол, а презервативы не обнаруживались, разве что на люстре. Матвей делал только то, что ему было нужно, просто игнорируя меня. Упрямая скотина.
Кулаки чесались набить ему морду, но сдерживался, постоянно напоминая себе, что я - цивилизованный человек. Наша драка откладывалась на неопределенный срок. Но однажды я просто не выдержал.
Два
Мы сцепились жестко, перевернули обе кровати, расхреначили стол, наставили друг другу синяков. Я сломал Матвею нос, в отместку он разбил мне бровь и губу, а следом этот волчара получил от меня вывих плеча. Остановились, когда оба тяжело дышали, одежда в крови, порвана в хлам, а по взглядам понятно, что если один из нас не уступит, то в комнате появится труп.
Я тяжело втянул воздух, пропахший нашим общим запахом, посмотрел в серые глаза и плюнул, в прямом смысле, а потом ушел в ванную, видя, как этот мерзавец победно усмехнулся.
Все осталось по-прежнему: вечеринки, презервативы в самых неожиданных местах. Мои ночевки в парке переросли чуть ли не в постоянное место пребывания. Я приходил с занятий, делал заданный материал, принимал душ и переодевался, а под вечер, когда Матвей вваливался с очередной компанией, брал спальник, планшет и растворялся в ночной тиши, иногда даже через окно, чтобы не встречаться с наглым, самоуверенным засранцем.
Через неделю к моему удивлению наша комната перестала походить на свалку, Матвей начал прибираться по мере своих сил и возможностей, я молчал в тряпочку, хотя и ловил иногда на себе взгляд серых глаз. Еще через неделю вечеринки стали реже, и я мог уже под утро спокойно возвращаться в свою постель.
Ночевать на природе мне нравилось, хорошо, что климат здесь мягкий, ночи теплые, луны светят над головой, я привык. Может показаться, что я свалял дурака, и надо было переломать ему конечности и доказать, кто сильней, а потом ловить злые взгляды и держать под подушкой нож на всякий случай, но это не выход.
С ножом я и так не расставался, военная выучка, а делать парня еще опаснее, чем он есть, не стоило, но Матвей вновь стал испытывать моё терпение на прочность. После последней вечеринки я обнаружил пачку презервативов у себя за кроватью.
- Что это?– спросил, шмякнув находку на стол перед носом соседа. К слову, вся комната была приведена в порядок, никакого мусора.
Он глянул искоса, не отрываясь от набора текста на планшете, и выдал:
- Средство защиты и… приятного времяпрепровождения. Некоторые люди трахаются. Знаешь? Снимает стресс, если не в курсе.
- Я в курсе, для чего они нужны, но, будь добр, сделай так, чтобы я не находил их возле своей койки. Трахайся на своей кровати. - Я умолчал, что мне иногда приходится отключать обоняние, чтобы не смаковать стойкий запах секса после вечеринок.
Он вдруг схватил меня за футболку на груди, притянул так, что мы оказались нос к носу, я возмущенно уперся в широкие плечи и невольно взглянул на приоткрытые губы, а он еще и облизнул их. Скептически поднимаю бровь и смотрю в серые глаза. У него сердце сбилось с ритма, зрачки расширились, а у меня даже дыхание не изменилось.
- Я постараюсь… трахаться так, чтобы не мешать тебе, - выдохнул Матвей в мои губы и отпустил из хватки.
Отступаю, поправляю одежду.
- Ты мне и не мешаешь,- бросаю равнодушно. Он прожег меня бешеным взглядом и запихал презики в ящик стола.
В следующий раз я нашел за кроватью упаковку влажных салфеток и тюбик анальной смазки. Спокойно вынул добычу и поставил на стол перед Матвеем.
- Это твое,- прокомментировал, зевнул, пошел в душ, чувствуя спиной настороженный взгляд.
Интересно, какой реакции он ожидал? Истеричных воплей? Все давно было сказано словами, он меня не уважает, не считается с моим мнением, чтобы его переубедить, мне надо сломать ему позвоночник, но сейчас не война, и я не в казарме. Так что мы сосуществуем, успешно игнорируя друг друга, пока оба психически и физически здоровы - и на том спасибо.
С этого момента началось какое-то идиотское противостояние. Матвей перестал соблюдать даже видимые приличия: мог выйти из душа голым, переодеваться при мне не стесняясь, зачем-то сменил туалетную воду, которая стала только подчеркивать его природный запах. Иногда заставал его, целующимся с парнем или с девушкой на пороге, натыкался на парня в коридорах учебки в пикантных ситуациях. И все время ловил на себе его взгляды: злые, угрюмые, оценивающие, задумчивые. Создавалось впечатление, что он меня изучает, как добычу, перед тем, как напасть. Матвей часто язвил в разговорах, чем приводил меня в замешательство, и я предпочитал замолкать, чтобы не нарываться на грубость. Утыкался в учебники, отделывался односложными предложениями, но это злило парня еще больше.
Как-то вечером, когда я готовился к экзамену, он ввалился в комнату с блестящими глазами, запахом выпивки и наглой ухмылкой.
- Все зубришь, заучка,- бросил, раздеваясь, - скоро плесенью покроешься.
- Не покроюсь. Благодаря тебе я прекрасно проветриваюсь в парке чуть ли не каждую ночь,- отвечаю, просматривая информацию на планшете.
- Вот-вот, если бы не мои вечеринки, вообще бы из комнаты не вылезал, - пробурчало это двухметровое чудовище и упало в кровать в одних трусах, сверкая золотистым загаром на коже.
Не понял… Это он считает, что осчастливливает меня ночевками на природе? Наглец!
С койки донеслось равномерное сопение, сердце у него билось ритмично - значит, уснул, можно спокойно идти в душ. Никогда не раздеваюсь перед Матвеем, всегда снимаю одежду в ванной, чтобы не выходить голым. Только этот волчара может слоняться в первозданном виде, даже пару раз дверь так открывал, никаких комплексов. Тело у него действительно красивое, не поспоришь, подкачанное, рельефное, мышцы, как стальные. Когда мы с ним сцепились, успел почувствовать, насколько хорошо он тренирован, да и ростом не обделен, я ему в грудь дышу, когда стоим. Вот поэтому так не люблю находиться с ним рядом, лучше пусть сидит или лежит, но не возвышается башней, а то нервничать начинаю, за нож хвататься.
В общем, прокрался в ванную, защелку закрыл и стою под горячими струями, балдею, с полчаса, наверно, уже кайфую. Вдруг защелка, вырванная с мясом, волшебным образом звякает на пол, и заходит Матвей с помятой физиономией. Волосы у него торчком, глаза совсем непьяные - шагов я не услышал, подкрался он, что ли?
- Ой!– сказал он фальшиво и отбросил ногой сломанную задвижку.– Я нечаянно, только умыться хотел. Не помешаю?
Ага, так и поверил. Фыркаю и задвигаю перегородку душа плотнее. Матвей умылся, поглядывая на меня из зеркала, и скоренько вышел, умыкнув мои вещи и полотенце. Гад!
- Эй! Какого хера ты задумал?!– Я выключил воду. – Ты что себе позволяешь, волчара сероглазая!– заорал, злясь.– Верни вещи! НЕ-МЕД-ЛЕННО!
- Ну, наконец-то разозлился! Амеба ты полудохлая, - раздалось насмешливое из комнаты.– Я уж думал, ты робот и эмоций вообще не имеешь. Выходи, красавчик, я тебя даже полотенчиком вытру по доброте душевной, а потом и вещи верну… может быть.
Я зарычал и ударил рукой в стену, пара плиток треснула и осыпалась в ванну. Огляделся, прикрыться совершенно нечем, выполз, приоткрыл дверь и уставился на Матвея, пытаясь прожечь в детине дырку. Не помогло. Скотина лежит на кровати и улыбается, мои шмотки у него под боком, а глаза хитрые и насмешливые.
- Это не смешно, верни вещи,- делаю последнюю попытку.
Он мотает головой.
- Ни за что! Не стесняйся, Паша, мы - парни, ничего нового, чего бы не было у меня, я не увижу, - протянул, веселясь, и вперился в меня глазами.
Сволочь! Шею сверну. А труп закопаю в парке под любимым дубом.
Делать нечего, не сидеть же в ванной до посинения.
Выхожу.
========== Три ==========
Да, у автора нежная любовь к деревьям.
Серые глаза впились в меня, улыбка стала натянутой. Пока шел к кровати, он буквально облизывал мое тело, и во взгляде загорался дьявольский огонь. Торопиться уже было некуда. Плавно оказался возле Матвея, не опуская взора, забрал вещи, он попытался меня схватить и дернуть на себя, но я отпрыгнул и, повернувшись, прошел обратно в ванную, слыша за спиной сдавленный выдох. Да, я знаю, как выглядит моя спина с полосками белых шрамов на смуглой коже, и два горизонтальных на бедрах - тоже впечатляют. Когда я оделся в футболку и шорты и вышел из ванной повторно, с лица парня исчезла язвительная ухмылка, взгляд стал растерянным.
Я выключил ночник и забрался под одеяло. Выдохнул, нащупав нож под подушкой.
- Паша…- позвал Матвей. Мне послышалось, или он чувствует себя виноватым?
- Ммм?..– обозначил я свое присутствие.
- Прости, это было глупо.
Вздыхаю. Надо же, этот волчара все-таки умеет извиняться! Меня отпустило внутреннее напряжение.
- Да, глупо. Прощаю. Если сделаешь еще что-нибудь подобное, шею сверну.
- Я понял,- ответил он таким голосом, как будто и вправду до него что-то дошло.
С этого вечера многое изменилось: он прекратил так рьяно доставать меня, бросал задумчивые взгляды, сам починил задвижку в ванной и перестал попадаться везде мне на глаза. Потом я начал замечать слежку и все время встречать его в столовой или в библиотеке. К концу недели он все же не утерпел и снова устроил сборище у нас в комнате, я привычно сбежал на свое дерево, но неожиданно… Матвей приперся туда же.
- Ты здесь ночуешь?– парень помялся, вскидывая голову, и осмотрел мой насест, присвистнул. При свете двух лун видимость была прекрасная, особенно для того, кому темнота не помеха.
- Да.
- А как не падаешь?
- Привычка.
- Я не замечал у тебя плеера. Что ты любишь слушать?
- Этническую музыку… иногда баллады,- не знаю, зачем я отвечал на его глупые вопросы, наверное, мне просто интересно, что он предпримет дальше.
- О-о-о-о… протянул он многозначительно и начал забираться ко мне.
Я приуныл.
- Ты что делаешь?– забеспокоился, все-таки высота под восемь метров.
- Разве не понятно? Лезу к тебе,- он схватился за нижнюю ветку, подтянулся, забрался. На руках играли мышцы от напряжения, футболка задралась, оголив живот.
- Зачем?– задаю резонный вопрос, наблюдая, как он пробирается дальше.
- Интересно посмотреть… что ты там видишь со своего насеста…
Ему оставалось совсем немного до безопасного места, когда он встал на сухую ветку, и та, не выдержав его веса, хрустнула, и он полетел вниз.
Не помню, как оказался рядом, сработали навыки, и я перехватил его за запястье.
На меня глядели дикие серые глаза, пульс у него зашкаливал, а рука была горячей, почти обжигающей. Я невольно втянул его терпкий запах, от страха ставший насыщенным, затем подтянул парня выше, и Матвей уцепился второй рукой за ветку, на которой я сидел. Отпустил, только когда мы оказались на одном насесте.
- Надо быть осторожным, на твой вес многие ветки не рассчитаны.
- Это… точно,- прошептал он, садясь рядом и смотря на меня с уважением. Что ж, стоило не дать ему разбиться, чтобы он стал воспринимать меня всерьез. – А ты сильный, хоть с первого взгляда и не скажешь. У тебя подправленные гены? У меня вот да, улучшена сила и выносливость.
Вот оно что, а я гадал, почему он так отлично держался со мной в драке. В сети масса научных статей об этом, многие родители после войны разрешали усиливать те или иные гены в детях, считалось, что это повышает работоспособность, исключает многие генетические болезни и еще много чего.
Улыбаюсь.
- “Не суди о книге по обложке”- слышал такое выражение? Я полон сюрпризов.
- Значит, подправлены,- сделал вывод Матвей, а я не стал переубеждать. Он огляделся и поднял голову.– Ух ты!
Да, там было на что посмотреть: в кроне дерева, там, где просвет, сверкали звезды и одна из лун.
- Шикарный вид,- поделился он впечатлениями. – Теперь вижу, почему тебе здесь нравится. А что читаешь?
- Старую историю в цифровом варианте, меня больше устраивают книги в библиотеке, но и так сойдет,- киваю на планшет.
- Интересно?
- Мне нравится.
- А что ты любишь есть?
- С чего такие вопросы?– удивляюсь.
Матвей взглянул открыто, пронзительно. Усмехнулся, как только он умеет.
- Может, компромат собираю… или просто интересно.
- Ну если интересно… Ем все, что съедобно. Не привередливый. Острое и соленое не люблю.
- А пьешь что?
- Зеленый чай.
Он засмеялся.
- Я вообще-то о спиртном.
- Не употребляю.
- Совсем?
- Совсем.
- Как так жить можно?
- Вполне неплохо.
- А почему?
- Нельзя по здоровью.
- А-а-а… это связанно со шрамами?
- Частично,- не стал врать я. Он сидит близко, и тепло его тела будоражит и манит. Это странно. Спокойно становится. Почему мы раньше так не говорили?
Мне общение было не нужно, я воспринимал всех через призму своего воспитания, не стремясь идти на контакт, то, что не входило в круг моих интересов, меня не волновало.
- Расскажешь откуда шрамы, Паша?– вкрадчиво спросил парень, смотря прямо в душу.
- Не сейчас…- открываться почему-то не хотелось. – Может быть, когда-нибудь.
Он хмыкнул скептически.
- Ясно. Не доверяешь.
- Доверие надо заслужить,- припечатываю.
Мы играем в гляделки некоторое время, понимаю, что парень не так прост, как кажется: за маской весельчака, нахала и занозы в заднице, прячется умный, все подмечающий хищник, умеющий добиваться своего. И я чем-то заинтересовал этого волка, привлек внимание, и теперь он не отстанет от меня, пока не добьется желаемого. Но никто не говорит, что он получит то, чего хочет.
Матвей первым отводит глаза и начинает спускаться.
- Пошли в комнату, Паша, выспишься нормально.
- Да мне и тут неплохо…
- Пошли, говорю!– спрыгивает на землю, поднимает голову и смотрит.
- А как же вечеринка?
Машет рукой.
- Я всех разогнал, так что будь спокоен.
Надо же, неожиданности так и сыплются. Сгребаю вещи и спускаюсь вслед за ним. До общаги идем молча, но нас это не тяготит.
Четыре
Все вновь изменилось: мы ходили в столовую вместе, сидели за одним столом, разговаривали. Болтал в основном он, я только слушал и в какой-то момент понял, что мне интересно. Матвей много улыбался, сверкал глазами, поднимал брови, забавно оглаживал волосы, когда нервничал. Был подвижным, живым, разве только не светился от счастья. Не мог сидеть в одной позе долго, постоянно вытягивал ноги, раскачивался на бедном стуле, постукивал пальцами по столешнице.
Нет, он не был нервным, просто я мог не менять позу часами, как манекен, он - нет, он - человек в отличие от меня. Немного модифицированный, но всё же не настолько, чтобы чувствовать запахи, как животное, или видеть, словно птица. Не настолько, чтобы отключать нервные окончания при ранении и продолжать ползти к своим, даже с оторванными ногами. Более хрупкий, уязвимый.
- Эй, ты чего завис?– на меня с вопросом смотрят бездонные серые глаза, и я осознаю, что со всей нашей кажущейся похожестью, я давно вывалян в грязи и крови, а он невинен, как младенец.
- Задумался.
- Ты хоть слышал, о чем я говорил?
- Ты расписывал свой ненаглядный мотоцикл, и я понял, что ты неровно дышишь к железному приятелю, и будь твоя воля - спал бы с ним в обнимку.
Он засмеялся.
- Да, я люблю свою детку! Харлей Дэвидсон последней модели, отец на восемнадцатилетние подарил, обязательно тебя на нем прокачу.
- Нет уж, я жить хочу.
- Зануда.
- Какой есть.
Матвей перестал так много пить, вечеринки прекратились. Мне нравились эти перемены, жизнь стала размереннее, хоть я и не понимал в честь чего это. Он попросил натаскать его по точным наукам, я был не против. Теперь мы часто сидели в комнате и зубрили материал, я по десять раз объяснял ему формулы, варианты расчетов, и мне это никогда не надоедало. Он все удивлялся моему терпению, говорил, что на моем месте давно бы удавил ученика, чем повторять одно и то же по двадцать раз.
Этот великовозрастный детина повадился вытаскивать меня на прогулки и все-таки уговорил покататься с ним на байке. В первый раз я отнекивался и брыкался, он почти силком усадил меня впереди себя и рыкнул на ухо:
- Держись!
И я вцепился в руль вместе с ним, а через минуту оба уже орали от восторга, тоже вместе. Мы неслись по трассе, машин было мало, ветер бил в лицо. Шлемы нам без надобности - при изобретении защитных полей, они теряли смысл - в случае аварии мы просто залипнем в персональном поле, как мухи в паутине. Жар разливался по телу от его дыхания на коже, и я отпустил себя. Это так классно! Свобода – вот то ощущение, которое наполнило меня до отказа.
Матвей искусно закладывал повороты, сердце билось быстрей, к спине прижималось горячее сильное тело, и все казалось сном.
Разгоряченные, вспотевшие, мы доехали до моря, остановились на пляже и рухнули на песок передохнуть. Воздух пах солью и йодом, море было спокойным, а день клонился к закату, расцвечивая солнцем наши раскинутые тела. Смотря в синее небо, мне впервые пришла мысль в голову: насколько же мало я видел в жизни. Вода искрилась, переливалась, притягивая взгляд.
Матвей начал раздеваться, чем привел меня в замешательство.
- Ты что делаешь?
- Хочу искупаться,- он стянул футболку, невозмутимо скинул ботинки и взялся за ремень.– Вода теплая, хоть и не сезон еще. Пошли?
- Нет, я…
- Пошли! – с нажимом и твердо.– Поплаваем, остудимся после гонки.
Он остался в одних черных боксерах, и смотрелось это… круто. На лице довольная лыба, и руки ко мне тянет.
- Пошли?.. И не смотри на меня так подозрительно, не съем я тебя… пока.
Его оговорка меня настораживала. Все его взгляды на меня, попытки стать ближе… Эх, Матвей, знал бы ты к кому клинья подбиваешь. Но… мне не хотелось разрушать все, не сейчас, как только стал чувствовать себя спокойно и уютно. Слишком живым я ощущаю себя рядом с тобой, волчара, непозволительно живым, и за это придется расплачиваться, таков закон равновесия.
Я быстро разделся до нижнего белья, ускользнул от настойчивых рук и пошел к воде, Матвей промчался мимо и с гиканьем врезался в волны. Поплескался, фыркая; красивый, сильный, от него так и разило сексуальной энергией. Не то, что я. Как он там меня звал? Вобла сушеная… вот. Хотя он погорячился, конечно, мышцы у меня есть, но сухие, я жилистый и поджарый, как гончая.
- Догоняй!– кричит и уплывает, сноровисто загребая руками.
Фыркаю, набираю побольше воздуха и ныряю. Бирюзовая тишина окружает меня. Матвей плывет быстро, слаженно, как на уроке плавания, а я проплываю под ним и выныриваю рядом, когда парень останавливается передохнуть.
- Паша?..
- Я тут.
Оборачивается, отплевываясь. В серых глазах искры от заходящего солнца, дыхание немного сбито.
- Хорошо плаваешь, где учился?
- На Океании,- вру, не смея сказать правду. – А ты?
- Я всю жизнь здесь прожил, на Косухе. Мама с младенчества плавать учила, да и отец тоже хороший пловец.
- Расскажи о них,- мне интересно, как его воспитывали, что за люди.
Мы держимся на поверхности свободно - соленая вода сама выталкивает тела.
- Мой отец - военный, мать - домохозяйка, переехали сюда около двадцати лет назад, здесь я и родился. У нас дом в районе Вороново, это почти два часа лету на глайдере отсюда. У меня есть младший брат, который учится в школе.
- Отец все еще служит?
- Да, он - полковник,- в голосе Матвея гордость за родителя. – Ему всего пятьдесят, и он отличился на войне, на той самой, что была двадцать пять лет назад, когда Федерация воевала с Империей.
М-да… ну а чего я ждал? Всё то поколение должно было поучаствовать в десятилетней войне. Но отец у него действительно еще молодой. Сейчас, когда люди без проблем доживали до двухсот, пятьдесят - смешная цифра, некоторые только женились в это время.
- У меня хорошая семья, Паша. Как-нибудь познакомлю, - обещает, подплывая ближе. – Поплыли назад?
- Поплыли.
Почему мне с ним спокойно? И это не смотря на то, что от него веет хищником за километр.
Выйдя на берег, мы упали на одежду обсыхать. Тепло, хорошо. У него кожа покрыта золотистым загаром, прокачанный пресс, длинные ноги. Капли воды подсыхают в волосах. В серых глазах вселенская снисходительность.
- Любуешься?
- Рассматриваю с чисто научным интересом.
Переворачивается на бок, подпирает подбородок рукой.
- И как тебе?
Пожимаю плечами.
- Неплохое тело,- констатирую очевидную вещь.
Он хмыкает и выдает.
- У тебя тоже ничего.
- У меня? Ну, по сравнению с тобой я смотрюсь не очень выгодно.
- Ничего подобного. Ты симпатичный. Мне девчонки в группе о тебе все уши прожужжали, тебя так и хочется кормить сладостями, защищать, носить на руках и засыпать подарками.
- Да я как-то и сам справляюсь со своей защитой, - мямлю ошарашено. Не знал, что вызываю у людей такие порывы. Вот те на… я же десантник, у меня за плечами годы войны, два плена и ранение, не совместимое с жизнью. Да у меня руки по локоть в крови, а в банковском сейфе хранятся награды за доблесть и мужество, которые можно при необходимости заложить и получить неплохие деньги, ведь больше ни на что они и не годятся. И вот мне сообщают, что я выгляжу миленьким зайчиком, которого хочется затискать. Обалдеть! У меня цензурные слова закончились.
Матвей понял мое молчание по-своему и, хлопнув по плечу, сказал:
- Не парься. К тебе боятся подходить и навязываться. Лицо у тебя вечно кирпичом, а как уткнешься в свои книжки, так не оторвать просто. Со стороны ты ботаник и заучка, и все думают, что с тобой скучно.
- А со мной скучно?
Он оскалился и наклонился ближе.
- Только не мне. В тебе есть тайна, и я хочу её разгадать, - шепнул мне почти в губы и вскочил на ноги.– Давай одеваться, солнце почти село, а еще ехать обратно.
До темноты мы не успели. На обратном пути индикатор топлива на байке замигал красным, пришлось остановиться на заправке. Слегка взъерошенные, в помятой одежде, мы удостоились подозрительного взгляда кассира.
Матвей пошел оплатить топливо, а я заглянул в магазинчик прикупить воды или сока. В горле пересохло.
В магазине тусовалась компания парней лет двадцати с небольшим. Все были изрядно навеселе, я поморщился от запаха перегара, проходя мимо. Выбрал сок и пошел на кассу, меня толкнули, успел увернуться и не встретиться со стеклянной витриной. Послышался ржач.
- Кажется у кого-то проблемы с координацией!
- Кажется, кто-то еще не вырос из детских штанишек, - спокойно парирую.
- Чё ты сказал, мелкий! А ну повернись, когда с тобой разговаривают!
Разворачиваюсь.
Какая банальщина… Меня обступили, все амбалы, мерзкие ухмылки до ушей, в глазах предвкушение. Шмотки на этих дебилах дорогущие, признаков интеллекта не обнаружено, если и были зачатки, то все утоплено в пиве. Вот не мог я промолчать вовремя? Нас же учили не привлекать к себе внимание. Черт! Краем глаза вижу Матвея, стремительно подходящего ко мне. Встает за спиной и кладет руку мне на плечо. Защитничек!
- Какие-то проблемы?– почти рычит он, угрожающе разглядывая молодчиков.
- Этот мелкий с тобой?– говорит вихрастый в майке с изображением улыбающейся рожи какой-то знаменитости. Предводитель.
- Он не мелкий, и он со мной.
Пять
- Он не мелкий, и он со мной. В чем дело? – Матвей сжимает мое плечо сильнее, в воздухе сгущается напряжение, тягучей патокой натягивает нервы. Парней много, неадекватны, пьяны, опасны. Непроизвольно готовлюсь к схватке, обостряя чувства.
В глазах вожака мелькает досада.
- Да так… ни в чем,- бросает бугай снисходительно и, переглянувшись с приятелями, проходит мимо, задев меня плечом, все остальные потянулись за предводителем, один окинул меня похотливым взглядом и поиграл бровями, по-****ски облизнувшись. Мерзость какая… Когда компания покинула магазин, я выдохнул.
Пронесло. Разжимаю кулаки.
- Почему они к тебе привязались?– Матвей подошел к полке с газировкой, взял банку и обернулся.
- Ну ты же сам сказал, я выгляжу ботаником, безобидным зайчиком, на которого можно наехать. Мальчикам не терпелось снять напряжение, не я, так подвернулся бы кто-нибудь еще.– Морщусь.- Ненавижу таких субъектов, в стае они опасны, а поодиночке трусливы. Ты, прямо, как рыцарь поступил, спасая из лап негодяев бедного зайчонка.
- Ага, я такой, никогда не оставлю барышню в беде!- Матвей улыбается, вертя банку в пальцах- жест выдающий нервозность.
- Я не барышня! – Даже обидно, я бы уродов в два счета в бараний рог свернул, если бы этот волчара не вмешался. Ну и если бы они наехали на меня в более укромном месте.
- Все могло закончиться плохо, Паша,- серьезно договаривает он.
Киваю. Могло. По позвоночнику все еще струится холодок - верный признак опасности.
Нужно смотреть в оба.
Мы заплатили за напитки и вышли из магазина на улицу, освещенную фонарями. Темнело здесь быстро. Безлюдно, но я слышу голоса за углом. Когда сворачиваем, видим, что около байка Матвея стоит вся честная компания, а вожак нагло сидит на машине и лапает руль.
Матвей мгновенно подбирается, бросает:
- Держись позади,- и идет к мотоциклу, зло щуря глаза.
Я скольжу следом бесшумной тенью.
- Парни, вы перепутали машину? Эта принадлежит мне, - говорит он притворно ласково.
Нас обступили, предводитель нагло рассмеялся, поерзал на сиденье и ответил:
- Хочу такую детку себе. Дашь прокатиться? А сам прогуляешься пешочком?
- А не охренел ли ты часом? А ну пошел вон с моего байка! – рыкнул сероглазый, и это послужило для них сигналом.
Они напали скопом, хорошо, что я прикрывал Матвею спину. Пятеро здоровых лбов на двоих - это перебор, ни о каком честном поединке речи не шло.
Уклоняюсь от кулака, бью в корпус противнику ногой, парень отлетает, матерясь. Второй пытается схватить за грудки, но я верчусь ужом и не даюсь, тогда он с рычанием стремится достать меня, молотя кулаками. Судя по приемам, он занимается боксом, но это не поможет.
Противник злится, никак не может меня поймать, провожу серию ударов по болевым точкам, он взвыл и в ярости замолотил руками сильней. Тогда подныриваю и целюсь в солнечное сплетение, вышибая дух. Для меня они как мухи, залипшие в меде, медленные, неуклюжие тела. Второй скорчивается и падает на бетон, поскуливая. Так тебе и надо, сволочь. Нечего нападать на мальчиков-зайчиков. Как раз вовремя: первый очухался и схватил меня сзади, зафиксировав руки; наношу удар ступней ему в голень и ухожу из захвата, соскальзывая вниз, потом подножкой валю его с ног и вырубаю точным ударом в шею. Если знать определенные точки, можно выключить человека, как любую машину, главное - знать, где рубильник.
На Матвея набросились трое, парень вполне успешно отмахивается, не без потерь, конечно. Под правым глазом наливается синяк, губа и бровь разбиты, из носа капает кровь, пачкая футболку. Главарь придурков вполне неплохо знает приемы рукопашного боя. Отвлекаю на себя самого здорового и патлатого, детина грязно ругается и пытается достать меня приемами карате, я просто ухожу от ударов, двигаясь быстро и плавно, а потом, улучив момент, въезжаю ему коленом по яйцам. Когда противник превосходит тебя численностью, нет запрещенных приемов. Поверженный мычит, падает, держась за отбитое хозяйство. Надеюсь, потомства у него никогда не будет, на свете и так хватает идиотов.
Третий готов.
Все время стараюсь не выпускать Матвея из поля зрения, против двоих он вполне неплохо держится, пока остаюсь в стороне, наблюдая. Оба его противника тоже с побитой рожей, нападают, как гиены, метя в самые уязвимые места. Я бы остался в стороне до конца, чтобы не ранить самолюбие соседа, но тут один из нападающих достает нож, маленький, складной, но от этого не менее опасный.
Пара взмахов, Матвей отступает, уклоняется, скаля зубы, его противник рычит, матерится и обещает вспороть ему брюхо. Какие все кровожадные, ручаюсь, что этот сосунок никогда не видел, как выпускают внутренности человеку. А я видел.
Так не пойдет.
Его следующий взмах, мое почти незаметное движение, и я перехватываю руку в болевом захвате, выворачиваю назад к спине, нагибая урода к земле. Мерзавец орет от боли, нож выпадает из его руки, отбрасываю подальше опасный предмет и чуть сильней сжимаю запястье. Хруст костей приносит мне внутреннее удовлетворение, как и надсадный вой.
Матвей тем временем справляется с последним, отправляя противника в нокаут точным хуком справа.
- Ты мне руку сломал, сука!– скулит любитель ножей, бережно баюкая конечность.
- Не надо было выебываться,- тихо говорю в искаженное болью лицо, позволяя на мгновение раствориться маске законопослушного гражданина, парень испуганно замирает. Хорошо, этот еще не безнадежен, возможно, кое-что поймет после этой ночи. Потом переключаю внимание на Матвея, подхожу.– Ну и рожа у тебя, сосед.
Прямо красавец расписной, но даже побитый и в крови он так же привлекателен каким-то непередаваемым животным магнетизмом. Тяжело дышит, лыбится окровавленными губами, придерживая ребра рукой, пробует вытереть футболкой кровь с лица, предсказуемо делает только хуже и окидывает меня подозрительным взглядом.
- Паш, ты кто такой? На тебе ни царапины.- Все холодеет внутри от вопроса, заставляю губы растянуться в улыбке.
- Ни один из них не смог меня поймать, задача воина не победить в битве, а избежать её. Вот я и избежал. Ты просто не такой увертливый, как я.
- Ага, сделаю вид, что поверил. Только вот я ни разу не видел, чтобы кто-то двигался так же быстро.
- Забей, поехали уже,- прохожу мимо парня к мотоциклу, спиной ощущая цепкий взгляд, пытаясь за поспешностью скрыть страх дальнейших вопросов.
- Поехали. И так время потеряли.
Он решил оставить вопросы на потом, это обнадеживает, только вот у меня предчувствие, что после сегодняшнего вечера он вцепится в меня бульдожьей хваткой и не отстанет, пока не докопается до правды.
Обратно домчались с ветерком, Матвей пах потом, кровью и чем-то родным, едва уловимым, теплым… и это меня пугает. Кажется, я привыкаю чувствовать себя в безопасности с ним рядом. Плохо, очень плохо.
Мы оставили байк на университетской стоянке, тихо пробрались в комнату, где я сразу пошел за аптечкой.
- Иди в душ, потом буду тебя лечить.
- Хорошо, мамочка, я быстро,- бросает ехидно, прежде чем хлопнуть дверью.
Вот паразит, двухметровый амбал, а ведет себя как дитё. Но послушался без возражений. Рано или поздно додумается до чего-нибудь, не знаю, что буду делать в этом случае. Пусть все идет, как идет.
Интересно, каким он был ребенком? Задиристым, наверное, непоседой и проказником. Сам никогда маленьким не был, не знаю, что такое детство, быть беззаботным и открытым для всего мира. Изучать окружающее пространство методом проб и ошибок. Джетам такой роскоши не давали, из колбы вытаскивали тело пятнадцатилетнего подростка со всеми необходимыми знаниями, записанными в мозг, а потом три месяца боевой подготовки и на войну. После первой битвы отсев сорока процентный, до года доживала только половина. М-да… что-то опять не о том думаю.
Парень вернулся из душа в одном полотенце, довольно сверкая глазами, даже побитая рожа не испортила ему настроения.
Шесть
- Ты опять не здесь, Паша.
- Думаю.
- Много думать вредно.
- Я не много, я в самый раз. Давай свою побитую физиономию, - вытаскиваю спрей для синяков, заживляющую мазь. Сидим за столом перед распотрошенной аптечкой. – Здесь написано, что будет щипать, зато, когда заживет, шрамов не должно остаться.- Осторожно наношу состав на ссадины и раны, парень шипит, ёрзает, смотрит куда угодно, только не на меня. Когда стал наносить мазь на губу, пришлось взять его за подбородок, и он замер. Губы у него мягкие; под горячей кожей бьется пульс, а дыхание ласкает на грани неприличных ощущений. Провожу пальцем по пострадавшей брови, Матвей выдыхает рвано.
- Больно? Прости.
- Нормально,- хрипло отвечает и жадно всматривается в меня, словно что-то ищет, зрачки у него слишком расширены.
Чувствую себя как на минном поле, оступлюсь - и мне конец.
Отпускаю его, опрыскиваю лекарством синяки, которые расползлись по скуле и подбородку, еще несколько - темнеют на шее; мне неудобно, зарываюсь пальцами в короткие волосы и поворачиваю голову под нужным углом. Шипит.
- Ты это специально?– спрашивает и буквально впивается в меня взглядом.
Что он имеет в виду, не понимаю? Вроде больно не делаю, а серые глаза цвета предгрозовых туч испепеляют.
- Что именно?- уточняю.
Засматриваюсь. Они у него такие только, когда он злится или возбуждается. Хм… интересно… и запах изменился, стал более насыщенным. Упускаю тот факт, что продолжаю держать его за затылок, чуть поглаживая. Мысли лениво ползут в голове. Мне нравится его запах, тепло кожи, мне вообще, черт побери, все в нем нравится!
Расстояние между нами неумолимо сокращается, и когда теплые губы накрывают мой рот, я задерживаю вдох, а потом отдаюсь во власть чужого желания. Матвей целуется осторожно, мягко, лижется, просит впустить, и я позволяю проникнуть глубже, растворяясь в неизведанной ласке, смакуя, впитывая, запоминая. Меня никто никогда не целовал, не знал, что это так приятно. Языки сталкиваются, борются, мы смешиваем дыхание, слизываем вкус друг друга, жар волнами расходится по телу, ударяет в голову, заставляет приподняться все волоски на теле. Желание - вот, что нас объединяет.
Он углубляет поцелуй, обнимает за плечи, срывает с волос бандану и зарывается рукой в пряди, поглаживая. И это почти слишком… слишком много, чтобы я выдержал эту пытку лаской. У него пульс зашкаливает, а я усилием воли усмиряю сердце, чтобы не потерять контроль. Кровь кипит в жилах, и под ладонями горит чужая кожа, но как бы мне не хотелось, возбуждение не доходит до паха, оставаясь комком в солнечном сплетении.
Наши стоны смешиваются. Он слишком близко. Так нельзя! Где моя невозмутимость? Похоже, растворилась в запахе похоти, так же, как и мозги. Привкус крови отрезвляет - рана на его губе открылась. Что я творю?
С трудом прерываю ненасытную ласку.
- Мат… вей… притормози,- шепчу, упираясь в монолитные плечи. Он смотрит на меня пьяными глазами, облизывает красные губы и рвано дышит.
- Что такое? Слишком быстро? Но от тебя невозможно оторваться, Паша… да и практика тебе не помешает,- улыбается, снова тянется и гладит по плечам ладонями. – Ты притягиваешь, как магнит.
Парень разгорячен близостью, и это делает его опасным. Надо остановиться! Ничего хорошего все равно не будет.
- Матвей… не уверен, что вообще стоило начинать все это, - говорю с горечью.
- Почему?– смотрит требовательно, и былая нега рассеивается, уступая место гневу в его глазах.
– Тебе нравится. Ты наслаждаешься процессом не меньше меня. Так в чем дело?
Как же ему объяснить, не оскорбив и не оттолкнув? Ну и вляпался… а все любопытство неуемное. Заигрался в человека, вот теперь и расхлебывай, как хочешь.
- Не уверен, что смогу ответить тебе так, как ты этого ждешь, Матвей. Я не совсем здоров и… Черт. Как сложно!– зажмуриваюсь, тру щеки ладонью и пытаюсь отвернуться, но мне не дают.
- В чем дело? Скажи прямо.– Держит мое лицо, обхватив руками, ждет, гневно поджимая губы.
- Я не испытываю сексуального возбуждения с момента аварии, когда погибли мои родители. Ничего не получится, - мягко отнимаю его пальцы от лица и сам провожу ладонью по груди, затем ниже к паху, касаюсь вздыбленного полотенца.– Ты уже готов к подвигам, а у меня даже не встало.
Парень не верит и проверяет, проводя рукой по ширинке. Позволяю, хоть и задерживаю дыхание.
- Бля-я-а-а…- тянет шокировано.
- Вот и я о том же. Думаю, что не стоило даже и начинать. Прости…
- Да черта с два! Не думай, что это меня остановит! – почти рычит он мне в лицо. – Я о тебе думаю с самой нашей первой встречи! Ты мне снишься уже… решил, что все пройдет, забуду. Да вот не проходит!
- Полагаешь, если трахнемся, тебя отпустит? – мой голос не намного теплее космической пустоты. Хотел спросить равнодушно, но осколок обиды проскочил, уколол больно.
Матвей выдохнул, отклонился на спинку стула.
- Ну зачем ты так, Паша? Меня интересует не только твое тело, но и мозги. С тобой интересно. Секс, конечно, тоже не маловажен, иногда люди не подходят друг другу именно в постели, и хотелось попробовать с тобой. Скажи, ты совсем ко мне ничего не чувствуешь? Никакого желания?
Усмехаюсь не слишком радостно.
- Желание есть… потрогать тебя везде хочется, а поцелуй вообще мозги расплавил. С тобой тепло, хорошо, приятно, жарко. Только жар останавливается в районе поясницы, а дальше - ничего.
Он зеркалит мою усмешку, запах желания все еще витает вокруг нас.
- Ну хоть не противен, и то плюс,- бурчит себе под нос.
Медленно наклоняется и заправляет мне волосы за ухо, проводит по шее кончиками пальцев, слежу за ним, прикрыв глаза.
- Обещай, что не будешь бегать от меня, прятаться и игнорировать, и скрываться на своем дереве.
- И надолго тебя хватит без секса?– добавляю яду в интонацию.
- Обещай!
- Ладно, сбегать не буду. Только зря это все, ты нормальный парень, гормоны из ушей лезут, для физического и психологического адекватного состояния тебе нужен секс. Долго ты на сухом пайке не протянешь. Что делать-то будешь?
- Дрочить в душе!– и бровями по-****ски играет и облизывается. – И тебя зацеловывать до одурения. Ты же не против? – томно мурлычет он, явно нарочито.
- Да делай, что хочешь!
Я рассмеялся заливисто, прямо от сердца отлегло, а у него глаза стали серьезными.
- И буду делать. Ласкать можно по-разному. Раз тебе приятны поцелуи, вероятно, что другое понравится. Позволишь?
Он спрашивает разрешения? Ему это важно, мое согласие, а мне важен он, как ни странно. За месяцы проживания я привык к нему, прирос, прикипел с мясом. У меня ни с одним человеком такого не было, имею в виду не с джетом. Что с этим делать, я не представлял. Боюсь только, что, не добившись отклика от меня, он быстро разочаруется. Пусть. Тогда останемся просто друзьями, мне хватит и этого. Есть так же опасность, что он поймет, кто я на самом деле, узнает, что мое прошлое лишь легенда, и я вовсе не пушистый милый зайчик. Слишком много у меня секретов. Матвей не дурак и уже подозревает неладное. Плевать. Хочу еще немного побыть обычным человеком, а там будь, что будет, как нам говорили психологи: «Воспитывайте здоровый эгоизм».
Только бы он подольше не спрашивал, куда я уезжаю каждую вторую субботу на целый день.
- Позволю. Самому интересно, к чему это приведет. Сообщи мне, когда надоест воздержание, и ты на все плюнешь.
- Не дождешься!
- Как скажешь. А теперь давай спать.
- Давай,- соглашается легко, встает, сдергивает с себя полотенце и падает в постель голышом. Позер!
Выключаю свет и иду в душ, когда возвращаюсь, у него уже ровное дыхание. Засыпая, слушаю стук его сердца. Я никогда не мечтал о будущем, не загадывал наперед, может, стоит начать делать это сейчас?
Семь
Космические боги! Если бы я знал, на что подписался! Но теперь поздно отказываться от своих слов. Матвей начал таскать меня на лесные прогулки: выходные мы неизменно проводили на свежем воздухе около небольшой речки, до которой час лету на общественном транспорте и потом еще полчаса пешком по затаенным тропинкам, где можно встретить туристов, рыбаков и охотников. Лес был в меру дикий, иногда попадалась мелкая живность.
Брали с собой палатку, еду, спальники и проводили на природе все два дня, купаясь, жаря на костре мясо и отдыхая. Было трудно скрывать свои привычки, мне хватало четыре часа сна, остальные два приходилось валяться, слушая дыхание Матвея в соседнем спальнике. Потом вставал, приводил себя в порядок, подбрасывал в потухший костер дров и грел съестное. Почуяв запах пищи, парень просыпался и выползал взъерошенный и смешной, пока он чистил зубы, я накладывал еду в тарелки и разливал чай.
- По тебе часы можно сверять,- ворчал он, отхлебывая из кружки и довольно жмурясь.
Он прав, внутренний хронометр никогда меня не подводил. После этого замечания я стал делать разброс во времени на десять минут.
Мы общались на любые темы, он мог часами говорить о мотоциклах, о семье. Я же больше слушал и ловил на себе внимательные взгляды. И еще… теперь мы целовались постоянно, при любом удобном моменте, я выполнял обещание и не бегал, а он отрывался по полной. Его напор ошеломлял и заставлял теряться, вышибал все мысли из головы и обнажал нервы. Никогда не думал, что поцелуи могут быть такими разными. Приходилось тормозить регенерацию, чтобы засосы не исчезали слишком быстро. Вообще, все происходящее выводило меня из равновесия, нам всегда говорили, что джеты не приспособлены для секса, мы холодные, безэмоциональные, только вот сосед разбивал все эти убеждения на осколки. Матвей ластился, как большой кот, лез обниматься, говорил иногда чертовски смущающие вещи, но вместе с тем не напирал, никогда не использовал силу, всегда спрашивал, приятно ли мне и не хочу ли я остановиться. А я не хотел, только вот тело по-прежнему не стремилось правильно реагировать.
Один раз мы так увлеклись поцелуями в палатке, что сожгли мясо. Пришлось вытащить нож, привязать его к древку и идти ловить рыбу. Матвей наблюдал со стороны, сначала подшучивал, но потом замолчал, как только первая лоснящаяся рыбина вылетела на берег, трепыхаясь. Его восторгу не было предела, хотя чистить он её явно не умел: обляпался чешуёй с ног до головы так, что потом пришлось стирать вещи и мыться, зато поели сытно.
Матвей выпросил у меня орудие ловли для осмотра, покрутил в руках, внимательно изучил рукоять и лезвие. Не знаю, что он хотел найти, но какое-либо клеймо или опознавательные знаки на ноже отсутствовали. Все оружие джетов всегда оставалось безликим, отличалось особой прочностью и походило на стандартное вооружение любой армии.
- Хороший нож, Паша.
- Отличный,- подтверждаю, упаковывая клинок в кожаные ножны.
- Ты его всегда с собой носишь. Подарок?
- Скорее, наследство.
- И где же учат так ловко обращаться с оружием?
- Папа любил охотиться, брал меня с собой.
- Ты почти не говоришь о родителях.
Пожимаю плечами.
- А что говорить? Они погибли, я остался жив - не слишком веселая история.
- Так и есть, но почему-то я не видел у тебя ни одной их фотографии.
- Мне они не нужны, я и так помню, как они выглядели. И что за допрос с пристрастием? Возможно, мне просто не хочется бередить старые раны, – выкрутился я и, подорвавшись, пошел к воде, на ходу стягивая одежду.– Я купаться… Ты со мной?.
Матвей внимательно посмотрел на меня и пошел следом.
Потом мы долго плавали, сидели у костра, целовались, в общем, отлично проводили время, только вот меня не отпускало ощущение, что парень понял, что я ему вру и многое не договариваю. Скоро он спросит прямо, и я не знаю, что ему ответить. Не то чтобы к джетам относились плохо - за прошедшие годы после войны все привыкли, что мы живем среди людей. Многие вовсе не прятались, но большинство предпочитало маскироваться, как я. Не все люди готовы узнать, что соседствуют с головорезом, прошедшим войну, как бы ни говорили о терпимости в нашем обществе, косые взгляды, неприятие, страх и любопытство - извечные спутники тех, кто выделяется из серой массы обывателей - таков закон природы.
Существовали и еще менее прозаичные вещи - каждый из нас подписывал бумагу о неразглашении сведений: нам запрещалось распространяться о том, чем мы занимались во время войны, очень многие люди сделали себе карьеру на крови и бесчисленных жертвах, а мы прямые свидетели и исполнители приказов. Так что лучше притворяться простыми обывателями и не отсвечивать, так всем было спокойней.
Как-то вечером Матвей чинил защелку в ванной, которую в очередной раз вырвал случайно, ударил молотком по пальцу и выдал витиеватые ругательства, бросил инструмент и сел в кресло, дуя на пострадавшую конечность.
Я молча вытащил аптечку, обработал ему руку, заклеил пластырем, затем подобрал молоток и пошел доделывать задвижку. И тут меня огорошили.
- Паш, ты девственник?
Я ударил по гвоздю слишком сильно, чуть не расплющив крепление, и в изумлении повернулся к соседу.
- С чего вдруг такие вопросы?
Ухмыляется и глазами меня так и поедает.
- У меня есть свое мнение, но удовлетвори моё любопытство.
Отворачиваюсь и доделываю работу, потом кладу молоток в ящик для инструментов и отвечаю осторожно.
- Если ты спрашиваешь, имел ли я с кем-нибудь добровольный сексуальный контакт, то нет.
- Понятно,- выдыхает, встает и обнимает меня со спины, сцепляя руки на животе, кладет подбородок на плечо. Горячий, он всегда такой горячий, большой, сильный, и когда я почти расслабляюсь в его руках, он тихо продолжает.- А недобровольный?
Все-таки заметил оговорку, волчара!
Дергаюсь, не пускают, лишь притискивают сильней. Пытаюсь вырваться, но меня настолько крепко держат, что бескровными методами освободиться не получится. Не хочу делать ему больно. Не заметил, как начал задыхаться, теряя контроль - он все же вывел меня из равновесия. Теплые губы обласкали шею, руки поглаживают живот, и ласковый шепот на ухо:
- Тише, тише, Паша. Ответь, мне нужно знать. Ты ведь дичишься не просто так, да и проблемы у тебя не на пустом месте. Может, авария и виновата, но ведь не только она? Я прав? И исчезаешь ты неизвестно куда два раза в месяц, уезжаешь на междугороднем аэрокаре.
- Не твое дело! Отпусти!– процедил я, сквозь зубы, пытаясь разжать хватку.
- Не отпущу!
На меня находит холодное спокойствие.
- Ладно, сам напросился,- бью его локтем в бок, выворачиваюсь, заламываю одну руку за спину и сжимаю пальцами плечо рядом с ключицей, если пережать - он потеряет сознание, а так - просто не может двигаться. – Не смей. На меня. Давить. Никогда. Ты только что потерял все доверие, которое успел заслужить! - цежу холодно, потом отпускаю его, хватаю рюкзак и выбегаю на улицу.
Мне надо проветриться. Душно, и щеки почему-то горят, моё имя несется в след немым укором. Что ж я творю? Знал ведь, что ничем хорошим это не кончится. Ох, и правильные вопросы ты задаешь, Матвей. А что я ждал? Парень и так со мной носился, как с драгоценностью. Даже самому недогадливому будет понятно, я ему не просто нравлюсь, чувства глубже, многогранней. И надо ведь так случиться, что он залез под кожу так незаметно, ненавязчиво, вытащил из нутра самое больное, позорное, то, что ноет постоянно, цепляет по нервам и не дает покоя. Я ожидал совсем других вопросов. Идиот.
К любимому дереву не пошел, он меня там в два счета найдет, прогулялся по парку и сел на скамейку. Вечер, народ снует туда-сюда, никто не обращает на меня внимания. Сумасшедший дом какой-то. Внешне я спокоен, а внутри - буря. Сейчас бы пробежаться на полной скорости, чтобы ветер в лицо, или сходить в тир и пострелять по мишеням, или, на худой конец, подраться, только с равным, чтобы выложиться на двести процентов. Так ведь нельзя. Ничего нельзя, заметят, заподозрят. Как я устал носить маску, и, похоже, потерял единственного человека, который хотел узнать меня поближе.
Ветер доносит знакомый аромат, напрягаюсь, слыша шаги, на плечо ложится рука, поднимаю глаза.
- Ты же обещал не бегать от меня, Паша.
Восемь
Смотрю на него и не могу оторваться, дыхание у Матвея сбито - бежал, сердце стучит взволнованно, серые глаза выжидающе смотрят, а рука сжимает плечо в попытке удержать на месте.
Молчим, пялимся друг на друга. Да он ведь перенервничал! Запах страха все еще окутывает его тонкой дымкой, не за себя боялся, за меня. Внутри разливается тепло, оказывается, это приятно, когда о тебе беспокоятся.
Поддаюсь порыву и трусь щекой о теплую руку, парень потрясенно выдыхает, разжимает хватку, пальцами мимолетно проходится по волосам, успокаивая.
Секунда, и он садится рядом, плечом к плечу. Мне неловко, не знаю, что сказать.
-Я не хотел отвечать на вопросы, но и не сбегал, - выдал правду для разнообразия.
- Хорошо.
- И ты не услышишь от меня подробностей, по крайней мере, не сейчас. Но да, ты был прав.
- Хорошо.
- А про поездки я расскажу тебе позже. Мне нужно еще немного времени, чтобы все обдумать.
- Договорились.
Сердце у него выровняло ритм, голос спокойный. Кажется, конфликт исчерпан хотя бы на время. Берет меня за руку, переплетая пальцы, так и сидим рядышком, напряжение медленно, но верно отпускает меня, расслабляюсь и кладу голову ему на плечо, не вижу его лица, но чувствую, что Матвей улыбается. Так спокойно.
Ветер обдувает лицо, мои страхи забились в самый дальний уголок души, вот бы они там и оставались.
- Ты идиот, Паша, ты это знаешь?
- Ага.
- И рука, кстати, все еще болит.
- С меня массаж.
Скептически хмыкает над ухом.
- Знал бы, спровоцировал раньше.
- Что, нравится в синяках ходить?
- От тебя готов снести все, что угодно.
Сердце пропускает удар. А он ведь на полном серьезе сказал. Ну и что ты будешь с этим делать, солдат? Доверие - полное, безграничное. Дождешься, он тебя еще и с родителями захочет познакомить - и что тогда? ****ец. Не хочу сейчас об этом думать. Проблемы нужно решать по мере их возникновения.
Массаж я ему сделал вечером, промял все косточки так, что Матвей только громко стонал и матерился, зато быстро расслабился и уснул как младенец. Я еще долго смотрел на его безмятежное лицо и думал о своей жизни, о том, чего я хочу, и как этого добиться. Все подозрительно хорошо складывалось, а опыт говорил, что когда все прекрасно - надо ждать большой подлянки. Пока я не знал, в чем это проявится, оставалась надежда пережить неожиданности без потерь.
***
Прошел месяц, и наступили экзамены, которые вытянули из нас все жилы и не оставили времени на рефлексии и глупости. В атмосфере взаимной подготовки мы сблизились еще больше.
Целовались каждый день подолгу, до припухших губ и глухих стонов, я отвечал ему со всей порывистостью и жадностью. Внутри меня будто разгоралось солнце, которое пыталось выплеснуть свое тепло наружу, и этот жар порождал сильные эмоции, которые раньше я не испытывал. Мне постоянно хотелось прикасаться к Матвею, пробовать на вкус его кожу, облизать всего. Весь контроль улетал, когда он проходился губами по шее, стонал, смотрел черными от похоти глазами, прижимал меня к себе и лапал за задницу. У меня внутри все дрожало, ноги слабели, а голова становилась пустая и легкая.
После он оставлял меня, тяжело дышащего, с расфокусированным взглядом, а сам бежал в душ, где даже сквозь шум воды я слышал его стон, когда он кончал, помогая себе рукой.
Чувство вины росло, я проклинал свое тело, не способное реагировать нужным образом, но потребность в ласках стала необходимостью, и я с ужасом ждал, когда парню надоест заниматься мазохизмом, и он пошлет меня, и заведет себе нормального любовника. Но дни шли, сменяясь неделями, а Матвей оставался все также ненасытен в поцелуях и ласках, и не было ни намека на то, что он чем-то недоволен.
Наконец мы сдали все зачеты, я первым отстрелялся и сидел на ступеньках учебного корпуса, поджидая Матвея, прошло уже больше часа. Он появляется в дверях, уставший, но довольный, встаю навстречу и охаю, когда он стремительно подходит, хватает за талию и приподнимает над землей. Испуганно упираюсь в плечи и шиплю:
- Поставь меня, придурок!
- Не-а,- придурок лыбится и прижимает меня сильней. – Я сдал! На “отлично”. Все благодаря твоей помощи. Ты чудо, Паша!
Вид у него, как у обожравшегося сметаны кота, и я не могу сдерживать улыбку.
- Пусти, на нас уже смотрят,- не забываю оглядываться по сторонам и подмечать любопытных наблюдателей.
- А мне плевать,- но он все же аккуратно поставил меня и поцеловал, всерьез.
Я вспыхнул до ушей, вокруг раздались смешки и улюлюканье: то ли осуждающие, то ли действительно завистливые. Но нам уже было все равно. Я обнимал его за шею, запускал пальцы в короткие волосы и целовал в ответ. Когда мы нашли в себе силы расцепиться, Матвей спросил:
- А ты как сдал?
- Все на “отлично”, включая физподготовку.
- Я в тебе ни секунды не сомневался. Поехали праздновать?
- Куда? Я не пью.
- В кафе. Накормлю тебя мороженым. Какое ты любишь?
- Не знаю,- ляпнул я совершенно бездумно и прикусил язык.
Парень замер и прямо душу мне вынул своим взглядом.
- Интересный ты человек, Паша. Не пьешь, не куришь. Кофе только со мной попробовал, мороженое не ел. Зато имеешь ай-кью выше, чем у нашего учителя астрономии, я знаю, проверял по базе, сравнивая анкетные данные, и дерешься лучше инструктора, а это я уже сам видел. Вот что мне думать прикажешь?
- Что природа щедро одарила меня умом и сообразительностью?
- Издеваешься?
- Немного.
- Ладно, я тебе доверяю. Дело за малым, теперь ты должен мне поверить. Только… странно все это.
Мы почти дошли до стоянки, останавливаюсь, держу его за руку и смотрю в серые льдинки глаз. Он прищурился, пожевал губу и кивнул, что-то решая для себя.
- Хорошо, пошли есть мороженое.
Мы поехали в кафешку; я не ожидал, что мороженое бывает стольких видов. Читая меню, завис и все никак не мог выбрать. В результате мы заказали восемь разных порций, съели по половинке от каждой. Думал - не выживу: и вкусно, и не лезет больше. Потом пили кофе и чай, болтали о разных вещах. Вообще за последнее время я говорю слишком много, за всю прожитую жизнь столько не разговаривал, сколько за последний год. Не хотелось думать о серьезных вещах, не хотелось просчитывать варианты, но мозг действовал помимо воли. В кафе сел так, чтобы видеть дверь и окна, пока болтали, автоматически фильтровал информацию, фоном слушал голоса посетителей, отслеживал передвижение официантов. Вот такой я зверь… диковинный.
Матвей рассказывал очередной забавный случай из детства, а я смотрел на его губы и недоумевал, как мог так сильно привязаться к человеку, который с самого начала меня только раздражал. Теперь и дня не могу прожить без него, он стал нужен, как воздух, незаменим, необходим, желанен. Боюсь расставания, боюсь обидеть его, так я не боялся, даже на войне, сидя в кабине истребителя и бомбя очередную базу противника. Все сложно и странно, и… волнующе. Я как хищник в засаде, которого выманили на поляну, накормили, обогрели, приласкали, даже не смотря на укусы и сопротивление, а теперь надевают ошейник, и я рад подставить шею, и совершенно не сопротивляюсь, потому что уже не могу без всего этого.
Мы просидели в кафе допоздна, в общагу приехали уже в сумерках, уставшие, но довольные. Я был слегка дезориентирован от переполняющих эмоций, от тепла парня, пропитавшего меня насквозь. Его одеколоном теперь пропахла вся комната, терпким, притягательным, с ноткой хвои и трав. Раньше приходилось отключать обоняние, чтобы не чувствовать его, сейчас же я с наслаждением дышу пропитанным ароматами воздухом. В жизни все так быстро меняется.
- Я в душ,- беру чистое полотенце, вещи и скрываюсь за дверью.
Наслаждаюсь, стоя под упругими горячими струями, улыбка не сходит с губ, а в солнечном сплетении собирается теплый комок и растекается по всему телу, даря расслабление. Прерывает умиротворение звук открывающейся двери, давно не пользуюсь защелкой - что толку, если парень вырывает её на раз, только чинить опять. В ванную просачивается Матвей в одних боксерах и пронизывает взглядом, словно хочет забраться под кожу.
- Ты чего? - мне немного неуютно под пристальным вниманием, после того случая он ни разу не видел меня полностью обнаженным, а под струями воды не спрячешься. Его взгляд скользит по коже, ласкает, обжигает, в глазах голод, желание, жажда. Матвей облизывает губы, руки скрестил на груди – нервничает.
- Можно с тобой, Паш… я тебе спинку потру, - и улыбка такая неуверенная, как будто ждет, что я сейчас на него орать начну и кидаться вещами.
Прислушиваюсь к себе: угрозы не чувствую, только предвкушение. Мне тоже хочется стать ближе.
- Залезай,- тихо отвечаю и отворачиваюсь, выдавливая гель из тюбика себе в ладонь. Ванную наполнил запах зеленых яблок, слышу, как Матвей медленно выдохнул.
Меня обняли сильные руки, погладили по плечам, горячее тело прильнуло сзади; ну уж нет, поворачиваюсь, смотрю прямо в глаза, там желание плещется, как густое вино. Запах возбуждения обволакивает нас обоих. Капли воды на золотистой коже соблазняют. Он отбирает у меня намыленную мочалку и начинает неторопливо водить по груди. Не могу просто стоять и смотреть, хочется касаться, что и делаю, мыльными руками вожу по горячей коже. У него потрясная фигура, все в меру, сила, пластика, красота в каждом изгибе. При такой разнице в росте я упираюсь носом ему в грудь, и ладони очень удобно ложатся на бока. Матвей уже не моет меня, а скорее ласкает, проходясь по плечам и спине, затем по животу. Пена стекает по ногам, щекочет, исчезает в водостоке, а мы нежим друг друга, все больше возбуждаясь. Мочалка упала на дно ванны, поднимаю голову.
- Паша… - выдыхает Матвей, наклоняясь, и целует осторожно, прижимая к себе.
Отвечаю на ласку, обнимаю за шею и углубляю поцелуй, мне нравится чувствовать его всем телом, нравится ощущать, как его стояк трется о мой живот. Отступаю на шаг под струи воды, он за мной как привязанный, не отрывается от губ, нежно посасывает, облизывает. Вода смывает мыло, оставляя под ладонями гладкую кожу. Парень совсем слетает с тормозов, ластится ко мне, стонет, глаза прикрыты, мокрые ресницы слиплись, а волосы забавно топорщатся. Красивый.
- Паша… у тебя такая гладкая кожа,- шепчет низким голосом, и меня пробирает до мурашек. Не отвожу взгляда, не могу, не смею прервать эту связь, что образовалась сейчас между нами, я словно чувствую его, как себя, что ему хорошо, сердце бьется быстро, кожа горит, жарко, и этот жар разливается румянцем на щеках и шее. Приподнимаюсь на цыпочки - так я достаю до шеи - и приникаю губами к пульсу, лижу языком и слышу протяжный полный кайфа стон.
Матвей держит меня за талию, наклоняет голову, подставляясь, а я спускаюсь губами к ключице и, чуть прикусив, перемещаюсь к соску, напряженному и призывно торчащему. Захватываю плоть ртом, прикусываю, парня тряхнуло, и он выругался, но не от боли, а как раз наоборот. Его член дрогнул и уперся мне в пупок, а я продолжал теребить сосок зубами. Мне хочется, чтобы он стонал от удовольствия, терял голову, дрожал и шептал мое имя… вот как сейчас, сексуальным мурлыкающим голосом. Боги, так и свихнуться недолго!
- Что мне сделать, Матвей? Скажи. Научи.– Мне нужны инструкции, хоть я и просветился насчет постельных утех в сети, с дорогим тебе человеком это не подойдет. Лучше спросить.
Приласкай меня… руками,- он берет мои ладони, выливает на них геля и тянет к своему паху.– Погладь по всей длине.
Я понятливый, обхватываю стояк и медленно провожу снизу вверх, плоть в кольце пальцев просто каменная, парень вцепляется мне в плечи и делает движение бедрами навстречу ласке. Вот так значит: обвести пальцем упругую головку, приласкать второй рукой яички; жалобный всхлип мне наградой. Парня ведет от удовольствия все больше, он упирается руками в стену у меня за спиной, рвано дышит и смотрит пьяными глазами, пока я ему отдрачиваю. Член пульсирует в ладони, сочится смазкой, Матвей шумно дышит в шею и шепчет:
- Сильней…
Подчиняюсь, мну яйца, сжимаю ствол и убыстряю движения. Парень мычит что-то неразборчивое и толкается в руки. Слышу свое имя непрерывно:
- Паша, Паша-а-а, Паша-а-а…
Надолго его не хватает, Матвей выгибается, содрогаясь, выплескиваясь жаром мне на живот, утыкается в шею и крепко обнимает, его потряхивает. Обнимаю в ответ, глажу по спине, придерживая. Он дрожит от пережитого удовольствия, а у меня только дыхание чуть сбилось, и тепло по телу разливается от того, что я сделал ему приятно, от того, что заставил кончить. Но возбуждения нет, только томление где-то внизу.
Матвей нежит меня горячими ладонями, добирается до паха и вздыхает.
- Не переживай, Матвей, мне было хорошо, правда. Главное, что тебе понравилось.
- Еще как понравилось.- Только вот голос у него замогильный, и парень отчаянно стискивает меня до боли. Надо исправлять ситуацию.
- Тогда хочу поцелуй, такой, чтобы мозги отшибло,- провожу отвлекающий маневр, сам тяну его к себе и получаю, что просил.
Потом мы домылись, еле выползли, и Матвей затянул меня к себе на кровать. Двоим тесно, но тепло, лучше так, чем одному. Слушая мерный стук сердца, я лежал без сна и думал. Думал, думал, думал, и мысли теснились в моей голове. Парень прижал меня сильней к груди, его дыхание согревало макушку.
- Опять где-то витаешь, Паша, я же говорил, что много думать вредно.
- Как ты узнал, ты ведь даже лица моего не видишь? – удивляюсь.
- А я мысли читаю. И говорю тебе, не думай о всяких глупостях, например, о том, что ты мне жизнь портишь, и, оставаясь с тобой, я не смогу завести нормальные отношения, и о том, что без полноценного секса я тебя скоро брошу.
Замираю, просто каменею, он что, и вправду мысли читает? Гладит по спине и говорит:
- Не дождешься, не брошу и не отпущу никуда. Отношения - это не только секс. Мне с тобой хорошо, душа отдыхает. Когда ты рядом, у меня словно крылья за спиной вырастают. Не могу объяснить… ты, конечно, не подарок, подозрительный, недоверчивый, но без тебя мне плохо, как кусок отрезан. У тебя полно секретов, но я готов ждать, сколько понадобится, чтобы ты мне их доверил. Иногда мне кажется, что ты хрупкий, будто сделанный из стекла, и страшно сломать тебя неосторожным словом и движением, а иногда я осознаю, что ты сильней меня раз в сто, и морально, и физически. Ты сплошное противоречие, и я до сих пор не могу понять, как в тебе уживаются вселенская наивность и расчетливость, неопытность в бытовых вещах и профессионализм в том, о чем ты и знать, по идее, не должен. Я не дурак, все вижу и не тороплю.
Вот каким он меня воспринимает. Расслабляюсь в сильных руках, зажмуриваюсь до боли, что-то горячее проступает под веками, и комок в горле, медленно выдыхаю.
- Благодарю.
- Не за что, Паша. Видимо, тебе чаще надо повторять, что ты важен. Спокойной ночи.
- Спокойной,- проваливаюсь в темноту, думая, что я все-таки везунчик, как ни крути.
Девять
Выходные, и мне снова надо ехать, прощаемся с Матвеем на пороге комнаты, он не спрашивает больше, куда я направляюсь, только обнимает, целует в висок и говорит, что будет скучать. Обещаю вернуться вечером.
Дохожу до стоянки междугородних аэрокаров и жду объявления на посадку, впереди час пути. Пока летим, городской пейзаж за окном сменяется сельским. До больницы добираюсь без приключений.
Медсестры приветливо кивают, улыбаются, узнавая постоянного гостя. Эта частная клиника - одна из многих, основанная Кленовым Евгением, джетом, он первым встретился с иноземной расой шахисов. Инопланетники же поделились с нами своими технологиями, одна из которых – наниты, молекулярные роботы, широко используемые в медицине. Именно благодаря им меня и поставили на ноги после смертельного ранения. Я подорвался на противотанковой мине - лишился обеих ног по бедра, осколками посекло спину и повредило позвоночник. Пришлось ползти к своим почти полкилометра, отключив болевые рецепторы и перекрывая кровообращение. Меня погрузили в анабиоз сразу, мало кто верил, что я когда-нибудь очнусь, включая меня самого. Но чудо случилось.
И я здесь не только на плановый осмотр. Прохожу в знакомую палату, прислоняюсь к косяку и смотрю на Милка. Мой младший братишка лежит здесь уже три года. Вердикт врачей – вряд ли он выйдет из комы; его тоже подлечили нанитами, да и ранение было не таким страшным, как мое, но он не хочет просыпаться. Никто не знает почему. Я привез его сюда, где лучшие специалисты, и финансирование осуществляется из фонда Клёна. Милка лечат совершенно бесплатно, обеспечивают должный уход, на свои деньги я не смог бы позволить и десятой доли того, что нужно. Он мой напарник, мой друг, брат, подопечный, мы прикрывали друг другу спину множество раз, и теперь я почти здоровый, и у меня полноценная жизнь, а он лежит здесь.
Палата светлая, ухоженная, он на постели, маленький и хрупкий, исхудавший, абсолютно безжизненный. Белая кожа, белые волосы, ресницы даже не дрогнут, хорошо, что тут не принято застилать постель белым бельем, все яркое и в цветочек. И палата выкрашена в светло-зеленый, и пижама на нем яркого насыщенного синего цвета с белыми облаками.
Врач говорил, что спящие могут ощущать окружающую обстановку. Да, именно так – спящие. Он может все слышать, чувствовать, ощущать запахи, ему включают музыку, приносят цветы и делают массаж ежедневно. Но с каждым моим приездом он все равно выглядит ещё хуже, словно истаивает, несмотря на старания врачей, но я не теряю надежды, не могу себе этого позволить.
Сажусь на стул около кровати и начинаю рассказывать новости, я ничего от него не скрываю и почему-то знаю, что он радовался бы за меня.
Здесь всем известно, кто мы такие, и нет нужды скрываться, снимаю маскировку и глажу его по волосам, поправляю одеяло, расправляя невидимые складки. Милк такой неподвижный, и мне больно смотреть на заострившиеся скулы и запавшие глаза. Пищат приборы, его грудь мерно вздымается, а я вспоминаю, каким он был юрким и живым. Я старше него - принадлежал той партии джетов, которую создали в лаборатории в середине войны, и участвовал в боевых действиях пять лет. Милк воевал всего два года, но и этого оказалось достаточно. Два самых тяжелых, мать их, года.
Есть такие существа, не предназначенные для жестокости и тяжких испытаний, это меняет их, почти ломает, делает другими, вот и он такой. Птица со сломанными крыльями, и я не знаю, что нужно сделать, чтобы он снова взлетел.
Я был кем-то вроде наставника для него, существовала традиция, что старший джет брал шефство над младшим, только что окончившим академию. Парень мне просто понравился тогда: сообразительный, немного суетливый, он был слишком живым для джета, слишком общительным. Был.
Помню, когда он перестал разговаривать совсем. Мы тогда вдвоем попали в плен. Наш истребитель подбили рядом с Имперским крейсером и затащили тягловым лучом на борт вражеского монстра - нас решили взять для допроса. Я был старше по званию и владел информацией. Но у джетов ни по форме, ни по другим знакам не понять, кто главный. Досталось обоим: раздробленные ребра, тяжелое ранение, недостаток кислорода, ожоги; и нами овладевал страх. Но стало совсем жутко, когда поняли, что попали на корабль к «Волкам». Это особое подразделение противника, сформированное сражаться именно с джетами. Они не считали нас людьми, знали наши сильные и слабые стороны, для них мы являлись машинами для убийств, и поступали с такими соответственно.
Нас сразу обкололи сильнейшей наркотой, тормозя регенерацию и сопротивляемость, потом раздели, сковали руки за спиной специальными наручниками, обхватывающими пространство от запястья до локтей и рассчитанными на нашу силу, затем облили ледяной водой и бросили в камеру, где температура не превышала одного градуса. Так мы провели шесть часов, подползли друг к другу, чтобы хоть как-то сохранить тепло, и когда дверь открылась, мы не смогли встать - настолько закоченели. До сих пор в памяти то мерзкое чувство беспомощности, когда вошедший в камеру офицер Имперцев, весь такой бравый, в новой форме с «башкой оскаленного волка» на плече, подошел и ударил меня кованым ботинком в живот.
Я скрючился на железном полу и понял, что это только начало ада, и мы не отделаемся легкой смертью. Можно избежать всего этого - остановить сердце и не мучиться, но в нас был заложен инстинкт выживания, и если в перспективе теплится хоть малейший шанс на спасение, джет будет драться до конца или до выполнения поставленной задачи.
Они избивали нас попеременно, заставляя смотреть на страдания другого. Я сжимал зубы и старался не кричать, а вот Милк не выдержал такого прессинга и через пару часов застонал. Эти суки поняли, что он слабее, чем я.
Происходящее нельзя даже назвать допросом - это просто пытки: парни веселились вовсю, делали ставки, кто из нас продержится дольше, спрашивали наши клички, номер подразделения. Молодой холеный офицер сидел на стуле и наблюдал за издевательствами с невозмутимым видом. Шестеро бугаев, все крепко сбитые, с литыми мышцами, метелили нас долго и со вкусом, они совершенно не уставали и наносили удары профессионально, не давая отключаться. Дальше следовал перерыв, действие препаратов в крови ослабевало, и мы могли затянуть самые страшные повреждения, чтобы не окочуриться, но передышка длилась недолго. Нам вновь вкалывали коктейль, и веселье продолжалось.
В тот конкретный момент я ненавидел их всех, всю их Империю и войну, в частности, и Федерацию до кучи. В тот миг пришло осознание, что я и такие, как я, всего лишь разумное оружие, и вся эта хрень о патриотизме, защите отечества и долге перед страной, которую нам втирали с момента рождения, не стоит и ломаного гроша. Мы не нужны никому, просто мясо. У этих в форме со знаком волка есть семья, мать, которая их родила, отец, который воспитывал, возможно, братья или сестры, цепочка предков, родословная, дом, куда можно вернуться.
Мы же не имели ничего, кроме нас самих. Я смотрел на Милка, в его глаза, полные боли, на его скользкое от крови тело и молчал. Я не сказал ни слова. И тогда офицер приказал сменить методы убеждения. Вся его команда нехорошо ухмыльнулась, и когда меня стали лапать за задницу, я понял, что будет дальше.
Никто даже не заикнулся о кодексе военнопленных, все эти законы создавались не для нас. Джеты не люди, так считали эти «Волки». Нас просто изнасиловали по очереди, так же, как били до этого. Степенно, не торопясь и подбадривая друг друга, заставляя смотреть на страдания своего товарища.
Как сейчас помню эту боль, страх и фактическую беспомощность. И от запаха было никуда не деться, меня вырвало на металлический пол, когда наблюдал, как Милка трахают сразу двое амбалов. Я видел его глаза в тот момент, они у него светлые, в отличие от моих. Я не мог заговорить, я мог только смотреть, не расцепляя взгляда, как эти ублюдки издеваются над ним. И когда он упал, хрипя, весь в крови и чужой сперме, заскулил, попытался свернуться в клубок, мне померещилось, что глаза офицера сверкнули по-волчьи.
Потом наступила моя очередь. Боль, мерзость и кровь по ногам, я просто пытался дышать и не отводил глаз от Милка, а он смотрел и плакал. Дорожки слез текли по чумазому лицу, избитые губы шептали: «Братишка, держись, держись». Наши мучители смеялись.
А потом офицер решил, что раз я крупнее, то со мной можно поразвлечься подольше. Я видел в его глазах лишь веселье и предвкушение. Меня снова пустили по кругу, иногда я отключался, меня приводили в чувства, окатив из шланга ледяной водой. Я лежал трясущийся и беспомощный с закованными за спиной руками, и сам офицер приобщился к экзекуции. Я тогда почти овощем был: отупел от боли и издевательств и мог лишь мычать и слабо дергаться, сознание соскальзывало. Вот только боль снова прояснила разум: офицер всадил лезвие в бедро, перерезая артерию, пока трахал, а потом, кончая, проорал Милку, что если он не начнет говорить, то я сдохну прямо сейчас от потери крови. Так бы и случилось, регенерация слишком ослабла из-за препарата в крови.
Милк заговорил. Смотрел мне в глаза и, захлебываясь слезами, рассказывал все, что знал, а знал он немного. Офицер остался доволен, создавалось впечатление, что им не столько необходима информация, сколько доказательство самого факта, что джета можно расколоть. Обычно мы умирали, не вымолвив ни слова.
Меня перевязали и оставили в покое. Офицер, уходя, погладил Милка по голове, приговаривая, какой он хороший мальчик и все сделал правильно. После их ухода братишка подполз ко мне, прижался и все шептал: «Прости, прости, прости, прости, Шугар, я не мог дать тебе умереть, брат». И я простил, в тот же миг, стиснул его руку и тихо отвечал:
- Ты ни в чем не виноват.- И это правда. Не его вина, что он не выдержал, что он слишком эмоциональный и ранимый для джета, что он слишком привязался ко мне.
Мы лежали, прижавшись друг к другу, израненные, почти замученные. Он дрожал, а я гладил его по голове и думал, что нас скоро убьют.
Нам дали поспать часа два, потом снова пришел знакомый офицер, и меня забрали на допрос, а Милка вырубили - он попытался кинуться на охрану.
Теперь им известно, что я старше по званию, соответственно, знаю больше, напарник перестал их интересовать, и они возьмутся за меня.
К дальнейшему я был готов, точнее, думал, что готов. Меня приковали к креслу, вкололи «сыворотку правды» и начали допрашивать, потом поняли, что препарат не действует, сменили лекарство, и все началось по новой. Я ответил на все, уже пребывая на грани смерти, сердце останавливалось, рассудок мутился. В камеру вернули в бессознательном состоянии и без наручников, именно это сыграло свою роль. Милк грел меня и шептал на ухо, просил не умирать, и я не посмел ослушаться, когда стал чуток соображать, то смог освободить парня от наручников, и он принялся взламывать замок на двери.
В это время начался космический бой с флотом Федерации, крейсер «Волков» подбили, и они все эвакуировались на шлюпках. Про нас забыли, думали, наверное, что мы погибнем, но Милк смог открыть дверь камеры и дотащить меня до грузового отсека, где мы забрались в ремонтный бот, предназначенный для устранения повреждений на обшивке. Воздуха на нем хватило на шесть часов; двигатели были маломощные, и передатчик ни к черту. Мы продрейфовали в космосе восемь с половиной часов, не умерли только потому, что погрузились в искусственный сон, а нас нашли по маяку, который Милк запрограммировал на сигналы СОС. Повезло, что корабль наших сил пролетал достаточно близко от бота и сумел засечь сигнал.
Потом больница, отчет командованию и отправка на передовую. Милк увязался со мной и с тех пор почти не разговаривал и отвечал только, когда спрашивали. За те несколько дней, проведенные в плену, он повзрослел на целую жизнь, как ни странно это звучит. Я не отталкивал его, может, чувствовал себя виноватым, не знаю. Но в одном из боев, когда мы шли в наступление, он прикрыл меня от взрыва, получил обширные ранения, еле дотянул до госпиталя, и его погрузили в анабиоз. А позже и меня ранили.
Вот так вот. Мы числились вместе по документам, поэтому мне не составило труда найти его, и теперь он лежит тут уже четвертый год, мой маленький братец, который ничего не видел, кроме войны, крови и боли. Я так хочу показать ему, что жизнь гораздо многогранней и ярче, чем кто-либо из нас мог представить, и не теряю надежды на лучшее.
Время летит быстро, мне пора тоже сходить к врачу.
Доктор в очередной раз сканирует организм и констатирует, что я здоров, и что он не может найти никакой патологии, которая мешала бы мне вести нормальную полноценную жизнь. Все дело в голове, говорит он, проблема в психике, и в очередной раз советует мне хорошего психиатра, а я в очередной раз отказываюсь. Не представляю, как смогу рассказать человеку о том, что творилось на войне и в плену.
Прощаюсь со всеми, еще раз захожу в палату к Милку, оставляю на столике леденцы и распахиваю окно, впуская в больничную атмосферу запах лета и свободы, выскальзываю в коридор, прикрыв дверь, и следую к выходу. Жизнь идет своим чередом, меня ждут. Как же хорошо, что кто-то беспокоится о тебе. Матвей звонил уже два раза, сказал что встретит, и от этого тепло внутри, спокойно. Знаю, что справлюсь со всем, что будет ждать впереди, я выжил на войне, теперь дело за малым - приспособится к мирному существованию, в чем намечаются успехи.
Десять 1
Чем больше проходит времени, тем больше понимаю, что пропал. Прирос, прикипел к Матвею, и оторвать его от себя теперь кажется невозможным. В голову лезли банальные вещи, которые я дико смущался озвучивать. Не могу надышаться им в буквальном смысле: от запаха сносит крышу, постоянно ловлю его улыбку, взгляд серых глаз, замечаю случайные прикосновения.
Прошла неделя после моей поездки в госпиталь, я ждал Матвея около кафе, недалеко от общежития: сидел на скамейке, наслаждался музыкой в наушниках, когда слух на периферии уловил металлический скрежет, гулкий удар и крики людей в конце улицы. На дороге тут же включились проблесковые маячки, возвещая, что питание защитных полей отключилось, послышался женский визг, и я рванул на помощь, туда, где из-за домов взметнулся чёрный дым, и потянуло запахами топлива и гари. Сердце неприятно защемило от беспокойства - именно с той стороны должен был приехать Матвей.
Выбежав из-за угла, я застал ужасающую картину: столкнулся автобус и грузовик, перевозивший стальную арматуру. От удара машина перевернулась и собрала собой несколько легковушек, раскидав их, как кегли. Аварийная сигнализация резала уши; люди, помогая друг другу, выбирались из машин, кто-то в крови, кто-то просто растерян и в шоке оглядывался по сторонам. Благодаря защитному полю жертв должно быть не так уж много. Я пробирался между автомобилями, высматривая глазами чёрный байк и боясь обнаружить искомое. Обогнул автобус и замер на месте, дыхание перехватило: мотоцикл Матвея, искорёженный, лежал под металлическими балками, на руле - пятна крови. Я заметался, разыскивая знакомую фигуру. Ну где ты, черти тебя дери! Тела нет, значит - ушёл ногами, или оттащил кто-нибудь. Внутри все заледенело, пульс зачастил - я так не пугался даже на задании. Не выдержав, я стал звать парня по имени, носясь между машинами. От автобуса отбегали люди, само средство передвижения коптило воздух, но пламени не было видно - топливо, соприкасаясь с воздухом, почти не возгорается.
Я увидел парня около синей покорёженной легковушки и вмиг оказался рядом.
- Матвей! Чтоб тебя! Что ты тут забыл?! – заорал я на парня, взяв за плечо, повернул к себе и встряхнул. У него лицо в крови, бровь разбита, синяки и ссадины на руках, куртка порвана.
- Да нормально все, Паш… тут вон животину в машине оставили, - и кивает мне за плечо. Смотрю, а в авто на заднем сиденье айва шестиногая мечется, воет и скулит, пытаясь выбраться.– Заклинило, не могу открыть,- он дёргает за дверь, упираясь ногой в капот, но безрезультатно.
- Дай-ка я…- решительно отодвигаю его, приноравливаясь к зажимам.
- Не дури, тут вдвоём надо…
Раздаётся треск, и дверь остаётся у меня в руках, выдранная. Ой! Осторожно прислоняю её рядом. Айва, вызволенная из плена, радостно тявкая, выпрыгивает наружу и несётся искать хозяев.
И тишина.
Медленно поворачиваюсь, встречаясь с охреневшим взглядом, и развожу руками.
- Извини, перенервничал,- тихо говорю, мысленно обзывая себя всякими нехорошими словами. Сердце все никак успокаиваться не хочет, и руки немного подрагивают. Он подходит ближе, вижу, что хочет спросить, но я не даю, мягко накрывая пальцем губы.– Пошли отсюда, Матвей, тебе бровь обработать надо.
Притягивает к себе резко, так, что носом в грудь утыкаюсь, от него пахнет кровью, потом и гарью, сердце стучит сильно и ровно.
- Ты меня до инфаркта своими выкрутасами доведёшь, Паша.
- А ты меня! – не остаюсь в долгу. – Все нормальные люди бегут от неприятностей, а не к ним! Животину ему жалко стало… придурок…
Сжимаю руки у него на талии и выдыхаю. Живой, почти невредимый. Ещё бы немного, и я бы скользнул в боевой транс или снял маскировку. За эти пять минут я потерял год жизни, не меньше.
Вдали завыли сирены, а потом все закрутилось: народу набежало, с Матвея взяли показания, как с очевидца, в машине скорой обработали рану на лице и велели не спать сутки. Байк эвакуировала ремонтная служба, если машину можно будет восстановить, с Матвеем свяжутся.
Я дотащил хмурого парня до нашей комнаты, раздел и запихнул в душ. Пока тот мылся, расстелил постель, заказал еды и стал ждать. Матвей привычно вышел в одном полотенце, мокрые волосы топорщились ёжиком; глянул на меня, вздохнул, прошёл мимо к своей постели и натянул пижамные штаны, сверкнув голым задом.
Сидим, уставившись друг на друга.
- Спрашивай… - первым решаюсь я.
- О чем?
- О чем хочешь.– Сейчас я готов рассказать всю подноготную: от момента, когда вывалился из пробирки, и до сегодняшнего дня.
Внимательно на меня смотрит и выдаёт:
- А я не хочу. Когда созреешь, тогда сам и расскажешь.
Отвожу взгляд, чувствуя, как вспыхнуло лицо. Получи солдат, в тебя верят, ждут, а ты все, как девица истеричная, боишься неизвестно чего. Медленно выдыхаю.
- Байк жалко,- говорю совсем не то, что думаю.
- Починят, а если нет, так скоплю денег и куплю новый, - он вдруг морщится и трёт лоб.
- Голова болит?
- Начинает. Может, обезболивающего выпить? В аптечке вроде было.
- Нельзя, врач сказал: «Никаких препаратов и не спать сутки».
Матвей застонал, схватился за виски.
- Я сдохну до утра!
Как же мне хочется прикоснуться к нему, огладить всего, ощутив упругие мышцы под ладонями, поцеловать в упрямые губы. Вот и хороший предлог подвернулся.
Подсаживаюсь рядом, он поворачивает голову и вопросительно смотрит.
- Я могу сделать точечный массаж, головная боль и усталость пройдут. Хочешь?
- Хочу.
Перебираюсь к нему за спину, встав коленями на кровать, и кладу руки на плечи. Он заметно напрягается, видимо, вспоминает, как я дверцу машины вырвал. Сначала просто глажу шею, плечи, и когда он расслабляется, начинаю массаж неторопливыми круговыми движениями. Через минуту он удивлённо выдыхает и закидывает голову назад сильнее, прохожусь по шее, ощутимо надавливая в нужных местах. Он задышал глубже, навалился на меня спиной, лицо приобрело блаженное выражение. Начинаю массировать кожу головы и слышу тихий стон, полный удовольствия. Усмехаюсь и прекращаю движения, оставив ладони на широких плечах.
- А ещё можно?
- Можно, но не сейчас. Если продолжу, ты уснёшь, а спать нельзя.
Он недовольно фыркнул и сел прямо. Раздался звонок - это нашу еду принесли. Вскочив с кровати и открыв дверь, забираю пакеты у курьера. Матвей помогает дотащить съестное до стола и присвистывает, увидев содержимое.
- У нас праздник? В честь чего морские деликатесы?
Притягиваю его к себе за шею и целую в губы мимолётно, удостоившись недоуменного взгляда.
- Считай, что у тебя сегодня второй день рождения,- серьёзно констатирую и вижу, как изменилось его лицо при осознании, что все могло закончиться далеко не разбитой бровью.– Выкладывай еду, я мыться.
Сбегаю в ванную. Стоя под горячими струями, еле сдерживаю порыв постучаться лбом об стену, чтобы мозги вправить. Космические боги! Как же я испугался за него! А увидев всего в крови, и вообще чуть крышу не снесло! Так, хватит, беру себя в руки окончательно. В жизни все бывает, и мне придётся смириться со всякими случайностями, от которых никто не застрахован.
Выйдя из ванной, я уловил божественный запах, идущий от стола, желудок голодно заурчал. Матвей уже сидел и грыз вилку, капая слюнями на стол.
- Думал, ты там заплыв устроил, садись, еда остывает, - и протягивает мне вторую вилку.
Мы набросились на еду с большим энтузиазмом, не знаю, что было причиной: пережитый стресс или умопомрачительный запах от блюд. Опустошили тарелки вмиг и сидели, лениво раскинувшись на стульях. Потом перебрались на кровать и включили визор, нашли боевик и стали смотреть, как герой крошит в капусту своих врагов. Минут через пятнадцать Матвей уже зевал во всю пасть и тер глаза. Неудивительно, вечер на дворе плавно переходил в ночь. Когда Матвей в очередной раз чуть не вывихнул себе челюсть, я не выдержал:
- Перестань.
- Легко тебе говорить! Глаза слипаются. Фильм - скучный, ты рядом - теплый.
Железные аргументы.
- А если так?– я приподнялся на локте и начал его неторопливо целовать.
Замер, позволяя мне творить все, что хотелось, он лишь отвечал ласково, но когда я углубил поцелуй, переплетая языки, не выдержал и перехватил инициативу. Пульс сбился, кожа горела под пальцами, мне нравилось с нажимом проводить по мускулистым бокам, оглаживать беспорядочно все и сразу, плавно подбираться к шее. Он повалил меня навзничь, навис сверху и стал целовать еще агрессивнее. Сонливость давно слетела, смытая желанием.
Воздуха не хватало, и губы горели, а когда Матвей принялся ласкать мне шею, я тихо выдохнул от удовольствия и притянул к себе ближе, вынуждая опуститься на локти. Так здорово чувствовать вес сильного тела. Он внимательный, никуда не спешит и уже добрался губами до ключицы, и теперь увлеченно ставит засосы на груди. Я только и могу, что выгибаться призывно, зарываться пальцами в короткие волосы и балдеть от ощущений. Он раздвигает мне коленом ноги и трется пахом. Чувствую через ткань штанов, какой он твердый. Ласкаем друг друга ладонями, губами, плавимся в жаркой истоме. Чистейшее удовольствие… так не было никогда прежде. Обжигающие волны поднимаются по позвоночнику, настойчивые губы клеймят кожу и будят желание. Матвей снова впивается поцелуем и ведет ладонью по груди и ниже, задирает футболку, мучает сосок, пока я не мычу протестующе, а потом опускает руку вниз, и мы оба замираем, когда он накрывает мой стояк.
- Поверить не могу…- шепчу, смотря на бугор в штанах. Дыхание сбито к чертям, Матвей раскраснелся, губы облизывает, в расширенных зрачках плещется похоть.
- Паша-а-а-а-а…- стонет он и начинает вылизывать мне рот, пошло, мокро и настойчиво, а рукой пробирается в штаны и обхватывает член.
От пронзивших меня ощущений я вскрикиваю, вцепляюсь ему в плечи и постанываю беспомощно, пока он мне надрачивает ласково, размазывая выступившую смазку по члену. Обалдеть, как офигенно! Я тоже не остаюсь сторонним наблюдателем: тереблю за соски, глажу живот и, забравшись в штаны, обхватываю каменный член, поглаживаю и сжимаю, ловя ритм.
Он двигает бедрами и стонет низко, ничего уже не соображая. Мы сошли с ума оба. С меня стянули футболку, облизали все, что можно и нельзя, а затем оставили совсем без одежды. Матвей, ругаясь и сверкая шальными глазами, нашел смазку под подушкой и перевернул меня на живот, подмял под себя, поцеловал все шрамы и лишь тогда погладил скользкими пальцами между ягодиц. Я дернулся, задышал часто, но не от страха, а от того, что так горячо, липко и мокро, а еще стыдно… наверное. Мне так давно этого хотелось. Пальцы Матвея проникли внутрь, медленно погладили мышцы, растягивая, заставляя выгибаться. Он шептал мне безумные вещи, от которых краснели щеки, и на губах появлялась улыбка, и становилось неловко, жарко, до безумия хорошо. Хотелось кричать, но я только стонал, вцепившись зубами в подушку, и двигал бедрами, насаживаясь на пальцы. По яйцам текла смазка, ноги дрожали, сердце бухало где-то в затылке, мысли из головы вышибло напрочь. Матвей задевал внутри что-то, от чего было странно и классно одновременно, я перестроил рецепторы так, чтобы максимально чувствовать удовольствие, как оно течет по венам вместе с кровью, рвется из горла стонами. Выгибаюсь, подставляясь, хочется больше: всего и сразу, почувствовать его внутри, стать одним целым. Я скулил, просил, комкал в руках простынь, а он молил не торопиться, обещал, обжигал дыханием спину и растягивал, придерживая за бедро. А когда мы взмокли и не могли больше сдерживаться, накрыл своим телом, прикусил плечо и стал входить медленно. Меня потряхивало, а Матвей проталкивался внутрь, дышал тяжело и крепко вцепился, словно боялся, что сбегу. Внутри все жгло и трепетало, и боль переплавилась в жар, который разросся в сверхновую, когда он заполнил меня собой до отказа. Я расслабился, отдался в его руки полностью, а он лишь этого и ждал - начал двигаться размеренно и неумолимо. Он постепенно наращивает темп, распаляется, и вот уже держит меня за талию, вколачиваясь на полную, а я приподнимаюсь на руках и подмахиваю на каждое движение, поскуливая. Кровать долбится в стену нещадно, комнату оглашают пошлые шлепки и ругательства Матвея, пот бежит градом, мы охрипли от стонов оба. ****ец, как хорошо! Все плывет перед глазами, от нашего общего запаха, от эмоций, переполняющих меня. Я кончил первым, забрызгав простыни, меня заколотило, а он еще дотрахал несколькими движениями, рыкнул, и меня внутри словно кипятком обдало. Матвей рухнул на постель, загнанно дыша, целовал мне шею, тыкался носом в мокрый загривок. Потом скатился, лег рядом и успокаивающе гладил по спине. Я смотрел на него, раскрасневшегося, улыбающегося, довольного, не веря в произошедшее, и начал тихо смеяться.
- Ты чего, Паша?– он погладил меня по голове, и его глаза стали встревоженными.
Как же ему, незнающему, объяснить, что такое плен и издевательства, и настоящая жестокость? Как сказать, что я даже надеяться не смел, что испытаю удовольствие от близости? Думал, не смогу, но Матвею удалось меня разбудить.
- Все отлично, Матвей. Мне было охрененно хорошо. Никогда не предполагал, что секс - это так здорово,- целую его в плечо, глупая улыбка не сходит с губ, а у него глаза снова меняются, появляется что-то такое… нежность, наверное. Я плохо разбираюсь в сложных чувствах. Он притянул меня к себе, и довольный дышит в волосы.
- Рад, что тебе понравилось,- бормочет.– Повторим?
- Обязательно, - соглашаюсь.– И не спи, тебе еще нельзя, только шесть часов прошло.
Он страдальчески застонал.
- Я не продержусь столько времени. И почему нельзя спать? У меня же минимальные травмы, врачи скорой вкололи обычный комплекс при подозрении на внутренние повреждения.
- У тебя гены подправленные?
- Да. Ты же знаешь.
- Вот поэтому и нельзя. Если не хочешь потерять свою выносливость и ловкость, нужно подождать, пока препарат восстановит все в изначальный вид, а при этом мозг должен работать и не переходить в режим сна. Еще лучше, если бы ты подверг себя незначительным нагрузкам.
- Глупость какая… нагрузки можно, а спать нельзя?
- Организм нужно поддерживать в тонусе.
- А если бы я пострадал сильнее и был бы без сознания?
- Тогда бы тебе вкололи нанитов, и уже не имело бы значения, спишь ты или нет.
- Так что получается, на мне сэкономили? Вот ведь… а как же страховка?
- Страховка не покрывает нанитов. Это дорогое удовольствие, доступно отнюдь не каждому и применяется только в тяжелых случаях, когда нет другого выхода.
- Ты, похоже, много об этом знаешь… Расскажешь подробнее?
- Ладно, только не спи.
Неплохой способ отвлечься. Я рассказал все, что знаю о нанитах: о Шахисах, которые их изобрели; о Клёне, благодаря которому они стали доступны людям. Болтовня заняла больше часа, в течение которого Матвей два раза пытался заснуть, в чем я успешно ему помешал, а когда парень слишком расслабился, я снова на него набросился, и мы предались постельным утехам с жаром и энтузиазмом следующие три часа. Сломали кровать - ножка треснула. Смеялись до икоты, и Матвей признался, что ему ни с кем не было так легко и хорошо, как со мной.
Потом долго мылись, а когда наконец вышли из ванной, пришлось перебраться на мою постель, так как она осталась единственной целой. Снова говорили обо всём, а под утро с ним по телефону связались взволнованные родственники и продолжительное время пытали на счет аварии. Только он сумел успокоить родителей, как ему позвонил младший брат. С ним он болтал дольше, пока они не перетерли все новости. Я сел рядом и навострил уши, обо мне Матвей рассказывал осторожно, намеками и лишь брату. Обещал нас познакомить. Мне тепло и спокойно вот так сидеть, прислонившись к его спине, и слушать их разговор. Когда он общался с братом, его интонация изменилась, стала более мягкой, с мамой он беседовал открыто, но сглаживал углы, а вот с отцом напрягался - отвечал четко, но ускользал от прямых вопросов. Когда звонки закончились, я все проанализировал и понял, что со мной он тоже разговаривает по-особенному, не так как с родными, это значило, что я для него тоже важный.
В столовую мы пошли к раннему завтраку. Матвей зевал, тер глаза и выглядел вялым и взъерошенным, но улыбался. После еды, двух кружек кофе немного взбодрился, повеселел, и я потащил его на природу, в парк, предварительно сменив нашу одежду на спортивную. Мы выбрали безлюдное место.
- Ну и зачем ты меня сюда привел?– поинтересовался он, осматриваясь.
- Я знаю неплохой способ, как не дать тебе заснуть.
- И какой же?
Хищно улыбаюсь и встаю в стойку.
- Коснешься меня, исполню любое твое желание.
Его глаза заинтересованно загорелись, он вернул мне улыбку.
- Могу пожелать все, что захочу?
- Абсолютно.
- Ловлю на слове,- и он встает, копируя мою позу.– Полный контакт?
- Сначала поймай!
И мы начинаем кружить по поляне.
Десять 2
Спарринг проходил неординарно, мы знатно провели время, это была больше игра, чем действительно серьезный поединок. Ударить его по-настоящему я бы все равно не смог, а Матвей старался достать меня, но постоянно промахивался. На пятнадцатой минуте я позволил ему вскользь задеть моё плечо - контакт по касательной, и он уже победно орет и улыбается. Не замечает, как сон слетел с него, организм пришел в тонус, глаза заблестели. Мы продолжали танцевать еще некоторое время, пока у парня не стал частить пульс, и не сбилось дыхание. Я решаю, что пора прекращать и фиксирую его руку, вывернув к спине. Он попробовал дернуться и поморщился - да, не так-то просто вырваться из болевого захвата.
- Отпусти! – требует, а я пьянею от запаха его тела, от всех его изгибов, которые чувствую сквозь одежду.
Целую в смуглую шею и выполняю просьбу, он поводит плечами и поворачивается, смотрит в лицо задумчивыми и серьезными глазами.
-Я, кажется, знаю, кто ты.
- И кто же?– мне почему-то не страшно, даже если он догадался.
Кладет руки мне на плечи, сжимает, неторопливо ведет вниз до запястий, потом перекладывает горячие ладони на талию, притягивает к себе так, что я утыкаюсь ему в грудь, и выдыхает:
- Возможно, тот, кто видел гораздо больше, чем я могу предположить, и знает цену жизни. Ты обещал мне желание, если я коснусь тебя. Договор в силе?
- Конечно. Я всегда держу слово, - прислушиваюсь, как успокаивается его сердце, дыхание выравнивается, но он все равно нервничает.
- Ответь на вопрос: ты человек? – очень тихо спрашивает Матвей.
Замираю, перестаю дышать на мгновение и не знаю что сказать.
Он отстраняется, берет моё лицо в ладони и смотрит своими серыми глазами прямо в душу.
- Черт…- растерянно гляжу в ответ и кусаю губы. – Как бы ему ответить.- Это как посмотреть… генетически - скорее нет, чем да.– Опускаю глаза и пальцами обхватываю его запястья.– С другой стороны, способность к трудовой деятельности у меня гораздо выше, чем у других индивидов. Сознание присутствует. Если брать биологическую классификацию, я, как и ты, принадлежу к типу хордовых, подтипу позвоночных, классу млекопитающих, отряду приматов, семейству гоминид. Только ДНК у меня более чем на 70 процентов отличается от эталона среднестатистического гражданина Империи. Так что нет, я не человек в общепринятом понятии. – Снова поднимаю глаза.– Прости.
У Матвея серьезное лицо, он медленно выдыхает, все еще удерживая меня, наклоняется и целует нежно, гладя скулы большими пальцами, и мне становится спокойно и легко.
- Что-то такое я и подозревал,- говорит и отпускает меня, очертив напоследок изгиб губ кончиками пальцев.– Такое совершенство не может быть от природы.
Приподнимаю брови удивленно.
- И никаких вопросов больше?
- А зачем? Насколько я помню, в нашем обществе есть только одна категория генномодифицированных людей.– Матвей улыбнулся.– Я все равно от тебя никогда не откажусь, будь ты хоть неведомой зверушкой, хоть инопланетянином, хоть клоном из пробирки, так и знай,– и подмигивает мне, становясь при этом совсем мальчишкой.
На меня накатывает смех, как будто гора с плеч упала, я со стоном закрываю лицо ладонями. Приходится потрясти головой, чтобы привести мысли в порядок. Матвей все так же стоит рядом и смотрит, словно знает обо мне уже все, хотя на самом деле он посвящен лишь в крупицу информации о моей настоящей жизни.
- Пошли обратно, Матвей, пока дойдем, как раз истечет время, отмеренное медиками, и ты сможешь, наконец, поспать, - подхожу к нему и хлопаю по плечу.
Он зевнул во всю пасть, показав крепкие зубы, потер глаза и обхватил рукой меня за шею, и мы направились к общежитию.
- Хочу мягкую подушку,- ворчит он, лениво перебирая ногами, – теплое одеяло и тебя под боком.
- Ну… первые два пункта мы тебе обеспечим, - придерживаю парня, чувствуя, как с каждым шагом он все больше расслабляется.
- А третий? Ты же будешь охранять мой сон, Паша?– и он потерся щекой о мою макушку, чем заставил меня покраснеть.
- Да куда я денусь… тем более у нас осталась только одна пригодная для сна кровать.
- Вот и хорошо, не сбежишь теперь.
Мы еле плетемся, при этом скорее я тащу парня на себе, но все же добредаем до комнаты; отвожу его в ванную, где он, скинув одежду, принимает душ, норовя уснуть прямо под теплыми струями, а когда я споласкиваю его, он распускает руки, и в результате я тоже оказываюсь мокрым. Обтираю Матвея, и он голышом топает до кровати, и падает на живот, подгребая под себя подушку. Засыпает мгновенно, укрываю его одеялом и смотрю на расслабленное лицо, на растрепанные волосы и чуть приоткрытый рот и вспоминаю, как жадно и неистово он осыпал поцелуями мое тело, а эти руки, которые сейчас сжимают подушку, ласкали меня уверенно и нежно, заставляя кричать и изнывать от желания.
Я понимаю, что все: точка, баста, приплыли. Дальше нельзя скрывать правду, тем более что самое страшное уже произнесено, и мне даже не дали в морду и не прогнали с глаз долой. Я хочу быть с ним как джет по кличке Шугар, а не как Павел, или как они оба, но для этого кое-что предстоит сделать.
Приняв решение, залезаю к Матвею под бок и лежу, охраняя его сон.
Одиннадцать 1
Я не сомкнул глаз ни на минуту - сон совсем не шел - я так и смотрел, как он лежит, ворочается иногда, терзает одеяло, сопит. Я дал поспать ему семь часов, заказал завтрак, привел себя в порядок, оделся и стал настойчиво будить Матвея, поглаживая по спине, бокам. Он приоткрыл сонные глаза, разулыбался и потянулся наглым кошаком, подставляясь под мои руки, потом навалился сверху, подмял под себя и глубоко задышал, уткнувшись в шею.
- Пора вставать,- говорю, сам расплываясь в улыбке и не пытаясь выбраться. – Хочешь узнать, куда я каждую субботу пропадаю?
Напрягся, поднялся на локти и посмотрел в глаза.
- Хочу,- выдыхает.
- Тогда одевайся, завтрак на столе. Выезжаем через сорок минут, но учти, это надолго, до вечера как минимум.
- Не беда, мне спешить некуда,- вскакивает с кровати и скрывается в ванной.
Потом он поел по-быстрому, собрался, и мы вышли из общежития. Первым делом направились в магазин; Матвей молчит, ничего не спрашивает, только наблюдает, как я фрукты покупаю, конфеты и леденцы. Я набил сумку, и мы пошли на стоянку каров. Сели в машину, заняв места сзади.
- Нам ехать долго, можешь вздремнуть,- предлагаю парню.
- Нет, я лучше на пейзаж полюбуюсь, - и в окно уставился.
Вижу, как он нервничает: губы слишком сильно сжимает, пальцы подрагивают.
Мы взлетаем, и я кладу руку ему на колено, успокаивающе поглаживаю.
- Не волнуйся, все хорошо будет. Я просто тебя кое с кем познакомлю, а потом на вопросы отвечу, если решишь их задать.
- Не боишься больше? – смотрит пристально.
- Боюсь, но хочу, чтобы между нами было все по-честному. Вот и проверим друг друга на прочность. - Откидываюсь на спинку сиденья, поворачиваю лицо в его сторону, он проделывает тоже самое.
***
Он все-таки засыпает и открывает глаза перед самой посадкой. Мы покидаем кар и заглядываем в цветочный магазин, где я покупаю лилии, белые нежные и потрясающе пахнущие. Матвей ощутимо занервничал, но я только грустно улыбнулся, взял его за руку и повёл в больницу.
Привычно приветствуем медсестёр и проходим в знакомую палату. Здесь ничего не изменилось: так же чисто, много света, и Милк на кровати в окружении приборов, почти прозрачный.
Ставлю цветы в вазу на столике и выкладываю фрукты на тарелку, Матвей застыл в дверях и, не отрываясь, уставился на больничную койку.
- Не стесняйся, Матвей. Знакомься, это Милк, мой брат и напарник. – Делаю два шага к постели и беру брата за руку, наклоняюсь и убираю прядь волос с белого лица.– Милк, это Матвей, мой любовник.– Сажусь на стул, поправляю одеяло на спящем. Слышу, как Матвей выдохнул сквозь зубы и осторожно сократил расстояние.
- Паша, твой брат болен?– спрашивает и, пододвинув ещё один стул, устраивается рядом.
- Он в коме, уже три года прошло,- отвечаю и наконец решаюсь взглянуть на Матвея.
Он немного бледный, но глаза лихорадочно блестят, как будто он разгадал трудную головоломку и теперь доволен результатом.
- Ты так же выглядишь без маскировки?– и смотрит прищурившись.
- Почти так же. - Внимательно слежу за его реакцией, он сцепил руки в замок на коленях, но глаза не прячет.– Злишься?
- Черт, Паша! Почему ты мне раньше не сказал?
- А ты сам подумай, может, мне и отвечать не придётся, - устало вздыхаю, сижу, сжимаю безвольные пальцы брата в своей руке.
Тишину и молчание, наполняющую палату, разбавляет только писк приборов; у меня тысячи мыслей роятся в голове, и почти все они невесёлые. Сейчас решение за ним, я смирюсь с любым его выбором.
- Расскажи мне, прошу…- наконец произносит он и прикасается к моей руке.
Всматриваюсь в него и понимаю, как он неуверенно себя чувствует, растерян, не знает, чего ожидать.
И я рассказываю все, что можно, держу за руку брата и делюсь историей своей жизни. Матвей не скрывает удивления, когда узнает, сколько мне лет - парень бледнеет, краснеет и стискивает зубы, слушая.
- Теперь мне понятны твоё поведение и многие вещи, которые выбивали меня из колеи… Ты же ребёнок ещё!– шипит, смущаясь.
Что он себе там на придумывал, балбес!
- Эй, ты вообще слушал, что я тебе сейчас говорил? У меня руки по локоть в крови, я пять лет воевал, убивал людей, взрывал космолёты и много чего ещё делал, о чем поделиться не могу, потому что это военная тайна. Посмотри на меня! – наши взгляды встречаются, и в его серых глазах растерянность, я продолжаю, но уже мягче: – Я не ребенок, невзирая на то, что так мало прожил на свете, не буду вдаваться в подробности, но джетов тренируют жёстко, необходимые знания мы впитываем в первый год жизни, так что не обманывайся ни внешностью, ни возрастом.
Он трёт лицо, словно устал, и моя история вымотала его до предела - возможно, так и есть.
- Не буду обманываться,- обещает.– А без маскировки ты как выглядишь?– и сосредоточил на мне своё внимание, выжидая.
Вот людское любопытство в действии, а вроде большой мальчик. Смотрю на него и намеренно медленно скидываю образ, оставаясь в натуральном виде. Он таращится изумлённо, потом протягивает руку и, чуть касаясь, проводит по щеке пальцами.
- Красивый, только бледный очень,- выдаёт он и хмыкает: – К вам наверняка должна прилагаться инструкция, а то без спиртного не разберёшься, что и как у вас устроено. Я тут в сети лазил, когда только подозревать тебя начал, так вот, сведения о джетах очень скудные и противоречивые.
Боги, с кем я связался?
- А чего ты ожидал? Мы считались секретным военным проектом, даже учёные, которые нас создавали, не были уверены в конечном результате. – Надеваю личину обратно.– Когда ты впервые заподозрил?
- Трудно сказать… - он барабанит пальцами по колену. - Все эти недомолвки, странное поведение, шрамы, то, как ты дерёшься. Я же не идиот.
Действительно, стоило раньше раскрыться, а я все тянул до последнего.
- Я боялся признаться, не знал, как ты отреагируешь. Решение только за тобой, я пойму, если ты не захочешь дальше…
- Стоп! Вот на этой фразе и остановись,- он багровеет и сжимает зубы, глаза нехорошо блеснули.– Я не истеричная барышня. Джет ты или не джет, ты - это все равно ты. И не смей от меня сбегать, найду.
Помолчали, просверлили взглядом друг в друге дырку, я первый сдался и опустил взгляд.
- Ладно, только я… мне сложно судить, но ты мне нравишься. Если решишь бросить, мне будет больно, но я переживу.
Матвей притягивает меня за шею и целует властно и настойчиво - и это ответ на все мои вопросы. Внутри растекается тепло, словно сидишь на поляне и греешься на солнце, только моё солнце сероглазое, двухметровое и чертовски прилипчивое.
Мы провели в палате весь день: ели апельсины, рассказывали Милку истории, он лежал все так же неподвижно, но теперь здесь будто стало теплее, безнадёга выветрилась, и меня посетило чувство, что все наладится в скором времени. Придёт время, и я покажу братишке новый мир, за который мы воевали.
Одиннадцать 2
Начало главы можно не читать, оно несет чисто информативный характер, не влияя на сюжет.
На следующий день после больницы.
Весь день проводим в постели: спим, едим, занимаемся любовью до изнеможения; кровать узкая, но я ложусь на Матвея, и он совсем не против. Валяемся расслабленные, разморенные, наши запахи смешались, лежу головой на его плече, и внутри у меня полное спокойствие. Такого никогда не происходило, и мне немного страшно, страшно чувствовать себя счастливым.
Он не спеша перебирает мои волосы на загривке, и эта незамысловатая ласка посылает волны тепла по всему телу. Приятно. Провожу по его животу ладонью, глажу круговыми движениями, знаю, что ему нравится, - у него возле пупка чувствительная зона.
- А девушки среди вас были?– вдруг спрашивает он тихо.
- Были, но мало, где-то пять-семь процентов. К середине войны, когда я родился, их перестали выращивать, не знаю почему.
- Правда, что в первом бою отсев пятьдесят процентов?
- Почти, в основном от тридцати до сорока, как повезет, в общем.
- Но это же такое расточительство! Кормить, обучать, а потом такая смертность.
- Командованию виднее, все просчитано, плюс безотходное производство - содержание и выращивание одного джета дешевле, чем пистолет «Мак-35», а это…
- …Самое дешевое огнестрельное оружие в мире, - заканчивает он. - Ну а остальное?
Вздыхаю и размышляю, говорить ему или нет.
- Хочешь знать неаппетитные подробности?
- Да.
- Чем кормят в армии?
- Белковым концентратом с витаминами… вроде бы.
- Ага. А из чего он делается, знаешь?
- Не задумывался.
Хмыкаю.
- То, чем кормили нас, вырабатывалось из белковой биомассы. Угадай, из чего её изготавливали?
Он подумал, но покачал головой:
- Не имею представления.
Тогда я решил зайти с другого бока.
- У военных существовала такая служба переработки: после боя на планете обычно собирались тела погибших, с людьми все понятно - отдавали родственникам, джетов утилизировали с пользой. Тело - это вообще-то набор протеинов и много чего еще. – Замолкаю, а у него сердце зачастило.
- Бля-я-я-я-я… Не может быть! - потрясенно выдыхает. - Но это же более чем мерзость. Нет, не хочу знать подробностей, - он стискивает меня сильней, целует в макушку.– Додуматься до такого, твою мать… безотходное производство…
каннибализм какой-то.
- На войне все средства хороши. Помнишь? Да и людьми нас не считали.
- Все равно это недопустимо… Вы знали, чем питаетесь?
- Нет, слух прошел только в конце войны, якобы один из наших генералов положил этому конец, взорвав сеть станций обеспечения продовольствием джетов. Все думали, Имперская диверсия, шпионские страсти, по крайней мере, такой предоставлялась официальная информация. Но спустя два месяца у нас сменился рацион, и джетов стали кормить, так же, как и солдат-людей. Все сделали выводы.
- Генералы? У вас были свои генералы?
- Чему ты так удивляешься? Их создали в самом начале войны, всего двенадцать особей с ай-кью под триста пунктов. Они пропали в период первых трех лет: кто погиб, кто до сих пор числится без вести пропавшим. Мне лично кажется, что они просто свалили по-тихому, когда разобрались в ситуации, мозгов у них предостаточно. Я их не застал, так как родился в середине войны, но судя по рассказам, чтобы контролировать генералов, в них встроили чипы поведения: любое неповиновение каралось болью, а также могло закончиться летально. После - таких не делали, только обычных джетов. Что ты еще хочешь узнать?.
Матвей облизал губы и спросил осторожно:
- Ты иногда кажешься безэмоциональным, и я не могу понять, что у тебя внутри происходит. Это - неумение выражать эмоции, или ты действительно ничего не чувствуешь?
- Я… не знаю, Матвей, скорее первое, наверно. Когда ты разбил байк, я испугался до чертиков, пока искал тебя, думал, сердце остановится, а когда ты меня целуешь, хочется чтобы это никогда не кончалось, мне слишком хорошо, но в тоже время, если в этот момент в дверь войдет человек с оружием, я, не колеблясь ни мгновения, вытащу нож из-под подушки и метну ему в горло, и уверен, что не промахнусь, даже если буду кончать в этот момент. Это заложено внутри, такими нас создали.
Лежим, молчим, он, видимо, переваривает информацию.
- Ты вот говоришь, что вы все похожи, но вы ведь не идентичные клоны. Взять, к примеру, тебя и Милка, он меньше, черты лица более мелкие, да и характер наверняка отличается от твоего.
- Так и есть, при создании гены, отвечающие за внешность, тасовались в произвольном порядке, но только в определенных рамках… не знаю, как тебе объяснить. Возьмем породистых собак: щенки рождаются все похожими, но кто-то крупней, кто-то меньше; окрас может быть разным, характеры отличаются, лапы, уши, размеры челюсти и так далее, но все это в рамках породы. Получается, что если это пастушья собака, то она будет пасти овец, если гончая - загонять добычу, если бультерьер - драться до последнего вздоха. А теперь представь, что все эти качества сочетаются в одной породе.
- Как все сложно.
- Согласен.
- Почему вас не ценят? Вы выносливее людей, умнее в некоторых случаях.
- Статус, Матвей, искусственно созданные генномодифицированные единицы не считаются людьми. В документах ты не найдешь слова «человек». Там определение: «Биологическая машина, способная к адаптации в обществе, и так далее, и тому подобное». После войны нам присвоили статус граждан, но никто не заикнулся о приравнивании нас к людям. В самом начале к нам относились с осторожностью или с агрессией, и джеты быстро поняли, что лучше замаскироваться и не отсвечивать.
- Все равно не понимаю, на вас должен быть спрос в криминальных кругах, например.
- Он и был, но недолго. Нас невозможно удержать - мотивации нет, начисто отсутствует честолюбие. Зачем мне много денег, если я могу прожить в лесу в шалаше? Мы равнодушны к большинству вещей, к которым тяготеет человек: к деньгам, золоту, славе, шмоткам, статусу. Не интересно.
- Тогда как вы подчинялись приказам?
- А вот тут самое интересное, идеология забивается в мозг с самого первого вдоха. Мы же всю войну вращались среди своих таких же. Людям контактировать с нами запрещалось, если только по работе. Ученые и военные с нами почти не разговаривали, лишь приказы. Ноль информации из внешнего мира. Конечно, кое-что просачивалось, но нам вдалбливали, что мы - последняя надежда Федерации. Кто, если не мы, остановит уничтожение граждан от проклятой Империи. Пропаганда работала вовсю. Сложно объяснить, но когда тебе постоянно промывают мозги всей этой патриотической чушью, далеко не сразу понимаешь, что ты просто мясо.
- Ну а потом, после анабиоза, когда проходил адаптацию, ты же мог понять что, наконец, свободен, что можно самому выбирать, как жить и что делать?
- Я и выбрал: захотел учиться, найти работу, скопить денег на дом или квартиру и жить себе мирно. Хочу, чтобы Милк очнулся, хочу, чтобы ты оставался рядом, - вот и все мои желания, проще некуда.
Он помолчал, погладил по спине, задержавшись на шрамах.
- А что ты чувствуешь ко мне?
- Необходимость… видеть, говорить, прикасаться, дышать одним воздухом. Это похоже на зависимость. Пугает немного.– Целую его рядом с ключицей, чуть прихватив губами. Он вздыхает.– С тобой мне хорошо и спокойно.
- Вот и отлично,- в его голосе проскользнули нотки самодовольства. Пусть. В конце концов, он приложил немало усилий, чтобы переупрямить меня.
***
Месяц спустя.
- Я хочу тебя с родителями познакомить. Ты не против? – Матвей, вероятно, выбирал момент тщательно и долго, и только моя выдержка не дала мне подавиться зеленым чаем, который я смаковал мгновение назад. Отставляю чашку со всей осторожностью.
Мы в кафе - пришли поужинать; через два дня у нас начинаются каникулы, и мой парень, видимо, решил сделать сюрприз, что ж, ему удалось, до сих пор сердце колотится.
- Тебе это нужно? Если да, то я готов познакомиться с ними, только не стоит сообщать им мою истинную природу.
Фыркает, вертит в руках вилку, которой минуту назад тыкал кусок торта, и улыбается уголком рта, в серых глазах пляшут черти.
- Ты их не знаешь, они у меня молодцы! Если беспокоишься, что они скажут насчёт нашей связи, то напрасно, я бисексуален, и им это давно известно. Ты будешь первым человеком, кого я представлю им как своего любовника, до этого никого в дом не приводил,- сообщает мне это чудовище и облизывает столовый прибор.
И как мне прикажете реагировать? Лестно, конечно, слышать такое, сразу понимаю, что много значу в его жизни, но, если честно, не представляю, как общаться с его родителями.
- Не бойся, никто тебя не съест, разве что папа понадкусывает слегка, а мама попытается закормить пирогами. Вот и все страсти. Ну, так как? – и опять эти брови, вопросительно поднятые и взгляд голодного щенка, как будто его год не кормили.
Смотрю снисходительно, ему это важно, а с меня не убудет, с другой стороны - что может случиться?
- Я согласен, только о том, кто я такой, ни слова.
- Договорились,- и он, довольный до невозможности, улыбается.
Все эти два дня я с удивлением следил за Матвеем, как он предвкушает возвращение домой. Рассказы о семье сыпались на меня, как из рога изобилия, и я понимал, что он очень любит свою маму, уважает отца и скучает по младшему брату, которого не будет в момент каникул дома,- он улетит к бабушке с дедушкой на соседнюю планету.
Добирались долго, успели наговориться и вздремнуть. Когда сели в такси и назвали адрес, я понял, что начинаю нервничать.
Городок оказался маленьким, с аккуратными домиками, чистыми улочками и островками зелени - просто рай для семей среднего достатка.
Мы остановились возле жёлтого дома с красной черепицей и декоративным витым заборчиком, и совсем не декоративной охранной системой, датчики которой виднелись и под крышей и среди крон деревьев. Весело тут у них, впрочем, что ещё можно ожидать от папы полковника.
Похватав сумки, направились к двери. Матвей светился улыбкой, нажимая на кнопку звонка, я держался чуть позади и был настороже. Двери нам открыла красивая женщина с каштановыми коротко стрижеными волосами. Сиреневое платье ей очень шло, подчёркивая стройную фигуру. Она охнула, всплеснула руками.
- Здравствуй, мама!– Матвей сграбастал её в нежные медвежьи объятия, очень горячие и очень осторожные.
- Ох, сынок. Ты так рано. Почему не позвонил? Мы бы тебя встретили. – Её глаза сияют, когда Матвей отпускает её из хватки.
- Я не один, мама,- мягко говорит он и поворачивается ко мне.
- Простите,- она смущается, но окидывает меня придирчивым взглядом. – Проходите в дом, мы всегда рады гостям,- улыбается мне. – Меня зовут Ирина.
- Паша,- пожимаю хрупкую ладонь и прохожу вслед за Матвеем в дом.
- Серёжа, дорогой, наш сын приехал!
Послышались уверенные шаги, и в коридор вышел высокий статный мужчина с короткой военной стрижкой. Цепкие серые глаза окинули нас, подмечая все детали.
- Матвей, давно ты нас не навещал, совсем забыл родителей, - они обнялись, хлопая друг друга по спине.
Полковник скупо улыбался, а я не мог отвести взгляд от их фигур и с кристальной ясностью понимал, что знаю его. Как я раньше не сообразил, ведь Матвей мне смутно напоминал кого-то.
Я смотрел в глаза матерого волка, того самого офицера, который пытал меня и забавлялся во время допроса. Серые пронизывающие льдинки оценивали меня холодно, без тени узнавания. У меня все нутро скрутило от боли, заныли виски, захотелось сбежать отсюда немедленно, спрятаться, скрыться, чтобы не видеть, не вспоминать, не чувствовать этого липкого ужаса снова. Вместо этого, делаю шаг вперёд, протягивая руку, и слегка улыбаюсь:
- Здравствуйте, меня зовут Павел,я - друг вашего сына,- вежливо говорю, пожимая руку насильнику и убийце.
Двенадцать
Семейные посиделки - это круто, если бы не нервы, натянутые словно струна, и не внимательные взгляды Сергея Степановича, которые буквально выворачивали меня наизнанку.
Нас с Матвеем накормили, засыпали вопросами: я больше отмалчивался, отвечая односложно, парень занимал предков, списав мою скованность на замешательство. Пусть так и думает, правду говорить ему не намерен. В конце концов, он себе родителей не выбирал.
Первое потрясение прошло, и я обнаружил, что больше не испытываю страха к отцу Матвея, только некую необъяснимую брезгливость и немного злости, даже ненависти нет. Он постарел за эти годы, седина пробивается на висках, но взгляд все так же цепок. Только бы он меня не узнал.
Матвей провел меня в свою комнату, показал дом и сад, болтал без умолку, лицо светилось, глаза сияли, и я понял, что не смогу никогда признаться в том, кто его отец на самом деле. Да и зачем? Жить-то я хочу с Матвеем, осталось только перетерпеть, затаиться и надеяться на лучшее.
Что меня удивило, так это Ирина, мягкая, тихая, умеющая сказать так, что её слушали все мужчины, в том числе и я. С истинно женской хитростью она старалась выпытать о моём детстве, родителях и искренне расстроилась, и жалела, когда я поведал ей печальную историю моей семьи. Мне неловко было обманывать ее, но раз уж я решил придерживаться легенды, надо стоять до конца.
Я старался не оставаться с отцом Матвея наедине, ходил тенью за своим парнем, и все больше поражался, как по-разному ведут себя люди с семьей и на работе. Мы все носим маски, прячемся за ними, играем роли. Вот только понять, где настоящее лицо, а где личина, порой очень сложно или вовсе невозможно.
Моей маской стал облик обычного человека, но ведь и Шугар никуда не делся, все тот же. Только так я мог жить среди людей в этом странном обществе, где отправляют детей на войну со спокойной совестью, прикрываясь их искусственным происхождением, и в то же время не продают выпивку и сигареты до девятнадцати лет.
То есть убивать мне уже можно, а пить, курить и вступать в интимные связи никак нельзя.
В моём втором «я» было почти все от меня самого: я не притворялся, не старался играть, скорее, просто учился жить, что мне вполне удалось. Но либо я слишком наивен, а может, просто неосторожен в чем-то, либо Сергей Степанович чересчур проницателен. Не знаю. Только к концу наших каникул, за день до отъезда, когда я остался один, без Матвея, тот уехал с матерью на рынок, полковник рано вернулся с базы, где служил. Я услышал его шаги и поспешил скрыться в саду, надеясь выиграть время, но Волк нашел меня сидящим под раскидистым кленом.
Он напал внезапно, без предупреждения, подкравшись почти бесшумно, взвинтил темп, стараясь попасть по болевым точкам. Я также молча защищался, подмечая расширенные зрачки полковника и еле уловимый запах наркотика, который давно уже не использовали; он усиливает реакции организма, делая людей почти равными с джетами, но потом приходится расплачиваться болью и бессонницей. Уходя из-под ударов и уклоняясь, видел, как он сильней сжимает челюсти, и как бешено блестят серые глаза неприкрытой ненавистью. Мы танцевали минут десять, полковник начал уставать, но все же достал меня ногой в живот. Я отлетел, впечатавшись в ствол цветущей яблони, розовые лепестки осыпали нас дождем, он приставил к моему горлу армейский нож.
- Кто ты такой, и что тебе нужно от моего сына? – рявкнул полковник мне в лицо, и в глазах полыхнула та самая сталь, как тогда на корабле.
- Я обычный студент, и я люблю Матвея, больше ничего, - спокойно говорю, сдерживая его руку с ножом. Можно было бы оттолкнуть, ударить, но я просто жду, что он предпримет дальше.
- Не ври мне!– он усилил нажим, и лезвие чиркнуло по коже, запахло кровью. – Я знаю, что ты - джет! Вашу братву можно за версту почуять!
- И что с того? Для Матвея это не имеет значения, - отвечаю и нагло смотрю, не уступая. Хрен ты меня запугаешь.
Резко отпускает, отходит на шаг, но ножик держит наготове, слышу, как учащенно бьется его сердце, и взглядом меня убивает, расчленяя на кусочки.
- Я не желаю видеть тебя рядом с моим мальчиком. Ты понял? Если не отстанешь, найду способ отравить тебе жизнь! Даю час на сборы, чтобы ты убрался из моего дома и исчез из жизни Матвея навсегда. Я даже готов помочь с переводом в другой институт и компенсировать издержки, связанные с переездом. Сколько ты хочешь?
- Как великодушно, но меня в жизни все устраивает, а свои деньги можете засунуть себе в задницу, туда же, где давно обитает ваша совесть.
- Ах ты, гаденыш! – Он подлетает и хочет дать мне пощечину, перехватываю запястье, сжимаю до хруста и дергаю его на себя так, что он скрежещет зубами от боли.
- Поосторожней в выражениях! Если вы не забыли, то я сильнее человека во много раз и могу постоять за себя, и ваша наркота, которой вы заправились, вам не поможет. Не смейте. Поднимать. На меня. Руку! – почти рычу ему в лицо. Внутри кристально чистое спокойствие: нет ни ярости, ни страха. Он просто меня достал. – Матвея я не брошу, он важен для меня, как воздух.
- Важен?– он неприятно усмехается.- Не смеши. Что может испытывать джет к обычному человеку? Ты - машина для убийства! Что ты знаешь о чувствах?
Он бросается, на этот раз всерьез пытаясь убить. Мы разбили друг другу лица в кровь, я специально не уворачивался, давал себя достать, только потом заращивал повреждения максимально быстро. Он сломал мне два ребра, порезал предплечье и бедро. Джинсы жалко. Я вывихнул ему запястье, выбивая нож. Мы стояли, тяжело дыша и убивая противника взглядом, он сплюнул кровь и оскалился. Если бы он не был отцом Матвея, я давно бы свернул ему шею, но нельзя.
- Я не позволю тебе испортить жизнь моему ребенку! - проорал он и, вытащив плазменный пистолет, выстрелил, целясь мне в грудь.
Я упал на землю, перекатился к нему и сбил с ног. Мы забарахтались, применяя удушающие захваты, через минуту мне удалось нажать на болевую точку и освободиться. Встаем, пошатываясь, и он вытирает кровь с губ.
- Чертов ублюдок… бездушная тварь…- шипит он.
Какие эпитеты. Двойные стандарты, как всегда. Во мне вскипает мутная ненависть, вновь сбиваю его с ног, просто врезав в челюсть, пережимаю энергетический узел на шее, парализуя его на некоторое время, сажусь сверху, фиксирую руки над головой, наклоняюсь, чтобы вот так: глаза в глаза, лишить возможности скрыть малейшее проявление эмоций. Шепчу в ответ:
- Ты не слишком отличаешься от меня, офицер…
- Я Родину защищал!– выплевывает он и дергается, стараясь вырваться.
Сколько пафоса, и ведь верит в то, что говорит.
- А я выживал, меня вообще не спрашивали, хочу я воевать или нет.
- Ты не человек! Ты биологическая машина! У тебя нет чести!– рычит мне в лицо.
Я усмехаюсь и позволяю личине сойти.
- А у тебя было много чести, Волк, когда ты пытал и насиловал двух джетов на корабле «Целестия»?– с удовольствием смотрю, как расширились его зрачки, как запахло паникой и страхом.– Что молчишь, бравый офицер? Или забыл свои военные подвиги двадцатилетней давности? Так я напомнить могу. Все стоит перед моими глазами, как будто вчера произошло, да и кошмары с твоим участием мне до сих пор снятся!– повышаю голос невольно. Противно становится и мерзко.
Отпускаю его и отхожу, вытирая руки о штаны. ****ь, словно в дерьме искупался. Я спокоен, но внутри всего трясет.
Он поднимается с земли, сплевывает, вытирает разбитые губы, серый взгляд мечется по мне.
- Так это ты…- безнадежно и тихо на грани слышимости.
- Я это, я.– Смотрю прямо, с вызовом.– А помнишь того, второго джета, парнишку, что сломался? Так вот, он тоже живой, только в коме лежит уже три года, как нас разморозили. А может, поговорим о тех моих братьях, что ваша благородная Империя перемолола в фарш на этой славной войне? Сколько там джетов по статистике полегло? Сто тысяч? Двести? А сколько убил из них лично ты, Волк?.
- Хватит! – обрывает он меня, скаля зубы и сжимая кулаки. Зрачки пульсируют - отходнячок пошел от наркоты.
- Ну, от чего же… могу еще продолжить, на память никогда не жаловался.
- Тогда я служил боевым офицером! На войне все методы оправданы! Главное - победа!– он упрямо вскидывает подбородок, вижу, что разговаривать с ним бесполезно - каждый из нас останется при своем. – Мне не за что стыдиться. Я - полковник, имею множество наград и поощрений! А ты как был никем, так и остался пустым местом!
Обхожу его по кругу.
- Ты сам-то веришь в это, полковник? – не узнаю своего голоса, такой он холодный и безэмоциональный.- С войны я ушел старшим лейтенантом, да и наград, думаю, у меня не меньше, чем у тебя, целая коробка наберется. Только вот моя совесть действительно чиста, я никогда не пытал беспомощного врага и тем более не наслаждался страданиями солдат, пусть даже они и противники.
- Замолкни, мразь! Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Если не исчезнешь из жизни Матвея, я просто закажу тебя нужным людям, и ты пропадешь без вести раз и навсегда. Искать все равно никто не будет! А Матвей погорюет и забудет…
- Не смей!– этот крик неожидан для нас обоих.
Выясняя отношения, мы оба не заметили, как Матвей появился в саду. Вот ведь может, когда хочет, двигаться бесшумно. Отступаю под его испепеляющим взглядом и вновь надеваю личину. Мне страшно, чью сторону он выберет. Я лишь любовник, а отец всегда останется родным человеком.
- Давно ты здесь?– спрашиваю и не поднимаю глаз. Это катастрофа… сколько он слышал?
- Достаточно…
У меня сердце пропускает удар, когда он стремительно подходит ко мне и прижимает к себе крепко, до боли, слышу, как неровно бьется его сердце. Он смотрит на отца в эту минуту, и тот отворачивается, и я понимаю, что все будет хорошо. Он выбрал, он меня не бросит.
- Мне с самого начала не понравилась мамина настойчивость и попытка любыми путями увести меня из дома. На будущее – я не совсем идиот и смогу сложить два и два, – тихо говорит Матвей, поворачиваясь лицом к отцу и заталкивая меня к себе за спину, защищая.
- Сын…
- Нет! Я слышал достаточно,– в его голосе металл, и ладони сжаты в кулаки.– Если с Пашей что-нибудь случится, я никогда не прощу тебя, – спокойно заканчивает, направляется к дому, увлекая меня за собой.– Мы уезжаем немедленно. Когда готов будешь поговорить, позвони мне, папа.
- И ты вот так просто принимаешь его сторону?! Мы - твоя семья! Как ты можешь?! – в ярости вопрошает Сергей.
Матвей резко останавливается, оборачивается к отцу.
- Нет, это как ТЫ можешь угрожать человеку, которого я люблю. Неужели я так мало для тебя значу?– И он вновь стремительно разворачивается, хватает меня за руку и тащит в дом.
- Матвей!..– кричит позади отец.
Я молчу, когда мы, поднявшись по лестнице, забегаем в комнату и начинаем собирать вещи, молчу, когда заказываем такси и сидим на крыльце ожидая, молчу, когда Сергей Степанович выходит за дверь, а в это время мы закидываем вещи в подъехавшую машину.
- Что я скажу твоей матери, ведь она вернется и не обнаружит сына? – глухо спрашивает он.
- Соврешь что-нибудь, тебе не впервой, - бросает Матвей, садясь в транспорт, и мы уезжаем.
Он напряжен, держит мою руку в своей, стискивая со всей силы. Парень словно повзрослел лет на десять за последний час, глаза запали, лицо бледное, кусает губы и не смотрит на меня.
Обратная дорога почти не запоминается, мы проспали весь полет, прижимаясь друг к другу, а уже в общежитии в своей комнате, бросив сумки где попало, я прижался к нему, прильнул и гладил по спине и каменным плечам, пока он не расслабился. Матвей взъерошил мне волосы на макушке, поцеловал в висок и прошептал с надрывом:
- Я слышал весь ваш разговор от начала и до конца.
Я в замешательстве поднял глаза, встречаясь с серыми омутами, полными растерянности и боли.
- Забудь все,- целую Матвея в подбородок,– прошлое осталось в прошлом, тебя тогда еще и на свете не было.
Уголок его губ дернулся, он вздохнул устало, сгреб меня в лапах, поднял над полом и потащил к кровати. Мы целовались жадно, стаскивая одежду друг с друга, и терлись телами, как два озабоченных придурка - сдерживаться невозможно. Все мысли прочь, осталась только страсть.
Матвей прилип к моей шее, ставя засосы, опрокинул на кровать, накрыл своим горячим телом и гладил везде, согревая, заставляя выгибаться. Нам обоим не хватает терпения, стонем в унисон, он забрасывает мои ноги к себе на плечи и входит почти грубо, лишь размазав слюну по члену. Заглушаю вспышку боли и целую его ненасытно, притянув к себе руками за затылок, мы лижемся, ласкаясь языками, и он начинает медленно двигаться, низко постанывая. Меня срывает с нарезки от его голоса, сам подставляюсь, прошу всем телом, голосом, взглядом, и он сдается. Двигается глубоко и сильно, жадно вбирает кожу на плече губами, снова оставляя засосы. Ловлю его пьяный взгляд и закусываю губу, чтобы не стонать громко. Он смотрит не отрываясь, щеки горят лихорадочным румянцем, и я слизываю испарину, выступившую на его шее. Соленый и горячий. Вбивает меня в матрас, посылая жаркие волны по всему телу. Вцепляюсь в его плечи и плавлюсь в остром удовольствии.
- Не могу больше…- шепчу.
- Давай,- разрешает, целуя в шею там, где бьется пульс.
Кончаю себе на живот, и он следует за мной, содрогаясь и запрокидывая голову. Какой кайф, словами не описать. Мы липкие от пота, тяжело дышащие, обвиваю ногами его талию и заставляю почти упасть на себя, Матвей обнимает меня, и нет сил расцепиться. Эта близость нужна нам обоим, глажу по коротким взмокшим волосам, слушаю сбивчивое дыхание и осознаю, что окончательно, бесповоротно счастлив.
С трудом разлепившись, мы засыпаем, оставив все тревоги и сомнения.
Я проснулся рывком посреди ночи, кровать рядом остыла. Встаю, натягиваю джинсы и иду искать пропажу, ориентируясь на запах. Матвей обнаруживается в саду под моим любимым дубом с початой бутылкой виски. Парень пьет из горла и смотрит на звезды, хорошо, что ночи теплые, а то бы он околел в одних штанах.
Замечает меня, кивает, делая глоток, присаживаюсь рядом и, отобрав бутылку, тоже прикладываюсь. Напиток терпкий и огнем прокатывается по горлу, оставляя карамельный привкус.
- Ты же не пьешь?
- Пью, просто опьянеть не смогу, организм воспримет это как яд и нейтрализует.
Сидим, молчим.
- Почему не спишь?– спрашиваю, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу.
- Думаю.
- Много думать вредно, сам говорил.
- Паша, я все понять не могу, почему он поступил так… Оказывается, я совсем его не знаю.
- Перестань,- поглаживаю его по затылку, спускаясь к шее, волоски колют пальцы. – Не думай об этом. Тогда шла война, все было по-другому.
- Мне просто не дает покоя мысль: «А вдруг я такой же? Вдруг я тоже способен натворить ужасные вещи и совсем не раскаиваться?» – Он трет лицо ладонью и снова делает глоток из бутылки.
- Ты не он. Запомни. У него своя жизнь, а ты… ты проживаешь свою, и только тебе решать, как поступать.
Матвей поворачивает голову и смотрит больными глазами.
- В голове не укладывается, Паша, я все думаю, думаю и думаю и не могу сопоставить. Паша, я ведь гордился им. Все говорили, у тебя отец прошел войну, герой, тебе повезло. Помню, как он учил меня драться, водить мотоцикл, возился со мной мелким… Весь мой мир перевернулся сегодня…
- Жалеешь?
- Не знаю… Он никогда не рассказывал ни мне, ни маме подробностей своей службы. Теперь понимаю почему, - горько усмехается.
- Матвей, не копайся в этом дерьме – утонешь,– жестко припечатываю, так, что он вскидывается и поворачивает голову.- Послушай, жизнь не перепишешь с чистого листа, и я тоже на войне не цветочки собирал. Я убивал, взрывал корабли, делал много того, о чем не хочу вспоминать. Но за одно я благодарен твоему отцу…
- За что?..
- За тебя, придурок, не будь твоего папаши, ты бы не появился на свет. И это списывает многие его грехи, по крайней мере, в моих глазах. – Притягиваю его и целую в щеку.
Его бросило в краску.
- Я просто не знаю, как быть дальше, и боюсь, что слишком похож на него. - Он не смотрит на меня и снова делает глоток.
- Это не так. А если даже тебе и передались какие-то гены или свойства характера, я не дам наделать глупостей. Да и сейчас не война. Почувствуешь кровожадные порывы - и я в любой момент к твоим услугам: хоть по шее дать, хоть удовлетворить более прозаичные желания.
Он смеётся немного истерически, решаю, что ему хватит, и отбираю бутылку, делаю два больших глотка, пойло обжигает горло.
- Как ты можешь оставаться таким спокойным? Как?!
Вздыхаю и смотрю на звезды.
- А что мне сделать? Пойти и убить твоего отца? – Поворачиваю голову к нему и успеваю заметить в его глазах боль и страх. – Слишком много ненависти, Матвей, я уже это проходил, не хочу снова возвращаться в клоаку, где только кровь, боль и нервы натянуты, как стальные канаты. Да и кому от его смерти станет легче? Мне? Милку? Той тысяче джетов, которых убили такие же, как он, Волки? Бред это все… Если он не лезет ко мне и к тебе - все в порядке. Я просто не хочу вспоминать… не хочу снова ворошить прошлое - это как ковырять раз за разом чуть зажившую рану, попахивает мазохизмом и психическим отклонением.
Ставлю почти пустую бутылку около ноги; Матвей притягивает меня и целует осторожно, пахнет от него забористо, но мне все равно, лишь бы перестало нести отчаянием, болью и страхом. Жадно целуемся, пока хватает воздуха, пока ладони шарят по коже, пока жар желания не вытесняет все то темное, что скопилось в душе. Матвей с трудом отлипает и говорит:
- Закончим учебу, найдем работу и будем копить на квартиру. Домой я не вернусь.
- А как же мама? Брат?
- Потом поговорю с ней, она поймет, а брат… с братом свяжусь позже. Я не собираюсь рвать связи со всеми, только с отцом.
Утыкаюсь лбом в его лоб, глажу шею пальцами и слушаю его сердце, которое даже не сбивается с ритма. Значит - принял решение.
- Будет все, как захочешь, поверь. А теперь пошли спать, скоро рассвет.
****
Проходит ещё месяц, прежде чем к нам приезжает Ирина. Она не предупреждает, не звонит, а просто находит нас в кафешке института и подходит к столику.
- Мама? – Матвей вскакивает, обнимает её, а она смотрит на меня. Косметика не скрывает темных кругов под глазами.– Когда ты приехала? Зачем? – он растерянно глядит на неё.
Знаю, что он связывался с ней, объяснял ситуацию, не вдаваясь в подробности, судя по тому, что Ирина здесь, разговор её не удовлетворил.
Она присаживается за стол и, поздоровавшись со мной, спрашивает:
- Павел, могу я поговорить с сыном наедине?
- Конечно,- я ожидал чего-то подобного. Взглядом успокаиваю Матвея, беру сумку и встаю.– Буду на аллее, напротив кафе.– И ухожу не оборачиваясь. Им надо пообщаться без свидетелей.
Сажусь на скамейку так, чтобы видеть их сквозь окно. Ирина, что-то говорит сыну, накрыв его руку ладонью, он качает головой и отстраняется, откидываясь на кресло. Женщина достаёт из сумки какие-то бумаги, показывает ему, убеждает, Матвей отодвигает конверт, что-то резко отвечает и машет рукой в мою сторону. Ирина смотрит на меня, делаю вид, что занят созерцанием цветов на клумбе. Потом женщина забирает бумаги, прячет в сумку и снова берет сына за руку, глядит на него проникновенно.
Я бы мог прочитать по губам, о чем они говорят, но не хочу, их беседа длится ещё десять минут, а потом выходят вместе, у Ирины подозрительно блестят глаза. Они подходят ко мне, я встаю навстречу и никак не ожидаю, что женщина, сделав шаг, обнимет меня крепко и прошепчет:
- Береги его, Паша.
- Не беспокойтесь, буду,– отвечаю совершенно искренне.
Она прощается и уходит, а мы садимся на скамейку плечом к плечу.
- Он рассказал ей, что я - джет?
- Да. Ещё и компромат собрал, какие вы ужасные нелюди. Мне удалось её переубедить. О своих подвигах он, конечно, не упомянул.
- Ты ведь не собираешься открывать ей всю правду?
- Нет, они с отцом столько лет прожили вместе, она его любит без памяти, лучше ей оставаться в неведении. Он повернул все так, будто мы поругались из-за того, кто ты такой.
- Чего ещё нам ждать?
- Не знаю.– Матвей хлопает меня по колену, смотрю, как он грустно улыбается. – Время покажет.
Ещё через месяц отец все-таки звонит ему первым, они разговаривают почти час; выхожу из комнаты и маюсь, не знаю, куда себя деть от беспокойства. Когда меня обнимают за плечи сильные руки, я вздрагиваю, а он целует в ухо и говорит:
- Все хорошо. Мама ему, видать, мозги прополоскала, мы поговорили почти нормально, о тебе, разумеется, ни слова, но моими делами он поинтересовался. Думаю, если мы будем жить на достаточном расстоянии, то конфликтов не возникнет.
Мне кажется, он, скорее, себя успокаивает, чем меня. Киваю, соглашаясь. Со мной Матвей почти год, а с семьёй всю жизнь, не хочу соперничать с такими глубокими чувствами, да и незачем, меня он любит совсем по-другому.
В эту субботу мы снова вместе навестили Милка. Купили по дороге красных тюльпанов и зелёных яблок. Матвей сунул медсестричкам шоколадки, за что те похотливо засверкали глазками, но он чмокнул меня в щеку при всех под разочарованный вздох, и медперсоналу пришлось умерить свои фантазии.
В палате Милка мы сидели рядом и рассказывали о всяких пустяках, а потом целовались, полностью отдавшись чувствам. Из сладкого тумана меня вывело ощущение чужого внимания. Я вздрогнул, отстранился от Матвея и замер, наткнувшись на розовый взгляд знакомых глаз. Милк пришёл в себя и смотрел вполне осмысленно.
Я выскочил в коридор и, заорав, позвал врачей. Все завертелось: нас с Матвеем вытолкнули из палаты и больше часа игнорировали, люди в белых халатах суетились туда-сюда. От беспокойства я ходил из стороны в сторону и все порывался проскользнуть в палату, но меня не пускали. Только когда Матвей стиснул меня своими большими руками и прижал к себе, я перестал метаться. Время тянулось бесконечно.
Наконец к нам вышел молодой врач и сообщил, что пациент вышел из комы, прогнозы делать рано, но положительная динамика налицо. Сказал, чтобы мы пришли к Милку через три дня, тогда дадут поговорить с ним, а пока нельзя. Я сидел в коридоре больницы и улыбался, как придурок, сердце частило.
Он выкарабкался! Он смог!
Мой братишка пошёл на поправку.
Через три дня уже с утра мы с Матвеем караулили под дверью палаты, я нервничал, но внешне оставался спокойным. Впустили только меня, предварительно проинструктировав, чтобы не волновал пациента.
Обложенный подушками и одетый в синюю пижаму, он сидел на постели, похожий на взъерошенную птаху со своими отросшими волосами, худой, белый, но с пронзительным взглядом.
Улыбаюсь, подхожу ближе.
- С возвращением, Милк. Рад, что ты проснулся. – Сажусь на стул и беру его за руку, пожимая хрупкую кисть. Господи, как он истаял, одни кожа да кости.
Он улыбнулся уголком губ и прошелестел:
- Здравствуй, Шугар.
- Теперь меня зовут Павел, можно Паша. Тебе тоже надо будет взять новое имя, братишка, но это все потом, вот поправишься, встанешь на ноги. Я столько тебе хочу рассказать! И показать. В мире много всего интересного.
Он смотрит на меня, и слеза вытекает из угла глаза, а у меня сердце сжимается, когда он вытирает её быстрым жестом. Все такой же упрямый, не хочет показаться слабым.
- Мне сказали, война давно закончена…- шепчет растерянно, в его взгляде все те вопросы, что были и у меня после анабиоза. Как жить дальше? Нужен ли я кому-нибудь? Что я буду делать в этом новом мире?
Не могу сдержаться, наклоняюсь и осторожно обнимаю его.
- Ну что ты, Милк, теперь все будет хорошо. Мы вместе, как и раньше, я не собираюсь тебя бросать. Все только начинается. Слышишь?
Он сжал мои плечи, сглотнул громко, и я отстранился, в его глазах столько благодарности, надежды, что даже жутко становится.
Мы еще поговорили, а потом он уснул, а я вышел из палаты к Матвею, глаза подозрительно щипало, но я списал это на яркое солнце. Хотя кого обманываю? Джетам не нужны солнечные очки.
Он ждал меня, прислонившись к стене, и лучи из окна освещали его фигуру. И я понял, вот он мой свет, моя путеводная звезда, которая вывела меня из мрака.
Улыбаюсь и чуть слышно произношу:
- Люблю…
Никогда не думал, что во взгляде цвета стали может быть столько эмоций, тону в них, впитываю. Вот теперь точно начинается моя новая жизнь, совсем не похожая на прошлую.
КОНЕЦ.
Nezumikun притворщик
© Copyright: Анна Феникс 2, 2025
Свидетельство о публикации №225010700064
Свидетельство о публикации №225010700064
Рецензии